Может, любовь?

      Свет в коридоре приглушенный, а его дыхание Лесе не услышать, как бы она не напрягала слух. Пару секунд ничего не происходит, если забыть о его напоминании, что он заедет забрать свои вещи, и часто-часто проморгаться, то можно подумать, что это всего лишь предательская шалость её головы. Но он в квартире, и она это прекрасно знает.       Это странное ощущение, когда ты живёшь с кем-то долгое время, делишь общий быт, начиная подмечать привычки, а потом и распознавать шаги каким-то образом благодаря внутреннему чутью.       Его тень скользит по комнате. Бизон старается не шуметь, хочет просто забрать то, зачем пришёл, и уйти, не подав и знака о своём присутствии. Вот только ей не спится — ни неделю назад, когда они решили взять паузу, ни три дня назад, когда окончательно разъехались, ни сейчас, когда он вроде как сошёлся с другой женщиной.       — Не спишь? — хмуро интересуется Тарасов, хотя она остаётся неподвижной.       — Ты снова это делаешь.       — Что?       — Читаешь меня по дыханию. Это запрещённый приём, — Олеся кидает в него маленькую подушку, та врезается ему в плечо, и тихий, хриплый смех заполняет их — бывшую общую — спальню.       — Не могу отказать себе в удовольствии хоть что-то предвидеть наперёд, — тише поясняет мужчина.       — Если ты повёлся на эти котлеты, то хочу сказать, что она да и ты завышаете степень их непревзойденности, — Уманова складывает ноги по-турецки и настойчиво сдувает прядь волос, которая вечно мешает после сна. Бизон едва не обводит её взглядом, который бы, определённо, задержался на этом жесте. — Они были так себе. Мягко говоря.       — Кто сказал, что я повёлся? — он занимает место на кровати у её ног.       — Видел бы ты свое лицо, — морщится Ума так, если бы её вынудили выпить самую горькую микстуру.       — А ты, стало быть, видела? — щурится Бизон, вглядываясь в её черты в потемках.       — Его было сложно упустить из виду, — отмахивается девушка, подложив под спину мягкую и большую подушку, из-за света торшера нельзя определить, что за эмоция вырисовывается на её лице (противоречивая: факт), потому что это превращается в игру теней, — и как не треснуло от такой улыбки!       — Следила?       — Не дождёшься, — небрежное пожатие плечами, отведенный взгляд и скрещенные на груди руки (признаки лжи: факт), — Кот поделился впечатлениями.       — Посвятишь его в события последних дней? Он смотрит на меня, как на врага народа.       — Без проблем. Тишина заглатывает их, но казавшаяся раньше напряжённость даже не появляется. Наоборот, это приятное молчание, но в нынешних рамках может расцениваться как совсем иное.       — Ключи оставлю на столе, — предупреждает Бизон, поднявшись на ноги и забрав пакет, который был ранее ею уложен.       — Я провожу, — скинутое одеяло, босые ноги и вихрь энергии, подлетающий к двери раньше него.       Не знай он Уму так хорошо, подумал бы, что она желает поскорее его выдворить, но нет — она всегда такая. Гиперактивная. Взбудораженная. С блеском в глазах. Бедовая.       Его (в прошлом: факт).       Заминка в коридоре, когда Олеся тянется отпереть щеколду, а он не успевает отступить, становится почти катострофической, потому что они оба закрывают глаза по наитию, не зная, что ждать от этой разделяемой надвое пустоты.       Холодные губы почти призрачно касаются её виска. Это было чем-то домашним всегда. В самой напряжённый момент это спасало и давало сил, а теперь казалось насмешкой от мироздания — разошлись же, как его чёртовы любимые корабли — в море.       — Надеюсь, с Катей у вас всё получится лучше, чем… — она хрипит так откровенно, глухо и будто нехотя — или он опять это выдумывает? — будто не говорила как минимум несколько часов. — Здесь.       Это ворошит улей мыслей. Западня.       — Не забывай про шапку, — проигнорировав пожелание, просит Бизон и чуть сжимает её плечо.       — Не забуду.       Она обязательно забудет утром, собираясь впопыхах, потому что вновь пропустила звон будильника, и безбожно провалила миссию по сносному приготовлению завтрака, нарвётся на сотню и одно напоминание о синдроме непунктуальности и поймёт, что скучает по сборам в его компании.       По ворчанью, по отрицанию кофе как бодрящего напитка, по человеку, которого ноги сами спихивают со второй половины кровати, по смеху и теплоте.       По нему.       — Врешь, — устало, но расплывшись в улыбке. — Бестолочь.       — А это мой запрещённый приём.