***
Как только Уилл покинул дом, Ганнибал почувствовал облегчение. К счастью, Уилл всерьез воспринял его слова и поспешно ушел и Ганнибалу не нужно было беспокоиться о чужом присутствии. Он мог наконец позволить себе расслабиться. Ганнибал злился на самого себя. Почему он не мог быть уверен в том, что способен контролировать свои действия? Почему должен бояться собственных поступков? При иных обстоятельствах он пригласил бы Уилла на кухню, предложил ему завтрак и кофе, поинтересовался его самочувствием и происхождением ужасных синяков на подбородке, но в этот раз… Он не мог позволить себе потерять над собой контроль, ему нужно было выпроводить Уилла как можно скорее. Еще и кабинет… Ему следовало сделать вид, будто в том, что Уилл зашел в его личный кабинет, нет ничего плохого. Он должен был тактично расспросить о том, что там произошло, не показывая излишнего беспокойства. Но увидев закрытой дверь, которая — он был точно в этом уверен — до его ухода оставалась приоткрытой, и осознав, что Уилл какое-то время находился в кабинете, Ганнибал думал лишь о том, что оставил на виду нечто подозрительное. И Уилл это заметил. После неудачного инцидента с чрезмерно пытливым стажером ФБР Мириам Ласс он следил за тем, чтобы ни в его доме, ни в офисе никогда не оставалось ничего компрометирующего. Однако, учитывая тревожные события последних дней, он был уверен, что мог упустить что-то из виду. Ко всему прочему Ганнибал оказался настолько возмущен своей безответственностью, что ему понадобилось чересчур много времени, чтобы вернуть себе стабильность, а затем стало слишком поздно: Уилл, вероятно, понял, что с кабинетом не все так просто. Выглянув в окно, Ганнибал убедился, что Уилл действительно ушел, а затем направился в кабинет. Что это было? Что обнаружил Уилл? Он определенно что-то увидел, Ганнибал был уверен в этом. Он все понял по тому, как изменилось выражение лица Уилла, едва он упомянул кабинет. Он забыл о чем-то. Но вот о чем? Было ли это что-то важное? Оставалось надеяться, что нет. Уилл был не из тех, кто станет притворяться. Он не смог бы изобразить даже относительное дружелюбие, если бы вдруг узнал, что Ганнибал — Чесапикский Потрошитель. Что еще это могло быть? Должно быть что-то, из-за чего Уилл был так смущен. Обнаружив, что Уилл просматривал документы, лежавшие на его столе, Ганнибал решил проверить их в первую очередь. Он начал с рисунков. Там не оказалось ничего подозрительного. Просто наброски архитектурных достопримечательностей, ничего, что могло бы вызвать у Уилла подозрения. Следующей в очереди на проверку была кипа бумаг. Он изучил каждый документ, но так и не увидел ничего сомнительного. Среди его записей не было психиатрических досье, которые неэтично держать дома в незапертом помещении. Не было вырезок из газетных статей о серийных убийствах. Даже компрометирующих писем — и тех не обнаружилось. Как ни странно, то, что Ганнибал не смог понять причину беспокойства Уилла, нисколько его не успокоило. Наоборот, лишь подтвердило догадку, что он забыл что-то важное. И он до сих пор мыслил недостаточно ясно, чтобы понять, что же это такое.***
Доктор Беделия дю Морье впустила Ганнибала, поприветствовав его легким кивком. Она ожидала его, так как Ганнибал позвонил, прежде чем приехать к ее дому. Он прошел по коридору к большому окну в гостиной. Характерная для пустых помещений тишина тяжело опустилась на темную полированную поверхность кофейного столика и осела возле кресел. Впервые в жизни он чувствовал сродство со своими пациентами. Он нервничал по поводу того, что собирался рассказать доктору дю Морье, и ему пришлось приложить сознательное усилие, чтобы не теребить повязку на своей левой ладони в попытке успокоиться. Он не хотел показаться растерянным, поэтому прислонился к оконной раме, нацепив на лицо маску равнодушия. Однако от доктора дю Морье не укрылось, что что-то не так, и она спросила его: — Травма руки как-то связана с вашим скверным настроением? Первым порывом Ганнибала было ответить что-то вроде: «Я в порядке, просто выдался тяжелый день», но он тут же осознал, что это было бы глупой, типичной ошибкой, которую допускает большинство пациентов... Отрицание. Разумеется, отрицать куда проще, но, начав беседу с притворства, он ни за что не разберется в сути своей проблемы. — Мне нехорошо, — тихо ответил он, — но рана беспокоит меня меньше всего. В последнее время со мной что-то происходит. Я… — Ганнибал сделал паузу. Говорить об этом оказалось куда неприятней, чем он предполагал. — Я не могу вспомнить некоторые детали своих действий в определенных ситуациях. Однажды я начал говорить на своем родном языке, хотя не собирался говорить вообще ничего. Мне кажется, я больше не способен полностью контролировать свои действия. — Когда это началось? — Его слова, похоже, совсем ее не удивили. Напротив, у Ганнибала возникло стойкое ощущение, что она ожидала услышать от него нечто подобное. Впрочем, выглядела она такой же сдержанной и закрытой, как и всегда. — Я заметил признаки в последние три дня, — ответил он медленно. — Был ли кто-то рядом с вами в эти моменты? — Один или два раза. Со мной был Уилл. Доктор дю Морье шагнула к нему с выражением отстраненной задумчивости на бледном овале лица. — Вы наверняка понимаете, что это лишь симптомы, — произнесла она, — симптомы более серьезной и сложной проблемы, спрятанной глубоко внутри. И вы знаете ее причину, не так ли? Ганнибалу с трудом удалось скрыть удивление. Причину? Какую причину? Неужели это что-то настолько очевидное, что она все поняла, услышав лишь пару предложений? Он только начал объяснять ситуацию, не успев рассказать детали… — На какую причину вы намекаете? — с неохотой спросил он. — На ту, что увидела сразу, едва вы заговорили о нем. Уилл Грэм, — ее голос звучал спокойно и решительно. — Он то погружается в безумие, то выныривает из него. Он нестабилен. — И как именно это связано с моей проблемой? Беделия скрестила руки. — Вы так сильно хотите сделать его похожим на вас, что забываете об одной важной детали — это работает в обе стороны. Он может быть похож на вас, только если вы похожи на него. — Я по-прежнему не понимаю, что вы хотите сказать, — произнес Ганнибал, слегка приподняв брови. — Судя по всему, Уилл сходит с ума, и если вы не сохраните необходимую дистанцию, то последуете его примеру. Ганнибал почувствовал себя озадаченным, что случалось крайне редко. Он не ожидал столь беспощадного и оскорбительного ответа. — Разумеется, я сохраняю дистанцию, я психиатр. У меня были и более сложные пациенты. — Почему его ответ прозвучал так, словно он оправдывался? Ганнибал спешно натянул на лицо уверенную полуулыбку и добавил: — Уверяю вас, я прекрасно понимаю, какими должны быть отношения между врачом и пациентом. — Уилл всегда был для вас больше, чем просто пациент. — Вы правы. Но это не значит, что я не способен сохранять необходимую дистанцию. Она бесстрастно посмотрела на него. — Я предлагаю вам — и неважно, что вы подразумеваете под «необходимой дистанцией», — отдалиться от него. Ганнибал не ответил, просто повернулся к окну, провожая проезжающие машины взглядом.***
Он сидел за столом в своем кабинете. Вспоминать недавний разговор с доктором дю Морье было неприятно, но он понимал, что должен уделить ему хоть крупицу внимания, а не отодвигать в глубины разума. Она была права насчет его отношения к Уиллу. И насчет того, что он нарушил все возможные границы. Ее основополагающая ошибка заключалась в другом. Уже слишком поздно для того, чтобы возвращать все на круги своя. Слишком поздно отдаляться, как она предложила. Ганнибал либо продолжит следовать своему плану, либо положит ему конец. Других вариантов нет. И возможно, их вообще не было. Ганнибал не мог продолжать действовать по схеме, запланированной изначально. Он не мог рисковать полной потерей контроля — это привело бы к непредсказуемым последствиям. Единственным способом обезопасить все, что у него было, являлось убийство, — это неоспоримо. Он должен убить Уилла Грэма. Взяв энциклопедию, мирно лежавшую на столе, Ганнибал с такой силой швырнул ее в стену, что она лопнула на две части. Порванные страницы с тихим шелестом осели на пол. Почему он не может найти другое решение? Почему все должно быть именно так? Почему нет иного пути? «Слишком рискованно, слишком опасно, — мысленно повторял он вновь и вновь. — Я не могу так рисковать, не могу подвергать опасности все, что имею. Нет времени на сомнения. Уилл слишком опасен, слишком… Довольно предаваться размышлениям, пора действовать». Но он продолжал сидеть за столом, подпирая голову руками и не пытаясь встать. Это оказалось тяжело принять. Его планы… То, как далеко он продвинулся в манипулировании Уиллом, насколько приблизил его к состоянию, в котором Уилл наконец смог бы осознать, что он не тот, за кого себя принимает… Смог бы открыть глаза и взглянуть на мир, в котором живет Ганнибал, его глазами. Разум Уилла словно отражал разум Ганнибала. Заставляющего его верить своим инстинктам… Дающего ему силы признать, кто он есть, и увидеть, как это красиво… В глубине души Ганнибал всегда знал, что однажды ему придется прекратить все это. Но он вынужден был признать, что еще не готов к этому. Он чувствовал себя неспособным отказаться от связанных с Уиллом мечтаний. Мечты… Странный выбор слов. Мечтал ли он о чем-нибудь в своей жизни? Маловероятно. Если он чего-то хотел, то делал все, чтобы получить желаемое. Если он хотел посетить премьеру в опере, то покупал билет и ехал туда. Если хотел причинить кому-то боль, он брал нож и ранил его. Если бы он захотел провести ночь с красивой женщиной, то соблазнил бы ее. Пожелай он повлиять на кого-то — придумал бы убедительную ложь. С подобными потребностями не возникало проблем. Если он мог удовлетворить их, то делал это. Если нет — ждал следующего шанса, в сущности, подобное его не беспокоило. Но что-то внутри сломалось, когда он встретил Уилла. Его разум наполнили желания, которые нельзя было ни объяснить, ни отделить одно от другого, ни логически проанализировать. Единственное, что он мог сказать наверняка, — ему был любопытен Уилл и его решения. Сначала он чувствовал себя кукловодом, наблюдающим за танцем подвешенной на ниточках марионетки. Ганнибал и прежде ощущал похожее сдержанное любопытство, оно было знакомо и не вызывало опасений. Более того, он взращивал в себе это чувство, позволял ему крепнуть — пока оно не опутало его полностью. Кто, как не он, из всех людей должен был узнать симптомы, должен был уловить правильный момент, чтобы остановиться... Возможно, в тот день, когда Уилл рассказал, что поцеловал Алану Блум. Именно тогда стоило положить конец этому фарсу. В течение нескольких дней после Ганнибал испытывал сильнейшее желание поцеловать доктора Блум, просто чтобы ощутить то же, что почувствовал Уилл. Он должен был заметить, что это ненормально. Должен был признаться себе, что подобное желание — странное и неправильное. Если бы он просто хотел Алану Блум, это было бы объяснимо, однако все обстояло не так. Его совершенно не интересовала ограниченная, скучная женщина. Он должен был понять это с самого начала... Единственной причиной, по которой он хотел сблизиться с ней, было желание испытать в точности то же, что испытал Уилл. Это должно было стать первым тревожным сигналом. Как и множество других мелочей… Ни одной из них он не придал должного значения. Стоило догадаться… Но он не смог. И теперь ему придется расплачиваться за это. Такая пустая трата времени и усилий! Он был так решительно настроен не позволить миру взять верх над Уиллом, показать Уиллу, как он прекрасен и уникален, а теперь Ганнибалу придется собственноручно уничтожить этот намек на совершенство. Ужасная потеря. Ганнибал позволил рукам безвольно упасть на поверхность стола, хотя раненую руку из-за этого прострелило. Он не возражал против боли.