Сердце из стали

      Генрих Рихтер опустился в роскошное бархатное кресло устало, откинулся на спинку и прикрыл глаза. В комнате пахло благовониями, шелестели какие-то музыкальные трубки, булькали пузырики в стене света. Честно говоря, у Ульве вкуса никогда не было. Он просто скупал всякие дорогущие вещи, обставляя свой особняк так, словно это был склад антиквариата. Оттого дом Ульве был неуютный и безвкусный, но богатый. Этот «бедняцкий шик», как называл такое Генрих, бросался в глаза, отчего сразу становилось понятно: в прошлом Ульве было много пустоты, которую интернатовец, дорвавшийся до денег, старался заполнить, как мог. Кто-то переживал такой всплеск, кто-то – нет.       Ульве любил все роскошное, вычурное и золотое, он и на своих любовниц вешал цацек больше, чем на стенды в ювелирном, и порой Генриху казалось, что он даже фаллосы будет использовать с бриллиантовой инкрустацией, если такие будут выпускать. Раньше его брат по фамилии был высоким и статным, мускулистым парнем, который мог передвинуть легковую машину с места, но безнаказанность, разнузданность и вседозволенность его новой жизни после войны заставили тренированное тело раздаться и стать одутловатым. Ульве еще не был толстым, но мускулы пропали, появился живот, жирный зад уже не втискивался в старые штаны, хоть мужчина и пытался это сделать. На войне ему оторвало ногу, в девяносто седьмом, при наступлении на Абендор, когда этот кретин, в порыве выебона, бросился с автоматом наперевес за бегущими прочь противниками. Танковый снаряд не разнес его всего только по чистой случайности, наверное. С тех пор любовь к Родине в груди Ульве сошла на нет, а сам он подался в черный бизнес. Впрочем, с тех пор только один он из «Рихтеров» более-менее обзавелся богатством. Генрих за деньгами не гнался, а желание окружить себя «статусным» хоть и понимал, но не одобрял.       Ульве, как обычно, сидел в своем огромном кожаном кресле, раскинув ноги и демонстрируя свое положение хозяина. Генрих раньше знал, что на фоне красавца-офицера Имперской армии Ульве Рихтера, он очень сильно терялся, фактически меркнув и растворяясь. Но сейчас, спустя столько времени, бывший разжалованный капитан раздобрел и потерял свою привлекательность, к сожалению, став обычным мужиком, пусть и видным.       - Старый Пес все еще в строю, а? – хохотнул Ульве, хлопая себя по биомеханическому протезу: он, как обычно, выебываясь, не стал закрывать его кожей, а так и ходил – сталью наголо. – Когда же тебя, собаку дикую, уже уложат?       - Не раньше, чем покончат с тобой, приятель, - ровно отозвался Генрих. Характер Ульве всегда был мерзким, хотя бабам нравился. Впрочем, ему-то, из всех Рихтеров, первому и перепало в Лофотене. Мудак умел к себе располагать девок, женщин и старух.       - Выпьешь? Есть водка. Коньяк. Виски. Может, тебе что погорячее?       - Нет, спасибо. Воздержусь.       - Может, шлюх? Мужики, бабы – как тебе нравится. Я только недавно из интерната таких сочных, жопастых выкупил, еще толком и не пользованные. Тебе понравится.       - Нет, Ульве. Я по делу, ты знаешь. Говори, что узнал.       - Брат, знаешь, все никак не возьму в толк – ты чего в этот раз так копаешь? – спросил Ульве, хмурясь. Потом взял стакан и опрокинул в себя почти весь коньяк, который там был. – Дерьмовое это дело, лучше вертай, не для наших с тобой это дел и умов.       - Говори. Мне не нужны твои советы, я же не учу тебя деньги считать.       Ульве долго молчал, перебирая стакан в пальцах, крутя его и так, и эдак, а потом вздохнул и покачал головой.       - Хуем пахнет это все, Пес. Хуем и дерьмом, - брат по фамилии явно нервничал, не зная с чего начать. – Короче, теракт не абендорцы совершили. Мы их как прижали, так они и носу не кажут, сидят там свои механизмы клепают, демилитаризируются, цветочки собирают, жопу лопухом трут. Им не до бомб, они, мол, по воле богов огребли до усрачки, так теперь у них там этот… типа небо на земле и все такое. Наши-то что угодно пропагандировать могут, да на самом-то деле, брат, пиздоболия одна – людишки там на своей волне, прогресс и все дела. Прикинь, я там был недавно: у них машины без колес, на магнитной подушке, везде трава растет, словно и войны никакой не было и мы не паслись на их земле два года.       - Ну? И что дальше? Я все это знаю, у меня была командировка в Абендор.       - А то. Давно ты что-то слышал про портал у Гранитного Перевала?       - Его в девяносто девятом взорвали. Больше ничего.       - Угу. Вот то-то, блять, что ничего. Проебала Империя все свои ресурсы, - Ульве указал пальцем за спину. – Пока ебали Абендор, прикрыли жопу, да только всякие хуесосы растащили там все подчистую, всю базу вместе с оборудованием. И знаешь что? Двести миллионов кредитов, и из Абендора ненаглядного десять ученых мигрировало в Империю. А потом они все погибли. Знаешь когда?       - В девяносто девятом.       - Да, ебаные квантовые связи, в Вюстерхольме, бля, и рвануло. А знаешь нахуя?       - Чтобы покрыть переезд ученых.       - Именно. Двести миллионов, брат. Двести! И это только о том, что мне известно. Эти пидоры с огромным рвением собрали портал. По частному заказу, знаешь ли. Много ли ты знаешь богатых говнюков, которые могут просто взять и выкинуть нахуй двести миллионов? Вот я – нет.       - Ближе к делу, брат.       - А хули ближе-то? Уже в самом нутре сидим, в кишках, брат. Собрать – собрали, а теперь они его запустить хотят. А как запустить, если Империя теперь жопу рвет, не знает, как найти мародеров, да только хуй их найдешь. Они, блять, заразы хитрые. Знаешь что делают?       - Отвлекают. Империю на Абендор.       - Именно! Хотят, чтобы наш волк съел их вола, чтобы отвлечь от запуска. Готовятся. Значит, еще бахнет. Может, у Абендорцев-то и рванет, брат. Они будут травить нас друг с другом, пока не запустят свои разработки. А там – знаешь что?       - Они смогут надавить. Создать свое государство.       - Двоецарствие! Прикинь?! Что двум государствам на одной крохотной планетке делать? Как ебстись-то? Как делить территории? Что делать? Хуй сосать, вот что я тебе скажу. Хуй сосать и плакать над бывшим величием Империи нашей, мать ее, сука! Там-то, уверен, уже жопу в кулак собрали. Хер их знает, кто у них там у руля будет, может, второй Император-Солнце? Короче, Пес, не лезь. Ну их нахуй, сами разберутся. А, коль не разберутся, тогда и валить надо. Не знаю, куда. Хоть к этим ебаным травянистым лошарам. Тут жара начнется такая, что девяносто пятый нам покажется прогулкой под солнышком.       Генрих молчал. Он знал, что Ульве понапрасну не паникует, но и не считал, что друг видит все так, как есть. Слухи на слухи, по закрытым каналам. Вот только вопрос – почему же до них еще это не дошло? Прикрывает ли Империя эту информацию даже от своих? Кто держит это в тайне? Разведка? Сам Император? Рихтер не мог даже додуматься.       - Не советую своим пиздеть про это. Кто знает, кого там уже повязали на двойного агента, а?       - Не буду. Что тебе надо за информацию?       - Сочтемся. Не ссы. Пойдешь Карлу в жилетку плакаться?       - А ты? – усмехнулся Генрих, поднимаясь. Рассиживаться в безвкусных креслах особого желания не было.       - Сучок нагрел меня в моем же казино. Я хуй теперь его к своему дому подпущу! Бывай, Пес.       - Бывай, брат.       Генрих Рихтер последовал совету своего брата по «фамилии», решив оставить непроверенную информацию при себе. Он знал, что это было неправильно, но и утаивание такой информации свыше – не самое благородное дело, чем бы они там не руководствовались. Впрочем, на голову Генриха свалилась еще одна напасть. Точнее, все та же, под кодовым именем «Келкейн Тидж».       Щенок, казалось, вообще не имеет такого понятия, как остановка. Он звонил, приглашал, один раз даже приехал за Рихтером на работу, благо, того на месте не оказалось, иначе бы у «Короля информации» стало бы на одного ребенка меньше. Отказ, кажется, разжег в щенке внутреннего самца, которому просто из принципа надо было получить в койку объект обожания. А Генрих этого давать ему не собирался. Мальчишке было не объяснить, что такое жесткий секс. Что такое – желание доминировать, владеть, насиловать – по взаимному согласию. Наверняка, у сопляка самое хардкорное порно было из разряда двойного проникновения – не больше. А бабы? Рихтер чисто из интереса пробил по сети подружек Келкейна.       Сержант Соколовская этим девицам и в подметки не годилась. Холеные, красивые, царственные суки на любой вкус и цвет, - на пацана вешались такие цацы, которых только в кино показывать. Генрих таких не любил, - не из-за недоступности, конечно, - просто они были… фальшивые. Фальшивые задницы, сиськи, волосы, ногти. Они все были идеальны, но не естественны. Их без страха не помнешь, наверное. Нет, Рихтер предпочитал другой тип женщин. Пусть не статусных, но настоящих. Ему вдоволь хватало своей синтетики и силикона в теле.       Впрочем, это не значило, что Генрих просто взял и забыл Келкейна. Нет. Стабильно, раз в день, утром, после пробежки, он приходил в душ и спускал минут за шесть на его светлый образ. Щенок отлично бы смотрелся в фиксаторах, в наморднике и ошейнике на его охерительно красивой раскрашенной шее. Загнуть такого кобеля было просто верхом эротических фантазий Рихтера. Конечно, это не значило, что у него перестало вставать на тонких-звонких сладких мальчиков. Просто у него были фантазии получше. Вот Ульве обхохотался, если бы узнал, что его дорогой брат по «фамилии» взял в партнеры двухметрового бугая.       В этот день Келкейн превзошел сам себя. Он ждал возле дома Генриха, прямо возле подъезда, усевшись на лавочку и собрав на себе все возможное внимание обитающих вокруг людей. Рихтер чуть зубами не заскрипел, когда увидел сопляка. Он не мог наорать на него возле собственного дома, не мог прогнать и, тем более, не собирался устраивать мерзких сцен. Генрих попытался пройти мимо, но его заметили – у щенка, кажется, был отличный нюх. Или боковое зрение.       - Лейтенант, герр! – Келкейн возник рядом и, судя по всему, был изрядно взволнован своей дерзостью. Еще бы! Рихтер бы обругал его на чем свет стоит, если бы не зрители вокруг. Почти все знали, что Генрих – интернатовец, и что он, как и все его друзья по несчастью, просто не способен к созданию семьи. Многие гадали, появится ли у него когда-нибудь женщина или нет? И вот, пожалуйста – его ждет на лавочке перед домом влюбленный подросток с красочными наколками на теле и значком СЧСовца на небрежно скомканной джинсовой куртке в руках. Рихтеру, по-хорошему, надо бы его послать, вот только сынок Тиджа опять заскулит, а ему, Генриху, под дверь потом насрут обиженные мамашки, которые в своих куриных мозгах нарисовали им любовь до гроба.       - Ты же не уйдешь, если я попрошу?       - Нет, лейтенант, герр. Не уйду.       - Там сидит консьерж…       - Да, я знаю. Он уже рассказал мне, где вы живете. Не переживайте, я не заходил наверх, я тут ждал…       - Угу. Где твоя машина?       - Ну… - мальчишка странно замялся. – Там, за углом…       - Ну?       - Это не машина. Я езжу на мотоцикле.       - Как тебе папаша еще голову не открутил, м? – риторический вопрос Рихтер задавал уже себе под нос, проходя в дом. Щенок тащился позади, втягивая голову в плечи и стараясь ступать след в след, - робко и умильно, если бы не тот факт, что Генриху хотелось выбить из парня всю его дурь. В квартире, как обычно, было чисто, как в операционной, что не могло не радовать. Гостей у Рихтера было не так, чтобы много, но периодически приходил Карл, иногда его навещал Дворжек или кто-то из интернатовцев. А сейчас с ним был этот шкет под два метра ростом, который имел на Генриха какие-то виды.       - Раздевайся. Куртку повесь на вешалку. Ботинки оставь на коврике. Тапочки во втором ящике слева. Возьми гостевые, в упаковке. – Отрывисто бросил Генрих, уходя на кухню и оставляя открытой дверь в ванную, чтобы щенок догадался сходить и помыть руки. Кто его знает, что у него там в голове перемкнуло от любви? Должен ли Рихтер угостить мальчишку чаем или выгнать вон сразу? Надо ли предложить ужин или пусть богатенький сосунок катится на все четыре стороны? – Не топчись. Сядь за стол.       Кухня у Генриха была обставлена просто, без изысков, на виду стояло только самое необходимое, даже на холодильнике не висели магниты. Он предпочитал минимализм во всем. Рихтер все же поставил чайник, достал вчерашние макароны, базилик и сыр, брынзу и два куска мяса.       - Голоден?       - У-угу.       - Не мычи.       - Да, голоден… Только я никакие гостинцы не принес, может быть, я закажу доставку? Давайте я сбегаю в магазин… Только вы обратно меня не пустите, верно? Тогда я просто деньги оставлю!       Генрих мысленно простонал. Пацан был как надоедливое радио – болтал без умолку, пытаясь заткнуть сначала тишину, а потом – себя. У него немного дрожал голос, и Рихтер был уверен, что пацан сидит и заламывает свои длиннющие узловатые пальцы, изрисованные наколками. Баб он тоже этой невинностью кадрил или только при Генрихе в овечку превращался?       - Я понял.       Рихтер заварил чай, поставил греться макароны и жариться мясо, достал две кружки и понял, что просто боится обернуться. Боится потому, что он, в общем-то, запал на этого щенка. На его здоровенный рост, на его рисунки, на ручищи, на его дерзкий прикид и такое совершенно идиотское поведение девственницы. Запал на тонкие губы, на серые глаза, на забритые виски, на пижонскую прическу. Генрих видел, что весь этот «бунт» подростка не завершен. Все это… просто вылизанная картинка из галереи современного искусства, и Рихтер хотел внести долю своего «зла» в идеальность. Это как на полотне с улыбающейся дамой из прошлого в уголке дорисовать хуй – идиотское и бредовое желание, достойное ребенка лет десяти.       Генрих Рихтер знал, чего не хватает Келкейну. Ему не хватало нарушения правил. Все, что мальчишка делал до этого, пусть и не поощрялось отцом, но и не вызывало в нем негатива. А Генрих мог дать щенку такое, отчего у его папаши волосы на жопе встанут дыбом.       Рихтер мог подчинить сопляка, заставить выполнять свои приказы, мог использовать на нем все свои самые дикие фантазии. На нем, а не на сладких шлюшках из клуба Ульве. Генрих мог уничтожить эту идеальную картинку, сделав из щенка настоящего злого цепного пса, и, на самом деле, желал этого.       - Хм, я… я люблю пить кофе… - попытался подать голос Келкейн, набравшись смелости.       - А будешь пить чай. Или выметайся.       Парень тут же вцепился в кружку, поднимая свой профессиональный взгляд «я-хороший-щеночек-погладь-меня». Генрих с трудом удержался от того, чтобы потрепать мальчишку по голове, как настоящего лабрадора. Сопляк молчал, сжавшись на стуле, становясь немного меньше, озирался и пытался рассмотреть окружающее пространство. Наверное, ему было интересно, как устроена квартира Рихтера, но, даже осмотрев ее, он не нашел бы ничего особенного: Генрих старался сделать так, чтобы его жилье было обезличенным. Никаким. Чтобы в нем нельзя было ничего сказать о хозяине. Привычка.       - Лейтенант, герр… можно вас звать просто герр Рихтер?       - Щенок, ты заебал меня. Может быть, ты еще в мою кровать с ногами залезешь? – Генрих пытался удержать собственное либидо под контролем, а пацан ему в этом нихера не помогал. Смотрел, говорил тихо и покорно, а сейчас и вовсе стал похож на обиженного пса. – Ох, великое равновесие. Хорошо. Когда я не на службе.       - То есть, мы сможем увидеться еще раз?! – восторженно воскликнул Келкейн, и Рихтер понял, что сам проебался по всем фронтам. Мальчишка ловил налету возможности и варианты атаки, и Генрих не успевал ему противостоять.       - Жри и выметайся, Тидж, - Рихтер поставил перед ним тарелку с мясом и макаронами с сыром, сам сел напротив. Ели молча, но, судя по всему, парень был голоден, так как съел порцию даже раньше, чем Генрих перешел к макаронам. Или пытался показаться благодарным едоком? Стоит отдать щенку должное, он дождался, когда хозяин дома доест, даже молча помог убрать посуду в посудомойку, и только тогда перешел в наступление.       - Герр Рихтер, скажите, неужели у меня совсем-совсем нет шанса? Пожалуйста. Вы мне очень нравитесь. Очень. Мне… я… когда я вас еще тогда увидел, у… ну, у школы. Я никогда такого не чувствовал! Это было, как удар молнии, как взрыв… я влюбился в вас. Я не могу теперь не думать о вас, мне хочется быть рядом, я хочу слышать ваш голос… быть с вами… Нет, правда, не смейтесь, это было… это было что-то!       Нет, Генрих Рихтер не смеялся. Ему было не до смеха. А мелкий-то, оказывается, ебаный поэт. Точнее, неебаный, но поэт. Гляньте на него, краснел, запинался, даже за рубашку Генриха схватился, задыхаясь от волнения и эмоций – так распирало. Но Рихтеру было не смешно. Щенок и правда в него втюхался, вот до соплей, до уродливого сумасшествия, такое не изобразишь и не сыграешь. Келкейн кусал свои тонкие губы, дрожал и опускал голову, пытаясь стать меньше, да только нихера не получалось. Пацан даже сейчас был на голову выше и сильнее, а вел себя, как текущая сука. И вот что сейчас должен ему сказать Генрих? Только правду. Показать, какая она непритязательная и грубая, эта правда, какая она… омерзительно-настоящая, без розовых очков и клишированной поэзии в голове. Рихтер развернул пацана к стене, вжав его спиной в холодный камень, а потом впился в манящие губы горячим и жестким поцелуем, чувствуя остатки вкуса сыра и чая. Никакой фантазии. Дальше будет хуже. Генрих с трудом оторвался от этого засоса, хотя ему и хотелось выпить дыхание мальчишки. Он придерживал Келкейна за волосы, растрепав идеально уложенную прическу, и смотрел в темнеющие серые глаза щенка.       - Что, навыдумывал себе там любви до гроба, а, щенок? – зашипел Рихтер, вжимаясь пахом в пах мальчишки, чтобы тот почувствовал каменную эрекцию. – Думаешь, будет как в этих ваших сраных сопливых фильмах? Цветы, конфеты, да кино? А мне это не надо, малыш, я уже перерос ваши танцы. Знаешь, как я о тебе мечтал? По-взрослому, как настоящий мужик, а не романтичный щенок. Я хотел поставить тебя на колени, - а в следующий момент Рихтер сделал подсечку, и Келкейн рухнул, подкошенный, со всего своего роста, напуганно раскрывая глаза. – Я хотел вылизать твой рот, а потом трахнуть, до самого горла. Ты-то, наверное, даже сосать не умеешь, и давился бы. А, как тебе такое? Готов лечь под меня, мальчишка?!       С момента, как Генрих разжал пальцы с волос, до момента, когда хлопнула входная дверь, прошло семь целых тридцать две сотых секунды. Рихтер вздохнул. Он идиот, конечно, но иначе бы ребенок не отстал. Ходил бы хвостом, как пришитый, а Генрих до конца своего существования бы думал, что сломал его жизнь. Нет уж, лучше так. Пусть другие мальчишку порочат. Он не будет.