Сердце из стали

             Утро было неправильным. Келкейн первым занял душ, и привычное время Генриха сдвинулось, отчего он начал опаздывать уже в самом начале. Рихтер хотел оставить и себя, и щенка без завтрака, чтобы успеть на работу, но сжалился. Больше, конечно, над собой: он был уже не так молод, да и механический организм требовал подзарядки. В отличие от детского организма Келкейна: парень выглядел бодрым, счастливым и лыбился, как начищенный таз. Рихтер решил, что улыбка у щенка весьма милая и простил ему опоздание и занятый душ.       Впрочем, это не значило, что все было просто. Генрих почти выталкивал спасателя за дверь, накидывая пиджак формы на ходу, нервничая, что впервые в жизни опаздывает. А все почему? Потому, что он едва смог подняться утром – щенок прижимался к нему и грел всем собой, и это было слишком уютно, а потом занял его душевую, и это было херово.       - Я доброшу тебя, хочешь? – спросил Тидж, заглядывая в глаза Рихтера. – У меня есть второй шлем!       - Что? Нет, я никогда в жизни не сяду на эту смертоубийственную штуку, которую ты пихаешь между ног. Доберусь на такси.       - Можно я приеду к тебе на обед? – Келкейн шел рядом с Генрихом, который был просто уверен, что мотоцикл щенка стоит в другой стороне – так как единственная парковка находилась за домом.       - Нет.       - Заберу тебя вечером?       - Слушай, щенок, ты вообще работаешь? – резко остановился Рихтер. Единственное, чего бы он не потерпел, так это то, что парень будет забивать на СЧС ради времени с ним.       - Да! Но я работаю сменами… у меня целая неделя отпуска, поэтому я здесь. А потом снова уеду – на неделю. Так что я могу тебя забрать вечером, и мы сходим куда-нибудь.       - Нет.       - Почему?! – вот теперь Келкейн заскулил по-настоящему и поджал несуществующий хвост, отчего Генрих почувствовал себя виноватым и раздраженным из-за этого чувства.       - Потому что я не буду ездить на этом твоем… велосипеде с мотором. Никогда.       - Я буду на машине! – громко заявил мальчишка и вздернул нос, показывая, какой он продуманный, замечательный, что его надо холить и лелеять, а еще похвалить. Обязательно похвалите его, он замечательный песик, гав-гав. – И это ужин. Всего лишь ужин!       - А ты, я смотрю, богатый сынок, - Рихтер остановился перед пустой парковкой такси – рядом не было ни одной машины, и значит он все же сильно опоздает. – Рассчитываешь на еще одно испорченное мне утро?       - Нет! В смысле… извини… завтра я пущу тебя в душ первым, а сам сделаю завтрак, - заявил наглый Келкейн. Такое поведение уже было похоже на кошачье – только эти наглые твари залезали в жизнь так быстро и спокойно, считая, что им все можно. Или Тидж был просто таким настойчивым. – Просто… я хочу пойти с тобой на свидание. Я хочу свидание вечером.       - Великое равновесие, щенок! Да что ты несешь?! Какое, нахуй, свидание? – Рихтер даже опешил поначалу. Для него свидание представлялось чем-то жутко слащавым, в стиле розового фильма для женщин: кафе, кино, цветы, секс в лепестках роз и свадьба сразу же. Генрих даже оторопел, пытаясь сообразить, как сейчас заставить щенка отступить, но тот и сам все понял.       - Хотя бы просто ужин…       Рихтер был не в состоянии обсуждать эту тему дальше: стоило ему проявить свой обычный характер, как мальчишка сразу же превращался в щенка под дождем и давил на жалость. Вина заставляла Генриха чувствовать себя отвратительно, и он начинал сдаваться на «уговоры» парня. Осознание, что Рихтер назвал щенка влюбленным пришло не сразу, но Генрих сразу понял, что это подходит и к нему самому. Как бы Рихтеру не хотелось отстраниться, как бы он не хотел отказать сопляку во всем, его железная воля истончалась, стоило только взглянуть на Тиджа. Наверное, это и было влюбленностью, тем жутким чувством, которое Генрих пытался избегать. Влюбленность делала его слабым, как и всех тех, кто ее испытывал. Рихтер не привык быть слабым.       А еще Рихтер понимал, что от этого никуда не деться: он еще мог остановить все вчера. Но не сегодня. Впрочем, это тоже, скорее всего, было самообманом, и Генрих поддался собственным гормонам и эмоциям. Он будто бы нашел свою собаку, а теперь к ней прикипел. Все происходило слишком быстро. Сколько они виделись? Три? Четыре раза? И все вылилось в такую вакханалию.       - Ладно, просто ужин, - сдался Рихтер, видя, что к нему подъезжает такси, посмотрел на улыбающегося Тиджа. Сопляк стоял и радовался от простого согласия, а Генрих подумал, что заставил уговаривать себя, как девку. - В семь. Не опаздывай.       - Не опоздаю! – заявил счастливый мальчишка, а Рихтер забрался на заднее сиденье прибывшей машины и откинулся назад, запрокидывая голову и вздыхая. Генрих назвал пункт назначения и закрыл глаза. Келкейн делает из него-машины человека одним только присутствием. Первые минуты радости от того, что, наконец, раздражитель остался позади, сменились тревогой и дискомфортом в груди. Рихтер подумал, что действительно надо почитать что-нибудь про отношения обывателей, но не был уверен, что этим стоит заниматься на работе.       Конечно, Генрих задержался. Он влетел в кабинет через пятнадцать минут после начала рабочего дня. Не то, чтобы ему за это бы влетело, но Рихтер был не особо рад смотреть на понимающие ухмылки, словно бы вчера они все были свидетелями тех десяти минут близости с Келкейном. Генрих оправил свою одежду, откашлялся, а потом сел за стол, чтобы начать работать, хотя прекрасно понимал, что его опоздание не пройдет бесследно: всем было жутко интересно, что заставило пунктуального модификанта изменить правилам.       - Доброго утра, Генрих, - конечно же, это был Иван, который считал Рихтера чуть ли не собственным другом. Путилов улыбался и лукаво сверкал глазами, готовясь задавать вопросы, а Генрих готовился послать его нахер. – Что-то ты сегодня… не в форме, а?       Рихтер был в форме… ну, почти. Только сейчас он понял, что забыл на полке свою фуражку. Пришлось закрыть глаза и вздохнуть глубоко – это был полный провал. Нет, Генриха не турнут из структуры, но теперь каждая шавка будет гавкать в кулуарах о том, что ему настолько вскружили голову, что даже фуражка слетела. Людям приятно было знать, когда идеальные знакомые, на самом деле, ничем не отличались от них.       - Проспал, - коротко ответил Рихтер, стараясь сделать вид, будто очень увлечен разбором электронной почты.       - Ну, это очевидный факт. Неочевидный факт – кто же та красотка, которая смогла тебя так увлечь? – Иван посмеивался над Генрихом, которому нечего было сказать. Кто «она»? «Она» - двухметровый татуированный спасатель с глазами брошенного щенка и таким набором гормонов, против которого даже Рихтер не мог устоять. «Она» вчера стояла на коленях перед столиком в гостиной Генриха и кончала от того, что «ей» сжали яйца. И как это можно объяснить? Рихтер не скрывал свою личную жизнь от коллег: они достаточно хорошо общались, обсуждая за чашечкой кофе или алкоголя собственные проблемы в любви. До этого Генрих спокойно сообщал, что проблем у него не было, а вчерашняя его партнерша была хороша. Рихтер был не идеален, а тщеславие и вовсе было его отрицательной чертой. Глубоко в душе он хотел быть как «нормальный». Наверное, единственное, что Генрих старался не слишком афишировать, так это то, что он играл за обе команды, - понятное дело, что коллеги обо всем догадывались или вовсе знали, но, тем не менее, гомосексуальные связи все же не приветствовались в военной структуре. Хотя, конечно, Рихтер лично знал троих сотрудников, которые уже долгие годы поддерживали семейные связи с лицами своего пола. – Прежде, чем ты начнешь отнекиваться, хотя бы кивни – тебе было достаточно хорошо с ней?       - Великое равновесие, Иван, завались и иди работать! – зарычал Генрих, начиная потирать виски и думать о том, как вылезти из этого дерьма. Келкейн толкнул его в эту пропасть и прыгнул сам, но вот только щенок летать умел, а Рихтер – нет. И что с этим делать он тоже не знал. Иван рассмеялся и подмигнул ему, быстро уходя на свое место, и Генрих понял, что к вечеру ставки на его личную жизнь возрастут. И вечером за ним приедет Тидж, свидетель по делу о взрыве в школе, заберет его на, - Рихтер был уверен, - крутой тачке в стиле всех золотых мальчиков. Как он дальше будет все объяснять своим коллегам и начальству? Впрочем, день прошел без эксцессов, хотя Генриха отчитали за неподобающий вид и отсутствие фуражки, но как-то без энтузиазма. Полковник Гжеченк, кажется, тоже уже был в курсе утреннего происшествия, и надеялся, что бывший интернатовец встал на тропу исправления.       Внизу Рихтер оказался ровно в семь, в какой-то момент понимая, что весь рабочий день прошел мимо него, в мыслях о Келкейне. Генрих, который никогда не позволял ничего личного в своей работе, не мог перестать думать об этом глупом и настойчивом щенке, который должен был его забрать на ужин. Что нужно будет сказать полковнику Гжеченку, когда тот узнает и вызовет его на разговор? Заставят ли Рихтера прекратить эти отношения или попросят быть более аккуратным? Есть ли Генриху что сказать начальству на его замечания? Эти мысли бродили в голове Рихтера, пока он шел в сторону временной парковки, но его остановил гудок машины.       Нет, Генрих, конечно, рассчитывал на что-то премиум класса, но не настолько. Келкейн решил выделиться насколько мог, и Рихтер подумал, что хочет его удавить: в Центрум джипы были редкостью, почти как вымершие животные, и владение такими здоровыми машинами было приравнено к элитарным кругам. Лучше бы маленький кобель приехал на гребаном мотоцикле. Генрих дождался, когда Тидж остановится в зоне парковки и опустит стекло, и только тогда двинулся к нему. Хорошо еще, что щенок не побежал открывать ему дверь, - это было бы слишком. Забравшись внутрь черного монстра и пристегнувшись, Генрих обратил внимание на то, что Келкейн почти не сводит с него взгляд.       - Что?       - Ты выглядишь очень… возбуждающе, - заявил щенок, и Рихтер чуть не застонал. Его организм против воли отреагировал на вербальный сигнал мальчишки весьма естественно – приготовился к приятному времяпрепровождению. Генрих досчитал до десяти, а потом повернулся к Келкейну. Тидж подготовился, он сделал все, чтобы у Рихтера отказало его самообладание: черная водолазка закрывала горло до самой челюсти, рукава доходили до самых запястий, пряча все татуировки. Но Генрих знал, что они там, под миллиметрами этой ткани, на всей коже Келкейна, и это будоражило больше, чем тогда, когда Рихтер наблюдал их в вырезе откровенной майки. Генрих подумал о том, что с легкостью может увидеть их дома, когда лично снимет черную водолазку с мальчишки и насладится его рисунками. У Рихтера просто срывало крышу от понимания, что его заводят татуировки Тиджа, нарочно скрытые полностью. Но, кажется, Келкейн воспринял это иначе, начиная дергать рукава сильнее, закрывая кисти. – Извини, видно, да? Я думал, что татуировки – это слишком, поэтому так оделся.       - Все в порядке, поехали. У тебя еще двадцать секунд, чтобы уехать отсюда без штрафа, - сообщил ему Генрих, надеясь, что мальчишка не обратит внимание на такую точность. Он и не обратил. – Где мы ужинаем?       - Ну… - Келкейн не имел возможности наблюдать за Рихтером постоянно, а вот Генрих не отказывал себе в удовольствии следить за щенком. Когда Тидж переносил руку с руля на рычаг передач, то что его водолазка задиралась, открывая вид на спрятанные рисунки, и это заводило Рихтера так, что у него почти вставало. Он ощущал себя извращенцем, которому показывали голую лодыжку из-под платья, а он уже собирался на нее дрочить. Конечно, оставались еще тату на кистях Келкейна и пальцах, но Генрих заставил себя оторваться от созерцания и наблюдать за дорогой. – Я решил, что неплохо было бы посидеть в «Золотой машине»…       - О, нет, щенок, не говори, что сегодня очередной матч?.. – да уж, Рихтеру не хватало заявиться в фанатский бар в военной форме, пусть и без фуражки, но все и так понятно будет. – Почему из всех мест для… - Генрих прикусил губу, чтобы не сказать «свидания», – встречи ты выбрал долбаный бар и день игры? Блять, Келкейн, нет, не смотри на меня своим щенячьим взглядом, – но Тидж уже издал этот грустный собачий звук «у-у-у» на выдохе, и Рихтер не смог сопротивляться. – Ладно. Ладно, твою мать, сегодня это будет «Золотая машина».       - Но в следующий раз выберешь ты, только напиши заранее, чтобы я заказал места, - довольно заявил расшалившийся Келкейн. Кажется, его ничуть не смущал тот факт, что в прошлый раз в том же самом баре они с Генрихом не очень хорошо расстались.       В каком-то смысле было даже немного удивительно, когда Генрих заинтересовался игрой. Нет, он не подпрыгивал и не выкрикивал лозунги, как фанаты в общем зале, и не ерзал, как Келкейн, который не знал, куда смотреть – в тарелку, на экран или на Рихтера, однако матч его действительно увлек. «Машина» играла сносно, и ее соперниками были сильные игроки, но какого-то особенного возбуждения Генрих не испытывал. Примиряло его с действительностью то, что никто особо не обратил на его форму внимания; еда здесь все же была достаточно вкусной и ее было много. Так что Рихтер даже простил сопляку эту идиотскую выходку. Во всяком случае, щенок не приволок ему дохлый веник и не повел в кино.       Хуже стало где-то в середине матча: Келкейн от эмоций натянул рукава выше, обнажая татуированные локти, и это был один из самых эротических моментов Генриха за всю его развратную жизнь. Это было даже круче стриптиза и приватного танца – это были руки щенка, расписанные странными картинками, и Рихтеру пришлось подавить желание перехватить мальчишку за запястье и облизать его пальцы, измазанные соусом. Игра потеряла всякую привлекательность, когда Генрих понял, что парень просто не отрываясь смотрит за матчем и даже тихо поскуливает в самые напряженные моменты. Рихтер изучил бар, примечая, что никто за ними не смотрит, и в следующий момент закинул ногу на ногу, начиная вести носком ботинка по джинсам Тиджа. От самой лодыжки вверх, к колену, наслаждаясь сначала непониманием со стороны Келкейна, а потом и его вспыхнувшими щеками – мальчишка не ожидал, но сразу же пришел в боевую готовность.       - М… матч… тут много народу…. – проскулил он, смотря своим коронным взглядом «пожалуйста-не-надо-сделай-это-прямо-сейчас», и Генрих не остался в долгу.       - Я разве мешаю? Смотри в свое удовольствие, - хмыкнул Рихтер, на пару минут прекращая воздействие, видя, как в глазах щенка борется желание продолжить, уйти и смотреть игру. Генрих даже кивнул на экран, устроил руки на спинке своего дивана и сделал вид, что ему интересно то, что происходит во время трансляции. Бдительность Келкейна притупилась, но он как-то неохотно вернулся к просмотру. Рихтер дождался, когда мальчишка снова увлечется, а потом легко и аккуратно надавил носком ботинка на пах Тиджа, отчего тот сначала взвился, а потом попытался сдвинуть ноги, чтобы закрыться, в панике смотря на Генриха. Которому нравилось смотреть на растерянность щенка и чувствовать его слабые попытки прекратить воздействие: каким бы сильным не был сопляк, против синтетических мышц у него не было шансов.       - Герр Рихтер!.. – заскулил Тидж, а Генрих почувствовал, как под носком ботинка наливается эрекция. Да, мальчик просто сказка и золото, такой стыдливый, чувствительный и горячий. Еще и сам сорвался на уважительное обращение. – Герр Рихтер, мы… мы не одни!.. Игра… Мы в баре…       - М? Так я разве тебя отрываю? Сейчас ты сам пропустил бросок, кстати, по воротам «Машины», - усмехнулся Рихтер, начиная надавливать на пах щенка, массируя и наблюдая, как мальчишка пытается отодвинуться, избежать контакта, а потом раскрывается и позволяет Генриху действовать. Келкейн даже голову опустил, чтобы смотреть, как начищенный ботинок касается его в таком интимном месте. Более того, пацан возбудился и, чтобы там ни болтал, его это заводило все больше и больше. – Давай, щенок, скажи мне, чтобы я убрал ногу, и я ее уберу. Ну? Громко и внятно.       Пацан минут пять пытался справиться, и, честно говоря, Рихтер уже думал, что щенок это сделает. Но Келкейн в очередной раз заставил его удивиться: алеющий от стыда и возбуждения, подрагивающий от воздействия, он отрицательно покачал головой и с трудом повернулся к экрану, хотя Генрих готов был поставить всю свою зарплату, что за матчем он больше не следит. Через две минуты мужчина убрал ногу, чуть ли не гогоча в душе, когда разозленный, раздосадованный и опешивший Тидж посмотрел на него с видом оскорбленного достоинства.       - Что? – усмехнулся Рихтер, вздергивая бровь. – Отряхнись лучше. Игра скоро закончится, а у тебя три выбора: уходить отсюда с мокрыми штанами, со стояком или без него. Заметь, я выбрал самый оптимальный вариант, а что выберешь ты?       Конечно щенок выбрал то, на что и ставил Генрих: злобно стер след ботинка и попытался унять эрекцию. Мальчишка еще не представлял, что ждет его дальше, а уже немного злился и показывал характер. Что ж, тем приятнее будет дома поставить его на колени. А в том, что Тидж не откажется зайти на чашку чая, Рихтер просто не сомневался: у него еще оставались рычаги давления на щенка. Они довольно быстро закончили с ужином, хоть Генрих и не отказал себе в удовольствии помариновать мальчишку: возбужденный щенок смел всю свою еду за пять минут, а остаток матча прожигал в Рихтере дырку, забыв о том, что играет его любимая команда. Дождавшись финала и момента, когда болельщики начнут заливаться от счастья алкоголем, а бедный щенок подпрыгивать на месте, Генрих расплатился за их ужин и кивнул на выход.       До дома они доехали за рекордные двадцать минут, нарушив все возможные скоростные режимы. Рихтер подумал, что стоило бы проучить мальчишку и прогнать за такое, чтобы в следующий раз не торопился и вел себя прилично, но обрубил эту идею на корню. Если Генрих сейчас поведет себя, как тварь, Келкейн начнет угасать, но и без наказания оставлять это было нельзя. Парень припарковался у дома Рихтера и собрался было выходить, но мужчина ему не позволил.       - Ты гнал, - заявил он, смотря на двери своего подъезда. – Ты знаешь, что могло бы случиться. Ведь ты же периодически достаешь останки разной степени целостности. Поэтому сейчас я иду домой, а ты сидишь здесь и остываешь, - сообщил Генрих, смотря на щенка строго. – В течение восемнадцати минут минимум. Ровно столько мы еще должны были ехать, - Рихтер вылез из машины и прежде, чем захлопнуть дверь, сообщил. – Время пошло. И не вздумай ринуться за мной и стоять под дверью.       Генрих неспешно добрался до квартиры, разделся, убрал военную форму в кофр, чтобы на выходных отнести ее в химчистку на первом этаже, заварил чай и даже успел подготовиться к грядущей сцене с мальчишкой, когда через двадцать одну минуту семнадцать секунд в дверь позвонили. Что ж, честность была явно сильной стороной щенка, хоть он и выглядел теперь так, будто Рихтер оставил его мокнуть под ноябрьским дождем. Но Келкейн сколько угодно мог дуться и обижаться, Генрих собирался устроить ему сегодня кое-что особенное, и парень должен был это принять. Он быстро разделся, но в тапочки влезать не стал, и Рихтер удивленно заметил, что его безумно возбуждают нагие ступни Тиджа, чуть прикрытые зауженными джинсами. Да этот мелкий кобель просто совращает старого Пса.       - Пойдем, я приготовил чай.       - Почему вы так со мной? – спросил Келкейн, несколько озадачив Генриха поначалу. – Вы то делаете со мной такое… то просто опускаете в ледяную прорубь! Скажите, что я делаю не так? Я же… я…       Рихтер ждал. Он знал, как сыграть на чувствах Тиджа, чтобы вернуть его доверие себе, привязать и надавить, чтобы мальчишка забыл о своих обидах, о непонятном ожидании.       - Говори, я жду.       - Я не поступаю так жестоко! Вы то возбуждаете меня, то бросаете в машине, я вас не понимаю! – заявил сердито Тидж, а потом Генрих поднялся медленно и грациозно, обходя стол. Келкейн еще пытался бороться со своими чувствами, но Рихтер видел, как он сдается, как он опускает взгляд и сжимает кулаки.       - Что ты знаешь о моей жестокости, мальчик? – негромко начал Генрих, смотря, как затрясся Тидж от эмоций, что закипали внутри. И Рихтер решил ему помочь, коснувшись загривка, чувствуя, как напряглись мышцы спины, как парень попытался вытянуться, и провел ладонью вверх, в волосы, сжимая их и заставляя щенка запрокинуть голову, открывая горло. Горло, на котором были рисунки, показавшиеся из-под ворота водолазки. Генрих не собирался сопротивляться и провел пальцами от подбородка до ключиц, оттянув ткань, ощущая, как нервно ходит кадык, и это было прекрасно. – Жестокость – это когда я доведу тебя, как вчера, до пика, и не дам кончить. Жестокость – это когда я не разрешу тебе возбуждаться. Жестокость – это когда тебе придется кончить в штаны в твоем любимом баре оттого, что я буду мять твой член. Ну, и теперь ты скажешь, что я жесток? – ответом Рихтеру был хриплый скулеж Келкейна, он даже глаза боялся открыть. – Но мы же с тобой взрослые люди. Сейчас я тебя отпущу, и, если ты пойдешь за мной, обещаю, что исчерпаю твою обиду. Но ты можешь сидеть и дуться дальше.       Стоило только Генриху выпустить мальчишку, как тот вскочил сразу же, благо, не понесся первее хозяина квартиры. Хватило у щенка ума притормозить, но, пока Рихтер медленно шел, то чувствовал быстрое дыхание чуть ли не на своем затылке. Мелкий кобель, казалось, просто сиганет на него, стоит только отпустить невидимый поводок, так что Рихтер старался контролировать происходящее за спиной. В гостиной уже были опущены жалюзи, а на подлокотнике дивана лежал кожаный ремень, который бросался в глаза просто потому, что ранее Генрих направил на него узкую полоску яркого света. Келкейн втянул воздух сквозь зубы, зная, что означает эта центровка. Рихтер вдруг подумал, как прекрасно они понимают друг друга.       - Раздевайся полностью, - сказал Генрих, взмахивая раскрытой ладонью. Через некоторое время Тидж научится распознавать этот жест и без голосовой команды, стоит только закрепить его чем-то хорошим. В этот раз он сделает для мальчика кое-что особенное. – На диван, на колени, обопрись о спинку.       Ох, да! Келкейн даже думать не стал, он обнажался быстро, скидывая все на пол, помогая себе ногами, когда снимал штаны, и занял идеально-правильную позу. Кожа очертила мышцы спины и задницы, две маленькие ямочки у копчика мгновенно притянули взгляд к себе. Но больше всего Генриху понравилось, как ощущал себя сам щенок в этот момент: он доверился так просто и легко, не задумываясь, принимая унизительную позу и разрешая командовать. Просто потому, что он хотел быть ведомым, а не ведущим, - и Рихтер погладил его по хребту, давая понять, что он рядом. Гладил, сжимал и тискал, как в прошлый раз, только уже без порнографического сопровождения, но и ждало их кое-что другое. Генрих поцеловал Келкейна между лопаток, проводя руками по напряженному втянутому животу парня вверх, до груди, сжимая и оттягивая соски, слушая, как начинает сипеть, сдерживая скулеж, мальчишка.       - Когда я услышу «нет», я остановлюсь, щенок, - сказал Рихтер, следя, чтобы Тидж его услышал, - парень кивнул, угадывая желание Генриха. – Тебя раньше пороли? Или ты был хорошим мальчиком?       - Никогда… не пороли, - сипло и сдавленно отозвался Келкейн, выгибаясь и пытаясь поджать зад, который сейчас гладил Рихтер. Каменные мышцы ягодиц мгновенно напряглись, но это была не проблема.       - Боишься?       - Немного…       - Тогда что это такое? – Генрих скользнул рукой обратно на живот, и щенка подбросило, он пытался уйти от прикосновения и «разоблачения», будто бы Рихтер не знал, что Тидж был возбужден. Великое равновесие, да парень действительно был тем еще омутом из которого Генрих доставал одного за другим чертей. – Давай, щенок, я жду.       - М-м-мой член…       - Твой стоящий член. Тебя завела мысль, что я сейчас выпорю тебя ремнем, - Рихтер и не собирался делать поблажек, желая довести парня. Видя, как Келкейн пытается сдвинуть ноги и сползти, Генрих быстро перехватил его за яйца и чуть потянул их вверх, вслушиваясь в скулеж вперемешку с рычанием. – Не вздумай дергаться, щенок, иначе, обещаю, достанется уже ему, – Рихтер несильно, раскрытой ладонью, шлепнул по головке члена, вслушиваясь в то, как скрипит сжимаемая в татуированных пальцах кожа дивана. Генрих потянулся за ремнем, не убирая одной руки с поясницы Тиджа: щенок должен был чувствовать, что его не бросили, что Рихтер рядом. Генриху пришлось подняться, перехватывая ремень удобно, коротко, чтобы контролировать удар, и, честно говоря, собирался вломить Келкейну по-настоящему. – Ты ведь был хорошим мальчиком, щенок. Послушным. Аккуратным. Мне все нравилось, – конечно, Рихтер не замахивался сильно, но первый удар был звонкий и болезненный с непривычки, так что Тидж зашипел и поджался, но Генрих надавил на поясницу, заставляя вернуться в нужное положение. – А потом ты снова попытался доминировать, – Рихтер бил не быстро, делая большие перерывы, не давая щенку слишком отстраниться или дернуться, ведь Генрих мог попасть ударом и не туда. Келкейн сжимался и сопел, всхлипывал и хватался за диван, боясь сдаться, боясь показать, что он не такой кремень, образ которого пытался поддерживать, но Рихтер знал, что у щенка есть предел. И этот предел был близко, так что Генрих повременил с очередным ударом по красной заднице мальчишки, которая, наверное, просто горела от воздействия, пусть и не интенсивного. Он положил ремень рядом на диван, уперся коленом в сиденье и потянул лицо мальчишки к себе. Тидж сжимал зубы на собственном запястье, которое покраснело, шея и щеки его были покрыты алыми пятнами, а сам он дрожал и явно пытался сдержать себя. Рихтер вздохнул, раскрыл большим пальцем его губы и впился в них поцелуем, одновременно оставляя на заднице мальчишки последний удар ладонью.       Келкейн сдался – взвыл прямо в губы, кидаясь с ответным поцелуем, проводя языком по губам Генриха и пытаясь подавить его, подмять, показать, кто здесь прав, но Рихтер был готов. В следующие две минуты он наслаждался тем, как подвывал щенок, получая один за одним удары, да сам чуть не кончил, наблюдая, как хватается парень зубами за мягкую кожу дивана, взрыкивая в очередной раз и не двигаясь больше с места.       Генрих перехватил его за плечи и уронил на спину, услышав, как клацнули зубы, усмехнулся, вклиниваясь между ног упавшего Тиджа и фиксируя, доминируя, замирая над ним. Это была слишком эротическая поза. Даже, скорее всего, подходящая для секса, но Рихтеру это и было надо: он подчинял щенка себе, а подчинить можно проще всего так – силой и уверенностью. Келкейн шипел, его глаза были темными и пустыми, он тут же потянулся к своему члену, желая избавиться от напряжения, но и этот порыв Генрих пресек, прижав руки мальчишки к подлокотнику. Тидж тут же взвыл и подкинул бедрами, желая потереться хоть обо что-то, и Рихтер с возбуждением и восторгом наблюдал, как напрягаются мышцы живота, как выгибается и елозит задницей по его бедрам Келкейн, не понимая и не осознавая себя и свои поступки. Крупная алая головка терлась о пресс щенка, но этого было недостаточно, как и болезненного воздействия на воспаленную задницу. Наблюдать за страданиями спасателя было потрясающе: он пытался вырваться, рычал и скулил, беспомощно смотрел на Генриха и снова пытался прийти к разрядке.       - Умоляй, щенок, - зашипел Рихтер, облизывая губы, наблюдая, как это же движение повторяет мальчишка и начинает скулить, когда Генрих ответно поддавал бедрами в его горящий зад, радуясь, что, благодаря механическому телу, может почти легко удерживать стокилограммового парня в такой неудобной позе.       - Прошу!.. – взвыл готовый, кажется, к этому Келкейн, и его член начал сильнее пачкать его живот. – Пожалуйста, герр Рихтер, прошу, хочу кончить, пожалуйста!..       Генрих отпустил одну руку мальчишки, устраивая свою ладонь на возбужденном органе, и, не обхватывая его, начал потирать. Почти болезненное возбуждение, и такое малое воздействие начали уносить Тиджа. Он скулил, дергался, и Рихтеру пришлось его сильнее зафиксировать. Ладонь быстро испачкалась в вязкой смазке, но Келкейну не хватало буквально немного, и это явно было не физическое касание.       - Кончай, мой пес, - громко произнес Генрих, наслаждаясь тем, как сопротивлялось все существо Тиджа, как сопротивлялось его тело еще пару минут, как сопротивлялось его сознание, но, в итоге, они сдались, и парень излился на собственный живот, взвизгивая от боли, когда Рихтер начал натирать головку уже после оргазма. – Вот так, молодец, хороший мальчик, хороший.       Почему-то в тот момент Генрих даже не думал о том, что все случившееся в гостиной было неправильно. Он вообще в тот момент думал только о Келкейне.