Сердце из стали

      Генрих опоздал. На двадцать шесть минут и сорок секунд! Утром, когда они проснулись с Келкейном, щенок сдержал слово – пустил Рихтера в душ первым, а, когда тот вышел на кухню, набросился с утренними поцелуями. Они лизались, стоя у стены, десять минут, а потом еще столько же – в коридоре, и только электроника в голове заставила Генриха отступить и отправиться на работу. Мальчишка неохотно просыпался с утра, но, стоило ему прийти в норму, как энергия тут же била ключом. Несмотря на поврежденный зад Келкейна, за который Рихтер хватался, пока они, одетые, сосались у двери, щенок стонал ему в губы и терся каменным стояком о стояк Генриха.       Рихтер предпочитал не обращать внимания на то, как пожирали его глазами коллеги, особенно Иван. Казалось бы, они были чем-то похожи с Тиджем: молодые, горячие и любопытные -, но только Путилов никогда не вызывал в Генрихе никаких чувств, кроме рабочего уважения. Впрочем, с опозданиями надо было заканчивать, хотя мысль о том, что через несколько дней Келкейн уедет в свою опасную командировку, почти причиняла дискомфорт. Хотелось приказать щенку остаться дома, но Рихтер не имел на это права. Не только как любовник, даже как обычный приятель. Это было неправильно: навязывать приказы, вызванные эгоистичным беспокойством. Так что Генрих взялся за сводки и работу.       В этот день никто из коллег не задавал неуместных вопросов, хотя, конечно, все они прекрасно видели, как вчера вечером Келкейн забрал его, а утром доставил обратно. Ведь если бы Рихтер ждал такси, он бы опоздал на час. Конечно, ни у кого не осталось сомнений в том, кто эта таинственная «она», охомутавшая самого прожженного циника под кодовым именем «Генрих Рихтер». Но стоило отдать коллегам должное: никто не посмотрел косо и не попытался отпустить мерзкий комментарий. Генрих был уязвим сейчас для внешнего воздействия: слишком долго пробыв машиной, он словно голым себя чувствовал, когда Келкейн вытягивал его человечность наружу.       Это были все хорошие новости, так как основное расследование зашло в тупик. Отдел замер в молчаливым ожидании какого-то страшного события, и Рихтер не мог сказать – желает ли он, чтобы оно уже случилось или нет. Центром его страха стал Келкейн Тидж: мальчишку могли послать на любое задание, даже в опасные районы, чтобы он спасал жителей Империи. Все отходило на второй план, когда Генрих задумывался над тем, что же он будет делать, если что-то случится во время командировки щенка?       Громыхнуло в Абендоре, на Параде Мира, в славном городе Абен, прямо в центре толпы: Рихтер видел ту воронку в 3D-модели и пришел в тихий ужас впервые в своей жизни. Он представил Келкейна, который разгребает обломки, или, хуже того, попадает в эпицентр. Все это произошло на третий день командировки Тиджа, и оставшийся день Генрих с трудом ворочал мозгами, заставляя себя отстраниться от ситуации. Не получалось. Он позвонил несколько раз Келкейну, но щенок не ответил, и тогда впервые в жизни Рихтер воспользовался служебным положением, чтобы открыть антропометрическую базу Империи, чтобы найти биочип Тиджа. Тот работал и показывал удовлетворительную статистику, это значило, что мальчишка был жив. Все было в порядке, и он, возможно, утомительно трудился или спал.       Дома Генрих впервые почувствовал себя… пусто. Рихтер зашел после полуночи, освободившись от разбирательств, и остановился на пороге. Тидж ночевал у него еще один раз после той порки, а потом уехал к родителям и на сборы. Мысль о том, что Келкейн – интрижка, покинула голову Генриха в тот же момент, как он вспомнил болезненный страх в груди, узнав о теракте в Абендоре.       Демилитаризованная страна в которой почти не было оружия, была совершенно не похожа на воинственную Империю. Народ Абендора оплакивал горе и считал, что это расплата за уничтожающую войну десятилетней давности, инициатором которой они стали. Странная философия чужого государства была неподвластна Рихтеру, и, в целом, сама трагедия не волновала его, в отличие от здоровья и жизни одного конкретного человека.       Понимание того, что Тидж заставил его, Генриха, жить, как человек, пугало и ужасало: казалось, это щенка надо было учить и приструнять, но тот, как настоящая собака, пришел и изменил его существование до неузнаваемости. Рихтер потер заболевшие виски, отмечая, как из-за переживаний повысились общие показатели его организма. Странно, наверное, но они повышались и во время встреч с Келкейном. Правда, в те моменты Генрих не имел возможности отслеживать себя, хотя ученые, собирающие его данные в реальном времени, находились, скорее всего, каждый раз в удивлении.       Тидж написал Рихтеру короткое сообщение, слезно извиняясь, что не смог взять трубку и просил перезвонить, но Генрих, хоть и не спящий, не смог заставить себя сделать это. Он еще не разобрался в себе и своих эмоциях, так что не знал к чему приведет этот разговор. Словно это заставило бы их обоих перейти на какую-то ступень дальше, чем просто секс. Хотя, «просто сексом» это не было с самого начала.       Рихтер стал проводить еще больше времени на работе, радуясь, что ему не приходится сидеть одному в своем пустом доме. Это был глупый повод для радости: смерть тысячи людей вообще только больной ублюдок может посчитать приятным событием. Расследование осложнялось еще и тем, что Абендор отказывался сотрудничать с Империей, как, впрочем, и Империя не предоставляла никаких сведений союзнику по теракту в школе. Обычная политическая ситуация, затрудняющая продвижение расследования. Генрих привык к такому, но теперь весь отдел работал почти без отдыха.       На самом деле, если бы не развитая внимательность Рихтера, этой ночью он бы проигнорировал стоящую на парковке у военного здания машину, но джипы в Центруме все еще были редкостью, а черные джипы – и подавно, а черные джипы у военного здания – и вовсе исключением. Генрих коротко постучал в тонированное окно, которое через пару секунд опустилось вниз. Начал накрапывать мелкий дождь, неприятно постукивая каплями по фуражке. На Рихтера смотрели сонные серые глаза, не очень понимающие что происходит, а потом Келкейн подпрыгнул и быстро разблокировал двери.       - Залезай, там же дождь! – воскликнул щенок, и Генрих не стал спорить. Он устроился на сидении, пока Тидж быстро закрыл окно и двери, и уставился на мальчишку. Выглядел тот прилично, просто устал от своей сложной службы. Рихтер не хотел бы, чтобы мальчишка утомился еще больше, но даже ни слова не сказал, когда Келкейн вырулил на дорогу в сторону дома Генриха. Вел машину парень аккуратно и очень медленно, и Рихтер понял, что концентрация у Келкейна никакая. Так что просто положил ладонь на бедро мальчишки, чуть сжимая, отчего чувствительный щенок слегка приободрился. Впрочем, когда они доехали до дома, дождь пошел сплошной стеной, превратившись в ливень. – Как же ты добежишь?       - О, брось, ты что, не пойдешь вместе со мной? – Генриха мало что могло удивить, но Тидж постарался. Рихтер даже опешил поначалу. – Все в порядке, я закину твою одежду в сушку, а форму надо отнести в химчистку, - вздохнул Генрих, похлопывая Келкейна по бедру.       - Но ты выглядишь уставшим… тебе надо отдохнуть.       - О, великое равновесие, щенок, ты сводишь меня с ума! – разозлился Рихтер. – Я тебя что, уговаривать должен, как целку? Тогда вали домой к мамочке.       Генриху хватило ума не треснуть дверью машины, так что он надел фуражку, хотя это ничем не помогло, и пошлепал по лужам в сторону подъезда, злясь на себя и на Тиджа. На себя за то, что нагрубил мальчишке на пустом месте, а на щенка за то, что тот был порой до глупости упертым. И Рихтера не примирил с реальностью даже тот факт, что он отчетливо слышал, как авто поставили на сигнализацию, а за спиной раздались шлепающие по лужам шаги. Генрих ради Келкейна лифт придержал, с болью понимая, что щенок выглядит не только уставшим, но и потерянным. Рихтер все же решил подождать с нежностями до квартиры, чтобы не попасть на камеры, хотя на шестом этаже все же взял мальчишку за руку, краем глаза наблюдая, как парень расцветает от счастья. Как ему мало нужно было для того, чтобы радоваться жизни! Впрочем, как человеку, который каждый день сталкивался со смертью и искалеченными судьбами, ему проще было искать счастье в мелочах.       - Сними все здесь, - Генрих указал на коврик перед дверью, когда они зашли в квартиру, и удивился, что Тидж даже спорить не стал, оставаясь нагим через пару минут. Рихтер кивнул в сторону ванной, тоже раздеваясь, складывая форму и убирая ее в кофр, после чего подхватил одежду мальчишки и без стеснения зашел за ним следом, чтобы запустить стирку и сушку. А после и сам залез к порядком удивленному этим Келкейну. – Я, между прочим, замерз. Тем более, как там это – совместный душ и прочая херня сопливая?       - Ты смотрел романтические фильмы? – парень даже нашел в себе силы улыбнуться, а потом сделал воду теплее, чтобы от нее даже пошел пар. Генрих оценил эту заботу: Келкейн вечно мылся так, словно у них нет подогревателя.       - Что? Нет, конечно! Но я знаю о большинстве клишированных событий, - Рихтер посмотрел на растерянного, мокрого и, кажется, пытающегося не радоваться Тиджа, и рассмеялся. – Давай погреемся и пойдем поедим. Кажется, у меня еще остались макароны по-флотски. И сыр.       - А что-то другое ты вообще готовить не умеешь? – Келкейн начал мыться, и Рихтер едва остановил себя от желания помочь ему, принимаясь за себя. Генрих понимал, что они оба, к сожалению, не готовы к чему-то более интимному.       - Нет, а ты умеешь?       - Нет, дома готовит повар, а на работе – полевая кухня, - щенок даже засмущался и улыбнулся, словно пытаясь сгладить этот момент.       - Вот и не выебывайся, а жри что дают. Скажи спасибо, что они будут разогретые к тому времени, как ты выйдешь отсюда.       - Спасибо.       - Остряк долбаный.       Генрих вышел из душа первый, после чего отправился одеваться и разогревать ужин. Рихтер не чувствовал себя готовым на подвиги, и знал, что он откажет сегодня щенку, если тот подумает взобраться на него любым образом. Но, судя по всему, Тидж тоже был не в самой лучшей форме, и ему надо было бы поберечься.       Макароны, сыр и хлеб были разложены на столе, в чайнике заваривался чай, а Генрих просматривал последние новости на планшете, когда Келкейн зашел на кухню. Парень устало уселся напротив, но улыбнулся, принимаясь за ужин. Рихтеру нравилось молчать за едой: не нужно было думать, можно было просто расслабиться и погрузиться в медленное течение мыслей. Тидж вызвался мыть посуду, но Генрих махнул рукой, отправляя его расстилать кровать.       В комнате осталось гореть только одно верхнее бра над кроватью со стороны Генриха, но он уже не особо желал читать, а наблюдал, как пытается устроиться Келкейн, путаясь в легком покрывале. Рихтер вздохнул, покачал головой и лег, похлопывая по месту рядом с собой ладонью. Щенок тут же придвинулся, привычно утыкаясь носом в бок и обхватывая за пояс тяжелой рукой.       - Тяжелая неделя? – спросил Генрих, начиная поглаживать парня по волосам, по загривку, больше путая и перебирая высветленные пряди, ощущая, как расслабляются напряженные мышцы, как выравнивается дыхание Тиджа. Келкейн еще сражался со своими демонами внутри, но вскоре сдался и расслабился окончательно.       - Все было в порядке, знаешь, у нас не так много постоянных… ну… неприятных вызовов. А потом нам приказали работать с пострадавшими в Абендоре. Ну, забрать их оттуда, переправить через портал… таких, которые смогли бы выжить после транспортировки. Нас не пустили в Абен, и мы, ну, принимали их в Вюстерхольме, конечно. Там… мало приятного, - парень потерся щекой о бок Генриха, щекоча короткой щетиной. – Я… больше думал.       - О чем?       Келкейн молчал, и Генрих понял, что парень сомневается и боится. В этом мире, полном странных событий, Рихтер понимал, что должен открыться перед Тиджем также, как и щенок открывался перед ним. Генрих знал, что отрицание собственных желаний, чувств и эмоций ни к чему их не приведут. А Рихтер понимал, что нельзя вечно быть машиной, которая играет человека, надо становиться человеком, который меньше, чем на одну треть - машина. То, что Генрих испытал во время получения информации о взрыве на Марше, дало ему понять, насколько Келкейн не является увлечением. Во всяком случае с его, Рихтера, стороны.       - Я тоже думал, - решил прощупать почву Генрих, закрывая глаза, чувствуя, как приподнимается на локте мальчишка и начинает всматриваться в его лицо.       - О чем?       - О тебе.       - Обо мне?       Рихтер готов был сквозь землю провалиться: в голосе щенка смешался страх, робкая надежда и волнение, - и Генрих готов был поклясться, что Тидж сейчас чуть ли не вибрирует от ожидания. Рихтер понимал, что в его жизни все происходит неправильно: невозможно измениться за такой короткий промежуток времени, невозможно почувствовать себя важным для кого-то, встретившись три раза. И невозможно желать так, как желает Генрих этого щенка, когда он рядом. Люди годами встречаются, присматриваясь друг к другу, порицая секс без обязательств, но все происходит иначе. Не случается так, что после допроса, выдаваемого за разговор, вспыхивает искра, а после первой жесткой дрочки – любовь до гроба. Но Рихтер обывателем и не был. Он был сиротой с измененным понятием реальности.       - Да. О тебе. Я думал о том, что бы я ощущал, окажись ты в эпицентре взрыва. Или где-то близко. На завалах. На раскопках. Я подумал о том, что я чувствовал, - Генрих усмехнулся, когда Келкейн сжал пальцы на его предплечье, но глаза не открывал. – Я переживал. Волновался за тебя, и мне хотелось тебя уберечь от опасности. Я места себе не находил, и, честно говоря, когда ты снова уедешь, я не думаю, что буду спокоен. Это для меня новое. Мне некомфортно от этого знания, но… но я думаю, что я не променяю избавление от него на отсутствие тебя рядом, - закончил Генрих, вздыхая и открывая глаза, чтобы уставиться на обескураженного, но счастливого Тиджа, по виду которого казалось, что его вознесло куда-то на небеса.       - Думаю, ты хотел сказать какое-то слово на «л», - радостно заметил парень.       - На «л»? Оу, щенок, а не широко ли разинулась твоя пасть, а? – тут же фыркнул Рихтер: слово на «л» было для него таким же, как единороги, феи и мир во всем мире.       - Уверен, ты изменишь свое мнение! – самодовольно и радостно объявил Келкейн, и Генрих уже пожалел что рассказал. Теперь мальчишка окончательно потеряет берега и будет носиться с этим словом на «л». – Ну, хотя бы слово на «н» ты мне скажешь?       - Что за слово на «н»?       - Ну, оно похоже на слово на «л», только оно как бы перед ним немного. Ну, такое…       - «Не пошел бы ты на хер, Келкейн»? Как тебе такое словосочетание? – Рихтер завел глаза и уронил голову на подушку.       - Ну… нет. Подумай еще.       - Так, щенок, еще немного – и отправлю тебя спать на коврик. В гостиной. Отвали. Не знаю никаких слов на эн, заебал, мы тут в игрушки играем или спать собираемся? Если у тебя активность повысилась, иди к мамочке и трахай мозг ей, а мне вставать завтра рано.       - А ты не можешь отпроситься? – Тидж заметно погрустнел и лег обратно в свою привычную позу, заставив Генриха расслабиться.       - Нет. Но ты можешь не вставать.       - Что?       - Можешь спать. Не уходить отсюда, если у тебя нет никаких дел. Или, даже если есть, можешь выспаться и уйти, - Рихтер устроился на подушке поудобнее, потом прижал к себе парня посильнее, позволяя успокоиться. – Дверь закрывается автоматически. Волноваться не о чем.       - Тогда я останусь.       Утро было темным и сонным, но Генриху все равно пришлось встать и опустить жалюзи, чтобы позже даже такое промозглое утро не разбудило Тиджа. Парень все еще плохо выглядел, и сейчас, в полумраке, когда тени скрывали его почти полностью, Рихтер почувствовал укол страдания: ему не хотелось, чтобы Келкейн подвергался таким испытаниям. Не хотелось, чтобы мальчишка видел смерть, боль, слышал крики ужаса, плач, причитания родственников и испытывал на себе гнев трагедии. Казалось бы, что стоит попросить у отца теплое место где-нибудь на телеканале или в офисе, место, которое не заставит никого переживать о здоровье и благополучии, но у щенка было гипертрофированное чувство долга. Генрих поймал себя за разглядыванием спящего человека, смущенно отвернулся и вышел, чтобы собраться на работу. Тидж спал, развалившись на всю кровать и ткнувшись носом в подушку Рихтера, но не ложась на нее.       Большая и добрая собака – таким виделся Келкейн Генриху, который понимал, что совершенно не знает этого мальчишку. Каким он был с другими? Каким он был на работе? Каким он был с друзьями? Рихтера и Тиджа еще так много разделяло, но теперь Генрих был уверен в собственном желании сократить расстояние между ними.       Несмотря на просьбу Рихтера отпустить его сегодня пораньше, полковник Гжеченк был непреклонен: расследование требовалось продолжать, тем более, в Абендор отправили в командировку сотрудников из отдела. Генрих старался, как мог, закончить до полуночи, но, в итоге, все же не смог. У Управления его ждал привычный черный джип. Рихтер подумал, что безумно скучает по мальчишке, по тому, как и что с ним можно делать, по их близости, по их взаимному желанию. А ведь вчера они даже не поцеловались, хотя щенок выпрашивал это слово на «л», будто у них не может быть просто перепихона. Генрих сам ловил себя на противоречивых мыслях и понимал, что не скоро придет к согласию в себе, и не скоро сможет думать о Келкейне, как о своем партнере. Они были только в самом начале, честно говоря, этих странных и быстрых отношений, и все развивалось слишком стремительно. Только сейчас Рихтер начинал понимать, что боится не успеть. Не успеть пожить, почувствовать своего мальчишку, узнать его, найти его слабые и сильные стороны. Просто боялся. Они были вместе, но словно еще не до конца понимали и принимали это.       Генрих не принимал.       Рихтер сел в машину, смотря на счастливого Тиджа, и не понимая, как вообще может во всем сомневаться? Он бросался из огня да в полымя тогда, когда видел Келкейна рядом, когда щенок отгонял все вопросы одним своим видом. Поэтому тяжкие размышления посещали Генриха только тогда, когда парень был вне поля зрения.       - Привет, - счастливо сказал Тидж, в странном ожидании смотря на Рихтера, который не понимал что от него хотят с этими глазами милой радостной собаки.       - Привет. Зачем ты за мной приехал? Мог бы отдыхать, - Генрих сначала сказал, а потом понял, что не сделал между приветствиями какое-то важное дело: Келкейн тут же состроил грустное выражение лица и засопел. Рихтер несколько раз проанализировал ситуацию и понял, что от него ждали поцелуя. Обычного приветственного поцелуя прямо перед зданием Военного Управления. Мальчишка с его либеральными и простыми взглядами на жизнь не думал, чем такое проявление чувств может обернуться потом. Несмотря на ночь, там, на улице, курили люди из отдела Гжеченка.       - Я уже выспался, потом походил по твоему дому, соскучился и решил поехать к родителям, и после забрать тебя, - отчитался Келкейн, выезжая на дорогу. – Мама передала нам еды.       - Нам?       - Ну… - Тидж даже дернулся, а потом неловко и смущенно улыбнулся. – Нам. Поговорим дома?       Генрих не стал отвечать. Усталость сняло, как рукой, и, оказавшись дома, Рихтер долго стоял под прохладным душем, решая, как ему предстоит разговаривать с мальчишкой. Меньше месяца они вместе, у них и секс-то был два раза, они совершенно ничего друг о друге не знают, а парень уже успел проболтаться своим родителям. Они вполне могут прознать, что он, Генрих, из государственного приюта, модификант, мужчина, и тогда, если он чем-то из этого им не понравится, его накроют. Надавят на полковника, уволят со службы – да что угодно.       Келкейн обнаружился на кухне, уже за накрытым столом и даже с заваренным чаем. Рихтеру показалось, что они должны потратить этот остаток ночи на что-то более приятное, чем на оправдательные разговоры, но, раз так случилось, то стоило завершить диалог из машины.       - Значит, ты сказал своим родителям о нас? – спросил Рихтер, садясь за стол и складывая руки перед собой, не собираясь притрагиваться к еде. Она выглядела и пахла совершенно иначе, чем то, что готовили на вынос или то, что он готовил сам. Наверное, эта пища была сделана не именно матерью Келкейна, но явно была из дома. Генрих не помнил, когда ел что-то подобное: в интернате их кормили как придется, на войне вообще иногда не кормили, а дома он так и не научился готовить. Иногда он все же вкусно питался у Дворжека, но старик не уделял красоте блюд достойного внимания.       - Нет… в смысле, да. Не совсем… - начал мямлить Тидж, а потом откашлялся. – Я сказал им, что у меня кое-кто появился, поэтому я не бываю дома…       - И ты сказал кто?       - Нет… ты же… мы же… ну, мы… ты пока еще не готов же…       Рихтер замер. Одно только слово щенка на него повлияло, словно удар грома. Казалось, что почву выбили из-под ног, оставив Генриха болтаться в пространстве, лишенном ориентиров. Келкейн, мальчишка, щенок, понимал все лучше, чем сам Рихтер, мечущийся в своей душе. Тидж был рожден в другое время, в другом сословии, воспитан людьми, которые созидали историю. Конечно, он был более открыт к иному, к принятию и пониманию, и он не воспринимал мир враждебным к себе. Келкейн был полноправным членом общества, свободным от рождения, а Генрих… Генрих видел иную жизнь. Они оба были правы в своих переживаниях, но не могли понять друг друга.       - Келкейн…       - Что? А что я должен был сказать? – взвился щенок, смотря впервые так агрессивно и зло, словно боясь, что сложившееся между ними окажется хрупче стекла.       - Келкейн.       - Она захотела тебя видеть! Сказала, что будет рада, если я приведу на ужин человека, который мне нравится. Я должен был отнекиваться?!       - Келкейн!       Генрих просто уже не выдержал этой истерики мальчишки, оказываясь рядом, перехватывая за майку и вздергивая вверх, чтобы впиться поцелуем в тонкие горькие губы, болезненно кусая их, не давая взять на себя инициативу, не позволяя доминировать. Тидж оттолкнул его, чтобы через секунду их поцелуй перерос в противостояние посреди кухни: кто главнее, сильнее и ловчее, кто здесь будет устанавливать правила. Келкейн был моложе и мускулистее, но Рихтер был модификантом, военным и знал в чем его сила. Мальчишка вжал Генриха в стену, целуя, засасывая его язык, вылизывая его рот, шаря по его телу, желая получить и завладеть, и Рихтер замер и перестал ему отвечать силой на силу. Поначалу щенок обрадовался и усилил напор, перехватывая Генриха за член, сжимая его через неплотную ткань домашних штанов, но потом сбавил обороты, ощущая эрекцию, но не ощущая отдачи. Рихтер смотрел на Тиджа с холодным спокойствием в глазах – не дергаясь, не отвечая и не пытаясь попасть в ритм страсти, и бравада и эмоции схлынули, оставив щенка в растерянности.       - Генрих?..       Рихтер молчал. Молчал и выразительно смотрел на Келкейна, который сжался, снова виновато опустил голову, даже убрал руки и спрятал их за спину, но не отошел. Парень тяжело, надсадно дышал, штаны в паху топорщились от нескрываемой эрекции, грудь ходила ходуном. Тидж дрожал, как в лихорадке и не сводил своих блядских серых глаз с Генриха. Рихтер сжал зубы, а потом поднял ладонь, указывая пальцем на пол у своих расставленных ног. Генриху доставило удовольствие смотреть, как что-то внутри мужчины ломается, истончается, подчиняется. Подчиняется его, Рихтера, воле, ведь именно за этим они оба были здесь: один хотел встать на колени, другой – поставить. Келкейн пробовал Генриха на прочность и не смог сломить. А теперь не отрывал взгляда, медленно и плавно опускаясь вниз, устраивая ноги между ступней Рихтера, смотря на него теперь снизу – внимательно и напряженно. Кадык дернулся пару раз, но потом Тидж успокоился.       - Сделай это для меня, - приказал Генрих, прекрасно зная, что парень понял о чем речь. Пульс мальчишки снова подскочил, жилка на татуированной шее забилась быстрее, и Рихтер почувствовал, что Келкейн сделает это, ему нужно было просто немного времени. Генрих не знал, делал ли щенок минет своему прошлому единственному любовнику или нет, не знал даже до чего они дошли, но собирался получить желаемое сейчас и здесь. Тидж попытался разомкнуть руки, но Рихтер цыкнул, качая головой. – Я сам тебе помогу. Мне нужен только твой рот. Согласен?       Парень кивнул, и Генрих заметил, как начали алеть его щеки – пятнами, лихорадочно, - и это был первый признак возбуждения. Рихтер начал медленно расстегивать свою рубашку: от верхних пуговиц, вниз, скользя под нее, чтобы погладить свой сосок. Не сказать, что это было эрогенной зоной Генриха, но ему приятно было наблюдать, как жадно облизывается щенок, приоткрывая тонкие губы. А ведь его не допустили до тела, но сегодня все могло измениться. Человек усмехнулся, смахивая полы рубашки назад и обнажая испещренный рубцами от операций живот, а потом стянул вниз штаны, показывая основание члена.       - Сними их зубами, - приказал Рихтер, довольно наблюдая, как мальчишка вздрогнул и потянулся вперед, вцепляясь в резинку одежды и начиная тянуть. Это был охуительный вид сверху: Келкейн никогда не походил на послушного мальчишку для других, и был совершенно точно милым ретривером для Генриха. И вот сейчас милый щеночек, как заправская шлюха, стягивал штаны своего любовника для того, чтобы отсосать. – Молодец. А теперь подвинься ближе, - Рихтер получал удовольствие, наблюдая за изменениями в лице мальчишки, в том, как он ждет, как боится, как предвкушает. Генрих не собирался давать ему освобождение от переживаний, начиная дрочить перед его лицом: оттягивал крайнюю плоть вниз, перехватывал яйца, скользил вверх. Несмотря на выступившую смазку, ее было еще мало, и дрочка была не самой приятной, но Рихтер мог потерпеть ради такого для Келкейна. – Рот, щенок. Открой и высунь язык, – Тидж два раза нервно сглотнул, а потом между его белоснежных ровных зубов скользнул темно-красный язык, и мальчишка раскрыл рот. Генрих не стал медлить, впутывая одну руку в крашеные волосы спасателя, а другой направляя член во влажный, горячий рот.       Нет, этот минет не был верхом наслаждения, но определенную дозу удовольствия Рихтер получал: ему нравилось доминировать, нравилось смотреть на унизительное положение Келкейна и знать, что мальчик это делает ради него, Генриха. Ему нравилось даже это неловкое царапанье зубами, хотя щенок и пытался прикрывать их губами, но тогда забывал сосать. Это было даже мило, однако зарубку на будущее Рихтер себе сделал – научить мальчишку пользоваться ртом не только для того, чтобы болтать или скулить, выпрашивая что-то для себя. Нет, отсос был действительно хреновым по исполнению, но Генрих дошел до крайней степени возбуждения минуты за четыре, наверное, и остальные три еще всячески пытался себя сдерживать. Отсутствие практики Келкейн восполнял рвением, жалобными серыми глазками и своей дрожью. Рихтер чуть дернул парня за волосы, заставляя запрокинуть голову, отчего мальчишка подумал, что ему собираются кончать в рот, и даже приоткрыл его. Но Генрих лишь усмехнулся этому милому жесту доброй воли и, передернув пару раз, почти до боли сдавливая головку, спустил на горло и грудь своего разрисованного партнера. Тидж издал странный звук, похожий на скулеж и стон, и прикусил нижнюю губу, закрывая глаза. Не сказать, что Рихтера накрыло крышесносным оргазмом, но этот был один из лучших. У щенка был потенциал.       - Хочешь тоже? – насмешливо спросил Генрих, а Келкейн быстро закивал головой, собираясь встать, но Рихтер ему не позволил. – Разве я разрешал тебе? Думаешь, все закончилось? – Генрих перенес вес на левую ногу, без напряга раздвинув правой бедра щенка, и прижал подъем стопы к возбужденному органу в его штанах, начиная потирать и вслушиваясь в тихий скулеж Тиджа. Парень даже приподнялся, пытаясь избежать контакта, вцепился в бока Рихтера, но явно не для того, чтобы оттолкнуть или отстраниться. Генрих мог его осадить и заставить сидеть смирно, но был не в силах перестать наблюдать, как Келкейн приноравливается к движению ноги по члену, как двигаются напряженные бедра, как вздрагивает мальчишка всем телом. Что ж, это было довольно забавно – наблюдать, как парень, словно настоящая собака, трахает его ногу, постанывая и поскуливая от захлестывающих эмоций. Келкейн прижался губами к косой мышце на животе Генриха, кусая ее и облизывая, больно впиваясь узловатыми пальцами в кожу, а потом вскрикнул, дергаясь всем телом и зажимая ногу Рихтера своими стальными бедрами. Келкейн подрагивал, а Генрих гладил его по голове и волосам, возвращая им подобие приличной прически. – Когда ты, говоришь, твои родители хотят видеть меня на ужине?       - Было бы здорово, если бы двадцать шестого февраля… - хрипло, еще поскуливая, ответил Тидж, продолжая целовать живот Рихтера, коротко вылизывая кожу и пытаясь как-нибудь удобно обхватить любовника за ноги.       - Через три месяца? Хорошо. Я приду. А теперь встать, нам обоим нужно сменить штаны.