Сердце из стали

             Келкейн перебирался в дом Рихтера набегами, каждый раз заглядывая в глаза Генриха и спрашивая, правильно ли он все делает? Рихтер и сам не знал ответ на этот вопрос: наверное, больше да, чем нет, но у него самого не было практики переезда любовников. Генрих порой глупо стоял и смотрел на обрастающую вещами гостиную и спальню, и не мог понять собственных чувств. Ликование и восторг сменялись нервозностью и настороженностью: Дворжек всегда учил его тому, что он должен заботиться и принимать на себя ответственность за тех, кого приходилось приручать, - Рихтер все пытался понять, является ли Келкейн его собакой, за которой нужен глаз да глаз, или, все же, считать его более-менее равным?       Парень же, как пить дать, был счастлив, разве что от восторга не прыгал. Он заполнял собой все пустое пространство. В квартире появился его запах, вскоре растворившийся в запахе Генриха, его вещи, разбросанные то тут, то там, электрическая бритва, которая раз в три дня мерзко жужжала над ухом. Рихтер чувствовал, как его собственный мир сначала заполнился до отказа, причиняя почти физическую боль, а потом подстроил под себя все новое.       Генрих избегал слово «отношения» до этого момента, но не мог не признать, что это были они. Особенно остро это становилось понятно, когда Келкейн, поскуливая, зажимал Рихтера в углу, горько и болезненно целуя перед командировкой. Если бы не тот факт, что они сосались уже минут десять, а рейсовый автобус с командой должен был уже приехать, мысль о том, чтобы сделать прощальный минет щенку была бы вполне неплохой. Рихтеру казалось, что он спокойно переживет расставание, но в конце этого выходного дня его съедала тревога, пустота и нервозность. Генрих пообещал Келкейну писать чаще, чем раз в четыре месяца, обязался звонить по возможности, и это все он раньше делал с неохотой, но теперь ждал вестей от щенка.       Впрочем, это были единственные приятные переживания, хоть и приправленные ложкой дегтя в виде притирок друг к другу. На работе не хватало людей после короткой войны: из всего отдела в двадцать восемь человек их осталось тринадцать. Меньше половины: остальные либо приехали грузом двести, либо получили инвалидность. Кто-то из них обязательно пройдет имплантации, но восстановление после модификации длилось не меньше полугода. Генрих не смог посетить прощание с погибшими, но сходил на мемориальное кладбище, чтобы отдать долг своим сослуживцам. Несколько раз пришлось общаться с Винсентом, который все еще проходил лечение в лабораториях. Киборг явно опосредованно пытался вызнать, как там Иван. Путилов же грустил из-за расставания со спасителем недолго, потом юмор и жизнелюбие вернулись к нему, и Рихтер решил, что потеря связи с товарищем по оружию не так уж и сильно отозвалась в душе заводилы-парня.       Сержант Соколовская тоже была на работе: одна из немногих, она не покинула стены кабинета, оттого и сохранила доброе здравие и свои здоровенные дойки. Она-то и проводила краткий брифинг о сложившейся в Империи ситуации, ввела в курс розыскных мероприятий, а также сообщила секретную информацию по уже проведенным допросам. Конечно, расследование почти стояло на месте, и еще долго страна не сможет очухаться от военных потрясений. Медленно догорали последние вспышки мятежей на западе Лофотена, хотя действующие войска все еще не оставляли регион, какие-то кучки жителей возвращались в свои дома.       Все еще было неясно, кто же так вероломно и четко сработал, почти отвоевав провинцию Империи, и всех более-менее причастных кололи на допросе соответствующие службы. Известно стало только одно: организация, пришедшая через портал, была почти что религиозной, а религия была чуждым рычагом давления что в Империи, что у народа Абендора.       Четыре с лишним сотни лет назад в стране медленно, но верно рудиментировалась вера, а после и вовсе исчезла сама по себе: у государства появились иные методы сдерживания и давления, и люди достаточно болезненно, но избавились от этой части жизни. Народ Абендора и вовсе никогда не имел ничего даже близко похожего на религиозные сообщества: они жили по законам человеческим, действуя и работая слаженно, как механизм, имея совершенно иную психологию и социальный уклад жизни.       Ворвавшиеся из портала захватчики были словно чем-то одержимы. Та часть завербованного народа, которая совершенно не походила на настоящих солдат, была пушечным мясом и отвлекающим маневром: оставшиеся в живых вещали что-то о Великом Походе в долы презренных, кричали о карах великих и о соединении трех солнц, - но все это было лишь внушенным бредом. Рациональная Империя столкнулась с одержимым противником, и никто не понимал, что с этим делать.       Генрих знал, что последние фанатики исчезли лет так двести пятьдесят назад. Память о них еще была жива, но уже немного подстерлась временем и покрылась пылью: в то время религиозные общины никто не трогал, и они благополучно вымерли в своих узких близкородственных связях.       Но сейчас враг был другим, и все пройденные театры боевых действий никак не могли быть разыграны, и никто не имел представления, будет ли еще одна атака: несмотря на разрушенный портал, с «этой» стороны наступающим помогли, и кто знал, возможно, что секретные технологии были захвачены врагом. Расследование было делом не месяца и даже не двух. Год, два, а то и три, но все это время поредевшему отделу Гжеченка надо было быть начеку. Отдел надо было укомплектовывать, но, на предложение полковника перевести Келкейна под крыло, он получил отказ от Генриха. Мальчишка должен был оставаться в безопасности, если можно так назвать ежедневные спасательные операции. Но там его, хотя бы, из-за папашки не могли перекинуть в горячую точку.       Ашера и Дин, которых посоветовал Рихтер, отказались от перевода в антитеррористический отдел и вернулись по местам своей службы: Нувора вернулась в Расулу, к детям и мужу, в отдел разминирования, а Зину пришлось отправляться обратно в Лофотен, так как его отдел был переправлен на поддержку в провинцию. Генрих не был уверен, что теперь эти люди потеряются: война сближала сильнее мира, и, в какой-то степени, Рихтер чувствовал ответственность за них. Даже «спасение» Винсента было продиктовано простым человеческим сочувствием к запутавшемуся киборгу, и все эти разрушающие эмоции в Рихтере возродил щенок-Тидж.       Пустые вечера, когда Генрих возвращался домой, он проводил стандартно, как всегда: ел, отправлялся на пробежку, возвращался, пил чай и полчаса посвящал сексуальному полуудовлетворению. Точнее, Рихтер пытался это так называть, так как позорные попытки растягивания своего ануса в душе не приносили никакого возбуждения: это было низко, мерзко и казалось чем-то неправильным. Генрих все еще не мог смириться с мыслью, что у него просто не выйдет разложить этого двухметрового идиота и засадить ему, так как детская травма была весьма свежа. Но вот подставить собственную задницу не мешало ничего, кроме самоуважения, хотя и оно достаточно быстро таяло и сходило на нет: с каждым днем, проведенным сначала под струями воды, а потом и со смазкой в руке, лишь убирали очки адекватного человека. Рихтер не знал, зачем занимался этой ебаниной. Разве что потому, что ему хотелось показать Келкейну новый виток доверия, позволить ему больше, - этого, безусловно, хотелось, но стыд не проходил так быстро.       Генрих знал, что у него будут еще сутки после того, как щенок вернется из командировки: сначала он будет отсыпаться, потом – мыться, потом – есть, потом наступит вечер, и ему хватит какой-нибудь впечатляющей дрочки или минета, а потом вырубится еще часов на пятнадцать.       Все пошло по пизде с самого начала распланированного приезда Келкейна: он задержался на добрых четыре часа, хорошо еще, что позвонил и сообщил, что застрял на КПП, потом, распахнув дверь настежь, просто не дал и слова вставить Генриху, впечатывая его в стену и утягивая во влажный горячий поцелуй. Рихтер опомнился через минуту, отталкивая щенка и начиная рычать на него, но сучонок только бухнулся на колени, скидывая с плеча свою походную сумку, и бодро начал стягивать с Рихтера штаны, в которые Генрих мгновенно вцепился, пытаясь остановить ретивого любовника.       - Так, блять, щенок, что за хуйня?! – возмутился, наконец, Рихтер, обретя голос после временного паралича от охуенно быстро развивающихся событий. – Остановись!       - Но я скучал! – заскулил Келкейн, но Генрих решил в этот раз не поддаваться на провокацию: парень собирался продавить его, а терять контроль Рихтер не хотел. Он сдаст позиции один раз, другой, - и щенка будет уже не остановить. – Я ехал и думал о том, как хочу оказаться рядом с тобой, и я так соскучился!       - Восемнадцать сантиметров твоих «соскучился» сейчас упираются мне в ногу, - спокойно сообщил Рихтер, смотря в просящие и счастливые глаза парня, который все еще не до конца выпустил его из своих огромных лапищ. Правда, обиженный щенок быстро запыхтел, явно расстроенный комментарием Генриха.       - Вообще-то, двадцать, - с болезненной гордыней заявил Келкейн, вздергивая нос, и Рихтеру мгновенно захотелось завалить и выебать зазнайку-Тиджа. Но не стал. Парню сначала стоило вымыться – от него разило гостиницей, потом и казенным автобусом.       - Это ты так за время пути вырос? – поддел Генрих, а потом с силой сжал ягодицы мальчишки, заставляя вжаться в себя бедрами, а потом усмехнулся. – Ладно, щенок, иди мойся, от тебя несет, как от помойки. Потом пожрешь и ляжешь спать. И не скули, иначе я вломлю тебе так, что сидеть не сможешь, - шутливо заметил Рихтер, хотя оба они знали, что шутки в этом… ну, почти нет.       Келкейн делал вид, что дуется, где-то минут сорок, двадцать пять из которых было мытье в душе, - и это был предел, на который был способен неугомонный Тидж. Генрих только успел подогреть праздничный ужин в виде жареного мяса с разогретым гарниром из «Уоллис и Фрау», как счетчик обиды щенка дошел до нуля, и он снова начал ластиться. Парень прижался к спине Рихтера своим огромным разрисованным телом, обхватывая через грудь руками и начиная шумно вдыхать запах шампуня с волос Генриха. Наверное, стоило бы прогнать Келкейна, но Рихтер был не враг себе и своему щенку: разлука длилась целую неделю, и сделать маленькую поблажку было вполне возможно, особенно, если она была такой приятной. Парень спустился носом к ушной раковине, щекотно фыркнул, и принялся целовать шею и плечо Генриха.       - Эй, кобелина, хватит, - проворчал Рихтер, чуть толкая щенка в бок, прося отпустить: им обоим стоило перекусить. – Давай, садись. Ешь. Это тебе не стряпня от повара твоего папаши, но сойдет.       Келкейн был из тех людей, которым постоянно нужен телесный контакт: щенок хотел прикасаться, он егозил, старался прижаться длинными ногами к ногам Генриха, двигался ближе и улыбался, а Рихтер не мог оттолкнуть его или обругать. Он скучал не меньше. Впрочем, это не помешало Генриху сначала убрать грязную после ужина посуду, а потом принимать собачьи приставания великовозрастного спасателя - любимца бабушек и пубертатных девиц.       Они целовались на кухне, в коридоре и по дороге к спальне, они завалились на кровать, и целовались лежа на новом, хрустящем белье, и Рихтер даже забрался рукой под майку любовника, чтобы обласкать его грудь, как почувствовал, что дыхание Тиджа становится глубже и тише. Уставший, накормленный и оказавшийся дома парень, почувствовав себя в безопасности, просто вырубился, объятый запахом уюта. Генрих не стал его беспокоить и будить – мальчишке нужен был долгий и крепкий сон, и Рихтер собирался его этим обеспечить.       Следующим утром виноватый щенок пригласил Генриха на свидание: мялся, пыхтел, пока Рихтер надевал униформу, - а потом сдался и выпалил бессвязный набор слов. Честно говоря, Генрих не то, чтобы был против провести время со своим молодым и красивым любовником, но ему все еще чужды были эти обывательские привычки. Им бы обоим было проще, если бы Келкейн предложил выпить пива или посмотреть матч «Золотой Машины» в одноименном баре, но нет, парень не искал легких путей. Он хотел на свидание, и в этот раз Рихтеру все же пришлось сдаться.       Рабочие же расследования почти никуда не двигались, и отделу Гжеченка пришлось вернуться к привычной рутине, которая, впрочем, теперь рутиной не была. Они потеряли много людей, и никто не знал, когда и кого перенаправят к ним, чтобы заткнуть образовавшиеся после войны бреши. Генриху приходилось работать больше, чем обычно, и он предпочел не прерваться на обед, нежели отказать Тиджу в его маленькой просьбе. Не сказать, конечно, что сам Рихтер так уж не хотел этого свидания: оно было первым такого рода, все прошлые встречи ни в какое сравнение не шли с грядущей. Генрих испытывал приятное томление, он жаждал вечера, осознавая, как сильно изменилась его жизнь. Полковник Гжеченк поворчал для приличия на Рихтера за ранний уход с работы, но по его плохо скрываемой усами улыбке было понятно, что он радовался социализации своего сотрудника.       Генрих пообещал Келкейну встретиться с ним в восемь у входа в развлекательный центр, но до этого получил дюжину сообщений с напоминаниями от щенка, который, наверное, боялся, что Рихтер не явится на рандеву. Парня Генрих узнал издалека, - его сложно было не заметить, - он всегда слишком выделялся среди других: и ростом, и статью, и своими татуировками. Рихтер даже задержался на другой стороне автострады, любуясь тем, с кем теперь делил свою жизнь. Келкейн приоделся, хоть и решил не рисковать слишком молодежным нарядом: все же, рядом с Генрихом, который будет, пусть и без фуражки, но в военной форме, не стоило выглядеть слишком фривольно.       В тот момент Рихтер залюбовался своим щенком, который меньше напоминал глупого счастливого лабрадора, а больше – злобного волкодава. Генрих уже собирался двигаться к любовнику, как заметил новое действующее лицо, заставившее его остановиться. Сержант Соколовская вынырнула из людского потока и своей блядской походкой направилась прямо в сторону Келкейна Тиджа. Она выглядела еще более мерзопакостно, чем на работе, ибо никакие правила этикета ее не сковывали. Женщина выкатила свои буфера из огромного выреза ультракороткого платья, заканчивающегося на пару сантиметров раньше трусов и напялила на свои далеко не тощие, тренированные ноги непомерные каблуки. Сержант Соколовская и на работе больше походила на резиновую куклу из деревенских ролевух, а в тот момент и вовсе казалось, что она представительница дешевого эскорта для бедных. Впрочем, вкус молодежи отличался от вкуса Генриха: ему никогда не нравились переделанные шалавистые суки, он предпочитал пусть и не самых красивых, но естественных баб.       Келкейн осмотрелся, когда к нему подошла сержант Соколовская, и кивнул ей. Вежливая беседа, холодно воспринятая Тиджем, ничуть не умерила пыл горячей женщины, которая всегда находила тему, за которую можно было зацепиться. Рихтер ощутил смутную злость, которую характеризовал, как ревность, и непреодолимое предвкушение, которое было похоже на любопытство. Генрих вдруг понял, что ни разу не видел, как щенок общается с другими, кроме семьи: они не ходили на встречи к друзьям Келкейна, и у Рихтера еще не было возможности пригласить его с собой на рабочее мероприятие. А вот сейчас, стоя на другой стороне дороги, он мог тайно наблюдать за поведением собственного любовника, - словно вор, скрывающийся за углом, он крал неизвестные ранее кусочки мозаики под именем «Келкейн Тидж».       Щенок начинал раздражаться, и в его поведении все острее проступали черты избалованного, самодовольного и эгоистичного мальчишки, - и, судя по всему, от такого сержант Соколовская текла, как пробитое ведро. Парень вздернул голову, смотрел сверху вниз на женщину так, словно она была не дознавателем в антитеррористическом отделе, а его личной содержанкой. Келкейн отвечал короткими, рублеными фразами, и в его расслабленной и доминирующей позе не было напряжения или неестественности: ровно так же он держался тогда, когда Генрих вышел на разговор с ним в допросной комнате.       Эта странная, неожиданная метаморфоза щенка поразила Рихтера: оказывается, он еще столь многого не знал о том, кого полюбил, и эта мысль его как расстроила, так и воодушевила. У них будет, что еще раскрыть друг в друге. Пока Генрих впадал в философские размышления, Келкейн начал распаляться, и флирт вдруг перерос в ссору. Следовало вмешаться. Возможно, сержант Соколовская решит, что гнев – это почти страсть, и потащит бедного щенка трахаться в каком-нибудь вонючем туалете ближайшей закусочной. Рихтер успел вовремя, хоть и не слышал диалога этих двоих, но понял, что разозлились они оба. Судя по виду Тиджа, то он, кажется, даже сильнее: пылал гневом и рычал, словно собака, сжимал кулаки и даже послал военнослужащую нахуй.       - Сержант Соколовская, искренне не рад вас видеть после завершения рабочего дня, - честно сказал Генрих, но злобная мразь лишь сплюнула на мостовую и, развернувшись, быстро ушла, чеканя шаг. – Что вы не поделили? Она предложила тебе перепихнуться в сортире «Баллинуа», а ты ее звал в роскошные уборные «Золотой Машины»?       - Не смешно, - недовольно сказал Келкейн, и Рихтер впервые видел его таким злым и расстроенным.       - Если эта сука испортила тебе настроение, мы можем пойти домой и спокойно отдохнуть там, - предложил Генрих, похлопывая своего щенка по плечу, и это, кажется, заставило парня немного воспрять духом.       - Нет, все хорошо. Просто не люблю настойчивых женщин, - признался Тидж, а потом кивнул в сторону входа. – Я купил билеты в кино и забронировал столик в сетевом ресторане. Знаешь, это даже не «Золотая машина». У нас же настоящее свидание!       Генрих завел очи горе: его щенок, казалось, магическим образом превращается из злобной псины в милую ручную болонку. Рихтер усмехнулся, а потом последовал за Келкейном в центр развлечений. Стоило отдать парню должное, он подготовился: боевичок был средненьким, но зал – полупустым, и большую часть времени они лизались, сидя на последнем ряду. Генрих даже слегка приласкал член любовника через штаны, - и после сеанса мальчишка выходил, хоть уже подостывший, но все еще с легким румянцем на щеках. А в ресторане даже не показывали очередной матч по хоккею, и подавали весьма вкусную еду большими порциями, не требуя использования всех ножей и вилок слева и справа от тарелки. Рихтер оценил эту встречу, и она ему действительно понравилась, но особенно ему нравилось счастливое выражение на лице щенка: у того исполнилась давняя мечта, и это не могло не радовать.       Домой они возвращались пешком, идя близко, но не держась за руки: освежающая прогулка выгоняла из организма выпитое вино, и было что-то в этом путешествии особенное. Несмотря на то, что они не касались друг друга, между ними не было недосказанности или смущения: Генриху не нужно было всегда трогать Келкейна, чтобы знать, что тот рядом или испытывает те же эмоции, что и Рихтер. Они уже подходили к своему району, когда вечный спасатель без сна и отдыха Тидж заметил в одном из тупиковых закоулков щенка в коробке. Генрих даже парня окликнуть не успел, как тот оказался рядом с животиной, присаживаясь на колени и начиная гладить явно обрадованного зверя.       - Он может быть заразным, зачем ты его трогаешь? – недовольно спросил Рихтер, подходя ближе. – Оставь его, и пойдем домой.       - Но, Генрих… он тут совсем один, смотри, у него есть даже пластиковый контейнер – его тут подкармливают… но он один! – Келкейн подхватил дворнягу, начиная ее осматривать, и все, о чем мог думать Генрих, это то, что он дома заставит вымыться Тиджа всего с антисептиком и антибактериальным мылом. Щень тявкал и скулил, пытаясь лизнуть держащего его парня, болтал лапами и хвостом, который закручивался крючком. Псина точно была блохастая, с паразитами и, наверное, еще чем-нибудь внутри, и лучше было бы позвонить в отлов, но Рихтер не был готов пойти на уступки с самим собой, чтобы подвергнуть зверя страданиям. Диких животных редко везли в приюты или собачьи фермы, часто – в лаборатории, сдавали в опытные отделы, где доктора в белых халатах занимались делами, угодными науке, кладя на ее алтарь жизни никому не нужных существ. – Генрих, нам нужно ему оказать помощь, я возьму его до…       Рихтер оказался рядом в короткие несколько секунд, выхватил псину за шкирку из рук Келкейна и кинул обратно на картонку. Бедный Тидж даже пискнуть не успел, когда его впечатали в стену, удивленно смотря в горящие яростью глаза Генриха.       - Нет, щенок, ты так не сделаешь, - ледяным тоном начал Рихтер, смотря на сконфуженного и напуганного парня. – Ты не сможешь взять на себя ответственность за него. Ты не имеешь права обещать помочь ему, так как у тебя этого не выйдет. Это собака, Келкейн. Будет ею, возможно. Это бродячая собака. У нее паразиты, - внутренние и внешние, - лишай и, наверное, еще какая дрянь, о которой ты знать не знаешь. Даже если ты притащишь ее и вылечишь, ты не сможешь дать ей должную заботу. У тебя нет времени заниматься этой шелудивой псиной, нет навыков и нет знаний. Ты вырастишь из нее такое же ненужное и брошенное животное, каким оно живет здесь. Зверь – это не игрушка. Это забота, внимание и, представь, подвижение твоих приоритетов с пьедестала.       Рихтер знал, что прав. Он много лет отработал в псарне Дворжека, и старик научил его заботиться о собаках, научил его всему тому, что знал, и, самое главное, он дал ему знание о том, что живые существа – не вещи. Генрих из года в год чистил вольеры, давал еду, выхаживал больных животных и хоронил тех, время которых вышло. Он тратил свою молодость и силы на то, чтобы воспитывать будущих спасателей, ищеек и поводырей, он любил каждого из своих подопечных, хотя и после войны забыл, что это было так. И все эти собаки, - его собственные дети, - полегли в первые годы Абендорского нашествия, когда их, обмотанных взрывчаткой, посылали под танки. Они были друзьями и соратниками, и для него и Двожека они стоили столько же, сколько и люди, но для Империи они были дешевле патронов. Рихтер не мог допустить, чтобы Келкейн взял на себя такую непомерную ношу, - не сейчас и не в ближайшие лет десять, - и похерил все, включая их только-только окрепшие отношения. Псина, с которой Тидж точно не будет знать, как обращаться, вырастет в совершенно невоспитанную безродную тварь, такую же, которая жрала говно на газоне женщины, которая родила Генриха. Бесполезное, глупое животное.       - Оставь его здесь, Келкейн, если не хочешь ему худшей доли, и прекрати уже быть спасателем вне работы – всех спасти не получится. Двигай, щенок, - и Рихтер, чтобы не усугублять состояние Келкейна, вытолкал его из подворотни. До дома они шли молча, и Генрих чувствовал обиду Тиджа, но готов был наговорить ему еще больше злых слов, чтобы парень перестал жалеть других и начал жалеть себя. Остаток вечера никто не проронил ни слова, а утром обиженный щенок даже не встал проводить Генриха на работу. Рихтер решил, что пусть лучше дуется, чем тащит в дом всякое дерьмо.       Сержант Соколовская его игнорировала, зато Иван, как обычно, оказался тут как тут, усаживаясь на край стола Генриха и всем своим видом показывая, что собирается общаться. Общаться Рихтер не особо хотел, но от Путилова сложно было избавиться обычным игнором, так что пришлось повернуться в его сторону – быстрее выслушает словесный понос, быстрее освободится.       - Слушай, а ты с Винсом не связывался после того, как его перевели? – спросил Иван, и Генрих подумал, что, в общем-то, он сам и был инициатором перевода.       - Связывался, - не стал юлить Рихтер. Он не собирался покрывать бесплодные попытки киборга избавиться от симпатии. – С ним все нормально, он проходит терапию.       - Может я его обидел чем? Он не отвечает на звонки, на сообщения, а к нему не попасть в лаборатории. Я ему чего-то сказал, да?       - Может, я похож на твоего психоаналитика, Иван? Я откуда знаю? Возможно, у него нет времени разговаривать с тобой, терапия вообще оставляет мало свободного времени, тем более – на болтовню, - намекнул Генрих. Слушать сердечные страдания Путилова не было никакого желания. К тому же, Рихтер еще не знал, чью сторону нужно принять в этом конфликте, да и стоит ли чью-то принимать.       - Эй, вчерашнее свидание прошло неудачно? – Путилов даже отшатнулся от Генриха, и его очень выразительное лицо сразу выдало всю гамму чувств от удивления до жалости, что выбесило Рихтера моментально. – Милые бранятся…       - Иван, - вдруг резко сказал Генрих, почти сам того не ожидая. – Держи все, что хочешь сказать, при себе.       Путилов соскочил со стола, хмурясь, явно недовольный таким отпором, а потом пожал плечами равнодушно и изрек:       - Ну, если тебе интересно, то никто не осуждает ни твой выбор, ни выбор твоего «щеночка», можешь расслабиться, - и, с этими словами, Иван ушел. Не обиженный, но явно выбитый из колеи таким серьезным отношением Рихтера.       Генрих всю жизнь отстаивал право на то, чтобы никто ничего не знал о нем, не болтал лишнего, и никого не пускал в свое пространство. Рихтер не хотел, чтобы о нем говорили, и, кажется, это по-волчьи оберегаемая территория частной жизни началась у него с государственного приюта, где не было возможности оградить себя от чужого вмешательства. Генрих и сейчас огрызался больше по привычке, чем из действительной нужды делать это, но пока еще он не был готов даже намекнуть на то, что живет с Тиджем.       Келкейн всегда выпутается из самой паршивой истории, а вот что сделают с Рихтером? Уволят со службы, отправят на самые дальние рубежи? И при всей этой шаткой ситуации, щенок еще хочет спасать каких-то заблудших собак? Да их собственная жизнь похожа на карточный дом, который развалится от дуновения ветра.       Или так только казалось Генриху?       Домой Рихтер возвращался своим ходом: Келкейн, судя по всему, был в каких-то семейных делах, раз даже написал за весь рабочий день только шесть раз. Дома Генриха, впрочем, ждал сюрприз: сияющий и довольный щенок встречал его у порога и даже поцеловал весьма и весьма обнадеживающе, - а потом провел на кухню, к готовому ужину. Рихтера не отпускало ощущение, что Тидж за что-то извиняется. Келкейн болтал без умолку о том, что через месяц будет благотворительный вечер у Лиадан, и она зовет их вдвоем, как пару. Эта информация восторга у Генриха не вызвала: мало того, что он совершенно не хотел идти на официальное мероприятие со множеством богатых придурков, родившихся с золотой ложкой в жопе, так еще и вполне громко объявлять об их с Келкейном весьма нестандартной связи. К такому Рихтер был не готов, но словесный понос щенка уже было не остановить. Он говорил о том, что через две недели будет важная игра «Золотой машины», и он с друзьями хочет посмотреть ее, и приглашает Генриха с собой. В целом, начать можно было с такого ничего не значащего вечера, почему бы и нет: если сдерживать щенячьи порывы Тиджа, то никто из его соратников ничего не заподозрит.       После ужина Рихтер уже думал, что им все и закончится, но в коридоре спасатель обхватил его за талию, притиснул к себе, и они, как обычно, начали сосаться, потираясь друг о друга, пока Генриха не отвлек какой-то странный скребущий звук. Рихтер мгновенно отстранился, нахмурился, прислушиваясь, и попытку Келкейна снова атаковать себя пресек.       - Что это? – спросил Генрих, давая первую и единственную возможность Тиджу оправдаться, но тот благородства не оценил.       - Что? Без понятия. Пойдем, я хочу тебя… - заявил щенок, видимо, считая, что его любовник, который был солдатом уже десять лет, не только контуженый, но еще и слабоумный. Так что через секунду Келкейн согнулся пополам от удара в живот, а Рихтер, под два сливающихся царапанья и скулежа, открыл дверь в гостиную.       Он, блять, и не сомневался. Не сомневался с той сраной минуты в подворотне, что обделенный мозгами Тидж-младший притащит в его дом вонючую, безродную и мелкую шавку. Что весь день этот ебаный спасатель-всего-живого-на-свете будет таскаться с пародией на собаку по врачам, чипирует ее, отмоет, купит дорогущий ошейник и поводок, и запрет, как имбецил, в гостиной. Генрих еще не знал, злит его произошедшее или полное отсутствие хитрости и сознания в черепной коробке Келкейна. Тидж схватил щенка и прижал к себе, все еще не поднимаясь с пола, и держал его в своих огромных расписанных руках так, словно лохматое недоразумение было чем-то бесценно-хрупким.       Рихтер, честно говоря, в тот момент даже не знал, чего становится больше в его груди: злости, умиления или гордости. С одной стороны, пацан приволок в его дом блохастую дворню из переулка, даже не спросив разрешения, но с другой – он сделал то, что должен был сделать, - это спасти нуждающегося даже ценой мира с тем, кого любил. Келкейн не извинялся, не скулил, не чувствовал себя виноватым и с пола не поднимался, считая себя правым во всем, что сделал. Генрих впервые был растерян и не знал, должен ли он вышвырнуть их обоих вон, к папаше-Тиджу, или сначала обругать, а потом простить. Но было ясно, что одному щенку не хватало мозгов чувствовать себя виноватым в чем-либо, а второй оказался просто с повышенным чувством ответственности и справедливости.       - Келкейн… - угрожающе начал Рихтер, надеясь, что не растеряет всю свою уверенность до того, как закончит отчитывать великовозрастного идиота. – Великое равновесие, щенок, ты каким мозгом думал, когда, блять, продумывал этот, сука, охуенный и надежный план? – Генрих понимал, что пацан так и будет сидеть на полу, подняв на него серьезный и совершенно не раскаивающийся взгляд, и держать вырывающегося зверя. – Просто, блять, ответь, кто тебя надоумил на это? Просто скажи, что это не ты такой придурок, это кто-то из твоих отбитых дружков.       - Я сам.       - Ты сам, в одиночку, выловил эту тварь, сам отвез ее в клинику, сам отмыл, сам придумал план засунуть псину в комнату?       - Ну, не совсем.       - Дай угадаю, это такая же недалекая, как и ты, твоя вечно жалостливая сестрица, верно? О, великое равновесие, я считал ее нормальной женщиной, а вы с ней два сапога – пара, оба, блять, на руки, - Рихтер пытался разобраться в чувствах и эмоциях внутри себя, но пока особо не мог. – Одна инвалидов привечает, а второй в собачники заделался. Ты такой слабоумный, что у меня даже рука не поднимается вышвырнуть тебя вон, ты же подохнешь, как за дверь выйдешь.       - У-у, - заявил обиженный Келкейн, и маленький щенок вторил ему более заливистым воем. Генрих приказал себе держаться. Он не мог так быстро сойти с дистанции и разжалобиться. Не мог и не должен – он много лет работал среди жалостливых глаз и виляющих хвостов.       - Келкейн, ты не можешь оставить его здесь. Мы не сможем его воспитывать, ты понимаешь? – Рихтер вздохнул и потер переносицу. – Тебя неделями не бывает, ты на дежурствах, и я сам не знаю, как дальше пойдет моя работа, у нас просто нет возможности содержать собаку. Он не может сидеть целыми днями один, ожидая, когда кто-то придет, чтобы погулять с ним или покормить его. Его нужно воспитывать, любить, заботиться, я уже по самое горло сыт этим всем, щенок, а у тебя не будет времени, - Генрих еще пытался достучаться до Тиджа, но тот начал только больше замыкаться и расстраиваться, опуская глаза в пол. – Сиди тут и думай над тем, что сделал.       Рихтер взял телефон и вышел из квартиры, чтобы отойти к зоне отдыха в конце общего коридора, тяжело усаживаясь на диван.       - Лиадан? Добрый вечер, это я, Генрих Рихтер. Мне тоже очень приятно вас слышать, - по ответному голосу сестры Келкейна было понятно, что женщина просекла все о том, что план не удался. – Я хотел спросить, как вы рассматриваете возможность приобретения собаки? Молодой кобель, привит, чипирован и, о чудо, подобран вами же, но оставлен в моей конуре. И я сейчас не о вашем брате говорю.       Лиадан расслабленно рассмеялась в трубку.       - Генрих, вы же знаете, что я не умею обращаться с собаками, - голос молодой женщины звучал немного грустно. – Родители запрещали нам заводить животных.       - Ничего, проще вымолить прощение, чем разрешение, Лиадан. Уверен, вы, как и ваш братец, мастерица в этом, - Рихтер вздохнул и потер виски: голова начинала болеть после такой эмоциональной встряски. – Зверь может стать хорошим компаньоном и защитником вам, если вы будете с ним заниматься. Я даже могу дать вам контакты лучшего дрессировщика во всем Центруме.       - Даже не знаю, Генрих, это такая ответственность…       - Да, Лиадан, это ответственность, - прервал ее Рихтер, не давая закончить предложение. – А теперь скажите мне, кто из вас двоих натолкнул другого на спасательную миссию? – И Генрих знал, что это был не Келкейн. Со всем его чувством долга и геройством, он бы вряд ли пошел против его, Рихтера, воли. А, значит, это была его сестра.       - Ох, хорошо, я поняла, - Лиадан вдруг даже немного повеселела. – Я буду в Центруме через неделю. Передайте Келу, что я его безумно люблю.       - Не поверите, но я его тоже. И хочу уберечь от глупых ошибок.       - Я знаю, Генрих, ну и… спасибо вам.       Рихтер посидел еще десять минут в коридоре, а потом вздохнул и резко поднялся. Что ж, это будет долгая, долгая неделя. И, Генрих надеялся, что у Келкейна не откроется мания собирателя помоек после такого быстрого прощения. Впрочем, надо было посмотреть собачий поводок, вполне возможно, его стоит познакомить с задницей одного чрезмерно совестливого спасателя дворняжек.