Сердце из стали

             Вот уже шестой месяц бывший когда-то бездомным Варг разлеживался на перинах хозяйской кровати в доме Лиадан и ее мужа. Первое время Келкейн еще дулся на Генриха, но работа нянькой всю неделю знатно подорвала его веру в собственную невиновность и разум. Варг был шумным, наглым и неконтролируемым щенком, который совершенно ни во что не ставил Тиджа. С Рихтером играть в агрессивную собаку у него не получалось: со второго своего провала псина поняла, кто в доме вожак, и больше шкодить при Генрихе не порывалась. Рихтер вздохнул с облегчением, когда Лиадан забрала Варга, с чистым сердцем давая ей номер телефона Дворжека. Старику будет приятно снова поработать – несмотря на свою старость, он был еще вполне живчиком, и ему стоило дать поле деятельности.       После этого события прошло полгода, и жизнь медленно менялась. Келкейн и Генрих стали чаще выходить вдвоем на совместные мероприятия, и, несмотря на некоторых недовольных, никто не пытался открыто их задеть. Медленно восполняемый антитеррористический отдел с радостью встречал весельчака Тиджа, который знал много интересного о разных современных тенденциях и легко поддерживал разговор о политике, на общих мероприятиях. Друзья же и коллеги щенка с легким восхищением смотрели на вечно сдержанного Рихтера, который, впрочем, не без удовольствия поддерживал любимую ими «Золотую Машину».       Они иногда виделись с семьей Келкейна, хоть стыд и смущение Генриха так до конца и не прошли, но каждый раз его встречали радушно и не напоминали о том феерическом провале первого знакомства. Родители щенка искренне симпатизировали Рихтеру, который видел в них идеальных родителей: они относились к своим выросшим детям, как к равным, советуясь с ними в большинстве случаев, но стараясь не лезть в их личную жизнь. Их любовь была безусловной, спокойной и идеальной, неизменной, как сама земная твердь. Генрих по-доброму завидовал своему любовнику, радуясь, что его воспитали такие современные люди.       На этом все хорошее заканчивалось, и начиналась работа. Рихтеру приходилось днями пропадать на службе из-за еще не до конца укомплектованности отдела, и даже два врученных лично генералом Уоллбером ордена никак не красили жизнь Генриха. Расследование по войне до сих пор длилось, и конца и края ему видно не было, и все чаще и чаще в отдел поступала информация о разрозненных формированиях врага по всей Империи. Оперативная группа, в которую с недавнего времени была зачислена Ашера Нувора, старалась по максимуму зачищать обнаруженные схроны, но все это, казалось, не приносило никакого результата.       В начале зимы, в Ице, вооруженные фанатики захватили порт Исцен, заминировав груженый танкер, а, через три дня бесплодных переговоров, взорвали всю свою группу и корабль. Экологическая катастрофа не шла ни в какое сравнение с тем, какая опасная зараза начала распространяться по Империи. Абендорский народ закрыл сообщение через портал, и база Вюстерхольм-2 по ту сторону осталась без поддержки сил своей страны.       Паника охватывала города, когда люди не знали, откуда ждать опасности: больные сумасброды могли прийти внезапно и без объявления войны взорвать любое учреждение, любую более-менее важную точку для Империи. Усиленные патрули, военное положение и бесконечные ночи работы отдела Гжеченка хоть как-то сдерживали этих тварей. Лезли ли фанатики через портал, о котором Империя не знала, или главные «искры безумия» уже засели где-то в убежищах – было неясно. Пока еще ни один из сумасшедших не был взят в плен.       Генрих и Иван вернулись из долгой командировки в Лофотен не с пустыми руками: они нашли две конспиративные квартиры, полные оружия и взрывчатки, и даже фальшивые документы и чипы, снятые с, как оказалось, убитых киборгов и модификантов. У отдела появились неплохие зацепки, и полковник Гжеченк, на радостях, дал своим сотрудникам два дня выходных. Рихтер был этому рад: дома его ждал соскучившийся щенок, с которым они не виделись целых две недели, и который теперь на целый месяц был прикомандирован к Центруму. Это значило лишь одно: целых четыре недели они не будут расставаться друг с другом. Генриха это не могло не радовать. Казалось бы, их жизнь налаживается, несмотря на проблемы в стране.       Целых семь дней прошли, словно рай для молодоженов: Генрих уходил, сладко целуя своего молодого и горячего любовника, и приходил, встречаемый сладкими и томными объятиями Келкейна. В этом было что-то особенное, и Генрих не мог не признать, что он начинает привыкать к этой жизни: размеренной, тихой, наполненной взаимной любовью и горячими ночами. Все было хорошо. До одного-единственного дня.       Рихтер был на работе, когда объявили общую тревогу: часом ранее по новостям сообщили о том, что центральный телеграф планово отключили от электричества, - а теперь полковник Гжеченк, дрожащим голосом объявлял о том, что называвшие себя “боевики Господни” захватили шесть этажей здания. Шесть этажей здания, в котором находились сотни людей. Дети, взрослые – огромное количество невинных, которых схватили сумасшедшие фанатики.       Но больший ужас, подкосивший его, Генрих испытал тогда, когда полковник безжизненным и тихим голосом сообщил, что первую партию мирного населения выменяли на шестой взвод ЧС. Взвод, в котором проходил службу Келкейн Тидж.       Иван тряс его за плечо, а Рихтер не мог собрать себя: он ничего не слышал, пораженный, словно после контузии, со сбоящими системами и отчаянно работающим сердцем. Генрих планировал поменять его в ближайший год и, наконец, открыть свою тайну щенку, но теперь все летело в пропасть. Рихтер пытался убедить себя, что жизнь детей важнее жизни тех, кто должен был их защищать, но не мог. Не тогда, когда на закланье отдали Келкейна. Генрих попытался встать, покачнулся, но удержался, цепляясь за спинку стула впереди, и попытался вздохнуть: перед глазами плыло, боль разрывала грудь, а дышать становилось почти невозможно, и только возникший перед ним посеревший Гжеченк привел его в чувство.       - Мы обязаны быть там, Генрих, соберись. У тебя два варианта – или достать Келкейна оттуда, или лечь там с ним. А теперь я прикажу дать тебе препараты, и ты пойдешь работать.       И Генрих пошел.       Высотное здание Телеграфа было оцеплено вместе с районом: жители близлежащих кварталов были срочно эвакуированы из зоны отчуждения, все самые выгодные дома были усыпаны снайперами, а на всех улицах стояла военная техника. Генрих никого и ничего не видел, кроме серого, стального дома с черными провалами окон: не горела реклама, не горели даже аварийные огни.       Прибывшие бригады скорой помощи, спасателей и военных выключили сирены, хоть и свет их сверкающих проблесковых маячков ярко отражался на стенах ближайших высоток. Рихтер не мог сказать – это мир замер в ожидании ужасной трагедии, или к нему просто еще не вернулся слух. Полковник Гжеченк, Соколовская, Иван и Генрих оказались в числе первых прибывших сотрудников отдела по противодействию террористической угрозе. Впрочем, здесь была большая часть министерства: следователи, внутренняя и внешняя безопасность, силовые структуры и бригада разминирования.       Рихтер в какой-то момент понял, что звуки есть, они проходятся шепотком вокруг, но никто не говорил в полный голос, никто не кричал и не звал на помощь. Вдали, у перекрестка, стояли стальные машины криоционного хранилища. К горлу Генриха подступила тошнота, но он постарался не думать о том, сколько еще таких тварей стоит дальше по улице, и сколько из них уже хотя бы частично заполнены.       Рихтер зашел за ограждение, осмотрелся, замечая несколько переговорщиков: несколько известных политиков, двух знаменитых Абендорских ученых и Лиадан. Бледная, испуганная, заплаканная, она приехала помогать обменивать заложников, и, возможно, сама же дала разрешение на выдачу собственного брата.       Генрих осматривался, фиксируя происходящее, но не фиксируясь на этом: в его голове звучал только призыв ворваться и найти Келкейна. Сейчас, не потом. Но Рихтер понимал, почему ни боевики, ни снайперы не действуют так опрометчиво: фанатики притащили с собой килограммы взрывчатых веществ и держат пушки наведенными на мирных жителей. На детей. На женщин.       На Келкейна.       Они должны были вытащить оттуда как можно больше живых, прежде, чем навсегда похоронить башню телеграфа. И многих людей внутри нее. Все шло медленно. Тянулись минуты, переговорщики заходили в здание и выходили несколько раз – безрезультатно, хоть и каждый раз все присутствующие замирали, ожидая, что фанатики сжалятся. Генрих знал, что нет.       Они лишь тянули время, выматывали, внося горе и раздрай в ряды Имперских войск и умы людей. Минуло несколько часов, но Рихтер не чувствовал ничего – ни усталости, ни боли, ни надежды. Часы отделяли людей от выживания, и ближе к полуночи переговорщики вынесли первые тела детей.       Генрих смотрел, как безмолвная процессия укладывает трупы на носилки, как медики проверяют отсутствующую жизнедеятельность, - с дыркой во лбу особо не поживешь, - и увозят в сторону передвижного морга. Рихтер машинально принял из рук Ивана бутылку воды и позволил врачу из техобслуживания модификантов вколоть себе новую дозу лекарства: он не справлялся со своими эмоциями, а его жизнедеятельность была необходима отделу.       В два часа ночи Лиадан и абендорский ученый вывели из здания старую женщину и молодого мужчину с простреленной ногой. Уехали первые за много часов скорые. Через час по рации снайперы передали, что группа фанатиков расстреляла шестнадцать человек в зоне видимости, и неизвестное количество – вне ее. Захватчики больше не связывались с переговорщиками, и время уносило с собой жизни. Генрих понял, что ждать больше нельзя.       - Полковник Гжеченк, я готов, - тихо сказал Рихтер, подходя к начальству. – Мне нужны адреналиновые инъекции и шесть кубиков тинина.       - Уверен? – мужчина потер лоб, и окружающие его военные чины молча уставились на Генриха. – Техник сказала, что твое сердце может не выдержать ударной дозы препаратов, но пока что ты единственный из блока А, кто вообще стоит на ногах. У нас нет выбора. Генерал Уоллбер?       Старик, заведующий частями модификантов, киборгов и биороботов, прочистил горло, а потом посмотрел в мертвые глаза Рихтера.       - Активировать протокол ноль-один-семь-девять-девять, дополнительный протокол ноль-ноль-три-один, внутренний протокол ноль-ноль-пять-четыре-девять. Позывной - Герард Уоллбер, запустить все системы.       В голове Генриха неприятно щелкнуло, по сетчатой структуре глаза побежала информация, механическое сердце запустило внутренние спящие процессы, и весь синтетический организм резко начал перестраиваться. Этот протокол вшили в Рихтера перед самым выходом из лабораторий: провели несколько тестов и законсервировали, - до лучших времен. Великолепная разработка, обогнавшая время, сделавшая из Генриха и еще шестерых подопытных совершенных убийц. Из-за тинина, - сильнейшего наркотика и лекарства, - внутренние процессы работали быстрее, ускоряли работу мозга и компьютера внутри него, и делали из модификантов бойцов высшего порядка. Быстрее, сильнее, чем в обычном состоянии. Рихтер знал, что двое из его партии служат в охране императора, а остальных уже списали под землю.       Генрих был готов, у него было задание – пойти и спасти тех, кого возможно, а потом и самому там лечь.       В здание Рихтер входил через подземные переходы соседнего центра: на его теле была легкая защита, ему выдали несколько видов оружия с глушителями и большую сумку с патронажем, и Генрих был единственный, кто должен был пройти сквозь все этажи, полные сумасшедших фанатиков, и обезвредить их. У Рихтера был приказ – стрелять на поражение даже через гражданских. И Генрих выстрелит, даже если гражданским окажется Келкейн. В обесточенном здании не работали камеры, как и система вентиляции.       Фанатики засели на тридцатом этаже, и до него Генрих добирался по внутренней скрытой лестнице, о которой боевики, судя по всему, не знали, и выходила она в подсобное помещение, находящееся за уборными комнатами. Перед глазами бежали данные о биошумах, о тепловом спектре, о состоянии систем и о краткой информации снизу: никто из захватчиков так и не вышел на связь.       В темном коридоре лежали тела - об этих людях доложили снайперы, когда еще Рихтер был внизу. Здесь было тихо, мокро от крови, и пахло свежими трупами. Генрих не смог бы сказать, чем пахнет смерть, хотя вся его жизнь состояла из того, чтобы добиваться ее. Она всегда пахла по-разному. На войне - гарью, копотью и грязью, а здесь?..       Рихтер видел легкое дрожание алого спектра - тела были еще теплыми, и воздух здесь грелся от них. Генрих внимательно смотрел, куда ставит ноги, как это делает и всматривался в каждого мужчину, которого встречал. В перекрестье коридора Рихтер остановился, осматриваясь и прислушиваясь, но мир молчал. За поворотом оказалось еще три трупа, но это были не гражданские.       Генрих плавно опустился на одно колено, всматриваясь в людей: неплохие бронежилеты; новая форма, не принадлежащая войскам Империи; оружие, похожее чем-то на оружие прошлого поколения, но не принадлежащее этому миру. На Абендорских военных боевики тоже не были похожи. Ни на одном не было взрывчатки, а, значит, они заминировали само здание, и кнопка пуска была у главаря.       Рихтер принес смерть шести преступникам при переходе с уровня на уровень: эти люди не чувствовали опасности, и явно даже предположить не могли, что пули их застигнут на лестнице. Генрих понимал, что на его стороне играют технологии Империи и его собственный профессионализм, и он был начеку каждую секунду. Но Рихтер не знал о враге ничего - ни его подготовки, ни его мотивации.       Ну, разве только то, что боевики не видели различия в том, кто умирает - свой или чужой, и косили всех.       На следующем этаже пришлось пробираться тише. Слабый тепловой визор, перегревающий линзы и глазные яблоки, показывал небольшое количество излучения в тупиковой рекреации: Генрих не имел права пройти мимо и оставить врагов за своей спиной, - ему пришлось идти мимо тел, нелепо разбросанных по всей длине коридора. Рихтер старался сдерживать себя и не искать в телах мертвых Келкейна. Генриху пришлось переступить через два трупа, одетых в форму спасателей ЧС, но оба мужчины лежали лицом вверх, и можно было не присматриваться - никто из них не был Тиджем.       Рихтеру приходилось работать тихо и смертоносно: синтетическое тело, заряженные наркотиками мозги, механический расчет, - Генрих даже не отсекал себя от стали и компьютера в мозгах. Он, его оружие, его запчасти - были едины. Рихтеру некогда было думать о том, чтобы остаться человеком, все, что он должен - спасти тех, кого еще можно, и найти Келкейна. Живым.       В тесном темном душном помещении были люди - около тридцати человек. Дети, несколько мужчин и женщины: почти все были ранены и измучены, забрызганы кровью и напуганы до ужаса. Генрих указал им на выход и жестами предупредил о молчании, указывая на свой пистолет. Это было больше похоже на кино, чем на настоящую зачистку, и Рихтеру некогда было ждать, пока эти несчастные эвакуируют себя. Время Генриха стремительно истекало.       Рихтер шел этаж за этажом. Ему удалось ликвидировать еще три группы боевиков, но Генрих ничего не испытывал, смотря, как сбегают освобожденные люди. Те, которые еще могли сбежать. Остальные оставались недвижимы и безжизненны.       Конец пути Рихтера был близко - он чувствовал это всей кожей, вибрацией всего своего существа, каждой клеткой тела. Последний этаж был безлюден и тих, он чернел необработанным бетоном - здесь шла масштабная реконструкция, но Генрих знал конец своего пути - единственная дверь, разделяющая два изолированных помещения.       - Заходи, Генрих Рихтер, мы заждались тебя, - раздался в молчащем ранее наушнике чужой и незнакомый голос, и модификанту ничего не оставалось, кроме как принять приглашение. В пустом гулком помещении было также темно, как и во всем здании, и лишь самое начало алого рассвета медленно заливало его бетонные стены. У дальней стены, загороженный колоннами и стеной от снайперов, стоял один-единственный боевик: под камуфляжной курткой был пояс смертника, - но даже не это больше поражало.       Киборг, стоящий перед ним, явно не заботился о том, чтобы скрывать свои протезы под нарощенной кожей, и все его металлические детали кроваво поблескивали в зарождающейся заре. Человеческое лицо, еще сохранившее частично свой живой вид, застыло в оскале.        - Подходи ближе, неверный, не бойся.       Рихтер сделал несколько шагов вперед, держа пистолет наготове, транслируя и записывая разговор в реальном времени тем, кто ждал внизу. Точнее, кто ждал внизу выживших. Генриха там ждать было некому.       Рихтер миновал часть недостроенного прохода, чтобы увидеть крещендо жестокости захватчиков: в глухой комнате лежала гора, - в прямом смысле, - трупов. Кровь медленно разливалась из-под тел, и Генрих успел увидеть там не только мирных жителей Империи, но и боевиков.       Рихтер не представлял, с кем столкнулся - у этого фанатика не было цели чего-то добиться, у него была только одна цель - унести с собой столько жизней, сколько он сможет. В этом не было грандиозного плана, никто не собирался выдвигать требования. Здесь планировалось массовое убийство - и только.       Келкейна Генрих увидел чуть позже, когда вышел на прямую дистанцию к боевику. Спасатель сидел у дальней стены, сжавшись, держа в руках тело маленькой девочки: самоотверженный мужчина сжимал тонкую, пробитую пулей ногу, стараясь остановить кровотечение. Поверхностный анализ дал понять, что сам Тидж если и ранен, то не сильно, а вот девочке нужна была скорейшая медицинская помощь: дрожащие пальцы щенка были все в крови, но он, как полгода назад, защищал того, кто был слабее. В тот раз это была шелудивая псина. Теперь – безымянный детский полутруп.       - Эти двое – мой дар Господу, - сообщил захватчик, указывая на Келкейна и девочку пистолетом. Мозги Генриха плавились от эмоций, но он стоял, как вкопанный, просчитывая все возможные варианты спасения. Жилет смертника был подключен к сердечному ритму носителя, и Рихтеру надо было дать время команде, чтобы они перенастроили его издалека. Дали другую частоту, направили излучение – что угодно, как угодно, чтобы сбить системы подрыва. – Знаешь почему, Генрих Рихтер? Потому что он принимает только большие жертвы. Моя жертва – любовь.       - Ты сумасшедший, Гийом! Сумасшедший фанатик! – зашипел Келкейн.       Мозаика в голове Генриха сложилась. Гийом де Талло, бывший любовник Тиджа, начавший менять свое тело, медленно начавший сходить с ума и пропавший в итоге. Кто-то хорошо поработал над его системами.       Хорошо. Но системы Рихтера были совершеннее. Жаль, что Генрих боялся поставить себе новое сердце, возможно, сейчас у него бы был шанс выжить. Но, если здесь придется лечь в последний раз, спасая Келкейна и девчонку, – он это сделает.       - Господь любит смерть грешников. Любит смерть неверных. Мы пришли в этот мир, чтобы очистить его от скверны огнем и мечом. И я проводник, я десница, я длань карающая моего Бога, - одержимый собственными призраками Гийом нес чушь, а потом вскинул руку, целясь в Тиджа, который тут же развернулся, всем своим телом закрывая девочку от выстрела. До последнего глупый щенок сражался за других. – Бросай оружие, неверный! Все оружие, что дали тебе твои хозяева!       У Генриха не было выхода, и он подчинился, делая шаг вперед.       - Да! Ближе, несчастный. На колени, именно так стоит приветствовать Господа моего и вечного, на коленях пред его проводником. Я уничтожу ваш сгнивший мир. Весь! А за мной придут всадники на четырех конях: в белом, зеленом, синем и черном, - и опустят они руки свои, дабы очистить мир от скверны, выжечь, выжечь неверную заразу, уничтожить дотла и родить из нового чрева своих верных детей…       Рихтер следил за движениями рук Гийома, за тем, какую информацию присылали ему те, кто пытался разминировать его жилет. Время шло на минуты: девочка теряла больше крови, а Келкейн не мог постоянно пережимать ее рану, даже если мог бы пожертвовать ее ногой. У него уже просто не хватало сил.       Гийом де Талло вещал свои бредни, а Генрих не сводил с него взгляда. Киборг явно не имел достаточно денег, чтобы сделать операцию сразу: многие его детали были от разных серийных моделей, некоторые даже не сочетались между собой, и их явно подгоняли друг к другу в какой-то подпольной лаборатории. Отсутствие кожи тоже говорило о многом, но о большем говорили графеновые части кистей и шейной поддержки: у Рихтера было не так много возможностей руками победить фанатика. Мозжечок он отмел сразу: нервный процессор лишит киборга ног, но Гийом все еще будет опасен. До сердца сквозь графеновые ребра Генриху не пробиться: он потратит слишком много сил, чтобы разворотить психопату грудную клетку.       Оставались мозги, облаченные в стальную металлическую коробку. Для защиты головы у киборгов использовалась прочная, но облегченная сталь для того, чтобы снизить тяжесть на шейные позвонки, пусть даже и графеновые. Конечно, с одного удара пробить ее не получится, но у Рихтера будет несколько секунд. Несколько секунд – это двенадцать с половиной ударов. Он сможет.       - И возношу я Господу нашему хвалу и молитву, да свершится начертанное тобой, да издадут небеса трубный глас, да разверзнется небо с этой жертвой, да предам я имени твоему любовь свою, вечную и нерушимую, и со слезами на глазах я пролью кровь любви своей, дабы уверовать в тебя и вознестись с тобой…       От момента, как группа разминирования прислала сигнал о перенастройке взрывного устройства, до момента, когда Рихтер сорвался вперед, прошла доля секунды. Генрих снес многокилограммовую тушу Гийома одним диким ударом, уводя его руку с линии стрельбы, и, как совершенный боевой механизм, принялся за дело.       Оглушенный быстротой и ударом, Гийом не сразу сообразил в чем дело, а посыпавшиеся на его голову удары и вовсе сбивали фокус электроники. Генрих чувствовал, как двигаются механизмы внутри его тела, как шипят гидроусилители. Рихтер прижимал врага к полу за горло, надеясь, что гребаный щенок додумался бежать, пока у него было такое драгоценное время. Тонкая сталь черепа проминалась под ударами графенового кулака, и громкий хлопок лопнувшего металла слился воедино с выстрелом из пистолета. В пальцах Генриха чвокнули мозги вместе с микросхемами, и железное тело киборга затряслось в агонии, скидывая Рихтера на пол.       Критическое повреждение систем.       Девяносто.       Восемьдесят семь.       Генрих чувствовал, что пуля повредила двухтактное сердце, и сейчас его организм отрабатывал последние минуты жизни, но Рихтер обязан был убедиться, что щенок ушел.       - Келкейн, блять! Вставай! Живо, ходу! Ходу, вперед! – остатки тинина делали свое дело, и у Генриха было еще восемьдесят процентов запаса жизненных сил.       Рихтер подхватил один из своих пистолетов, выталкивая Тиджа на лестницу для служебного персонала, и сам рванул следом. Генрих видел, что Келкейн так и не бросил свою бесценную ношу. И все еще был способен подчиняться Рихтеру безоговорочно. Они бежали по лестницам вниз, и Генрих чувствовал странное удовлетворение от того, как прошла его жизнь: он выполнил долг, выплатил все сполна, с огромными процентами, и его щенок остался жив.       Пройдет много лет, наверное, прежде чем верное сердце Тиджа забудет об их любви, но и это было всем для Рихтера. Келкейн заставил его стать живым за короткое время, показал ему, что можно быть человеком даже с мотором в груди. Келкейн воскресил Генриха, и ради него Генрих готов был умереть.       Они миновали последний пролет, и Рихтер считал секунды, чувствуя, как его собственная скорость падает, как все тяжелее ему передвигать ногами и как все быстрее и быстрее удаляется спина щенка.       Семь.       Генрих шел, а не бежал, через длинный мраморный холл, провожая взглядом спину того, которого любил.       Шесть.       Тяжелые руки и ноги слушались все неохотнее, хоть в голове было легко, но тело наливалось сталью и тянуло вниз.       Пять.       Рихтер пересек весь первый этаж, выходя в уличные двери, наблюдая, как ярко и невообразимо красно на улице из-за рассвета.       Четыре.       В первых лучах начинающегося дня Келкейн, отдающий почти бездыханное тело медикам, был похож на нездешнего ангела. Если бы Господь был, то для Генриха он бы был именно таким.       Три.       Голова тяжело свесилась, и Рихтер увидел окровавленную броню, мокрый от крови асфальт и собственные руки, уже не сжимающие пистолет.       Два.       Ноги Генриха подогнулись, и он безвольно наблюдал, как падает на колени, и как медленно и долго асфальт приближается к его груди.       Один.       Ноль…