«Я хочу, чтобы ты был рядом»
Сложно сказать, что он чувствовал, когда открыл глаза и понял, что его спасли. Непонимание. Осознание, что все еще жив. Отчаяние. Гнев: кто не дал уйти. Желание: совершить еще попытку и еще, пока его душа не обретет покой и свободу. Он закричал отчаянно. Делясь с жестоким миром той болью, которой этот самый мир и наградил его. Но это не было даже криком, а лишь хрипами. Он задыхался. Медсестры, врачи, как мушки, крутились на ним, держали за руки и плечи, заставляя лежать не двигаясь, чтобы вколоть успокаивающее. И последующие дни стали похожи один на другой. Была лишь боль, задушенные крики и прекрасные сны, где он был со своим любимым. Он окунулся в фантазии, не вылезал из них бодрствуя, крики по пробуждению прекратились. Он видел его. Он сидел рядом. Улыбался, запуская пальцы в грязные его волосы. И даже когда пришли первые посетители, он не отрываясь смотрел в сторону, туда, где что-то видел лишь он сам. — Юнги, пожалуйста, поговори со мной, — услышал он, будто через толщу воды. Дернулся, хотя в палате были лишь они. Повернув голову, он увидел молодого парня. Черты его лица были так знакомы... — Сокджин? — с трудом проговорил Юнги. Джин слабо улыбнулся, сжимая ледяную ладонь друга. — Да, я... Как ты, дружище? — Я? Я не знаю... Но он тут рядом, и мне спокойнее. — Он? — Джин категорически не понимал, о чем говорил Мин, хотя и поведение его было... поведение было таким, словно Юнги безвозвратно потерял свой рассудок. Смерть Чонгука серьезно подкосила его, а судя по всему, неудавшаяся попытка самоубийства окончательно парня уничтожила. — О чем ты говоришь, Юнги? — Чонгук... Он тут рядом с кроватью стоит. Или вы так серьезно поссорились, что даже замечать его не хочешь? — Юнги... Чонгука здесь нет, он уме... — Он здесь! — закричал Мин, обрывая Джина на полуслове. — Он здесь! Юнги повторял вновь и вновь, пока не вбежали врачи и не стали успокаивать его. Джин отошел в сторону, чтобы не мешать. Закрыл уши, чтобы не слышать... Но казалось, что эти крики будут теперь его преследовать... — Господин Ким, — обратился к нему врач, и Джин, вздрогнув, перевел взгляд. — Вашему другу нужна квалифицированная психологическая помощь. Он застрял в фантазиях и остро реагирует, если ему говорят, что это его лишь галлюцинации... Хотя вы и сами все прекрасно видели. Джин кивнул, сжимая до побеления пальцы. — Он часто разговаривает сам собой, будто ведёт диалог, и всегда смотрит в одну сторону, будто действительно там что-то видит. — Я вас понял, — прохрипел Ким. — Думаю, лучше и без экспертизы отправить на лечение... Он совершенно не отдает отчета в том, что происходит. Джин подошел к койке, сжал руку друга и наклонился, чтобы прошептать: «С лечением ты отпустишь его и вернешься к жизни». И, бросив взгляд на сливающегося с белоснежным бельем Юнги, вышел из палаты. «Кто сказал, что я хочу жизнь, где нет того, кто вдохнул меня эту самую жизнь? — подумал Мин, засыпая. — Нет его — нет меня».===
Он помнил все лишь отрывками. Помнил обрывками «подлинную» реальность, ведь застрял в фантазиях. Он не запоминал лиц врачей и медсестер, помогающих восстановить тело. Жаль, что душу нельзя было излечить. Физически он был почти здоров, а вот душевно... В нем кровоточила огромная рана, нанесенная тем же, кто когда то и закрыл ее. Разорвал рану в клочья, сделал ее больше и тем болезненнее. Он сделал ему невероятно больно. А лекарства от этой боли не существовало. Увы, так бывает, когда люди пропадают из твоей жизни, унеся с собой все. Воспоминания и лицо, которое он видел перед глазами каждый день, каждый миг своей пустой жизни, приносили дикую боль. Щеки не успевали высохнуть, как по ним скатывалось все больше слез. Этот поток остановить он был не в силах, хотя казалось, что плакать уже не мог. А ночами, повернув голову в сторону, видел стоящего над койкой Чонгука, тянул к нему руку, плача и моля: «Вернись. Вернись ко мне!». Именно ночами он понимал, что тот, кого он видел днем — иллюзия, созданная им же в попытке абстрагироваться от черной скорби. Это было ночью. Плакал, умолял и засыпал, изможденный тихой истерикой. А проснувшись, он с улыбкой встречал день с Чонгуком. Ведь он его не оставлял. Был рядом. Всегда. Аккумулятор садится в теле, когда закрыты глаза, и вот уже ты уже за барьером, вскрывающим прекрасные сновидения.===
Как-то к нему зашел Хосок. Понял, что у него гости лишь тогда, когда его ледяную руку взяли чьи-то теплые ладони. Оторвавшись от Чонгука, он посмотрел на друга. Тот был очень бледен, улыбка его дрожала, угрожая совсем слететь с лица. Чон попытался держаться ради Юнги, на лице которого повисла по-жуткому счастливая улыбка. До того, как Хосок пришёл, Юнги разговаривал с Гуком. — Хо? — еле слышно произнёс Мин. Парень кивнул, сильнее сжав ладонь друга. — Как ты? — спросил он. — Хорошо, Чонгук же рядом. Хосок понимающе закивал головой. Он узнал от Сокджина и врачей, что творится с Юнги. — Скоро тебя переведут в другую больницу. — Да, но зачем? — Тебе это необходимо. Тебе же больно в груди? Мин перевел взгляд на стену. Он о чем-то крепко задумался. — Лучше бы вы меня оставили там, я бы отправился к Чонгуку. — Джин не мог оставить тебя, Юн. В другой больнице тебя подлечат, ты заживешь. — Не нужна мне эта жизнь. Хосок разбился. Не мог он никак помочь тому, кто этого отчаянно не хотел. Юнги мечтал умереть. Чон это понимал, но понимал также и то, что друг застрянет в психиатрической больнице. Юнги жив, но внутри он мертв. И возрождение ему не было нужно. — Я буду навещать тебя, — проговорил Чон перед уходом. Мин ничего не ответил.***
На пороге стоял новый этап жизни. А Юнги это особо не заметил. Подумаешь, сменил койку в одной больнице на другую. Его больше волновало другое. Чонгук перестал к нему приходить. И все из-за врача, прописавшего ему лекарства. Просыпаясь, он ничего не видел. И начинал кричать. Истошно, выливая боль, бился об стены. Ему нужно было увидеть Чона. И немедленно. Иначе он сгорит. Изнутри. Врачи прописали транквилизаторы, привязали к кровати, если все совсем было плохо. Мин проваливался в тяжелый сон. И в нем он не видел его. Постепенно с лекарствами и растущим нежеланием проваливаться в пустой и тяжелый сон, он перестал кричать, биться. Он завис. Чонгук был под веками, в нем, в его душе. Закрывая глаза, он видел их счастливые моменты. Тогда его перестали качать препаратами и привязывать. Оставили в покое. А затем пустили к другим пациентам. В комнате отдыха он ни с кем не разговаривал, сидел себе тихонько. Но один пациент подошёл к нему. Юнги не видел лица, видел лишь белые тапочки. И тут хозяин тапочек заговорил, и сквозь вату в голове он понял, что голос слишком знакомый... — Хен? — позвал негромко Пак парня. Юнги поднял взгляд. — Что ты здесь делаешь? — Чимин? Пак кивнул и сел рядом. — Почему ты здесь? Что произошло? — Ты разве не знаешь? — Не знаю чего? — Я здесь, потому что пытался покончить собой, задохнувшись угарным газом. Мне не удалось, как видишь. Джин приехал и спас меня. — Но зачем? — Потому что Чонгука не стало... Он погиб. А я не могу без него. Глаза Чимина наполнились слезами. Он закачал головой из стороны в сторону, отказываясь верить. — Нет, нет, нет, — проговаривал он, вытирая рукавами рубашки слезы. — Этого не может быть, ты лжешь. Юнги с жалостью посмотрел на Чимина. Ему тоже хотелось верить в это. Но облегчить боль и нарастающую истерику младшего не мог. Санитары подбежали к Чимину, пытаясь вколоть успокоительное. Юнги отвернулся и закрыл уши. Ему так же хотелось кричать... Но не слишком хотелось лежать под транквилизаторами и днями спать. Легче было дополнить реальность. Чимина же поглотила скорбь и обида на друзей, скрывших такую информацию, будто он не должен был знать. Рационально думать, что именно из-за его реакции на эту новость, ему ничего не говорили, не мог. Он мог лишь плакать, задыхаться, не обращая внимания на окруживших его санитаров. Его поглотила тьма, и он не мог из нее вынырнуть.***
Он прекрасно себя чувствовал, видя образ Чонгука под глазами. С врачом не желал вести беседы. Он пытался ему помочь, но все без толку — не желавшему протягивать руку для спасения не помочь. Видел взгляд сочувствовавшему ему Чимина, так же переживавшего потерю. Говорить с ним Пак не пытался, лишь поджимал губы, когда Юнги говорил о Чонгуке. И уже за это Мин был благодарен младшему. Выслушивать очередные жалостливые слова не было сил. Видел печальный взгляд Хосока и один раз Джина, переставшего в один момент приходить. А со временем умолял Юнги не приходить и Хосока. Поступал он, как не самый лучший друг, но Юнги желал, чтобы его оставили в покое. Он желал покоя и единения. Снова жесть. Застыла кровь, повисла эгосистема. Где ты — есть, моя любовь, давно закрытая тема. Нервы — сказали нет и сорвали стоп-краны. Странно — всё как во сне, но болят реальные раны. Сразу пусто и узко, вот бы в жизни нажать F5 и запустить перезагрузку...***
Дни пролетали в одно мгновение. Юнги перестал следить за их течением. Но лишь раз пытался свести счеты с жизнью. Увы, спасли. И с того раза жизнь окончательно остановилась. Что происходило вокруг его не интересовало. Сменялись один месяц за другим. Врачи говорили ему что-то, но все слова разбивались о толстую стену безразличия, но и прекратить все встречи было невозможно. Лекарства сменялись один за другим — ни одна схема Мину не подходила. Он здесь застрял. И потому крепко обнял Чимина на прощание. Едва ли они увидятся: Юнги и его попросил не приходить. А дни все шли. Оставался неизменным лишь распорядок дня, к которому он слепо подчинялся.***
Дни протекали один за другим. Юнги даже не замечал смены дня и ночи, наступления нового дня... Все это стало совершенно не важным. Не то, на что стоило обращать внимание. Его личное солнце угасло, обратив день в вечную ночь. Он задыхался ежечасно. Ему его не хватало, как воздуха... Юнги ничего не замечал. Как приходили друзья и что-то говорили, но через толщу воды ничего не было слышно. Видел, что губы шевелились, но что именно говорили, не понимал. Видел сочувствующие, скорбящие взгляды. Когда в его глазах была пустота. Юнги не замечал врачей, то и дело заходящих к нему... Ему до всего не было дело. Ему было дело лишь до Чонгука, лежавшего рядом. Он понимал, что это иллюзия, но она была спасением. Спасением от реальности, где Чонгук был мертв... Но иногда, словно платина, реальность обрушивалась на него, и слезы были единственным способом отпустить боль. Ему до всего не было дела. Лучше бы он тогда сгорел в пожаре.***
спустя год
Свобода. Нет больше стен, нет больше следящих санитаров, лезущих в голову психиатров, нет больше пациентов. И нет больше Юнги. За лекарствами и копаний в самом себе Юнги потерял себя. Раньше он представлял из себя комок из страха, неуверенности в жизни, неисчерпаемой боли от потери близких. А сейчас этого почти не осталось, он опустошен, а внутри еще не появились надежда, силы, уверенность. Захлопнулась за спиной дверь. Юнги вздрогнул от неожиданности и от осознания, что все — он может выйти на свет. Тяжело вздозхнув, Мин поудобнее взял сумку с пожитками и направился вдоль по улице. Он не знал, куда идти: что там с квартирой, которую он поджег, не знал, идти не к кому, со многими друзьями перестал общаться. Чимин, как вышел из больницы, приходил с Тэхëном лишь пару раз; Джин приходил лишь раз тогда, когда ему только разрешили посещения, а Хосока он сам с криками молил оставить его в покое ещё месяца два назад. Денег у него было немного, Хосок отдал ему в одно из посещений вместе с сумкой с вещами и телефоном. По пути попалось кафе. Юн остановился, смотря сквозь окно на полупустой зал. И желудок, как назло, звучно забурчал. Не хотелось заходить, но стоило поесть и обдумать, что делать дальше. И, потоптавшись на месте, он все же решился и зашел внутрь. И сразу на него обрушился ароматный запах свежеприготовленного кофе и еды. Сев за дальний столик, он закинул в угол сумку и снял куртку. — Что желаете? — рядом с его столиком, будто из ниоткуда, возник официант. Мин вздрогнул, не ожидая этого. Совсем с людьми разучился общаться. Глянув в меню на столе, он быстро проговорил заказ: чай да пара сендвичей. Пока было достаточно. Пока несли заказ, Юнги достал телефон и включил его. Этот телефон специально для него купил Хосок, как и пару комплектов одежды — в пожаре пострадало многое. В мобильнике уже была сим-карта и сохранены номера друзей и родителей: Юнги был растроган тем, что Хо, несмотря на его поведение, о многом позаботился. Вновь неожиданно у стола появился официант и оставил заказ. Мин поблагодарил и попросил сразу счет. Парень кивнул и отошел к стойке. Сделав глоток чая, Юн поморщился. Он много лет пил лишь кофе, а сейчас из-за лекарств он под запретом. Листая контакты, Юнги думал, кому же звонить: Чимину и Тэхёну было неудобно, наверняка они вместе, поддерживая друг друга, пытаются зажить; Джину явно было не до него, а Хосоку просто стыдно. На столе появилась книжка со счетом за заказ. Официант, пожелав хорошего дня, ушел. И Юнги вновь остался один. Решил подумать позже, кому звонить, и занялся своим небольшим завтраком. Пережевывая медленно сэндвич, Мин вновь крепко задумался. В больнице он думал над тем, чем заняться после освобождения, но ни к чему так и не пришел. Музыка осточертела: он не сможет больше притронуться ни к пианино, ни к аппаратуре. Навевает плохие воспоминания. Вспомнив, он достаточно сильно стукнул чашкой о блюдце. Вздрогнув, впился взглядом в белый фарфор, будто на дне чашки был ответ на его вопросы. Вновь Мин потянулся за телефоном. Нужно было позвонить. — Хо... Хосок, привет, — Юнги чуть запнулся, не зная, как обратиться к другу. Остались ли они они ими? — Юнги! — воскликнул Чон. Юнги отпрянул от динамика. Слишком громко было. — Ты уже вышел из больницы? — Да, сегодня. — Я рад, что ты позвонил! Тебе нужна помощь? Где ты вообще? — В кафе недалеко от больницы. Мне некуда идти, квартиру же... — Я понимаю. У меня выходной сегодня, давай я за тобой заеду, только напиши мне сообщением точный адрес. — Хорошо, жду. Отключив вызов, Юнги скинул название кафе. Хосок разберется. В этом районе он был не раз. И оставалось лишь ждать. Глоток остывшего чая вновь вызвал отвращение. Нет, чай — это не его. Предаваться вновь тяжелым мыслям не хотелось, ничего обнадеживающего в них нет, и Юн решил осмотреться. Утром было немного посетителей: работяги приходили и немногие оставались, где-то сидели студенты. Сама кафешка была неплохой, уютной. Но Мин чувствовал себя не по себе. Будто чужой на празднике жизни. Тяжело вздохнув, Юнги отвлекся на дверной колокольчик. Один посетитель за другим. Среди которых совсем скоро появился и Хосок. Махнув ему рукой, Юнги привлек внимание Хо. Чон крепко обнял друга, будто не было криков, мольбы не приходить, не было печали и боли. — Ты как? — Хо улыбнулся своей счастливой улыбкой. Юнги пожал плечами. — Пусто. Хосок понимающе кивнул. — Такси на улице. Едем? Юнги чуть замялся. Было отчего-то не по себе. Но, собравшись с силами, положил деньги в брошюрку с оплатой, надел куртку и, подхватив сумку, пошел за ним. Нырнув в теплый салон автомобиля, парни уселись поудобнее. Времени на дорогу было достаточно. — Что произошло за последний год? — спросил Юнги спустя какое-то время тяжелого молчания. Хо не торопился с ответом, обдумывая, как лучше рассказать. — У Тэхёна и Чимина все хорошо. Чимин продолжил учиться, следить за питанием, но не так болезненно и продолжает ходить к психиатру. Быстро пролечиться не выйдет. Тэхён... Не знаю, рассказывал ли, он сильно повяз в наркотиках. Джин вытащил его из притона и отправил на лечение. Тэ уже год, как чист. Сейчас он учится. Они встретились после выхода из больницы и вроде как все наладилось. За год сходились, расходились, посуду разбивали... Но сейчас они вместе и счастливы. — Это хорошо, — проговорил Юн, улыбнувшись. — А как Джин? Он все еще с тем... Хосок кивнул. — Джин после того, как последний раз приходил к тебе, запил по-черному. Он не выходил на связь, я сам к нему приезжал, пытался привести в чувства. В конце концов его «друг» взялся за него. Пить со временем перестал, перестал гулять, заперся в квартире. Туда мне доступа нет: Джин не хочет никого видеть, и друг его оберегает, как цербер. Изредка он напоминает о себе сообщениями, вроде: «Жив, здоров, пока выходить не желаю». — Что с ним произошло? — Я не знаю, Юнги. Правда не знаю. После того, как мы с ним дождались врачей из реанимации, куда тебя отвезли, он увиделся со своим другом. Не знаю, что он ему наговорил, но Джин вышел убитым, он бродил по коридорам, пока я его не подхватил. Предложил мне сходить в бар, несвязно рассказывал после двух бутылок соджу, что в один момент он перестал справляться с проблемами. Мы — то, как он к нам относился; работа — последнее дело выбило из колеи, не успел спасти парня; личная жизнь — не знаю, что у него с тем парнем, но там явно нездоровые отношения... Все с того дня ухудшилось в разы. — Понятно... Не думал, что у него все настолько плохо. А как ты? Хо пожал плечами. — Мама тяжело болеет. Как я узнал о диагнозе, перевёз её к себе и ухаживал за ней. Но ей становилось всё хуже. Сейчас она лежит в больнице под наблюдением. — Хо... — Шансов очень мало. Возможно, я совсем скоро останусь один. Юнги сжал его ладонь в поддержку. Ему было больно слышать такие слова от близкого друга. — Но, может, ей станет лучше, — начал Юнги, но его перебили. — Нет, Юнги, нет. Остаток дороги прошёл в молчании.***
— Что ж, проходи, — проговорил Хосок, впуская в квартиру первым Юнги. — Отдохнем, затем поедем за тем, чего не хватает. — У меня есть лишь то, что ты мне дал пару месяцев назад. — Прекрати, Юнги. Я куплю то, что тебе нужно. Ты только вышел из больницы, тебе нужно привыкнуть, вновь социализироваться. Так что просто расслабься. Юнги кивнул, направляясь в гостиную с Хосоком. — Поживешь здесь. У меня лишь один выходной, но есть телевизор, ноутбук, книги... Надеюсь, что не заскучаешь. Мин вновь кивнул. — Что надумываешь делать? Есть планы? — Я думал поехать домой... в Тэгу. Но пока обдумываю это. — Ты боишься реакции родителей? — Да... никудышный из меня сын. - Брось, нет ничего в том, что ты следовал своей мечте. - И куда меня привела эта мечта? Хосок некоторое время помолчал, думая, стоит ли задать один вопрос... — Ты больше не хочешь заниматься музыкой? Юнги ничего не ответил. И Хосок уже пожалел о том, что задал этот вопрос. Несмотря на лечение, это все еще остаётся глубокой раной на душе. — Я не могу, — Мин сел на диван. — До встречи с Джиеном музыка была для меня спасением. Но с его появлением в моей жизни я почувствовал настоящий ее вкус. Джиен был для меня кислородом, и с его смерти я перестал дышать. Не знал, как это делать, когда его больше нет в моей жизни. После неудачной попытки самоубийства я вновь занялся музыкой в надежде, что отпустит... Не отпустило. Становилось больнее. Особенно тогда, когда появился Чонгук. Он был похожим во многом с Джиëном. Лишь одно их отличало: Чонгук не испугался угроз, работал в надежде утянуть в бездну... Но он сам оказался в ней. Чонгук был моим огнем, добавлял страсти, эмоций в жизнь. Его объятия, его прикосновения обжигали. Я сам позволил ему спалить себя. В тот вечер я пришёл с кладбища домой, перед глазами мелькали наши моменты и склад, и в итоге не выдержал. Облил комнату, поджег. Вдыхая яд, видел его перед глазами, как и видел в больнице, как очнулся, в психиатрической больнице... Лекарства взяли свое. Боль притупилась. Но не утихла. И не утихнет никогда. Пианино — напоминание счастливых дней, когда мы были вместе. А оставаться с ним наедине я не могу. Оно больше не друг. Хосок молчал всю речь Юнги, давая ему выговориться наконец. И не знал, что сказать и стоит ли вообще. Он знал боль потерь и понимал Юнги. Прекрасно понимал. — Теперь мы вдвоем, — начал Хосок. — Мы все разделились, и возможно, такова наша судьба... Теперь остается заново зажить... Юнги, я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты не решил, я поддержу тебя. Хочешь уехать — уезжай. Хочешь заняться чем-то, кроме музыки — делай. Вообще не хочешь ничего делать — хорошо. Я просто хочу, чтобы тебе стало лучше. Юнги смотрел в глаза друга и видел подтверждение своих слов. Хосок был настоящим другом. — Я благодарен тебе, Хоби. Если бы не ты... Юнги замолчал и прижался к Хосоку. Так было спокойнее. Спокойнее с человеком, полностью принимающим тебя и не оставляющим в тяжелые дни... Юнги от всего сердца был благодарен, что в его серой жизни был и остается лучик света — его друг Чон Хосок.