Promised to Me

Женева, Швейцария. 18 июля 1955

Совет держал улыбку на протяжении всего Женевского саммита, а ещё обожал наблюдать за переменами в других странах и их правителями, следя за ними пристальным взглядом. Если его улыбка могла заставить всех нервничать, то что могло бы произойти, если бы ему позволили сделать такое выражение лица по отношению к ним на публике? Конечно, ухмылялся он искренне, наблюдая за Америкой. А тот даже не взглянул на него. Немного обидно, но Иван знал причину его неприязни к нему. Ведь именно Альфред виноват в беспорядках в Индокитае, спонсируя эти восстания. Неужели он и остальные так высоко ценили его интеллект? Союз польщён. Молодая сверхдержава расстроен всем происходящим, так ему и надо. Как он смеет ухаживать за этими двумя шлюхами и вести себя так, будто те ему небезразличны? Это совсем не устраивало СССР, поэтому, конечно, он позвонил Китаю, чтобы тот помог убедить юные умы своих родственников. Вьетнам сомневалась, чего она хочет больше: любить Джонса или прострелить ему мозг. Конфликт очень заинтересовал Союза, и сидеть сложа руки и смотреть на всё это было его любимым делом. «Видишь, Америка? Они будут продолжать досаждать только тебе, а не мне. Я бы никогда так не поступил. Если бы ты это увидел, мы могли бы остановить эту глупую игру в кошки-мышки, которую ты называешь Холодной войной», — подумал русский, как вдруг лицо Америки исказилось при упоминании хаоса в Азии. У США всегда было такое милое выражение лица, даже в тех случаях, когда он был расстроен. Конечно, Иван скучал по его улыбкам, но он понимал, что пройдёт очень много времени, прежде чем он увидит их снова. Совет мог подождать. До тех пор, пока точно не убедится, что у Альфреда нет средств для борьбы. — Так это он, СССР? — генсек наклонился к Союзу и спросил на родном языке, увидев молодую страну, сидящую рядом со своим президентом, спокойно слушая, как этот человек говорит с другими представителями. — Да, — ответил тот. Жаль, что его прежнего лидера так быстро свергли, хоть его и предупреждали. Однако всё было хорошо, его новый правитель находил идею завоевания страны увлекательной и не сомневался в желании Брагинского о том, чтобы Джонс жил и делил с ним постель. Он чувствовал, что западная сверхдержава нуждается в завоевании, чтобы усмирить это напыщенное отношение ко всем. Иван согласился. Это не только изменит его отношение, но и сделает его более желанным. Покорный Альфред — просто услада для ума и тела. Поэтому СССР планировал сделать так, чтобы он медленно кланялся ему, потому что русский силён, а сильнейшие всегда получают то, что хотят. — Разве он не прекрасен? Думаю, он станет лучшим украшением моего дома, — усмехнулся Совет. В то же самое время президент США и сам Америка обратили свои взоры на этих двоих. Им не нравилось, если кто-то говорил что-то, чего они не могли понять. Это напоминало Брагинскому Англию, когда тот был настолько могущественен, что мог требовать от всех присутствующих разговора только на английском. Американец ничем не отличался. — Вы хотите поделиться чем-то важным, господин Хрущёв? — спросил президент Эйзенхауэр, а его взгляд был целиком и полностью идентичен взгляду Америки. — Нет, — бросил мужчина со смешком, не обращая внимания на то, что уже порядком все уставились на него. Он просто откинулся на спинку стула и уставился на раздражённого босса сверхдержавы. Новый вождь очень нравился Союзу. Встреча продолжалась. Они говорили о многих вещах, касающихся мира во всём мире. Иван хихикал, Артур хихикал, Франциск фыркал, а Альфред вздыхал. Все страны знали, что в ближайшем будущем этого «мира» они просто не дождутся. Вскоре переговоры закончились; все дела в стороне. И генсек вдруг решил впечатлить Совета, подойдя к Джонсу. Союз удивился, но тем не менее не был против. — Я видел тебя по телевизору, но никогда лично. Приятно познакомиться с тобой, Америка, — Хрущёв протянул руку, и, несмотря на нежелание собеседника, тот всё же пожал её. — Это честь для меня, хотя я никогда не встречался с правителем СССР, который был до Вас, — заметил американец. — Тебе бы он не понравился, так что это неважно, — поморщился Никита Сергеевич. После этого наступило долгое молчание, и советский лидер внимательно изучал взглядом Штаты, чем начал его беспокоить. — Ты очень красивая страна, Америка, — легко произнёс он и заставил того почувствовать себя ещё более неуютно. А голубые глаза продолжали метаться в сторону Англии и Франции, которые вели переговоры с его президентом. — С-спасибо, — смутился Альфред. Любой бы уже на его месте извинился и сбежал куда подальше. — Неудивительно, что он хочет тебя, — заявил Хрущёв с широкой улыбкой, а после развернулся и оставил его в замешательстве. Союз наблюдал за конфронтацией своего генерального секретаря. Его предыдущий никогда бы не встал на защиту страны и самого Сталина... мужчина даже не замечал присутствия блондина. Всё больше и больше СССР переходил на сторону товарища Хрущёва. Как высоко он поднимет СССР в американской гонке вооружений? Джонс был немного взволнован своими мыслями и этим странным разговором с советским лидером, но лишь единожды глянул ему вслед. Он посмотрел на Францию и попытался завязать разговор с ним, болтая о бесполезных вещах, как обычно. Никита Сергеевич подошёл к о чём-то беседующим представителям США и Великобритании. Президент не выглядел слишком довольным его вмешательством, но всё равно смирился. Ивану не нужно было шпионить за ними, и так зная, о чём те будут говорить, поэтому решил заняться своими делами, намереваясь поговорить с другими делегатами. — Я очень благодарен, что Вы и Ваша страна решили принять участие в этом саммите, — объявил Эйзенхауэр, официально улыбнувшись. — Да, но мы оба знаем, что эти переговоры ни к чему не приведут. Улыбка американского президента опустилась, а глаза сузились в вполне очевидном недоверии. — Вы хотите сказать, что пришли сюда с полным осознанием того, что намерены просто сидеть и игнорировать мольбы всего мира, господин Хрущёв? — спросил мужчина. — В некотором смысле, да, — кивнув, отрезал тот с самодовольным взглядом. — Но, будем честны, мы знаем, что это не мольбы мира, а Ваши и Вашей страны. Знаете, почему я так думаю? Потому что вы боитесь. Боитесь меня. Мой народ. Мою страну. — А почему бы Вам не проверить это, мистер Хрущёв, раз уж Вы так уверены? — президент Америки, казалось, толкал собственное мнение так же сильно. Русский громко рассмеялся. — Я мог бы, господин Эйзенхауэр, имейте ввиду, мы можем. Но, видите ли... — он повернулся, глядя на переговаривающихся стран, которые что-то обсуждали, за исключением Союза, с которым, видимо, никто не хотел разговаривать. — Моя страна не был бы этому рад. Он был бы очень рад, чтобы Ваше правительство было уничтожено вместе со всеми Вашими активами, союзниками и влиянием в мире, но боюсь, что он будет очень зол на меня, если я оставлю хоть одну царапину на коже Вашей страны. Президент нахмурился. — Он влюблен в него и силён так же, как и США. Это только вопрос времени, когда он получит то, чего желает, — сообщил Хрущёв. — Вы угрожаете вторжением? — спросил американец, широко раскрыв глаза на эти многозначительные слова. — Есть и другие способы завоевания страны без вторжения, — Никита Сергеевич сцепил руки за спиной. Они снова повернулись к своим странам и на этот раз заметили, что Брагинскому удалось начать разговор с Альфредом. Молодая страна, должно быть, не хотел говорить с ним или даже смотреть на него, но русский продолжал рассказывать так, будто тот внимательно слушал и отвечал. Хрущёв видел, как президент США смотрел на Америку, словно вечно беспокоящийся отец своего ребёнка. Оно и понятно, ведь стране всего лишь девятнадцать лет, в отличие от других стран. — Я не позволю вам и пальцем тронуть его, как и его людей. Они скорее умрут, чем сдадут его, — проговорил Эйзенхауэр, грозя кулаком. — Тогда Вам лучше найти лучшую защиту для себя и него, потому что Ваши угрозы не обоснованы и совершенно не интересны, — парировал генсек. Это, по всей видимости, стало последней каплей для президента. Он покинул компанию Хрущёва и отправился к своей стране. Схватив его за руку, он оттащил Джонса подальше от Совета. — Я не хочу, чтобы ты даже смотрел на него, Советский Союз! — возмутился Эйзенхауэр. — Пойдём, Америка, мы уезжаем. — Что? — тот сразу заметил замешательство остальных, кроме СССР, который лишь улыбнулся неизменной жуткой улыбкой. Таща к своей машине, президент жестом приказал ему сесть первым. Штаты вопросительно посмотрел на него, а затем увидел, что Британия тоже выбежал из здания, принял привычный наигранный облик и помахал ему. — Эй, не волнуйся, Англия, просто нужно отправиться на героическое задание. — Всё в порядке, сэр? — недоумевал Кёркленд, глядя на его президента. Человек не хотел ничего говорить об этом Англии или Америке, поэтому лишь вздохнул и покачал головой. — Нет, не совсем, — ответил он, повернулся к США и помрачнел: — Садись в машину, сынок. Альфред медленно кивнул и сделал, как сказали, надеясь, что президент скажет ему, что случилось. Но он этого не сделал. Он молчал. Он пока не знал наверняка, что и как ему нужно было сказать Америке. Ему потребовалось два года, чтобы рассказать ему о том, что его так напугало.

Москва, СССР. 23 октября 1956

— Господи, Элизабет. Пруссия вздрогнул при виде девушки. Он пытался предостеречь её, чтобы она этого не делала, но Венгрия всегда была такой упрямой девочкой, всегда считала, что она на одном уровне с мужчинами. Но это не так. — Не волнуйся, она усвоила урок, — буркнул Совет, глядя на брошенную на кровать страну. Повернувшись ко всем собравшимся в комнате, он улыбнулся. — Я уверен, что из-за её примера никто больше не посмеет бросить мне вызов, да? — Да, — пробормотали все в унисон. — Хорошо, а теперь извините меня, у меня есть дела поважнее, чем подавлять очередное восстание. С этими словами Иван ушёл, и Пруссия сразу оказался возле Элизабет. Её едва можно было узнать. И как, чёрт возьми, страна сотворила это с другой страной, тем более женщиной? — Лиз, Лиз! — вскрикнул Гилберт и взял её руку в свою. Та зашипела от боли, и он посмотрел вниз, заметив, что у неё сломаны оба запястья. Он убрал руки и нежно положил ладонь ей на щеку. У девушки распухла нижняя, окрасившаяся в фиолетовый, губа, один глаз был закрыт, кровоточил, а остальные конечности... Пруссак был так рад, что Союз не занялся отрубанием частей тела, иначе Хедервари была бы в ещё худшем состоянии, чем сейчас. — Если ты позволишь мне позаботиться о ней, я смогу помочь, — раздался голос сзади. Украина выглядела обеспокоенной и искренне хотела помочь, но Байльшмидт наоборот, взбесился. Он очень зол на них. — Отвали! Ты такая же, как он! Тебе всё равно! Ты хочешь быть здесь? Что ты за больная и извращённая страна? Нет, нет, ты такая же, как он, ты его сестра, так что ты такая же, как он! — Ты ошибаешься, — прошептала Екатерина, но Гилберт продолжал плевать ей в лицо. — Как? Ты вырастила его! Он такой из-за тебя! — Ты ошибаешься! — Черненко, наконец, встала на свою защиту. Остальные республики просто молча наблюдали. — Его забрали у меня, когда он был ещё совсем маленьким. Да, я встречалась с ним, но ненадолго, и моё влияние на него было минимальным. Я не... Я не знаю, как он дошёл до такого. Не знаю. Я сожалею о всей боли, через которую ты прошёл, и чтобы показать это, я хочу помочь ей. Пожалуйста, позволь мне. — Я просто хочу, чтобы вы ушли, — голос Пруссии дрожал, он заставил себя встать между Венгрией и другими, словно защищая её от опасности. — Прошу, оставьте нас в покое. Уходя, страны ничего не сказали. Вид Элизабет отвратителен, и они были в какой-то степени рады выйти из комнаты. Украина, однако, не спешила покидать их, и если бы не голос сестры, то, возможно, осталась бы. — Пусть страдают, — заговорила Беларусь, стоя в дверях. — Ты предложила свою помощь. Если они не хотят, забудь о них. Украинка казалась обиженной из-за отказа, но прислушалась к желанию Пруссии и оставила их в покое. Когда дверь закрылась, Байльшмидт прослезился. Он улыбнулся Венгрии, хотя она его не видела и не слышала. — Они ушли, Лиз, тебе больше не нужно бояться, — и провёл пальцами по волосам своего старого друга. Тут пруссак огляделся в поисках чего-нибудь, чтобы очистить её. Он нашёл небольшой таз и наполнил его тёплой водой, догадываясь, что венгерка не будет слишком рада тому, что её разденут, но ей необходимо смыть кровь с грязью и переодеться в чистую одежду. Он участвовал в тысячах сражений и сотнях войн, и если Гилберт умел что-то делать, так это перевязывать раны. Он нашёл бинт и перевязал сломанную конечность. Но подняв её руку, услышал крик. — Нет, нет, Лиз, успокойся, я должен, — шептал немец, нежно гладя её по голове. Она снова зарыдала, и он вместе с ней. Его лицо раскраснелось, а кулак врезался в поверхность матраса изношенной кровати. — Какого чёрта ты это сделала, Венгрия? Почему?! Слёзы, стекавшие по опухшим глазам Хедервари, разрывали сердце Пруссии. За что она заслужила эти страдания? Венгрия была хорошей девочкой и занималась своими делами, по крайней мере, так считал Байльшмидт. Её восстание застало его врасплох, и в мгновение ока СССР остановил её. Она попыталась сбежать, но он поймал её, нашёл и избил до неузнаваемости, и вот что ужаснуло Пруссию. Он пытался сохранять спокойствие, когда русский за волосы притащил её обратно в дом, но при виде её ему стало плохо, и, чтобы держать себя в руках, ему пришлось отвернуться, чтобы не видеть то, как этот изверг волок её вверх по лестнице к их комнатам. Пруссак смотрел на неё во все глаза, пока Иван не позвал в комнату все подконтрольные ему страны. Теперь он не мог перестать плакать. Но он счастлив, так счастлив, что именно он здесь, а не его брат. Да, Людвиг силён, но он знал, что тот сломается гораздо быстрее, чем он, и Гилберт радовался в кои-то веки, что выбрал Брагинского. Он не видел своего младшего брата с конца Второй мировой войны. Из информации, которую он смог собрать, он слышал об экономическом подъёме Германии, и был очень рад за него. Знание того, что Людвиг не голодает и не болеет, заставляло его гордиться тем, как быстро он выздоровел после войны. А Пруссия? Не очень. Он справлялся. Это всё, что он мог сказать любому, кто спрашивал; любому, кому было не всё равно. Не похоже, чтобы он мог честно сказать им, что живёт в Аду, что его избивают, — так русский утверждал своё доминирование. Недели, иногда месяцы без еды, а часто он наблюдал, как его друзья подвергаются насилию прямо на его глазах, и вынужден был наблюдать, иначе получит такое же наказание. Что бы кто-нибудь сделал, если бы узнал? Чёрт, они, наверное, уже знают. Но не могли ничего сделать для него. Никто не мог, даже Америка. С тем, как США «помогал» Азии, Гилберт не выйдет из дома Союза ещё в течение долгого времени. Но теперь, когда Венгрии стало так больно, Пруссия почувствовал, как в нём нарастает гнев. Часть его кипела из-за того, что Совет избил её до такой степени, другая же, что Элизабет настолько глупа и пыталась бросить вызов сверхдержаве, но большая часть его гнева была направлена на себя, за то, что он не встал на защиту Хедервари и спас её. Это он должен быть избит до смерти. Не она, не его старый друг. — Зачем, Лиз, зачем ты это сделала? — спросил пруссак, вытирая алые глаза от жгучих слёз. — Ты знала, что он тебя поймает, знала, что он с тобой сделает. Но ты все равно это сделала. Что с тобой не так? Он прижался лбом к матрасу, всхлипнул и вдруг услышал, как она что-то сказала. Но она всё ещё очень слаба. — Я... должна... попытаться. Пруссия вскинул голову. Один глаз, правый, не слишком пострадавший, был открыт, и слёзы горько текли вниз. Она смотрела в потолок. Распухшие губы дрожали, но они раскрылись, позволяя словам слетать с её уст. — Я... Я не могу... терпеть его, Гилберт... Я ненавижу, ненавижу... его. Венгрия начала горько плакать. Как он должен её утешить? Он не мог. Никто не мог. Это цена, которую они заплатили за проигрыш в войне. — Однажды, Лиз, однажды мы выберемся отсюда вместе, — Байльшмидт снова мягко коснулся её руки. — Лжец, — больно слышать это от Элизабет, но у Пруссии не было других слов, чтобы опровергнуть это. — Мы никогда... никогда не уйдём отсюда. Никогда. Немец почувствовал пустоту внутри. Казалось, то, что она сказала, было правдой. Что, несмотря ни на что, они будут здесь вечно. Всегда.

Вашингтон, США. 7 ноября 1956

— Что... Вы сказали? — Америка обомлел, его глаза расширились, челюсть отвисла. Ему показалось, что он неправильно расслышал слова президента, но это не так. Эйзенхауэр вздохнул и сплёл пальцы. Он не смотрел ему в глаза, и его заявление фактически вышло бормотанием. — Я сказал, что мы начинаем работу над несколькими бункерами. В основном для тебя, Америка. — Я не сбегу! — Альфред огорчённо откинулся назад. — Я не позволю ему забрать тебя, — президент хлопнул рукой по столу, заставляя страну замолчать. — Мы отстаём, Альфред, слишком отстаём. Это для того, чтобы остановить... страну, который придёт сюда и заберёт тебя у нас. На саммите его лидер сказал мне, что хочет тебя. Тебя, Альфред, тебя. Как ты думаешь, что ещё это значит? Нет, я не позволю им победить. Ты будешь в нашем списке приоритетов. — Это несправедливо, — прошипел Джонс, сжимая кулаки. — Я герой, а герои не сбегают. Это была просто глупая угроза, не более того. Все они лгут. США, заметив безразличие своего президента, сузил глаза и покачал головой. — Вы считаете меня неспособным защитить себя? — Против него? Да. Это ранило Штаты. Он быстро вдохнул, задержал дыхание и топнул ногой. — Вы... Вы... вот почему стратегическое командование ВВС начало круглосуточную разведку. Не говорите мне, что Вы напуганы спутником. — Чёрт возьми, Альфред, не смей вести себя так, будто ты ничего не понимаешь! — Эйзенхауэр указал на него пальцем. — Вы были близки с Маккарти, и теперь вся его паранойя на тебе. О чём ты только думаешь? Думаешь, что я коммунист, как и все остальные, на кого ты указал и поклялся своей жизнью, что это они? Думаешь, я пытаюсь предать тебя СССР? Уверен, ему бы это очень понравилось. Чёрт возьми, парень, я тебе не враг. Я беспокоюсь за тебя и хочу только защитить. — Вы не сможете меня спрятать. Не сейчас, когда я так вовлечен в этот мир. Ближний Восток находится на грани гражданских войн, а Азия... почти исчезла. Я не собираюсь даже приписывать это СССР. Это всё Китай, — наступило молчание. Америка опустил глаза и грустно улыбнулся. Босс удивлённо поднял бровь. — Почему мне кажется, что я единственный, кто борется с ними? Знаю, Англия пытается быть другом, но... Просто иногда мне всё равно, что он скажет... Вы думаете, что я не знаю, что будет со мной, если вторгнется СССР? Ха, я думаю об этом всё время, настолько, что могу видеть его повсюду, и это раздражает меня, — американец перевёл взгляд на президента, сидящего за столом, и нахмурился. — Если я спрячусь, он подумает, что победил. Если Вы запрёте меня где-нибудь под землёй, как я буду защищаться, когда он придёт? Вы должны дать мне окрепнуть. Вы должны позволить мне участвовать в гонках. Когда-то давно Иван сказал ему встретиться с врагами и продолжать расти и укрепляться, и поэтому Джонс собирался последовать его совету. Было бы лучше, если бы у него был лидер, который верил в него. Но взгляд его президента начинал пугать Альфреда, а после тех войн его было не так-то просто напугать. — Но я боюсь, Америка, — признался мужчина, глубоко вздохнув. США не сдастся. Не может. Он мог сделать больше, и знает это. Если его нынешний президент не верит в это, он найдёт следующего и убедится в его вере. Восемь дней спустя Америка стоял перед телевизором неподвижно, смотря, как генсек СССР злорадствует по поводу их ракетного превосходства. Уголки губ сверхдержавы дёрнулись вниз, и тут камера сфокусировалась на Союзе, который сидел рядом с Хрущёвым, похожим больше на гордого диктатора. — Да, если все думают, что я лгу, то я позволю Америке устроить стрельбу. Было бы весело, да, Америка? Иван глядел в камеру так, будто смотрел на Джонса. Больной ублюдок знал, что он смотрит, знал, что слушает, знал, что боится. Альфред взвизгнул, ударил кулаком по стеклу и снёс экран телевизора. Его не волновали провода, испепеляющие его кожу, или дым, поднимающийся вверх из коробки. Он разозлён и напуган. Он поклялся себе, что, по его мнению, Брагинский блефует, что держит не те карты, а в животе всё сжималось и падало в непроглядную пропасть. Американца чуть не стошнило от испуга, кипящего внутри него. Он заткнул рот и упал на кровать. Холодный пот покалывал его повсюду, и теперь он думал только об одном — нужен душ. Это он и сделал. Он провёл четыре часа в ванне, не обращая внимания, что вода уже давно остыла. Америка действительно чувствовал, что борется в этой Холодной войне в одиночку. Совет не смотрел на Англию, когда тот взорвал очередную ядерную бомбу. Он не улыбался камерам Китая, поскольку его армия расширялась, как и территория. Он не обращался ни к кому другому, нет, именно к Америке. Почему? Что Америка с ним сделал? Почему Иван такой злой? Почему, когда ему снились приятные сны, он появлялся в кошмарах США? Альфред ненавидел это и хотел держаться подальше от СССР. Он ненавидел даже посещение Аляски из-за того, насколько близок русский, а сейчас вопросы, возникающие на Ближнем Востоке, перемешались в мозгу так, что превратились в образ Совета. Совет. Совет. Советский Союз. Коммунисты. СССР. Коммунизм. Красные. Красные. Иван... — Иван, — выдохнул Америка, вылезая из ванны и проводя пальцами по мокрым волосам. — Просто отпусти меня. Только этого и хотел он. Хотел свободы, но за неё очень трудно бороться.

Москва, СССР. Июнь 1960

— Как продвигаются дела в Азии, Китай? Иван был так добр, что пригласил древнюю страну к себе на обед. Хрущёв хотел более близких отношений, и он боялся того, чего тот захочет после обеда. Да, ему очень нравился его новый вождь, но он такой придирчивый. Почти как Сталин, он был уверен, что эти двое были родственными душами. — Какое это имеет значение? Я справляюсь с этим, — Китай звонко задел вилкой тарелку. Он даже не смотрел на Брагинского, что возмущало его. — Имеет. Мне любопытно, — тон Союза стал более требовательным. Он вежливо положил столовое серебро рядом и оставил свою недоеденную еду в покое. — Ты же мне расскажешь, да? — Тебе плевать! — воскликнул китаец. Страна с громким звоном швырнул столовое серебро в свою тарелку, и громкое эхо разнеслось по всей тихой комнате. — Кто сказал этим странам, чтобы они восстали против европейцев? Я! Кто предлагает союзы, помощь и людские ресурсы? Я! Чьи люди умирают, чтобы помочь им вырваться из Западного мира? Мои! Ты ничего не делаешь, Союз. Но всё, о чём я слышу, это твоя и американская борьба. А где моя? Почему никто не видит, что это я сражаюсь, а не ты? — Я предлагаю достаточно помощи, — нахмурился Совет и выпрямился в кресле. — Оружие, разведка, танки, боеприпасы. Так ты тоже хочешь моей смерти? — Почему бы и нет? — скрестил руки на груди Яо. — Я всегда проигрываю, не ты. Особенно, когда восстания проваливаются, страдают именно мои люди, а всё, что ты делаешь, стараешься не потратиться. Несправедливо. Видит Бог, русский не собирался строить свою зловещую мину, но, видимо, так вышло. Глаза Вана расширились. — Но, Китай, у тебя же и так много людей. Совету стоило бы получше выбирать слова, но говорил он вполне очевидную правду. — Сволочь! — выкрикнул азиат, через стол схватил того за шарф и яростно встряхнул его. Иван засмеялся над этой глупой попыткой; Китай стал сильнее после Гражданской войны, но не до такой степени, чтобы навредить ему. Брагинский ухватился за туловище китайца и швырнул его на стол. Тот застонал и мысленно стал покрывать его самыми последними проклятиями. — Да ладно тебе, мы же друзья, да? Пора немедленно прекратить эту борьбу, — Союз наклонился над ним и погладил его щеку. Яо быстро ударил по его руке и отскочил, вырываясь из-под него. — Я знаю тебя, СССР. Тебе плевать, что со мной будет. Тебя не волнует, сколько людей я потеряю, сколько земли я должен уступить завоевателям, как ко мне относятся мои вожди... — лицо Китая покраснело от ярости, а всё тело заколотила мелкая дрожь. — Неправда, мы союзники, — заверил Иван. — Мой народ тебя ненавидит! Мне пришлось упасть на колени и умолять вождя принять твои условия, и единственная причина, по которой он это сделал, в том, что мы были одни! Я должен был догадаться, что ты предашь меня. Ты задумывал это с самого начала. — Ты расстраиваешь меня, — почти пропел Брагинский. Он никогда не принимал угрозы, особенно от так называемых союзников. По всей видимости, Китай бросал ему вызов, и потребовалось всё, чтобы Совет не засмеялся над его плохим проявлением доминирования. — Первая эмоция, которую я вызвал у тебя. Ну что ж, думал, я просто отвечу взаимностью на твою заботу о твоём государстве — а чёрта с два! Я властвую в Азии. Я распространяю коммунизм, и я побеждаю Америку! Русский нахмурился. Америка потерпит поражение от такой жалкой страны, как Китай. Нет никаких шансов. Альфред проигрывал из-за советской разведки, из-за советских генералов, которые давали чёртовы китайские боевые планы, из-за советских шпионов в США, которые противостояли Джонсу и запугивали его. Вот почему Яо не «выигрывал», так как всё это делал Союз. Никто не мог сказать иначе. — Что бы ты сделал в одиночку, Китай? — грозно спросил сверхдержав. — Без меня ты был бы никем, никем! Используй свои собственные технологии, своих агентов для сбора разведданных, давай. Используй всё китайское. Ты же знаешь, что будешь использовать только долбанные палки да камни. Тот похлопал глазами. Тем не менее, это не заставило его отступить. И если он не остановится в ближайшее время, то Брагинскому придётся применить силу. Ван ухмыльнулся, будто знал больше, чем Совет. — Ты жёстко играешь, но без толку. Когда ты в последний раз отправлял войска на войну? Это потому, что ты не хочешь ввязываться в войну с малышом Америкой? Почему? Кому какое дело, если ты это сделаешь? Взорвать весь мир, не так ли? Тупое оправдание, и все это знают! СССР стиснул зубы и крепко сжал его челюсть. Как отношение Китая к нему оставалось незамеченным так долго? Он дал ему всё, чтобы подняться в высшие ряды наций, и вот как он отплатил? — Я знаю, почему ты говоришь, но не играешь, — ты болен. Ты одержим им! Я видел, как ты постоянно смотрел на него во время Второй мировой, больше ни на кого. Ты смотрел на меня только тогда, когда Америка тоже смотрел. То, чего он хотел, ты хотел, чтобы он не смог этого получить. За что бы он ни был, ты всегда против. Ты как ребёнок, желающий получить внимание через жестокость. Ты шептал его имя во сне, пока держал меня. Ты не сможешь прожить без лекарств! Ты не хотел меня, никогда не хотел. Ты хотел его. Как долго? Мне всё равно. Но ты давно его хотел, и в ту же секунду, как он присоединяется к войне, ты посылаешь меня, меня, чтобы я разогнал их восстанием. Тебе это не нравится, потому что он отказывается смотреть на тебя, ненавидит тебя. Перестань играть в игры, Иван, просто иди и изнасилуй его. Это то, чего ты хочешь, верно? Тогда перестань вести себя так, будто у тебя есть какие-то моральные устои, когда дело касается его, и делай то, что должен для своих идеалов, для своего народа! Кулаки Брагинского сильно тряслись, а сам он стоял и принимал обвинения китайца. Не все из них правдивы, но большинство... Яо не мог знать Союза так хорошо, как думал. Азиат ухмылялся ему, ставя его в своё положение. — Хорошо, — кивнул Ван. — Если ты доволен тем, что видишь, ради Бога. Уверен, тебе понравится, как я покорю Азию, как поставлю Америку на колени, раздену его догола и трахну на сухую. Иван буквально вспыхнул от ярости, сдержанность уже летела к чертям. — Америка мой, ты..! — он-таки сорвался. Китай сощурился и улыбнулся ещё шире, будто ожидая этой реакции. — Значит, я прав. Конечно, прав, — китаец развернулся и пошёл к выходу, но перед самой дверью снова взглянул на Совета через плечо. — Не волнуйся, дружище, если хочешь, я его не заставлю. Уверен, тебе бы это не понравилось. Нет, я подожду, пока у него закончатся деньги, которыми он злорадствует, и тогда... — и поднёс палец к губам, словно задумываясь. — Тогда, когда он придёт ко мне просить денег, я буду милостив и дам ему достаточно, чтобы поддержать его и его экономику, но, конечно, мне понадобятся его услуги. Да, это хорошая мысль; он охотно отдаст себя мне из-за того, что я могу ему предложить, потому что он на то вынужден будет пойти. И ты всё равно останешься собой... просто наблюдая... жалкий. Китай ушёл. Брагинский не должен был позволять азиату говорить этого. Он должен был что-то сказать в ответ. Он Советский Союз. Он развил коммунизм и распространил его. Как Яо смеет думать, что он лучше? Если бы не СССР, Китай вновь стал бы рабом Англии и Франции, а также Америки. — А! — гаркнул русский и перевернул большой дубовый обеденный стол. Тот врезался в стену и разбил несколько светильников. Ему по барабану, насколько дорог этот предмет мебели, он уничтожил бы всё, если бы захотел. Он взбешён из-за слов и оскорблений Вана, но больше из-за того, что не постоял за себя. С каких это пор он стал таким слабаком? Сначала Северная Корея свернула ему кровь, теперь Китай? Кем эти страны себя возомнили? Иван устал стоять на месте. Если Яо хотел встретиться с ним лицом к лицу на войне, то он этого получит. Совет усмехнулся. Хотя, кажется, Китай уже вступил в войну, которая однажды разгорелась между СССР и Америкой. — Добро пожаловать в Холодную войну, Китай. Надеюсь, ты успеешь, — прошипел Брагинский, глядя в окно на сияющие звезды и на круглую, круглую Луну.

Вашингтон, США. 25 мая 1961

— На этот раз мы отправляемся на Луну, Альфред. Наконец-то. Америка повернулся к его новому президенту. Президенту, которого очень любил с момента его избрания в этом году. Он был общительным и не боялся позволить Джонсу участвовать в гонках. Ну просто человек, за которого он молился. На лице Альфреда было лишь легкое удивление, прежде чем он широко улыбнулся. — Серьёзно? Вы самый лучший! — он подбежал к мужчине и крепко обнял его. Президент засмеялся и похлопал его по спине, призывая ослабить хватку, чтобы тот ненароком не сломал несколько рёбер в следующую секунду. — Простите, — извинился страна и отпустил. — Что, прямо Луна, да? — Ага, — кивнув, ответил Кеннеди, и оба уставились на светящийся шар в ночном небе. — Но это только между нами, хорошо, Альфред? Сверхдержава ухмыльнулся. — Пусть Совет узнает. Он никак не сможет меня поймать. Не в этот раз. Вы ослабляете поводок, а я бегу на полной скорости. — Хорошо, именно этого я и хотел, — подмигнул ему президент и снова глянул на Луну. — Господи... Не могу дождаться, когда это увижу. Я знаю, ты не разочаруешь меня. — Я запишу всё на плёнку. Мы будем транслировать его по всему миру. Эй, могу я объявить Луну своей территорией? Кеннеди усмехнулся. — Не торопись, малыш. Я не знаю, как это отразится на всём мире. Ты не можешь просто так объявить её своей. Нам всем нужна Луна. — И что? — возмутился Америка, надув щёки и скрестив руки. — Это не помешает мне заявить о правах. Раздался очередной смешок, а потом наступила тишина. Штаты собирался завести ещё один разговор: босс всегда любил с ним разговаривать, но на этот раз он заговорил первым. — Америка, — обратился он, используя название страны, что означало что-то серьёзное. США уделял пристальное внимание тону президента, его жестам и движениям. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. — Что случилось, сэр? — вопросил американец с яркой улыбкой, которую президент любил наблюдать. В то время как предыдущий думал о том, чтобы спрятать Америку от мира, новый постоянно с гордостью демонстрировал его и убеждался, что вся планета запомнила точный контур его лица. — Я хочу, чтобы ты поехал в Европу и всё проверил, — начал Кеннеди. — Желательно в Германию. Альфред нахмурился при мысли об этой стране. В последнее время дела у него шли хорошо, но Джонс был так занят в Азии, помогая Южной Корее, что почти забыл о Германии. Англия и Франция внимательно следили за ним и держали его в курсе о его статусе. Раз ничего нового не произошло, то почему босс хочет отправить его туда? Кризисы закончатся и без вмешательства и присутствия Америки. — На этой неделе я еду в Вену... Я встречаюсь с мистером Хрущёвым, — сообщил Кеннеди. — Что? — США сделал шаг вперёд. — Тогда... позвольте мне пойти с Вами. Позвольте мне твёрдо стоять рядом, чтобы он мог видеть меня, как Вы и хотели. — Нет, — продолжал мужчина, повернувшись к своей стране и строго глядя на него. — Ты сделаешь, как сказано, и поедешь в Германию. — Но... Совет будет там. Я уверен в этом! — воскликнул Альфред. — Да, возможно. Он будет там, потому что думает, что там будешь ты. Я не доставлю ему удовольствия снова угрожать тебе. — Значит, ты тоже хочешь меня спрятать, — пробормотал Штаты, разочарованно опустив глаза. — Ты ошибаешься, — он оглянулся на босса, который ободряюще улыбнулся, но затем вздохнул и нахмурился. — Я отправляю тебя в Германию, потому что русские строят стену. — Стену? Где? — Прямо через Берлин. — Что?! — Америка прикусил губу, чтобы не выкрикнуть всё, что думал о коммунистах. Без дальнейших объяснений страна понимающе кивнул. — Собирай вещи, — приказал Кеннеди. — Да, сэр, — США отдал честь и ушёл с тяжёлым сердцем.

Вена, Австрия. 4 июня 1961

— Где Ваша прекрасная страна, господин Кеннеди? — спросил Хрущёв с легкой улыбкой, откинувшись на спинку стула, в то время как новый президент Америки продолжал сидеть прямо, как и СССР рядом с ним. — Спасибо за комплимент, мистер Хрущёв. Мы стараемся держать его как можно ухоженнее. Телевидение требует этого в наши дни, — пошутил Кеннеди. — Да уж, — усмехнулся Никита Сергеевич, но слишком быстро всё стихло. Президент знал, что тот хочет получить ответ на свой вопрос, он видел это в его требовательном взгляде. — Я поручил ему кое-какие дела. Он хороший мальчик, всегда делает то, что ему говорят, — вновь похвастался Кеннеди, будто Альфред его собственный ребёнок. На этот раз не было ни смеха, ни улыбки, одна тишина. Он не хотел, чтобы Джонс был здесь: он должен проверить состояние этой стены. Вряд ли они начали её строить, но явно готовятся к тому, чтобы США мог отметить ширину и пространство проекта, не беспокоясь о местонахождении Совета. Кеннеди смотрел на страну, которая фальшиво улыбалась ему. По крайней мере, он сейчас с ними и не искал Америку. Из того, что сказал ему предыдущий президент, СССР был одержим его страной до такой степени, что советский руководитель угрожал мистеру Эйзенхауэру отобрать Штаты у его собственного народа. У кого хватило наглости сделать это? Кто? Кеннеди, конечно, не отступит, как Эйзенхауэр. Он будет бороться за свою страну. — Ха, позор, — внезапно заговорил Брагинский, и Кеннеди заметил этот чёткий контраст между его голосом и детской ухмылкой. Эта ухмылка быстро исчезла, и Союз переключился с образа обманчивой невинности на опытного тирана прямо на глазах, его угрожающий взгляд соответствовал взгляду его генсека. — Страна среди простых людей — это совсем не весело. Какая-то пустая трата времени. Иван встал, извинился и покинул зал. Кеннеди пожалел, что тот не остался. Совета нужно было чем-то занять, чтобы он не думал об Америке, который теперь был ближе к его дому. Президент вздохнул в поражении от неудачной попытки удержать страну в разговоре. По крайней мере, он подтвердил обвинения Эйзенхауэра в интересах СССР, и это напугало Кеннеди. Он не знал, почему такая страна, как СССР, хочет заботиться о такой стране, как США, особенно о стране, находящейся в тихой войне с ним. Он чувствовал, что Эйзенхауэр тоже не всё понимал. Как и Никита Сергеевич, Кеннеди хотел отвести страну в сторону и поговорить с ним наедине, но он боялся, что у него не хватит ума для этого. У него было так много вопросов, что, возможно, он мог бы поговорить об этом с Хрущёвым и найти способ получить ответы.

Берлин, Германия. Середина октября 1961

— Приятно снова запачкать руки, а, Германия? — отметил Америка, наклонившись над Фольцвагеном, над которым в настоящее время работал немец, по локти возясь глубоко в двигателе автомобиля. Страна не реагировал на США, но сверхдержава продолжал: — Работа всегда помогает облегчить проблемы жизни, я прав? Опять же, Германия оставался спокойным и никак не реагировал. Альфред нахмурился и сделал то, что обычно делал, чтобы привлечь чьё-то внимание: сунул своё лицо в его поле зрения. Поддавшись вперёд, он посмотрел в лицо Людвигу, их глаза встретились на короткое мгновение. Тот отвернулся и подошёл к ящику с инструментами на рабочем столе возле машины. — Эй, я пытаюсь быть дружелюбным, — пожаловался Джонс, преследуя блондина. — Я просто хотел посмотреть, как у тебя дела. Самое меньшее, что ты мог сказать, это: «выздоравливаем, Америка» или «работы невпроворот благодаря бурно развивающейся экономике, Америка»! Хватит игнорировать меня. Но его продолжали игнорировать. Американец не хотел, чтобы ему ненароком прилетело, поэтому не настаивал на том, чтобы немец ответил. С тяжёлым вздохом Штаты поднял руки в воздух, мол, сдаюсь. Он мог, по крайней мере, сказать остальным, что попытался, так как они настаивали, чтобы он подошёл и поговорил с этим безмолвным роботом. Перед тем, как Альфред вышел из гаража, он повернулся к Германии. Его плечи опустились, а глаза на мгновение отвели взгляд. — Я знаю, что челюсть зажила. Можешь говорить, если хочешь, — Людвиг оставался неподвижным, опираясь на открытый ящик с инструментами, всё ещё находясь спиной к Джонсу. — Жаль, что ты не хочешь говорить со мной, но... Наверное, я уже привык к этому. Сверхдержава ушёл, не оглядываясь. Позже Байльшмидт повернётся к нему и будет глядеть вслед. Не то чтобы он не хотел разговаривать только с Америкой. Он никому не сказал ни слова: ни Англии, ни Франции... даже своему народу. Он общался через письма. Американец не знал, почему он молчал, и он не мог помочь, думая, что это из-за войны или ещё чего-то. Прогулка около сооружения стены изо дня в день не помогала. Америке не нравилось смотреть на это уродство. Шум также бесил Германию, но он не покидал своего гаража до тех пор, пока люди работали над ней, и когда наступала тишина, он выходил и возвращался домой. Альфред обычно ждал, когда рабочие уйдут со стены, а затем следовал за ФРГ домой, пытаясь разговорить его. Байльшмидт не отказывался впускать его в свой дом, не отказывал ему ни в еде, ни в питье, но отказывал в разговоре. Настолько, что он наслаждался звуком строительства. Они почти закончили, и когда закончат, США вернётся домой, потому что молчание сведет его с ума. В смысле, молчание немца. Вернувшись обратно в посольство, Америка встретил Англию и Францию. — Всё ещё не разговаривает? — выгнул бровь Артур, поставил чашку на блюдце и посмотрел на американца. Джонс открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого просто покачал головой. — Оставь его в покое, — посоветовал Бонфуа с дивана. — Он был таким и раньше, но пока он работает, он больше не начнёт войн. — По крайней мере, он мог бы сказать мне что-нибудь после всего, что я для него сделал, — пробормотал американец, снимая пальто и вешая его на вешалку. — Извини, что скажу это, парень, но Германия сделал всё это сам, — сообщил Кёркленд. — По всем правилам, он не обязан говорить «спасибо». — Я защищаю его от СССР, — напомнил Штаты, повысив голос. Британия обвинял его в том, что он ничего не делает для того, чтобы помочь Людвигу и его народу. — Да, мы все это делаем, — поправил Франция. — Нет, ты нет, — ответ удивил обоих. Альфред был торжественным и тихим, по большей части своего пребывания в Берлине, пытаясь заставить Германию заговорить, но при разговоре с Франциском и Артуром он оставался вежливым и, конечно же, надоедливым. На этот раз его тон резкий и обвиняющий. — Я тот, кто сталкивается на Востоке с СССР и его проклятыми партнёрами. Это я бьюсь против его выходок на Ближнем Востоке. Я тот, кто гоняется за ним к звездам. Я, и только один я. Вы, два осла, просто сидите и смотрите. Конечно, ты примешь мои ракеты, но что, если я скажу тебе стрелять? Что, если я скажу тебе бомбить Москву? Могу я рассчитывать, что ты пройдёшь через это? Вы мои друзья, не так ли? Почему, чёрт возьми, я не чувствую вашей поддержки за спиной?! — Успокойся, Америка, — англичанин выглядел довольно разозлённым обвинениями сверхдержавы. — Сейчас неподходящее время и место для таких разговоров. — Наоборот, подходящее, Англия. Вы, ребята, трясётесь при мысли о ядерной войне. Вы чёртовы трусы, — выразил тот, указывая на них обоих, смотрящих на него с широко раскрытыми родительскими глазами. — У меня есть товары, и я уверен, что смогу их доставить. — Что на тебя нашло? — Кёркленд даже не знал, куда вставить своё слово. — За все мои годы ты никогда не относился к кому-то так, как сейчас ко мне и Франции. — Ну, может, если вы двое начнёте вести себя как друзья, тогда я не буду так взбешён! — Джонс выглянул наружу. Указывая через плечо, он усмехнулся. — Людвиг ненавидит эту стену. Чёрт, а мне это нравится, — те двое ахнули, но он всё равно проигнорировал их тревожные взгляды. — Не пускает коммунистов, классная защита! Жаль, что я сам раньше до этого не додумался. — Это не... ты правда так думаешь? — Англия вылупил глаза. — Ты понимаешь, что Германия больше никогда не увидит своего брата — даже не взглянет. — А ты не думаешь, что я уже знаю? — пробурчал США. Это его биполярное отношение в последнее время это беспокоило его союзников. С тяжелым вздохом плечи Америки опустились, и он посмотрел вниз. Франциск и Артур увидели его таким, каким раньше не видели — усталым. — А что мне ещё оставалось делать? Начать войну с Союзом, чтобы снова объединить Германию и Пруссию? Они проиграли. Это их цена. — Теперь я понимаю, почему Германия не хочет с тобой разговаривать, — грустно вздохнул француз. — Что ты сказал? — зарычал Альфред. Тот поднял руку, извиняясь, но по выражению его лица он даже не сожалел об этом. Он просто покачал головой. — Моя точка зрения доказана, — фыркнул Бонфуа. — Бесчувственный ты, дорогой. Когда ты в последний раз заботился, по-настоящему заботился о том, что случилось с другой страной, кроме тебя? — О, ну, моё участие в Корейской войне и — что дальше, Вьетнамская война? — Ближний Восток, Тайвань. Что это было? Ничего? Неужели мне всё равно? — Ты заботился о том, чтобы спасти их от страданий или просто победить СССР? Америка отшатнулся назад, будто его ударили, и начал открывать рот, как выброшенная на берег рыба. Он взглянул на Англию. — Ты позволяешь ему обращаться со мной, как с разжигателем войны? Британец пожал плечами. — Не стоит тебя обижать, если ты не виноват. Штаты явно обиделся и скрипнул зубами. Кулаки задрожали. Он считал компанию ФРГ ужасной. Эти двое отвратительны. — Что... ты уже на его стороне? — Никто из нас никогда не говорил, что... — Заткнись, Англия! Он делает это нарочно, я знаю. Он... он забирает всех, кто мне дорог, и настраивает их против меня... как будто я плохой парень! Он даже делает это с вами двумя! — Ой, да брось. Ты параноик. Ты это знаешь? — Не был бы им, не будь я проклятой сверхдержавой! На моей стороне никого нет! — завопил Джонс. Как опытные родители, Англия и Франция оставались спокойными, чтобы позволить США охладить пыл. В конце концов он отошёл от своей паранойи, вызванной гневом, но его тотчас заменяла депрессия. — Неужели я настолько плох? — просипел американец; те двое переглянулись: спрашивает ли он их или себя? — Корея хотела, чтобы мы никогда не встречались... Вьетнам... Боже, она едва ли может писать мне письма, как её избивают её же правители из-за ненависти ко мне и за её привязанность... Ён Су... будет чудом, если он останется рядом со мной, зная, как опасно находиться дома. Германия даже не хочет со мной разговаривать. Америка опустил взгляд под ноги, создавалось ощущение, словно его снова разбили. Теперь Франция и Англия поняли, как беспокоится его сердце. Слова, сказанные им ранее, не имели никакого значения, но это единственный способ избавиться от назревших проблем. Конечно, неправильно с его стороны, и в их глазах он казался эгоистичным ребёнком, но после его вынужденного взросления это было понятно. Не приемлемо, но понятно. Через некоторое время, наблюдая, как Альфред жалеет себя, Кёркленд, наконец, не смог больше этого выносить и подошёл к нему. Приблизившись, он протянул руку и ухитрился положить руку на его плечо, рядом с шеей. Тот глянул на него грустными растерянными глазами. Всё, что мог сделать Артур, это дать ему совет. — Нелегко править миром, Альфред. У тебя всегда будет больше врагов, чем друзей — большинство из них объявятся союзниками. У тебя нет другого выбора, кроме как сжать и запереть своё сердце, чтобы тебе никогда не было больно. Штаты закусил губу, понимающе покачал головой и смутился. Он не хотел это принимать. Но Британия никогда не желал ему такой участи просто потому, что знал о противостоянии и особенно о разбитом сердце. — Что я ему такого сделал, Англия? Кёркленд печально вздохнул. Американцу нужно многому научиться, чтобы стать лидером мира. Верил ли Англия, что он сможет это сделать? Чёрт возьми, нет. Англия хотел, чтобы Джонс продержался еще несколько столетий, по крайней мере, тысячу лет рядом с ним. Он ребёнок по сравнению с остальным миром; слишком молод, чтобы воспринимать его всерьёз, но он единственная страна, оставшаяся, кроме СССР, с достаточной силой, чтобы бороться за титул. Артур знал так же хорошо, как Франция, Германия, Дания и остальные, что Америка должен быть на вершине, потому что если это будет не он, тогда Союз... Англичанин предпочёл бы не думать о мире под властью Союза. — Продолжай, парень, — подбадривал он. — Знай, что ничто из того, что СССР может сказать или сделать, не настроит меня против тебя. Удивив и Францию, и Англию, Альфред издал смешок. Кёркленд озадачился. — Прости, — улыбнулся сверхдержава. — Но это не важно, если ты отвернёшься меня. Я всё ещё могу надрать тебе зад от Лондона до Токио и обратно. — Ах ты, неблагодарный уродец! — Артур опять забрёл в свои воспоминания, начиная читать нотации и попрекать, как поддерживал молодую страну, как учил чистить зубы, как помогал в бою бесчисленное количество раз. Джонс просто смеялся, но Франциск невольно съёжился от этого звука. Ведь за этой, на первый взгляд, беззаботной и радующейся личиной скрыта глубокая боль, а британец, видимо, не замечал этого. Бонфуа искренне желал сделать для США больше, но не было столько сил. Штатам придётся быстро повзрослеть, чтобы противостоять всем этим вызовам. Если же нет, Франция увидит, как это случится с ним, как и со многими другими... Америка будет постепенно умирать до тех пор, пока не останется и следа его существования. Многие могущественные нации встретили свою кончину таким образом, и француз предрекал это не Альфреду, а СССР... Франциск понимал, что он сотрёт его с лица земли, и что со временем поймёт, почему Совет не решался раньше уничтожить конкуренцию. Это любопытно и страшно. Внезапные крики привлекли внимание спорящих Англию и Америку. Все трое сразу поняли, — это охранники. Джонс первым выбежал на улицу к стене, где восточно-германская гвардия остановила одного из его делегатов. — Эй! — выкрикнул страна, подходя ближе, дабы защитить своего дипломата. — Что, чёрт возьми, здесь происходит? Его человек рассказал ему о проблеме, и он сощурился на охрану. — У него есть пропуск, так что пусть проходит. Охранники разозлились присутствием и аурой Америки, но что-то ещё более пугающее держало их на месте. — Хорошо, ладно, значит, хотите поиграть. США прыгнул в машину своего дипломата, сел за руль и уехал. — Что он задумал на этот раз? — забеспокоился Артур. — Что-то плохое, — ответил Бонфуа и был прав. Альфред вернулся, только на этот раз с десятью танками и множеством войск, хорошо оснащённых, на случай вероятной битвы. — Америка! — закричал Кёркленд в сторону проезжающих мимо танков. — Что ты делаешь?! Но его не услышали. Франция же просто предложил Англии отступить и сбежать. Британия усмехнулся над его трусостью. — Я не оставлю его в таком состоянии! С этими словами он побежал за Джонсом и его танковой эскадрой. Крики и шум грузовиков и танков нарушали мысли Германии больше, чем строительный шум от стены. Он быстро вышел из гаража с пистолетом в руке и был замечен своими людьми. Они пришли и рассказали ему, что произошло. Немец понимающе кивнул, затем жестом предложил им рассредоточиться и занять позиции на случай, если ситуация примет худший оборот. К Людвигу подошёл Франция. Но сразу же вскинул руки вверх, развернулся на каблуках и поскорее удалился. Он не хотел участвовать в начале Третьей мировой войны. Германия сделал шаг вперёд и на этот раз оказался рядом с Англией. — Этот проклятый мальчишка собирается начать войну, — англичанин осуждающе скрестил руки, наблюдая за сценой перед ним, но ФРГ заметил у него пистолет в кобуре на ремне, поэтому он, возможно, поддержит Штаты, если всё правда войдёт из-под контроля. — Всё, чего хотел мистер Лайтнер, так это сходить на одну из ваших жалких опер, — объявил Альфред, наклоняясь к стволу танка, направленного на стену, где стояли стражники. Его улыбка превращалась во что-то вроде улыбки СССР. — У него уже куплены билеты, — продолжал он. — Верно, мистер Лайтнер? Американский дипломат побледнел, глядя на происходящее, и быстро кивнул, соглашаясь с тем, что говорил его страна. Джонс вздохнул и повернулся к людям, которые выглядели готовыми обоссаться от страха. — А теперь не могли бы вы дать парню насладиться оперой? — сладко пропел сверхдержава. Мужчины ничего не ответили. Глаза Америки сузились от гнева, улыбка мгновенно исчезла, и он хлопнул рукой по броне своего танка. — Я устал от того, что мне никто не отвечает! Что с вами такое, ребята? Не умеете говорить по-английски?! У мужчин хватило наглости покачать головами. Альфред усмехнулся. Он громко заржал, скатился на коленях, и вновь зашёлся в приступе смеха, который всё больше и больше пугал Англию и Германию, а также его людей. Американец неожиданно спрыгнул с танка и в мгновение ока напал на охранников, с силой надавив стволом пистолета на лоб ближайшего из них. Мужчина побледнел, и по потемневшим штанам можно было с уверенностью сказать, что его решимость исчезла. — Тогда какого хрена вы патрульные? — тихо пробормотал Джонс и сильнее прижал дуло пистолета. Он ухмыльнулся, когда остальные направили на него оружие. Будто оружие человека может причинить ему боль. Не сейчас, особенно не сейчас. — Потому что они очень хорошо говорят по-русски. Америка замер, как и все. Голос легко парил в воздухе, пока не обрушился на тех, кому он был знаком. — Чёрт возьми, нет, — ахнул Артур, застыв на месте. Людвиг быстро приблизился к США. Он добрался до передней части американского танка, повернул направо и увидел группу советских танков, напрямую несущихся по дороге. Он заметил, как Советский Союз шагнул через проход в стене. За ним шло приличное количество солдат с высоко поднятыми пушками, и все они были направлены на Альфреда. — Рад снова видеть тебя, Америка, — улыбнулся русский. Тот не двигался с минуту, убрал пистолет и грубо толкнул человека обратно к Совету. — Твои охранники — дети малые! СССР увернулся от этого мужчины и позволил своим людям поймать его. С игривой усмешкой он оглянулся на Джонса. — Тогда я прикажу их убрать. Американец вздохнул, вернулся к своему танку и прислонился к нему. Германия находился всего в шаге от него. — Так ты собираешься впустить моего парня или как? — Боюсь, я даже не знаю, в чём проблема, — невинно ответил Иван и жестом указал на две танковые эскадры. Америка втянул воздух сквозь зубы, чтобы успокоить натянутые нервы, встретил взгляд Брагинского и, не отрываясь, начал следить за ним. К всеобщему удивлению, Альфред был первым, кто разорвал контакт, и все задались вопросом: неужто Союз настолько могущественный и пугающий? — Они не пустили моего дипломата в Восточную Германию. У него есть пропуск, и вообще он хотел посмотреть пьесу. А вы, глупые охранники, не поняли его и не позволили ему пройти, — заявил США, сверкая линзами очков. — Это всё? Почему мы всегда должны целиться друг в друга, Фредди? — это милое прозвище всегда вызывало смех у Штатов, вот почему Иван использовал его так часто. Тёмно-русые брови американца нахмурились, а голубые глаза приняли оттенок мрачного и, можно даже сказать, угрожающего. — Не знаю, — саркастически ответил Джонс. — Почему ты всегда должен быть подонком? — Моя территория, мои правила. — Мой человек не причинит никакого вреда. — Зачем мне верить капиталисту на слово? Альфред усмехнулся, скрестив руки на груди и отвернувшись от страны, в надежде успокоить бурлящую кровь и подёргивание пальца на спусковом крючке. Он не держал в руках оружия, как и Союз, но их люди держали. Можно было бы приказать стрелять и сражаться, но нет, могла бы вспыхнуть война. — Ну же, Совет, ты ведь меня знаешь, — начал Америка, на этот раз его тон был помягче, и он приближался, используя игры разума, чтобы доказать свою точку зрения. СССР знал, что американец не хочет жертв, но вождь дал ему строгий приказ оставаться доминирующим — по крайней мере, на публике. Стиснув зубы в раздумье, Иван повернулся к своим людям и махнул им вниз. Штаты облегчённо выдохнул. Брагинский также не жаждал борьбы, но ему стоило сказать своим людям иначе, чтобы он не выглядел слабым и компрометирующим перед такими, как он. В одно мгновение настроение Америки изменилось. — Миллион раз «спасибо», СССР. Повернувшись, он дал команду «отставить», и даже Германия, который всё стоял около Джонса, опустил оружие. Спрыгнув с танка, США подошёл к Ивану, а его люди проводили американского дипломата через стену. Всё из-за спектакля, чёрт возьми, хоть бы это была хорошая опера. — Если ты не возражаешь, я бы хотел убедиться, — проговорил Альфред. Русский ничего не сказал, и его молчание означало одобрение, и Джонс встал рядом с его человеком, чтобы пройти через ворота. Вдруг он почувствовал, как кто-то дёрнул его за рукав. Обернувшись, Америка увидел Германию, его пальцы осторожно обхватили локоть, предупреждая. СССР тоже это заметил и прищурил глаза на немца. Альфред удивился, что Людвиг так смотрит на него, а тем более прикасается к нему. — Эй, всё будет хорошо, Германия. Плюс, Союз ничего не собирается делать. Я доверяю ему, — но это ложь, обе страны знали это. Но он старался звучать как можно более убедительно. — Правильно, СССР? — и повернулся к Брагинскому с ослепительной улыбкой, которая была такой же фальшивкой, как и его собственная. Прежде чем Иван ответил ему, их взгляды пересеклись, и СССР разозлился на наполненные недоверием и ненавистью глаза ФРГ. Будто он может содержать для него какую-то угрозу. Как оскорбительно. — Да, — нахмурился Иван и последовал за дипломатом. Он услышал, как Альфред пробормотал: — Подожди меня. Пройдя через стену и заслоняя западный вид, Совет резко толкнул сверхдержаву к толстой бетонной стене, где он и его люди окружили страну. Военные подняли оружие. Он, казалось, был ошеломлён, но быстро поняв, что к чему, сощурился на мужчин и их автоматы, а его недоброжелательная аура начала излучаться от него до такой степени, что солдаты стали колебаться. — Уходите, — приказал им Союз, не отрывая глаз от разъярённого американца, прижатого к стене своим телом. Русские не решились его расспрашивать и сделали то, что было велено. Улыбка Брагинского расширилась, и он наклонился ближе. Альфред откинулся назад, насколько позволяла стена. СССР вспомнил времена, когда Америка делал наоборот. — Я скучал по тебе на саммите, Фредди, — мягко пролепетал он, костяшкой указательного пальца лаская лицо мужчины. Тому, похоже, не нравились эти прикосновения, и он дёрнулся. — Не делай вид, будто я не замечаю твоих действий, — Совет даже не боялся, что кто-то подслушает за стеной из-за звука двигателей грузовиков и гусениц танков. Но Германия обладал хорошим слухом, и он просто не хотел сталкиваться с ним, если он вдруг перепрыгнет через стену и бросится на помощь к США. Хотя он побеждал его раньше и мог сделать это снова без особых усилий. — Попытка превратить Европу в маленькую Америку не удастся. Я этого не допущу. — Я уже говорил, СССР, что я не собираюсь этого делать, — заявил Джонс, вытянув шею и подняв подбородок в знак превосходства, которое Иван жаждал сломать. — Кроме того, почему тебя это волнует? Ты получил Восток, мы — Запад. Брагинский усмехнулся и наклонился ещё ближе. Теперь Штаты не мог вырваться, а его тревожный взгляд лишь возбуждал русского. — Ты должен знать, что я не могу довольствоваться только Востоком, — горячо выдохнул он, прижавшись губами к раковине уха Альфреда. — Мне нужно всё. Америка молчал, оттягивая голову назад, чтобы не столкнуться с пылающими аметистовыми глазами. Тут рука в перчатке потянулась к его щеке, но он снова увильнул, только рука последовала за ним, и присоединилась другая, прижимая голову, наклоняя её. — Всё, — прошептал Совет. Его пальцы неосознанно играли с концами золотых прядей. — Мой дом, наконец, достаточно большой, чтобы вместить все нации. Я дам вам еду, одежду, тепло, кровати, на которые можно положить пустые головы. Всё, что я прошу взамен — поклонение мира. Союз думал, что Альфред уже что-нибудь, да скажет в ответ. Обычно он всегда так делал, но сейчас молчал, глядя на него опасным взглядом, который нужно изменить. — Приглашение распространяется и на тебя, Фредди, — Иван потёрся кончиком носа о щеку американца. Тот зашевелился в его объятиях от такого жеста, но хватка усилилась. Должно быть, Джонс пытался быть вежливым. Он, конечно же, мог дать ему сколько угодно денег и бежать подальше, но Брагинский по-прежнему был в большинстве. — В моём доме есть место даже для капиталистической свиньи. Особенно в моей постели, согревая меня, когда я сплю и ищу тепло твоего тела, — он оставил поцелуй за ухом. — Я бы сделал тебя своим другом, если бы ты только соответствовал мне, — продолжал СССР, припадая к его шее. Он чувствовал, как стучит у губ пульс, и улыбнулся. — Мой генсек согласится на всё, что я пожелаю, хотя могу сказать, что ему не нравятся ты и твои идеалы, не говоря уже о моём народе, — мужчина поцеловал нижнюю часть подбородка Америки. — Но я помилую тебя и избавлю тебя от гибели, если только ты ответишь на мою доброту, примешь мои пути, ляжешь под меня. Иван воспринял это как знак продолжения. Его пальцы в перчатках танцевали по безупречному лицу американца, раздражающе скользили по очкам, норовясь коснуться этих прекрасных глаз. Большой палец потёр под нижней губой США, слегка приоткрыв рот. И Брагинский прижался губами к чужим. В то время как его первым приоритетом было соблазнение коммунизмом, воспоминания об их былой любви вспыхнули в сознании Союза. Давно забытые образы, которые больно даже просто вспоминать, танцевали перед его глазами. Они были вдвоем… в Ситке… в Тяньцзине… в Пекине. Их прикосновения, их поцелуи, их страсть — русский жаждал разжечь это пламя, даже если бы он кардинально поменял Америку. Жаждал, чтобы он был рядом. Ему нужно было удержать его… чтобы заняться с ним любовью. СССР больше не мог контролировать своё тело, вжимая Штаты в стену, а его язык проник между неподвижных губ и снова попробовал его после почти шестидесяти лет. Это не было похоже на то, как он соблазнял Китай, Северную Корею или Сирию. Нет, наоборот. Это Альфред соблазнял его, и Брагинский знал, что он должен уйти, пока не стало слишком поздно. Если бы это была какая-то игра, в которую играл США, то Иван встретил бы её с равным вызовом. Его колотящееся сердце вновь стучало о грудь. Вина этому Америка. Он даже не двигался и всё же так воздействовал на Совета. Что за свинья… прямо как капиталист. Ранний морозный ноябрьский ветер пробирался к их жаре. Внезапно Союз отшатнул голову назад и провёл ладонью по своим губам. Глаза сузились от крови на кожаных перчатках. Америка укусил его. Фиолетовый взгляд снова обратился к Альфреду, у которого были обнажены зубы, как у зверя. Кровь стекала на подбородок. Ревность его лидера, его людей… всё это обрушилось на страну, и он ударил блондина. Сбил его с ног. Сильные ладони обвили его тонкую шею, глубоко впиваясь ногтями, и до ушей Ивана вдруг донёсся хруст позвонков. После всего, что ему предложил СССР, он был отвергнут. Защита, место рядом с ним… Джонс не хотел всего этого. Ему предлагали больше, чем кому-либо другому, но, видимо, Брагинский недостаточно хорош для него и никогда таковым не был, не так ли? Американец остановил их от завершения их отношений. Теперь Совет понял, почему. — Думаешь, сможешь устоять передо мной, Америка?! — он безумно смотрел на него. Тот хрипел сквозь зубы, а его пальцы беспомощно пытались оттянуть неподвижные руки коммуниста вокруг горла. — Я — сверхдержава. Сильнее, чем ты! — русский сильно тряс Альфреда, наблюдая, с каким трудом открываются его глаза. — Смотри на меня! — потребовал он, сжимая сильнее. Это сработало. Страдальческие глаза Штатов встретились с его доминирующим взглядом. Если бы сто лет назад кто-нибудь сказал Ивану, что он так поступит с Джонсом, — задушит его, то он бы рассмеялся, если бы не убил осмелившегося обвинить его в том, что он сделает это с тем, кого любил всем сердцем. — Я выиграл, — прокричал Союз, а затем рассмеялся, как сумасшедший, как Америка. — У меня самое разрушительное оружие. Это была забавная игра, но я победитель, Америка. Он знал, что США чувствует его силу. Жалкая страна даже не мог оттащить руки от горла, настолько слаб. Его взгляд отклонился влево… на Западную сторону… где Германия. Нет, он не мог позвать его. СССР сильнее. Если американец и нуждался в защите, он должен смотреть только на него, умолять только о нём. — Смотри, что ты со мной делаешь, Америка! — тот снова сжал пальцы, заставив Альфреда вновь взглянуть на него. — Смотри на меня! Мужчина закрыл глаза и открыл рот, чтобы попытаться вдохнуть. Брагинский увидел в этом шанс. Наклонившись, он сунул язык в его рот, выпивая кровь, которую пролил. Совет рисковал страшной войной и знал, что победит. Штаты захлёбывался кровью, словно это яд. — Скажи что-нибудь, Америка, — приказал Иван и спросил себя, сколько времени потребуется стране, чтобы упасть в обморок. — Это ты во всём виноват. Что мне ещё остается делать? Мои люди ненавидят тебя и поэтому ненавидят мою привязанность к тебе. Скажи мне что-нибудь! Русский должен знать, что Америка чувствует то же самое. Что его любовь не угасла. Ему нужна была уверенность, чтобы подавить страх ненависти своего народа к нему. Он любил США. Всегда. Эта безупречная кожа, эти прекрасные глаза, эти светлые волосы — всё это соблазняло СССР, и что ужасало, но больше всего удовлетворяло его — желание убежать от коммунизма, от своих вождей, от своего народа. Альфред открыл глаза. Синий цвет контрастировал с красным в глазах из-за лопнувших сосудов. Он открыл рот и пошевелил губами. Сердце Брагинского перестало биться, так как страна каким-то образом умудрился заговорить, несмотря на своё состояние. — Да… как плохо для тебя. Внезапно Совет, сам того не заметив, отпустил мужчину. Тот упал на землю и закашлялся. Не говоря больше ни слова, Иван развернулся и ушёл прочь от ощущения острых осколков своего сердца. Он даже не оглянулся, а слёзы в глазах американца падали по той же причине, что и его собственные. Союз посмотрел на влагу на перчатках. Он не помнит, когда в последний раз плакал. Будет ли этот раз последним? Сколько раз это сердце могло разбиваться? Как Америка может быть так жесток к нему? Не важно. Всё, что было нужно, — расстояние, которое СССР должен был установить между собой и Альфредом. Насколько это возможно. Джонс резко выдохнул и попытался встать на ноги. Колени подкосились после нескольких попыток, но он заставил себя подняться, прислонившись к стене. Вдыхая холодный ноябрьский воздух, сверхдержава застегнул куртку, прикрыв пострадавшую шею. Пальцы дрожали, пытаясь просунуть пуговицы через петли, но в конце концов его воротник плотно прижался к коже. США выжидал время и просто стоял, чтобы восстановить силы. Он держался трясущимися руками и стоял в тени стены, ожидая, что его существо само успокоится. Сделав ещё один вдох, мужчина расслышал дрожь в голосе и снова вдохнул. Опять этот хрип. На этот раз хуже. Коснувшись губ, Штаты снял перчатки и обнаружил, что они мокрые, а позже понял, что плачет. — Нет, — резко прошипел он. — Нет, нет, нет, нет… нет… Повернув голову, Альфред посмотрел в том направлении, куда ушёл Совет. Вырывались всхлипы. Он хлопнул себя ладонью по губам, проклиная за слабость, за то, что постоянно пытался быть отвергнутым. Он знал, что в конце концов ему придётся встретиться со всеми, и либо сейчас, либо никогда. Америка простоял у стены добрых двадцать минут, а после вышел и помахал своим людям. Он ничего не сказал и просто улыбнулся. Англия мог расслабиться и подошёл к нему со скрещёнными на груди руками. — Ты в курсе, что напугал нас всех? Я… Я пойду приготовлю чай. С этими словами британец быстро удалился. Джонс выдохнул воздух, который задерживал. Он боялся, что Артур посмотрит на него и заметит его состояние. Альфред решил возвратиться к своим людям, следуя за танками к их гаражам, как его схватили за руку и резко развернули. Яростно распахнули куртку, и широко удивлённые, что-то подозревающие глаза взглянули на него. США нахмурился и вывернулся из объятий Германии, обернув куртку вокруг себя, скрывая синяки. — Что? — спросил он и съёжился от того, как ужасно звучал его голос. — Не похоже, чтобы тебе было что сказать. Американец быстро уловил глубокую озабоченность в лице Людвига, особенно в глазах. Странно было видеть, что Германии вдруг стало не всё равно, ведь до этого он был холоден с ним во время его визита. Штаты удивился, когда немец взял его за запястье и проводил к себе домой. Внутри он посадил Америку на стул и начал рыться в шкафах. Сверхдержава сидел, желая только уйти. Он устал. Эмоциональный стресс, нанесённый ему СССР, забрал у него все силы, и единственное, чего хотел мужчина, это спать. Но он ждал Германию, чем бы тот ни занимался. Страна вернулся к нему, держа в руке тюбик с мазью. Он снял крышку и положил её на стол рядом с собой, а затем медленно и осторожно наклонился вперёд. ФРГ внимательно следил за его движениями, но Штаты оставался неподвижным. Немец расстегнул его куртку и рубашку и спустил последнюю с плеч. Если бы Германия хотел дать ему медицинскую мазь, он мог бы просто отдать, а не обращаться с ним, как с фарфоровой куклой. Америке не нравилось это, потому что он чувствовал, что не заслуживает такого внимания, после всего, что с ним случилось. Выдавив немного на пальцы, Людвиг молча, как всегда, принялся протирать синяки. Они выглядели ужасно, Джонс мог судить об этом по искаженному лицу немца и был рад, что не видит их. Он не хотел знать, насколько был близок к перелому шеи. — Не говори остальным, — велел Альфред. Байльшмидт потирал другую сторону шеи и под челюстью, где болело больше всего. Тот зашипел, и он коснулся мягче, поднимаясь до скулы. Американец ахнул от прикосновения и дёрнулся назад. Да, Иван поразил его и там. Почему Англия не увидел этого? Германия заметил его дискомфорт и поспешил отвести руку от его щеки. После того, как всё закончилось, ФРГ закрутил крышку на тюбике и встал, чтобы вернуть его на место. Опять же, Альфред ненавидел тишину. — Не смей думать обо мне плохо, Германия, — заговорил Джонс. Немец повернулся к нему и заметил блеск в голубых глазах Америки и лёгкую дрожь нижней губы. — Я мог бы сразиться с ним, если бы захотел… я просто… А в глазах того ничего, кроме жалости к нему. Он слишком молод для статуса сверхдержавы и, взгляните на него, его чуть не прикончил тот, кто так его любил… тот, к которому, как подозревал Людвиг, у него ещё остались чувства. Наблюдая, как США трёт эти уродливые синяки, он хотел подойти и обнять его, но Альфред ранен, и ему нужно пространство. — Никому ничего не говори. Никому, — снова потребовал тот, и несколько слёз скатились по его щекам на деревянный пол. Немец молчал с конца войны, всё ещё зная, что Штаты упорствует прекратить это молчание. Германия медленно приблизился к сверхдержаве, наклонился и вытер его лицо, сняв очки. И вновь страна желал прикоснуться к нему, обнять, сказать, что ему нужно отстраняться от СССР. Русский собирался уничтожить его, и любая надежда, что Джонс может возродить свою мёртвую любовь, фальшива и полна лжи. Ивана и Альфреда больше не было. ФРГ мог это видеть, любой мог. Он также знал, что нет никакого способа, даже если Брагинскому до сих пор не плевать, чтобы их народ позволил им снова быть вместе. Они враги. Америка так молод и изолирован, что ему ещё предстоит увидеть холодное сердце СССР. Он был монстром, убийцей, сумасшедшим и лжецом. Но США слишком слеп. Теперь он ушёл и снова поранился, а Германия ничего не мог сказать. Ну, он мог бы, но сейчас не время. Штаты ухватился за штанину Людвига, цепляясь за неё, словно рыдающий ребёнок. Это всё, что он сделал. Он не тянул и не отталкивал, а просто плакал, хотя изо всех сил пытался держать все слёзы в себе, и эта попытка с треском провалилась. Немец стоял молча, и его присутствие успокаивало Америку. Он знал, что этого недостаточно, но с этого момента всё должно было закончиться. Джонсу нужен был молчаливый друг, а не страстный любовник, и всё, чего хотел американец, Германия дал бы ему, если бы тот перестал плакать и опять улыбнулся. Эту улыбку он не видел с начала войны. Все остальные были фальшивыми, и самая красивая улыбка, которую он когда-либо видел, была адресована не ему, а Ивану, после Боксёрского восстания. Но Людвигу нужна эта улыбка, чтобы знать, что США счастлив. Будучи сверхдержавой, Америка не улыбнётся. Не до тех пор, пока у него есть конкуренция и те, кто стремятся его уничтожить. Нет, Германия верил в него, понимая, что другие не верят. Он помогал ему в трудную минуту и заботился о нём. Нелегко противостоять СССР, и Байльшмидт знал это, так как уже пытался когда-то. Но Штаты сделал это, и ему придётся сделать это снова. Он просто хотел перестать причинять себе боль. Потому что, когда ему было больно, от этого страдали и другие. Немец страдал при виде слёз Альфреда, он точно знал, что Англия схватит инфаркт, если увидит его таким. Австралия — этот парень так любил Америку и будет опустошён его нынешним видом. Канада был бы не в восторге, увидев США таким беспечным. Между ними ничего не было, и Германия был рад этому, потому что любить его — лучшее, что с ним когда-либо случалось, и это помогло ему быстрее выйти из депрессии. Если бы такой человек просто исчез, то он забрал бы с собой все улыбки в мире, Людвиг был в этом уверен. В глубине души он осознавал, что Джонс — воплощение счастья, и когда он плакал, то же делал и мир. Прямо сейчас шёл дождь.

Москва, СССР. Март 1962

— Как ты себя чувствуешь сегодня, Лиз? — спросил Пруссия, входя в комнату с вазой, полной тюльпанов. — Я принёс твои любимые цветы, — он поставил их на подоконник рядом с тем местом, где сидела девушка в кресле-качалке, не говоря ни слова. — Так ты дочитала ту книгу, которую я тебе одолжил? — посмотрев на её колени, Гилберт вздохнул. — Нет? Ну, ничего, я подожду, пока ты закончишь. Не реагирует, как обычно. Пруссак сел на край кровати. Ничего из того, что он говорил или делал, не работало. Просто с тех пор она изменилась... из-за СССР... Просидев в тишине примерно два часа, Пруссия сжал волосы и вскочил на ноги. — Лиз, ты должна выбраться из этого омута. Если мы здесь надолго, то можем извлечь из этого максимум пользы. Жить как... как зомби не поможет быстро протянуть время. Опять ничего. Казалось, в эти дни, как и в последнее время, Гилберт вступит с ней в тот же спор. Это становилось утомительным. — Как она себя чувствует? — он увидел робко вошедшего Латвию. — Мисс Венгрия, Вы в порядке? Если она не разговаривала с Пруссией, то не разговаривала и с остальными сателлитами СССР. — Нет, нет, — ответил Байльшмидт. — Но я уверен, в будущем она оценит визит. Тут появился Литва. — Ох, я как раз думал найти тебя здесь, Пруссия. Вот, держи. Прибалтийская страна протянул немцу лист бумаги, — карта дома. Некоторые комнаты были окрашены, и пруссак поднял брови. — Здесь разбились лампы. Россия хочет, чтобы их поменяли, — сообщил Литва. — Одна в его кабинете. Пожалуйста, будьте осторожны. Он в плохом настроении последнее время. — Верно, — вздохнул тот. Иван думал, что его «Царь-бомба» заставит его сиять от гордости, но это не так. После этого исторического события он просто заперся в своей комнате и пил, пока не потерял сознание. Гилберт жалел Литву, которому предстояло тогда разбудить его, и после этого бедная страна отправилась со сломанным запястьем к медсестре. — Если хотите, я могу присмотреть за ней, — предложил Латвия. — Спасибо, малыш, — одобрительно кивнул Пруссия, встал и пошёл искать инструменты. Теперь пруссак знал русский, правда, не очень хорошо и, очевидно, больше любил говорить по-немецки, но кто ещё, кроме него, говорил по-немецки? Тем не менее, он отказался говорить на нём, если это не обязательно; Брагинский, тыча пистолетом в его голову, приучал отвечать ему «да», а не «ja». Он прекрасно это понимал и поэтому пришёл в ужас, подслушав тихий разговор советского руководителя с несколькими членами Кабинета министров, чиня светильник. — Даже после всего этого его невозможно переубедить, — сказал Хрущёв, и говорил он о Союзе. Пруссии нравились сплетни о нём, но в таком месте, как это, если бы СССР поймал его на распространении слухов, будь они хоть правдой, его бы заставили принять ванну в химических отходах. Да, он виновен по всем пунктам. Но просто не мог сдвинуться с места. — Слышали, что случилось у стены? Сначала он мне ничего не рассказывал, но позже я узнал об этом только благодаря его пьяным исповедям. Там он столкнулся с Америкой. — Америка? Так скоро? — Да. Он был разочарован его отсутствием на встрече и отправился на его поиски. Через несколько месяцев он нашёл его в Берлине, — хмыкнул генсек. — Что-то пошло не так. Очевидно, СССР сделал предложение Америке. — Для этого ещё слишком рано! У этой нации много влияния и много могущественных союзников. — Знаю, знаю, — согласился Хрущёв. — Поверьте, я его тоже ругал. Но он сказал, что ему отказали. Он выглядел жалко. Это нужно было видеть. — Не важно, эта страна не стоит беспокойства или усилий Союза, — проговорил какой-то министр. — Он больше никого не примет, — со вздохом произнёс Никита Сергеевич. — Китай, Боже, даже не заставляй меня начинать говорить о нём. Отсутствие заботы Совета вынудило его уйти. — По-видимому, чрезмерная забота также может отстранить от себя. — Да, похоже на то. СССР повезло, что Третья мировая война не началась из-за того, что он сделал. Он сказал, что ранил его физически. Но вы же знаете Ивана. — Да-да. — Но его проблема в том, что он не отпускает, — рассуждал Хрущёв. — Я поддерживал его в завоевании и захвате, но теперь, после стольких неприятностей, я предпочёл бы, чтобы он перенёс свою привязанность на кого-нибудь другого. Это обуза, Брагинский честно не знает, что чувствовать. — Так я слышал на протяжении всей истории. — Но он меня не послушает. Он всё хочет Америку. Говорит, что не позволит никому взять его, потому что он был обещан ему. Но потом расстроился из-за отказа, поэтому я сказал ему, что когда он увидит его в следующий раз, необходимо изнасиловать его. Вот так просто, ложь отвлечёт СССР от него. Пруссия уронил отвёртку. Люди хмуро обернулись. — Ты что-то разбил? — требовательно спросил Хрущёв, сощурившись на немца. Несмотря на то, что Гилберт узнал, что у Союза есть старик-марионетка — в какой-то степени — он, однако, был полон решимости установить своё господство над подчинёнными странами блока. — Найн... То есть, нет. Просто выпало из рук, простите. — Поторопись, чёртов немец! — Да, сэр. Пруссия поспешил закончить работу и перейти в другие комнаты. Стоя около кабинета Ивана, он замер. Понимая, что Совет и Америка мерились силами уже тридцать лет, пруссак гордился тем, что Альфред чертовски хорошо справляется с Брагинским, но теперь... он знал, что если начнётся настоящая официальная война, Союз может убить Джонса. Пруссия верил в Америку, но не думал, что тот долго продержится против мощи СССР, особенно после «Царь-бомбы». Но услышав, что Иван не намерен уничтожать США, как считалось ранее, Гилберт растерялся. Не то чтобы у него было право голоса в этом вопросе, но после того, как он увидел, что Совет сделал с Венгрией... Штатам было бы куда хуже, если эта безумная нация так привязана к нему. Пруссия неторопливо вошёл в кабинет. К его удивлению, русский сидел за столом, заполняя бумаги, и ничего ему не сказал, лишь указал ему на разбитый настенный светильник. Пруссак тут же приступил к работе. Слишком тихо. Байльшмидт слышал тиканье стрелок часов в такт биения собственного сердца. Время от времени СССР пролистывал документы или получше устраивался в своём месте. Пруссия не мог сосредоточиться и в итоге перерезал не тот провод. Со вздохом немец вытащил из сумки новый. Он продолжал думать об улыбающемся маленьком Америке и о том, что он никогда больше не улыбнется, если Союзу будет позволено иметь с ним дело. Однажды ему казалось так же, во время его войны за независимость. Пруссия вспомнил его лицо и почувствовал такое облегчение, что с души исчезла горечь, и он снова научился улыбаться. Взглянув в сторону Ивана, пруссак заметил, что тот не двигается. Он подписал несколько документов, но в остальном не изменился. В любом случае, кто он такой, чтобы вершить чьи-то судьбы? Америка ничего ему не сделал, и чего Совет от него хочет? Разве он не доволен всеми, что имеет сейчас? Альфред защищал Запад, и если он падёт, то Германия... Пруссия покачал головой. Зная, что Брагинский может сделать со страной Нового Света в ближайшем будущем, Пруссия не хотел думать о том, что произойдёт с Людвигом, если он также попадёт под власть сумасшедшего коммуниста. Образы мира — мира Союза, плясали в голове Гилберта, где дом СССР переполнен скорбящими странами в цепях. Германия... Пруссак представлял его, сидящим в темнице из-за ненависти Брагинского к нему... голодный... голый... замученный. А потом появился Америка. Сверхдержава, которая изо всех сил пыталась остановить мировое господство Совета, сломлена. Слёзы стекали по его лицу в желании самоубийства, а его тащили в комнату Ивана, где его... нет... Альфред не может быть в таком мире. Он просто не был рождён для подчинения, но СССР не мог этого видеть. — Ты не можешь этого сделать! Это Пруссия сказал? Русский посмотрел на него с лёгким удивлением, но оно быстро перешло в раздражение. И если он раздражён, то Гилберт и остальные члены семьи подверглись пыткам. Пруссак сглотнул и открыл рот, чтобы извиниться и сказать, что просто разговаривает сам с собой, но слова вырывались сами по себе. Он крепко сжал отвертку и кричал, требуя от Ивана... — Не с Альфредом. Ты не можешь забрать его! Тот вскинул брови. Откинувшись на спинку стула, он улыбнулся, над ним повисла недобрая аура. — Ты пытаешься мной командовать, Пруссия? Как глупо, — достав бутылку водки, Совет налил себе стакан вместо того, чтобы пить с горла. — У тебя есть мы — есть Восток. Оставь Запад в покое! — умолял Пруссия. — Ах, ты, должно быть, подслушал разговор с моими лидерами. Как подло с твоей стороны, — усмехнулся Брагинский, взял стакан спиртного и через секунду налил ещё. После третьего стакана он нахмурился. — Я очень сильная страна. Что ещё мне делать со всей этой мощью, если не стремиться ко всей планете? Если ты беспокоишься за своего слабого беззащитного младшего брата, тогда тебе не стоит бояться. У меня нет к нему интереса, я оставлю его в покое, если он приедет сюда жить и не будет сопротивляться. Но дорогой Америка... Его благополучие не должно тебя беспокоить. Он не твоя семья. — Он был практически усыновлен в девятнадцатом веке, — пояснил Байльшмидт. — Он такой же немец, как я или Германия. — Это очень плохо, — Союз взял рюмку, прокрутил на пальцах, отбросил в сторону и прижал горлышко бутылки к губам. — Такая уродливая раса. Но не волнуйся, твоя плохая кровь не сделала Америку менее красивым. — Ты больной! — Пруссия напрашивался на избиения, но сейчас ему было всё равно. Ему нужно, чтобы его хотя бы услышали. — Никто из вас не понимает, что Альфред умрёт в неволе. — Ты считаешь меня неспособным заботиться о нём? — Нет, — твердо и убежденно заявил Гилберт. — Я говорю, что ты убьёшь его, если победишь. Иван поднялся со стула, обошёл вокруг стола, остановился перед Пруссией и угрожающе наклонился над ним. — Меня раздражает, когда другие говорят мне, что я могу или не могу сделать с моим обещанным, — мрачно прорычал он, сощурившись. — Он мой. Все мои годы ожидания были бы напрасны, если бы я сам убил его. Ты не слишком хорошо меня знаешь. Я способен любить Альфреда, и когда он переедет сюда, ты это увидишь. — Он не подчинится, — настаивал немец. Ударять в грудь СССР сродни смертному приговору. — Тогда я заставлю его. Пруссак поёжился. Изнасиловать... как пытался Германия. — Ты не можешь заставить его что-то сделать. Англия пытался. Русский засмеялся. Скрестив руки на груди, он отступил назад и прислонился к столу. — Этот дурак не шибко-то и старался. — Да, — медленно кивнул Байльшмидт, но Брагинский отказался принять его слова. — Восемь лет — это слишком мало, чтобы сдаваться, — сказал тот, вспоминая Американскую революцию. — Он изнасиловал его! Глаза Совета расширились, а губы слегка приоткрылись. Он, мягко выражаясь, удивился. США никому не говорил, Артур никому не говорил. Гилберт подозревал, что Франция знает, но даже Канада не знал. Сам Пруссия и не узнал бы, если бы не был с Америкой, когда на того нахлынули эмоции. Пруссак всё ещё помнил эти горькие слезы и ненависть в голосе Альфреда. Они сидели в палатке, он поздравлял юнца с первой победой над Британией после его энергичной подготовки. — Эй, Альфред, успокойся, ты же выиграл! Почему бы тебе не отпраздновать с парнями? — спросил Гилберт, наблюдая за юношей, который чистил мушкет, а затем принялся наполнять пороховые мешки. — Это всего лишь одна битва. Война не закончилась, будет ещё больше, — отрезал Джонс, поднимая оружие и осматривая его после полировки. — Я не думал, что мои тренировки превратят тебя в закаленного в боях воина за ночь, — пошутил немец, но его смех утих, когда он посмотрел на юношу. — Официальная форма уже в пути? — Да... — ответил Байльшмидт и положил руку на его плечо. — Слушай, к чему такая спешка? Пока у тебя всё хорошо получается. Наступила тишина. Вдруг Альфред скинул его ладонь с себя. — Мой отец... Англия... он всегда был рядом со мной. Конечно, не лично, время от времени, но я знал, что он пытается сделать мир более безопасным местом для меня — по крайней мере, это то, что он всегда говорил мне. Он всегда держал меня за руку, слушал меня и защищал. Он ни разу не сказал мне ничего плохого... Америка смотрел вниз. Его плечи резко опустились. — Он... впервые ударил меня в 1770 году. После этого... всё пошло под откос. — Поверь мне, когда я говорю, что слухи быстро распространяются по Европе. Мы всё слышали о беде Англии с его драгоценной маленькой колонией. Забавно, что он разозлился из-за тебя. Но это неслыханно; колония отделилась от своей родительской страны. Я знал, что Англия — жадный ублюдок, но действительно ли налоги довели тебя до крайности? Я имею в виду, да ладно, у тебя куча ресурсов вокруг, и твоя торговля очень желательна у других стран. Пруссия затих, ожидая ответа, но Джонс молчал. Костяшки его пальцев побелели от того, как сильно он сжимал оружие. Вскоре Пруссия ахнул, увидев, что ствол прогибается под неестественной силой юноши. — Ах, Альфред? — он пытался предупредить его о состоянии ружья, но тот, качая головой, заставил замолчать. — Он перестал быть моим отцом в 1775 году! Америка стиснул зубы; щёлкнул ствол мушкета. Пруссак задрожал при виде слёз в глазах юноши, а его лицо начало краснеть от гнева. Он был весьма встревожен этим зрелищем. — Ни один отец не делает так со своим собственным ребёнком! Нет! — Что он сделал?.. Американец склонил голову, и его брови сошлись вместе. Эмоции выходили из-под контроля. Немец оказался свидетелем его нестабильной стороны. — Я могу вынести разлуку... Могу терпеть его дурацкие налоги... Могу противостоять его ударам, но не могу... что он со мной сделал... Пруссия отреагировал быстро и прыгнул к нему, когда он начал открыто рыдать. Альфред прикрыл рот после того, как стали капать слезы, стараясь заглушить обрывистые вздохи. То, что Гилберт увидел в его бездонных голубых глазах, было нескончаемым ужасом. — Он убил их! — вскрикнул Джонс, уронив мушкет и отчаянно вцепившись в пальто немца. Альбинос слышал, как рвутся швы, но его не столько волновала ткань, сколько психическое состояние Америки. — Он взял меня прямо там... на траве... среди мёртвых! Он сказал, что это последнее средство вернуть меня под свой контроль! Господи! Байльшмидт шокировался, переварив эти бессвязные предложения. Англия изнасиловал собственного сына! Без лишних слов он обнял юношу и позволил его слезам намочить его форму, обхватить себя руками и цепляться до хруста в костях. У Пруссии был брат, поэтому он знал кое-что об утешении младших, но больше всего его удивила способность Альфреда нанести ответный удар даже после того, как что-то настолько унизительное и разрушительное должно было сделать его неподвижным. Ни у одной страны нет сил бороться против другой, которая её изнасиловала... за исключением... — Эй, эй, всё в порядке. Успокойся. Это больше не повторится, слышишь? — пруссак взял его лицо в руки и начал вытирать слёзы. — Ты нечто особенное, Америка. Немногие страны могут продолжать после такого... но ты это сделал. Ты сильный, и мир скоро это увидит. Тогда покажи свою силу, избей их до полусмерти, если придётся, чтобы они больше никогда не думали так с тобой поступать, — и он настоял, чтобы блондин кивнул. — Твой старший брат Гилберт всегда будет защищать тебя. Ты можешь на это рассчитывать! Джонс хмыкнул, держа голову на груди немца. — Пожалуйста, никому не говори. — Я не буду, обещаю, — пролепетал Байльшмидт, потирая спину юноши. — Спасибо, — пробормотал тот. Оборона молодой колонии была ослаблена, и он опирался на Пруссию, как на близкого друга. Близкий друг? Да, Пруссии понравилась эта идея, но сначала ему нужно поговорить со своим королем о создании охраны для мальчика со шрамами. Гилберта вытащили из прошлого, и он моргнул, вспомнив, что противостоит Совету. «Альфред, прости меня. Я сказал ему, но что ещё ты хотел, чтобы я сделал прямо сейчас? Они должны понять, кто ты такой». Он однажды чуть не рассказал это Германии, но было слишком поздно. — Он как Карфаген, — медленно начал Пруссия. — Он не хотел уступать Риму, поэтому был убит. Ты знаешь, что этими странами нельзя управлять. Они либо быстро погибают, либо исчезают в плену, умирая. Они яростно мстят завоевателям... так же, как и Англии... как и Германии. Тут Гилберт прикусил язык. Ему не следовало этого говорить. Но он чувствовал, что должен напомнить СССР о грубой силе Америки в отместку за изнасилование или попытку изнасилования. — Германия? — глаза Ивана потемнели, и он схватил его за воротник рубашки и поднял над землёй. — Что с ним сделал твой брат?! — сильная встряска вырвала из лёгких Пруссии вздох, и он поперхнулся от своих слов. Брагинский ждал ответа и не предлагал ему никаких оснований. — Ничего, клянусь, ничего! Я пытался его остановить... чтобы заставить его слушать... так же, как и ты, но... но Америка сломал... это он сломал челюсть Людвига! — Когда это произошло? — Де-декабрь 1944-ого! — ответил Пруссия и полетел на пол. Русский, наконец, всё понял. «Еще в 1781 году... когда я дотронулся... он ударил меня. И потом, когда Англия посетил его, на его лице был страх. Этот ублюдок! Отвратительно, грязно, чёртов колдун! Он заплатит за это!» Союза не волнует, если это станет столетием ужасных преступлений, Британия будет платить за девственность Альфреда. Это принадлежало Ивану, как и обещал Генерал Мороз. Глядя на кашляющего немца, Совет подумал о Германии, особенно после того, что сказал Пруссия, что он пытался сделать с обещанным Брагинскому. Перебирая воспоминания о войне и о тех немногих случаях, когда он видел молодую нацию, внезапно Иван вспомнил об отчаянном нападении Третьего Рейха, и об огромных потерях, понесённых США. Он думал, что Альфред просто травмирован. Это был первый раз, когда его так вовлекли в крупный конфликт. Но, вспомнив его разговор с Англией, Совет понял, что Артур имел в виду попытку изнасилования. Почему СССР не узнал раньше? Как смеет этот британец уговаривать Америку утешить его, если он сам причинил ему боль? Внутри закипела кровь, и кулаки сжались так сильно, что кожаная ткань его перчаток начала издавать мягкий хрустящий звук. Глядя на Пруссию, у которого перехватило дыхание, он осознал, что альбинос прав, что такие страны, как Штаты, не могут поддерживать жизнь без свободы или правления. Джонс будет бороться с его неизбежным захватом, и, возможно, умрёт от захвата. — Убирайся, — приказал Союз и сел обратно за стол с мрачным выражением лица. — Обещай мне, что оставишь его в покое, — умолял пруссак. — Ты хочешь, чтобы я поставил твоего брата на место Америки? — русский не намеревался этого делать, но наслаждался видом бледного лица Пруссии более чем регулярно. — Я не собираюсь давать таких обещаний. А теперь убирайся с глаз моих! Гилберт придержал язык, как хороший мальчик, и ушёл. Чёртов свет даже не починил. Совет вздохнул в отчаянии и опрокинул всё с поверхности стола на пол. Как СССР мог не знать о предрасположенности Америки? Даже в юном возрасте он открыл это. Он был обречён либо на смерть, либо на власть. В отличие от Брагинского и многих других стран, они выживали в плену. Некоторые процветали, но даже если этого не случалось, они ещё кичились в живых. Иван через многое прошёл и добрался до вершины. Он знал, что если не справится, то сможет снова подняться. И главный вопрос: рискнёт ли Союз завоевать Альфреда и поработить его, чтобы увидеть, выживет ли он в плену, или убить, избавив его и себя от страданий? Возможно, Пруссия ошибался. Возможно, Америка может пострадать и выжить. У других стран получалось, почему у него нет? Русский засмеялся, словно сумасшедший. Он должен был догадаться. В конце концов, Генерал Мороз так и не сказал, хватит ли у него сил и настроя сопротивляться ему. Старый призрак заплатил бы за этот разрыв между ним и его возлюбленным в свое время. Конечно, после того, как Совет придумал бы способ удержать США от смерти. Потому что он бы сделал это, если бы Брагинский завоевал весь мир, поклявшись своему вождю и своему народу. А СССР по-прежнему не собирался отказываться от этой цели. ______________________________________________________________________________________ Исторические заметки: В 1956 году венгры восстали против советского правительства, но потерпели неудачу. В 1957 году, 7 ноября: заключительный доклад специального комитета, призванного президентом Дуайтом Д. Эйзенхауэром для обзора оборонной готовности страны, указывает, что Соединённые Штаты значительно отстают от Советов в ракетном потенциале, и настоятельно призывает к кампании по строительству убежищ от радиоактивных осадков для защиты американских граждан. И спустя восемь дней, 15 ноября советский лидер Никита Хрущев заявляет о ракетном превосходстве над США и бросает вызов Америке на ракетный «поединок», чтобы подтвердить свои слова. Кроме того, Америку ещё знатно шатает от маккартизма, поэтому его личность довольно хаотична из-за паранойи. В июне 1960 года произошел китайско-советский раскол: китайское руководство, возмущенное тем, что к нему относятся как к «младшему партнеру» Советского Союза, объявляет свою версию коммунизма высшей и начинает конкурировать с Советами за влияние, тем самым добавляя третью сторону в Холодной войне. РоЧу, не более. Китай, как я уже говорила ранее, начинает брыкаться, поэтому его отношение немного меняется, чем сильнее он становится, поэтому он не боялся оскорблять СССР или Америку. В 1961 году 25 мая Джон Ф. Кеннеди объявляет о намерении США отправить человека на Луну — запуск программы «Аполлон». Приближалась посадка на Луну — ура космической гонке — в которой США терпел неудачу. И вот наступило 13 августа 1961 года. Советами была построена Берлинская стена после срыва переговоров по определению будущего Германии. Германия имела экономический подъём в 1950-х годах частично из-за плана Маршалла, но большинство их успеха происходит от их «Wirtschaftswunder», который контролировался канцлером Германии Конрадом Аденауэром и его министром экономики Людвигом Эрхардом, который вошёл в историю как «отец немецкого экономического чуда». А сейчас у нас противостояние между советскими и американскими танками в октябре 1961 года. Конфуз состоялся на «КПП Чарли», название которому присвоил переход Восточного Берлина и Западного Берлина. Вскоре после возведения Берлинской стены произошло противостояние между американскими и советскими танками по обе стороны «КПП Чарли». Оно началось 22 октября как спор о том, имеют ли восточногерманские охранники право изучать проездные документы американского дипломата по имени Аллан Лайтнер, проходящего через Восточный Берлин, чтобы посмотреть оперу. К 27 октября 10 советских и столько же американских танков стояли в 100 метрах друг от друга по обе стороны блокпоста. Противостояние закончилось мирно 28 октября после американо-советского компромисса вывести танки. Ух ты, бьюсь об заклад, было жарко, но с другой стороны, бесчисленное количество раз США и СССР почти вступали в ядерную войну... очень много раз. Затем, снова в 1961 году (насыщенный событиями год, да?) 31 октября Советский Союз взрывает «Царь-бомбу» — самое мощное из когда-либо испытанных термоядерных вооружений — мощностью около 50 мегатонн. Так СССР выиграет с самой большой бомбой. И, держу пари, вы не ожидали, что здесь вспыхнет воспоминание-флешбэк. Ну, сюрприз. Когда Альфред упомянул о том, что Англия впервые нанёс удар в 1770 году, он имел в виду Бостонскую бойню. Затем, когда Америка затронул тему о своём изнасиловании, он имел в виду роковое утро 19 апреля в Лексингтоне, штат Массачусетс, 1775 года, где началась революционная война, всё из-за возмездия Америки, которое застало Британию врасплох и показало, какой взрослой страной он стал.