Нью-Йорк, США. 4 июля 1976
Америка широко улыбался, стоя рядом со своим президентом на борту USS Wainwright, наблюдая за приближающимися международными кораблями. Каждый экипаж отдавал честь, поздравляя его с днём рождения. Отсюда прекрасно видно Статую Свободы, недалеко от которой гремели фейерверки. Хорошо, босс хорошо всем распорядился. — Хей! Америка! — кричал Италия, перелезший через ограждения и размахивающий рукой со своего тёмного корабля. — С днём рождения, друг! — Вернись, глупец. Упасть хочешь? — конечно, с ним был и Романо, пытающийся перетащить младшего брата обратно через перила, пока тот не плюхнулся в воды гавани. Рядом с итальянским кораблём шёл японский. Кику формально, традиционно поклонился. Даже Германия здесь. Он строго глядел на салют, по-прежнему молчалив, но внешне вежлив. На самом деле с ним всё не так плохо, как со Швецией. После того, как корабли причалили и позволили публике подняться на борт и осмотреть великолепные красоты, страны и их люди высадились в доках, где началось празднование. Альфред быстро спрыгнул с корабля и едва не сбил с ног остальных. Обхватив руками Японию и Норвегию за шеи, он бы опрокинул обоих на другую часть группы, если бы сзади стоящие их вовремя не подхватили. — Не могу поверить, что вы здесь! — взволнованно воскликнул Джонс. — Большое вам всем спасибо! — Пока нет нужды благодарить нас, — вмешался Дания. — Вечеринка только начинается! Так оно и было. День оказался настолько насыщенным событиями, что Америка точно запомнит его на века. Конечно, проводить время с друзьями и семьёй хорошо, но подарки определённо были лучшей частью. Почему? Потому что ему нравилось получать их. — Ого, Мэтти, где ты нашёл эти фотографии? — мужчина взял протянутый ему альбом фотографий, сделанных совсем недавно. Многие из них тут со времён, когда он ещё находился под контролем Англии. — Это было нетрудно, — признался Канада, робко пожав плечами. — Просто я храню их и другие личные вещи, аккуратно разложенными... — но американцу уже всё равно, и он отложил книгу и повернулся к Италии и Испании, которые теперь вручали свои подарки. Что ж, Мэттью пора бы привыкнуть к этому. Дни рождения США всегда проходили так нелепо, но это делало его счастливым, по-настоящему счастливым. Канада со вздохом обернулся, заметив прячущегося Артура. Британия всегда присутствовал среди других в этот национальный праздник Америки, но никогда не приближался к сверхдержаве. Жаль, Уильямс рассчитывал, что, может быть, через двести лет он наконец-то сможет принять участие в праздновании его дня рождения. Может, когда-нибудь. — Да ладно! Ён Су! Канадец резко обернулся. Альфред встречал Южную Корею, который тоже побежал к нему навстречу, оставляя своих делегатов и представителей. Улыбка Америки стала значительно шире, он схватил подростка, раскрутил и поставил на ноги, изучая его. — Боже, как ты вырос! — восхитился страна, положив руку на голову мальчика, чтобы измерить его рост. Да, он многое унаследовал от своего отца. — Ты тоже становишься больше, папа, — засмеялся тот, встал на цыпочки и погладил Джонса по волосам, показывая разницу в росте. — Прошло столько лет, — пробормотал Штаты и быстро обнял ребёнка. — Приятно видеть тебя здесь. Пришёл повеселиться со мной? — Ага, — кивнул Ён Су. — Я пришёл поздравить своего старика. — Эй, — возмутился Америка, сжимая его плечо. — Мне только что исполнилось двести лет. Я ещё молод! — Спорим?! — Корея осмелился, хоть и несильно, но ударить кулаком в грудь мужчины. — Мы сыграем в игру, которая зародилась в моей стране, чтобы проверить ум, тело и душу. — Не хочу играть в азиатские игры, — отверг предложение Америка, засунув руки в карманы и надув губы. — Единственное, что вы, ребята, когда-либо играли, это футб... — Кто хочет поиграть в бейсбол? — объявил остальным Южная Корея в надежде создать команду для этой игры. — Эй! Это я изобрёл бейсбол! — усмехнулся Альфред, но всё равно от всего сердца согласился на игру — или две, или три. Когда играл США, он заботился о том, чтобы другие тоже участвовали. Конечно, не каждая страна хороша в спорте, но если Джонс настаивал, то у них действительно не было выбора в этом вопросе. Поскольку Су предложил это, его позиционировали как питчера, в то время как остальные встали на базы, зону аута, или заняли места нападающих. Несмотря на то, что многие из них не слишком знакомы с игрой, они оказались весьма неплохи в спорте и сумели занять несколько баз, а некоторые, однако, и преуспели, к всеобщему удивлению и некоторому ужасу. — Я готов, хех. Подавай мне, — пролепетал Канада, размахнувшись битой взад-вперёд и положив её на плечо, ожидая броска. Южная Корея пожал плечами и бросил мяч, по которому канадец тут же ударил. Ён ахнул, Мэттью тоже. — Я отбил? — спросил Уильямс. И подождал, конечно же. Америка не подавал, значит он действительно ударил по мячу. Прекрасно! Отбросив биту, страна побежал на первую базу. Он проскользнул на животе, дабы дотронуться до основания, но так и не добрался до него. Италия охранял эту пластину. Итальянец поймал мяч после того, как Норвегия бросил его ему, но подойдя, чтобы осалить Канаду, он нащупал круглый предмет, который дал ему возможность подползти к базе и спасти себя. — Сэйф! Наконец вышел следующий нападающий. Романо бесился, держа биту, и тем более, стоя на пластине. Когда Южная Корея сделал первый бросок, его отбили ударом. — Я не был готов, ублюдок! — крикнул Варгас судье и корейцу, что-то пробормотал себе под нос и попытался снова выйти на поле. — Страйк! Романо зарычал и повернулся, чтобы ударить судью и кэтчера. Венециано пробежал весь путь от первой базы, проскользнул между битой брата и жертвами, пока не началась ожидаемая потасовка. — Разве ты не должен охранять первую базу? Вернись, тупица! — скомандовал итальянец младшему, тот кивнул и побежал обратно. Романо готовился к третьему броску. — Страйк! — Чёрт! — выругался юноша, швырнул биту на землю, снял шлем и бросил в судью. Он зашагал к скамьям и сел, скрестив руки на груди и нахмурившись. Похлопав его по спине и пообещав, что в следующий раз будет лучше, Америка покинул Романо и взял свою биту. А вот и король. Улыбнувшись, надув пузырь из жвачки и звонко лопнув его, Альфред несколько раз взмахнул битой и приготовился к атаке. Голубые глаза расширились и засверкали в предвкушении, а улыбка превратилась в ухмылку, вызывающую Южную Корею сделать самый быстрый и сложный бросок. Сначала американец тотчас поймал его и отошёл от базы. Далее уже норовил рвануть для хоумрана, но пошёл медленнее, позволяя ловцам на внешнем поле поймать мяч и отбросить его к базам. Джонс добрался до первой базы, а Канада легко добежал до второй. Теперь оставалась единственная, которая, возможно, спасёт игру. Южная Корея сглотнул, увидев Хонду у своей базы. Тот выглядел таким серьёзным и расчётливым, что даже США вздрогнул при виде этого. С тех самых пор, как в Японии ввели бейсбол, он практиковался в игре, похожей на кендо или нечто в этом роде. Это не просто игра для Кику и его народа, и не что-то поэтическое, как искусство; это образ жизни, и его это действительно затянуло. Су, который ещё пока хорошо подавал, нервничал, чтобы бросить мяч Японии, держащему биту наготове, словно обнажённую катану, готовую рубить с убийственной точностью. Но так как Южная Корея предложил игру, он должен подавать, не обращая внимания ни на что. Он так и сделал, но японец был слишком опытным. При первом же броске Хонда отбил его на внешнее поле. Все подумали о хоумране, но мяч отскочил в траву, не выйдя за пределы. Поэтому, пока ловцы подбирали его и бросали обратно на поле, он уже пробирался к первой базе. Америка уже много лет не видел Японию в таком состоянии. Сейчас азиат так сосредоточен исключительно на том, чтобы добраться до базы и — и до второй! Он добежал до первой и продолжал бежать на другую, поэтому Альфреду пришлось бежать на третью. Одна проблема — Канада. Казалось, что он прирос к своей пластине. Кику не останавливался, Джонсу надо продолжать двигаться, и для этого нужно, чтобы Уильямс тоже двинулся с места. — Вперёд! — прокричал Америка, врезаясь в расслабленного Мэттью. Канадец, спотыкаясь, рванул с базы. Разве он не видел брата? Разве не видел Японию у них под носом? Внезапно сверхдержаву толкнули сзади. Задержка создала достаточно времени для Хонды, чтобы догнать их до третьей базы, и японец быстро подталкивал его, который, в свою очередь, подталкивал Канаду. Теперь и США, и Япония подталкивали Мэттью бежать на оставшуюся пластину. Тот был почти растоптан двумя одержимыми нациями. Они не могли набрать очки, поэтому и подгоняли его, пытающегося бежать так быстро, как только мог, просто... он не так быстр на земле — но вытащи его на лёд и... — Беги, беги! — гаркнул Америка, громко смеясь, когда Кику начал наступать на его пятки. Канада тяжело дышал и казался совершенно выбитым из колеи, рискуя сразу столькими очками. Канадец практически врезался лицом в базу, Альфред упал на него, да ещё и Хонда сверху. — Сэйф! — О да! — протянул Штаты, вскочил на ноги и торжествующе вскинул руки. — Вы молодцы, ребята, мы надрали вам задницы. — В следующий раз тебе и Японии придётся быть в одной команде, — заговорил Турция. О чём они думали, соединяя две самые спортивные фанатичные страны по бейсболу? — Ага, — согласился Южная Корея, печально кивнув. Пока проигравшая команда корила себя за проигрыш, американец наслаждался жизнью. Его окружали близкие ему страны и кучи подарков. События этого дня настолько экстравагантны, что навсегда останутся в его памяти. Он был так занят со своими друзьями и людьми, что чувствовал себя так, словно война во Вьетнаме и его предыдущие скандалы были лишь плодом его воображения. Как будто их никогда и не было. По крайней мере, это далекое воспоминание, уступившее место новым и радостным, от которых замирало сердце. Жизнь просто великолепна. Но его день ещё не закончился. Америка вернулся домой после того, как разместил несколько наций, решивших задержаться ещё на неделю, дабы отпраздновать двухсотлетие. Он ослабил галстук, расстегнул и отбросил пиджак, снял блестящие туфли, золотые запонки и расслабился. Он не включал свет, направляясь наверх в свою комнату. Захватив немного печенья и пакет молока, Альфред поднялся наверх и сел за стол. Он включил лампу и нахмурился, не обнаружив ни одного сообщения. Сегодня его день рождения. Почему он ничего не получил? Запихивая печенье в рот, Джонс решил, что сам должен сделать первый шаг. Протянув руку, он напечатал четыре слова, которые, как он надеялся, заставят получателя ответить.Москва, СССР. 4 июля 1976
Семидесятые годы оказались весьма загруженными для Совета. Он тоже вырос, стал довольно сильным и на самом деле, должно быть, достиг своего пика. Он никогда не был таким могущественным, и, конечно, за это ему следует благодарить своего генерального секретаря с железными кулаками. Но даже этот человек осмеливался пытаться контролировать его. После того, как стало известно об Америке, которого пригласил Иван несколько лет назад, Брежнев позаботился о том, чтобы страна был занят многочисленными делами долга, чтобы не мог снова думать о чём попало. Союз не станет рисковать, чтобы с Джонсом ещё что-нибудь случилось. Ему повезло, что американский президент не бросил в них объявление войны. Это цена, которую Брагинский платит за попытку примирения. Однажды он попытался сесть за письменный стол и написать Америке, объясняя свои сожаления по поводу всего, что случилось с ним во время его пребывания в СССР, но он был так взбешён из-за сестры, зол из-за раннего появления Генерала Мороза и измучен назначенными обязанностями Брежнева, что письмо так и не отправил. Он ничего не получил от США, и, по его мнению, не должен. Он чувствовал обиду и не винил его за это. Мужчина давно уже смирился с тем, что время написания писем подошло к концу. Этот факт ещё больше расстроил его. Он должен держать себя в руках. Если бы это было так, то всякого рода дерьма бы и не случилось. Он устал помыкать всеми. Сёстры не контролировали его. Генсек не контролировал его. Генерал Мороз не контролировал его. Он был Советским Союзом, самой сильной нацией в мире. Он сам пробился наверх, потому что он сильный, умный и стойкий. Единственное, чего он не мог понять, — почему всё идет не так, как он планировал. Он регулировал ситуацию, или, по крайней мере, хотел регулировать. Если бы миром управлял он, это было бы лучшее место, но его всё равно бы неустанно поливали грязью. Иван хотел облегчить отношения между ним и Америкой. Он разбирался в политике. Знал, как играть в эти игры. Знал, как обманывать людей. Ему плевать, если кому-то всё казалось напряжённым; пока тайные личные дела ослаблены, мир мог продолжать верить, что Третья мировая война уже не за горами. И не потому, что сверхдержавы снова переписывались. Они снова непринужденно говорили о вещах, не важных для их боссов, но увлекательных друг для друга. Хотя они обычно не касались политики в своих разговорах, но всё же поднимали эту тему при необходимости. Она была очень серьёзной для них обоих наедине, но всё было наоборот на публике, в их игре под названием Холодная война. Они могли понять причины решений и шагов другой страны и поэтому реагировать быстрее, а также информировать другого о том, как они честно чувствовали себя, вместо того, чтобы улыбаться перед камерами и неохотно поздравлять или насильно осуждать. Брагинский не смог бы этого даже сейчас, из-за последствий, которыми должен заплатить за потерю контроля над своим некогда гостем. Цена, которую ему всегда приходилось платить. Это казалось бесконечным. Он искал хорошую книгу для чтения. Нашёл одну и просто смотрел на название в течение долгих часов, прислонившись к столу. Рядом стоял телетайп, который он всё ещё продолжал держать в секрете даже от своего правителя. Русский читал книгу, что держал в руках, больше сотни раз. Она закончилась трагически, и из-за этого ненавидел её, но в конце концов всегда перечитывал, надеясь, что прочитал неправильно, надеясь, что она каким-то образом ему понравится. Если концовки книг не соответствовали СССР, то и мир не будет соответствовать. Всё так быстро выскользнуло из его рук, что он задумался: а есть смысл ему вообще что-то или кого-то контролировать? Он ведь почувствовал себя лучше. Он знал, каково потерять контроль: смерть, голод, холод. Генерал взял бы власть в свои руки, если бы не Совет, а Совет не мог этого позволить. Он предпочёл бы, чтобы его генсек дёргал за поводок, чем позволил старому сумасшедшему призраку освободиться. Именно он желал гибели Америки. И Союз не мог этого допустить, никогда. Пробуждая ненависть к себе, находясь в миллионах миль отсюда в своих мыслях, он удивился, заметив дрожащую машину и появляющееся письмо. Мужчина знал только одного человека, который мог написать ему лично. Не может быть. Книга со всеми её трагедиями выскользнула из пальцев, теперь уже небрежно валялась на полу. Иван повернулся на каблуках, вырвал письмо из телетайпа и прочёл. «Сегодня мой день рождения.» Точно. Сегодня четвёртое июля. Более того, Альфред несомненно празднует двухсотлетний юбилей независимости. Что ж, он, конечно, поздравляет его. Совет также думал, что Англия, как обычно, остался дома больной, к большому удовольствию остальной Европы. Брагинский был на праздновании вместе с США его первого года независимости. К сожалению, он отсутствовал и на столетие, но послал свои поздравления, множество подарков и любовных записок в тот день: они же согласились тайно ухаживать всего несколько лет назад. Праздник прошёл удачно, несмотря на отсутствие Ивана. Что было бы, если бы их отношения не испортились из-за революции и идеологических разногласий? Интересно, какие вечера устраивает Америка в каждом штате? Какие подарки дарили ему другие страны? Какими большими и яркими будут эти фейерверки, когда поднимутся в американское небо и осветят эту голубоглазую блондинистую страну? Русский мог бы спросить, что было тогда, но не стал. Ему очень нравилось размышлять о мире, в котором они с Альфредом никогда не были разлучены и праздновали вместе. Так что вместо этого он ответил на записку и задался вопросом: получит ли он что-нибудь ещё?Вирджиния, Бывший дом Америки, США. 4 июля 1976
Америка беспричинно начал волноваться, хотя клялся не терять самоуверенности перед страной-соперником. Неужели это так плохо — до сих пор поддерживать с ним какие-либо отношения? Хотя бы дружественные? Нет, он в это не верил, но, видимо, чувствовал, переписываясь с ним. Взяв записку, Альфред прочёл её про себя. Словарь ему больше не нужен. До суперсерии США и СССР зачастую писали друг другу так — иногда по нескольку раз в день, — что он почти выучил всю кириллицу, и теперь с лёгкостью читал забавные письма. Конечно, Джонс не стал бы говорить об этом русскому, потому что любил держать его в неведении относительно некоторых вещей. Было здорово использовать это против тех, кто считал его слишком забывчивым или упрямым для изучения другого языка. На самом же деле это ложь и слухи. «Ты проделал долгий путь с первого празднования своей независимости. Поздравляю», — гласило письмо. Американец усмехнулся и откинулся на спинку кресла, обдумывая прочитанные предложения, а также воспоминания. — Ага, расскажи мне об этом. Америка удивился, что Иван так быстро отреагировал, тем более, что он вообще отреагировал. После их маленького фиаско на суперсерии в доме Советов он не прислал ни одного письма. И Штаты тоже. Даже не сообщил ему, что с ним всё в порядке. Что написать в первую очередь? «О, знаешь, я чувствую себя намного лучше после того ужасного отравления, просто подумал, что дам тебе знать и всё такое»? Нет уж. И последующие неловкие разговоры о неловкости и головная боль вдобавок. Дом СССР — территория опасная, отбивающая любое желание возвращаться туда. Но Альфред был рад, что хоть в последний раз увидел Екатерининский дворец. Это действительно пошло ему на пользу после того, как он вернулся домой и снова смог думать независимо. Но Совет даже не написал ему письмо с извинениями. И сверхдержава мог понять это: от него такого не дождёшься. Странно, что США так хорошо знает Брагинского даже через их сомнительные отношения в последнее время. Но даже в этом случае Америка боялся находиться у СССР. Он почти не спал по ночам из-за холода, а та фигура, та пугающая фигура за окном смотрела на него так, словно хотела его смерти. Что ужасало его больше всего, так это то, что русский знал об этом, но ничего не делал. Было время, когда Джонс чувствовал себя в безопасности на его территории. Он чувствовал защиту, потому что Иван спал с ним в одном доме, с молодым Куинси и отважным мистером Дейной. Дом Франции, Дом Нидерландов, дом Испании, даже дом Пруссии — всё это такое старое и пугающее для Америки. Он нервничал, когда приезжал к ним, будучи ещё молодым, ища признания. Российская империя — единственная страна, где он ничего не боялся. Возможно, это из-за того, как он обошёлся с Англией во время его неожиданного визита, но Альфред на мгновение почувствовал, что Брагинский заботился о его благополучии, а не только о его товарах, торговле и принижении гордости Кёркленда. В какой-то момент он действительно ощутил, что Иван смотрит на него как человек, заботящийся о его психическом состоянии, здоровье и зрелости. Нечто неожиданное, и Америка уверен, что именно это заставило его влюбиться в гораздо более взрослую нацию. Теперь всё это в прошлом. Никакой бог наверху или сила внизу не могут повернуть время вспять. Никто не может, даже сверхдержава. Так чего же ожидал он от письма Союза? Подарок? Нет, Советы не дарили подарков капиталистам. Он получил свои поздравления, но это не то же самое, как если его поздравили лично, а Америка лучше всех знал, что Иван не может сказать ему это лично. Он знал лучше. Американец засмеялся и взглянул на телетайп. Их проклятая Холодная война даже забрала их секретные письма. К чёрту! Альфред наклонился вперёд и напечатал что-то назло неловкому напряжению.Москва, СССР. 4 июля 1976
Брагинский вскинул брови: машина прислала ещё одно сообщение. Предыдущее он оставил нетронутым, думая, что это будет последнее письмо от Америки. Он протянул руку и прочитал. «Так много стран пришли и подарили мне прекрасные подарки. Ха, и ты обвиняешь меня в том, что у меня нет настоящих друзей?» Русский усмехнулся. Значит, у Джонса осталась его раздражающая привычка держаться за прошлые бессмысленные обиды, даже когда пора бы их забывать. Так началась переписка.«Уверен, что они пришли из чувства долга. Им не хотелось обидеть такую агрессивную страну.» «Агрессивную? Простите, мистер у-меня-самая-большая-бомба.» «О, так ты знал об этом?» «Конечно, так же, как и ты знал о моём количестве ракет, ублюдок.» «В любви и на войне все средства хороши, да?» «Это вообще война? Нет ни одной декларации.» «Нет, но другие называют это Холодной войной. Там есть слово «война».» «Верно.» «Давай не будем сейчас об этом, у меня день рождения, и я хочу похвастаться праздником!»
Они никогда не упоминали о суперсерии. Никогда не говорили о хоккее как о спорте, когда разговор нёсся в это русло. Если что-то и было забыто, так это то, что сверхдержавы снова начали привычно передавать сообщения, как и раньше. Потому что Америка, по крайней мере, хотел быть другом. Это его цель — подружиться со всем миром. Было бы здорово. И с Советом... он просто хотел начать всё с начала в сотый раз. США правда не заслуживал всех этих шансов, но не всегда жизнь жестока к нему. На этот раз, однако, он будет осторожен, и проследит, и подождёт, когда она вновь обернётся против него. На этот раз он накажет её жестокость ответной болью. Он больше не будет марионеткой на ниточках жизни. Он возьмёт себя в руки и будет держать себя столько, сколько сможет.США. 8 марта 1983
Восьмидесятые были чем-то совершенно другим. Всё изменилось за это десятилетие. Америка вообще не рассчитывал на подобный ход событий. Ведь ничего не произошло за почти полвека. Очевидно, Союз думал так же, читая его обеспокоенные письма. Ох, как они ошибались. Конец семидесятых прошёл замечательно. Они вернулись к общению, была подписана новая «разрядка». Конечно, её сломали незадолго до начала нового десятилетия. Иван сказал Америке, что его вынудил босс, а он знал, какими настойчивыми они могут быть, особенно советские. Брагинский не виноват, нет, никогда. Наверное, кажется... возможно. По крайней мере, так говорил мистер Рейган. Прямо сейчас, в этот самый момент, Рейган называл Советский Союз, Ивана, «Империей зла». Альфреду давно стоило понять, что его новый президент настроен весьма и весьма враждебно. Кризис с заложниками в Иране закончился через двадцать минут после проведения его присяги. Штаты считал это, во-первых, благословением, а во-вторых, совпадением. Затем реализовали инициативу по Карибскому бассейну. Почему? Неужели США не может чувствовать себя в безопасности в своем полушарии? Неужели он недостаточно контролирует ситуацию? Репрессии были невероятными и быстрыми. Настолько быстрыми, что американец сразу встретился с осуждённым советским шпионом. Он знал, что их заключено много, но, попытавшись избавиться от своего мерзкого маккартизма, старался не думать о них. Конечно, наиболее агрессивным шагом Рейгана было подписание P.L. 97-157. Америка не понимал, почему он сам не отнёсся к этому серьёзно. Он должен был, действительно должен был, так как видел, что босс подписывает его в восемьдесят втором году. Тем самым сверхдержава отступил назад за линию, проведённую в твердеющем бетоне перед собой, потому что президент, вместе с ним, только что осудил правительство Советского Союза. Опять двадцатые годы? Неужели они больше не будут разговаривать? Ни торговли, ни попыток понять друг друга? Раньше его и СССР называли соперниками. Это был шаг под натиском врага, и с ним нужно было считаться. Теперь их объявили врагами... снова. Всего через пятнадцать дней после объявления Союза «Империей зла» босс идёт вперёд и утверждает свои «Звёздные войны». Он защищал свою страну и тонко угрожал Совету дерзким вызовом. Враждебно? Новый президент разжигал их Холодную войну в попытке сжечь СССР до основания. В середине декабря Америка, наконец, вернулся из Гренады. Он был измотан. Он не ожидал, что Рейган прикажет ему принять участие во вторжении вместе с его войсками, но он приказал, и в конце концов они сделали то, чего не собирались. Ни коммунизма, ни кубинцев, ни советской техники. Один остров. Боже, Америка истощён. Вернувшись домой после чудесного снегопада, он долго принимал горячую ванну. Мужчина просто хотел смыть насилие, напряжение, беспокойство, страх, разочарование, всё. Конечно, это не очередная мировая война, но, чёрт возьми, это случилось в его собственном полушарии, и теперь он не должен больше беспокоиться об этом дерьме. Приведя себя в порядок, побрившись, смазав мазью порезы и синяки, он переоделся в пижаму и буквально услышал, как кровать зовёт его по имени. Добравшись до своей комнаты наверху, Джонс включил свет и обнаружил всё в том порядке, в каком оставил. Улыбнулся. Нет ничего лучше, чем вернуться в родные стены. Он уже собирался плюхнуться на кровать, как заметил на столе кучу писем. Их выдал телетайп. Альфред подошёл к нему, начал перебирать письма и то, что он прочитал, обеспокоило его. Брагинский задавал ему столько вопросов. О его новом боссе, о политике и о новой агрессии, направленной против него. Мирное сосуществование поначалу было многообещающим, но после сбитого рейса 007 Korean Air Lines Холодная война накалилась вновь. Американский народ был в ярости, а люди республик — на грани того, что они собирались сделать очень давно. Итак, сначала Штаты должен был полностью доминировать над своим полушарием, а потом иметь дело с другим, этого хотел мистер Рейган, и Америка отчаялся. Две сверхдержавы были готовы; готовы положить конец своей фальшивой войне. Чёрт, они даже подписали бы документы о капитуляции при необходимости, чтобы показать своим людям, что они устали сражаться, устали играть в эту смертельную игру. Если пламя разрастётся с новой силой, может начаться война. Но их новые боссы сказали миру «нет». Надежды разбились, и отчаянно требовались объяснения, но обе страны знали, что ни один из лидеров не может ответить должным образом. Жизнь ещё раз окрестила их врагами и не позволила им так легко избавиться от этих титулов. Казалось, в мире не может быть больше одной сверхдержавы. — Да пошло оно! — выругался Альфред, бросил письма и сел, чтобы напечатать что-нибудь, что угодно, чтобы сказать Ивану, что он не хочет этого, но то, что получил в ответ, было чистой правдой. «Люди — это ты, а ты — это твои люди.» Америка понял значение фразы, перечитав несколько раз. Ему не нужно об этом думать. Он уже чувствовал это. Его народ зол, отчасти из-за него. Даже после нескольких писем Совет так и не объяснил, что произошло с самолётом. Он даже не дал ему прямого ответа после того, как спросил о чёрном ящике. Он знал, что СССР тоже расстроен; разочарование было очевидным в течение двух недель его молчания. Но он не должен быть таким... таким... — Господи! — протянул мужчина, смял бумагу и швырнул куда-то вглубь комнаты. Он застонал от отчаяния и снял очки, положил их на стол и яростно потёр лицо ладонями. Америка не был так взвинчен с шестидесятых годов. Он ненавидел то время. Ненавидел. Он Соединённые Штаты Америки, воплощение свободы, правды и справедливости, и все же он так часто чувствовал, что у него нет голоса ни в чем, что бы ни делалось. Он хотел мира, когда его народ хотел войны, и наоборот, хотел войны, когда народ хотел мира. К чему эта биполярность? Быть страной тяжело, очень тяжело. Это означало, что у него никогда не будет вечных отношений, что у него никогда не будет настоящего друга, что все его враги будут вечно пытаться найти способ убить его, что он не состарится и не умрет на смертном одре в мире — нет, он умрёт в бою с судорожным вздохом агонии. Он стремительно исчезнет, и мир уступит место новой силе, и его забудут, как и многие другие страны. Он совсем этого не хотел. Американец хотел свой бревенчатый домик, своих домашних животных, своё рыбацкое местечко, своё бейсбольное поле, своё... нет, он хотел свои бесконечные ряды подсолнухов, свои голубые небеса, свои пушистые облака, сформированные в форме воображаемых животных, свою вечно зеленую-презелёную траву, на которой можно лежать веками. В его раю есть место для каждой страны. Никто бы не ненавидел это место, его бы все любили. Конец: войне, политике, болезням, голоду, холоду, ожогам, засухе, боли, смерти. Рай. — Неужели мы рождены только для того, чтобы осознать, что рай — это искусственная мечта? — пробормотал Джонс себе под нос и усмехнулся иронии. Нет, он Америка. Он никогда не перестанет мечтать, пока существует. Кто-то же должен был. Затем страна напечатал шесть слов, настолько личные и правдивые, насколько это возможно. Он не знал, поверит ли ему Брагинский. Он напечатал их, чтобы убедить себя. «Я, Альфред Ф. Джонс, хочу мира.» Да, Америка верил в это. Он знал, что его люди злы, но со временем их гнев утихнет, и вскоре возникнет новое пацифистское движение. Всё, что должно произойти, — это чтобы у Союза появились свои собственные мирные движения. Встретиться посередине — единственный выход. Может, тогда они смогут называть себя друзьями. Быть другом разве опасно? Перед отправкой письма сверхдержава услышал стук в дверь. Вздохнув, он встал, закрыл дверь спальни и спустился вниз. Час-то уже поздний, и вопрос, кто это мог быть, пробудил в нём любопытство. Он открыл входную дверь и увидел президента. Он был не один. Америка вышел на улицу, замечая секретную службу... и да, похоже на агентов ЦРУ. Может, Альфреду стоило заехать в Белый дом и сообщить старине Рональду о своём возвращении. Он так поздно вернулся на материк, что не думал, что мужчина встанет, поэтому просто отправился к себе домой, чтобы отдохнуть, переночевать и объявиться в президентский особняк на следующее утро. Видимо, мистер Рейган хотел его увидеть. — Здравствуйте, сэр, — улыбнулся Джонс. Он и без того устал и надеялся, что все подробности могут подождать до следующего дня. — Что Вы здесь делаете так поздно? — Можно войти, сынок? Америка кивнул. Как он мог отказать своему боссу? Они вошли, и внезапно американец почувствовал то самое чувство маккартизма, медленно выползающее из глубин разума. Он ненавидел, когда оно показывало свою уродливую голову, потому что это его президент, его лидер, его командир и шеф, а остальные — его люди. Он вообще не должен сомневаться в их намерениях. Никогда. — Хорошо, что ты дома, Альфред. Всегда есть чувство спокойствия, когда ты возвращаешься на свою землю и к своим людям. Сразу появляется лёгкость на душе. Как прошло возвращение? — президент уселся на диван напротив него. — Нормально, — ответил Америка, пожимая плечами, и снова наигранная улыбка во все тридцать два зуба. — Мы сделали, что Вы хотели. Мы остановили их. Может быть, именно это Рейган и хотел услышать. Он был человеком, который хотел, чтобы на вопросы отвечали быстро и чётко. — Замечательно, но, думаю, нам ещё многое предстоит сделать, прежде чем мы сможем расслабиться. Плечи страны опустились. Он так и думал. Возможно, тогда он бы и был в восторге от такого президента, как Рейган, который не просто закрыл бы глаза на Советский Союз, но и врезал ему напоследок. Один минус — сейчас восьмидесятые. Война в Азии закончилась, Ближний Восток затянуло туманом, и в какой-то степени становилось лучше. Казалось, что война затихает, не становясь настолько заманчивой, чтобы он снова в неё прыгнул. — Не сочтите за неуважение, сэр, но нельзя это обсудить завтра? — поднял голову Джонс. Пришло время быть честным и заявить прямо. — Я устал от перелёта и просто хочу отдохнуть. — Я понимаю твою усталость, Альфред, и боюсь, это невозможно, — отрезал Рейган. — Мы задержали много возможных шпионов. Я не хочу поднимать тревогу, но из-за пугающих подсчётов я бы хотел, чтобы ты переехал в Белый дом. Штаты удивлённо моргнул. Он лишь один раз жил в Белом доме — во время войны для обеспечения безопасности. Будто какие-то шпионы опасны для него? Да они даже не знают его нынешнее расположение. Тогда почему президент так волнуется? — Эй! — вскрикнул Америка, видя, как люди ЦРУ перемещаются по его дому и собирают вещи, которые, по их мнению, понадобятся во время его пребывания в Белом доме. На кухне агенты собирали еду, тарелки, чашки — они очень старые и довольно ценные, США не хотел, чтобы их вообще трогали — в гостиной забирали электронику, документы и радио. И что хуже всего, они поднимались наверх, в его комнату. — Нет! Стойте! — воскликнул мужчина, вскочил на ноги и побежал за ними. — Альфред? — он мог слышать босса, кричащего с нижней ступени лестницы, оттаскивая своих людей от комнаты. — Что на тебя нашло? Слишком поздно. Трое агентов уже открыли дверь и проникли в комнату. Они пробыли там недолго, прежде чем он их вытолкнул, но всё-таки кое-что увидели. И теперь бежали вниз по лестнице, чтобы шепнуть про находку боссу. Президент нахмурился. Он смотрел на Альфреда, как разочарованный отец на своего ребёнка, а тот застыл на месте. Он ничего не мог поделать, пока остальные агенты протискивались мимо него и штурмовали его комнату, осматривая всё внутри и вынимая ящики одежды, ящики с оружием, даже несколько памятных вещей, которые он никогда не забирал из этого дома — создавалось ощущение, что они намеревались надолго оставить его в Белом доме. Босс осуждающе взглянул на него, чтобы вызвать неожиданное чувство стыда. Они забрали с места преступления всё, что могли, и Рейган поднялся наверх. Он на мгновение остановился рядом с Америкой, бросив на него обеспокоенный и странно понимающий взгляд, и вошёл в комнату, смотря на телетайп, а также на кучу сообщений, от которых Джонс не успел избавиться. — Альфред, — позвал президент, привлекая внимание сверхдержавы. США повернулся и поник. Он чувствовал на себе неодобрительные взгляды окружающих. Неужели они должны смотреть на него, как на какого-то шпиона КГБ? Он их страна. — Вот... вот оно, — сказал Рейган, хмурясь и указывая на аппарат и письма. Он был в ярости. — Поэтому я и хочу, чтобы ты переехал в Белый дом. Я осудил их правительство, Альфред, а ты говоришь с ними. — Мы не можем просто разорвать отношения, — оправдывался он. — Но не можем соответствовать им, — президент сделал шаг ближе к нему, останавливаясь перед ним. Американец чувствовал, как горячий воздух вырывался из его раздувшихся ноздрей. — У нас нет ничего общего, ничего. Я понимаю, что люди хотят мира, что ты тоже жаждешь его, но, чёрт возьми, Альфред, каждый раз, когда у нас — у тебя — возникают надежды, они разбиваются снова и снова. Разве ты не видишь, что он собирается предать тебя? Разве ты не видишь, что он не хочет мира? — Он тоже хочет мира, — Джонс поймал себя на том, что защищается. На этот раз он посмотрел боссу в глаза и увидел лишь яростное возмущение. — Тогда как насчёт Афганистана, Польши или рейса 007? — будто ему нужно напоминать об этих инцидентах. — Мира не будет до тех пор, пока в мире существует коммунизм. От тебя зависит избавление от него, Америка. Только от тебя. Когда-то Альфред верил, что может это сделать. Считал, что это его единственная цель в жизни: освободить порабощенных, а коммунизм, нацизм — всё это структуры, предназначенные для порабощения свободной воли. Паттон, Макартур, Рузвельт — со всеми ними он мог справиться один на один. Теперь, спустя почти полвека, это выглядело устрашающе и менее умиротворяюще. Штаты провёл добрых двадцать лет на грани чего-то, напоминающего «коммунизм», а затем следующие двадцать лет после попытки начать отношения с нуля. Было нелегко, особенно после того, как он на цыпочках обошёл древнюю историю — историю, которую он лелеял всем сердцем. Было нелегко смотреть сквозь неё, но ради восстановления отношений он должен был это сделать. Теперь, когда он поверил, что может говорить с Брагинским о чём угодно, их боссы едва не начали войну друг с другом. Походило на американские горки. Вверх и вниз, вверх и вниз. Никогда не заканчивающийся цикл. Что будет после этого президента? Может быть, в следующий раз между их странами вновь всё наладится? Или они станут ещё агрессивнее? Америка чувствовал, что становится сильнее. Он поднимал свой уровень после окончания войны во Вьетнаме и думал, что, может быть, ему удастся расслабиться, немного остепениться и вернуться к укреплению связей с семьёй и друзьями, а не к перевооружению и подготовке личного состава. Времена менялись вместе с сердцами его народа, его собственным сердцем. Это 1980-е, а не 1880-е. Вопросы между другими странами уже решались дипломатическим путём. По крайней мере, так хотел США. Однако президент решительно настроен поднять темп и завершить то, что предыдущие лидеры Америки «не смогли» выполнить. И это возвело его на пьедестал. Искоренение всех угроз. Избавление от долгов. Простирающаяся территория. Открытая торговля. Капитализм. Американизм. Американизация. Рейган мечтал быть единственным в абсолютной глобальной гегемонии. — Я не могу сделать это сам! — чуть не взорвался сверхдержава, а раздражение уж было подталкивало его рвать волосы на голове. Хотя перед всем миром он гордился своей всемогущей силой, способной справиться с кем угодно и с чем угодно, даже в одиночку, но он знал, что это ложь, особенно сейчас — особенно с таким количеством врагов. Злость или нет, но ему хотелось быть честным со своим президентом. — Я всего лишь одна страна, и на то, что Вы хотите, уйдут столетия! Тот был на удивление спокоен, наблюдая за эмоциями Джонса. Вскоре он кивнул и снова повернулся к машине, хмурясь. Мужчина обдумывал свой следующий шаг, и Америка догадывался, что это не приведёт к улучшениям отношений. Всё катится совсем в другую сторону. — Может быть, это и правда, Альфред, — заговорил Рейган, наклоняясь над телетайпом, взял несколько бумаг, молча прочитал некоторые сообщения, вздохнул и положил их обратно, повернувшись к нему. — А может, и нет. Ты сильный. Ты — Соединённые Штаты Америки. Если у тебя есть поддержка твоих людей, тогда нет ничего, что ты не можешь сделать. Так что доверься нам. Он хотел этого, ведь так давно не был полностью откровенным с народом. Печально, что страна так думает, но это правда. Штаты не мог вспомнить, когда в последний раз был по-настоящему откровенен со своими людьми и президентом. Его старый дом теперь просто убежище, чтобы скрыться от них. Этот дом — личные покои. Его торжественное молчание. Его душевное спокойствие. Тогда он был рядом с такими президентами, как Джордж или Авраам. В то время он был спокоен, потому что рыбачил с матросами. Тогда на материке царило уединение среди его народа и в его собственном полушарии. В его старом доме бывало так много гостей. Для таких случаев у него всё ещё были приготовлены комнаты для гостей. Он не прикасался к этим комнатам почти шестьдесят лет. Позор. Всё это. Возможно, Рейган прав. Он должен переехать в Белый дом. Он должен быть с ним 24/7. Он должен говорить с людьми, быть среди них. Снова научиться доверять трудно, но он готов попробовать. — Ты должен смотреть в будущее, Альфред, — сказал президент, вырывая Америку из его мыслей. Значит ли это, что он больше не сможет отправлять секретные сообщения? Ему очень нравились их с Советом разговоры и та бесцензурность, которую они позволяли друг другу. Пришёл час. Пора всё бросить. Кроме того, он никогда не хотел дружбы с Иваном. Затем босс вышел из комнаты, пройдя мимо мужчины. — И если эти вещи мешают тебе принять новый век, самое время избавиться от них. Американец ожидал этого, но всё-таки было больно смотреть, как агенты ЦРУ бросают машину на пол и топчут её, пока та не превратилась в груду металла. Затем они взяли письма и подожгли их. Пепел падал на пол и разлетался, как осенние листья по бесцветному полю. Союз явно не возражал против внезапной остановки передач. Вдруг Альфред вздрогнул, услышав щелчок открывающегося дверного замка. Он обернулся, широко раскрыв глаза и разинув рот от ужаса. Нет. Проскочив мимо агентов, страна побежал по коридору, ведущему к кладовке. Они ведь не собираются..? Боже, только не это! — Нет, нет, нет, нет! Что вы делаете?! — его люди или нет, но Джонс не побоялся заехать кулаками по чужим челюстям. Босс и агенты, они в его хранилище, вскрывают всё... всё, что он получил от Брагинского на протяжении всей истории. Всё! Никто не прикасался к его вещам без его разрешения. Гнев нарастал в Америке, руки дрожали. Он шёл к людям, вытаскивающим вещи из чулана, но его остановили. Другие агенты, казалось, знали о надвигающейся опасности и быстро задержали его на расстоянии настороженными взглядами. — Всё, Альфред. Всё нужно убрать, — раздался голос президента. Он жестом приказал людям через окно выкинуть памятные вещи на землю. Нет, это неправда. Америка — Альфред Ф. Джонс в это не верил. Вырвавшись из рук агентов, он не обратил внимания на погоню за собой. Он не мог позволить им забрать эти вещи. Что угодно, только не это. Выбежав на улицу, мужчина едва не сорвал дверь с петель, но увидел, что босс стоит в стороне и наблюдает, как остальные агенты поджигают груду подарков. — Нет! — ревел Альфред и снова оказался блокирован собственными людьми. Нет, они горели — всё горело. Голубые глаза расширились, а лицо побледнело от паники. Он видел, как всё, чем он дорожил больше всего на свете, оборачивается дымом. Это его самые любимые вещи, потому что в них не было ничего, кроме хороших воспоминаний, а эти вещи сохраняли воспоминания живыми. Книги, которые Российская империя подарил ему после того, как лично перевёл их для него на английский язык. Это первые издания, и он дал их ему. Америка с невероятной скоростью перечитывал каждую по много раз: «Анна Каренина», «Война и мир», «Преступление и наказание» и многие другие. Они горели, их обложки потрескивали, а страницы завивались в искорёженную чернь. Матрёшки, портреты русской императорской семьи, удочку, которую Иван велел ему оставить, чтобы они снова могли порыбачить в Орегоне. Всё горело, материал вспыхивал пламенем и рассыпался в пепел. У Америки перехватило дыхание: загорелся большой сундук. В нём было много нарядной одежды — русской одежды — что Россия с радостью отдал ему во время бала-маскарада. Теперь же это растворялось в чёрном воздухе. На сундуке лежал маскарадный костюм, в котором он был на балу, в котором танцевал со своим нынешним врагом. Золотая ткань загорелась быстрее, чем всё остальное. Драгоценные камни ярко блестели в свете огня, но тоже поддавались жару и превращались в почерневший уголь. Каждая из них. Эти вещи Альфред получил до Октябрьской революции. Хранящие особые воспоминания, дорогие и трогательные. Американец никогда не собирался избавляться от всего этого. Несколько раз пытаясь очистить свой чулан, он выбросил несколько вещей, которые посчитал мусором. Больше всего ему хотелось выбросить то, что хоть как-то связано с Англией, а это, напоминающее о проведённых днях с Иваном, решил оставить при себе. Это единственные вещи, которые он собрал и спрятал в определенном месте, чтобы поддерживать порядок. Агентам и боссу не составило труда найти русские вещи. Они уничтожены. Исчезли, и место, которое они когда-то занимали в кладовке, стало порожним. Ничего, лишь паутина и ползающие пауки. Америка смотрел на пустое место в тёмном шкафу. Он тихо стоял в этой пыльной комнате: не смог смотреть на горящее снаружи. Прошлое не вернётся. Что плохого в том, чтобы держаться за вещи, которые напоминают о хороших временах? Когда у него отняли Российскую империю, больно было даже смотреть на эти вещи, но после нескольких десятилетий осознания того, что он, возможно, никогда не будет тем же самым, каким Джонс когда-то его знал, когда-то восхищался, когда-то любил всем сердцем. Он наслаждался копанием в русских предметах. Потому что каждый из них хранил сокровенные воспоминания. Ничто из сказанного Иваном не вызывало дурных мыслей. Теперь всё исчезло. Он больше не может перебирать предметы, чтобы найти какой-то предмет и вызвать связанные с ним приятные воспоминания. Он задумался... неужели он их не вспомнит? Возможно, и нет, у него хорошая память, но чем больше он будет забывать об этом, тем больше перестанет думать об этом, и со временем будет казаться, что он вообще не помнит ничего из этих близких воспоминаний. Не имея ничего, что могло бы вызвать ностальгию, он мог забыть. — Мы отвезём твои вещи в Белый дом. Ты можешь задержаться здесь ещё ненадолго, но лучше приезжай как можно скорее, — заявил босс и ушёл. Америка был, в какой-то степени, рад его пониманию. Рад, что президент так заботился о нём, что вторгся в его дом, оторвал от него самые ценные вещи и сжёг их у него на глазах, чтобы пройти через этап — точку, чтобы впасть в беспамятство. Он прав, США знал это. Немногие из его людей живы, кто помнил времена, когда Советский Союз был фактически имперской Россией, который так долго был таким близким союзником — и был бы дольше, если бы не... Он — это его люди. Они — это он. Если это так, то почему у Америки так щипало глаза, когда он рылся руками в кучах почерневшего угля? Почему он судорожно вздыхал, сдерживая крик, который так и норовил вырваться из горла? Почему тело дрожало, когда колени ударились о грязную землю и замарали пижаму и недавно вымытую кожу пеплом прошлого? Сердце стучало в бешеном ритме, болезненно сжимаясь. Сундуку всего сто восемьдесят лет. Альфред хранил там одежду и другие безделушки в отличном состоянии, но одной маленькой искры было достаточно, чтобы прожечь сто восемьдесят лет истории. Он зол, очень взбешён, но ещё больше опечален состоянием того, что когда-то было подарками, подаренными ему знакомым, союзником, лучшим другом, любовником. Он с трудом мог сказать, чем была раньше эта кучка пепла в его ладони. Может, это и к лучшему. Как думали его люди и босс. В любом случае, они правы. Их отношения не спешили меняться, и даже перспектива быть друзьями надуманна. Он — Соединённые Штаты Америки. Он мог видеть сны. Но когда сны превращались в кошмары, предпочитал не засыпать и даже не пытаться спать спокойно. Больше ничего. Больше никаких мечтаний. Не после уничтожения большинства элементов его памяти. Наконец рука наткнулась на что-то, что не рассыпалось под лёгким нажимом. Нечто внутри сундука. Вытащив это из его обломков и обгоревшей ткани, Америка принялся стряхивать пепел. Металлическая коробка. Потирая её, пальцы мужчины скользнули по нескольким вмятинам. Вздохнув, сверхдержава задался вопросом: неужто это то, о чём он думал? Оно действительно... действительно пережило пожар? Запачкав рукав, он решил, что ему уже всё равно, почернеет ли остальная одежда. У него вдруг вспыхнула надежда, что эта штука уцелела. Стирая золу, Америка увидел буквы, выгравированные на жестяной крышке. Он бы ещё больше разозлился, если бы слёзы не капали на эти буквы и не размазывали обуглившиеся гравюры, если бы не сделал глубокий вдох, чтобы облегчить боль в груди. Вытерев мокрые глаза, он открыл коробку и облегченно вздохнул, обнаружив, что содержимое осталось нетронутым. Штаты быстро закрыл маленькую коробочку и прижал её к груди. Он улыбался. Улыбка стала такой широкой, что начала причинять боль, особенно когда задрожали губы, а глаза жгло так сильно, что он не мог открыть их. Именно тогда, когда он смирился, что всё разрушено, они выжили. Он берёг каждый подарок Брагинского одинаково, но эта маленькая коробочка содержала другую историю и вызывала столько разных эмоций, одновременно грустные и счастливые. То время, место и воспоминания, которые она вызвала, были чем-то, что Америка хотел забыть, но вспоминал всё сразу, поэтому, конечно, это слишком важная вещица, чтобы поддаться огню. Конечно. Сделав очередной судорожный вдох, США заставил себя пошевелиться. Он знал, что если будет слишком долго здесь находиться, то, без сомнения, агенты придут проведать его. Он не хотел их видеть. Поднявшись, американец вернулся внутрь и решил спрятать этот последний осколок своей и российской истории, которая осталась у него до впадения России в коммунизм. Он спрятал коробку среди своих старых колониальных вещей и знал, что никто не будет искать её там, и был большой шанс, что он тоже забудет, куда положил предмет прошлого. Но Альфред убедил себя, что в конце концов найдёт её снова, когда вернётся в этот дом, решив попытаться прибраться и очистить некоторые части своей истории. Он найдёт эту шкатулку среди своих старых вещей и сразу поймет, что та для него значит. Теперь он должен уйти. Он должен прислушиваться к требованиям босса и к голосу своих людей. Ему снова предстояла гонка с СССР.Канун Нового года. Вашингтон, США. 1983
— Как Ваше пребывание здесь, мистер Коль? — обратился президент США к своему хорошему другу, канцлеру Германии. — Всё было хорошо, — сказал немец. — Начало нового года есть начало многообещающего десятилетия. Вы прошли долгий путь с тех пор, как Вас избрали. Я поздравляю Вас, господин Рейган. — Боюсь, у нас ещё много работы, — скрестил руки на груди мужчина. Но это обязанности лидера. — Да, но, по крайней мере, Вы можете расслабиться, когда наступит Новый год, — пролепетал канцлер, откидываясь на спинку стула. И вдруг, опустив приятную улыбку, нахмурился. — Я начинаю думать, что, возможно, Ваше прогрессивное отношение передаётся Вашей молодой стране. Рейган нахмурился при упоминании об Америке. С тех пор как президент уговорил его переехать в Белый дом, он почти не разговаривал. Во время совещаний он был вежлив, смело объявлял свои речи и отвечал на любые вопросы. Вместе с прессой он улыбался перед камерами и являл людям образ молодой, энергичной и сильной страны, которую те хотели показать публике. Но когда он возвращается в президентский особняк, то извиняется и тихо удалятся в свою комнату. Он иногда заглядывал к нему, наблюдая лишь за тем, как сверхдержава сбрасывает официальный костюм и ложится на диван, всегда выглядя таким измученным. Рейган винил себя за то настроение, в котором Альфред пребывает в последнее время. С тех пор как его вытащили из старого дома, он погрузился в лёгкую депрессию. Американец эмоционально связан с тем домом и, вероятно, со многими предметами в нём, но это одна из причин, по которой он заставил агентов отнять бóльшую часть памятных вещей, чтобы напомнить Джонсу оставаться расслабленным и непринуждённым. Рейган уверял себя, что страна не расстроен сожжением старых русских вещей. В конце концов, они русские, их ценность Америке ничего не значит — по крайней мере, не должна. По правде говоря, несмотря на ежедневные заверения президента, что США не привязан к этим глупостям, он знал лучше. Как его босс, он знал историю и несколько секретов, которые нация хотела скрыть даже от собственных лидеров. Единственный секрет, о котором не догадывался Рейган, был о личных переписках, — Штаты довольно ловко его обманывал, — но он знал о прошлом и о отношениях Америки с другими странами. Знал о их связях с СССР ещё до того, как тот появился, и о том, кем они когда-то были друг для друга. Но Рейган видел одну проблему — стране трудно забыть и таким образом уйти от прошлых разочарований. Он будет держать обиду гораздо дольше, чем необходимо, чёрт, он даже будет смеяться над шутками, над которыми уже никто не смеётся. Хуже всего то, что он будет цепляться за древнюю надежду, что любовь никогда не умрёт. Неужели Альфред настолько глуп, чтобы самому цепляться за ложную надежду, или же его поддерживал кто-то другой? Что бы это ни было, это нездорово для нации, которая всё ещё нуждалась в формировании. Америка взрослел. Его подростковые годы в национальном масштабе отступали. Рейган хотел видеть его сильным и непоколебимым с гордо поднятой головой при выходе из кабинета. Тогда ему больше не придётся беспокоиться о нём. И эта изображающая социопата страна, которая уже не та, что раньше, была предельным воплощением нездорового положения. То, что сделал мужчина, было к лучшему, и он надеялся, что однажды Джонс это поймёт. — Я видел его некоторое время назад, — заговорил Коль, отвлекая президента от его мыслей. — Он вёл себя сдержанно, необычно для такой шумной нации. Рейган кивнул. — Он просто привыкает жить здесь, вот и всё. — Чувствую, он не хотел этого делать. — Да, но он хороший мальчик и по большей части всегда слушается. Я просто должен был дать ему повод отказаться от своего старого дома. Канцлер Германии усмехнулся: — Сказать ему, что он кишит термитами? — Нет. Америка хорошо заботился о нём. Видели бы Вы его кладовку. Вещи, датируемые сотнями лет назад, свалены в кучу, но они настолько ухожены, что даже старая шляпа паломника находится в почти новом состоянии. Президент вздохнул, наклонился вперёд, упёрся локтями в колени и сложил ладони. — Ему... нужно научиться отпускать бесполезный мусор. Мистер Коль всегда был наблюдательным и понимающе кивал головой. Особенно он осознавал, как важно отпустить уродливое прошлое и изо всех сил стараться двигаться дальше. — Иногда можно избавиться от объектов, но воспоминания о них всё равно остаются. Германии было трудно сделать это. Теперь выкидывать старые вещи легко. Всё со свастикой, конечно, должно было уйти, но воспоминания... У него такой острый ум, что ему трудно забыть, что он сделал, и многие до сих пор помнят, что произошло сорок лет назад. Боюсь, пройдут века, прежде чем нация сможет освободиться от сентиментальных уз. — Знаю, — подтвердил Рейган. — Потому-то я и держу его занятым; похоже, это немного помогло Вашей стране. Снова Коль кивнул в знак согласия. Германия смог найти работу и занять себя сразу после войны. Если бы он не боялся, то впал бы в депрессию, как во время предыдущей войны. — Но так или иначе у них появится свободное время, и если Америка похож на Германию, он что-нибудь увидит, услышит, возможно, даже сделает то, что напомнит ему о давних временах. Это дело нации, оба лидера это знали. — Могу я спросить, что так расстроило его? — канцлер был уверен, что молодая сверхдержава сделал много такого, о чём точно с гордостью не расскажешь, но его настроения, как и у любой другой нации, обычно меняются личными волнениями. Президент открыл рот и только вздохнул, печально покачав головой. — Я считаю, что это Холодная война, которую мы ведем с СССР. Это сказывается на Америке. И это естественно, ведь он так давно любил Россию. Моргнув, Коль замолчал и замер. Он никогда раньше не слышал об этом и быстро собрал воедино все улики и очевидные признаки. Результаты взаимодействий и реакций в недавнем прошлом стали принимать всё больший смысл. — Так вот оно что, — прошептал мужчина, постукивая себя по подбородку. Затем его глаза обратились к президенту, и, поправив очки на переносице, он наклонился, полностью поглощенный разговором, который открывал новые откровения, чем дольше они говорили на эту тему. — И он до сих пор... любит его... даже после всего, что произошло? Рейган не хотел верить. Но боялся, что его постоянная уверенность в том, что США никого не любит, окажется ложью, и что он цеплялся за любую глупую надежду на восстановление отношений. Нахмурившись, президент начал: — Я не уверен. Может ли это быть или не может. Вероятно, он просто расстроен, что я заставил его уничтожить его старые безделушки, которые в давнем времени получил от Российской империи, — пожав плечами, Рейган перевёл взгляд на часы. Почти новый год. — Сейчас мы объявлены врагами СССР, и я не хочу, чтобы он вспоминал что-нибудь, что способно когда-либо улучшить отношения. Холодная война — это война. Хочу, чтобы он это увидел. Я планирую победить. Если не сможем защитить свою страну от их идеалов, то, боюсь, СССР слишком быстро расширит сферу своего влияния и на Западное полушарие. Подобное время ознаменует конец Америки. Ему нужно пространство, чтобы расправить крылья и летать. Коммунизм не позволит ему сделать это, поэтому он должен доминировать. Просто трудно убедить его, что все для его же блага, — смешок, полный иронии. — Подозреваю, что он намеревался достигнуть мирных соглашений с наступлением нового десятилетия. Нет, он должен быть настороже, как никогда. Союз только-только достиг своего пика, и Америка обязан наверстать упущенное. Не совсем уверен в том, что он видит, но, насколько понимаю, СССР не хочет соглашаться на две общие силы в мире, он хочет быть единственным и не позволит Альфреду свободно делать то, что вздумается. — Понятно, почему Америка так думал последние два десятилетия, — вздохнул Коль, скрестив пальцы. — Нациями трудно управлять, особенно когда близок к ним и понимаешь их намерения и волю сердца. Нести старые чувства тяжело для страны, особенно для той, которая была сильно затронута этими интимными чувствами. Скажите, они когда-нибудь подкрепляли свои отношения этим..? — Нет, — твёрдо произнёс Рейган. — И слава Богу. У США много плохих отношений в последнее время. Сначала Северная Корея, потом Вьетнам... Не могу передать, как я обрадовался, когда он порвал с ними. Ему лучше одному. Он слишком легко привязывается. Немец слушал, всё кивая головой. — Не скажу, что не согласен с Вами, и сделаю вывод, что Америке лучше оставаться целибатом, но, конечно, это только из-за его трагических отношений. Он молодая и очень красивая страна; идеальный холостяк для любой нации в качестве любовника. В то время как сердце является решающим фактором в принятии решения о том, о ком заботиться, я думаю, что разумно незаметно подтолкнуть Америку к лучшим отношениям. Одиночество заставляет его очень часто вспоминать прошлое. Работа может сделать его ещё более одиноким после того, как усталость даст ему время на себя. Ему нужен партнёр. — После Вьетнама прошло почти десять лет, — напомнил Рейган. — Сомневаюсь, что он готов к новым отношениям. — Да, но если бы им руководили обе национальные партии и поощряли оба народа, я считаю, что это было бы более здоровым и правильным для него. Сейчас будущее действительно содержит много неопределённостей, и всё же есть много стран, провозглашающих долгосрочную лояльность. У Вас есть из чего выбирать для него. И поверьте мне, пока я говорю это, многие смотрят на него с тоской и большим желанием. Пока президент обдумывал всё сказанное канцлером, тот воспользовался молчанием, чтобы заговорить снова. Он открыл рот и неуверенно потёр колени, открывая собственную тайну. — Германия... одна из таких стран, — приглушённо объявил он. Рейган посмотрел на него и хотел что-то сказать, но Коль не дал ему возможности. — С начала девятнадцатого века он в него влюблён. Он такой тихий, что редко проявляет какие-либо признаки слишком заметного, — мужчина нервно усмехнулся, гадая, как президент воспримет эту информацию. — Именно эти его чувства причинили ему много неприятностей в войнах, и после некоторых вещей, которые он сделал с Америкой во время конфликтов, он... глубоко сожалеет о них. Думаю, это одна из многочисленных невысказанных причин, почему он не произнёс ни слова с сорок пятого года. — Его всё ещё волнует Альфред? — Думаю, он и сейчас так думает. Рейган вновь погрузился в раздумья. Его пальцы забарабанили по подлокотникам кресла, и вскоре он встретился взглядом с немецким канцлером. — Америку трудно забыть. Коль улыбнулся с обнадёживающим настроением. — Тогда давайте подарим ему лучшие воспоминания.Вашингтон, США. 15 ноября 1988
Прошло пять лет, как Джонса вынудили переехать в Белый дом. То ли для слежки, то ли для лучшей защиты, то ли из желания почаще появляться перед народом, у каждого были свои подозрительные догадки. И всё же Штаты не мог поверить в то, что произошло всего за полдесятилетия. С появления нового босса, он был начеку больше, чем последние пару десятилетий вместе взятых. Экономика процветала, люди стали счастливее: впервые за долгое время они чувствовали себя в безопасности, поскольку таблоиды постоянно показывали фотографии усиления США. Он снова рос, становился выше, тело крепчало, и президент, жители, даже другие страны постоянно поощряли его продолжать расти. Сам на это он не сильно влиял, но всегда хихикал над подобными советами. В девятнадцатом веке он мог назвать немало стран, которые досаждали ему из-за того, что он так быстро растет, — изменили ли они своё мнение? Если не считать Кубы и других досаждающих, Альфред полностью доминировал в своём полушарии. Те, кто противостоял ему, слишком бедны и малы, чтобы бросить ему вызов. Его международные отношения также ухудшались. Президент, а также боссы Германии и Англии стали довольно близки и поэтому часто приглашали их в свои страны. Америка сумел убедить Францию закрепить своё положение в мире с помощью его операции «Эпервье». Теперь, наконец, сверхдержава не чувствовал себя таким подавленным, как в начале десятилетия. Его друзья оказывались настоящими друзьями и предлагали свою помощь и поддержку мировому порядку. Конечно, он не мог сказать то же самое о СССР. Мужчина ничего не слышал о нём после того, как его личный телетайп отправился на тот свет. В восемьдесят шестом Рейган решил переключиться на факс вместо этих хитрых советских аппаратов. Американец полагал, что так будет намного проще, и президент позаботился о всех отчётах. Но всё равно он видел его. Видел Брагинского по телевизору, преданно стоящего рядом с его новым руководителем, когда тот давал присягу — страна прошёл уже через три руководителя за свою историю. Политика в СССР в последнее время была жёсткой, и это явно сказывалось на Союзе. После неудачных переговоров между их лидерами в восемьдесят пятом о пятимесячном одностороннем моратории неловкость из-за отказа Рейгана нанесла удар по советскому боссу и, казалось, по самому Совету. После этого его редко видели рядом с руководителем, и после Чернобыльской катастрофы в следующем году, что поставило страну в тяжёлое положение. Украина, эта бедная девушка, так смертельно заболела, что СССР по какой-то причине отказался покидать её, несомненно, виня себя в её несчастье. Америке про это сказал его босс, который присутствовал на саммите в Рейкьявике и которому рассказали о состоянии его и его сестры. Этот кризис сильнее всего задел Ивана, и с тех пор его почти никто не видел. На следующий год, в восемьдесят седьмом, Америка, наконец, встретил Брагинского во время визита в Германию. СССР находился рядом с господином Горбачёвым, но он его хотя бы увидел. Русский был одет в военную форму, как США и ФРГ, но выглядел расстроенным и ещё больше усталым. Альфред заметил усталость в его походке и тёмные круги под глазами. Впервые за десятилетия Совету нездоровилось. Стоя у Берлинской стены, Союз удостоил его лишь одним секундным взглядом, смотря на Альфреда и Людвига. Американец успел на мгновение поднять глаза и поймать хмурый взор Ивана, когда тот повернулся и скрылся. Затем, всего семь месяцев спустя, Альфред поверил, что Холодная война близится к концу. Вернувшись в Штаты, президент показал ему договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, и, к своему удивлению, мужчина заметил подпись Совета около подписи его руководителя. Неужели это действительно конец? А ещё через год русские войска начали уходить из Афганистана, и теперь отношения их лидеров стали нормализоваться в лучшую сторону. Он никогда не думал, что доживёт до этого дня. Когда-либо. Со всеми этими обильными хорошими новостями мир начал незаметно витать над территорией США и пробираться в сердца его народа. Тёплый и полный надежды. Америка не чувствовал такой сильной надежды с начала десятилетия. Он надеялся, что пройдёт немного времени, и он и Иван смогут встретиться и заявить о такой же относительной лёгкости между ними. Если, конечно, босс позволит ему отправиться в СССР. С тех пор как он переехал в Белый дом, Рейган отказывался пускать Америку на советские земли. Если мужчина собирался в Москву, то он должен ехать один. Джонс даже не мог пойти с ним на встречу из-за беспокойства о том, что там будет сам Брагинский. Рейган настаивал, чтобы они не встречались, и объяснял ему, что, по его мнению, длительное отсутствие контактов друг с другом облегчает жизнь их народам и лидерам и что существует вероятность того, что в случае их новой встречи может вспыхнуть борьба. Америка не доложил боссу, что видел Союза у стены во время пребывания в Берлине. Он сказал бы, что их встреча не вызовет никакого конфликта, но сомневался, что тот ему поверит. Он даже не поверил бы в мир, исходящий от коммунистов, так что если бы Альфред хотя бы произнёс слова «мир» и «коммунизм», его бы запросто пристрелили. Но Штаты верил в это. Он видел мир на горизонте, но босс постоянно приказывал быть настороже. Никогда не доверять, сначала проверить. Было бы хорошо снова поговорить с Союзом и спросить о его мыслях и чувствах по поводу недавних событий, но он не мог. Нет, разговаривать с ним разрешалось только его собственным людям, а также национальным друзьям. Одна из проблем заключалась в том, что некий «друг» не хотел говорить, но Рейган всё равно настаивал на разговоре с ним. — Давай, покажи ему тут всё, — подбодрил президент, подталкивая Джонса к Германии, как родитель, заставляющий своего ребёнка завести новых друзей на игровой площадке. Сверхдержава подошёл к немцу, который стоял рядом с канцлером, оглядывая сад, созданный в честь его и Америки. — Что вы об этом думаете? — спросил мужчина, натягивая яркую улыбку. ФРГ посмотрел на него, но не улыбнулся и стоял с деловым видом. Он обвёл взглядом местные растения, выращенные на клумбах. — Ему это нравится, Америка, — отозвался Коль. — Это очень хороший подарок, да, Германия? — тот повернулся к своему лидеру и кивнул. — Думаю, довольно неплохо вышло, — Америка по привычке поднял большой палец. На самом деле, ему самому не рассказывали о проекте, пока не пришло время ввести его в курс дела, поэтому его потрясённое выражение отражало лицо Людвига на церемонии. Но американец вёл себя так, будто знал об этом с самого начала. Он потянул Германию за руку и сказал: — Пойдём осмотримся, — он хотел рискнуть, а то и продолжил бы выглядеть негостеприимно, гуляя один, поэтому у того не было выбора, кроме как пойти. В конце концов, за последние два года США обрёл ещё большую силу. Он не сомневался, что, если захочет, сможет швырнуть Байльшмидта через весь парк, улучшенная мощь поможет ему подавлять конфликты и демонстрации. И они пошли, замечая одобрительные улыбки на лицах своих лидеров. Страны гуляли по саду и улыбались растениям и монументам, воздвигнутым всюду. — Надо было открыть его раньше, — возмутился Америка, уперев кулаки в боки. — Тогда цветы бы цвели, — ноябрь — определенно не время для ярких лепестков и зелёной травы. — Я прав, Германия? Немец же просто стоял, выглядя такой же жёстким, как всегда. Так сильно нервничает? Альфред полагал, что растерянность вызвана спокойным ощущением того, что Холодная война действительно может закончиться, но не был уверен, что Германия знает, что с ней делать. Он поймал себя на том, что всё чаще хихикает над собственными банальными шутками и хочет бегать и резвиться в кустах и взбираться на памятники. Боже, как же он счастлив. После одного такого раза Джонс спрыгнул со скамейки, оглядев просторы остального сада, и перевёл взор на Людвига, читающего выгравированную надпись на плите монумента. Страна приблизился и прочёл. Она объясняла их давнюю дружбу и поздравляла с трехсотлетием. Вау, Америка не мог поверить, что это было так давно. Затем палец Германии скользнул по словам «300 лет». Тот улыбнулся немцу, поняв, почему он зациклился именно на этой цифре. — Правильно, Германия, триста лет. Наши народы так долго были частью жизни друг друга и поддерживали хорошие отношения. ФРГ неодобрительно взглянул на него. Мужчина опередил его и скрестил руки на груди. — Нет, не считая мировых войн. Это был просто фарс или что-то в этом роде. Мы друзья. Никакие прошлые обиды не отнимут этого. И ты был одним из моих самых давних друзей, Германия. Спасибо за это. Альфред сел на скамейку около памятника и окунулся в солнечный ноябрьский день. Воздух веял прохладой, и он был рад, что надел лёгкое пальто. Солнце светило ярко и тепло, так что день почти идеальный. Открытие всегда должно быть таким приятным. Людвиг присел рядом с ним. Американец открыл глаза и заметил, как он хмурится и сидит поодаль от него. Мужчина казался напряжённым. Неужели он не может расслабиться? Когда Америка подумал об этом, убедился, что уже давно не видел эту нацию в какой-либо форме расслабленности. Возможно, даже до войны. И в этом проблема, потому что Германия последнее время всегда такой. Каждый раз, когда Джонс был с ним, он чувствовал необходимость быть занятым, служить как можно лучше, стоять рядом на военных учениях на его базах, постоянно давать ему отчеты о запасах, ценностях и тому подобном. Это раздражало до сих пор, особенно когда всё, что они должны были делать, это наслаждаться проклятым садом. Сверхдержава видел его с Италией и Японией, двумя старыми друзьями немца, он почти такой же с ними, но на самом деле более спокоен, более расслаблен. Конечно, это может быть потому, что Феличиано умеет заставить всех вокруг себя хорошо провести время, даже такого упрямого, как Германия. Но США тоже может быть таким же настойчивым, как Италия, если не больше. Он со вздохом наклонился вперёд и сунул руки в карманы. Хотел что-то сказать, но почувствовал что-то пальцами. С любопытством Штаты вытащил чёрный железный крест, отданный ему Пруссией много лет назад. Он совершенно забыл об этом! После того как заболел, большинство его приоритетов исчезли. — Эй... Германия? — Альфред знал, что он смотрит на него и уже весь во внимании. Он постоянно отличался вежливостью, в то время как Америка имел тенденцию смотреть на одного, а разговаривать с другим. — Обещай не злиться на меня, ладно? — Германия, злиться? Страна не давал о себе знать целую вечность. С тех пор как он перестал говорить, Джонс никогда не видел, чтобы тот терял самообладание. Вздохнув, он повернулся к нему, держа в руке кулон, но не разжимая ладонь. — Уверен, ты знаешь о моей поездке в СССР во время хоккейных матчей с ним и Канадой, — мужчина мог поспорить, что все об этом знают, благодаря президенту. — Держу пари, ты не знал, что мы были вынуждены жить в собственном доме СССР. Он даже заставил нас и своих стран есть вместе. Глаза немца чуть расширились. Он догадывался, к чему тот клонит. — Твой брат был там, — прошептал Альфред. Он не может дать Германии слишком много информации, которую Пруссия не хотел бы, чтобы он знал, из уважения к пожеланиям старшего немца, конечно. — У него всё хорошо, и, видишь ли, он даже попросил меня передать тебе кое-что от него. Но я идиот, у меня вылетело это из головы, — США легкомысленно постучал костяшками пальцев по лбу, вскоре раскрыл ладонь и показал Германии крест — крест его брата. — Вот, это по праву твоё. Он внимательно наблюдал за тем, как глаза Людвига становились всё больше и больше при виде креста. Его губы даже приоткрылись в изумлении. Немец наклонился, протягивая руку, чтобы взять кулон, но, едва коснувшись его, застыл. Американец вложил подарок в его руку и сжал пальцами. Одобрительно кивнув, он откинулся на спинку скамейки и снова поднял взгляд в небо. Он дал Байльшмидту время самому заняться кулоном и не будет мешать воспоминаниям. Альфред знал, как важно иметь сувенир на память. Это драгоценная вещь. Уж он-то должен знать. Мужчина закрыл глаза, дабы погреться на солнце и сделать вид, будто его нет рядом, позволяя ФРГ побыть наедине со своим прошлым. Его рука, держащая предмет, как и губы, невольно подрагивала. Джонс даже не заметил, как Германия взглянул на него, словно собираясь что-то сказать. — Эй, Германия, — заговорил Америка, всё ещё сидя с закрытыми глазами, а перед его закрытыми глазами плясали яркие видения надежды. — Ты слышал о договоре о РСМД, подписанном всего несколько месяцев назад, да? — он посмотрел на безоблачное голубое небо. И не мог помочь, лишь одарить приятной улыбкой. Именно оптимистические улыбки на его губах всегда помогали легче перенести тяжёлые времена. — Говорят, Холодная война закончилась... это значит, ты скоро его увидишь. Улыбка Штатов сияла надеждой, которую так давно потерял немец. — Ты скоро его увидишь. Джонс вдохнул морозный ветер, наслаждаясь лучами солнца. На этот раз он уверен, что его надежда не напрасна, и надеялся заразить Германию чем-нибудь ещё. Нации не помешает немного оптимизма. День выдался на редкость теплым, и спокойствие, царившее в саду, погрузило сверхдержаву в лёгкий сон. Эх, чувствовать себя таким расслабленным, это... Приятно. Людвиг всё смотрел на чёрный кулон в руках, как вдруг Америка повалился вбок, ударившись виском о его широкое плечо. Это отвлекло его от туманных мыслей. Он не помнил, когда в последний раз видел Альфреда таким. Возможно, это правда конец долгой борьбы, возможно, на этот раз его надежда оправдалась. Внезапно щеки начало покалывать. Он не понимал, почему. Коснувшись пальцами кончиков своих губ, Германия обнаружил, что уголки их подняты. Он улыбался. Протянув руку, Байльшмидт посмотрел на кулон, который его брат доверил американцу. Конечно, он был передан ему с опозданием на десять лет, но для того, чтобы Германия мог взять с собой частичку Гилберта. У него было так много вопросов к США о Пруссии, но, конечно, язык не двигался, поэтому он оставался тихим и... улыбающимся. Ему повезло с таким другом, как Америка. Друг, игнорирующий их времена ужасной войны, объявивший, что они не нарушали дружбу столетиями. Забывший, как Людвиг делал с ним и другими нечто невыразимое. Воздвигнувший памятник в честь их общей дружбы. Обещавший стоять рядом веками. И заверивший его, что даже он может снова начать надеяться. Германия видел причины, по которым Италия и Япония ещё могли разговаривать с ним. Англия и Франция по-прежнему относились к нему скептически, а тем более командовали им, как слугой, но он не возражал, поскольку считал, что заслуживает этого. Но Джонс всегда старался помочь ему, никогда не хотел казаться правителем, а партнёром, товарищем, с которым можно разделить разочарование и успех. Каждый раз, когда немец пытался оттолкнуть Штаты молчанием, это не срабатывало. Он зачастую огорчался из-за страны Нового Света. Тот постоянно возвращался, спрашивал, как прошёл день, как он себя чувствовал. Это и находил Германия в Альфреде таким привлекательным; нация никогда не спрашивал его как страну, он спрашивал его как человека, будто он был отдельным от своего народа существом. Не делал ли он то же самое и с остальными? Всё равно Людвигу это нравилось, и он был очень внимателен к нему. Сад по-настоящему прекрасен, и ФРГ удивился его преданностью их дружбе. Конечно, американец более привязан, скажем, к Англии, Канаде или даже Австралии, но всё же это место, навсегда увековеченное как немецко-американский Сад дружбы. Это покажет обоим народам, как ценны эти две страны друг для друга и как они жаждут остаться такими на века. По всем правилам Германия должен бороться за возвращение брата. Но у него нет сил, и вместо этого его друг, очень верный и преданный друг, приближал этот момент, как мог, клялся ему, что он снова увидит Пруссию, что скоро воссоединится с ним. Байльшмидт судорожно вздохнул, крепко сжал кулон и прижал кулак к груди к бьющемуся сердцу, которое начало болеть. Закрыв глаза, он попытался найти логическое оправдание тому, почему после сорока трех лет боль внезапно объявилась вновь. По всей видимости, он начинает надеяться. После того как у него отняли Гилберта, страна не испытывал ни капли оптимизма. Он был уверен, что никогда больше не увидит его, пока он — или Пруссия — существует. Америка сказал, что он видел его брата, что сомнительная война, известная как Холодная война, подходит к концу. Всё как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой, и немец слишком уравновешен, чтобы верить чему-либо, порождённому обнадёживающими слухами. Но он надеялся, что когда-нибудь слова Джонса сбудутся. Если это произойдёт, если Германия снова увидит его брата... потом он... Он будет должен Альфреду один очень большой благодарный поцелуй. ______________________________________________________________________________________ Исторические заметки: Восьмидесятые годы пролетели быстро по некоторым причинам, я полагаю. В основном, потому что