Сочи, Российская Федерация. 7 февраля 2014
Большинство взглядов было приковано к Америке. Удивительно ли для него было, заявившегося на спортивные игры, с невозмутимым выражением лица наблюдать, как кольцо, представляющее его полушарие, замкнуло? Он вздохнул. Уже всем известно, что Олимпиада принесла с собой традицию в смысле прекращения войн и напряжённости. Так что на смену его с Россией каким-то проблемам пришла Олимпиада, и он планировал повеселиться. Хотя, пока страна сидел и смотрел церемонию открытия, он чувствовал себя немного изолированным — забавно про него так говорить — но даже рядом с Канадой, Мексикой, Бразилией и другими американскими нациями, он всё чувствовал себя неуместным и одиноким. Он оглянулся на группу европейцев. Англия хлопал Францию по руке, не слишком деликатно скользнувшей по его плечу, братья-итальянцы смотрели, как зачарованные, на освещение, неподалёку Испания, Португалия, Нидерланды и двое его родственников, потом прибыли Германия и Пруссия... Германия. Американец вздохнул снова. Он всё время смотрел на него, но немец даже не взглянул в его сторону. Будто не знал, что он здесь. Альфред никогда раньше не чувствовал себя таким незаметным и обычно склонялся, что это из-за шума, отвлекающего внимание от него. Он мог принять этот факт, но не то, что его парень игнорировал его. По сути, это первый раз, когда они лично видели друг друга в этом году. После скандала с массовой слежкой год назад Людвиг долго не разговаривал с Америкой. Он это заслужил. Ещё бы. Одна из причин, по которой они не общались, заключалась, вероятно, в том, что если они заговорят, ему придётся извиниться, а Джонс не сможет. Он не знал, что делать. Как он мог, если это была его вина? Будучи при этом полным параноиком? Он скучал по Германии. Ему хотелось видеть, как он улыбается, держит его за руки и говорит, настолько он привлекателен. Никто другой так не говорил, и сверхдержава в эти моменты чувствовал себя неловко. Как будто его личность менялась, и он ненавидел это. Проблемы с Брагинским — наименьший вопрос на уме США, поэтому ничто не мешало ему сесть на самолет в Россию и сопровождать своих товарищей по команде. Он надеялся, что спорт поможет успокоиться, а турнир даст повод снова приблизиться к Германии. Свою первую золотую медаль Америка заполучил в сноуборде. И удивился, глядя, как приближаются Пруссия и Германия к нему и другим медалистам после звучания его национального гимна из динамиков. — Ты, как всегда, хорошо поработал, Альфред, — Гилберт хлопнул в ладоши. — Дай глянуть! — он протянул руку и сжал пальцы. Американец спрыгнул с пьедестала, позволив немцу взять медаль, висевшую на шее. — О, замечательно. Будет ещё больше, — заверил пруссак, оптимистично подмигнув. Пруссия всегда заставлял Джонса улыбаться, но, видимо, сейчас альбинос пытался завязать разговор и для него, и для Германии, который оставался на расстоянии, молчаливый, но наблюдательный. Зачастую Альфред был одним из тех, кого забавляли такого рода ситуации, правда, туда входили ещё и хождение вокруг да около, что ему не очень-то и нужно сейчас. — Когда твоя игра, Германия? — наконец младший немец взглянул на него. Строгий, как обычно, он расправил плечи и достал аккуратно сложенный ежедневник. — Завтра у меня сани, — ответил он, захлопнул маленькую чёрную книжонку и сунул её обратно в карман куртки. На мгновение его глаза остановились на золоте на груди Штатов. — У меня было предчувствие, что ты победишь. Ты никогда не катался на лыжах. Америка улыбнулся, а затем и Людвиг. Это только начало. — Я не так уж плохо катаюсь на лыжах, — американец наступил на свою доску, поднял её и поднёс к руке. — Но мне больше нравится сноуборд. Вот почему у меня так хорошо получается, да, Мэтти? — он посмотрел на трибуну. Он уверен, что минуту назад Канада стоял рядом. — Какой ты порядочный, — неожиданно раздался голос Мэттью. Сверхдержава вздрогнул и повернулся направо. Он был тут всё это время. — Боже, Мэтти, не пугай меня. И что значит «порядочный»? Кто носит золото, да? — он потряс медалью прямо перед лицом брата. Канадец нахмурился и отстранился. — Пока что, — хмыкнул он. Америка помрачнел, тем самым заставляя сводного брата проглотить эти слова. Сойдя со сцены, Джонс пошёл за немцем. Тот ничего не сказал, и Альфред тоже молчал. Он знал, что может уйти или испортить весь момент своим ртом. Германия более закрытая страна по сравнению с США, и поэтому американец сделал всё, чтобы это выглядело незаметно. Пруссия, Канада и Норвегия шли немного быстрее. Он замедлил шаг, держась рядом с Байльшмидтом, и... Неужели он тоже замедлился? Протянув руку, страна едва коснулся затянутой в перчатку руки Людвига мизинцем и безымянным пальцем. Прикосновение было лёгким, как пером, почти невесомым. Этого не так много, если другой ничего не заметил. Внезапно Германия остановился. Продолжая путь, Альфред моргнул и обернулся. Он молча смотрел на него. — Мы отстанем, — Джонс указал на Пруссию и других, совершенно не обращающих внимания на них двоих. Людвиг закрыл глаза и жестом позвал его подойти ближе. Американец послушно отошёл в сторону, чтобы никому не мешать. Америка стоял перед ним, словно ребёнок перед наказанием. Немец протянул руку и обхватил тяжёлую медаль на шее сверхдержавы. Тот немного расслабился. — Я очень горжусь тобой, что ты выиграл своё первое золото, — пробормотал мужчина и потёр медаль. Оба погрузились в долгие и глубокие раздумья. Наконец, немец отпустил её и поднял глаза на США, который встретился с ним взглядом. — Рад снова тебя видеть. Именно такие мероприятия уводят нас от политики и забот мира. Да, никакой политики, как мило звучит, особенно для Джонса. — Приятно, да? — Байльшмидт улыбнулся, и сердце того растаяло. Он быстро кивнул, потянувшись, беря его руки в свои, чувствуя, как затрепетало всё внутри. Хорошо, они уже не ходили вокруг да около. Теперь Америка хотел поцеловать его. Прошло несколько холодных мгновений, прежде чем жар пополз по лицу Германии и стиснул гравитацию. Веки тяжело опустились, а губы Людвига слегка приоткрылись. Они подались вперёд, и страна чуть наклонил голову сверхдержавы. — Америка! Американец еле успел ахнуть, распахнув глаза, и взгляд расплылся при виде груди. Воздух, застрявший в горле, начал покидать его. Он попытался на ощупь оторваться от стены, но вдруг его толкнули, прижимая ладони к чему-то мягкому и тёплому. О, да, это грудь. — Наконец-то я догнала тебя, ура! Я видела тебя, ты прекрасно справился, Альфред! — этот приглушенный голос, грохочущий в груди, в которую Америку втиснули лицом, определённо похож на голос Украины. Он давно не видел эту девушку. У него внезапно появилась возможность сделать глубокий вдох, когда она отстранилась, чтобы взглянуть на медаль. — Ого! Какая красота! — она провела по ней и оценила внешность Альфреда. Он выглядел запыхавшимся, и его колени подкашивались от нехватки воздуха. Он уже готов упасть в обморок. — Ты хорошо себя чувствуешь? — украинка протянула руку и прижала ладонь к его лбу. — Минуту, — ответил Джонс, подняв палец и глубоко вздохнув, выпрямился и вежливо улыбнулся, на что та покраснела. — Привет, Украина, не ожидал тебя здесь увидеть. — Я тоже. Но я так счастлива, что отправилась в это путешествие. Я уже много лет не видела своих младших родственников. Было приятно увидеть их снова. Она закрыла глаза и положила руки на сердце, нежное выражение промелькнуло на её лице, давая понять, что вспоминает что-то приятное. — Да, в этом-то и прелесть Олимпиады. Ни политики, ни войн. Снова объединяет страны. Екатерина улыбнулась. Американец повернул голову и подмигнул Людвигу, отчего тот смутился. Она не видела, чтобы Германия краснел с тех пор, как был маленьким. Это довольно мило, но всё же девушка не могла избавиться от странного чувства при виде этого зрелища и боролась с желанием нахмуриться. — О, Германия. Когда ты будешь участвовать в играх? — было грубо говорить только с одной нацией, несмотря на то, что подходила она в основном к Америке. Немец посмотрел на неё и открыл рот, чтобы ответить, но Альфред опередил его: — Завтра. Украина хихикнула. Она слышала этот вздох Байльшмидта. Глаза Штатов сверкнули. — У меня есть идея, как насчёт того, чтобы тебе пойти с нами? Мы собираемся отпраздновать мою золотую победу. Черненко выглядела готовой прыгнуть в объятия Америки и спросить: «Где?», но быстрый хмурый взгляд стёр всё волнение, и она опешила. — Нет, мне очень жаль, но я обещала Ивану и Наталье провести вечер с ними. — О, круто, — кивнул сверхдержава, полностью понимая её. Он всегда был таким. — Тогда, может быть, в следующий раз. К примеру, когда ты сама выиграешь золото? Украина покраснела и с лёгким смешком отмахнулась от американца. — Ты слишком высокого мнения обо мне. — Я верю в тебя, — поклялся Джонс и усмехнулся. — Серьёзно, когда ты выиграешь золото, мы устроим вечеринку. Ну как? Кроме того, если Россия и Беларусь захотят отпраздновать, они тоже должны прийти. — Да, очень даже неплохо. — Прекрасно, — Америка глянул на немца и помахал на прощание. — Увидимся позже. Я буду следить. — Я тоже, — крикнула она в ответ, смотря им вслед, и улыбнулась, увидев, что Германия взял на себя инициативу: когда он заметил, что его парень кое-как идёт, быстро развернул его. Они повернули за угол, и Альфред взял его за руку. Они прекрасная пара. Но эта пара не заставляла её сердце трепетать, в отличии от других стран. Она вздохнула и направилась к своим родным. — Где ты была, Катя? — раздался раздражённый голос Беларуси. Она так напоминала ребёнка в семье и чувствовала, что старший брат всегда должен быть рядом, заботиться о ней, что Украина была бы не прочь что-нибудь для неё сделать, если бы только её народ не нуждался в её присутствии большую часть времени. — Я поздравляла Америку с победой. Он выиграл золото, ведь так? Наталья просто усмехнулась и скрестила руки на груди. Россия, однако, промолчал. — Он собирается отпраздновать с друзьями, но, послушайте, он сказал, что верит, что я выиграю золото. Разве это не мило? Беларусь закатила глаза и наклонилась к брату. — Наш братик выиграет всё золото, не так ли? Украинка надулась. Неужели так трудно поддержать её? Она ожидала этого от Арловской, но когда повернулась, чтобы получить одобрение от младшего брата, то обнаружила, что он думает о чём-то другом, и понимающе прищурилась. Сейчас зимний сезон. В это время года её брат всегда был другим. Всегда такой сдержанный. Такой осторожный. Поэтому лучше держать его в тепле в такие времена. — Пойдёмте внутрь, там тёплая еда и разнообразные напитки? — предложила Екатерина, уговаривая родственников послушать и пойти с ней. Наталья сразу же согласилась и начала тянуть Брагинского за собой. Несмотря на сезон, принадлежащий Генералу, украинка была по-настоящему счастлива, что снова воссоединилась со своими братом и сестрой. Америка прав: Олимпийские игры сдерживали любое напряжение между странами. Такое хорошее чувство, которое, как она надеялась, будет существовать до конца игр. На следующий день на соревнованиях по санному спорту Украина громко хлопала в ладоши за своего брата, завоевавшего серебряную медаль в мужском одиночном разряде. Беларусь не была склонна к этому, что немного расстроило Черненко. Интересно, как отреагировала бы девушка, если бы Иван выиграл золото? Но её добрые чувства продержались недолго, видя, как Германия выиграл золото. Она счастлива за него, приятно видеть гордость в его выражении при проигрывании немецкого национального гимна. Заметив Россию, пытающегося скрыть своё отвращение, Екатерина тихо хихикнула на это, но что-то заставило сердце подпрыгнуть: люди снова приветствовали только Америку, что бросился на пьедестал и схватил Людвига с вершины, одаряя его глубоким поздравительным поцелуем перед всей толпой, и две другие страны-победители, которые, так уж случилось, оказались падающим в обморок Италией... и её братом. — Никакого уважения, — услышала Украина бормотание Арловской рядом. Она взглянула на младшую сестру, видя её уже ничем не скрываемое отвращение к этой паре. Конечно, Брагинский лучше прятал своё недовольство из-за вспышек и притяжения камер к Соединённым Штатам и его партнёру, которого он обхватил руками и почти согнул пополам. Германии не потребовалось много времени, чтобы понять, что происходит, и удивил Америку, ответив на поцелуй, согнув его в коленях, а позже отстранился. Американец одобрительно улыбнулся, и оба выпрямились. Он взял руку немца и поднял её в победном жесте, в то время как тот демонстрировал свою медаль фотографам. Старшие сёстры всегда смогут определить, когда их младшие в беде, а Украина видела, что Россия в беде. Она чувствовала его несчастье с трибун. Это был позор, настоящий позор. Девушка вспомнила, как однажды Иван сказал, что они с Джонсом были так близки, что почти чувствовали эмоции друг друга. Теперь, глядя на США и Германию, заметно, что он ослеплён болью, которая так близка к нему. Но всё равно Альфред был счастлив. Она видела это и понимала, что в прошлом году у них с Байльшмидтом были небольшие разногласия, но они снова вместе, плечом к плечу, рука об руку. Екатерина практически чувствовала их привязанность друг к другу, исходящую от них. Неудивительно, что страны вокруг ворковали и охали от всего этого цирка. Приятно было видеть сверхдержаву таким беззаботным и честным, в то время как Людвиг отражал эти эмоции, конечно, это не более, чем тень, по сравнению с молодой и чистой привязанностью Америки. А была ли эта картина перед Украиной похожа ну ту, как Россия и Америка выглядели бы, если бы их ухаживание увенчалось успехом и вышло на публику мира? Были бы остальные так же склонны поздравлять их, говорить, что они выглядят счастливыми и искренне влюблёнными друг в друга? Интересно, улыбнулся бы её брат, как Германия? Украинка оставалась вежливой и признавала их отношения, как и другие. Но в глубине души она не могла не молиться о том, чтобы Джонс был изгнан из объятий немца обратно в руки её брата. Она знала, что статус их национальных отношений оставляет желать лучшего, но здесь, в Сочи, шестнадцать дней она надеялась — молилась о чуде. Даже если это чудо разорвёт чужие отношения.14 февраля 2014. День Святого Валентина
Америка проснулся от холода. Было, вероятно, около четырёх утра, и всему виной оказался сломанный обогреватель в его комнате. Но сейчас слишком рано что-либо предпринимать, поэтому он завернулся в одеяло и уютно устроился на нагретом месте. Он почти проспал и пропустил соревнование в тот день, но успел-таки вовремя. Несмотря на то, что наутро Джонс встал не с той ноги — буквально — он был настроен очень оптимистично. Сегодня же День любви, и в другой стране или нет, он планировал романтический вечер для своего друга. Была небольшая проблема, — прошлой ночью выпало приличное количество снега, и он едва смог выйти из отеля. Но, конечно, оптимистичному Америке это ни в малейшей степени не помешает. Мать-природа работала на него, а не наоборот. Большую часть дня он проторчал в городе, заказывал столик, выбирал подарки — как обычно. Когда он, наконец, вернулся в отель, день уже клонился к вечеру. Альфред помчался в номер, принял душ, переоделся во что-то более милое — он знал, что Германия не будет возражать против его прикида, но Америка хотел хорошо выглядеть для него и показать, какой он классный парень. Всё было почти на месте, но осмотрев свою комнату, он пришёл в ужас. Какой бардак. Вопреки распространенному мнению, он не такой грязнуля, каким его считают. Сверхдержава полагал, что это умение он перенял у своего старика, но никогда не признавался в этом вслух. Быстро прибравшись, он расставил всё как нельзя лучше, чем прежде — неизвестно, когда он вернётся сюда. Но всё равно было чертовски холодно. Мужчина потёр руки и выдохнул на них, видя своё дыхание, вот как было холодно. Со стоном он подошёл к термометру и угрожающе посмотрел на него. Тот показывал двадцать четыре градуса, но, конечно, столько не чувствовалось. Ничего, он потом пожалуется России, потому что у него на этот вечер планы получше. Американец потянулся за курткой и накинул её на плечи. Он уже направился к двери, когда что-то упёрлось ему в грудь. Хлопнув себя по лбу, он нахмурился и, сунув руку в карман, обнаружил конверт, полный денег. Как же он мог забыть? Страна постучал конвертом по виску и решил сначала покончить с этим делом. Это не займёт много времени. Он вышел из номера и направился в другое крыло отеля, где размещались азиатские страны. По пути туда столкнулся с Японией, который с гордостью носил на шее великолепную золотую медаль. — Кику, круто выглядишь с этой штукой! — похвалил Америка. Японец улыбнулся и официально поклонился, на что Альфред вежливо ответил смешком. — Приветствую, Америка-сан, Вы тоже сегодня очень хорошо выглядите. Собираетесь в город? — Ага. Пойду захвачу Германию, и мы с ним пойдём в хороший ресторан, где я заказал столик. Это будет закрытый вечер для нас обоих. — Желаю Вам всего хорошего, — сказал Хонда и заметил конверт в его руке. — А это для чего? Джонс вздохнул и слегка взмахнул конвертом. — Надо забежать к Китаю. Кику нахмурился. И у Японии, и у Америки были разногласия с ним, а последний практически обязан Китаю своим домом и всем, что в нём есть. Японец сидел, так сказать, на довольно неудобном месте. Япония сторонился всего такого. Если у него будут серьёзные проблемы, он скажет ему. Америка хорошо его знал, а Хонда мог легко довериться ему. Азиат медленно отошёл от Альфреда, предупредив его. Тот просто улыбнулся и помахал ему на прощание, сказав, что придёт с Южной Кореей поздравить его как следует. Американец не боялся Китая, как остальная Азия. Он действительно не знал, о чём думать в данный момент, и не позволит напоминанию о небольшом долге расстроить его, не тогда, когда он на зимних Олимпийских играх 2014 года, и особенно не в день Святого Валентина. — Войдите, — прозвучал голос Вана после стука в его дверь. Джонс так и сделал, после чего одарил страну своей американской улыбкой. — Привет, как дела, дружище? Китай ни чем не был занят, лишь глядел на свои золотые медали, выигранные ранее. Он тотчас вышел из оцепенения, когда вопрос США прозвенел на всю комнату. — Ах, Америка, рад тебя видеть, — китаец наклонился, и два золотых диска громко звякнули на его груди. — Я принёс тебе это, — Штаты поднял конверт и направился к ближайшему стулу. Он сел, вытащил деньги из конверта и начал пересчитывать их перед Яо. Грустно говорить, что это стало рутиной. Закончив, он сложил купюры в стопку и протянул Китаю. Тот усмехнулся и взял зелёные доллары. — Не мог конвертировать в юани? Было бы намного проще, — фыркнул Ван, в последний раз просмотрел деньги и положил их на тумбочку неподалёку. Американец нахмурился. — Не знал, что надо. Если хочешь, я переведу. — Нет, не стоит, — отмахнулся китаец. В этом больше нет необходимости. — Ты не собираешься сегодня участвовать в оставшихся играх? — Нет, у меня кое-что запланировано для меня и Германии, — с улыбкой сказал Альфред, тыча большим пальцем за спину, мол, ему пора идти. — Ах, точно, у тебя сегодня день цветов и романтики. — Развлекаюсь, как могу. Дабы компенсировать то, что я дерьмовый партнёр, — пробормотал Джонс, печально вздохнув. — Ты участвуешь завтра в каких-нибудь играх? — Да. А у тебя? Надеюсь, ты готов к ним? — в последнее время Китай стал более наблюдательным. Древние глаза пытались заглянуть сквозь облик США. — Думаю, да. В худшем случае я умру, стоя на ногах. Думаю, мы вернёмся в отель не слишком поздно. Китай кивнул и посмотрел вниз, а взгляд приковался к блестящим медалям. — Сколько их у тебя, Америка? — М? — мужчина заметил, что разговор идёт о медалях. — О, кажется, уже двадцать семь. — Я про золотые, — ухмыльнулся азиат. Выигрывать их и побеждать других было лучше всего. Он никогда не испытывал такой гордости, особенно на зимних Олимпийских играх, где у него был огромный недостаток по сравнению с летними Олимпийскими играми, где он обычно выигрывал больше всех. — Около девяти. Китай сощурился. У него только два золота. Главное — золото. Остальное не так важно, и именно такие страны, как США, решили считать все медали вместе. Должно быть, в этом что-то западное. — Ты думаешь, что выиграешь больше? — теперь Яо смотрел на американца. Сверхдержава, казалось, стремился побыстрее уйти. И это не из-за нервозности, нет, Ван вряд ли знал кого-то, кто заставил бы Америку нервничать, кроме одной страны, но тогда и времена были другие. Нет, Штаты хотел уйти, но был достаточно вежлив, ожидая, пока его не отпустят. Альфред пожал плечами. — Возможно. Это зависит от моей команды, — он гордился каждым из них. Так много новичков. Ведь семь золотых медалей были завоеваны молодыми спортсменами. — Не сомневаюсь, — заверил азиат и встал. Он обошёл комнату, норовя приготовить себе чай. — Будешь? — и махнул кастрюлей в сторону мужчины, уловив этот почти беззвучный вздох. Американец хотел уйти. — Конечно. Китай проигнорировал грубый жест и приготовил ему чай. Протягивая его, он почувствовал холод от его рук. Обычно Америка был тёплой страной, теплее многих других. — Почему мёрзнешь, Америка? — А, обогреватель сломался. Завтра я поговорю об этом с персоналом. Китаец хмыкнул и взглянул в балконное окно на зимнюю страну чудес. Снова пошёл снег; он цокнул языком. — Опять всё белым бело. Когда думаешь о России, представляешь лишь одно: снег. Сверхдержава нахмурился. Для него это было не так. — Ты с ним часто разговаривал? — Нет, — честно ответил Америка, ставя чашку. Он не понимал, почему Яо затягивает его визит. Он получил свои деньги. Всё, что Штаты хотел сейчас, это уехать и попасть на свидание. — Большую часть времени он замыкается в себе. Хех, даже когда он выигрывает золото, он сразу уходит после своего гимна и исчезает. Странно для принимающей страны. — Я слышал, он проводит большую часть времени со своими сёстрами, и у него тоже девять. Джонса, честно говоря, не волновала численность медалей России, не говоря уже о его золоте. — Да, но они давно не виделись. То есть втроём. Так что это ожидаемо. — И всё же он довольно грубая страна, не правда ли? — Он просто не из тех, кто готов на всё ради своих гостей. Все страны разные. Китай всё ещё не любил русского. Эта страна всегда считал себя лучше него, хотя Ван и сам был сверхдержавой. Россия слабел, и он не хотел в этом признаваться. В последнее время он видел, что Брагинский снова пытается укрепиться, и Китаю это очень не нравилось. У Ивана был шанс на мировое господство, но он провалился. Китай, однако, этого не сделает. Он победит, как и обещал, и Федерация... эта страна будет кланяться ему и падать в ноги. Учить его язык, пользоваться его деньгами и видеть под ним его любовника... Китаец обернулся на Джонса и усмехнулся, сделав большой глоток чая и допив его. Поставив чашку на тумбочку, он взял деньги, отданные ему, и сложил их веером. — Знаешь... — он сел на подлокотник дивана рядом с Альфредом. Его янтарные глаза смотрели на белокурую страну, который в свою очередь смотрел на него с любопытством небесно-голубыми радужками. — Можешь не тратиться на меня следующие сто лет, если... — азиат положил банкноты себе на бедро и слегка наклонился. — Переспишь со мной. Америка захлопал глазами, потом расширил их. Мужчина напрягся, выпрямившись в ответ на слова Яо. — Я... эм... Китай, у меня есть парень, — медленно проговорил он, дабы убедиться, что тот понимает его. Но уверенность Вана не поколебалась. Он равнодушно пожал плечами. — Я уверен, что он поддержит твоё решение принять моё предложение. Он не хочет видеть тебя в долгах так же, как и твой народ. Американец вытаращил глаза. Рот приоткрылся, челюсть дёрнулась, чтобы сформировать хоть одно слово, и Китай не мог не подумать, что этот рот можно использовать в некоторых других целях, нежели выплёвывать глупые американские слова. Он видел, как США обдумывает всё сказанное, ставя Германию в возникшее из ниоткуда уравнение. В то время как китаец не слишком стремился следить за их отношениями, зная, что Людвиг заботился о сверхдержаве, что Штаты хотел избавиться от долгов так же быстро, как и его босс. Ван предлагал лёгкий выход и более быстрый. Он сдержит слово. Он простит все долги, если Америка сделает это. Китай снова подался вперёд, уже стоя над ним. Он протянул руку и коснулся его щеки. Пронзительные голубые глаза метнулись к нему, и Яо никогда в жизни не видел такой неуверенности. У Китая есть деньги. Любой бросился бы к нему в постель. Почему Альфред... испугался? — Ты прекрасен, Америка, — пропел азиат, чувствуя лёгкую дрожь под ладонью. Высокий уровень неопределенности пугал Джонса, и Ван ухмыльнулся: он был девственником. Германия ещё не прикоснулся к нему. «О, Россия, что ты упустил, старый друг». — Самый красивый из всех западных наций. Это правда. Возможно, именно чистота Америки выделяла его среди остальных. Затем Штаты поднялся. Китай ожидал, что он будет сидеть, разинув рот, как рыба, и усмехнулся про себя. Американец схватил руку, ласкавшую его щёку, и держал её неподвижно, чуть-чуть в стороне от кожи. Азиат чувствовал давление, но не боялся. Нет, он видел, что сама мысль о соитии пугает Альфреда. Какой прелестный маленький девственник. Китай вырвал руку из хватки Джонса и обхватил ладонями его лицо. Такое непроницаемое лицо. — Не бойся, Альфред, я позабочусь об этом, — он медленно провёл пальцами под сильным подбородком к ушам. Рука скользнула вниз по шее, потёрлась костяшками пальцев о загорелую кожу — забавно, Яо ненавидел загорелую кожу, находил её совершенно непривлекательной, но не мог отрицать, что Америка в ней был прекрасен. — Я буду нежен. Сверхдержава задумался. Китай видел это по тому, как тот прикусил нижнюю губу и бросил быстрый взгляд на деньги, оставленные на подлокотнике. Он всегда любил выбирать легкий путь, так что это идеально для него, не так ли? Ван хотел взять его. Прямо здесь и сейчас, на этом самом месте. Он должен. Тогда он расскажет России. Что чувствовал Америку под собой, был внутри него, ощущал его запах... о, что подумает Брагинский? Он знал, что подумает этот старый дурак, и хотел увидеть его лицо, когда произойдёт предсказанное им господство над США. Он честно не понимал, почему до сих пор никто не трогал его. Он был идеальным партнёром в постели. Когда Америка отстранился, китаец снова схватил его лицо. Ему нужно, чтобы он не спускал с него глаз. Если он отвернётся, возникнет ещё большая неуверенность. — Только один раз, — подталкивал Китай. — Только один раз. Это всё, о чём я прошу, — и притянул его ближе за шею. — Одна ночь. Оставь сегодня всю гордость позади. Ляг под меня. Раздвинь ноги для меня. Только на одну ночь. Штаты нахмурил брови. Гнев нарастал внутри него. И Китаю нужно удерживать его там, не давая выйти наружу. — Сделай это для своего народа, — шептал он. Его рука обвилась вокруг шеи Джонса, потирая затылок и золотистые волосы. Медленно, неуловимо, он надавливал на него, приближая его лицо к своему. — Сделай это для Германии. Китай чувствовал на губах тёплое дыхание и, вдыхая его, начинал пьянеть. Неужели он обещал провести с ним только одну ночь? Господи, если он окажется вкуснее, чем сейчас, он просто обязан иметь его каждую ночь. Наконец губы Яо потерлись о губы американца. Пара лёгких прикосновений, прежде чем он приложил небольшое давление. Медленно, осторожно он надавил сильнее, пока прикосновение не стало похоже на поцелуй. Китай получит Америку. Он будет с ним этой же ночью в доме России, стонать для него, умолять только о нём. Китай будет его первым. Слишком быстро его надежды на страстную ночь растаяли: Альфред отступил. Он повернул голову и прижал руку ко рту. — Нет, — быстро ответил он, высвобождаясь из объятий. Тот мог бы побороться, чтобы удержать его, но отпустил его, хотя и неохотно. — Нет, я... я не могу, — Джонс бросил секундный взгляд на китайца и снова на пачку денег. — Я просто заплачу тебе. США очнулся именно сейчас. Ван откинулся на подлокотник и взял деньги. — Я предлагаю тебе более лёгкий путь, — страна не смотрел на него. — Ты упрямый. — Мне плевать, сколько времени это займёт. Я выплачу свой долг. Китай нахмурился и скрестил руки на груди. — Предложение остаётся в силе, — американец отвернулся от него. — Я оставлю дверь незапертой. Я подожду тебя. Альфред ничего не сказал и ушёл. Он поспешно покинул крыло, вновь проходя мимо обеспокоенного Японии, чьи глаза сузились в сторону комнаты Китая. Если он хотел противостоять этому сборщику американских долгов, то он мог. Сверхдержава ощутил боль в животе и должен был уйти. Он вышел в вестибюль и постоял там некоторое время, пытаясь прийти в себя. Но проблема всё ещё оставалась: слишком много стран суетились вокруг, а он, будучи Соединёнными Штатами Америки, предполагал, что кто-нибудь, да подойдёт к нему с расспросами. Нужно проветриться. Он выскользнул из отеля и направился в заснеженный просторный внутренний дворик. Садилось солнце. Он стоял под снегопадом и смотрел на него. Чем темнее становился день, тем сильнее падал снег, и теперь городские огни тускнели в унылой погоде. Сможет ли он вообще добраться до ресторана, за столик в котором заплатил хорошие деньги? Наверное, нет. Прекрасно, путешествие в такую погоду казалось пугающим. Обычно именно он отмораживал себе всё и вся, но в тот момент Америка не чувствовал ни малейшего холода. Он даже не застегнул молнию на куртке. Снег же продолжал покрывать все вокруг — кроме него. Когда солнце начало клониться к закату, Альфред взглянул на свои руки. Они краснели, держась за перила, а крупные холодные снежинки таяли на его коже. Свет во внутреннем дворике мигал, но видимость была плохой. Ему действительно пора вернуться в здание, но в голове оставалось неясно. У него были планы на вечер, и теперь всё, чего он хотел, это изолировать себя на остаток ночи — снаружи, чтобы уйти от других наций. Странно, но он совсем не чувствовал холода. Американец ничего не видел. Огни города расплывались, как бы близко они не были. Однако он видел кое-что ещё. Сначала Джонс подумал, что это из-за снегопада, но резкий порыв ледяного ветра показался ему похожим на... прикосновение. Он не мёрз, но чувствовал это. Странно, очень странно. Вихрь кружил вокруг него. Потом взмыл вверх, вокруг тусклых ламп, в небо. Мужчина думал, что сходит с ума, и не мог ничего сделать, кроме как принять то, что он подозревал. Он откинулся назад; метель усилилась, начиная приобретать форму. Страна не боялся. Возможно, он испытал бы благоговейный трепет, если бы его не мучило ежедневное напоминание о долгах и росте врагов, но сейчас... он просто оцепенел... ему совсем не было холодно. Снег таял, едва касаясь его кожи. Но эта тень перед ним не съежилась, а смотрела на него — вероятно, она была единственным, кто знал, где Америка. Джонс усмехнулся. Он помнил семьдесят второй год, помнил, как Иван говорил об этом человеке. «Генерал» — так называл его Россия, если Америка правильно помнил. Похоже, он пробыл здесь слишком долго и сошёл с ума, как и Брагинский. США его не боялся. Так было и раньше, когда он впервые увидел его за окном много десятилетий назад. Он думал, что это призрак, Альфреда беспокоили призраки, но то, как Россия описал его, было чем-то совершенно другим. Тиран, а он ненавидел тиранов, поэтому молча бросил ему вызов — молча попросил попытаться уничтожить его, как пытались все его враги и не смогли сделать. Может быть, этому божеству повезёт. Американец слышал его голос в завывании ветра. Или, может быть, он чувствовал это. Признак уговаривал его лечь, позволить холоду и льду покрыть его. Чтобы он закрыл глаза и поддался оцепенению темноты. Замечательно, просто отказаться от всего. В конце концов, он всего лишь нация. Судя по количеству врагов, никто по нему не станет скучать. — Уходи. Уходи, злой дух. Прочь от него. Америке становилось плохо. Он не мог ясно мыслить, плохо слышал, у него были галлюцинации, и он замерзал насмерть. Он мог поклясться, что слышит, как кто-то что-то говорит, и подумал, что обращаются к нему. Должно быть, он единственный, кто вышел во внутренний дворик. — Прочь! Прочь! Он почувствовал дикую усталость. Внезапно в него прокрался холод. Он ощутил, как тепло начало покидать его, словно кто-то крадёт его, забирает всё, что у него есть, всё, из чего он сделан. — Альфред, возьми меня за руку. Не слушай его. Не засыпай. Но он хотел. Это что-то плохое? — Вперёд, пойдём отсюда. Америка кивнул. Взявший его за руку крепко сжал её. Ощущалась нежность, и он впал в странное, похожее на транс, состояние, как всё начало таять от тепла отеля, начало восстанавливать его. — Как ты взмок, — послышался голос. Полотенце обернулось вокруг его головы и волос. — Не нужно было выходить в такой час и в такую пургу, — Альфред норовил посмеяться над этим беспокойством. Как мило с его или её стороны, кто бы это ни был. — Именно этого он и хочет. Хочет, чтобы ты заснул, и он смог проснуться. Нельзя, чтоб это случилось. Джонс почувствовал, как с него стянули куртку, и тут он поднял свои веки. Она была такой взволнованной. — Украина? — Ты проснулся, хорошо, — она облегчённо вздохнула, потёрла его мокрое лицо. — Ты был похож на снеговика, — и хихикнула, чтобы поднять настроение, но чем больше в голове Америки прояснялось, тем больше он видел, как ей было не по себе. — Почему ты здесь? — США думал, что она будет с сестрой и братом. — Я тоже здесь живу. Наталья настаивала на доме Ивана недалеко отсюда, но я хотела остаться со всеми. Мне здесь нравится. Зато я смогу присматривать за тобой, чтобы ты не потерялся в метели, да? Американец встревожился её словами и удивился. Как нации, рождённые в таких условиях, говорят о ледяной смертельной хватке так мрачно и одновременно непринуждённо? Полотенца впитывали влагу, оседавшую на волосах и коже, но его одежда действительно промокла. Екатерина отметила, что он вскоре заметил это неприятное ощущение. — Мне очень жаль, — извинилась девушка. — Но, похоже, твоя красивая одежда слишком мокрая. Америка вздохнул. Рубашка прилипла к груди в том месте, где была расстегнута. Штаны, как и туфли и носки, вымокли напрочь. Словно сугроб растаял вокруг него при соприкосновении с ним. Это по меньшей мере странно, но внезапная дрожь, пробежавшая по его телу, выбила его из колеи. — Я знаю! Ты пойдёшь и примешь душ, а я принесу тебе новую одежду, хорошо? Альфред усомнился в этом предложении, но через некоторое время понял, где находится. Он в комнате Украины, несомненно. Ему действительно следовало бы вернуться в свою комнату и покончить с этим делом, но сейчас он в другом крыле, полном лестничных пролетов и остановок лифтов. Он никогда не сможет вернуться в номер, не наткнувшись на другую нацию, ведь ни в малейшей степени не хотел конфронтации. К тому же, в его комнате холодно, и, будучи мокрым, он мог простудиться. Чувства медленно выводили из жужжащего оцепенения от неожиданного транса, в котором завис на некоторое время, Штаты кивнул и полез в карман брюк, вытаскивая ключ. — Вот, — даже его голос звучал сонно, как будто он только что проснулся после многочасового сна. — Я принесу тебе хорошую одежду. Больше ничего трогать не буду, — заверила украинка. Джонс снова кивнул. Он выглядел ошеломлённым. Неужели это от той ужасной встречи или от чего-то ещё? Он взволнован чем-то. Ей не нравилось видеть его таким. Она дотронулась до его руки. — Пойди, ополоснись. Сверхдержава встретился с ней взглядом. Через минуту он кивнул и медленно поднялся со стула, на который она усадила его, когда привела к себе в комнату. Черненко мягко подтолкнула его к ванной, и как только дверь закрылась, она повернулась и направилась в другую часть отеля. Войдя в комнату США, она ощутила холод и нахмурилась, увидев Генерала Мороза, заглядывающего в окно. Она отвела взгляд, сосредоточившись исключительно на задаче, стоящей перед ней: порыться в вещах американца и найти для него сменную одежду. Она игнорировала старого призрака и разозлилась, ведь он пытался напасть на Америку. Какой жестокий дух. Украина ненавидела его, а ещё больше ненавидела поклонение брата ему. Девушка понимала, почему младший брат цеплялся за него. Он — его единственный защитник от тех, кому она не могла противостоять. Поэтому Россия чувствовал, что обязан ему жизнью и верностью. Дух создал ему напарника, которым предположительно был Альфред. Тогда почему Генерал так ненавидит этот золотой источник тепла и света? Она не понимала. Но она ни в коем случае не хотела, чтобы он причинил ему вред, даже если в последнее время он не так близок ей или её брату и сестре. Она молча собрала новую одежду и другие средства гигиены и, войдя в свою комнату, обнаружила, что американец ещё не вышел из душа. Она ждала. Он находился в ванной ещё два часа. Екатерина нахмурилась: стоит ли ей пойти и проверить его? Конечно, вода уже, должно быть, остыла. Не хотелось, чтобы он заболел. Вдруг всё стихло, и Джонс открыл дверь, ища её. Она тут же встала и протянула ему одежду. — Спасибо, — сказал он, одевшись и выйдя из ванной. — Я приведу тебя в порядок, — улыбнулась Украина, подходя к нему с расчёской и одеколоном. Штаты всё витал где-то далеко в своих мыслях. Он сел на край кровати и позволил ей ухаживать за собой, как старшей сестре, которой у него никогда не было. — Вот, ты выглядишь шикарно, — заключила она и повернулась к высокому зеркалу, висевшему на стене, предлагая ему встать и осмотреть себя. Мужчина быстро улыбнулся. Но она видела его огорчение в том, что он просто смотрел на себя, будто не мог вынести вида собственного образа. Позор. Он же такой красивый. В дверь комнаты постучали. — Извини, — Украина убежала открывать и увидела на пороге вечно хмурую младшую сестру. Одна из проблем в том, что дверь была открыта предостаточно, чтобы она успела заметить постороннего в комнате. — Что он тут делает? — прошипела Беларусь, прищурившись и свирепо глядя на Альфреда. Сверхдержава уловил звук её голоса и обернулся. — О, я... — мямлила Черненко, придумывая оправдание, и, возможно, норовила сказать правду, в конце концов, её родные понимают проблемы с Генералом и его постоянную угрозу другим странам. — Она просто помогала мне, — последовал раздраженный ответ Америки. Он сел, надел новые сухие носки и туфли. — Не волнуйся, я скоро свалю. Наталья протиснулась мимо сестры и вошла в комнату, щурясь на американца, которого не слишком любила в последнее время. Она встала перед сестрой, как часовой, поставленный охранять её от большого плохого США. Джонс закатил глаза при этой мысли. — Где Иван? — спросила Украина, хоть и сама рада, что он не поехал с Беларусью, чтобы забрать её на вечер, она, в некотором смысле, хотела, чтобы он приехал ради Альфреда. Они даже не смотрели друг другу в глаза с начала Олимпийских игр. — Ушёл ненадолго. Он сказал, что скоро вернётся. — Значит, мы можем-таки попасть в город? — вскинул брови Штаты. Он ещё не проверил такси, но у него были готовы все подарки, кроме одного. После этого он сможет продолжить свой вечер. — Да, — пробормотала Арловская, почти полностью игнорируя мужчину. — И ты всё ещё здесь? — Наталья, пожалуйста, не груби, — попросила Украина. В тот момент он был гостем в её комнате. Она с трудом представляла себе, как бы изменилась сестра, начав жить с братом как молодожёны. Господи, может быть, этот путь судьбы и к лучшему. — Всё в порядке, я ухожу. Я знаю, когда злоупотребляю гостеприимством, — вздохнул Америка, собирая свою мокрую одежду и направляясь к выходу. — О, я могу почистить её для тебя, — предложила Екатерина, протягивая руку и забирая вещи из рук Джонса. Ей нравилось быть полезной. — Но я ни в коем случае не хочу, чтобы ты ушёл так скоро. Ты в порядке, да? — Я согрелся, — американец наклонился вперёд и поцеловал её в щёку. — Спасибо, что привела меня в чувства, Катюша. Щёки Украины окрасились в бледно-розовый. Её пальцы коснулись того места, где поцеловал Альфред. Он действительно согрелся; жар остался, даже когда его губы отстранились от её кожи. Такое приятное и спокойное чувство, знакомое Украине. Какой приятный молодой человек. — Не трогай мою сестру, — фыркнула Беларусь. Она скрежетала зубами и свирепо смотрела на США, пока тот обходил обеих дам, добираясь до двери. Америка удивил их внезапной игривостью, появившейся из ниоткуда. Он озорно усмехнулся. — О, я не хотел, чтобы ты ревновала, Беларусь, — и поцеловал в щёку и младшую. — Ну вот, теперь тебя тоже! Лицо Натальи вспыхнуло ярко-красным цветом. Штаты выскочил из комнаты прежде чем успел понять, смущение это или гнев. Явно последнее, и он готов был поклясться, что слышал свист пролетающего мимо кинжала. Это его не удивило. Эти девушки сами по себе очень милые — Беларусь по-своему, Украина по-своему. Он благодарен ей за то, что она нашла его. Выйдя на улицу, он застегнул молнию на куртке и вызвал такси. Снега не стало меньше, но, по крайней мере, дороги расчистили. Он правда не знал, что на него нашло. Почему он чувствовал себя так, когда пошёл снег? Сверхдержава догадывался, что его просто беспокоило предложение Китая, и ему нужно было о многом подумать. Он даже не помнил, как Украина привела его в свою комнату. Долгий горячий душ дал ему время подумать, не боясь замёрзнуть насмерть и увидеть воображаемых существ, парящих в небе. Стоит напомнить себе, что нужно сделать ей подарок за её щедрость. Теперь, когда его разум окончательно прояснился, он решил приложить все усилия и использовать остаток вечера для осуществления своих планов. Взглянув на часы, Джонс отметил, что у него есть немного времени, чтобы забрать то, что ему нужно, вернуться в отель за Германией и отправиться в ресторан. Он надеялся, что Людвиг готов: он же не говорил ему, что занят, потому что Альфред хотел, чтобы это был сюрприз. Немец обязан быть неотразимым... Стоп, это ведь Германия, конечно, эта страна всегда выглядел неотразимо. Американец издал смешок при мысли об этом. Да, это его мужчина, всегда готовый. «Мистер Бойскаут», — усмехнулся про себя Америка, посмотрев на особенно соблазнительный букет васильков. Обычно, особенно в день Святого Валентина, он хватал дюжину-другую красных-красных роз, но хорошо знал Германию. Розы были любимы всеми нациями, но абсолютным любимым цветком Людвига были васильки, и поэтому Джонс взял букет именно их. Они даже пахли великолепно. Но другой запах был сильнее, и Альфред обернулся. И улыбнулся. Там стояли вазы с подсолнухами. Он никогда не видел таких красивых в это время года, и от них так сильно пахло. Штаты, конечно, обожал розы, но подсолнухи занимали особое место в его сердце, напоминая о детстве, о времени, таком невинном и полном мечтаний. Америка подался вперёд, вдыхая ароматы, но сразу попятился, и букет вместе с вазой оказался в руках другого. — Не думал, что увижу тебя здесь, Америка, — он увидел Россию, сосредоточенно изучающего ценник на поднятой вазе с подсолнухами. Он поймал на себе один взгляд Брагинского, как тут же его пресекла цветная обёртка, пронёсшаяся перед лицом Ивана. — Это для твоего любовника? — О, да, — кивнул американец. — Не розы? — Федерация не хотел смотреть на него. На самом деле, он казался занятым, глядя на другой букет с множеством цветов льна. Он выбрал самый красивый. — О, нет. Эти ему больше всего нравятся, так что я уверен, он оценит это. Россия промолчал и пошел к флористу. — Можете соединить эти два? — женщина кивнула и взяла оба из его рук. — Я заплачу за них. — Это для твоих сестёр? — спросил Альфред, стоя позади высокой страны и ожидая своей очереди. — Да. Сегодня день Святого Валентина. Я гуляю с ними и дарю им подарки. — Какой ты хороший брат, — поддразнил Джонс. Он даже выставил локоть и ткнул Россию в плечо. Легонько, конечно, не хотел вызвать войну или что-то в этом роде. — И где вы гуляете? — Везде, — ответил Иван. США надул щёки. — Чёрт, что за кирпичное лицо, мистер Ворчун? Я просто спрашиваю. Я веду Германию в хороший ресторан. Я уже зарезервировал места. Думаю, ему понравится. — Я тебя не спрашивал, поэтому мне всё равно. Флорист вернулась и вручила ему вазу с подсолнухами и льном. Он заплатил и просто ушёл. — Эй, подожди! — Америка резко бросил деньги и крикнул кассиру оставить сдачу. Он выскочил наружу, дабы поймать русского. Тот большими шагами шёл к тротуару, вероятно, сам собирался поймать такси. Снег падал ровнее, но, конечно, только выйдя на улицу, сильный порыв ветра чуть не занёс Альфреда обратно в магазин. Он быстро защитил нежные цветы от суровой стихии и продолжил свой путь. Наконец он догнал Россию. — У меня не было возможности поговорить с тобой после церемонии открытия, — прокричал он, часто моргая и жмурясь от тяжёлых снежинок, падающих на его лицо. — Как ты держишься? — Я побеждаю. Это всё. — Ни с кем не разговаривая, да? — усмехнулся американец. — Ты и твои сёстры так себя ведёте? — Нет, только ты и я. — Хочешь сказать, что я веду паршивые разговоры? Брагинский вздохнул, а дыхание вышло облачком. — Одну бесполезную болтовню. — Бесполезную? — сверхдержава нахмурился ещё сильнее. — Слушай, я пытаюсь быть дружелюбным. Это Олимпиада. Мы не должны откусывать друг другу бошки. Мы уже делаем это ежедневно. — У нас нет ничего общего, — заявил Россия. Джонс не знал почему, но он почувствовал себя обиженным, услышав это. Подъехало такси, и мужчина замер, давая Ивану шанс оставить его тут, в снегу. — Бессмысленно разговаривать, даже если мы сейчас не воюем. Секунда, его и след простыл. Альфред долго простоял там, но, к счастью, цветы не слишком испортились. Он вздохнул. Видно, ему следует прекратить свои попытки. В конце концов, этот вечер не для России. А для Германии.Поздний вечер дня Святого Валентина
— Америка... ты в порядке? Джонс вырвался из мыслей и повернулся к спутнику. Людвиг съел половину своей тарелки, а он так и не прикоснулся к еде. Еда уже остыла: американец ненавидел холодный стейк. — Ты какой-то рассеянный, — добавил Байльшмидт, вытирая рот и откладывая салфетку. — Тебя сегодня что-то беспокоит? Альфред вздохнул, поднял глаза, и тот заметил в них усталость. — Я пришёл сюда, чтобы уйти от всего этого. Все это делают. Так почему же некоторые страны должны влезать именно в нашу напряжённую повседневную жизнь? Так вот что ему не даёт покоя. Америка... любит играть в большого мальчика, но всё ещё обладает чувствительностью ребёнка. Германия улыбнулся. Он не изменился. Значит, у него нежное сердце. «Просто игнорируй их», — подумал немец. Не Россия ли это? Совсем недавно они с Альфредом старались оторваться друг от друга. Американец не интересовался Брагинским — с тех пор, как начал встречаться с Людвигом, — но в последнее время он злился из-за него. Может быть, потому что Германия не был близок к Америке, и без партнёра, который сдерживал бы его, Штаты имел тенденцию яростно набрасываться, конечно, это означало, что он когда-нибудь заденет самую большую, сильную страну. И к сожалению, это Россия. — Они просто жаждут внимания, — ответил Байльшмидт. — И если, будучи помехой для тебя, они добьются этого, они его привлекут. Американец вздохнул. — Да, ты прав, — и улыбнулся. Маленькая, но, по крайней мере, улыбка. — Как обычно. Германия с упоением наблюдал, как содержимое блюда компаньона постепенно уменьшалось. Альфред причмокнул губами и откинулся на спинку стула. — Кстати! — он наклонился к сумке, стоявшей рядом со стулом, и что-то вытащил. Людвиг надеялся, что США вытер руки, прежде чем прикоснуться к той вещице в сумке: у младшего была привычка оставлять повсюду грязные отпечатки, которые довольно быстро стали главным его раздражителем. Америка прижал коробку к груди, и его глаза вспыхнули игривым блеском. В конце концов он передал её своему парню. — Держи, здоровяк. Германия взял подарок и открыл его. Внутри прямоугольной белой коробки лежала пара очень красивых туфель. Запах новой брендовой кожи просто восхищал. — Трудно было найти твой размер почему-то, — пожал плечами Джонс. Он откусил ещё кусок бифштекса и, конечно же, без всякой причины для застольных манер заговорил с набитым ртом. — И я хочу видеть тебя в них на следующих всемирных собраниях. Кусочки еды посыпались с его губ на тарелку, которые он потом схватил и запихнул обратно в рот. — Да, так и сделаю, — Байльшмидт поставил коробку рядом со стулом. — Я благодарю тебя за все эти подарки, Америка. — Альфред, я Альфред, — настаивал тот. Немец же называл его человеческим именем в начале, но после их маленького вопроса в прошлом году, вернулся к официальному национальному имени. — Да, Альфред, — он опустил взгляд на его недоеденную еду и больше не чувствовал голода. Положив столовое серебро, он вежливо посмотрел на сверхдержаву. — Признаться честно, я был сосредоточен на завтрашних играх и не думал, что смогу найти тебе что-нибудь на сегодня. — Всё в порядке, — отмахнулся американец и вытер лицо. — Я как-то догадался. К тому же, я хотел застать тебя врасплох, тем веселее преподнести подарки. Альфред улыбнулся, вспомнив его физиономию, когда он дарил ему букет васильков, входя к нему в комнату. Германия слегка покраснел и сложил руки на груди. — Мне не нравится односторонность. — Конечно. Не волнуйся. В городе почти нечего было делать, кроме как ужинать в ресторане, а снег всё шёл и шёл, и удивительно, что парочке удалось благополучно добраться до отеля. Ночь уже поздняя, но Америка принёс с собой фильм и настоял посмотреть его. — Трансформеры? — опешил Людвиг. — Вряд ли это романтический фильм. — Ой, да ладно, там такой эпик, мы должны посмотреть его вместе. Он, конечно, не мог отказать США, и они сидели на диване в его комнате, смотря фильм. Перед концовкой Германия посмотрел на часы. Уже двенадцать ночи, им пора спать. Но... — У меня есть ещё один фильм! — воскликнул Джонс, показывая очередной боевик. Немец вздохнул не в силах перечить. — Нам правда нужно ложиться спать, — сказал он после окончания титров второго просмотренного фильма. Странно, что Альфред не заснул, он выглядел таким усталым раньше, а теперь оживился. — Подожди, подожди, там что-то в конце, — Штаты похлопал его по плечу, к которому прислонился. — Нет, я имею в виду, завтра рано вставать. — Конечно, конечно, подожди, — глаза сверхдержавы приковались к экрану, и когда всё закончилось, он хлопнул в ладоши. — Ещё один? — Ещё? — Байльшмидт посмотрел на новый фильм, что держал в руках американец. Где он их прятал? — Сколько их у тебя?! — Я решил, что здесь мне будет скучно, поэтому подготовился. Мы можем не смотреть, если ты не хочешь, — Америка нахмурился. Людвиг встревожился, не расстроил ли он его снова? Все мысли об этом унеслись к потолку. Тут он заметил озорной блеск в сощуренных глазах Альфреда. — Или, может быть, ты хочешь заняться чем-то другим? Предложение прокатилось в голове Германии. Сон определённо был в верхней части его списка, как вдруг Джонс удивил его, быстро маневрируя и поворачиваясь к нему. Немец был ошеломлён действием, но не протестовал, особенно когда нация наклонился и прижался губами к его губам. Америка открыл рот первым, его пальцы провели по сильной челюсти и по высоким скулам. Байльшмидт последовал его примеру и тотчас взял на себя инициативу, засунув язык в нетерпеливый и ожидающий рот сверхдержавы. Закрывая глаза, тот испустил грохочущий стон, и Германия потерял самообладание. Его рука обхватила Джонса за талию и повернула, теперь крепко прижимая младшего к подушкам дивана. Их поцелуй прервался, и Альфред открыл глаза, глядя на страну томным игривым взглядом. Он прикусил губу, улыбнулся, откинулся назад и прижал руку к шее Людвига, притягивая к себе для очередного поцелуя. Втянув чужой язык в рот, США не сильно укусил. Мужчина застонал и инстинктивно прижался сильнее. Оба застонали в унисон. Немец скучал по этому: быть так близко к Америке, обнимать его, прикасаться к нему, целовать его. После прошлогоднего скандала с слежкой они на некоторое время расстались. Американец просто хотел, чтобы он был рядом с ним, но босс Германии настаивал, чтобы он стоял на своём и показывал своё расстройство через разлуку. Как же ему хотелось снова сделать это с Джонсом. Правда, Олимпийские игры снимали напряжение и войны. А Людвиг хотел играть с ним всю ночь напролёт, к чёрту утренние выступления. Наклонив голову, он поцеловал Штаты в подбородок и прижался губами к шее. Руки словно имели собственный разум, потирая руки мужчины, заскользив дальше, дразня его грудь, спускаясь вниз. Это вызвало приятную реакцию у младшего. Колени Альфреда дёрнулись вверх, уперевшись в чужие бёдра. — Ах, Германия, помедленнее там, — пробормотал сверхдержава, и одна из его рук протянулась между ними, чтобы оттолкнуть потирающую правую от нижней части тела. — Расслабься, — выдохнул Германия и увидел тревогу на лице Джонса. Он обхватил его лицо ладонями, притянул к себе и снова крепко поцеловал. Встревоженные голубые глаза снова закрылись. Хорошо. На этот раз немец не спустился ниже, а потёр его бока, уговаривая его успокоиться. Америка вздохнул. Тот отстранился от его рта и осыпал поцелуями лицо, начиная посасывать кожу на шее. Он оставил на ней два следа и некоторое время наблюдал за его работой. Один окрасился в красный цвет, в то время как другой стал фиолетовым. Ноги США скользили по его бёдрам. Байльшмидт думал, что они ласкают его, но на самом деле не находят покоя. Американец всё ещё напряжён. Людвиг определённо норовит исправить это. Сегодня он получит золото. Мужчина наклонился для ещё одного поцелуя, и Альфред открыл рот, подчиняясь его языку. Прижавшись ближе, он просунул руку под его рубашку, ощупывая голое тело. — М-м, Людвиг, — Джонс отворачивался, а в это время его отвлекали горячими поцелуями и настойчивыми прикосновениями. Германия застонал, блуждая пальцами по его коже. Штаты не сдавался. — Людвиг, я... — американец распахнул глаза, но тот хотел, чтобы они закрылись в блаженстве. — Тс-с-с, — немец погладил пальцем распухшие губы и поцеловал их. — Всё в порядке. Я позабочусь о тебе. Байльшмидт давно этого хотел. Теперь, когда Америка официально принадлежал ему, он мечтал о том дне, когда они станут одним целым. И, Господи, он хотел, чтобы этот день наступил сегодня. — Нет, ты не понимаешь, я ... — он заставил Альфреда замолчать поцелуем. Всё больше и больше он чувствовал, как младший закрывает рот, и пытался раскрыть его вздохами и стонами. Рука под рубашкой двигалась выше и выше, пока подушечка большого пальца не коснулась мягкого участка кожи — соска. Он тронул его и стал ждать реакции. Однако она была отрицательной. США задержал Германию хваткой. Немец нахмурился. Младший под ним скрипел зубами, сильно зажмурившись, а лицо краснело от волнения. Сколько раз Людвигу придётся заверять Джонса, что он ему не навредит? — Расслабься, — прошептал он, убрал руку и позволил пальцам поиграть с пуговицами на рубашке мужчины, медленно вытаскивая их из петель. Незаметно, один за другим, давая доступ к груди. Его поцелуи встречались с обнаженной кожей. — Расслабься, — повторял страна. Он расстегнул рубашку до конца и провёл ладонями по рёбрам Америки, обхватывая изгиб его спины и прижимая к себе. — Посмотри на меня. Альфред, посмотри на меня, — наконец голубые глаза открылись. Германия не хотел видеть в них испуга. Он не понимал почему. Он не собирался причинять ему боль. И тут Байльшмидт внезапно вспомнил зиму сорок четвёртого. Сердце замерло при воспоминании, а затем при виде Альфреда. Он сделал это с ним. Он травмировал его до такой степени, что тот стал бояться любой близости. Нет, он наверстает упущенное, всё изменится. Покажет Америке, что изменился. — Я никогда не причиню тебе вреда, Альфред. Пожалуйста, поверь мне, — и снова наклонился для поцелуя. Довольно короткого, но ощущение горячего тела, прижатого так близко к нему, и возможность держать его в объятиях, были опьяняющими. Германия погладил его скулы, спустился по щеке к подбородку, вниз по шее к ключице. Лёгкие касания по обнажённой груди и в итоге нажатие на пряжку ремня. — М-м, нет, Людвиг, пожалуйста, — настаивал американец, и его вновь заткнули захватывающим дух поцелуем. Пальцы вскрыли пряжку, прикоснулись к молнии брюк, и Людвиг потянулся ниже и потёр член Джонса через ткань. Америка ахнул, отстраняясь, а в глазах ясно читался испуг. Он всё усерднее уворачивался от поцелуев, сопротивляясь. — Прекрати сейчас же, — громче, требовательнее. — Я не сделаю тебе больно, — заверил Германия, сильнее прижимая ладонь к промежности, желая возбудить Америку. — Зато я сейчас сделаю! Хватит! — чуть не закричал сверхдержава. Его рука быстро схватила запястье немца, сжимая так сильно, что у того не было выбора, кроме как отпустить и отступить. Все мысли о приятной ночи исчезли, когда США выкарабкался из-под него, продолжая держать его запястье в тисках, выкручивая, почти ломая. — Почему вас интересует только секс? Меня тошнит от этого! Тот растерялся от этого взрыва. Он заставил себя успокоиться, чтобы больше не волновать американца, но это не помешало младшему продолжать сжимать, сгибать и... В комнате раздался треск. — Альфред, ты делаешь мне больно. Американец моргнул, тут же отпустил и в ужасе попятился назад. Людвиг прижал своё запястье к груди, отодвигаясь от своего парня. На всякий случай. — О... Боже, мне так жаль, Людвиг, я... — неуверенный, Альфред протянул руку, чтобы помочь, но сжал в кулак. Бросив взгляд на холодильник, он спрыгнул с дивана, порылся в морозилке и нашёл пакет, в который положил кубики. Оба заметно успокоились, и Штаты медленно приблизился к старшему в попытке примириться. — Извини, я не хотел тебя обидеть, — сказал он, кладя пакет со льдом на распухшее запястье. — Ничего не сломалось? Байльшмидт сощурился. — Нет. Джонс вздохнул. После этого наступила тишина. В конце концов Германия забрал пакет со льдом и прижал его к ране. — Прости, я зашёл слишком далеко, — пробормотал Людвиг. Сверхдержава посмотрел на свои руки, которые причиняли боль его партнёру — эти чудовищные руки. — Я не знал, что тебе будет так неудобно. — Нет, не извиняйся, я должен был предупредить тебя. Германия внутренне содрогнулся от его тона. Его несколько раз пытались предупредить, но он был слишком неистовым и глупым. — Ты говорил во множественном числе, — напомнил немец. Он бы оставил эту тему в покое, если бы что-то, сказанное Альфредом в порыве внутреннего раздражения, не рассердило его. — Другие домогались тебя? — Нет, — солгал Джонс. — Не о чем беспокоиться. — Как партнёры, мы должны делиться любыми вещами, Америка, — Германия уже говорил об этом. В прошлом году на фоне скандала, но даже тогда его слова, казалось, ещё не доходили до сверхдержавы. Когда же он поймёт, что Германия всегда готов его выслушать и облегчить его страдания? — Кто это был? Россия? Если он узнает, что русский всё ещё преследует его парня, даже несмотря на то, что они объявили о своих отношениях... — Нет, — покачал головой Альфред и улыбнулся своей ужасной фальшивой улыбкой. — Я же сказал, не беспокойся об этом. — Это он, Америка. Именно поэтому мы не можем сблизиться. Ты должен давать мне знать, что не так, почему ты расстроен, и кто сделал это с тобой. — Я могу сам о себе позаботиться, — ответил мужчина, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку дивана. — Знаю, что можешь. Но разве это так плохо, что я больше знаю о твоих проблемах, и это, — он поднял руку, — больше не повторится? Взгляд упал на гематому. Джонс мысленно ругал себя, Людвиг видел это по его глазам, видел, как он прикусил губу и опустил взгляд, стыдясь из-за содеянного. По крайней мере, челюсть не пострадала. Всё было не так плохо, как в сорок четвертом. Американец снова вздохнул и провёл рукой по волосам. — Раньше, перед тем как заехать за тобой, я пошел заплатить Китаю часть денег, которые мне удалось наскрести. Германия ненавидел долги США, особенно когда он был в долгу у этой страны. Китай становился сильным благодаря этому, и никто, видимо, не заботился или не давал ни малейшего беспокойства. Но он был настороже, предупреждал Америку бесчисленное количество раз, но этот глупец всё ещё обязан азиату почти всем, что имел. — Не так уж много, — хмурая гримаса на его губах дала понять немцу, что даже он ненавидит это положение. — Но... он предложил более простой способ погашения долга... Германия замер. Он догадывался, что собирается сказать Альфред, и даже при этом не мог не сжать кулак от жестокости этой мысли, если то, что он предполагал, было правдой. — Он сказал: «одна ночь», — признался Штаты, стыдливо склонив голову. — Он сказал, что забудет мой долг, если я проведу с ним одну ночь. — Сукин сын! — выплюнул мужчина. Не прошло и секунды, как он уже был на ногах, а его парень сидел неподвижно, глядя на него широко раскрытыми глазами. Германия расхаживал взад-вперёд, раздувая ноздри от нахальства этой страны, даже намекнувшей на такое его парню. Его парню. — Он спросил тебя об этом? Что ты сказал? — А как думаешь, что я сказал? — Джонс выглядел слегка обиженным этим почти обвиняющим вопросом. — Я бы никогда не сделал ничего подобного, Людвиг. У меня есть чувство собственного достоинства. Байльшмидт действительно хотел было выйти и высказать Китаю всё, что думает по этому вопросу. — Не спорь с ним об этом. Я не хочу, чтобы эта проблема выходила за рамки. Это личное, окей? Это должно остаться между мной и ним, но поскольку ты настоял, я поделился этим со своей второй половинкой, — рассудил Америка. Он вздохнул и посмотрел на часы. Ему действительно пора идти. — Послушай, я правда сожалею о том, что сделал. Но я не хочу рассматривать этот вопрос дальше, не сейчас. Альфред встал, собрал свои вещи и уехал. Германия выдохнул. Он пытался и потерпел неудачу, не смог прислушаться к голосу своего партнёра. Неужели он настолько глуп? Американец тогда почти сломал ему запястье. Наутро он едва мог держать лыжную палку, и Пруссия это заметил. — Что случилось, Запад? В отличие от Америки, Людвигу было легче поделиться своими проблемами с другом или, в его случае, с братом. — Америка, — ответил он. Пруссак понимающе кивнул. — Подрались или что? — усмехнулся Гилберт, протянул руку и осторожно взял брата за руку, изучая растяжение в тишине раздевалки. — Ты же знаешь, что это глупо, правда? — Нет, я... — Германии стало стыдно за себя. — Мне кажется, я зашёл с ним слишком далеко. Я пытался заставить его расслабиться, но он не хотел. Он схватил меня за запястье и чуть не сломал его, прежде чем я понял, что происходит. Он не позволил мне слететь с катушек. Вместо того, чтобы, как обычно, поддразнивать и тыкать, Пруссия оставался серьёзным и спокойным. Его хватка на ране была даже осторожной. Его пальцы легонько пробежались по опухшей коже. — А, понятно, — он тихо вздохнул и закрыл глаза. — Похоже, ты сегодня не в форме. Всё в порядке, великий я выиграет золото для тебя, — пруссак встал и взял палки Германии. Он ободряюще улыбнулся младшему брату. — Эй, не смотри на меня так, поверь в своего дорогого старого брата. Байльшмидт собирался протестовать, но Пруссия уже выходил из раздевалки. Перед самым отъездом он остановился и повернул голову. — Поговорим об этом позже, Людвиг, — его тон был ровным и серьёзным. — Знай, — алые глаза скользнули по раненому запястью брата, — чтобы этого больше не повторилось. С этими словами Гилберт удалился, заменив брата на весь день и до тех пор, пока опухоль на запястье не спала.21 февраля 2014
Улыбка Украины была такой широкой, а лицо совершенно красным от восхитительного смущения. Альфред настоял, чтобы она носила свою золотую медаль весь день. Победа в биатлоне оказалась сложной задачей, но это было потрясающе. По просьбе Америки пришли почти все, и весь бар был переполнен странами. Украина не привыкла к такому вниманию, но была благодарна ему и очарована, видя его счастливым, ликующим и празднующим её достижение. Беларусь и Россия хотели отпраздновать это событие в кругу семьи, но она обещала себе заранее присутствовать на праздновании у США. Он же сказал, что если родственники захотят придти, то им придётся просто быть со всеми. Они пришли с сестрой, но, как обычно, молчали и разговаривали между с собой при необходимости. — Разве вам двоим больше не о чем поговорить? Ваша сестра только что выиграла своё первое золото. Вставайте и веселитесь, — воскликнул Джонс и скользнул к славянским странам. Украинка улыбнулась его попытке уговорить их принять участие в караоке и бассейне, но приняла к сведению отвращение её брата и сестры к присутствию сверхдержавы. — У них был долгий день, Альфред. Им нужно отдохнуть, — извинилась она. — Долгий день? — мужчина закатил глаза. — Никто не работал так усердно, как ты, чтобы выиграть это золото. — Уберите его от меня, — пробормотала Наталья. — Перестань, — нахмурилась Черненко. — Пойдём потанцуем, — и протянула руку, потянув сестру. Она хотела дотронуться до руки брата, но тот специально отодвинулся. Осознание пришло быстро: она могла тащить младшую сестру, но не могла толкать брата. Что ж, если он этого хочет, то пусть остаётся с Америкой. — Пошли с нами, дружище, — настаивал американец. — Почему ты вдруг стал таким придирчивым? — выдохнул Россия, сжимая в ладони рюмку водки. — Вечеринки должны объединять семьи, вот почему, — процедил сквозь зубы Альфред. Он устал от попыток, и Брагинский, казалось, это уловил. — Чего ты добиваешься, Америка? Штаты моргнул, выпрямляясь на месте. — Что? Иван не смотрел на него. Нет, его глаза были прикованы к сёстрам. Он бы улыбнулся, увидев, как Украина заставляет Наташу танцевать, хотя бы чуть-чуть, если бы был один и никто его не видел. — У тебя есть дела поважнее, чем тратить время на попытки затащить меня в толпу, — заявил Федерация, вздохнул и откинулся на спинку сиденья. — Оставь меня в покое. — Поэтому я остаюсь, — усмехнулся Джонс, смутив русского. — Потому что тебе это не нравится. Попробуй прогнать меня. Россия хмыкнул, а США рассмеялся, хлопнув по колену. — Шучу, — блондин немного успокоился, облокотившись на стол. — Нет, просто не хочу, чтобы ты чувствовал себя брошенным. — Некоторым людям лучше быть одним. — Я ни капельки в это не верю, — убеждённо выпалил он. Они на мгновение встретились взглядами, как вдруг Россия прервал контакт и отвернулся в поисках любовника Альфреда. — Твой любимый, я уверен, предпочёл бы твоё присутствие. Почему бы тебе не приставать к нему, — предложил Брагинский. Ему не нужен был американец, выносящий ему мозг. Он слишком часто позволял себе падать из-за этого. Тот посмотрел на Германию. Он задумчиво сидел с Пруссией и Австрией, двое старших вели более оживлённую беседу. — Сомневаюсь, что он хочет, чтобы я какое-то время был рядом с ним, — признался сверхдержава с тяжёлым вздохом. Иван поднял бровь. Он слышал о скандале и о других вещах, которые на самом деле имели место здесь, в Сочи, между ними. Взглянув вниз, Россия заметил исчезающий след засоса на открытой части шеи Джонса. И всё равно, он не одобрял, когда кто-то прикасался к нему подобным образом: Америка не принадлежал ему, его ведь нагло отобрали. — Я и не знал, что Германия так неудовлетворителен в постели, — усмехнулся русский. — Хотя я подозревал. — Дело не в этом, Россия, — простонал Штаты, прищурившись. Брагинскому не нравились эти оправдания. — Будучи Соединёнными Штатами Америки, невозможно не наплодить кучу слухов, разлетающихся по городу. Многие страны слышат разные вещи. Я сомневаюсь, что некоторые из них далеки от истины. — О, значит и ты слышал о Китае, — едва понятно пробормотал Альфред. Возможно, он не хотел быть услышанным, но у Федерации был хороший слух. Он нахмурился. Американец не смотрел на него и поэтому не заметил странного взгляда, который бросил на него Россия, и то, как тот обратил свой взор на азиатскую страну. Он уж думал о том, чтобы встать и поговорить со своим старым «другом». То, что промямлил США, предполагало так много вещей, и, как обычно, Иван имел привычку расстраиваться при мысли о чём-то подобном. В самом деле, ему не следует больше беспокоиться об Америке. В последнее время они уже не ладили, и Иван к нему не приползёт. Характер не тот. Если Америка расстроился, то это вина России. Если Америка сказал кланяться, то Россия должен был кланяться. Изо всех сил. Так что, если Яо преследовал молодую сверхдержаву, то это правильно. Этот идиот влез в долги перед ним, и Брагинский, прежде всего, понимал, как плохо быть в долгу перед Ваном. У Китая комплекс превосходства. Он хотел быть на вершине. Лучше всего просто проигнорировать его, но Федерация знал, что Альфред не может, и поэтому у него не было выбора, кроме как принять подобное издевательство. Россия мысленно засмеялся, глядя, как Яо хвастается своими золотыми медалями. Что из этого? У него только три. Он не мог сравниться ни с ним, ни с Норвегией, ни с Канадой, ни даже с Америкой. У него не было причин быть здесь, у этого старого дурака. Затем он повернулся к Германии, который разговаривал со своими немецкими родственниками. Какая наглость с его стороны. Даже если Джонс не рассказывает ему о его проблемах — а он, как правило, этим не волнует других стран — он должен, по крайней мере, знать сам и попытаться защитить его от таких злоупотреблений. Если бы Альфред был любовником России, он бы... Брагинский остановил этот ход мыслей и тяжело вздохнул. Зачем он вообще беспокоится? Взгляд вновь метнулся к молчаливому США. Младший, казалось, погрузился в раздумья, а голубые глаза смотрели на общающихся и танцующих стран вокруг. С ними ничего не произошло. Так что русскому пришлось остановиться; остановить себя от желания думать о нём, от желания взять на себя всё его бремя, от желания видеть его улыбку, от желания обнять его, от желания ласкать его, целовать его, от... Россия взял бутылку водки и налил себе. Он протянул руку и наполнил маленький стакан, который держал Джонс. Звон стекла и журчание жидкости вернули его внимание. Он опустил взгляд на стакан и вопросительно посмотрел на Ивана. Поставив бутылку на место, тот взял свой бокал и слегка наклонил его в сторону сверхдержавы. К удивлению обоих, он даже слегка приподнял уголок рта, что можно было принять за еле заметную улыбку. — Тогда пей, это всё, что можно сделать, чтобы забыть о заботах, — и Россия последовал собственному совету. Американец не слишком отставал от него. — Пользуетесь нейтралитетом Олимпиады, я посмотрю, — Федерация нахмурился ещё больше, увидев, что к ним приближается Германия. Нация вежливо улыбнулся и обратился к Альфреду. Без сомнения, он пришёл забрать его — как обычно. — Амери... Альфред, можно с тобой поговорить? — спросил Людвиг. — Конечно, — сказал Штаты, пожимая плечами в ожидании. Байльшмидт вздохнул, ещё раз взглянув на Ивана, который схватил всю бутылку, захлёбываясь содержимым. Делает всё возможное, чтобы игнорировать немца. — Наедине, — настаивал Германия. Америка кивнул и похлопал по столу. — Извини, парень зовёт. Я скоро вернусь. — Не волнуйся, — русский даже не взглянул на них — ему было всё равно, рад Джонс этому или нет. — Твоё присутствие здесь не требуется. Вздох США и скрип стула отозвался в его ушах. Брагинский открыл глаза, посмотрел на пустое кресло и оглянулся: Германия вёл Америку наружу, надевая куртки. Немец положил руку на его поясницу, подталкивая его следовать за ним. Как настоящие любовники. Россия желал им всего наилучшего, особенно когда чувствовал себя чужим. ... — Ладно, ладно, давай побыстрее, здесь прохладно, — поторопил Альфред, потирая руки и выдыхая в ладони. Заметив, что Германия всё ещё держится за запястье, он нахмурился. Не прошло и минуты, как Штаты пожалел о том, что причинил вред Людвигу. Он играл позже, в то время как вмешался Пруссия, заменив его. Почему Америка до сих пор не может взять себя в руки? — Я хотел сказать, что сожалею о том, что произошло четырнадцатого, — проговорил немец. Их взгляды встретились, они увидели сожаление друг друга. — О, не стоит. Я простил тебя. — Этого недостаточно. Я завёл нас слишком далеко, я не хотел. — Конечно, я понимаю, что ты просто хочешь быть рядом, — Альфред выдавил улыбку, и она дрогнула, когда пошёл снег. — Это расстраивает, я знаю, я ухаживал раньше. Просто... просто дай мне время. — Нам нельзя, — выпалил Байльшмидт. Американец растерянно заморгал. — Если ты не хочешь, я просто буду рядом с тобой. Так долго, сколько понадобится. Я был эгоистичен в своём желании, полагая, что тебе это тоже понравится. Я был не прав, я не боюсь сказать это. Я не буду давить на тебя снова. Джонс улыбнулся извинениям. Он слегка покраснел, наслаждаясь ровным биением своего сердца, взял его за руки и сжал их. — Спасибо, Людвиг. Это всё, что мне нужно. Как легко они простили друг друга и забыли прошлые обиды. Наверное, потому что на национальном уровне они были на хорошем счету. Но даже в этом случае они оба поймут, что, будучи олицетворением могущественных наций, они никогда не смогут вынести обычных отношений.Берлин, Германия. Июль 2014
Америка так разозлился, что даже выбил дверь посольства. К счастью, никто не пострадал при её броске через дорогу, и Германия отругал бы его за то, что он ведёт себя так глупо, если бы не преследовал своего встревоженного бойфренда. — Меня тошнит от этого! — вскинул руки в воздух Альфред. — Мне всё равно, что ты обо мне думаешь! — он подошёл к своему автомобилю и коснулся ручки двери, как внезапно его поймал Байльшмидт, схватил за локоть и рывком развернул к себе. — Тебе всё равно? — немец выглядел таким же взбешённым, если не больше. Почему бы ему не быть таким после того, что случилось? — Почему ты не хочешь защищаться? Потому что всё это правда? После арестов босс Германии пришёл в ярость, и он тоже. Так случилось, что США нанёс ему неожиданный визит после дня своего рождения, и когда об арестах узнала общественность, это выглядело так, будто его вот-вот задушат. Поэтому, когда его загнали в угол и спросили, не Америка ли лично подставил шпионов, он закрыл рот. Он не защищался. Не сказал ни слова на каждое обвинение федерального президента, на всё, в чём Германия подозревал правду. Вместо этого Штаты лишь вскинул руки и вылетел из здания. Но Германия не позволил ему уйти, не тогда, когда предполагалось, что он пострадавший, а не Альфред. — Думай, что хочешь, — фыркнул Джонс, выдёргивая руку из хватки. — Я могу делать всё, что захочу. Людвиг сжал кулаки. Не чтобы ударить его — возможно, в другое время, давным-давно, когда они были врагами, — но Америка не был его врагом. Нет, он был далёк от этого. Он даже не его друг. Он — его любовник. — Это мой дом. У тебя осталось хоть какое-то уважение? За кого ты меня принимаешь? — Никто не пострадал. — Значит, ты поощряешь это? — спросил немец, прищурившись. — Альфред, я твой парень. Почему ты делаешь это? Ты не можешь мне доверять? Я бы никогда... — Я знаю, — сказал США, отворачивая его лицо. — Но босс... — Нет, это ты, — обвинил мужчина, ткнув его в грудь, на что младший ударил чужую руку для сохранения личного пространства. — Не веди себя так, будто ничего не решаешь. У нас почти столько же власти, сколько у наших лидеров. Ты хочешь выглядеть так плохо? Что если мой босс решит объявить нас врагами? Я не хочу этого, Альфред, не хочу. — У тебя есть власть, верно? Тогда убедись, что этого не случится, — Америка стоял, скрестив руки на груди, и хмурился. Без зрительного контакта. Грубо и неуважительно. Германия стиснул зубы, кровь начинала закипать. — Не получится, Альфред. Я уверен, в конце концов всё успокоится. — Хорошо, — взгляд Джонса стал почти безразличным. — Тогда перестань раздувать из мухи слона. — Твои люди шпионили за мной, как за врагом! — Людвиг десятилетиями не повышал тона, тем более на Альфреда. Зато это как-никак ярко показывает, как он разозлён, как боится за их отношения. А Штаты... либо стоял по стойке смирно, либо вообще плевал на всё это с высокой колокольни. — Я твой враг? Я? — немец хотел получить прямой ответ, но тот не дал его. Он вздохнул, признавая своё поражение. — Я хочу быть рядом с тобой, Альфред, но не могу, и это меня расстраивает. Сверхдержава не двинулся с места. Он стоял неподвижно, прислушиваясь ко всему, что говорил Германия. — Я начинаю чувствовать, что ты хочешь отстраниться от меня, — стране стало грустно от самой мысли о том, что Америка решит разорвать их отношения. Их отношения только начались, а они уже второй раз за год ссорились по-крупному. Байльшмидт не понимал, что он делает не так; почему он так недоволен США, чувствуя, что нужно... — Я хочу быть рядом с тобой, Людвиг, — американец снова посмотрел на него. — Но ты так часто болеешь, что я должен... Я обязан защищать тебя. — Защищать меня? — обомлел тот. Что за бред? — В моём собственном доме? Я тоже силен, Альфред. Не смотри на меня свысока, — и тут он всё понял. — Ты так и не оправился от паранойи после нападения, — он застал Джонса врасплох. — Альфред, я бы никогда... — и протянул руку, чтобы утешить его, но мужчина отстранился от него, теперь стоя к нему спиной. — Знаю, но это не значит, что твои люди не могут навредить мне. — Я никогда не позволю этого. Пожалуйста, что я могу сделать, чтобы ты мне доверял? Альфред тряхнул головой, развернулся и протиснулся мимо него, чтобы открыть дверь машины. Он просто собирался уйти. — Альфред! — позвал Германия и задержал закрывшуюся дверь и, ошеломившись, заметил блеск в его глазах и раскрасневшееся лицо. — Альфред? — Это я, Людвиг, я не могу измениться, я... если ты не можешь с этим справиться, просто оставь меня. Просто уйди, как все! — он хотел удержать Америку. Ему хотелось обнять его и держать в своих объятиях долгие годы, пока он не успокоится. Он видел, как паранойя сотрясает его тело, доводя до слёз. — Прости, — Людвиг смутился этим словом. Америка редко использует такую фразу. — Я не могу подойти так близко, как ты хочешь. Дело не в тебе, а во мне. Я говорил тебе, что это глупая идея встречаться со мной, — в этот момент он одарил его одной из своих пресловутых фальшивых улыбок — он стал почти так же хорош, как Россия — а затем потянул на себя дверь машины, захлопнув её. Тонированные окна загораживали вид на Германию, и американец направлялся обратно в свой номер, обратно в аэропорт, обратно в Штаты. Шок от внезапного отступления Джонса через минуту прошёл. На смену пришёл гнев от его неуважения, и немец разрушил стоящую поблизости статую патио. Мрамор с треском рассыпался в пыль и покрыл весь рукав белым. — Эй, эй, не разрушай украшения двора. Он фыркнул и повернулся к брату, который выбежал с несколькими охранниками. Вскоре Пруссия заметил пустую подъездную дорожку. — Он ушёл? — Да, — выдохнул Людвиг. Беспокойство переполняло Гилберта, и он приблизился к Германии. — Вы ведь не расстались, правда? — Нет... по крайней мере, я так не думаю, — он надеялся, что нет. Да, он был взбешён, и Альфред тоже, но он чувствовал, что они могут справиться с этим. Они справились с последней проблемой. Если бы они работали вместе, чтобы прояснить этот вопрос, то всё могло бы быть решено... но Америка иногда такой идиот! — Босс, похоже, злится, но она переносит это лучше, чем раньше. Я не ожидал, что Альфред уйдёт. Этот парень, — Пруссия вздохнул, качая головой, — всегда делает вид, что он один оскорблён, а мы все виноваты. — Дa, он хорош в этом. — Может быть, тебе стоит пойти за ним, поймать его до того, как он сядет в самолёт и улетит домой. — Меркель будет в ярости, — напомнил Байльшмидт. Пруссак согласно кивнул. — Временами я его просто не понимаю. — Как часто? — Иногда... Я думаю, что он не хочет быть со мной. — Ты видел, как он смотрел на кого-то ещё? — Пруссия и не подозревал, что Джонс — обманщик. — Нет, — немец помотал головой. — Он никогда бы так со мной не поступил. Но... когда случается что-то подобное, он закрывается. Он винит себя. Я хочу быть рядом с ним. Будет прекрасно, если я смогу просто стоять рядом с ним, если он позволит мне это делать, но... Я хочу быть намного ближе. Гилберт понимал разочарование в отношениях. Он видел многое, чтобы понять динамику всего этого. — Напряжённость спала бы, если бы вы двое это сделали... — Пруссия оборвал себя и взглянул на брата, который принялся расшвыривать камни на подъездной дорожке. Бедный, ничего не понимает. — Людвиг, мне нужно тебе кое-что сказать. Германия недоумённо замер. — Речь об Америке. Я собирался сказать тебе раньше, ещё в Сочи, но, поскольку вы с Альфредом помирились, я воздержался, но теперь понимаю твою проблему. Ты говоришь, что счастлив просто быть рядом с ним, но знаю, что это не так. Ты молод, вырос, и Америка тоже. Но... правда... Не думаю, что в ближайшее время он подпустит тебя к себе так близко. Тот не мог понять, по какой причине. Если бы он знал, тогда по-другому бы относился к Джонсу, верно? По-видимому. Он не хотел, чтобы их отношения зашли настолько далеко. — Помнишь, что он сделал с твоей челюстью в сорок четвёртом? — спросил пруссак, постукивая себя по челюсти. Тот поднял руку и потёр зажившую кость. Он всё ещё чувствовал изгиб, но уже не так сильно. Он кивнул, и старший продолжил: — Однажды он сделал то же самое с Англией во время своей борьбы за независимость, — конечно, Пруссия ведь помогал мальчику стать воином, поэтому Германия внимательно слушал. — Он жестоко отомстил. На то была причина. Он вздохнул, повернулся к охранникам и приказал им убираться. Они ушли, и теперь два немецких брата стояли снаружи одни. По крайней мере, их собственные люди верили, что они не шпионят за ними. — Ты знаешь, к чему прибегают многие страны, когда неуправляемый подчинённый не перестаёт сопротивляться, верно? — Пруссии было стыдно, мужчина кивнул: большинство стран рано или поздно узнают об этом методе — будь то насильник или жертва. — Ты был молод, когда это случилось, и почти не виделся с ним, но Англия был выше его последней попытки удержать ребёнка. Он бы не позволил ему стать слишком сильным, чтобы бросить ему вызов. Как ты думаешь, что сделал Британская империя, когда у него не осталось выбора? Голубые глаза расширились, челюсть отвисла. Нет. Что он только что сказал..? Нет, не может быть. Людвиг видел Артура и Альфреда — они любили друг друга. То, что говорил Пруссия, абсурд. — Да, это правда, — Гилберт грустно улыбнулся. — Америка не хотел никому рассказывать. Он был так опозорен. Так сломан после этого. Но... есть определённые нации, которые могут собраться воедино. Это редко, очень редко, но Альфред — один из них. Вскоре мне стало ясно, что за дух в нём. Ты не сможешь сдержать его. Он будет сражаться до последнего вздоха. Сейчас, думаю, он всё ещё боится подпустить кого-то так близко к себе. Я бы посоветовал вам двоим сделать это, вы бы создали связь таким образом и, вероятно, боролись бы меньше, но с тем, какой он... твоя челюсть... затем запястье, я не знаю, когда он будет готов к такой близости. Ему это нужно. Боже, этому парню нужен секс, но я боюсь, его тело просто не позволит этого. Байльшмидт поклялся, что если США хочет, чтобы он был рядом, то он будет рядом. Он сдержит своё обещание. Но он хотел Америку. Он так хотел, потому что любил и хотел показать, как сильно любит. Занявшись с ним любовью; Германия очень долго хотел этого, но обнаружив неуверенность Джонса в этом, большая часть его надежд была разрушенной. — Я могу что-нибудь сделать? — вопросил немец. Пруссия пожал плечами. — Дай ему время. Однажды он будет готов, — он усмехнулся. — Прошло уже более двух столетий. Не знаю, когда он будет готов. Германия так долго ждал. Его всегда хвалили как терпеливую страну. Если бы Америка чувствовал то же самое, он бы это уважал. Он подождёт.Оттава, Канада. Август 2014
— Эй, Мэтти, можно с тобой поговорить? Канада удивился, что Альфред спросил о чём-то подобном, как будто Уильямс отверг бы его или что-то в этом роде. Он улыбнулся сводному брату и сказал: — Да, конечно. Они с Америкой сели на скамейку возле дома Канады. Был прекрасный летний день. Прекрасная погода. — Ты ведь наполовину француз, верно? Страна нахмурился и прищурился. — В чём дело, Альфред? Это как-то связано с Германией? — обычно, когда Штаты упоминал о «французах» канадца, ему требовался романтический совет. Как будто у Мэттью когда-либо были отношения. Тот только пожал плечами. Он провёл рукой по волосам и вздохнул. — Я облажался. Канада моргнул. Что это было? Великие Соединённые Штаты Америки признаёт, что он был не прав? Ого, откровения! — Ты имеешь в виду июльский инцидент? С тобой всё в порядке? — Я не уверен. Я предупреждал Германию, я сказал, что не умею строить отношения. Сказал, что всегда всё из-за меня, — сверхдержава склонил голову в знак поражения, и Мэттью посочувствовал ему. — Не надо так, Альфред, уверен, ты можешь что-то сделать, чтобы загладить свою вину. Он злился? Американец покачал головой и усмехнулся. — Нет, поэтому я такой злой. Он слишком добр ко мне, Мэтти. Уильямс улыбнулся и всё понял. Он полагал, что Людвиг, вероятно, пытался поговорить об этом, в то время как Альфред взорвался — как обычно — на обвинения и просто ушёл. — Ну, что у тебя на уме? — спросил Канада, устраиваясь поудобнее, готовый выслушать любую неприятную идею, которую мог предложить Джонс. Мужчина вздохнул. — Честно говоря, я не знаю. Это не похоже на Америку — быть без идей. Неудивительно, что он пришёл к нему. — Никаких вечеринок, праздников или прогулок по паркам? Он покачал головой. — Я не хочу казаться ему таким ребёнком. Я становлюсь старше, Мэтти, и он проявляет ко мне больше уважения, чем кто-либо другой. Я хочу выразить свою признательность, но я... боюсь. — Боишься? Чего? — Снова причинить ему боль. — Альфред, ты только что сказал, что он всё понимает, и... — Я имею в виду физически, — Штаты сжал кулаки, стискивая их всё сильнее и сильнее по мере того, как внутреннее «я» высовывало свою уродливую и позорную голову. Он наконец-то выяснил это с Канадой. Почему бы и нет? В конце концов, он был его соседом и лучшим другом. — Ты помнишь бойню у Мальмеди? Канадец кивнул. — Там был Германия... он... он пытался... изнасиловать меня, — медленно произнёс Америка. Ему не нужно было смотреть на брата, чтобы понять, насколько тот шокирован. — Прежде чем он успел это сделать, я ударил его. Сломал челюсть. — Боже, я не знал. — Потом, в Сочи, — продолжил Джонс. — День Святого Валентина. Нам стало жарко и тяжело. Германия хотел довести всё до конца. Я не знал, чего хочу. Думаю, я хотел этого, но моё тело... Я всё ещё боялся того, что со мной случилось, и чуть не сломал ему запястье. — О, Альфред, — а что он мог сказать на это? Он полностью понимал травму, через которую прошёл США. Это имело смысл, если он до сих пор не уверен в своей близости. — Я не знаю, как это обойти. Я думал, что преодолею это спустя десятилетия, но это не так. Я не могу бросить его и хочу. Я хочу помириться с Германией, — Альфред собирался это сделать. Собирался заняться любовью со своим парнем, но не знал, как справиться со своими инстинктами. Мужчина посмотрел на брата. — Я не говорю, что ты эксперт, но любой бы твой совет был бы мне полезен. Канадец попросил его подождать ответа. Когда Америка покинул его, он пригласил отца и спросил его об этом. В конце концов, кто лучше Франции разбирается в искусстве любви? Но что больше всего удивило Канаду, так это то, насколько его папа был обеспокоен этой темой и его беспокойством об Джонса. — Нет, Матьё, боюсь, даже у меня нет слов, чтобы это исправить, — печально вздохнул Франциск. — Почему? Попытка не пытка. Из этого ничего не вышло. Нахмуренные брови Франции не сходили с его лица, и Уильямс нервничал, видя, что отец не проявляет особого энтузиазма в подобных вопросах, хотя обычно он всегда давал какие-нибудь романтические советы. — Нет. С Америкой ничего не поделаешь. Я не знаю, сколько времени ему понадобится, чтобы успокоиться. Не думал, что он всё ещё травмирован тем днём. Их отношения будут натянутыми, и я боюсь, что это будет из-за отсутствия близости у Альфреда. — Германия не оставил бы его из-за этого, — заверил Канада. — Согласен, — кивнул Бонфуа. — Но Америка увидит, что лежащее в основе напряжение является его виной, и поэтому прекратит отношения. Бедный мальчик. — Я не понимаю, — растерянно проговорил Мэттью. — Дорогой мой, — француз посмотрел сыну в глаза, юноша никогда не видел в них такой печали. — Америка не девственник. Тот моргнул. Он понимал, что другие называют его «шлюхой мира», но знал лучше, как и Штаты. Знал, что он был с Северной Кореей и Вьетнамом, но понимал, что имел в виду отец, говоря это. Значит... — Изнасилование? — он мысленно молился, чтобы это было не так, хотя уже знал по знакам. — Да. — Германия? — Мэттью не понял бы, почему Альфред встречался со страной, который изнасиловал его. — Нет. Он был таким маленьким, таким невинным, таким чистым. Но Англия был так расстроен, что потерял всякую надежду. — Папа? — Канада побледнел, и его даже затрясло. Господи, неужели его приёмный отец в самом деле..? — Америка никогда не говорил мне, когда я согласился помочь ему завоевать свободу, — торжественно произнёс Франция. — Но я подозревал. Англия был глупым родителем. Он обидел маленького Альфреда и потерял его навсегда, — он ласково улыбнулся сыну. — Не думай ничего плохого об этом старом, пахнущем чаем карлике, он сожалел об этом веками. Он раскаялся. Канадец не знал, что ответить. То, что случилось, было ужасно. Он не думал, что Британия сделает такое с своим единственным ребёнком. Он всегда думал, что любит его так сильно, что никогда не... — Так вот что он имел в виду. Альфред сказал, что боится навредить Германии. — Однажды он уже ранил Северную Корею и Вьетнам. — Ранил? — почему Америка не чувствовал необходимости довериться Уильямсу ещё десятилетия спустя? Как несправедливо. — Я слышал об этом от других. Одним из инцидентов стал перелом руки у Северной Корее. Говорили, что, пока они спали, она перевернулась на спину к Америке, желая разбудить его. Проснувшись от её ласк, он набросился на неё. Потом Вьетнам. Она пыталась обслужить Америку, заставляла его лежать спокойно, и, когда зашла слишком далеко, он не сдержался и подарил напоследок сильное сотрясение мозга. Если он не ведёт в постели, он нападёт. Боюсь, это результат его изнасилования. Его нельзя отменить. — Тогда почему бы ему не провернуть то же самое с Германией? — спросил юноша. Джонсу же комфортнее сверху. — Это не самый лёгкий выход? — это определённо решит их проблемы. — Да, неплохо, — согласился Франциск и улыбнулся. — Но разве ты не понимаешь, Матьё? Америка хочет потерять контроль, полностью отдаться своему возлюбленному. Это очень серьёзное и сентиментальное решение. Я горжусь им за то, что он этого хочет, но если он не может контролировать свою вредную силу, тогда он не сможет ни под кого лечь. Канада размышлял над советами своего отца в течение длительного времени. Довольно скоро он принял решение и настоял, чтобы Альфред пережил это. — Тебе нужно заняться любовью с Германией, — настаивал Мэттью. — Я знаю. Но как? Я не могу быть снизу, чтобы спасти свою жизнь, — канадец всё прекрасно понял, хотя Америка и не захотел рассказать ему всю историю. — Так ты хочешь быть сверху? — Могу. Но не хочу. Юноша улыбнулся ему. Он гордился братом за то, что тот наконец решил отпустить контроль — чтобы действительно сделать это. — Ну что ж, — Канада постучал себя по подбородку и щёлкнул пальцами. — Привыкай ко всему этому. Американец поднял бровь и склонил голову набок. — Что ты имеешь в виду? — Это, — Уильямс похлопал его по низу живота. — Ты не привык, чтобы кто-то прикасался к тебе, верно? Тогда потрать время, чтобы привыкнуть к прикосновению. Я не говорю, чтобы кто-то другой трогал тебя, но ты трогай себя так, чтобы привыкнуть к этому. Тот задумался. — Не, это другое, когда Германия пытается прикоснуться ко мне. — Я понимаю, но как часто ты прикасаешься к себе? — Мэттью тут же заметил, как краска залила щёки сверхдержавы. — Не... часто, — признался Джонс, неловко ёрзая на стуле рядом с братом. — Видишь ли, если ты привыкнешь к себе, то не так уж трудно привыкнуть к другому. Кроме того, я не знаю, как ты к этому относишься, но, по крайней мере, попробуй. — И в..? — Да, — Канада счёл уместным позволить своему французскому проскользнуть. Альфред вздохнул, потирая лицо. Брат прав, и он это знал. Ему просто нужно преодолеть дискомфорт и сделать это. Но всё же, как бы он ни старался — он покупал смазку и тонны игрушек, — было так трудно заставить себя вторгнуться в какое-то уединённое место. Он потратил столько денег, сломав столько купленных вещей. Из-за этого он чувствовал себя неудачником, и у него никогда не хватало смелости сказать Мэттью, даже когда северная страна постоянно просил об обновлении. Американец хотел сделать это, действительно хотел, но мир догнал его, и вскоре у него почти не было времени на подготовку. Президент постоянно требовал его к себе и с санкциями против России его забросили в другую Холодную войну к ужасу его и его народа.Ситка, Аляска, США. 13 февраля 2015
Боже, прошло, сколько, сто пятьдесят — нет, сто сорок восемь лет с тех пор, как он ходил по этим дорогам, или даже ступал на свою бывшую территорию. Ностальгия, нахлынувшая на Россию той ночью в холодном штате Аляска, определённо согревала. Он улыбнулся. Это было, когда он был империей, когда у него были свои колонии. Хорошие времена. Очень приятные воспоминания. Час уже поздний, но его это не беспокоило. Он неторопливо шёл по старым забытым тропам, которых не замечали даже некоторые горожане. Иван усмехнулся, коснувшись дерева с нацарапанной надписью. Он вспомнил, как оставил её сам, чтобы любой заблудившийся путник, оказавшийся на этой тропе, увидел след. Теперь она покрыта снегом. На Аляске за последние пару дней выпал хороший снег, но наконец-то Брагинский посмотрел в глубокую синеву над головой и мог назвать каждое видимое созвездие. Даже тогда он любил смотреть на звёзды. Некоторые вещи, как он догадывался, никогда не изменятся. Что русский делал в центре американского штата, особенно в такие времена, когда напряжённость между их странами не была такой высокой ещё с времён Холодной войны? Просто Америка пригласил его. Россия думал о том, чтобы не приезжать, чтобы показать американцу, что им нельзя командовать, как он командует другими странами. Но Федерации было скучно, и это утомляло его. Он, вероятно, склонялся к этому больше всего, а тут секретное послание Америки попросило его встретиться с ним на Аляске, на старой территории России. Потому что штат находится ближе всего и будет последним местом, где их боссы подумают искать их из-за отдалённости. Иван не объявил о своём появлении. Он оставил приглашение открытым, и ему было бы всё равно, даже если бы Джонса не было бы в штате. Он наслаждался своим путешествием. Больше, чем думал. Люди, одни американцы. Позор. Он надеялся, что оставшиеся русские колонисты останутся и смешаются с американским народом — из них бы получились такие красивые дети. Но, к сожалению, русского происхождения почти не было видно. Должно быть, они вообще не знают его родной язык. Позор. Завтра день Святого Валентина, и Россия знал, что Альфред, без сомнения, что-то задумал с Германией, хотя, судя по их холодным отношениям, Брагинский сомневался в этом. Но даже если и так, ему плевать, поэтому он и прибыл на Аляску так поздно. Если Америка всё ещё здесь, его не будет к завтрашнему дню. День Святого Валентина был особенным для молодой сверхдержавы и создан, чтобы провести его с теми, кого он любил. Русский собирался приехать в этот день, чтобы досадить Джонсу и испортить праздник, но решил этого не делать. Чего бы ни захотел США, это можно уладить сегодня вечером, и остаток дня он проведёт в одиночестве. Федерация шёл к дому, в котором, как он подозревал, жил Америка, — к дому, который он посещал много раз. Он заметил, что никто не тронул снег перед ним. Россия обрадовался, что ночь была ясная: Генерал молчит. Он знал наверняка, что потерялся бы, если бы тот выл ему в уши. Пришёл. Иван коротко улыбнулся. Почему он бросил это место? Он забрал бы его обратно в мгновение ока — его старый дом, который он построил сам. На первом этаже горел свет. Это, должно быть, Альфред. Вздохнув, страна отвлёкся от воспоминаний о приятном строительстве дома и зашагал по снегу. Он пришёл с заднего двора, где лес затенял здание, прорезая горы, где пролегал небольшой населённый пункт, тот самый, куда он привёз американца на его день рождения так давно — где он подарил ему этот штат. Брагинский решил не стучать в дверь. Америка — большой мальчик, должен почувствовать его у своего порога, если он действительно внутри, а не какой-то сторож. А что, если это сторож? Россия бы, конечно, всё равно не опустился так низко, чтобы постучать ему, чтобы отдохнуть в своём бывшем доме. А было бы очень весело. Он слышал звук фильма сквозь дверь. Громкий. Звучало так, будто вся страна смотрит его, но, с другой стороны, Америка был своим народом, а его народ — им. Вдруг шум прекратился. Он слышал, как кто-то идёт к двери. Значит Джонс остался. Дверь открылась, и появился США. Одет он был небрежно, в рубашку с длинными рукавами и спортивные штаны. Он тоже нахмурился. — Ты опоздал, — пробормотал мужчина, отступая в сторону, пропуская Россию внутрь. Тот просто усмехнулся и вошёл в дом. — Ты не назначал день. Всё, что ты сказал, — месяц. Кроме того, ты прекрасно знаешь, что у меня могут быть большие неприятности, если мой босс узнает, что я покинул службу безопасности Москвы и приехал сюда, в штат США. — Да? — Америка гордо поднял подбородок. — Ну, я тоже могу вляпаться в серьёзное дерьмо, если мой босс узнает, что я пригласил тебя. Оба сделали короткий шаг. Как в старые добрые времена. Это новая Холодная война. Иван, возможно, сказал бы что-то ещё, если бы его глаза не осмотрели дом внутри. Он в полном шоке. Ничего не изменилось. Да, здесь есть кондиционеры и обогреватели, а также электроника, но в остальном всё осталось нетронутым. — Помнишь это место? — американец с улыбкой толкнул его локтём. — Конечно, я сам построил этот дом. — Не может быть, ты серьезно? Чувак, почему ты не сказал мне об этом, когда я его покупал? — Неважно. — Чёрт, не знал, что ты архитектор. — Похоже, тебе нравится моё мастерство, — ухмыльнулся Брагинский. Альфред скрестил руки на груди и закатил глаза. — Теперь это мой национальный дом в этом штате. К тому же, навевает хорошие воспоминания. Да, очень хорошие воспоминания. Россия мысленно согласился. Он просто не мог понять, почему Джонс не снял ни одного портрета или эмблемы. Боже, вот его старый двухголовый орлиный гребень в столовой, и у камина тоже. Почему он их не уничтожил? — Ну, раз уж ты не торопился, давай перейдём к делу, — Штаты перепрыгнул через диван и вытащил коробку. — Я хотел бы вернуться на материк к завтрашнему дню, спасибо, и мне плевать, как ты вернёшься к себе. — Какое гостеприимство, я польщён, — заметил русский с фальшивой улыбкой. Сверхдержава с недовольной рожей показал ему средний палец. Для Ивана это не было неожиданностью. Что его удивило, так это небрежность Америки во всём. Они вцепились друг другу в глотки год назад, а может, и больше, если посмотреть на первопричину. Та встреча закончилась плохо, Альфред набросился на него, и четверым странам пришлось оттягивать его от Федерации, пока тот не заехал кулаком по его красивому лицу. Они едва избежали Третьей мировой войны. С тех пор они всегда были на стороне боссов. Люди отказывались отпускать их одних к другим странам. Так что да, было очень странно, что Джонс пригласил его на Аляску на тайную встречу накануне дня Святого Валентина. — Вот, — прощебетал Америка и шлёпнул коробку на спинку дивана. Россия приподнял бровь и слегка наклонился. Его глаза расширились при виде предметов внутри, и когда он посмотрел на Альфреда тяжёлым вопросительным взглядом, младший не выглядел ни капельки смущённым — где же его уважение? — Зачем ты мне это показываешь? — спросил мужчина, сжав челюсти и скрипя зубами от отвращения. На щеках того появился-таки лёгкий румянец, и он запустил руки в коробку с новенькими дорогими секс-игрушками, которые, он молился, не сломает. Все вместе они стоили кучу денег. — Я знаю, что в последнее время мы были не в лучших отношениях, и я не хочу сейчас заниматься политикой, я не поэтому позвал тебя сюда, — он взял фаллоимитатор и держал его с такой фамильярностью, что у России скрутило живот. — Это просто национальная потребность. Никаких угроз войны или ядерных взрывов. Я... — американец стыдливо отвёл взгляд прочь. — Я хочу заняться сексом с Германией. Зубы Ивана заскрежетали ещё сильнее, и он думал, что США это слышит. Зачем. Он. Говорит. Ему. Это? — Вообще-то, это будет мой первый раз с мужчиной, — сообщил Джонс. «Второй», — мысленно добавил Брагинский. — Ну, во время Второй мировой войны он кое-что сделал, думаю, травмировал меня, и мне трудно делать с ним что-то интимное, если тебе не влом... — он посмотрел на страну, их глаза встретились. — Я бы хотел, чтобы ты помог мне подготовиться. Федерация был оскорблён. Опущен ниже плинтуса. Оплёван. — Что? Альфред бросил игрушку обратно в коробку и смущённо почесал щеку. — Я вроде как сделал ему больно в прошлый раз, и, эм, Канада сказал, что лучше подготовиться, привыкнуть к прикосновениям и всё такое, но я продолжаю ломать эти штуки, рука просто разламывает их в пыль, прежде чем я успеваю что-то сделать. Россия уже кипел. В этом нет ничего необычного. В последний раз он чувствовал подобное, когда Германия пошёл против их пакта и попытался завоевать его территории во Второй мировой. Он сжал кулаки, держа наготове и пряча их за спиной. Однако не мог скрыть плотно сжатые губы и растущую злобу во взгляде. — Что скажешь, здоровяк? Хочешь помочь другу? — Боже, Ивана чуть не вырвало, когда Штаты похлопал по коробке. Его губы скривились в оскале, и он не смог удержаться: — Ты и твой любовник должны сами решить свои сексуальные проблемы. Это отвратительное оскорбление для меня, — прорычал русский, резко развернулся на каблуках и распахнул дверь. Никогда ещё холодная ночь не казалась ему такой гостеприимной! — П-подожди! — сверхдержава схватил его за локоть, тем самым удержав. — Это не оскорбление, это комплимент, — поклялся он. Брагинский повернул голову и настороженно взглянул на него, прикасающегося к нему. Тот понял и быстро отпустил его. — Ты снова становишься сильнее, я знаю это. Ты... ты всегда был единственной страной, таким же сильным, как я. Америка посчитал, что имеет смысл просить Россию об этом сомнительном задании только потому, что он может сдержать его, если тот инстинктивно сорвётся. Да, это всё прояснило! Федерация расправил плечи. Он выглядел угрожающе, крайне недовольным и знал, что на этот раз Джонс может прочесть каждое его выражение. Хорошо, он хотел знать его отношение к этому дерьму. Подняв руку, Иван позволил своим гневу и огорчению взять верх, выплюнув: — Ты просто грёбаная шлюха. Отстань от меня! США отшатнулся, моргая от неожиданного крика. Если бы русский не был так разгневан, он заметил бы, что Альфред узнал эти слова и прекрасно их понял. Но, опять же, он был уверен, что Америку назвали «грёбаной шлюхой» на нескольких языках, что он запомнил каждую фразу. — Как ты меня назвал? — Штатам нужно было выглядеть смущённым словами, вместо этого показывая признаки оскорбления. Но Россия пронёс это мимо ушей. Он развёл руками и усмехнулся. — Ты больше не будешь использовать меня, особенно для того, чтобы помочь тебе и этому ублюдку немцу. Не смотри на меня как на виноватого в том, что ты не можешь как следует поебаться со своим парнем. Каждое слово было пропитано ядом, и Иван надеялся, что он проникнет в вены Джонса и отравит его сердце. Страна уж собрался уходить, но вместо этого стал расхаживать взад и вперёд, чувствуя спиной холод. Интересно, наблюдает ли за этим Генерал Мороз? Он, наверное, сейчас смеётся над ним, ведь так? — Ты, — мужчина снова указал на Альфреда, сузив глаза. Младший стоял, разинув рот, словно статуя. — Эгоистичная мразь. Ты думаешь, что весь мир должен угождать тебе, будто ты его король. Думаешь, что всё, чего ты хочешь, должны хотеть все остальные. Если это хорошо для тебя, то хорошо и для нас. Ты ошибаешься, и тебе давно пора заткнуться! — на него начала давить аура России. — Ты не просишь другую страну сделать это — ты даже не спросил меня. Потому что это личное дело каждого. Мне всё равно, что вы с ним делаете. Оставь меня в покое. Сам решай свои жалкие проблемы. Брагинский должен просто уйти, но он хотел словесно искалечить Америку. Хотел, чтобы тот давился каждым неуважительным словом в свой адрес. — Ты незрелый ребёнок, если не можешь завершить свои отношения с любовником из-за того, что твой идиот-отец сделал с тобой столетия назад. Голубые глаза расширились, губы приоткрылись, кожа побледнела. — О-откуда ты знаешь? Русский не чувствовал никакого сожаления, раскрывая секрет, который знал. Ничего не чувствовал к внутренним демонам Америки. На самом деле, он хотел кормить их больше. — Я пытал Пруссию, чтобы получить информацию о тебе в те хорошие дни, — солгал он. Но сверхдержаве и не нужно знать. — Забавно, когда я узнал, он умолял меня не использовать это против тебя. Я ждал этого дня. Посмотри на себя, ты похож на маленькую девочку, которая вот-вот расплачется. А его глаза вправду слезились всё сильнее, нижняя губа дрожала. Более того, это окрасило его лицо. С каждой секундой оно становилось краснее. — Как ты смеешь, — сначала тихо, но вскоре Джонс повысил тон, чтобы соответствовать поведению Федерации. — Как ты смеешь совать нос в мою личную жизнь! Тот усмехнулся. — Ты, очевидно, не уважаешь её. Кто в здравом уме станет просить другого человека помочь ему подготовиться к проникновению? — хмурый взгляд Ивана не дрогнул. — Уходи. Пошёл вон отсюда! — Альфред скрежетал зубами, выпрямив напряжённые и дрожащие руки, норовя врезать России. Хоть Россия был готов к этому. — Выгонять меня так скоро? Как по-детски. Если ты не можешь отпустить своё прошлое, тогда тебе нет места в этом мире. — Ты ничего не знаешь! — Неужели? — Ивану пора валить. — Полагаю, эта информация недостаточно важна, чтобы сообщить её твоему любовнику, или это он недостаточно важен? Очевидно, я был не важен, когда мы ухаживали. Американец обомлел. Одинокая слеза скатилась по его щеке — Брагинский же ничего не чувствовал. — Она... Она не важна, — Альфред настаивал на этом больше для себя. Это видно по тому, как он смотрел вниз, пытаясь мысленно поддержать себя. Но поможет ли это? — нет. — Правда? Тогда почему ты не можешь лечь под другого? — русский испытывал свою удачу, наклоняясь вперёд, но ему нравилось насмехаться. Он хотел, чтобы Джонс нанёс ему удар, потому что тогда Россия нанесёт ответный. — Ты причинил вред Германии? Да, по лицу вижу. Хех, как пафосно. Ты не должен ухаживать, если не можешь позволить своему любовнику выебать тебя. США крепко зажмурился, стиснул зубы и попятился назад, качая головой. — Ты меня не знаешь, — отрезал сверхдержава и открыл глаза. Он выглядел не слишком грозным с этими непролитыми слезами. — И никогда не знал! Ты называешь меня эгоистом? Так и есть! Ты никогда не заботился обо мне! Как и все, ты хотел только секса. Тебе всё равно! — Мне всё равно? — Иван ненавидел обвиняющих его во лжи почти больше всего на свете. — Я подарил тебе Аляску, я был одним из первых, кто открыл торговлю, я поддерживал тебя во время Гражданской войны, я держал тебя — не смей обвинять меня в том, что я никогда не заботился о тебе! Американец снова быстро заморгал, на этот раз от жгучей боли в глазах. Слёзы покатились по щекам. Понимает ли Россия то, что только что сказал, что так легко вспомнил, хотя раньше утверждал, что забыл? — Ты ни разу не говорил мне, что сделал с тобой Англия, — продолжал он и шагнул вперёд, смотря, как Штаты отступает. Вместо того чтобы наслаждаться этим ощущением, что-то другое нахлынуло на него. Он хотел, чтобы Америка остался на месте, чтобы противостоять демонам — их демонам. Поэтому он приближался к нему, пока мужчина не врезался в спинку дивана, закрыв руками уши, пытаясь отгородиться от русского. — Убирайся! — приказал Джонс. — Почему ты не сказал мне тогда? — давил Брагинский. — Ты думал, я не справлюсь с тобой? Думал, я не пойму? — Я сказал, убирайся! — Америка действительно выглядел жалобным. Единственное, что чуть не сломало его в прошлом, ломает и по сей день. По-настоящему грустно. — Как ты можешь быть рядом с кем-то, держа всё в себе? Наконец Альфред взорвался. Он вскинул голову, глядя на высокую страну слезящимися яркими затравленными глазами. — Мой отец изнасиловал меня! Как ты думаешь, что ещё я могу сделать? Я хотел забыть об этом, сделать так, как будто этого никогда не было! Я был напуган до смерти, весь в шрамах! Твой единственный защитник внезапно делает это с тобой, чтобы держать тебя в качестве своего раба. Что я чувствовал по этому поводу?! Никто не знает, через что я прошёл, через что я всё ещё прохожу! — он всхлипнул, но сдержался, пытаясь выглядеть сильным перед Россией, настроение которого менялось по мере того, как Штаты открывал ему свою неуверенность и тёмное прошлое. — Прошло уже больше двухсот лет, а меня до сих пор преследует это чувство, — всхлипы вырывались из его горла. — Мы уже помирились. Я снова люблю его, но я... что он сделал со мной... что забрал у меня... Я хотел отдать это тому, кого любил. Как он мог так поступить со мной? Мужчина закашлялся и судорожно вздохнул. Его вспышка утихла до такой степени, что по щекам и подбородку потекли слезы. Он снял Техас и протёр глаза рукавом. — Я так сильно хочу пережить это, — признался Джонс, рука безвольно упала, взгляд устремился вдаль, в никуда. — Но я не могу найти помощи, — он посмотрел на Ивана глазами, потерявшими всякую надежду, и, покачав головой, указал на дверь. — Я понимаю... Прости, что спросил. Я перешёл все границы. Просто уйди. Но Россия стоял на месте. Стоял, а Америка жалобно рыдал. Брагинскому нужно уйти. Нужно вернуться домой на самолёте или корабле, но он стоял перед Альфредом, и слишком много мыслей крутилось у него в голове. Он больше не злился. Крики выплюнули всю ярость. Каким же он тогда был? Смущённым? Грустным? Извиняющимся? Американец действительно жалок со слезами, стекающими по его щекам, и соплями, бегущими из носа. Он кашлянул, открыл глаза и увидел, что Иван всё ещё стоит неподвижно. — Уходи, — вновь потребовал США. Он чувствовал слабость от эмоционального истощения. Слишком слаб, чтобы сражаться, если этого хочет Федерация. — Оставь меня в покое, чёрт возьми! России следовало бы, но холодный ветер снаружи толкал ему в спину и холодил, толкая вперёд. Он подошёл на шаг ближе, потом ещё на один, а на третий уже стоял прямо перед Джонсом, едва ли в десятках сантиметрах. — Убирайся к чёрту с глаз моих, — тот повернулся к нему, пытаясь скрыть слабость, но замер, когда русский поднял руки и медленно прижал кончики пальцев в перчатках к его щеке. Он отпрянул, но его встретило лишь прикосновение другой руки. — Прекрати! — теперь он смотрел на непроницаемого Брагинского. — Ты хорошо повеселился. Понравилось видеть меня таким? Молодец, убирайся. Ты мне здесь не нужен! Россия не шелохнулся, если не считать большого пальца правой руки, потеревшегося о красную заплаканную щеку Америки. Ему никогда не нравились его слезы, они ранили его истерзанное сердце. Злость Альфреда снова исчезла. Теперь его лицо исказилось печалью, новая волна слез хлынула из-под сомкнутых век, брови сошлись на переносице, зубы прикусили нижнюю губу. Он шумно шмыгнул носом и кашлянул. — Россия, которого я знал, никогда бы этого не сделал, — Иван почувствовал своё бьющееся сердце. Давно он не чувствовал ничего похожего на биение бесполезного органа. Холодная дрожь пробежала по его телу и не остановилась на этом. Джонс снова всхлипнул. — Он бы оставил меня, если бы я попросил. Это была ложь, и Федерация это знал. Он оставил его, когда Штаты пострадал от пожара Англии? А когда над ним разразилась гражданская война? И даже когда он оплакивал потерю своего величайшего лидера? Америка закашлялся. Он просто не смотрел на него: глаза горели от слез. Альфред правда выглядел жалко. — Что бы я сделал? — спросил русский. Бывший Россия, Российская империя. Он всё помнил. Всегда было намного легче вспомнить, находясь далеко от своих боссов, от Генерала, с Америкой. — Я знаю, что сделал бы много лет назад. Российская империя наклонился бы и поцеловал, испарив все беды США в воздухе, и Россия сделал то же самое. Губы Джонса были влажными и солёными, но такими пухлыми и тёплыми, какими и были всегда, с тех пор, как он впервые прижал свой рот к его. Страсть, о которой Иван почти забыл, всплывала на поверхность, и он держал Америку неподвижно, вливая в себя её. Он целовал его до тех пор, пока не перестал слышать рыдания, пока слёзы не перестали стекать по лицу. Он в последний раз поцеловал его и отпустил, отстранившись. Их дыхание смешивалось спокойно, ровно, и Брагинский некоторое время глядел на эти распухшие красные губы. Да, именно так бы поступило его прошлое «я». Машинально мужчина убрал руки с лица американца, вытянул их и медленно опустил. Тот больше не плакал. Нет, он смотрел на Россию широко раскрытыми глазами, с приоткрытым ртом. Хорошо. Федерация грустно улыбнулся и снова состроил хмурую гримасу. Что бы он сделал? Между ними оставалось так много нерешённых вопросов, и если США будет бороться за то, чтобы избавиться от своего тёмного прошлого с Англией, то и он тоже. Это причинит обоим меньше страданий и, наконец, освободит их внутренних демонов. Россия открыл рот и даже поднял руку. Он хотел погладить сверхдержаву по щеке, но сжал пальцы в кулак, останавливая себя. Неужели для этого нужна такая сила? Ему больше нечего сказать, и он просто улыбнулся на прощание Америке. Пора уходить. Он уже должен был вернуться в Москву и солгать боссу, что навещал сестёр, чтобы не вызвать подозрений. Если уедет прямо сейчас, то скоро будет там. Он помнил предлог. Если бы он тогда ушёл, у Альфреда не было бы возможности схватить его за шею и прижать к своим жадным губам. Америка не целовал его больше века. Сначала он двигался против воли Брагинского медленно, но чем больше он давил, тем сильнее тот оживал. Обе руки Джонса обвились вокруг его шеи, притягивая его к себе и целуя изо всех сил. Иван слишком легко в него влюбился. Его ладони тут же нашли своё место на бедрах, и его тело сделало очередной шаг вперёд, прижимая друг к другу их животы, их тазы... Сверхдержава выдохнул в рот мужчины, закрыв глаза. Он мотал головой вправо-влево, поцелуи становились жарче, быстрее, глубже. Россия вновь почувствовал себя живым. Он обхватил его спину. Ему он был нужен гораздо ближе. Он прикусил губу Альфреда, и тот слишком быстро впустил Россию. Их языки встретились, танцуя некий жаркий танец. Сколько времени прошло с тех пор, как он пробовал его таким? Слишком долго. Россия вдыхал каждый выдох американца. Жар от младшего просачивался в само его существо. Послышался слабый лязгающий звук Техаса, соскальзывающего с пальцев Америки на пол, но ни один из них не обратил внимания на очки. Освободив обе руки, он схватил лицо Брагинского, притягивая его губы ближе, посасывая, кусая, пробуя на вкус. Джонс застонал, подавшись вперёд. Тот облегчённо вздохнул наклонился, прижимая Америку к спинке дивана. Коробка с игрушками для взрослых соскользнула на пол. Длинные ноги обхватили поясницу России: западная нация будет держаться за него. Он не стал терять ни минуты. Он был очень рад и благодарен, что американец сохранил его старый дом почти таким же. Тут не было ни ремонта, ни пристроек, поэтому Иван легко нашёл спальню хозяина по памяти. Деревянную дверь открыли с ноги, и та врезалась в стену. Он оставил это и продолжил. Ничего не изменилось. Камин, кровать с балдахином, Штаты едва касался этой комнаты, а когда русский уложил его на простыни, остальное отошло на второй план. Их глаза встретились, сапфиры и аметисты. Какая-то сила повалила Россию, прижав его к молодому телу под ним. И он снова поцеловал сверхдержаву, очень довольный тем, что младший целует его в ответ с такой же страстью. Они оставались наедине, казалось, целую вечность, вечность, в которой никто не возражал потеряться. Федерация не заметил, как потерял перчатки в этом безумии, но, почувствовав свои ладони на щеках Джонса, кожа к коже, простонал. Тепло под ним стало для него всем, невзирая на холодную ночь. Он чувствовал руки США, его пальцы, вцепившиеся в пепельные волосы, тянувшие за спутанные пряди, хватавшие за локоны и державшие так, словно желая его. Словно Америка хотел Россию так же сильно, как того хотел Россия. Оторвавшись от этих губ, Брагинский поцеловал уголок его рта, дважды щеку, и опустится ещё ниже. Трижды поцеловал в подбородок и наклонился к шее, оттягивая свитер американца, обнажая кожу на его теплой изогнутой шее. От того, как она изогнулась, встретившись с горячим дыханием, Ивану начало срывать крышу. Он кусал, сосал, лизал. Боже, Альфред по-прежнему оставался таким же, каким он его помнил. Ничего не изменилось. Одной рукой он взял воротник тёмно-синего свитера, другой ухватился за подол и потянул вверх. Упругая кожа живота вздрогнула от прикосновения, и русский невольно вздрогнул, зная, что тело подчиняется ему, его поцелуям, его касаниям. Свитер исчез быстро, его отбросили в сторону, не обращая внимания на то, куда он упал. Мужчина снова прижался к стране, снова целуя его. Для Брагинского Америка стоил всего мира. Он любил его так сильно. Так сильно. Он даже не знал, что тонкие сильные руки уже работали над пуговицами его шинели, что предмет одежды скользил по его плечам. Дальше не соскользнуло: Иван отказывался выпрямлять руки. Он не хотел отпускать лицо США. Они пересеклись взглядами. Их радужки светились в темноте. Слова произносились безмолвно, ощущение электричества и вожделения заставили обоих вздрогнуть в тихом согласии. Россия наконец отпустил его, распрямив руки и сбросив пальто. Бежевое одеяние осталось на краю кровати, и они быстро вернулись к другому, опасаясь, что один из них может исчезнуть, и всё это окажется не более чем сном. С тех пор их губы не отрывались. Обеими руками Брагинский вслепую расстегнул пряжку; оставшаяся часть — рубашка с длинными рукавами, вероятно, была разорвана в клочья из-за её нежелания поддаться и сняться через голову. Американец притянул его — как он силён, как его хватка крепка. Загорелая рука обхватила светлый затылок, прижимая к себе, другая ласкала рёбра. Альфред судорожно вздохнул и стянул с русского шарф, теперь свободно висящий у того на плечах. Он начал целовать его шею, осыпая тёплыми и любящими поцелуями эти ужасные шрамы. Никому не позволялось видеть их — видеть свидетельства того, как многие пытались покончить с национальным существованием России. Пылающие ладони обхватили подбородок Ивана, наклоняя его голову и предлагая молодой сверхдержаве больше доступа к этой нежной и интимной части тела. Тот никогда никому их не показывал — даже сёстрам. Они не знали. Знали лишь, как тяжело ему было в детстве без них, но не о том, сколько раз его жизнь была на грани исчезновения. Брагинский застонал. Идеальные, ровные зубы скользили по изуродованной коже. Он не чувствовал никакой угрозы для них, особенно после порции распаляющих вздохов. Покалывание распространилось по всему телу, и мужчина почувствовал, как его кости затряслись от новой энергии. Они отстранились, чтобы снова посмотреть друг на друга. Американец принялся разматывать оставшуюся часть шарфа, осторожничая и заботясь. Забота, которую Россия не ожидал увидеть. Он не отрывал глаз, но Иван заметил, как Джонс обращается с его любимым шарфом. Он держал его в руках, поднося к губам и удерживая фиолетовый взгляд. Наконец, Федерация пошевелился и отодвинул его от рта Альфреда. Если он не будет иметь прикрытия, то и Штаты не будет. Шарф убрали к другими подушками. Руки вновь обвились вокруг изувеченной шеи, и Иван почувствовал себя в безопасности. Это гораздо приятнее, чем шарф сестры, и никак не хотелось, чтобы они его отпускали. Они целовались, долго и глубоко, и Россия почувствовал биение чужого сердца через грудную клетку. Оно стучало по груди Брагинского, подбадривая его собственное сердце ускорять ритм. Америка закрыл глаза. Вздох сорвался с его губ. Шея и грудь готовы к русскому. Он лежал неподвижно и ждал. Тот принял предложение, целуя мужчину в шею. После поцелуев он пробежал пальцами по покрасневшей коже, подушечки были нежными, пока рука не изогнулась, потеревшись тыльной стороной и костяшками пальцев. Сверхдержава содрогался от прикосновений почти так же, как от поцелуев. Его руки двинулись дальше, держа за бока. Россия припал губами к уродливому шраму прямо над сердцем. Американец выгнулся дугой, поперхнулся и начал грызть пальцы, пока страна лизал светлое пятно на коже. Он всё ещё стыдился рубца, мог сказать Иван, но если он погладил его ужасающие шрамы, то Россия сделает то же самое. Ладони обвились вокруг спины Америки. Русский внезапно обхватил его затылок и подтолкнул немного выше, и США взглянул на него с такой уязвимостью. Пальцы коснулись груди и нежно провели по шраму, оставленному всего четырнадцать лет назад. Хорошо это или плохо, но Брагинский хотел, чтобы Альфред знал, что он будет любить все. Поцелуй был нежным и почти невесомым. Простая встреча губ. Для этого они замедлились. Как вдруг широкая ласкающая рука скользнула вниз, потерев большим пальцем сосок. Джонс ахнул в поцелуе, а открытый рот стал слишком большим искушением, и язык России снова присоединился к американскому. Они двигались как одно существо. Они были неофициальными — возможно, вскоре официальными — врагами. Их народы не очень понимали друг друга и поэтому прибегали к параноидальной ненависти и страху. Но вот две страны обнимаются, ласкаются, целуются; они оба этого хотят. В конце концов Ивану пришлось отступить. Он вновь провёл губами по подбородку сверхдержавы, вниз по шее, трижды поцеловал ключицу, вернулся к шраму. Он ненавидел и любил его вид — это часть Америки. Поцелуи усилили давление вокруг грудных мышц, мужчина открыл рот и всосал один из его ожидающих сосков. Альфред так красиво извивался, прижимаясь ближе, чем было возможно, и от того, как эти пальцы скользили по серебристым волосам, как ногти царапали кожу головы, он не мог сдержать стона. Брагинский оторвал рот от соска и схватил Штаты за запястье, поднеся его ко рту. Сначала он поцеловал мозолистые костяшки пальцев, прижал их к губам и ощутил жесткую кожу. Иван помнил времена, когда у младшего были самые мягкие руки, к которым он когда-либо прикасался. Сейчас эти руки изношены годами сражений, обороны и агрессии, но сейчас Федерация просто хотел ласкать и держать их. Закрыв глаза, он прижал руку к своей щеке, задержав её там на мгновение. Потому что они страны, потому что многие стремились к их уничтожению и порабощению. Они не могли вечно оставаться молодыми и чистыми. Если бы существовал такой мир, где хранили бы вечную молодость, Россия с радостью взял бы Америку и увёз его в этот мир. Джонс выглядел прекрасно, лежа на кровати под ним. Как и всегда должно было быть. Американец впитал его присутствие, ощущал его над собой, прижимался к нему, прикасался к нему. Когда Брагинский скользнул вниз и коснулся его в первый раз, он не удивился — рука младшего сжала его запястье, защищая достоинство в штанах. Он пытался продолжать, но сверхдержава был силён и не позволял ему идти дальше. США снова смотрел на него. Неуверенный, даже испуганный. Иван понял. С большей силой он вырвался и на этот раз обхватил его член. Без сомнения, он первый, кто прикоснулся к органу за столетия. Америка открыл рот. Да, Россия становился сильнее, но Америка ещё сильнее. Штаты оттащил руку русского резко, словно в драке. Мужчина всё это время не сводил глаз с Джонса. Он видел, что так реагирует его собственное тело, его инстинкт. Он был альфой, и тело боролось за то, чтобы оставаться им — чтобы сохранить контроль. Альфреду нужно освободиться. Он должен всё это выпустить, и Брагинский ему поможет. Страна отстранился и вместо того, чтобы попытаться снова, схватил оба запястья США и швырнул их на простыни, скомканные вокруг его головы. У того перехватило дыхание. Глаза расширились, зрачки бешено следили за Россией. Он боялся. Но Иван понял. Понял всё и не причинит ему вреда. Не обещанному ему. Он опять поцеловал Америку, не давая ему пошевелиться и вдыхая каждый судорожный вздох, срывающийся с дрожащих губ. У Федерации не было выбора, кроме как поднять его запястья над головой, удерживая их крепкой рукой, в то время как другая вернулась к его штанам. Больше он к нему не прикасался. Только спустил брюки, внимательно изучая черты лица Джонса. На протяжении всего процесса они смотрели друг другу в глаза. Россия по большей части был почти непроницаем, но если он и хотел передать Альфреду какое-то безмолвное послание, так это то, что он заботится о нём, что не причинит ему вреда, что ему нечего бояться. Он видел, как американец борется с собой, без сомнения, борется с демоном, который превратил его в параноика, отталкивающего всех. Голый. США наконец-то обнажился под ним. Нет, на этот раз он не болен, а Иван не пытался согреть его от леденящих душу угроз Генерала Мороза. Нет, он гладил бёдра русского ласкающими коленями и выгибался, охотно раздвигая их. Россия не тронул его рукой, держа лазурный взгляд, наблюдая, ожидая любой реакции. Свободная рука вернулась к нему, взявшись за молнию брюк и потянув её вниз. Звук эхом разнёсся по просторной комнате, но сверхдержава не двинулся с места. Даже когда Брагинский навис над ним, схватившись за себя. Глаза Штатов затрепетали, не закрылись, шея выгнулась дугой, голова откинулась на подушки — красиво и соблазнительно. Россия жёстко прикоснулся к нему: обхватил рукой оба члена и держал их вместе. Он закрыл глаза и застонал. Внезапно Иван почувствовал это. Американец встряхнулся, сопротивляясь. Голубые глаза еле распахнуты, рот приоткрыт, тёплые выдохи вырывались сквозь жемчужно-белые зубы. Эти загорелые ноги тоже дрожали, и рука провела по члену, правое бедро ласкало кожу, призывая успокоиться, прижимая ближе. Она была такой мягкой, такой теплой. Русский хотел стать его частью, навсегда. Ему нужно чувствовать его больше. Поэтому он медленно убрал руку со сжатых запястий Америки и поднёс эти сильные руки к губам, целуя каждую и отпуская, показывая своё доверие. Затем он отвернулся от Джонса, снимая с себя оставшийся предмет одежды — брюки, и вдруг остановился. Глаза метнулись к сверхдержаве. Тот почти не шевельнулся, его колени всё ещё были согнуты в том месте, где когда-то покоился его таз, руки теперь лежали по бокам, медленно, почти дразняще бегали вверх и вниз, играя с маленькими светлыми волосками ниже живота. Боже, знает ли Америка, что он делает с Брагинским? То, как младший смотрел на него своими тёмно-синими глазами, — знал ли он, какое впечатление производит на Ивана? Желание сквозило во всем, что касалось американца: в его взгляде, в том, как он играл с собой руками, в том, как чуть шире раздвигал ноги. Россия чуть не забыл снять с себя штаны, потому что хотел вновь лечь на Альфреда, но хотелось прикоснуться к нему кожей к коже, и он избавился от последней одежды. Наконец, он вернулся и прижал свой член к члену Америки. Тот никак не ответил, и русский улыбнулся. Они целовались всё больше. Когда пальцы скользили по шрамам, они задерживались, нежно лаская, и если их губы были близко, они нежно целовали серебристый участок кожи, будто их поцелуи могли исцелить любую рану. Федерация чувствовал шрам на спине мужчины, который Япония оставил ему в 1941 году. Плечи американца дернулись, когда Иван провёл по нему, и он подался вперёд, целуя того в шею. Соединённые Штаты так чувствителен к своим шрамам, что каждый из них ощущался как только что зажившая рана, которую лучше не трогать. Шрамы Брагинского уже можно считать старыми, многие он получил от Золотой Орды и своего кровавого детства. Напоминание об их получении ранило сильнее, чем прикосновение к ним, но когда Альфред целовал рубцы и даже ту, на плече — бóльшую — и начал зализывать её, царапая зубами, Россия почувствовал, что это лучший способ справиться с ними. Он не возражал, чтобы Джонс прикасался к ним. Медленно, покачиваясь, он прижался тазом к сверхдержаве. Тот оторвался от его шеи и крепко обхватил его руками. Да, у Америки насильственно отняли невинность без его согласия, но это не означало, что он не стал менее девственным. Он не был с мужчиной с тех пор, как Англия взял его много веков назад. Фактически, это его первый раз, когда он действительно отдавал себя другому. Это первый раз Альфреда. Иван станет первым у Альфреда. Русский мягко улыбнулся этой мысли и обхватил его затылок, успокаивая его. Всё будет хорошо, для них обоих. Другой рукой он ухватил мужчину за ногу. Поначалу небольшие толчки друг против друга, вскоре он нажал немного сильнее, и их бедра закружились в долгом интимном танце. Он отпустил Америку, ему больше не нужно побуждать молодую сверхдержаву двигаться, тот сам пытался насаживаться на его член. Тихие стоны срывались с его уст, щекоча шею России. Американец норовил свернуть ему шею, трясь щекой о ухо и положив подбородок на плечо. Брагинский потёрся в ответ и попробовал ещё раз. Он двинул бедрами вперёд... Штаты резко вдохнул и отпрянул от него. Его тело вжалось в матрас, глаза плотно закрылись, губы поджались, а руки упёрлись в плечи русского, сжимая и отталкивая. Скоро он переломает ему все кости. Вместо того чтобы Ивану убрать его руки, он прижал свои к его шее, большим пальцем поглаживая подбородок сверхдержавы, лаская его, заставляя открыть глаза. Альфред открыл и снова задрожал от страха. — Я не причиню тебе вреда. Доверься мне. Доверься, — Федерации удалось наклониться ближе, чтобы прошептать это. Для большего понимания он должен был сказать это по-английски, но в тот момент он был не в состоянии говорить ни на чем, кроме родного языка, и где-то в глубине его сознания, глядя в голубые глаза, казалось, что Америка понимает, что он говорит, что он шепчет. — Я не причиню тебе вреда. Доверься мне. Доверься мне, — Англия не мог правильно выразить это, и поэтому Брагинский говорил то, что было для него естественно. Обе руки ласкали подбородок Джонса. Боль в руках была почти невыносимой, но Россия давил только сильнее. — Доверься мне, — Иван должен оставаться неподвижным — Америка слишком напряжён, слишком близок к тому, чтобы сломать его, но он прижался лбом к сверхдержаве, который выпускал вздох за вздохом. — Доверься мне, Альфред. Он почувствовал, как эти сокрушительные руки медленно ослабляют давление. Потом они затряслись, скользнули по плечам русского и, трясясь, обхватили его подбородок. Россия протянул руку и схватил их, чтобы остановить дрожь. Он ненавидел чувствовать это и целовал, пока они не успокоились. Штаты улыбался ему. Ещё не скатившиеся слёзы в его глазах блестели на фоне сияющих радужек. Но вдруг по виску скатилась слеза под сдавленный стон. — Я люблю тебя, — Иван не мог не сказать этого, притянул его лицо и прижал к себе, качая в своих объятиях. Ему казалось, что сердце вот-вот разорвётся. Он любил Америку. — Я очень люблю тебя. Альфред сражался. Боролся против себя за это, и Брагинский гордился им. Вскоре дыхание Америки успокоилось, тело расслабилось. Он откинул голову при прикосновении к затылку, улыбаясь и прося своими потемневшими глазами поцеловать его. Иван выполнил мольбу, в ответ охватили его щёку ладонью, и он почувствовал, как чужие ноги раздвинулись ещё шире. Он пристроился ко входу Джонса, давая привыкнуть к ощущению. Тот простонал ему в рот и оторвал свои губы от губ русского. Каждый звук заводил Россию, и он слишком быстро потерял себя. Мужчина не хотел убирать руки от этого тела, но знал, что должен. В их положении он заметил на прикроватной тумбочке тюбик лосьона. Это поможет. Ему это нужно: Америка — мужчина. Иван взял лубрикант, выдавил белого крема и прижал ладонь к члену Америки, поглаживая. Кожа двигалась вместе с ней, как и бёдра. Альфред закрыл глаза, откинул голову на подушки и застонал, мотая ею в разные стороны. Россия впился зубами в эту обнажённую шею, создавая удовольствие младшему. Рука двинулась ниже и коснулась сжатого кольца мышц. Ноги болезненно дёрнулись; Брагинский вздохнул. Он не сводил взгляда со сверхдержавы. Тот оцепенел, держал глаза закрытыми и дышал как можно ровнее. Боролся, заставляя своё тело успокоиться. Русский положил другую руку на одно из колен и раздвинул его, прижав к простыне и удерживая там. Он навалился всем весом на другое бедро, и Америке уже некуда деваться. Страна снова коснулся входа, просто чтобы эта часть тела Альфреда привыкла к прикосновениям, видя, как напряглись мышцы его живота, и понимал, что он пытается взять себя в руки. Сунув палец внутрь, он ожидал, что Джонс рванёт вперёд, схватит его и швырнёт через всю комнату. К его удивлению, он выгнулся дугой так идеально, что палец скользнул легче и быстрее. Россия поразился, но опять же эта реакция только заставила его сердце забиться быстрее. Соитие стран было похоже на людское, но также отличалось. Если принять узы от другой страны, то можно принять её полностью и всё, что им дано. Не было бы никакого напряжения, никакой боли. Это прекрасно — по крайней мере, так слышал Федерация. Он никогда раньше не был связан с другой нацией, и задавался вопросом, что именно он и Америка собираются делать. Да. Они собираются сблизиться. Американец всё глубже втягивал его в себя. Три пальца — и Брагинский почувствовал — нация под ним хочет большего. Он хотел его в полной мере. Сверхдержава уже не нуждался в большой подготовке, как мужчины из-за отсутствия смазки. Это было результатом принятия и покорности. Альфред решил подчиниться, лечь под кого-то, раздвинуть ноги, чтобы таким образом подготовить своё тело. Но России нужна смазка, потому что независимо от принятия Джонс всё равно пострадает от сухого проникновения. Изнасилование — другое дело. Не имеет значения, если другой партнёр попытается возбудить свою жертву любыми средствами, не будет никакого принятия, — проникновение причинит боль и оставит неблагоприятные последствия. Штаты пропустил это через себя. Это было трудно пережить. Он чудом не сошёл с ума. Растирая лосьон на своём члене, Иван задумался, насколько всё было бы по-другому, если бы он смог вернуться к Альфреду сразу в конце девятнадцатого века и выполнить своё обещание, данное ему в самом начале. Было бы это так же? Он считал, что не стал бы относиться к Америке иначе. Он бы узнал об изнасиловании и успокоил его. Он показал бы ему, как правильно заниматься любовью, точно так же, как сейчас. Это должно было случиться. Брагинский собирался заняться любовью с Америкой. Он ждал этого всю свою жизнь. Несправедливо, что эти двое сейчас находятся в мире разногласий — это всё, чего русский когда-либо хотел. Он просто хотел обнять Джонса, поцеловать, приласкать и заняться с ним любовью. Россия склонился над ним. Одной рукой он крепко держал голову младшего, а другой обхватил свой член, такой сильный и пульсирующий, и направил его ко входу. США выбрал Россию, чтобы отдаться ему. Головка прижалась к кольцу, и мужчина взметнул руки вверх, схватившись за челюсть Федерации, удерживая, смотря в его глаза, ища утешения и согласия. Тот наблюдал за ним и улыбался. Он протиснулся внутрь. Глаза Альфреда тотчас широко раскрылись и сверкнули. Ноздри раздулись, зубы плотно сжались, он заставлял себя сохранять спокойствие. Сопротивления не было. Американец принял его целиком. Иван не смог сдержать стон, который сдерживал при входе. Голова откинулась назад, губы приоткрылись. Идеально. Америка чувствовал себя идеально рядом с ним. Лучше, чем в любом из его снов. С того момента, как Россия увидел своего обещанного, он представлял себе эту ночь; время, когда они наконец станут одним целым. Сначала во дворце императрицы Екатерины, когда Альфред был таким маленьким — колонией, корчащейся под огромной массой колонизатора — затем в Париже, когда он наконец стал настоящей страной, потом в Сент-Луисе. Когда Брагинский принял его как зрелую страну в мир — он представлял себе его в костюме Аполлона, и как чудесно бы переливались драгоценные камни, как они валялись бы на полу от спешки раздеть эту нацию догола и слиться с ним — тогда, в Ситке, когда Иван отдал его американскую территорию, он был так готов к нему тогда, так... как сейчас... в Ситке. Ощутив боль в своих глазах, русский моргнул, и слёзы упали вниз на лицо Джонса. Молодая сверхдержава посмотрел на него, коснувшись их кончиками пальцев правой руки, падающих из фиалковых глаз. Россия плакал. Дрожа, он взял блуждающую руку Альфреда в свою ладонь, поднёс эти пальцы к губам и поцеловал каждый из них, ладонь, запястье. Далее он прижал ладонь к мокрой щеке и грустно улыбнулся. Они сделали это. Аляска. Они стали одним целым на Аляске, как и обещали давным-давно. То, что когда-то считалось нарушенным обещанием, исполнено, и Иван до сих пор не в состоянии это осознать. Его сердце разрывалось от эмоций. Американец вырвался из дрожащей хватки и обхватил его спину. Он положил руки на плечи Федерации и потянул, прижимая их друг к другу грудью, чтобы тот снова был ближе. Взгляды встретились, и когда Брагинского поцеловали, он пролил последние слёзы. Мужчина с удвоенной силой схватил сверхдержаву за бёдра. Он ждал слишком долго, и его тело жаждало поделиться этой страстью. Он немного отодвинулся и рывком вошёл вновь. Внутри у Джонса всё сжалось, как у девственника, и, как принимающая страна, он чувствовал сжимающиеся стенки вокруг члена, засасывающие его глубже. Альфред вобрал его полностью. Россия спал со многими. Никто не мог взять его целиком, самым стервозным партнёром в постели был Китай, который часто оставлял его неудовлетворенным. А Америка? О, Америка... Штаты резко втянул воздух и выдохнул, когда Иван отстранился. Его дыхание контролировалось таким образом, и стоны, выходящие вместе с этими выдохами, замедляли русского до боли. США распластался под ним идеально. Его тепло, его теснота, всё, чего хотел Брагинский, теперь его навсегда. Он тёрся губами о его губы. Их вздохи смешивались и становились жарче, чем глубже погружался Россия. Практика из прошлого вступила в игру, и Джонс начал вращать бёдрами в ровном ритме, давая знать, сколько удовольствия он чувствовал. — О, ох! — светлые волосы рассыпались по подушке золотым нимбом. Русский запустил пальцы в эти шелковистые густые пряди и, наклонившись, поцеловал мужчину в висок. Прижавшись губами к его уху, Иван позволил ему слушать, как он входит в него. Каждый стон, каждый стон был для американца, и он должен слышать всё. Тот застонал в ответ, и краска залила его лицо и шею с новой силой, стоило ему лишь услышать непристойный звук, который издавал Брагинский. То, как он чувствовал себя в Америке, не было похоже ни на что, что он чувствовал раньше. Англия, его отец, яростно набросился на него и оставил в кровавом месиве на лужайке среди трупов. Это было так больно, что Штаты никогда не верил, что мужчина может получить удовольствие от другого мужчины. Но он ошибался, очень ошибался. Россия был большой, возможно, самой большой страной в мире, но он идеально подходил Америке. Голубые глаза закрылись от горячей пульсации. Как будто он был создан для Ивана, потому что сомневался, что какая-либо другая нация сможет принять его. Американец стонал громче. Выгибая спину. Он хотел большего. Его одаряли ровными и глубокими толчками, чувствуя, как он гнётся под Брагинским, напрягая мышцы вокруг его члена. Вскоре русский переместился: согнул колени, взял его за бедра, притягивая к тазу. Альфред с трудом выгнулся дугой, так как его почти согнули пополам, приподняв вверх. Грудная клетка стала вздыматься неравномерно. Находиться в Америке было намного лучше, чем любом опытном рту или шлюхе на одну ночь. Федерация облегчённо и удовлетворённо улыбался, запрокинув голову и закрыв глаза, просто чувствуя его. Они стали одним целым. Россия стал частью Америки, а Америка — частью России. Это нечто большее, чем просто секс, и гораздо большее, чем занятие любовью. Не было никакого возбуждения или приятных прикосновений. Не нужно глубоко проникать, чтобы почувствовать тепло. Дело было не в экстазе тела, а в жажде разбитого сердца. Нежное желание стать едиными душой и телом, дыханием и умом, тогда как вожделение обладало такой высокой страстью, доминируя над другими эмоциями, эта боль была глубже, и её притяжение длилось дольше. Не подозревая о её присутствии, большой каньон небытия в почти истерзанном сердце разрушался. Боль прошла незамеченной во время её сокрытия и появления, что там, где Иван считал его стремление к физическому облегчению, превратилось в то, что он и Альфред никогда не представляли себе. Гуманистическая потребность радовать себя во всех смыслах физических возможностей превратилась в стремление к самым тесным связям, на какие только способно существо на Земле. Войдя в Джонса, он ощутил, что соединяются не только их земные формы, но и их души. Это нечто такое, чего они никогда не испытывали и не предполагали. Но близость, переплетение физического, эмоционального и духовного — всё это было слишком для двух стран. Россия чувствовал прилив сил. Его прикосновения, его зрение, его слух, его осязание, его вкус. Более того, он чувствовал Америку, по-настоящему чувствовал его. Внутри всё скрутило так же, как у США: он вошёл под правильным углом, вдыхая разгорячённый воздух вокруг них двоих. Их сердца, о, их сердца. Иван схватил запястья и прижал их около головы мужчины, заметив, как тот сжал кулаки. На каждый толчок сверхдержава выгибался, закатывал глаза и метался из стороны в сторону. Как он прекрасен в муках страсти. Русский поцеловал его, и Штаты тут же начал успокаиваться, отвечая на поцелуй с таким мастерством, что у них обоих перехватило дыхание. Оба застонали в унисон, видя желание в пылающих глазах друг друга. Америка высвободил запястья и протянул руку, обхватив лицо Брагинского и покачивая бёдрами снова и снова, пытаясь перехватить инициативу. То, как он двигался против русского, давая понять, что он знает своё тело, знает, как двигаться, чтобы заставить его реагировать. Россия стал толкаться чуть сильнее, и младший захныкал и сложил губы в идеальном «О», глядя на него, молча умоляя повторить. Федерация сделал это, и темп ускорился. Ближе, он хотел быть намного ближе. Они прижались друг к другу, сердце билось, билось и билось — как и у Альфреда. Связь установлена, и до самой смерти их сердца должны танцевать свой синхронный танец. — Иван... — Брагинский чуть не замер при звуке своего имени. Он не слышал его, слетавшего с этих губ, больше века. Он открыл глаза и увидел Америку. Он плакал. Он прижал ладони к его лицу, проводя пальцами по подбородку и щекам русского. Они не могли крепче обнять друг друга. Их тела соединились, прижавшись друг к другу так близко, что воздух не разделял их, губы сомкнулись, а руки обхватили друг друга. Они никогда не были так хорошо знакомы, как сейчас. Иван считал Джонса самым красивым под ним, с простынями, взъерошенными под его обнаженным телом, но он ошибался. Теперь Альфред начинал вести, крепко сжимая его бёдра. У России перехватило дыхание, когда он взял его руки в свои и положил их по бокам, позволяя держать себя, стискивая большой член внутри. Окно слева освещало мерцающим звёздами и яркой луной. Свет лился в комнату и падал на тело сверхдержавы, на покрывающий его пот, заставляя блестеть и сиять, и Россия видел, каждая мышца двигалась в такт. Эта загорелая кожа была подходящего оттенка в лунных лучах, и он влюбился в него вновь. Американец ворочался, откидывал голову назад и стонал от удовольствия. Брагинский был так загипнотизирован видом этого, что забыл как дышать. Тело двигалось само по себе, пожирая его пылким взглядом. Они молчали, наблюдая, как лунные лучи отбрасывают тени на их тела и освещают кожу. Волосы Ивана, казалось, отливали серебром, в то время как волосы США бледнели. Оба наслаждались красотой ночи. Альфред подался верх, целуя Россию. Сначала медленно, под разными углами. От каждого поцелуя по их телам пробегала дрожь, и глаза закрывались. Руки русского исследовали шёлковые бока. Он расстроился, обнаружив, что каждая часть, к которой он прикасался, пульсировала. В конце концов, ожидалось, что Джонс не допустит, чтобы Федерация стал мировой державой, но у того не хватало собственных сил. После распада Союза он не был склонен оставаться на вершине. В последнее время его президент не давал никакого личного времени, но пройдут годы, прежде чем он поднимется, как при СССР. Но американец, казалось, так же восхищался его телом, а он, в свою очередь, его. Страна чувствовал, как эти тёплые сильные руки скользят по коже, потирают, обводят. Затем они обхватили его сзади за шею. Юноша откинулся назад, продолжая то, на чём остановился Россия. Брагинский вздрогнул, и Альфред отстранился, чтобы втянуть его обратно внутрь, в жару и тесноту. От этих движений у Ивана выступил пот. Он был слишком хорош, точно знал, как заставить русского развалиться на части. — Иван, — выдохнул Америка. Вот оно, имя. Наклонись Федерация вперёд, и они оба упали бы на матрас под ними. Он так и сделал, и спина Джонса упёрлась в растрёпанные простыни. Он открыл свои голубые глаза и терпеливо ждал, когда мужчина снова накроет его, положив обе руки на бёдра и всё быстрее входя в него. Он содрогался от каждого мощного толчка, и если бы его не держали, он, без сомнения, свалился бы с кровати. Сверхдержава склонил голову набок, зажмурившись, и громко ахнул. Россия ударил его опять, та же реакция. И он продолжал под нужным углом, вдалбливая и растягивая. Очередной сильный толчок — и США резко подбросило вверх, он цеплялся за Брагинского, обхватив его талию ногой. Тот судорожно и часто дышал, заваливаясь на него. Американец прислонился к нему, а его шея, прижатая ко рту Ивана, соблазняла русского обхватить её руками и укусить. Стоны терзали горло, его вновь и вновь вжимали в кровать. Русскому удалось войти намного глубже, чем он думал, в своего возлюбленного под ним. Член требовал больше, и поэтому он двигался немного быстрее, врезаясь в тело. Альфред боролся против него, восторженно крича и безмолвно призывая Россию двигаться резче и сильнее. Мужчина с трудом сглотнул, и уже обе ноги обхватили его талию, толкая его глубже. Анальные мышцы продолжали сжиматься, лаская член внутри, заглатывая его глубже с сокращениями. Он чувствовал, как напрягаются и твердеют его яички. О, что Америка сделал с ним. Он наклонился и начал ласкать Джонса. Эти голубые глаза распахнулись, когда Россия наконец прикоснулся к нему. Искусанные губы приоткрылись, и жемчужные зубы заблестели в лунном свете. Брагинский прижал большой палец к уретре и потёр головку члена сверхдержавы. Обрезанный, он должен был догадаться. Орган дёргался в его руке, и странным было то, что он почти чувствовал это сам; касаясь Америки, потирая его, дразня, ему казалось, что собственный член чувствует то же самое. — Ох, — простонал Федерация, впиваясь зубами в чужое плечо. Младший вскрикнул, покачивая бёдрами навстречу Ивану. На этот раз толчки были жёстче. Русский знал, что этими жёсткими, нуждающимися и быстрыми толчками можно серьёзно навредить любому любовнику, но Альфред не просто любовник, он — его партнёр, созданный специально для него. Сформированный, чтобы стоять рядом с ним, соответствовать силе, лежать под ним, брать любую силу, которую он даст ему. Россия не отпускал его плечо до тех пор, пока стремление проникнуть глубоко и быстро не исчезло и не сменилось более мягким движением. Губы его были красными от укуса, но это не мешало ему целовать молодую сверхдержаву и размазывать кровь по распухшим от поцелуев губам. Джонс не пострадал от такого жестокого жеста. Эти стоны вынудили Брагинского. Америка целовал его так, будто он — единственный, кого любил и будет любить всегда. Целовал так, словно Россия — его убежище, его защитник, его герой. Целовал в знак поражения, потому что сердце билось в ритм сердцу Ивана. Отстранившись, тот навис над горячим ртом. Каждый поцелуй мысленно просил о прикосновении. Связь оказалась глубже, чем ожидалось. Время? Оба потерялись в объятиях друг друга. Ни один из них не знал, что уже четырнадцатое и что день близится к концу. Нации пробыли дольше, чем обычные люди в постели, даже если это был первый раз Альфреда в таком интимном акте, узы, сформированные из этого союза, затягивали обоих дольше. В древние времена говорили, что Рим мог спать со страной — или с несколькими, если верить рассказчику — в течение многих недель. Это, конечно, исходило из нескольких завершений, а затем всё по новой, требуя снова и снова, но страны в настоящее время менее склонны к длительной устойчивости. Россия не знал нации, которая могла бы продержаться так долго, как эта старая и мёртвая империя. Но что касается первого оргазма, Россия не ожидал, что сам продержится так долго. Непрерывно врываясь в Джонса, чувствуя себя так близко к разрядке, он всё же не кончал. Сверхдержава чувствовал то же самое, начиная с покрасневшего члена и заканчивая взглядом, умоляющим его о конце. Их ноги переплелись, руки вцепились друг в друга, сердца забились быстрее. Они потерялись во времени и пространстве вокруг. Чем дольше они держались друг за друга, чем больше целовались, чем сильнее прижимались друг к другу. Они больше не заботились об освобождении. Они хотели друг друга. Хотели, чтобы этот момент длился вечно. Просто держать и смотреть в глаза друг друга, так глубоко проникшие в их сердца. Но этому, как и всякому хорошему делу, пришёл конец. Их души воспарили в углубляющейся связи, пока веревка не натянулась и не оборвалась. Россия и Америка объединились. Они выгнулись дугой, прижимаясь тазом к тазу. Иван ворвался глубоко, так глубоко, что американец почувствовал его в себе, держа ещё некоторое время. Альфред поднялся на локтях. Грудь и живот покрыла горячая сперма, а оргазм продолжался даже после того, как через них прошла первая ударная волна. Брагинский закашлялся и упал. На Джонса, приходящего в себя. Штаты не отталкивал его. Он ничего не сказал. Вместо этого обнял его, прижимаясь. Его колени любовно терлись о бёдра и бока русского. Когда США начал целовать его шею, цветные круги в глазах померкли, и к нему вернулись чувства. Россия поднял голову и посмотрел на Америку. Младший закрыл глаза и откинул голову назад, поджав губы, и он принял приглашение поцеловать его. Они целовались, пока Иван не попытался вырваться из объятий мужчины, но нация просто обернул ногу вокруг его бедра, чтобы держать его близко, чтобы держать его внутри. Брагинский понимал всё по ярко-голубым глазам, которые смотрели в него, рассказывая тайные вещи, вещи, которые оба не могли бы понять, если бы сказали вслух. Вздох сорвался с губ Джонса, и он закрыл глаза, положив голову на грудь русского и прислушиваясь к медленному биению сердца. Тот обнял его и притянул как можно ближе. Разум был затуманен только Америкой и своими чувствами. Когда Федерация протягивал руку, чтобы погладить Альфреда, молодая сверхдержава выпячивал подбородок, готовясь к прикосновению. Когда он хотел поднять руку американца и переплести их пальцы, он обнаружил, что тот сам поднимает руку и протягивает ему, ожидая, когда он возьмёт её. Когда он хотел в последний раз поцеловать эти распухшие и истерзанные губы, мужчина вытягивал их в ожидании. Как будто США знал, чего хочет Иван в подсознании его существа. Это было так странно, но в то же время понятно. Узы, которые они создали, должны быть разорваны, если они хотят избавиться от них, и в этом насилии Россия уверен, что они погибнут. Он никогда не перестанет любить Джонса, никогда, особенно после этого. ______________________________________________________________________________________ Исторические заметки: Зимние Олимпийские Игры 2014 года прошли в Сочи, Россия с 33 медалями в общей сложности, Америка на втором — 28 медалей, далее Норвегия с 26 медалями, и Канада на четвёртом месте с 25 медалями. Таким образом, отношения Германии и Америки находятся под напряжением из-за массовых разоблачений 2013 года, когда мир узнаёт, что Америка прослушивает телефоны. Как грубо. А затем снова в июле 2014 года, когда два чиновника Федеральной разведывательной службы были арестованы федеральными прокурорами за якобы шпионаж за немецким правительством для ЦРУ. Канцлер Ангела Меркель попросила координатора деятельности ЦРУ в посольстве США в Берлине покинуть свой дипломатический пост. В ответ на аресты Меркель заявила: «С точки зрения здравого смысла, шпионить за друзьями и союзниками — пустая трата сил. В Холодной войне, возможно, было взаимное недоверие. Сегодня мы живём в 21 веке». Попытки Германии быть включенной в пакт о ненападении США с Великобританией, Новой Зеландией, Австралией и Канадой оказались бесплодными. Почему нельзя включить Германию, а? Бедная страна пытается. Но, в свете всего этого Меркель подтвердила, что США являются самым важным союзником Германии, и ничто в их отношениях не изменится. Было заявлено, что Германия является близким союзником Соединённых Штатов, учитывая, что Великобритания ближайший, потом Канада, Япония, а затем Германия. Круг друзей, народов.