Дьявол во плоти

Опускать руки в горячую живую плоть сродни экстазу. Биение чужого сердца в ладони как самая прекрасная музыка. Пускай это простая потребность, но наслаждаться процессом ему никто не запретит. Сердце. Печень. Лёгкие. Кишки. Сколько прекрасных частей. Он заботливо их вырежет, ведь их владельцу они уже не понадобятся. Осторожно выложит на специальный поднос, отчасти для удобства, отчасти для того, чтобы полюбоваться творением рук своих. Но до совершенства ещё так далеко, а аппетит уже растёт. Впиться зубами в ещё хранящую тепло частичку другого человека слишком непозволительная роскошь. Её необходимо как следует обработать, прежде чем она станет его ужином. Орочимару, сколько себя помнил, не мог питаться нормальной пищей. Всё на вкус как одно — словно бумагу жуёшь. Есть всё равно приходилось, чтобы банально не умереть с голоду, но делал он это без всякого удовольствия. Озарение снизошло на него в тот самый миг, когда от его руки пал первый враг. Достаточно было лишь пары капель горячей крови на лице и губах, чтобы ощутить желание медленно слизать их. Тогда он не мог понять, что это за странное чувство, но теперь, спустя много лет, он мог с уверенностью сказать — то было чувство голода. Настоящего, животного и неутолимого. Орочимару отлично помнит, как впервые попробовал человека. Достать тушу было не проблемой. Сложнее тогда было понять, как это приготовить. Саннин уже знал, что далеко не все части годятся для того, чтобы быть приготовленными и съеденными, но экспериментировать с этим было не менее интересно. Первый опыт готовки прошёл не слишком удачно — он выбрал печень, которая при прожарке вышла жёсткой, как подошва. Но ему уже никогда не забыть этот фантастический вкус, скрывавшийся за жёсткостью. Орочимару и не думал, что однажды найдёт для себя идеальную пищу, которая подойдёт такому, как он. С этого момента Змей больше не мог даже смотреть на ту еду, какой он питался раньше. Она вызывала фантомный приступ тошноты и презрительное выражение на лице. Посиделки в забегаловках с товарищами теперь стали ему недоступны. Впрочем, Орочимару и раньше не отличался особой любовью к посещению этих мест, и потому объяснять бесконечные отказы оказалось не слишком сложно. Был и минус в его новых пристрастиях — это отражалось на его работе. Проводить эксперименты тогда, когда ты смотришь на человека как на большой кусок сочного мяса, было непросто. Приходилось сдерживаться, чтобы всё прошло удачно, к тому же, награда за терпение и труды стоила того. Поначалу Орочимару побаивался питаться человечиной слишком часто. Его пугали не последствия, не моральная сторона его вкусовых предпочтений, нет-нет. Он опасался, что этот деликатес может приесться, и уже никогда он не испытает того же восторга. Но это суждение оказалось ошибочным. Чем больше он пробовал, тем сильнее ему хотелось ещё. Уже совсем скоро Орочимару начал чувствовать, что вкус у всех разный. Кто-то мягче, кто-то жёстче. У кого-то мясо отдаёт горечью, а у кого-то — едва ощутимая сладость. Самое нежное и почти что сладкое мясцо оказалось у того беспризорного ребёнка. Он съел его практически целиком, отбросив лишь совсем уж непригодные для поедания части, считая, что иное было бы ужасным расточительством с его стороны. Полумрак лаборатории и его тень, склонившаяся над очередной жертвой его аппетита. Орочимару втягивает ноздрями кисловатый запах и уже знает, что это мясо будет жёстким и обладать не самым лучшим вкусом. — Ну и что же мне с тобой делать? — бормочет он себе под нос, копаясь в чужих внутренностях. Можно выбрать печень, она ещё никогда не подводила. Но вот досада, эта имела явные признаки цирроза. Саннин скривил лицо и продолжил выбирать. А выбирать было особо не из чего — цирротичная печень, прокуренные лёгкие. — А ведь я… Он ещё никогда не пробовал сердце. Это упущение следует исправить. Орочимару слегка сжимает его в руке, проводит пальцами в перчатках по поверхности. Да, это отличный выбор. Достать его из уже мёртвого тела не составляет никакого труда. Крупное сердце едва помещается в его руке, что заставляет собственное биться быстрее нормы. Голод уже так силен, что его практически невозможно сдержать. Саннин на миг замирает, а через секунду уже впивается зубами, размазывает по лицу липкую кровь, наслаждается новым вкусом. Его даже не пугают последствия поедания без термической обработки. Оно того определенно стоило. Он так увлечен своим занятием, что не замечает присутствия чужой чакры. Исчезновения людей не остались незамеченными, хотя Орочимару всегда выбирал тех, кого вероятнее всего никогда не стали бы искать, — отбросов общества, сирот и прочих. Как бы ему ни хотелось ощутить на вкус кого-то из своих знакомых, он ещё не совсем потерял рассудок. Но и его вечная осторожность начинала давать трещину. Кажется, Хокаге начал о чём-то догадываться. Из деревни пора было уходить, но саннин не был бы собой, уйди он просто так. Всё должно было закончиться красиво. Раз и навсегда он поставит жирную точку в своих отношениях с Конохой и людьми в ней. — Так это всё-таки был ты. Хирузен не хочет верить в очевидное и застывает на пороге лаборатории, не в силах пошевелиться. А ведь Орочимару даже не использовал никаких техник. Саннин кладёт сердце обратно, вытирает лицо, медленно снимает перчатки, а Хокаге по-прежнему не двигается. Глупый старик, всё ещё поверить не может. И лишь когда Орочимару спокойно проходит мимо него, Хирузен ещё пытается что-то сделать. Но вместо решительных действий, он спрашивает: — Почему? Зачем? — Я просто был очень голоден. Едва он успевает что-то ещё спросить или сделать, саннин покидает лабораторию, оставляя своего учителя наедине со своими мыслями. Теперь назад дороги нет.