Дьявол Черного моря

Железо – кислое, и едва слышно шипит на грани слышимости, как открытая бутылка газировки. Смутно-коричневое, оно тускло переливается в колыбели магнитных полей; чуть расплываясь по краям, обрисовывает высокий, почти с меня ростом, стальной гроб. Ухватившись за приваренную сбоку ручку, я с некоторой натугой поднял его вертикально – весила штуковина, вместе со всем содержимым, почти полтора центнера. Носить и даже бегать с таким на горбу я еще мог, хоть и с трудом, но, к счастью, в этом не было нужды – вес уменьшало Проявление. Постоянное магнитное поле было привязано к моему телу, перемещаясь вместе со мной – не такая уж и сложная задача, на самом деле, не сложнее, чем держать активной ауру. Правда, инерция никуда не девалась, но сражаться с этой штукой за спиной не было нужды – ее можно было сбросить в любой момент. Блейк, впервые увидев это, фыркнула и назвала меня пижоном. Спорить я не стал, переделывать тоже – страх был одним из оружий Дьявола. Темно-бордовая, цвета засохшей крови, броня, рога, гнев, который я выпускал наружу, как я вел себя и что говорил – все это было ради того, чтобы они боялись меня, так сильно, как не боялись никого и никогда. Гроб был просто еще одним штрихом. Щелкнул замок, поднялась задвижка одного из отделений гроба на торце. Из квадратного люка хлынул поток синих звезд, десять килограммов растертого в порошок металла – самого магнитного на планете. Разделив поток на десяток ручейков, я прокрутил их вокруг себя, и отправил обратно. Едва люк закрылся, с противоположной стороны щелкнул второй – на этот раз освободилась крупная дробь размером с фалангу. Ровно тысяча снарядов повторила путь синих звезд, и скрылась внутри гроба. Следующим проскрежетал люк на лицевой стороне: одно за другим, десять крупных чугунных ядер размером с небольшую дыню плавно выскользнули наружу, неспешно сделали круг и с той же величественной неспешностью скрылись внутри. Конечно, я всегда мог достать металл на месте, – не было такой улицы в этом городе, где я остался бы совсем безоружным, - но все, что я мог собрать таким образом, обладало рядом недостатков. Во-первых – разрушало инфраструктуру, и в Черном море это значило, что вырванный фонарь вновь будет поставлен на место разве что в следующем году. Во-вторых – все куски металла были разными – по весу, форме и составу, что усложняло мне задачу контроля, в отличие от пылинок, дроби и ядер, которые я запихнул в гроб. Давно стоило сделать это, но раньше мои противники были слишком ничтожны, чтобы так ради них напрягаться – я и Проявление в большинстве случаев использовал лишь для того, чтобы напугать их еще больше, а не потому, что без него не мог победить. Подтолкнув гроб, я с легким звоном прислонил его к стене. - Хорошо, кто-то должен потыкать палкой в слона в комнате, - сказал я. Блейк что-то невнятно промычала в ответ. Она сидела у окна, перед аккуратно разложенными на столе деталями полностью разобранного пистолета. Вокруг кислой, шипящей детали, почти касаясь ее, зависли в воздухе десять железных колец, которые она носила на пальцах. Пять из них непрерывно двигались туда-сюда, когда она протирала ее ветошью. - Ты проколола уши. Два железных кольца, вставленные в кошачьи уши, синхронно дернулись. - Мне кажется, это перебор, - закончил я. – Это не было необходимо. Колечки пошевелились еще раз, на сей раз – в разных направлениях: одно прижалось к голове, к одной из синих пылинок, запутавшихся в волосах, а второе взлетело вверх, встав торчком. Зажав детальку меж двух колец на пальцах, он подняла ее к обручу на голове, должно быть рассматривая на свету. - А мне кажется, - наконец, сказала она, положив деталь обратно, - что это мои уши, и я сама решаю, что с ними делать. Да и вообще, я не могла уснуть. Надо же было чем-то заняться. - И лучшее, что ты смогла придумать – взять иглу, пойти в ванную и проделать две дырки в ушах? Браслеты на запястьях и плечах поднялись и опустились – она пожала плечами. Взяв в руки корпус, девушка вставила в паз подаватель и пружину. - Что ты собираешься дырявить дальше? - Я думала о татуировке краской на основе металлических соединений, - невозмутимо ответила Блейк, продолжая сборку пистолета, быстрыми, почти механическими движениями, столь идеально отточенными, что казались неживыми. – Думаю, можно будет нанести такие на спину и живот, руки и ноги – повсюду, где можно спрятать под одеждой. - Ты не можешь быть серьезной... - Это не сработает? -...Сработает, - вынужден был признать я, подходя ближе. – Я видел такие на некоторых бандитах – сигнал слабоват, но заметен. - Можно добавить тот же металл, который мы достали для твоей пыли, - предположила Блейк, передернув затвор и щелкнула впустую механизмом, спустив курок. - Это уже похоже на одержимость, Блейк, - максимально мягко сказал я, положив руку ей на плечо. – Пожалуйста, остановись. Того, что есть – достаточно. Она не ответила – лишь щелкнула магазином, проверила предохранитель, вставила второй магазин, а затем испытала и третий. - Я подумаю, - наконец сказала она, движением плеча скинув мою руку. Бросив пистолет в кобуру на поясе, она закинула оба запасных магазина в рюкзачок и встала, подхватив чехол с мечом. - Куда ты? - Ты знаешь. О, ну разумеется, я знал – туда же, где мы провели четверо последних суток, на улицы. После того взрыва на площади, после того как Красная рука взяла на себя ответственность за нападение... Черное море взорвалось. Оно заполыхало пожарами средь бела дня, загрохотало раскатами выстрелов, улицы захлестнули волны насилия и гнева, что багрово-черным потоком пронеслись по кривым узким улочкам и прямому, как стрела, Портовому проспекту. Взбешенные работяги-фавны похватали первое, что попалось под руку и отправились искать виновных – каждый человек, у которого было при себе хоть что-то красное, оказался под угрозой смерти. Работяги-люди из соседнего района, разумеется, безответными не остались – и уже к вечеру на границе районов выросли баррикады, кто-то, разумеется, под шумок решил пограбить и хорошенько оторваться. И уж точно во всем этом хаосе мало кто пытался отделить зерна от плевел, виновных от невинных. Виновны были все. Уже к ночи первых суток Вейл, стянув силы со всего города, попытался навести порядок – впервые за Близнецы знают сколько десятков лет копы в Черном море действительно делали то, за что им вообще платят деньги. Они навели порядок на центральных улицах, но при попытке сунуться дальше нарвались на жестокое сопротивление... всех: и людей, и фавнов. Все эти дни я никак не мог выкинуть из головы слова той желтоглазой суки в костюме: «Люди здесь могут не любить фавнов, фавны могут не любить людей, но есть кое-что, что каждый из них ненавидит куда сильнее друг друга... всех остальных. Тех, кому повезло больше, у кого кошелек толще, чей горизонт – высотки и Бикон, а не бездонное, черное, как Озера Гримм, море». Сука была чертовски права. Четверо суток мы пытались остановить это. И как бы тяжело ни было мне сражаться против пылающих праведным гневом людей, который я более чем разделял, Блейк было в тысячу раз тяжелее. Девушка, разумеется, ни полслова не сказала об этом, но необходимость сражаться против собственного народа разрывала ее на куски. Я различал отголоски этой боли в ее дерганном голосе, рваных движениях, в том, как она возилась на кровати в те редкие часы, когда мы могли позволить себе отдых, не в силах уснуть... даже в том, как она проколола себе уши – она делала это толстой портняжной иглой, в конце концов. Я просто слишком поздно сообразил, зачем она пошла с ней в ванную. Блейк хотела разорвать на части тех, кто взорвал десятки фавнов на площади, а ей приходилось причинять боль тем, кто разделял с ней это желание. Для меня люди были просто людьми, хорошими и плохими, и я честно никогда не делал особой разницы между ними и фавнами: я растил себя Охотником, в конце концов, и прекрасно знал правила этих ребят. Для Блейк все было иначе – ее народ, фавны... ради них она сражалась в Белом Клыке, ради них – против него, ради них осталась в Черном море, променяла сияющий Бикон на них. Сама необходимость сражаться против ее убивала. Все, чего она достигла, интервью, которое дала, жизнь, вывернутая наизнанку, мольба, обращенная к бывшим друзьям – все это было перечеркнуто одним взрывом, четырьмя десятками трупов и сотней раненных. Ситуацию все же удалось удержать на границе катастрофы и к четвертому дню все более-менее затихло, но все равно, если мы сейчас отправимся на улицы, то найдем себе занятие на всю ночь. Блейк взялась за ручку, потянула на себя... дверь не сдвинулась с места. Рассерженно прижав уши к волосам и зашипев, девушка потянула на себя сильнее, железная ручка жалобно застонала в тонких пальчиках, дверь прогнулась, заскрипела, но осталась недвижимой. - Ты никуда не пойдешь, Блейк, - сказал я. – Мне не надо быть зрячим, чтобы знать, что волосы у тебя немыты и нечесаны, что ты почти не спала уже двое суток, а синяки под глазами можно использовать как фонарик. Она приглушенно зарычала, и ручка все-таки оторвалась; Блейк отшвырнула ее в сторону. - Если ты пойдешь туда в таком состоянии, то споткнешься на банановой кожуре и упадешь крыши, сломав шею, потому что не сумеешь сосредоточиться, чтобы включить ауру. Тебе надо отдохнуть – завтра важный день. Когда пойдем на собрание Белого Клыка, мы должны быть выспавшимися и спокойными. Кислые браслеты на ее руках и ногах гневно зашипели, почти как их хозяйка, осветились темно-коричневым, когда магнитные поля запели громче. Блейк дернулась, пытаясь освободиться, но я держал крепко. - Если понадобится, я силой напою тебя снотворным и уложу спать. Я подошел ближе, осторожно провел ладонью по ее волосам, чуть дрогнувшими пальцами коснулся мягких кошачьих ушей, готовый в любой момент отдернуть руку. Блейк молчала. Вместо слов она напряглась, мою ладонь мягко оттолкнуло вспыхнувшей аурой, и я торопливо закончил, стараясь не показывать, как боюсь того, что мне придется исполнить угрозу: - Ты знаешь, что я прав. Секунду она не двигалась, будто всерьез раздумывая устроить драку в жилом доме, а потом моя ладонь опустилась обратно на макушку, и я с трудом подавил дрожь, вновь ощутив кожей мягкую шерсть на ушах. Ноздри уловили ее запах – Блейк пахла потом, дымом и кровью; сладкий дурман, ее естественный запах, был едва уловим, забитый прочими. Этот коктейль должен был казаться мне неприятным, но ничто в этой девушке не могло оттолкнуть меня, и волна мурашек пробежала по спине, захотелось уткнуться носом в макушку и забыть обо всем до утра. Боги, что она со мной делает... Прежде, чем я успел сказать какую-нибудь глупость, Блейк обмякла, словно из нее выдернули разом все кости, прислонилась плечом к двери и медленно сползла на пол, свернулась клубочком, прижав колени к груди. - Я не могу поверить, что Адам сделал это... – прошептала она. Я присел рядом, благоразумно держась подальше, но абсурдно приятный запах все равно преследовал меня, щекоча ноздри. - Ну, может, он не знал, - выдавил я, просто чтобы что-то сказать. Это была глупость, я сам в это не верил, но, Прах, Блейк звучала так, будто она уже умерла, там, на площади. - О нет, он определенно знал, - невесело хмыкнула Блейк. – Будь иначе, сделай они это без его ведома, Адам бы уже разорвал пополам этот город, и воткнул копья с головами виновных на главной площади. Вместо этого Белый Клык направляет, а не ведет, разжигает пламя в других, вместо того, чтобы нести его самому. Я мог только вздохнуть на это. Одна глупость не сработала, может, поможет другая? Я осторожно взял ее за руку, обхватил обеими ладонями в безмолвном обещании поддержки и понимания. Блейк позволила, теперь она даже перестала напрягаться каждый раз, когда я ее касался. Это можно назвать прогрессом, правда? Если бы она еще хоть раз ответила... - Я думала, что потеряла его, когда Адам стал убивать людей без разбора. Теперь мне кажется, что путь назад тогда еще был... и сейчас он стал убивать без разбора фавнов. И... это действительно конец. Нет для него больше никакого искупления, и не существует такой благородной цели, которая могла бы оправдать это. Это наш народ... мы существуем для того, чтобы защищать его. Какое-то время мы просто молчали. Я осторожно, с тем же болезненным, жаждущим любопытством, что и месяц назад, ощупывал ее ладошку, по тонким пальчикам через крохотные морщинки на фалангах и железные кольца к ноготкам и обратно. Каждый раз я находил что-то новое, и сегодня не стало исключением: я совершил еще одно маленькое открытие на этих узеньких, обманчиво хрупких ладошках: на ребре ладони, прямо под мизинцем, были две очень четкие и глубокие линии. Я понятия не имел, где и когда я это вычитал, но точно помнил, что эти черточки должны означать любовь: хорошо заметная линия – глубокое, по-настоящему сильное чувство, мелкая и невзрачная – пустышка, которая быстро выветрится из сердца. У Блейк таких оказалось две, и были они словно два каньона, совсем рядом друг с другом, почти касаясь краями. Первый, очевидно, Адам. Второй... ну, давайте просто скажем, что с этого момента не будет более преданного поклонника хиромантии, чем я. Любовь действительно делает всех нас идиотами, да?.. - А давай куда-нибудь сходим, Блейк? – ляпнул я прежде, чем успел прикусить язык. Пальчики дрогнули в моих ладонях, и я торопливо продолжил: – Когда мы разберемся с собранием, я имею ввиду. Можем сходить на набережную, там, говорят, красивые... виды. «Которые я не увижу» - Или парк... «Который так и останется для меня чернотой, потому что в деревьях и траве нет металла» - Или ресторан какой... «В который фавна еще могут и не пустить» - Забудь, - вздохнул я. Отпустив ее, я попытался было встать и уйти, но Блейк удержала. - Подожди, - прошептала она. – Нет, не «забудь». Я... я не могу, Ахиллес. «О, зашибись, ты все-таки заставил ее это сказать» Не то, чтобы я не понимал. Я точно не был тонок в том, как цеплялся за нее все эти недели и, если она чувствовала хоть что-то похожее, то уже как-то дала бы об этом знать. Она позволяла, но никогда не делала шага навстречу, была рядом каждый раз, когда мне была нужна помощь, но уходила сразу же, как только это переставало быть необходимым. Я все понимал, но... оказывается, я действительно надеялся. Оказывается, пока не прозвучало «нет», я мог обманывать себя, убеждая себя, что это я трус, которому духу не хватает признаться, и дело вовсе не в том, что меня просто-напросто не любят, без особых причин. Блейк подалась вперед, протянула руку к лицу, но я почти рефлекторно отдернулся, и она застыла, сгорбившись и уронив ладонь на колени. - Пожалуйста, только не думай, что дело в тебе, - взмолилась она. – Даже не смей думать, что дело в слепоте, или любой другой глупости, которая может прийти тебе в голову. Ты замечательный. Ты один из лучших людей, каких я только знала. - Тогда в чем? Я хотел сказать это спокойно, я честно старался, но ни черта у меня не получилось – это звучало так же, как я себя чувствовал: как открытое обвинение, обиженно и зло. Блейк сглотнула, ее уши беспокойно задергались. Она вновь потянулась ко мне, и на этот раз я заставил себя остаться на месте. Встав передо мной на колени, она прижалась к повязке лбом, торопливо зашептала: - Мои отношения с Адамом начались как исполнение мечты, а закончились кошмаром. Год я наблюдала, как самый важный человек в моей жизни убивает в себе все, из-за чего я в него влюбилась. Чтобы уйти от Адама, мне потребовались все мои силы и мужество и даже сейчас часть меня до сих пор его любит, несмотря ни на что. Я просто не готова, Ахиллес. Меня тошнит при одной мысли, и не из-за тебя, а потому что мне очень-очень страшно. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь, потому что сейчас у меня этого просто нет. Вся моя злость моментально растворилась, стоило мне только услышать этот сбивчивый, слабый голос, неприкрытую мольбу и отчаянную жажду, чтобы ее поняли. Я обнял ее за плечи и притянул к себе, чуть привстал, оттолкнувшись от стены, прижимая ее голову к груди. - О Близнецы, Блейк... я не знал. Ты никогда... Единственный раз, когда я видел ее в таком состоянии – та ночь на крыше администрации порта, ночь, изменившая все: мою жизнь и жизнь Блейк. Она сделала свой выбор там, и с тех пор шла по выбранному пути, не позволяя никому и ничему остановить себя. И только сейчас я понял – она сделала выбор не тогда: Блейк делала его каждый день, вставая с кровати и он не становился проще со временем. - Это очень личное, Ахиллес, - прошептала она. Футболка, к которой она прижалась лицом, пропиталась влагой, но я не услышал ни звука. Сколько таких беззвучных слез она пролила, пока я не видел? Пока я был слеп, в самом буквальном смысле? Может быть, они лились даже когда я находился с ней в одной комнате или когда касался ее, тянулся к ее теплу, мечтал о губах и гладил волосы. - И я не хотела тебе говорить, ты и так едва справлялся... Я не хотела делать еще хуже, чем есть и не хочу делать этого сейчас, но я должна. Прости, что молчала раньше. Прости, что говорю сейчас. Я не могу. Я сжал ее крепче и выдохнул в пахнущие дымом и сладким дурманом волосы: - Глупая. Это всего лишь значит, что мне нужно немного подождать. Ты была со мной в худшие дни моей жизни, ты единственная, кто действительно понимает меня и то, что и почему я делаю. Ты будешь стоить каждого дня, каждого месяца и каждого года ожидания, Блейк. Прерывисто вздохнув, девушка вытерла слезы о мою футболку и уперлась ладошками в грудь, заставив меня с неохотой отпустить сводящее с ума гибкое тело. - Может быть, когда все это кончится... – прошептала Блейк, коснувшись ладонью моей щеки. – Мне нужно поставить точку. Пока Адам жив – я не смогу двигаться дальше: его тень всегда будет стоять за моим плечом и определять мою жизнь. Я... – она сглотнула, но почти сразу решительно продолжила: - Я обещаю, Ахиллес – как только его не станет, я дам нам шанс. Вывернув голову, я осторожно, в любой момент готовый к тому, что она отшатнется, поцеловал ее ладонь – соленую и кислую от не до конца вытертой оружейной смазки. - Это все, что мне нужно. Она не отдернулась, и я целовал снова и снова: тонкие пальчики, твердые мозоли от меча, нежное запястье, изгрызенные ноготки... - У меня теперь самая мощная мотивация на свете, - выдохнул я, заставив себя остановиться. «Близнецы, я веду себя, как одержимый...» - Лучшая девушка на свете будет моей наградой. Победа неизбежна. - Да, об этом... – неловко сказала Блейк, аккуратно забирая у меня свою ладонь и никак не показав, что заметила, как я пытался ее удержать. – У меня будет к тебе... не совсем обычная просьба. - Все, что пожелаешь, - тут же ответил я. Блейк отодвинулась еще чуть дальше. Это было почти физически больно, тянущее чувство потери, когда я перестал чувствовать ее тепло у своего лица и ослаб этот сладкий запах дыма и дурмана. - Завтра мы, возможно, впервые с... того дня, встретимся с сукой в костюме. Завтра мы, возможно, будем сражаться с ними и, возможно, победим. И я прошу тебя, когда придет час, когда ты будешь стоять, а они, с пустой аурой, у твоих ног... если у тебя будет возможность выбирать, если будет шанс... позволь мне убить их вместо тебя. Я вздрогнул, сжал кулаки, но ничего не сказал. Полтора года назад, когда я впервые надел на себя рогатую маску, то принял решение – я не буду отнимать жизнь. Тогда я скорее чувствовал, что это правильно, но не очень понимал почему. Прошли месяцы, я увидел на грязных кривых улочках Черного моря с разбитыми фонарями и решетками на окнах рассыпающихся от старости домов столько Зла, сколько не думал, что вообще существует в мире. Я встретился с Адамом Торусом и заглянул в его зеленые глаза, и увидел в них свое отражение. В ту ночь я повторил свое старое обещание. Я решил, что должна быть черта, которую я не переступлю и принципы, которые не нарушу. Не потому, что некоторые из этих ублюдков не заслужили смерти, а потому, что боялся, что мне может понравиться, так же, как мне нравилось причинять им боль. В ту ночь, когда Дьявол вернулся на улицу, в том притоне, в который бандиты превратили заброшенную школу, я стоял над избитыми и сломанными телами и определял меру их наказания. Я опустился на корточки перед скулящим от боли и страха Жирдяем, коснулся кончиками пальцев зажмуренных век. Я вспомнил суку, которая ослепила меня, ее змеиную предвкушающую улыбку, полные почти сексуального возбуждения движения языка, облизавшего тонкие губы, злое торжество в хищных золотых глазах. Мои пальцы дрожали – мне так хотелось причинить им ту же боль, дать им познать то же отчаяние и голос совести в моей голове, твердящий, что слепота для мелких преступников была уже слишком, был намного тише, чем другой: рычащий, беснующийся голос ненависти, которой не нужны были никакие причины. В ту ночь я ушел, ограничившись лишь раздробленным в труху указательным пальцем на обеих руках у каждого – тем, которым обычно нажимали на спусковой крючок. Я не знаю, как я удержался. Зато знаю, что в следующий раз этого может не произойти. Во все последующие ночи мы с Блейк работали вместе и рядом с ней рычащий, брызгающий слюной голос утихал, и я мог его игнорировать, но... что будет, когда передо мной встанут те, кто без всяких сомнений заслужил любую участь, пусть даже много худшую, чем смерть? Когда голос справедливости во мне зазвучит в унисон с голосом мести? - Почему? – спросил я, пытаясь отвлечься от этих мыслей. - Меня вырастил Белый Клык. Я знаю много убийц. Я не была единственной, кого Адам забрал из приюта, и не была последней. Я тренировалась вместе с этими людьми, ела из одного котла и сражалась за одно дело. Я видела, как ребята постарше, новички, уходят на задание и возвращаются другими. Убийство всегда оставляет свой след на человеке – большой или маленький, шрам или вечно открытая рана, но сам след есть всегда. Я видела людей, которые пересекали эту черту и возвращались обратно не испачкавшись, и видела тех, кто этого не смог. Она не сказала этого вслух, но я прекрасно услышал: «и ты из вторых» - Я точно знаю, что смогу справиться с этим. Я делала это раньше. - Да... ты рассказывала в интервью. - То, о чем я рассказала Гире... в Белом Клыке такое убийство называли «самообороной», хотя, по факту, никакой обороны там не было – именно мы чаще всего были в нападении, в конце концов. Но мы называли их так, потому что такой был выбор: или умирают они, или ты, или кто-то из твоих друзей. Всем остальным занимался Адам. Когда я была младше, на серьезные дела меня не брали, и я сильная – поэтому такое случилось всего однажды, обычно я могла обойтись без крайних мер. Она замолчала на пару секунд, сглотнула и зачем-то потянулась пригладить волосы – я заметил, что ее руки дрожат, и точно также дрожал ее голос, - мелко и часто: - Однако, я не рассказала Гире о второй смерти на моих руках. Или, что правильнее, о самой первой. О той, где у меня действительно был выбор – делать или не делать... и я выбрала смерть. Я больше не мог это терпеть – подвинувшись вдоль стены, приобнял за плечо и прижал к себе. Блейк доверчиво уткнулась носом мне в шею, мягкие беспокойные уши щекотали подбородок. Это помогло – когда кошка заговорила снова, ее голос был ровным, подчеркнуто безразличным, хотя даже такому слепому идиоту как я было понятно, что ни о каком равнодушии не могло идти и речи: - Я рассказывала тебе – мою маму сбила машина. Я помню только синий корпус и первые три цифры номера. Копы не смогли ее найти, хотя я уверена, дело в том, что они просто не искали. В первые месяцы я постоянно звонила на горячую линию, пару раз сбегала из приюта, чтобы пойти в участок... и ни разу не смогла пройти дальше приемной: детектива, назначенного на это дело, почему-то никогда не было на месте... Они не смогли... а вот Адам смог. Она замолчала и, в принципе, могла закончить на этом – я все понял и сам. Убийца ее матери – что еще она могла сделать с ним? Тем не менее, она продолжала – и в тихом хриплом голосе трещало злое пламя, все еще живое даже спустя все эти годы: - Мне было пятнадцать, когда он рассказал мне об этом. Адам перебрал журналы всех автомастерских Черного моря за тот год – и синяя машина с тремя цифрами номера была среди тех, кто обратился за ремонтом бампера в те же самые выходные. Он принес копию того журнала на мой день рождения, как свой подарок, он пошел со мной по адресу и остался на улице ждать. Конечно, этот ублюдок не узнал меня, но стоило мне рассказать, кто я и зачем пришла, то по глазам поняла: это он. Это действительно был он – убийца моей мамы, единственного родного существа на этой планете, той, кто дала мне жизнь и любила больше всего на свете. Он все отрицал, угрожал копами, пытался меня выставить... он не смог – я сбила его на землю, приставила нож к горлу и потребовала признания. Он оправдывался – что просто выпил лишнего, что не было денег на зимние шины, что на улице было скользко... Он предложил мне деньги, когда понял, что это не работает – жалкие гроши, будто действительно верил, что жизнь моей матери можно оценить в льенах. И тогда... Какое-то время Блейк просто переводила дыхание. Я не мешал – лишь прижал ее к себе крепче, осторожно поцеловал в макушку, чтобы показать, что рассказанное никак не изменило мое мнение о ней. Разве мог я осуждать ее? Что бы я сделал с убийцей дорогого мне человека? Что бы я сделал, если бы кто-то отнял у меня Блейк? Что-то мне подсказывало, что способ, выбранный мной, сильно отличался бы от того, что сделала с ним Блейк... - Говорят, что месть разрушает и оставляет после себя пустоту, но мне она принесла покой. Я сделала это без крови – просто свернула шею, он умер мгновенно. Я чувствовала одновременно и радость, и ужас, и свободу... и да – что-то в тот день изменилось: я зашла в этот дом одной Блейк Белладонной, а вышла совсем другой. Я боялась, что это превратит меня в чудовище, но этого не произошло. Поэтому... дай мне слово, что позволишь убивать вместо тебя, когда до этого дойдет, клянусь, я справлюсь с этим. Пожалуйста, Ахиллес... я не переживу второго Адама. Я долго гладил ее по голове – девушку, которая предложила взять на себя самый страшный грех, чтобы я мог остаться чистым. Мне было нечего сказать – я не мог позволить ей такую жертву, и не мог отказать, потому что ее страхи совпадали с моими. Поэтому я молчал, пытаясь подобрать правильные слова, но каждая ложь, которую я мог придумать, чтобы утешить ее была слишком очевидной и лицемерной. Блейк ждала – ее дыхание медленно успокаивалось, пальчики, вцепившиеся в футболку, расслабились, скользнули вниз и безвольно упали мне на колени. Она тихо засопела, и я мысленно поблагодарил Близнецов за четверо бессонных суток, измотавших Блейк до такого состояния, что она просто уснула, не дождавшись ответа, едва только выпустила часть напряжения, державшего ее в сознании. Я осторожно подхватил ее на руки и отнес в спальню, синими звездами нащупывая путь в незнакомой новой квартире, устлавшими пол, стены и мебель. Уложив ее в кровать, осторожно снял всю железную бижутерию и свалил на пол, укрыл одеялом и с минуту просто стоял рядом. Наконец, я наклонился, осторожно поцеловал ее в краешек губ и тихо, чтобы она, не дай Близнецы, не проснулась, пообещал: - Будь я проклят, если позволю тебе это, Блейк. Девушка что-то пробормотала сквозь сон, беспокойно завозилась, но так и не проснулась. Выйдя за дверь, я направился на кухню, нашел аптечку и принялся осторожно перебирать лекарства. Я, разумеется, не мог прочитать названия, но мы давно нашли способ обойти это – каждая надпись была продублирована краской, смешанной с порошком из синих звезд. Вытряхнув на ладонь две таблетки, как, я смутно помнил, советовала инструкция, я пробормотал себе под нос, пытаясь подвести итог сегодняшнему дню: - Итак, девушка, в которую ты влюблен, согласилась пойти с тобой на свидание, но только после того, как убьет своего бывшего парня, на которого ты, кстати, похож. Отлично, Ахиллес, это звучит совсем не как завязка психологического триллера. Подумав, я добавил еще одну таблетку и закинул их в рот. Проглотив отвратную гадость, ухмыльнулся, дивясь пришедшей в голову мысли: - Будет, что рассказать... «А сегодня, дети, я расскажу вам, как встретил вашу маму». Охрененная, должно быть, выйдет история.