В синем море, в белой пене

подражаю примеру соседских глазков ты шпионишь постыдно за собственным телом но не видишь на бедрах свинцовых оков хотя можешь заметить даже черное в белом Наутилус Помпилус

— Мне кажется, тебя просто так давно учили видеть недостатки, что ты теперь только их и замечаешь.       Тревор полуоборачивается, презрительно хмыкает и возвращается к натягиванию чулок. Без одежды он выглядит как прелестная посредственность, болезненный тощий куренок, но щупать и тискать приятно почему-то ужасно. Интересно, не хочет он говорить в принципе или именно с Тигом. Хотя, быть может, дело в том, что высший свет не привык обсуждать свои сексуальные девиации. Может, намного вежливей вот так просто им предаваться.       Может, Тревор решил, что речь шла про его привередливость, хотя Мартин имел в виду в себе.       Спина ноет от царапин, а Мартина пробивает после постели на поболтать или хотя бы порассуждать о не самых веселых для такого времени вещах, которые на фоне послеоргазменной усалости совершенно его не трогают. Иногда хотелось спросить, откуда это все в нем. Нет, откуда оно понятно — хотелось в праздном любопытстве забраться под самую кожу, узнать точную историю каждого больного загона, каждого червя в гнилой белокурой голове, каждого из десятка белых шрамов. Представляет ли он себе на его месте Моргана, когда Тиг бьет его по лицу? С каких пор начал плакать, когда кончает? Почему пьет?       Что-то выгрызло у Тревора зияющую дыру внутри и он заливает ее ликером. Наверное, кто-то мог бы заполнить ее более интересными вещами, прекрати он быть таким отвратительным брюзгой и занудой. Захоти он переступить через себя, будь в нем есть за что полюбить. Да чего там, Мартин бы мог.       Но он заполнил все интересующие его пустоты пять минут назад, втрахивая его в кровать. Не его печаль.       Кожа у Тревора неестесственно бледная, хотя казалось бы, с такими деньгами только голым на крыше и загорать. Родинка между ребрами, с этого ракурса особенно притягательная. Тиг приподнимается на локтях и упирает пальцы, выставленные пистолетом ровно в нее — мужчина дергается от щекотки. Мартин опускает большой палец взведенного курка, пуская ему пулю в грудную клетку. Пуф. Тревор отшатывается и скрывает тщедушное тельце рубашкой.       Когда он встает и подходит к двери, запустив ноги в туфли и поправляя на ходу воротник, Мартин не улыбается ему в спину. Стряхивает пепел на пол, внимательно смотрит на его брюки, четко различая силуэт миниатюрной карманной бутылочки под дорогой тканью. — Пока-пока, Тревор.       А он оборачивается и сверкает глазами так зло и обиженно, что хочется схватить его за волосы и прижать к кровати, снова расцеловав. — Лорд Пендлтон!