Первый день рождения в Берлине

В первую минуту Йоргу кажется, он умрёт от этого холода. Руки сводит, мокрая куртка мгновенно дубеет. Жалобно всхлипнув, он подтягивает колени к груди, чтобы сохранить хоть немного тепла. — Эй, пошли, — Макс трясёт за плечо. — Ку-да. — Праздновать! У тебя деньги есть? — и, не дождавшись ответа: — Зато у меня есть. Пойдём. Или отморозишь себе бубенцы! Йорг послушно встает. Ступни уже как чужие. И не только ступни... Он косится на Макса: того бьёт крупная дрожь, и это страшно — но ещё страшнее его довольная ухмылка. Хотя ужаснее всех, конечно, тут Темпельхоф — он потерял часть браслетов, шерсть свалялась, да и воняет от него, несмотря на мороз, как от синтетического туалетного ершика. Но Макс гордо прижимает игрушку к груди — и ведёт Йорга в ближайший кабак. Там шумно, душно как в поезде, зато на стенах зеркала, и в клетке над баром живой попугай. А главное — там тепло. Они занимают столик в углу для двоих, — Йорг ждёт, пока Макс принесёт заказ, и с наслаждением шевелит оттаявшими пальцами на ногах. — Потерял кого-то? — хриплый, надтреснутый голос. Йорг оборачивается. Пожилая дама в трауре и с вуалью. Он пытается привстать, но ноги не слушаются. — Меня, — Макс, с Темпельхофом подмышкой и подносом в руках, протискивается к столу, и женщина тут же безмолвно уходит. — Тётушки, — вздыхает Макс, и видя, что Йорг не понял, кривится: — Ладно, забей. Йорг вообще мало что понимает, пока Макс не вкладывает ему в руку стакан с чем-то шипучим. — Ну, за меня? — Макс чокается с зеркальной стеной. Йорг повторяет, как зеркало. Пузырьки взлетают над стаканом и бьют в глаза. Коричневая жижа выглядит странно и пахнет чем-то химозным. Но Йорг пьёт, потому что ради Макса он ещё и не то сделает. — Ну и гадость. Ве-е, — Макс отставляет недопитый стакан. — Это не виски-кола, а кола-виски! — Не бушь? — Йорг тут же допивает за другом. — О, норм, — улыбается Макс. — Пошли дальше. Йорг хочет протестовать: как же так? Они ведь ещё не просохли… и не согрелись… Но Макс тащит его за рукав, мимо пожилых женщин в цветастых боа. Дамы приветствуют Макса соблазнительно-щербатыми оскалами, словно старого знакомого, и он — что ужасно — скалится им в ответ. Холод не кажется уже таким диким. Через пару кварталов они находят другой бар, на этот раз полуподвал, на удивление чистый. Там по стенам картинки с котятами и альбатросами, а у стойки — скучающие мужчины в двубортных пиджаках, похожие на завсегдатаев клуба одиноких сердец. Или просто педики. Макс заказывает два тёмных пива, и Йоргу это нравится. Пиво, должно быть, и вправду хорошее — по вкусу как карамель, не то что ссанина в бутылках, которую они обычно пьют с Дирком. Макс смеётся и обнимает Йорга за плечи, а другой рукой скользит ниже и начинает лапать за задницу. Хорошая месть за тот прикол на мосту, но как он умудряется при этом подносить ко рту бокал с пивом? Темпельхоф?.. Разбив барный стул об любителя случайных знакомств, они убегают. В третьем они пьют вино, а в четвертом — мартини. Максу сначала не хотят наливать, но он тычет бармену в лицо свой вольфсбургский паспорт и покупает три сразу, не забыв медвежонка. Но Темпельхофу мартини не нравится, и всё выпивает Йорг. Ему больше не холодно. В пятый их вообще не пускают, и не удивительно — вывеска над входом гласит «Стриптиз-бар Luxury Dream», а даже Йорг понимает, что сейчас они немного не лакшери. Он готов уже предложить вернуться в последний, когда вдруг подъезжает такси. Из него выпархивает девушка, похожая на истребленную птицу на длинных ногах и в пушистой игрушечной шубке, и вымершим голосом хрипит: «Эти мальчики со мной, пропусти их». Минотавр-охранник с ужасом смотрит на пьяных парней, но послушно открывает дверь лабиринта. Дальше вдруг вступает второе мартини. Йорг шагает за порог — и падает в темноту. Он приходит в себя уже в тесной гримёрке. Девушка целует его прокуренным ртом, стискивает железными, натренированными у шеста бедрами, и Йоргу хочется плакать — неужели это вот так… просто… Он отворачивает голову, чтобы слёзы незаметно стекли, и видит Макса. Тот обчистил гримировальный столик и ловко рассовывает по карманам косухи разноцветную помаду. Темпельхоф помогает, с кряхтением пряча тюбики в рану у себя в животе. И когда Йорга выгибает, выламывает, и девушка-птица с гортанным вскриком падает ему на грудь, вдруг дверь бьёт о стену. Врывается нечто чёрное, и тут же кидается в драку. Макс, получив удар в печень, уворачивается от второго; зеркало со звоном сыплется на пол. Макс выдёргивает друга из-под испуганной девушки и тащит прочь, куда-то по коридору. В другой руке у него болтается Темпельхоф. Машинально придерживая штаны, Йорг бежит. За спиной крики, треск мебели, а потом — глухой выстрел. Наверное, надо вызвать полицию… Но в маленьком квадратном дворе явно нет телефона, только висит обледеневшее бельё на веревке и стоит трехногий табурет. Макс пододвигает его вплотную к стене и по-кошачьи ловко взбирается на оконную решётку первого этажа. Йорг, кое-как застегнувшись, лезет за ним. — Что вы… — из окна на втором выглядывает полная женщина в фартуке и бигуди. Макс жестами показывает ей, чтобы открыла пошире. Та в ужасе отступает, и друзья валятся в комнату — как раз в ту секунду, когда дворик оглашается лающей турецкой бранью. Темпельхоф когтистой лапой грозит бандитам с подоконника. — Вы нам оч помогли. Спасибо! — улыбается Макс и делает книксен. Йорг тоже что-то рычит. Женщина выпускает их через парадный ход, всё ещё напуганная. Оказавшись на улице, Макс озирается и заявляет: — Нам нужна маскировка! Йорг согласен. Он оборачивается к Максу, чтобы предложить, например, обменяться куртками — но вдруг что-то опускается ему на голову, а дальше снова лишь темнота.

***

— Добрый вечер, Ник! — голос Макса, радостный и глумливый. После секундной заминки другой, более низкий и хриплый: — Хорошо, что ты пришел. А это?.. — Йорг! Это Йорг, да. Он мой друг. В ту же секунду становится снова светло. Йорг вертит головой, а Макс отставляет на пол прихожей дорожный конус. — Нужно было не привлекать внимание, — поясняет он. Йорг с трудом фокусирует взгляд. Клетчатая рубашка и бакенбарды. Ну конечно, Николаус. Агент брата-наседки. — Очень… приятно, — Йорг протягивает руку, и Николаус пожимает её — крепко, но осторожно. — Взаимно. Да ты просто как лёд! — Мы немножко упали в реку, — признается Макс и прикусывает язык. Николаус только вздыхает. — Можно? — он берёт ладонь Макса и внимательно разглядывает. По правде, сейчас она, красно-синяя, больше похожа на подгнившую рыбку, чем на людскую конечность. — Так, главное — не надо под горячую воду. Только сухое тепло. Раздевайтесь. Сейчас дам одеяла. Макс скидывает расхлябанные кеды и косуху. Потом, вздохнув, помогает Йоргу — опускается на корточки и расшнуровывает ему ботинки. — Очень плохо, да? — Мы, наверно, совсем заболеем, — глухо говорит Йорг. — Ты не ссы, — ухмыляется Макс и вытряхивает его из куртки. — Главное, чтобы печень была в тепле.

***

Они сидят на полу у печки, в одинаковых синих пижамах, завернувшись в одинаковые серые пледы. Дверца открыта, и видно, как пляшет огонь, пожирая липовые щепки. Йорг давно не видел такого весёлого пламени. Или это просто сейчас ему всё очень нравится. И старинные изразцы со львами и морскими девами, и это потрескивание. Темпельхоф тоже рядом — сушится и воняет палёной пластмассой. — Мне родителям позвонить надо. — Позвонишь, — Макс пожимает плечами. — Скажешь, задержался у своей бабы. Николаус останавливается в дверях: — Есть настроение на торт? — Так ты знал?.. — Макс неверяще смотрит и вскакивает на ноги. — Ник! — С днем рождения. Сейчас всё сюда принесу. — Ни-ик! Тот прячет улыбку и уходит на кухню. Йоргу почему-то неловко. Он вспоминает: — Хочу руки помыть, — и, пошатываясь, идёт туда, где по его расчетам может быть ванная. Перед мутным зеркалом он долго плещет в лицо горячей водой. Надо бы ледяной, но от одной мысли о холоде снова начинает трясти. Йорг вычёсывает из волос мусор и каких-то рачков, оттирает с губ следы блестящей помады. Чтобы смыть её, он берет наугад с полки один из цветных пузырьков — гель со вкусом чего-то там и алоэ. Почему эти педики так любят мыться?.. Внезапно дверь отворяется и в зеркале возникает Макс. Он бесцеремонно подлезает сбоку и полощет руки в пене на дне раковины. Принюхивается к запаху геля: — Мм, мой любимый, — и исчезает, оставив Йорга если не с разбитым, то с треснувшим сердцем. Николаус уже всё приготовил: на полу у печки продолговатый столик, на каких приносят завтрак в постель, и на нём — стаканы с апельсиновым соком, сверкающие вилки, клетчатые салфетки, стопка из трёх тарелок и торт. — Как красиво, Ник! — выдыхает Макс. — Ааа, умереть просто. Торт и вправду прекрасный — Йорг в жизни такого не видел. Там голуби из сливок, розы из карамели и прочее цукатное рукоблудие, а ещё на нём восемнадцать свечей, голубых и зеленых, и Николаус поджигает их лучинкой от печи. Сам он тоже надел пижаму, так что у них пижамная вечеринка. Потом Макс выключает свет, и все трое садятся кругом. Йорг и Никки поют «С днем рожденья тебя», а Макс в попытках дирижировать прижигает руку об печь. Потом он задувает все свечи, ужасно закашлявшись. Николаус качает головой и режет торт, радикально — на четверти. Йорг не знает, что делать с этим облаком на тарелке — это даже есть жалко, но Макс с аппетитом начинает уплетать свою порцию, и Йорг следует его примеру. Почему-то ощущение Рождества: Никки так точно сегодня святой Николай. Закончив свой кусок, он тонко улыбается и смотрит, как возится Макс. Так едят только дети — с упоением. Одной вилкой он не справляется и помогает руками. Крем повсюду, от ушей и до локтя. — Ещё? — Николаус поддевает лопаткой последнюю четверть. Макс с жадностью смотрит, но тут же предлагает: — Поделим? И они разрезают кусок на три тонких дольки. Добавка исчезает так же в мгновение ока. — Ник, ты гений, — сыто хрипит Макс, привалившись к печи. — Этот ещё лучше, чем был в Новый год. — Просто крем другой. — Не, вообще лучше. С каждым разом. Йоргу закрадывается мысль, что у его друга глисты. От плотной еды становится совсем жарко и томно. Йорг слышит: Макс предлагает помочь с мытьём посуды, но Николаус только смеётся, мол, вам давно по кроватям пора. Наверное, уже полночь… — Давай сюда, — Макс отводит друга в соседнюю комнату. Она больше похожа на тамбур или кладовку — тёмная, узкая. Йорг благодарно мычит, валится на тахту и отползает к стене. Сейчас больше всего хочется спать. Краем уха он слышит, как в гостиной жужжит диск старого телефона, и Макс нарочито писклявым голосом восклицает: — Алло? Алло! Это девушка Йорга. И-хи-хи. Нет, у нас всё нормально. Он не придёт. Что? Я вас тоже не знаю, но очень надеюсь узнать. Пока-пока!..

***

Йорг просыпается от того, что кто-то ложится с ним рядом. Сплетается ногами и устраивает голову у него на груди. — Макс! Тот недовольно вздыхает: — Тише. Ник уже лёг. — Что ты здесь… — Я вообще-то здесь сплю. Ну, обычно. Йорг мгновенно вспоминает, где он и что вчера было. Господи… Его сумка уплыла в Бранденбург, а его первую женщину, кажется, убили турки. Щёлкает выключатель — это Макс зажигает маленькую лампу на тумбочке. Йорг с ужасом оглядывает комнатку: единственное окно затянуто одеялом, стены увешаны плакатами местных и вольфсбургских групп, а на полу свалены одежда, пластинки и пустые бутылки. Какой-то филиал панк-притона. — И Темпельхоф тоже спит, — добавляет Макс, поправляя игрушку в изголовье кровати. — А что ты… — Йорг хочет намекнуть на невыносимое гейство их позы. — Кровать как бы узкая. А ты широкий пельмень. Йорг приподнимается на локте — и вправду, Макс опасно свисает над краем. Он прижимается спиной к холодной стене: — П-прости. — Вот, выпей, — Макс берет с тумбочки блюдце с десятком таблеток. — Это от простуды? — Это уголь. Так, водищка, — Макс тянется за стаканом. — Никки дал. — А. Пасиба. Выпив, Йорг откидывается на подушку. Голова и вправду уже начинала похмельно болеть. Макс возится и опять притирается к нему. Наконец, замирает — и тут же чертыхается: — Ай, свет забыл. — Постой, не туши… — Да? — Макс поднимает взгляд. Йорг молчит. Слишком многое нужно сказать. — Знаешь, ты не первый человек, который лишился девственности, будучи без сознания, — утешает Макс. — Я не об этом. — А о чо-ом? — Зачем ты помаду украл? — Я помадный убийца, — Макс, воодушевленный новой идеей, садится и лезет Темпельхофу в живот, достаёт тюбик. — Мм, «роза марена»… Он ловко подводит губы и улыбается Йоргу: — Ну как? — Девкой был бы краше. — А то! — Макс извлекает вторую, ярко-алую. Складывает большой и указательный пальцы левой руки в кольцо и щедро мажет по краю. Йорг закусывает одеяло, чтобы не ржать. — О, Макс! Ты такой… О!.. — пищит рука. — Да, да, быстрее! Йорг воет в подушку. Когда он снова поднимает голову, Макс тычет ему в лицо правую руку, в сиреневом перламутре: — Вторая жена, — ставит кулаки рядом: — Оргия, — выкладывает на простыню ещё с полдесятка помад: — Мой гарем. — Ты ебанутый, — качает головой Йорг. Становится жарко, он недовольно ворочается. Вдруг Макс запускает шершавую ладонь ему под пижаму и помогает стянуть верх через голову. Потом быстро гасит свет и ложится рядом. И тогда Йорг делает то, что хотел уже очень давно — гладит Макса по волосам. Они сухие и спутанные, и не мешало бы их помыть, но сейчас это неважно. Макс не отталкивает — он слегка наклоняет голову и скользит губами по запястью Йорга. «Ты слишком потрясающий. И твой брат меня точно убьёт», — лихорадочно проносится в голове. Вслух Йорг говорит: — О чём ты сейчас думаешь? Макс смотрит серьёзно и прямо — глаза влажно блестят в полутьме. Потом закусывает накрашенные губы и выдаёт: — Можно ли пукнуть в козу. А ещё как белый шоколад делают. — А… — Йорг убирает руку и поворачивается на спину. — А я: почему людям в фильмах глаза вырывают, но они остаются, ну, целыми. — Надо нерв подрезать, — говорит Макс тоном знатока. — Завтра покажу.

***

Йорг просыпается один и, на удивление, без похмелья, — то ли уголь помог, то ли торты Никки обладают целительным действием. Макса нет, и Темпельхофа, естественно, тоже. На циферблате маленьких китайских часов 8:02. Йорг выходит на кухню. — Доброе утро, — Николаус орудует в раковине, домывая посуду. Он уже одет в дневное и, кажется, спешит. — Доброе. А… а где Макс? — Ушёл, — Николаус пожимает плечами. Наконец-то смотрит на Йорга и не может удержаться от смеха. Йорг опускает глаза на свой живот — и кидается в ванную. Всё его тело выше пижамных штанов расписано помадой разных цветов, розовой, алой и чёрной. Там и пацифики, и знаки анархии, и берлинские медведи, и мёртвые шлюхи. На лице преимущественно хуи и неприличные английские выражения. Йорг со смехом берётся за гель. А потом слева, у самых губ, замечает след поцелуя.