***
— Тут уютно, — Макс садится на край кровати и оглядывает свою новую комнату: окно на советскую вышку, обои в мелкую клетку, тёмный паркет. — А тебе правда нормально, ну, что я буду здесь спать? — Мне нормально, — заверяет Николаус. — Точно не хочешь в той? У меня есть раскладушка. — Не. Я просто кричу иногда по ночам. И храплю как дед. — И я. В смысле, храплю. Очень громко, — Николаус улыбается. И Макс улыбается тоже. Губы у него сухие, все в трещинах, и на нижней выступает капелька крови.***
В кафе на Цоо Вольфганг ждёт, пока официант удалится с заказом, и набрасывается на Николауса: — Ну что, он уже приходил к тебе ночью? — Нет. Только… — Что? — с остервенением шепчет Вольфганг. — Ну, что? — Он кашляет очень. — Притворяется. Лишь бы разжалобить. Здоровый как… — Вольфганг делает широкий взмах рукой в сторону зоопарка.***
Макс выбирается из-под одеяла, горячий и раскрасневшийся. — Я дышал этой содой, а кашлять только ещё больше хочется. — В том и смысл, — Николаус протягивает ему полотенце. — Надо теперь постучать. Макс корчит шутовскую гримасу и отбивает по тумбочке припев «Holiday in Cambodia». Николаус смеётся, и Макс всё же садится к нему спиной, задрав пижаму до лопаток. На спине у него тоже шрамы.***
Вольфганг провожает взглядом «королеву» в изумрудных шелках и плюмаже из перьев павлина. «Джунгли» в пятницу — те ещё джунгли. — Ну что, есть улучшения? — он кладёт голову на плечо Николаусу и ведёт пальцем по груди, под расстегнутый ворот рубашки. — Доктор сказал, у него хронический бронхит. — Я заплачý. Но потом. — За что?! — Вестимо, за доктора, — Вольфганг недовольно встаёт с диванчика и тянет Николауса за руку. — А теперь пошли танцевать. Ты сегодня совсем скучный, медведь!***
Макс ест как ребёнок — уплетает за обе щеки, орудуя только вилкой. Нож лежит у края стола, белый соус брызжет на скатерть. Наконец, Макс поднимает от тарелки лицо, довольное, сразу ставшее круглым: — Как это называет… лось? — Казаречче, — произносит Николаус раздельно. — С грибами и базиликом. — Козья греча! — восхищается Макс. — Пхех. Ник, ты гений. Таким даже жалко блевать. — Рад, что тебе понравилось. — Очень, Ник! Научишь меня тоже чтоб так?..***
Вольфганг виснет на липком автобусном поручне и рассуждает: — Конечно, он может притвориться нормальным. Маскировка, мимикрия, симбиоз, так сказать. Только знай — за каждый день паинькой он устроит тебе два дня ада! Николаус тоскливо смотрит в окно на проносящиеся пустыри. Если так, ближайшие полгода он будет в аду. Пока что всё шло слишком хорошо. Вчера они гуляли по берегу Шпрее: накрапывал дождь, и белые птицы сонно покачивались на мазутной воде. «Смотри, Ник, они же наверно голодные!» — Максу стало так жалко, что он кинул недоеденной булкой в самого дряхлого лебедя. То-то было шуму и гогота! — …по крайней мере, я отдаю его в надёжные руки, — заканчивает Вольфганг, и на прожигающий любопытством взгляд старой фрау поясняет: — Оставил ему на передержку щенка, а он захотел насовсем, представляете?..***
Макс засыпает, когда они вместе пьют молоко с выпечкой и смотрят викторину «Молодые мозги». Сначала он клюёт носом, потом начинает валиться на бок, и наконец сползает Николаусу на колени. Пустой стакан катится по ковру. Николаус выключает тв и осторожно берёт Макса на руки — вернее, пытается, потому что он слишком большой. Не тяжёлый, но трудный к транспортировке: длинные ноги мешаются, никак их не подхватить. Приходится оставить Макса на диване. Николаус приносит ему подушку помягче, накрывает пледом. И, с трудом расшнуровав художественное плетение, стаскивает с Макса кеды. Надо будет ненавязчиво напоминать ему, что в квартире лучше носить домашние тапочки. Утром Николаус на цыпочках проходит через гостиную, — но Макс всё равно просыпается. Смеётся: — Сколько молока мы вчера выпили? Это худшее молочное похмелье в моей жизни! — Всё из-за берлинеров, — вздыхает Николаус. — Не надо было мешать с брецелем.***
В университетской столовой Вольфганг уныло ковыряет вилкой фруктовый салат. При виде запыхавшегося Николауса он заметно оживляется: — Думаю, теперь-то можно спросить, как он тебе? — Ну, он милый, — Николаус пожимает плечами. — И кстати, совсем не храпит... Вольфганг, коротко взвыв, закатывает глаза: — Ты знаешь, о чём я. Николаус молчит. Вольфганг понимает это по-своему и сразу как-то успокаивается: — Всё, ты попал. Скажи «пока» своей нервной системе. В его тоне звучит и странная радость. Теперь они все трое связаны. — Если будет бритвой махать, не бойся: Макс порядочный трус. Он никогда по-настоящему не навредит другому, тем более себе. Это всё демонстрации. С таблетками хуже. Опять же, он вряд ли убьётся, впрочем, может не рассчитать. Плавали, знаем. Ты ведь умеешь делать промывание желудка?.. Николаус опирается на стол и опускает голову, согнувшись под грузом информации.***
— Добрый вечер, Ник! — Макс встречает его радостной, довольной улыбкой. Николаус виновато вздыхает: впервые за последние месяцы он так задержался, на душе мерзко, прикосновения Вольфганга оставили чувство грязи. — Добрый, Макс, ты прости… — Я приготовил козью гречу с грибами! Как ты учил, — Макс приподнимает крышку сковороды, и по кухне расходится ароматное облако. — Не пойму итальяшек, какая тут греча, это ж пшеница… — Я сейчас, — Николаус поплотнее зажимает подмышкой свёрнутую прозрачную трубку, а Макс продолжает юродствовать: — Мне Вольф, кстати, говорил, что гречу едят только козы и русские… Приходи! — Один момент. Руки помою, — Николаус проскальзывает в ванную. Трубку на особый случай спасения Макса он прячет на дно тумбы, под залежи губок и запасных гелей с алоэ.***
Несколько раз Макс возвращался домой после концертов слегка навеселе. Уходя, он предупреждал: «Буду поздно, не один, не к себе и бухой в три пизды». Из всех посулов, как правило, он исполнял только первый. Николаус слушал сбивчивые рассказы: то Макса приняли в свою банду шпандавские потому что он как-то по-особому обратил в бегство скинов из Нойкёльна, то ему расписался в блокноте сам Страммер... Улыбался, качал головой и вовремя подвигал Максу стакан молока — или пару стаканов с водой. Но сегодня, похоже, Макс взялся за последнее из обещаний. Сначала Николаус слышит глухой удар в дверь. Потом что-то сползает на пол. Затем в ночи раздаётся скрежет: видимо, Макс не попадает в замок и царапает жестяную накладку. Точно Макс, и пьяный — вор бы справился с ним быстрей и техничней. Николаус хочет уже открыть сам, когда Макс наконец вваливается в квартиру. Быстрый топот ног, скрип кровати — и тишина. Николаус осторожно встаёт. Алкоголем пахнет уже в гостиной. Дверь комнатки приоткрыта, и внутри неярко светит ночник. Николаус подходит ближе, стучит по косяку. Нет ответа. Выждав ещё пять секунд, он заглядывает в комнату. Макс сидит на кровати, прикрыв глаза. По белой футболке от низа до ворота расходится бурое пятно. Кровь. — Ты в поряд..? — заготовленная фраза застывает поперёк горла. — Скорую не вызывай, — деловито просит Макс и теряет сознание. Когда он приходит в себя, Николаус осторожно пытается отмочить присохшую ткань. Николаус тоже приходит в себя — впервые за эти полгода. Он хочет знать, что вообще происходит. Наконец, ткань отлипает от кожи на животе, и Макс глухо стонет. Под футболкой ещё какой-то лоскут, чёрный, с обрывком принта в три строки: «Кор… на сл… Сат». — Что такое? — Николаус тупо смотрит на эту бионическую заплатку. Воняет суперклеем. — А, это Йорг дал, — Макс берёт тряпку за край и резко отрывает. — Ааа, чёрт! Он содрал застывшую сукровицу, и кровь снова хлещет из длинной извилистой раны. — Ебать эпиляция! — ржёт Макс. Но Николаусу совсем не смешно. В этот раз они ложатся ближе к утру: Макс, щедро смазанный всеми видами антисептиков и накормленный антибиотиками, — и Николаус, с дрожащими руками и проседью на висках.***
Вольфганг торжествует: — Ну что, устроил тебе? По лицу видно. Николаус молча кивает. — Если будет реветь, просто не реагируй. Это демонстративное. Когда совсем надоест, можешь накрыть одеялом. Или на плечи надавить. Нужен сенсорный перегруз, он тогда вырубается.***
Макс встречает его яичницей с помидорами — немудрящей, но очень приличной. — Прости ещё раз за вчерашнее. Не хотел тебя так волновать. Николаус садится за стол, даже не помыв руки. — А кто он, этот Йорг? — Он мой друг! — Макс расплывается в улыбке. — И он режиссёр. Настоящий. Ну, то есть он учится на декоратора сейчас вместе с Дирком, помнишь Дирка? И снимает. У него «супер восемь», родители подарили. Эх. — Что уже снял? — Ой, много чего. «Взрыв кроссовка», «Интервью с Франкенштейном», «Путешествие зомби» — это про их школьный класс… — И это Йорг с тобой сделал? Вчера. Макс осекается. — Нет, — говорит он после недолгой паузы. — Это я сам. А Йорг очень хороший.***
Вольфганг приплясывает от нетерпения: — Ну наконец-то! Явился. Я с самого утра тебя жду! Николаус устало мычит. Шум универа отзывается болью в висках, щебетание Вольфганга бесит. — Мы поедем в Антверпен! Я вписал нас в совершенно шикарный проект! — Едь. — Что, прости?.. А ты разве не хочешь? — Не. Я лучше здесь буду. — Это из-за него? Да? — Вольфганг цепко сжимает плечо. — В том числе. Не могу его оставить. Вольфганг сворачивает за угол. Убеждается, что в этой части рекреации никого нет, и некоторое время беззвучно кричит. — Он болеет просто, — добавляет Николаус. — Там будет Бойс. — Нет, не могу. — Бойс, Никки! Бойс! Жир, шкуры, золото, молодые татарки! И ему нужны ассистенты! Николаус с сомнением оглядывает Вольфганга. Ни на что из перечисленного он не похож. Даже на татарку. И на брата, кстати, не похож тоже. — Эээ, Бойс? Ты же не любил его… творческий метод. — Забудь. Так да или нет? Николаус молча мотает головой и уходит, не оборачиваясь. Вольфганг в отчаянии кричит ему вслед: — И что мне, вечно тащить этот груз?***
Макс стоит на коленях в своей узкой комнатке, уткнувшись лицом в разметанную постель. Николаус думает в первый момент, что он молится. Но Макс плачет. Сотрясаясь в рыданиях, он воет — тихо, едва различимо, но страшно. Как-то нечеловечески. Николаус решает не вмешиваться. В конце концов, иногда надо проплакаться. Даже если ты парень. Он уходит на кухню, помешивает остывший недоваренный бешамель. Наверно, его еще можно спасти, думает он — имея в виду, естественно, соус. На кухонном столе какой-то биологический справочник, открытый на статье «Альбинизм», — видимо, Макс решил постигать жизнь с начала, по алфавиту. Николаус достаёт из холодильника замаринованное филе индейки. Всё хорошо. Всё обязательно будет хорошо. Три четверти часа спустя Николаус заглядывает в комнату: — Макс. Эй. Тот не реагирует, продолжая мелко вздрагивать. Он уже не воет, а отрывисто, беззвучно хрипит. Николаус осторожно трогает его за плечо. — Хочешь, поужинаем? И в этот момент Макс начинает задыхаться. Он пытается вдохнуть, сипло втягивает воздух, но что-то словно мешает. Пальцы комкают простынь, покрасневшее от плача лицо идёт серыми пятнами. У Николауса слабеют колени. Он никогда не видел истерики, только в книжках читал. Интересно, что говорит по этому поводу справочник?.. Макс сипит и бледнеет, а Николаус стоит в нерешительности. Может, водой плеснуть? Вольфганг бы наверняка дал пощёчину. Или… — Макс! Пожалуйста! Тот не слышит. И тогда Николаус подхватывает его на руки и несёт в свою комнату. Макс брыкается как животное, невольно бьётся об шкафы, косяки, — Николаус чувствует, что вот-вот не удержит; несмотря на худобу, Макс сильный и очень большой. Но Николаус сильнее. Он кидает его на постель, достаточно широкую для двоих. Переворачивает на живот и наваливается сверху — опираясь на локти, чтобы не повредить, но давя равномерно всем телом. Макс извивается, пытается выпростать руки, и тогда Николаус перехватывает его запястья и прижимает к постели по обеим сторонам от лица. Макс рычит, кровать трясётся как в бесчисленных фильмах про экзорцистов, ножки царапают пол. А потом Макс коротко всхлипывает — и отключается. Николаус тут же скатывается с него. Минуту лежит, бездумно уставившись в потолок. Потом тянется и накрывает Макса одеялом — с головой, оставив только шёлочку для дыхания.***
Макс просыпается спустя четырнадцать с половиной часов. Почёсывая рассаженный висок, выходит на кухню. — Привет, Ник. Вчера ведь что-то случилось? Николаус искренне заверяет: — Нет, ничего. Тебе рагу погреть? — Ага! Агу! Как я хочу рагу! Пока он возится у плиты, Макс садится за стол, рассеянно берёт справочник, но тут же откладывает. — Представляешь, прочитал вчера про альбиносов, что вот есть такой тип, когда волосы на голове белые, даже ресницы, а глаза не красные. — Надо же, — Николаус стучит лопаткой о край сковороды. — Да, — Макс кивает. — Только это всё равно альбинизм. У них ещё бывает нистагм, в смысле, глаз дёргается. И слепнут быстро. И нервная система плохая. — Приятного аппетита, — Николаус ставит перед ним тарелку с рагу. — Спасибо, Ник! — Макс радостно кивает. — И знаешь, чё-то пиздец жалко стало. Их лечат, конечно, таблетками от витилиго, чтобы хоть не сгорали на солнце, но всё равно… Он замирает, будто бы вспомнив о чём-то. Николаус тревожно ждёт — вдруг сейчас начнётся ещё один приступ? — Жаль, — подытоживает Макс и принимается за еду.***
В свой день рождения Макс исполняет три обещания из четырёх: поздно, пьяный и не один. — Добрый вечер, Ник! Это Йорг, да. Он мой друг. И когда Макс жестом фокусника снимает с головы у верзилы оранжевый конус, Николаус видит: молочная кожа, прозрачно-белые волосы и розоватые на ярком свету, расфокусированные глаза. — Мы немножко упали в реку. Николаус протягивает ладонь. — Очень приятно, Йорг. Да ты просто как лёд.