***
С тех пор Николаус боялся только одного. Так боялся, что почти ждал. И когда это случилось, он был даже рад. Ночь, короткий звонок в дверь. Николаус уже знает, кто там и открывает не спросив. Макс — растрёпанный, весь в крови, еле стоит на ногах. К животу он прижимает грязный пакет. — Привет, Ник. Прости, что не предупредил, — даже голос теперь другой. Равнодушный. — Пустяки… — Николаус отступает на шаг. — З-заходи скорей. У Макса губы изодраны и лицо — помертвевшее, страшное. Невидящим взглядом он смотрит сквозь зеркало. — Можно я переночую? — Да о чём речь! Оставайся. — Не хочу… таким к брату. Понимаешь? — Ага, — кивает Николаус. — Ты прав. Внутри поднимается смутная радость — всё, можно больше не бояться. Самое страшное произошло. — Спасибо. Вольфганг не должен об этом знать, — Макс осторожно кладёт пакет на пол, между полкой для обуви и чучелом пингвинёнка, и гладит: — Шш, сейчас всё будет, сейчас. — Да, конечно… — Николаус со второй попытки запирает дверь. — Тебе очень, ну, больно? — Нет. Просто грязь. — Это часом не Йорг с тобой сделал?.. — Нет-это-не-Йорг. — Слушай, надо, наверно, сначала в полицию… — Не надо, — Макс снимает косуху. На запястьях, на шее темнеют свежие синяки. — У тебя же есть соль? — Что?.. — Соль. Минимум три килограмма.***
И вовсе они не друзья, — думает Йорг, — так, одна видимость и манипуляции. Настоящий друг не станет лизаться как девочка или болонка. Не будет клянчить деньги и сжирать всю еду. И ему не нужно растолковывать про годзилл. Настоящий друг… Его прерывает звонок телефона. Йорг нехотя спрыгивает с кровати. Если это Макс, он сразу повесит. Ну, может только выслушает извинения, а сам ничего не ответит. Только сурово помолчит, чтобы этот пидарок призадумался. — Алло! — вопит Дирк. — Привет! Ты помнишь про наш уговор? — Ну, привет. Помню. В четверг же на Тойфельсберге? — Да! И там будут зрители! Чуешь? Настоящие живые девки!!! — Не думаю, что его это сильно обрадует… — трубку перехватывает Ян. — Добрый день! — Добрый. Я приду снимать, да. — В восемь вечера. Наверное, надо пораньше… — Буду в семь. — Пиздец Ёжик жёсткий, — тянет Дирк. — Я так рано не встану. — Это ты-то не встанешь?.. — Ай, ты щеку мне откусил! Йорг закатывает глаза. С полминуты в трубке слышны лишь смех и возня. — Так вот, — подытоживает Дирк, — с нас бухло, с тебя бананы. И Макс. — В смысле? — Он тоже что ль поступает?.. Притащи его! Живым или мертвым. — Ты же с ним ладишь, — снова вклинивается Ян. — Вообще-то, он нам обещал… — …Типа быть на подхвате. А теперь игнорирует. — И не видно негде. Будто вымер. — Может, у него нервный срыв там, или понос. — Или он вскрылся. — Бгг! — Буду на нашем месте к семи, — говорит Йорг и вешает трубку. «Наше место» — это поляна на восточном подветренном склоне. Гора там образует широкий уступ, можно хоть сцену строить. Оттуда шикарный вид на весь город, а ещё вокруг густые кусты, что очень актуально для культурных мероприятий с пивом, еблей и пищевыми отравлениями в программе. Никакого Макса искать он, конечно, не будет. Иначе концентрация пидорства на Тойфельсберге станет критичной. Йорг сердито выдыхает и снова ложится на заправленную постель. И вовсе у него не белёсые брови. Самые обыкновенные.***
— Макс, ты ешь? — Нет. Вольфганг картинно вздыхает и опускает щипцы с порцией спагетти обратно в кастрюлю. Потом вздыхает ещё раз и кладёт себе добавку, — не пропадать же. Ну и как с таким братом следить за фигурой?.. Макс сидит, обхватив колени руками, и покачивается. Взад-вперед. Глаза совершенно стеклянные, лицо мертвецкое, серое. — Ты вообще сегодня ел? — Вольфганг с жалостью смотрит на изгвазданный кедами табурет. — Макс?.. — Нет. — А зря. Вольфганг принимается за спагетти. С осьминогами, свежими, из KaDeWe — по рецепту из чудесной книжки, подаренной Николаусом. А запах какой… — Кстати, приятного аппедида, — Макс аллергически хлюпает и растирает до локтя. — У тебя есть чё-нить по таксидермии? — Что, прости? — Вольфганг застывает с лиловым осьминожком на вилке. — Как звериков потрошат, ну. — Не лучший момент, не находишь? — Пофиг. Ты делал когда-нибудь чучелá? — Макс мгновенно загорается надеждой. — Зачем?.. Одно у меня уже есть. — Спагетти стынут бесповоротно. — Да пошёл ты, — фыркает Макс и с грохотом спускает ноги на пол. — Ладно… — Поешь! — Не хочу! — кричит Макс уже из коридора. Прежде чем он застёгивает косуху, брат берёт его за плечо и разворачивает к себе. По крайней мере, пытается, — за последний месяц Макс ещё вымахал, теперь задевает головой притолоку, акселерат несчастный. И не ест!.. — Помнишь, о чём мы говорили? По-моему, момент настал. — Трудно заглядывать снизу вверх и при этом быть суровым и неумолимым. — Нет! — Макса всего передёргивает. — Не надо. Я не хочу. — А ещё есть вариант кормления через зонд, — у Вольфганга лицо уже сводит от злобы, и он цедит, почти сплёвывая. — Ты этого хочешь?.. Не самое приятное развлечение. — Тебе лучше знать, — хмыкает Макс. Но всё еще не уходит. Вольфганг тоскливо косится на стол с остывшими трупами. — Давай сделаем так. Я тебе отличное пособие по набивке чучел, а ты мне одну вещь. — Я в библиотеке возьму, — Макс задирает нос. — Аж в центральной. — Не выйдет. Я оттуда спёр. Единственный экземпляр. — И из всех других тоже?... Братья смеются, и Макс со вздохом стаскивает куртку.***
Йорг чертыхается — масло затекло в глаз и щиплет, зубная щётка ускакала под раковину. Да ещё и отец ломится в дверь: — Эй, ты что там творишь уже полчаса? Засел! — Вены, блядь, режу, — бурчит Йорг под нос. — Не слышу! — Дрочу! Как ни странно, ответ вполне удовлетворяет. Дверь перестаёт выгибаться в обе стороны, и тяжелые шаги удаляются по коридору. То, что делает Йорг, ещё стыднее и по каким-то пацанским критериям, наверно, вообще зашквар полный и декаданс. Но журнал «Современная домохозяйка» обещал потемнение бровей уже после недели массажа с касторовым маслом. Дважды в день по пятнадцать минут. Йорг плещет водой в лицо и вслепую ловит скользкое мыло. Белёсые, ишь. Сам он глиста белёсая.***
— Вот так, теперь совсем хорошо, — Николаус разматывает полотенце и подаёт Максу зеркало. — Как тебе? Макс безразлично пялится на своё отражение. Волосы теперь ярко-платиновые, без отросших каштановых корней и панковской желтизны. Только немного сухие и торчат во все стороны. Напоминает ёжика-альбиноса. — Это «Born Blonde», — радостно делится Николаус. — Там каустическая сода. Даже меня брала. Хорошая краска. — Хорошая, да, — отвечает Макс эхом и переводит взгляд на стену кухни. Николаус отступает на пару шагов, в коридор, и в отчаянии стискивает обожжённые руки. Макс сам не свой с тех пор, как вернулся ночью в крови. И он так и не сходил к врачу и в полицию. — Может, хочешь поговорить? — наудачу брякает Николаус и тут же жалеет. Макс смотрит по-детски напуганно. — Ну, если… Ладно, — Николаус касается его плеча. Последнюю неделю Макс носит одну и ту же джинсовку, чуть ли не моется в ней. — Теперь совсем хорошая голова… — Покажи мне его, — тихо просит Макс. — Эээ… — Только осторожно. Он спит. Николаус кричит про себя. Мысленно он запускает пачкой отравы в окно, швыряет следом табурет, стол, что угодно; прижимает к себе Макса и ревёт раненым зверем. Вместо этого он медленно открывает холодильник и вынимает с нижней полки стальной противень. Там, равномерно присыпанный солью, лежит скрюченный кошачий труп. Макс тепло улыбается: — Блэки.***
После полуночи Николаус привычно глядит в потолок. Макс сегодня остался на ночь — возится в ванной, и это единственные звуки в квартире. Пока. Оно обычно приходит позднее. Журчание воды прекращается, паркет негромко скрипит. — Можно к тебе? Высокий силуэт темнеет в ногах кровати. Николаус трясёт головой: — Макс? — Просто холодно очень. — Эээ… ну давай. Макс мгновенно юркает под одеяло и прижимается к Николаусу. Не удивительно, что он замёрз — весь голый и мокрый. И тощий словно скелет. — Тебе пижаму дать? — Нет, — усмехается Макс и вдруг целует его, обдавая мятным запахом пасты. — С-стой… — Николаус отворачивается, и следующий поцелуй приходится в шею. — Ты уверен… — Конечно, — шепчет Макс, прикусывая ему мочку уха. Он опускает руку и гладит член Николауса сквозь ткань пижамных штанов, чуть сжимает и одобрительно улыбается, когда под его ладонью начинает твердеть. — Конечно, — повторяет он и уже запускает пальцы под пояс, но тут Николаус издаёт жалкий сдавленный звук: — Нет… Не. Не надо. Макс сердито останавливается. — Что такое? Я чистый. — Просто… — Как раз сифак долечил. Шютка. Не долечил. — Макс… — Што-о? — Макс выпутывается из одеяла и садится по-турецки. Очевидно, ему больше не холодно. И тут Николауса прорывает. Надо сказать Максу, чтобы не делал поспешных решений, о которых пожалеет с утра… Но вместо этого — сбивчиво, глупо, — он начинает рассказывать как впервые услышал шорох в гостиной, вернее, казалось что в максовой комнате, а потом стали падать книги из шкафа, и конфеты растаяли, и продукты начали исчезать. А ещё каждую ночь этот топот, и сопение, и даже хрюканье — будто свин какой-то завёлся… Макс смотрит с любопытством — глаза весело блестят в полутьме. Затем качает головой и вздыхает: — М-да. Нехорошо. — И… — Николаус собирается с силами, ведь окончательно показать себя идиотом — тоже усилие. — В общем, он приходит сюда. Ко мне. Здесь лежит. — Где? Николаус молча указывает на место слева от себя, где сейчас сидит Макс. — Пхех, — тот чешет голову и по привычке нюхает пальцы. — Не стена, подвинется. После чего снова ныряет под одеяло и подкатывается к Николаусу под бок. — Спокойной ночи, — посылает Николаус сквозь толщу страдания. — Ты не будешь?.. — светски спрашивает Макс и трётся об его пах. — Нет, спасибо. — Не за что, Ник! Доброй ночи!!!