***
— Ненавижу его, — цедит Йорг. — Ненавижу его, не-на-ви-жу… «Папенька»! Ууу! Люди обходят их скамейку по широкой дуге. Сквер опустел и затих. Йорг ревёт как дебил: из глаз два ручья, самому мерзко. Только кажется, стоит опустить веки, и он захлебнется, утонет, лопнет от этих слёз. Отец бы надавал за такое пощечин. Поэтому плакать особенно сладко. И ругать его — тоже. — Вот сволочь! Дрянь! Боров жирный! Пьёт и всё забывает! Очень удобно! — Ну да, — Макс печально вздыхает. — Я два месяца его обрабатывал! И он согласился! Кинотеатр совсем у метро, за ночную смену платят в полтора раза больше… Чёрт. Чёрт! — Йорг бьет ногой в землю. — Чёрт! Но сейчас он назло! Понимаешь? Специально, чтобы меня наказать! Макс осторожно снимает с его плеча тополиную сережку. — Может, про это он тоже забудет? — Вряд ли. Любимая тема. Он всегда говорил, что лучше убьет, чем вырастит педика, — Йорг шмыгает носом, и Макс вручает ему бумажный платочек. — Сбадибо, — Йорг от души, громко высмаркивается. С минуту они сидят молча. Тополиный пух белеет на клумбах, как снег. На макушке у Макса тоже пушинка. Он задумчиво качает ногой, и Йорг любуется, как на загорелой коже серебрятся светлые шрамы. Вот про что надо было снимать, а не про огров ужасных. — Мм? — косится Макс. — И вправду, лучше б убил, — говорит Йорг. Макс улыбается — а потом они оба ржут, пихаясь локтями, и пытаются вытолкать друг друга со скамьи. Йорг по-прежнему сильнее, но у Макса шипастый браслет. Наконец, Макс вдыхает пушинку, кашляет, и Йорг хлопает его по спине. — Ну ты эт, осторожнее там. — Говоришь, он забывает и пьёт? — хрипит Макс. Глаза горят новой идеей. Йорг кивает: — Да. Наоборот, то есть… — Значит, нам тоже надо напиться! — Макс за руку тянет его со скамьи. — Мы будем кутить! — Где? — Йорг смеётся. — Везде! Пойдем отсюда, а то щас отек Квинке будет. — Отёк чего? — не понимает Йорг, но Макс уже тащит его в сторону автобусной остановки — и подальше от пылящего тополя.***
Вольфганг видит Йозефа Бойса и понимает, что пропал. У него узкие бедра, широкие плечи, седые легкие волосы и крутейший рыболовный жилет. В выставленной, как для шага, правой ноге нечто от египетских статуй, а в сияющем открытом лице — мудрость, лукавство и груз национальной вины. Бойс стоит возле пестрой каменной бабы Ники де Сен-Фалль и смеется шуткам какого-то чахлого педика. Но Вольфганг это скоро исправит.***
— Марш-бросок! Трибьют дню рождения! Понял? — Нет! — Маскировка! — Макс подхватывает новенький дорожный конус и надевает Йоргу на голову. — Надо не привлекать внимание. Йорг лишь гулко ржёт. После двух мартини во французском кафе жизнь не так уж плоха. Весь мир сжался до оранжевой плоскости, из реального — горячая ладонь Макса и неровный асфальт под ногами. Скрипит дверь: — Осторожно, пригнись! — потом темнота; Йорг запинается о ступеньку, но Макс не даёт упасть. — Нам на второй, — и всё так же за руку тащит друга наверх. Рыжий сумрак немного редеет. — Здрасьте! Связка ключей бьет об пол, женщина испуганно вскрикивает. — Уже уходите? А мы к вам, — и, не дожидаясь ответа: — Пожалуйста, можно воспользоваться вашим окном? Пара сек. Женщина, лепеча что-то, открывает квартиру. Там скрипучий паркет, запах ванили и кошек; свет, рама скрипит. — Лезь за мной! — и Йорг послушно садится на подоконник, нащупывает ногой решетку… Брусчатка больно бьет в правый бок, и разносится гулкое эхо — будто упал не Йорг, а нейтронная бомба. — Мальчик, ты жив? Мальчик! Йорг, помотав головой, вывинчивается из конуса на свет божий. Тот же двор клуба, через который они в январе сбежали от турок, только желтая краска на стенах еще сильней облупилась, да пропал табурет. Макс испуганно склоняется: — Чёрт, Ёж, ты как? — Я в порядке, — он обхлопывает себя. — Я ничего. — Оу. Уфф. Ну, тогда пошли дальше! — Макс с лучезарной улыбкой машет женщине: — Спасибо! Вы очень нам помогли! — отрывает деревянный щит и ныряет в черный провал. Йорг, прихватив конус, идет за ним следом. Стены коридора обуглены, воняет плавленым пластиком, жженой резиной. Йорг запинается об моток желтой ленты. Повсюду шприцы и пустые жестянки — видно, здание уже давно стояло заброшенным. Они замедляют шаг. Йорг спрашивает, почему-то шепотом: — Как ты думаешь, они из-за неё здесь всё сожгли? Ну, чтобы скрыть тело? — Возможно, — отвечает Макс, тоже тихо. В бывшей гримерке совсем темно, и Макс щелкает зажигалкой. Ни следа от фантастических платьев, столика с рамой для зеркала, только груда тряпья у стены — чей-то лежак на остове сгоревшей кушетки. Кисло воняет мочой. Пора идти, но что-то удерживает. — Ну, ты как? — Макс трогает его за плечо. — Ничего. Задумался просто, — Йорг качает головой. — Знаешь… Горло сводит. Конечно, Макс знает. — Она была такая красивая. Будто птица… Макс молчит. Огонек в руке чуть подрагивает. — А я не смог её спасти. Даже и не пытался... — Йорг поддевает ногой спекшийся ком пластмассы. — Может, папа прав, и я ненастоящий?.. Макс молчит. А потом вздыхает: — Думаю, нам надо выпить вина. Отогнув ржавый лист, они через окно вылезают на улицу. Йорг умудряется порвать джинсы об острый край, Макс пропарывает бедро — сзади у самого края шортов. Кровь быстрыми каплями бежит по ноге. — Ну вот… У меня теперь столбняк правой булки! — сокрушается Макс. — Стой смирно, — Йорг садится на корточки — а потом касается горячей пыльной кожи губами. — Ты чего?.. Ааа! — Макс хохочет и вертится, пока Йорг высасывает кровь из ранки. — Это же… Ахах! Ааа!.. — «Соси жопу, пёс»? — Йорг сплевывает на асфальт. — Всё, никакой столбняк тебя не возьмет. — Ну ты дикий вообще, — восхищается Макс. — Весь в тебя. — Кстати, где это мы? Вокруг ни души. Пятиэтажные дома с лепниной и забитыми окнами, кое-где внизу грязные турецкие лавки. Бара нет, будто испарился. Да и в целом место какое-то незнакомое. — А мы точно здесь тогда были? — Да вроде… — Йорг пожимает плечами и прихватывает конус под мышку. Они проходят до перекрёстка. Разбитый автомобиль стоит у сожженного указателя. Солнце клонится к закату, создавая колорит дешевого вестерна. — Я знаю, как выяснить, — говорит Макс. — Кого первого встретим: если панка, значит, Кройцберг. Если турка, Нойкельн. — А если педика, то Шёнеберг?.. Оба нервно смеются. Вдруг раздается негромкое шуршание шин: подрагивая в жарком мареве, из-за угла выплывает такси. Не сговариваясь, они ныряют под арку. — Смотри, — шепчет Макс. И вправду, есть на что посмотреть. Из машины с трудом выбирается толстый, абсолютно круглый мужчина в черных шортах и коричневой рубашке. Человек-шар. Дождавшись, когда уедет такси, он приглаживает прозрачные волосы, нервно оглядывается — и катится прочь по улице, как больное видение. Йорг хмыкает: — Что это за ветеран гитлерюгенда? — А прикинь, если мы попали в портал? — восхищается Макс. — Пространственно-временная дыра. Это всё объясняет! — Да ну нахер. — Проследим за ним! Только так мы сможем вернуться опять в наше время. Теперь Йорг следить, пожалуй, согласен. Прижимаясь к стене и то и дело прячась за выступы и трансформаторы, они крадутся за толстяком. Тот бежит удивительно быстро, пыхтит и посвистывает. — А это их штаб! — Макс указывает на красно-белую вывеску пивной «Жирный боров». Буквы корчатся в изломах фрактуры, будто на дворе благословенный тридцать восьмой. За мутным стеклом, в щель между черных занавесок видно какое-то движение. Оглядевшись в последний раз, толстяк скрывается за дверью. — Завалимся? — глаза у Макса горят. — По-моему, там и без нас хорошо, — фыркает Йорг. Но Макс уже решительно входит первым. Йорг за ним, притворив тугую скрипучую дверь. В уши тут же бьют йодли, в нос — запах пива, пота и дерева. — Добрый день? — дорогу им преграждает двухметровый охранник с пшеничными усами, толстый настолько, что кажется, в животе его спрятался еще один человек. — Здрасьте. А у вас есть вино? — Макс пытливо дергает его за лямку баварских штанов и встряхивает волосами. Охранник буксует: открывает рот и закрывает беззвучно, как рыбка. Такой наглости он ещё не встречал. С Макса на погнутый конус и снова на Макса — наконец, блуждающий взгляд его останавливается на лице Йорга и вдруг заметно теплеет. — Проходите, — кивает он, вестимо, приняв их за отборного арийца с личным рабом. — У меня тоже штаны короткие, кстати, — замечает Макс. — А про вино я в баре спрошу. — Давай уже, цыган бешеный, — Йорг улыбается и подталкивает его в спину конусом. — Я не цыган! — шипит Макс. — Я не… Ух. Вся пивная заполнена толстыми пожилыми мужчинами. Каждый шарообразен и пьян. В австрийских трахтах и в черных шортах с рубашками хаки — они задорно смеются и пляшут, сцепившись руками-колбасками. За столами компании поднимают огромные кружки и качаются, взявшись за плечи. — Это ж реально слёт, Ёж, — суфлирует Макс и забирается на барный стул. — Понимаешь? Йорг кивает, садясь на соседний. Кожаная обивка чуть липкая. На третий, по правую руку, он ставит конус, чтобы не обижался. Макс машет бармену — великану с соломенными волосами, которого хочется назвать уж скорее «трактирщиком»: — У вас есть вино? Нам нужно очень. По плану. Громила вытирает руку о фартук и молча указывает на деревянный рельеф со свиньей и пенящейся полной кружкой. — Может, хотя бы глинтвейн? — не сдаётся Макс. Йорг скользит взглядом по лицам. Почти в каждом он видит себя: та же бледная кожа с пунцовым румянцем, вывернутые толстые губы. Волосы-леска, прозрачные светлые глазки, опушенные свиными ресницами. Германская стать. Его нация. Скотство... — А если я по-баварски скажу? Эээ… О вос йость воно? В этот момент начинается новая песня, похожая на икоту. С детской радостью хлопнув в ладоши, толстяки образуют подобие свастики и кружатся, ловко меняясь местами — от центра к краям и обратно. Другие просто колышутся парами, тройками, виснут друг на друге, мокро целуясь… И вдруг среди этих туш Йорг замечает его. Отец так пьян, что еле стоит на ногах. В белой растянутой майке и шортах, лижет щеку какого-то мужика, запускает язык ему в ухо. Оба смеются и выглядят слишком, неприлично счастливыми. Это он, сомнения нет — даже на дряблом плече темнеет татуировка c номером воинской части. Значит, «мерзость»? Значит, «не как у людей»?.. Посмотрим сейчас, кто здесь «как баба»! — Десять марок? Ну ок, — Макс лезет в задний карман. — Эй, Ёж, ты куда? Всхрапнув, Йорг соскакивает на пол — три шага сквозь студень — и бьет отца в грудь, вернее, толкает так, что тот валится, сшибая других толстяков словно кегли. Кто грозился «убивать педиков»?.. — Осторожнее, сзади! — кричит Макс, и Йорг пригибается — огромный кулак проносится над головой, и охранник улетает за ним по инерции, роняя троих баварцев и одного в хаки. Те с ревом начинают месить воздух, охранника и друг друга. — Эй! Я тоже хочу!.. — Макс сует голову в конус и, согнувшись, несется в атаку как единорог. Йорг уворачивается ещё от пары ударов — по счастью, у толстяков руки коротки, меньше радиуса животов. Но вот удар животом по ребрам — это действительно больно. Йорг вдруг оказывается на полу, рядом с мужиком в белой майке. Который вовсе не его отец. Абсолютно другое лицо. Для приличия они обмениваются чередой тычков, потом Йорг бьет его лбом в живот и бежит обратно к бару. — Макс, где ты? — Я ту-ут! — доносится из гущи толпы, и над головами появляется оранжевый конус. Макс сейчас — настоящая машина смерти. Защитив лицо, он раздает пинки и «крапивки», сам при этом уклоняясь от кулаков. Враги стонут, но не сдаются. В ход идут пивные кружки и спинки скамеек. Одна доска сшибает конус с головы Макса и разбивает стекло; порезанный осколками охранник ревёт, кровь из рассеченной щеки струится сквозь пальцы... Йорг понимает, что пора делать ноги. Вдруг кто-то несмело трогает его за плечо. Он оборачивается, готовый ударить. — Глинтвейн здесь будете или навынос?***
— У тебя что-то болит? — Николаус баюкает медвежонка, но тот лишь хрипло ворчит, обхватив его когтистыми лапами. «У меня болит, но я же молчу». — Ну, чего ты? — Николаус чешет его за ушком. — Снова хочешь сгущенки? А много не будет? Медведь, конечно, не отвечает. Николаус, вздохнув, кладет еще одну ложку в свой густой желтый кофе. Если бы это могло помочь.***
— У тебя губы красные. — Я вампир, — признается Макс и достает из кармана помаду. — Щас. Йорг смеется — всему. И бездонным карманам максовых шорт, и тому, как сбежали из бара через черный ход. И что первыми встретили потом пару турок в косухах и с ирокезами, шедших в обнимку («Это же Кройцкёльнеберг!»). Всему. — Я люблю Берлин, — говорит он. «И тебя». — О, будка. Звони, — Макс сует ему в руку пять пфеннигов. Монетка брякает вглубь автомата, и Йорг судорожно начинает выдумывать складную ложь. — Алло, мам. Понимаешь, тут… — но трубка сразу частит: — Ёжик, почему у тебя такой голос? Ты что, пьян? — Дед. У меня была… аддедгия. — говорит Йорг как можно трагичней. — На что?! Макс за мутным стеклом раскрывает помаду и начинает медленно подводить рот. — Ёжик!!! — Я не здаю. А. Топодиный пук. — Господи, точно как у отца… А как ты сейчас себя чувствуешь? — Подучше. Дирк дад мне лекадство. Только спадь хочедся, — трудно имитировать каждое слово, довольно будет и через одно. — Да что ж это за беда!.. Макс покрывает стекло поцелуями цвета запекшейся крови и трется об угол будки, как кот. Или крайне озабоченный вампир. — Йорг! Ты слышишь меня?.. — Я буду у Дирка до завтра. Скажешь папе, что я не приду, хорошо? — А его нет. Срочно вызвали на работу… Ёжик, пожалуйста!.. В этот момент Макс наконец врывается в будку, зажимает рычаг и целует притворно вопящего Йорга грязным окровавленным ртом.