***
Йорг пытается встать, но ноги больше не слушаются. Перед глазами чернеет, он клонится вперед, схватившись за Макса — и валится с кровати. «Что значит: умрешь?..» В пустоте нет верха и низа, нет воздуха и времени тоже. Там нет страха, любви, и нет Макса. Йорг плывет в теплых утробных водах. И вдруг ему становится жалко до слёз свое смертное тело. Ведь столько стараний вложено! Мать с отцом однажды пересилили отвращение и лень, чтобы его породить, кормили свининой с бобами и записали в секцию таэквондо. Он каждый день отжимался по сотне раз, обливался холодной водой и даже к зубному ходил. А теперь всё пропадет даром?.. Правый бок пронзает болью, и сознание вдруг возвращается. Йорг корчится на полу, прижав ладони к сломанному ребру. Боль бодрит, как говорил Макс, и откуда-то появляются силы. Йорг бредет, наступая на холсты, выползает на кухню, а потом его рвет красным в раковину. Во рту едкая химозная горечь, он включает воду и пытается пить, зачерпывая пригоршней, наконец, находит стакан. И его выворачивает еще раз. Без всяких усилий, просто от страха. Тяжело рухнув на пол, Йорг открывает духовку. И видит, что угля там больше нет.***
Николаус укладывает останки Темпельхофа на кухонный стол. Черные глазки потухли, вата отсырела и как будто остыла. Из живота торчит раздавленная конфета. Он так хотел что-то сказать… У Николауса сердце сжимается от стыда. Может, медвежонок был прав? И он набирает номер Вольфганга.***
Йорг пошатываясь возвращается в комнату. Горло саднит, словно пропустил сквозь себя половину городского водопровода. Макс лежит, все так же подтянув колени к груди, Йорг спешно наклоняется и понимает, что Макс не дышит. Совсем. Он рывком переворачивает его на спину, прикладывает ухо к груди. Какая-то остаточная, тихая дрожь. Дыхания нет. Это похоже на фарс, на детскую игру в доктора, но Йорг оттягивает Максу левое веко. Остекленевший, неподвижный глаз с игольчато-узким зрачком. Йорг ревет и бьет Макса в плечо. Это не может быть правдой, нельзя — так! Всё же было хорошо! Он пытается вдыхать Максу воздух в легкие, давит на грудь, но только проминает, кажется, ребра. — Давай! Дыши, идиот! — и снова давит, но Макс болтается под руками как большая безвольная кукла. Йорг хватает телефон, набирает номер скорой, — в трубке глухая подводная тишина.***
У Вольфганга не берут, и Николаус покачав головой вешает трубку. У этой парочки есть дела поважнее. Если они вообще сегодня дома. Так что главная проблема — медведь. Темпельхоф распластался на кухне, тихий и мертвый. Николаус трогает когтистую лапку. Холодная. А потом, вздохнув, идет в комнату за нитками и иглой. Он выдирает грязную вату, достает раскрошенные старые трюфели. Даже если ничего не получится, он хочет, чтобы Темпельхоф был красивым. И толстеньким, можно даже потолще чем раньше. И Николаус щедро набивает его живот карамельками, тянучками, и наконец, вкладывает сверху золотистый орех.***
— Вставай! — орёт Йорг и тормошит Макса, бьет по щекам. Бесполезно. Тот лежит бледный, с застывшей легкой улыбкой. Теперь навек успокоившийся. Ничто в мире не изменилось, и солнце так же равнодушно продолжает клониться к закату. Никаких эффектов — дождя, грома, внеочередного нового утра. Потерявших сознание ведь еще отливают водой. Жидкостью. Йорг хватает со стола одну из баночек, выплескивает на Макса, — ярко-синий брызжет на простыни; Йорг кричит и запускает в стену другой, с чернилами, третьей, и бронзовая пудра рассыпается волшебным фонтаном, превращая тело Макса в мозаику, картину, шедевр... И вдруг Йорг вспоминает: искусство. «Смертельная доза». Коробка где-то на диване, и Йорг с треском скачет по холстам. Отламывает горлышко ампулы и осторожно, до капли наполняет шприц адреналином. Всего один шанс, и нельзя его потерять. Как жаль, что он в жизни колол только диван. Йорг уже заносит иглу над сердцем Макса, примеривается — но откладывает шприц. Оборачивает его запястья простыней и туго обматывает серой лентой. Садится на ноги, надежно фиксируя — а потом с размаху бьет шприцем, почему-то в живот. В следующую секунду его подбрасывает на полметра вверх, Йорг едва успевает выдернуть иглу. Макс выгибается так, что в позвоночнике что-то хрустит, и начинает с воем биться в конвульсиях, как одержимый. Или воскрешенный против воли мертвец. Глаза раскрываются, страшные, темные. Крик разносится по улице, и вот под окнами уже пиликает сигнализация… Йорг отползает в угол кровати и смотрит, зажав уши и скорчившись. Макс в три мощных движения отламывает спинку, лента со свистом вырывается из креплений и бьет его по плечу. — Ай! — возмущается Макс. — Больно! Йорг заглядывает ему в лицо, но Макс не узнает: — Вольфганг! — и толкает Йорга коленом в грудь. — Вольфганг! А потом в судорогах падает на пол и катится по белым квадратам, оставляя сине-золотой след.***
Далеко впереди уже виден пограничный пост — россыпь бетонных домишек и перекрывающий дорогу шлагбаум. Вольфганг усмехается этой бюрократической глупости — шлагбаум в чистом поле, но скорость сбавляет. А потом оборачивается к Бойсу. И одного взгляда достаточно, чтобы вжать педаль в пол.***
Йорг несется на кухню, набирает стакан, а потом и целую кастрюльку воды. Когда он возвращается, Макс сидит на полу у кровати, как тощая синяя химера, и быстро покачивается. — Пей, — Йорг сует ему в руки стакан. — Бумага… Там… целлюлоза… Йорг прослеживает направление взгляда — и понимает. На столе под стопкой бумаг притаилась начатая пачка микроцеллюлозы. Стройная дама обещает похудение до отрицательных величин. Йорг разрывает ей голову и высыпает треть таблеток на ладонь, запивает прямо из кастрюли — и видит, что Макс не притронулся к своему стакану, только расплескал. — Эй! Пей давай. Макс мотает головой и глухо кашляет, и тогда Йорг опускается перед ним на корточки, как перед ребенком. — У тебя отравление. Надо очистить желудок. — Не надо. Йорг, всхрапнув, отбирает стакан и прижимает Максу ко рту, стекло бьется о плотно сжатые зубы. — Давай! Макс в ответ только булькает, вода льется на грудь в разводах синего колера. Его снова потряхивает, видимо, сейчас в его спидболе действует адреналин. — Живо выпил, а потом пальцы в рот! — Не могу, — издевается Макс. — Ведь ты же запретил мне блевать. Йорг в отчаянии вцепляется в волосы. Макс умрет, Макс умрет, Макс умрет у него на глазах. Остался один вариант. — Придётся тогда промывать, — Йорг подходит к дивану, где разложен весь арсенал Вольфганга. — Какую надо? Макс застывает, а потом частит: — Здесь нужной нет, я не знаю, где… Ааа, это не та! Йорг, не смей! Йорг специально выбирает черную трубку потолще и угрожающе потрясает ею, как гадюкой: — Ну? Или сам. — Нет, — надувается Макс, и вдруг начинает валиться на бок. Это снова вступают барбитураты. — Знаешь, что я тебе скажу, — чеканит Йорг. — Я соврал. Я тебя не люблю. И никогда не любил. Просто хотел выебать тебя во все дыры. Натянуть как девку. А потом рассказать всем, какая ты шкура. Но Макс, конечно, не верит — и не пугается. — Ежик, ну что за слова… Фу. И не блюет! Где птеродактиль, медведь… годзилла, вернувшийся старший брат, наконец?! И тогда Йорг сам засовывает ему пальцы в рот. Макс, на удивление, не сопротивляется. Он мягко лижет ладонь и пропускает указательный и безымянный в самое горло. Рвотный рефлекс отсутствует начисто. А самое плохое, у Йорга начинает вставать — от этой горячей пустоты, и от глаз Макса с неровными, как у Дэвида Боуи, зрачками. — Ну хватит. Пошли, — он высвобождает руку и кивает в сторону ванной. Макс с улыбкой мотает головой, и тогда Йорг, озверев, наотмашь лупит его черной трубкой: — Ещё секунда, и она войдёт с торца!!! В глазах Макса загорается огонёк интереса.***
Николаус подпирает дверь ванной — собой, а потом, изловчившись, дотягивается до табурета. Вместе с чучелом пингвиненка и стойкой для обуви получилась хоть какая-то баррикада. Шил он долго, соединяя половинки мохнатого тела, два раза уколол палец. И лишь только сделал последний стежок, Темпельхоф вздрогнул, оживая, и метнулся к выходу из квартиры так, что ковер задымился. Но ушел недалеко. На черной двери теперь порядочная вмятина, а оглушенный медведь скачет и беснуется в ванной. И Николаусу кажется, он стал гораздо сильнее. Конечно — учитывая количество конфет в животе.***
Йорг набирает на кухне пятилитровую кастрюлю холодной воды. В комнате бьется Макс, привязанный к раме кровати. — Ежик, больно! Ты все суставы мне вывернул! — Это же хорошо, — бормочет Йорг под нос. — «Боль бодрит» же? Как назло, Йорг мало что помнит из той оборванной лекции в шараге, когда им пытались рассказать про спасение отравившихся. Ботулизм, вороньи ягоды и сифонные клизмы… А с транками как? Придется действовать по аналогии. Он ставит кастрюлю на край кровати (Макс тут же пытается спихнуть на пол, но не дотягивается). Берет трубку, правда, потоньше, и прикручивает к ней воронку. — Открывай рот. — Вольф! Вольф! — Или у тебя зубы лишние?.. — Вольф!!!***
Вольфганг стискивает зубы — а потом не выдерживает и кричит от восторга, и страха, и от удовольствия тоже (хотя это, конечно, и дурной тон, но иногда можно). Они летят на бешеной скорости. Левой рукой Вольфганг намертво вцепился в руль, а правой давит, давит на седой затылок Бойса, заставляя взять глубже, вскидывает бедра, привстав на педали газа словно на стремени… И ему никогда в жизни не было так хорошо. Помнится, с Максом еще в Вольфсбурге на старой угнанной тачке таранили отвесную стенку карьера. Но это — совсем другой класс. Масштаб. И Вольфганг чувствует себя почти что святым, привилегированным как китайский император. Бессмертным. Человек в серой форме машет руками, потом отпрыгивает на обочину, в пожухшее поле. Машина с хрустом обламывает шлагбаум, проносится по маленькому поселку и вязнет в заботливо разложенных шипованных лентах.***
Йорг покачивает Макса на руках, гладит по голове, по дрожащим плечам. Осторожно надавливает на диафрагму — и получает порцию розоватой воды себе на ногу. По-другому розоватой, с прожилками — вино вылилось еще в первые разы, значит… — Ты мне там что-то порвал! — стонет Макс, и его снова тошнит. Йорг два раза промыл его — для быстроты на пол, потом догадался принести таз (третий, четвертый). По обезболивающей смазке в горло вошло как по маслу. Макс почти уже не сопротивлялся. Теперь зато закапризничал. — Не трогай меня, — бурчит он и отпихивает Йорга. Значит, опасность миновала? Йорг треплет его по голове и протягивает полный стакан: — Этот и еще пару. Пей, — а сам нервно продолжает уборку. Холсты как талые льдины плавают в розовой луже. Йорг собирает её тряпкой, которая еще утром была пушистым халатом. — Пей! Макс отпивает глоток — и блюёт на кровать мимо таза. Йорг ожесточённо выжимает тряпку в ведро. — Еще пей. — Ёж, отнеси меня в ванную. — Сам дойдёшь, — огрызается Йорг. — Тебе полезно подвигаться. — Пожа… — Макс перегибается пополам и выплёскивает на свежевымытый пол очередную порцию. Йорг и не думал, что залил так много. — Ладно, пошли, — он осторожно помогает Максу встать и даёт опереться на своё плечо. — Вот так… Макс дрожит, как испуганный ребенок. Голова горячая, а руки почему-то ледяные. Медленно, между раздвинутых холстов они проходят к двери ванной. Йорг помогает Максу опуститься на колени перед унитазом. — Я просил «в ванную», — капризно надувается Макс. — Не могу совать лицо туда где ссут. В эту секунду его снова скручивает, и белый пушистый коврик покрывается тяжами крови.***
Йорг собирает холсты в стопку у стены. Только с десяток тех, что были по краям, сохранили свою белизну. Остальные заляпаны черной, синей, бронзовой краской, залиты кровью и рвотой. Там, где Макс катался в конвульсиях, видны даже контуры тела. Йорг элегично отмечает очень точный отпечаток левого уха. Но больше просто абстрактных пятен и грязи. Интересно, получится до утра по-быстрому всё закрасить белилами?.. Если бы это имело какое-то значение. Максу опять хуже. И хотя Йорг дал ему всю оставшуюся целлюлозу, это не помогает. Кажется, яд продолжает действовать: дыхание у Макса всё реже, а ноги совсем уже холодные. Он лежит, подтянув колени к животу, и тихо плачет. Но от скорой упорно отказывается. Годзильи слезы. Наконец, собирается с силами и шепчет: — Ёжик, я должен тебе сказать кое-что… Я никому раньше… чтобы совсем, до конца… Йорг закатывает глаза: — Да понял я уже про тебя с братом. Ну бывает, чо. — Нет, другое… Совсем, — Макс глухо кашляет, в горле клокочет. — Помолчи лучше. Береги силы. — Про всяких… кадавров… Йорг! — просит Макс жалко, моляще, и тот со вздохом садится на край постели. — Чтобы ты знал… Как ведь всё происходит… Надо… найти оболочку. Ну, как ты медведя. Изменить её под свои нужды. — Как Арнольд, — хмыкает Йорг. — Да! И вложить что-то на место сердца. Окропить своей кровью… Йорг обречённо слушает этот шелест. — А потом водой из реки. В смысле, из Шпрее. Озёрная не катит! И из Хафеля. Я пробовал. Я тебя обманул, я снова пытался… но давно, еще в день концерта… Прости. — Ты про Джокера перечитал? Типа купание в отходах? Макс мотает головой и бредит что-то о силе истинного желания, но Йорг обрывает его: — Хватит цирка. Я всё теперь понял. Ты просто добавил кислоту мне в таблетки, взамен тех что Арнольд сожрал. Или еще какую-то дрянь. — Нет! — Все глюки у меня были в дни, когда я пил железо из этой банки. Всё, всё! Надоели уже твои фокусы, — Йорг брезгливо отряхивает ладони. Макс отчаянно, тихо рыдает.***
— Не спи. У тебя пульса нет почти. Но Макс опять закрывает глаза. Солнце село, и комнату наполнили серые сумерки. Хоть в чем-то гармония. Йорг хватается за джинсы: — Так, не спи. Я вызову врача наконец. — Нет. Не надо… — Почему? — Йорг все же натягивает для начала трусы. — Они… поймут, что мы здесь делали. И меня посадят. Параграф 175! — Макс пытается приподняться и кашляет. — Тебе… же... Нам нельзя… — И его рвет всухую. Йорг со стоном падает в кресло. Если убрать всё, запихнуть в шкаф… Надо включить свет. Их увидят из дома напротив. Пусть увидят. Надо, чтобы увидели? И тогда Макса посадят. Голова идет кругом. Надо делать что-то. Надо дышать, думать, жить. Господи. — Господи, Макс, ну зачем ты… Вдруг Макс тихо отвечает: — Просто я подумал, что никогда уже не буду так счастлив. — Что, по-твоему, это была разовая акция? — возмущается Йорг. — А мне понравилось. Так бы изо рта тебя и не выпускал! Макс слабо улыбается. — И прости, что у нас не получилось… — Ничего. Ещё всё получится, — Йорг садится на постель, гладит его по щеке, но Макс продолжает: — Когда я умру, ты сможешь выебать моё тело. — Это будет еще очень нескоро. — Да. Но пожалуйста, обещай что будешь осторожным. — Я даже тебе подрочу. — Очень мило с твоей стороны, — кивает Макс и прикрывает глаза. — Но ты не умрёшь, — Йорг гладит его липкое от пота запястье. Сердцебиение стало как будто бы чаще. — А хочешь... хочешь, я сделаю кофе? Для бодрости. У твоего брата ведь есть кофе?.. Макс! Пульс сбивается на частую дрожь и вдруг обрывается. Йорг тормошит Макса, трясет. Бесполезно. И ампула пуста, да и Йорг её уже выкинул. И соседей, как назло, нет. И до ближайшего телефона-автомата неизвестно сколько бежать. Размахнувшись, Йорг отвешивает Максу пощечину. И еще одну. И еще. Голова мотается из стороны в сторону, ладонь Йорга краснеет от крови — и это же хороший знак, у мертвых из носа кровь не идет? После очередного удара Макс открывает глаза, но Йорг по инерции бьет его снова, и Макс теряет сознание. — Прости! Только больше чуда не получается. Отвесив еще две или три оплеухи, Йорг опускает усталую руку. А потом щекочет Макса, пробегая пальцами от шеи к ногам. Вскоре Макс начинает подергиваться, как гальванизированный труп, открывает глаза — и сипло, возмущенно вопит: — Отошел! Отошел от меня! — и отползает к изголовью, дрожащий и залитый кровью. — Ну где там твой кофе?***
В следующий раз он умирает, когда Йорг ставит турку на огонь. Просто делается очень тихо. Йорг убавляет газ и бежит в комнату. Впервые черты Макса искажает агония. Он лежит на боку, оскалившись в удушье. И на щекотку больше не реагирует. Йорг медленно, вязко думает, что его наверняка обвинят в издевательстве над трупом. И берет с дивана наборчик для игр с электричеством. Два контакта на грудь, справа и слева от сердца, чтобы точно попало в петлю. Йорг отчаянно крутит ручку. Жужжание всё громче, прибор нагревается, и Йорг, вспомнив про зловещего вида щуп, берется за него голой рукой, чтобы, может, пристроить Максу к самому дорогому… В сумерках молния кажется голубой. Она пробегает по пальцам, и вправду петлей, и одновременно загорается на груди Макса реактором Тони Старка. А потом раздается хлопок. Макс вздрагивает и сипло, страшно вдыхает. Живой! Всё-таки, живой. Йорг отдирает от кожи расплавленные контакты и прижимает Макса к себе, гладит обожженной рукой. — Не шути так, пожалуйста… Не умирай… Я же не смогу без тебя… Ну… Макс быстро дышит и цепляется за него, как утопающий. — Тише, тише, хороший, всё... — шепчет Йорг. — Три раза за ночь, хватит уже... — Никогда не говори, что я хороший! Прибереги это для другого лоха! — Тшш. — «У тебя такая хорошая ко-ожа!» — хрипит Макс. —Ты что, Эдди Гин?.. — Макс! — Ненавижу, так и содрал бы её! — Ты что, Эдди Гин?.. — И оба смеются. Пахнет озоном и выкипевшим кофе.***
— Я не могу это пить, — упрямится Макс, и Йорг выразительно похлопывает черной грушей по ладони: — Так или иначе, оно в тебе будет. — Вас точно надо с Вольфом познакомить. Он любит молоко переводить почем зря… — Давай, капучино, — фыркает Йорг. — Я не шутил вообще-то. Макс оттопырив мизинец берет маленькую белую чашечку и пьет, кривясь после каждого глотка. — А знаешь, неплохо. Лучше чем брат варит, — наконец, говорит он. — Неужели, — хмыкает Йорг, отставляя чашку на стол. — Да. Ёжик, ты что, не понял? — Ну? — Всё, кофеин! Сыворотка правды! — смеется Макс. — Чёрт… Надо рот заткнуть, сейчас меня на правду пропрет. — Значит, на правду? — Йорг прищуривается. — Да, Ёжик, да! — Как ты себя чувствуешь? Макс задумывается на секунду. — Ничё так. Сердце только дергается. Как твой анус, пёс. Спина, кстати, вправилась… — он потирает поясницу. — Да, реально лучше. Но живот болит что пиздец. Сколько угля я сожрал перед тем, как с тобою бухать! — Так ты знал? Ты знал, что мы будем пить! — Конечно, — Макс пожимает плечами. — Только у меня заворот кишок уже нахер, а еще ты меня накормил этой бумагой для жирных… Йорг со вздохом берется за черную трубку, и глаза Макса мигом расширяются. — Нет, не надо. Ты этого не сделаешь. — Надо. А то заворот, говоришь… — Нет. Нет, пожалуйста! Йорг! Йорг!!***
Пластмассовая Дева Мария болтается между двух елочек. По краям от трассы теперь тоже елочки, и Яну это не нравится. Не похоже на дорогу домой. Он косится на Дирка, но тот весь сияет, мол, хорошо ведь поймали попутку? А ты говорил, не остановится! Они втроем на переднем сидение, Ян, Дирк и водитель — грузный мужик, пахнущий дешевым табаком и капустой. Ян склоняется к другу и шепчет: — Спроси, когда приедем. — Сам спроси! — фыркает Дирк, и Ян повинуется: — Простите, а скоро уже город? — До Щецина часа два будет, — степенно отвечает водитель и осеняет себя католическим малым крестом.***
Йорг обеими руками налегает на тряпку. Кровь въелась в стыки досок — теперь только оттирать. У кровати пятно, вроде снежного ангела. Кровавый ангел. При электрическом свете вообще выглядит так, будто в комнате кто-то вскрылся. Уже час, два ночи? Неважно. Времени больше нет. В очередной раз шумит смыв. Наконец, красный злой Макс приходит из ванной и со стоном падает на кровать. Йорг поднимает голову: — Как ты себя чувствуешь? — Готовым к глубокому фистингу. Подставляй очко. — А вообще? — Мне понравилось, — бурчит Макс и затыкает рот кулаком. — Клятый кофе! Нет! Нет! Наверно, это всё освещение, но Йоргу кажется, даже цвет лица у Макса улучшился. Посвежел. — Ну давай. Что притих? — усмехается Макс. — Спроси, что тебя так волнует. «Сколько у тебя было до меня? За что ти так зисток со мной, Мя-якс? Как белый шоколад делают?..» Ну! Йорг молчит и трет, трет, трет паркет. — Вот благородный, — фыркает Макс. — А еще я пить хочу. Йорг приносит Максу стакан — уже, наверно, тридцатый за вечер, сотый, неважно. Макс пытается отхлебнуть, но в горле что-то щелкает, и его опять всухую выворачивает. — Так, теперь я точно вызываю скорую. — Нет… — улыбается Макс и вытирает с лица нитку кровавой слюны. — А то в бригаде будет еще какая-нибудь… медсестра. Кстати, я соврал насчет неё. Насчет твоей мокрощелки. У Йорга вдруг сводит челюсти. Он медленно, вкрадчиво, должно быть, просит: — А теперь объясни. — Ну, тогда, на Цоо, — Макс пожимает плечами. — Не было никакой заметки в журнале — про некрофилку с головой негра, про кладбище… Я это на ходу выдумал. Блядь, как же мне было херово — только представлю тебя опять с ней… — Да я, в общем, сразу понял, — вздыхает Йорг. — И… и ты не сердишься? — Нет. Макс растерянно улыбается — но тут же нагоняет на лицо склочное выражение. — Всё равно ты рано или поздно к девке уйдешь. Отрастишь пузо, как твой освиневший папаша, настрогаешь детей… — Вот папу не трогай, — говорит Йорг. — Тебе глюкозу или физраствор? — Что?.. — Я не знаю, что лучше в капельницу. — Ебашь глюкозу. Для сердца, — вздыхает Макс. И Йорг раздвигает телескопическую стойку, тоскливо думая, что это на нее стоило вешать воронку (и не только воронку), а не изображать Иисуса Сан-Пауло. Он уже протирает локтевой сгиб антисептиком из флакона с веселым микробом, когда Максу приходит идея: — Постой. Я хочу взвеситься, — и на немой вопрос поясняет: — Ну, как бы у меня сейчас минималочка. Должна быть. Весы в ванной! Йорг послушно идет за весами. И когда вытягивает их из-под раковины, что-то кажется странным. Дома у них такая же плоская железная коробка с голубыми контурами для ступней (зима, восемь лет, судороги от холода). Йорг запускает пальцы под донце — и нащупывает снизу тяжелые шайбы магнитов. Все они отправляются в мусорное ведро. — Шестьдесят… Пятьдесят девять и девять! — восхищается Макс и гладит живот, теперь особенно впалый. — Ничего себе я сбросил! — На лице мигом отражаются большие планы по оздоровлению организма. — Только не увлекайся, — хмыкает Йорг и снова берется за дезинфектор. У него даже получается со второго раза попасть в вену. Макс прижимает пальцем заполненный кровью катетер, а Йорг быстро вставляет прозрачную трубку и приклеивает к коже куском изоленты. — У медсестры своей набрался? — Нет, — Йорг ослабляет ремень на его плече. — Просто отцу раньше ставили. — Умный-умный Ёжик. Макс откидывается на подушки и смотрит перед собой. Йоргу страшно от этого немигающего, мертвецкого взгляда. — А хочешь правда узнать, почему я это сделал? И на этот раз Йорг кивает. — В заднем кармане должно быть письмо. Шорты, ну, — Макс свободной рукой указывает на диван, где со вчерашнего дня лежит комом одежда. — Прочитай, я там всё написал. В мае, но сейчас тож сойдет. Очень… любопытно, должно быть. Йорг достает маленький жесткий квадрат — его вчера принял за очередную заначку. Замусоленный, грязный. Наверно, Макс с мая и таскал с собой по карманам. И с усилием разрывает надвое. Из бумажки сыплется какой-то белый порошок — на колени Йоргу, на пол… — Что ты… — шепчет Макс. Йорг сминает обрывки в один твердый шарик и выбрасывает в ведро для бумаг. А потом садится на край кровати и целует Макса в висок. — Прости меня, — хрипло говорит Макс — и рыдает, уткнувшись Йоргу в плечо.***
— Он был тогда совсем тощий, но очень тяжелый. Почему? Вся его кровь ведь осталась там, в ванне… Я потом её оттирал… Макс лежит, согнув руку с ваткой, и говорит, говорит… Йорг сзади, осторожно обнимает его, поглаживает по волосам, свалявшимся от крови и грязным. Но все равно кудрявым. — Потом я стал орать по ночам. Каждый раз снилось, будто я задержался… например, где-то с Арнольдом, и не успел его вытащить. Было очень реально, словно даже не сон… — Понимаю, — кивает Йорг, и Макс вдруг ощеривается: — Да неужели! Откуда? Ты же не знаешь, каково это — терять самого близкого человека на свете! Йорг тихо говорит: — Теперь знаю. За окнами светает — часа четыре, пока не различить циферблат, но птицы уже проснулись. Йорг распахнул окно, и свежий утренний воздух заполняет комнату, унося горький запах снотворного. — У тебя остался еще порошок? — В смысле, амитал? Нет. Ты последний сегодня извел, — Макс широко улыбается. — Кстати, приколись как повезло членодевкам из «Джунглей»! Специально с собой ведь носил для хороших людей. Хотел сделать им по коктейлю… — Долбаный ты Борджиа, — Йорг натягивает покрывало повыше. Макс молчит. Громко сглатывает сухим горлом, а потом продолжает: — Я всегда мечтал, что кто-нибудь меня остановит. Чтобы было красиво. Всё поставить на кон, и серьезно, а не как я обычно. И если выживу — значит, надо жить. Но теперь я, кажется, это, — он зябко поводит плечами. — Умру? — Ты не умрешь, — привычно говорит Йорг. — Всё будет хорошо. — «Хорошо»?! Вечно ты со своим «хорошо»! — кричит Макс. — Из-за тебя я боюсь умирать! Я не хочу теперь — умирать! Ненавижу тебя! Ух! Всех вас ненавижу! Он резко двигает локтем и попадает Йоргу по боку, прямо в нижнее ребро, Йорг глухо стонет… — Прости! Очень больно? — Да. — Чёрт… Вольф же мне оставлял номер доктора, только я выкинул. И денег больше нет… — Вчера все пропили? — усмехается Йорг сквозь слезы. — На стиле живём, — подтверждает Макс. Он вообще довольно оживленный для умирающего. Йорг треплет его по волосам и спрашивает: — Так значит, всех ненавидишь? — Хочешь повторить сеанс правдорубства? Хорошо, — Макс прокашливается. — Скажу, пока смелый. С кого же начать… Ну вот Ян. Целеустремленный чувак, уважаю. Хочет заработать много денег и купить себе нового папку. Удачи ему. Йорг смеется — и ведь вправду… — Человек-парадокс: антифашист, веган, но регулярно жарит еврея. — Почему ты называешь Дирка евреем? — улыбается Йорг. — Потому что он еврей! Выглядит и говорит как еврей! А я — цыган! Потому что выгляжу как цыган. — Да… нет, вообще-то. Ну, не особо… — «Не особо»?.. А зачем ты тогда целый долбаный год меня дразнишь? — кричит Макс со слезами. — Не ври! Еще и Вольф добавляет… Дескать, я приемный, подброшенный! — Извини, — твердо говорит Йорг. — Я не всерьез. И я не думал, что это тебя так обижает. — Обижает! — На самом деле, мне очень нравится, ну, что ты вот такой, — признается Йорг. — А я на тебя все ручонки издрочил, и чего? Всё равно про себя называю «сметанкой», — вздыхает Макс. — Господи, заткни меня уже… Но Йорг сегодня жестокий, и просит: — Так что там с нашим евреем? — Дирк. Дирк-Дирк. Иудейская принцесса... У него глаза как мятная карамель, — усмехается Макс. — Так бы и высосал. На самом деле, это я подбил его не ехать в Гамбург на KISS, — и молчит в ожидании реакции. — Да я понял, — хмыкает Йорг. — И… и ты не сердишься? — Ну, тогда, конечно, было обидно. Сейчас уже нет. — Я бы тоже не воспринимал всерьез человека, который верит, будто его пялил Сатана. Ве-е. Кто там еще остался? А, Арнольд… — …Что? — Йорг хлопает ресницами. — Арнольд, — повторяет Макс. — Он у нас милая булочка. Для хот-дога. Мягкий, и в него вставляют сосиски. Пхех. Нольди был моим первым другом в Вольфсбурге. Другие говорили: «Ты что, из Баварии? Только баварца могут звать Макс!» А он ничего. Просто он был самый жирный в классе. А я психический, — Макс разгибает руку и смотрит на багровый кровоподтек. — Он такой хороший, иногда хочется добить, чтоб не мучился. Ненавижу его. — И меня, значит, ненавидишь? — Я тебя люблю. Макс порывается было зажать себе рот, но продолжает: — Я люблю тебя, Йорг! Очень! — он с усилием поворачивается. — Ты самый лучший, и добрый, и вообще... Как только тебя впервые увидел, я сразу подумал: такой совершенный, большой и… прекрасный, хочу быть с ним. У тебя такая кожа… как молоко, и всё… — Ты что, Эдди Гин? — смеется Йорг и целует его. — Сколько раз я представлял, что ты вот так делаешь… Сделай ещё, — просит Макс, и Йорг с радостью исполняет. — Как хорошо… — горько улыбается Макс. — Теперь и умирать не страшно. Йорг превентивно слегка щекочет его спину. Чтобы не кис. — Ёжик, ай! — Я тебе умру! — грозит Йорг. Он берет Макса за руку и пытается посчитать пульс. — Да ты космонавт. — Сколько? — Шестьдесят, вроде. Это значит, ты будешь жить вечно. Макс шутливо кривится: — Значит, тыщу лет видеть твою бледную рожу? — Щас получишь. Вечный… — Йорг шлепает его, и Макс медленно и слабо отвечает тычком в плечо. — За цыгана ответишь… Они начинают было бороться, но силы оставляют Макса, и он, зевнув, устраивает голову у Йорга на груди. — Я люблю тебя, — шепчет Йорг и целует его в макушку, но Макс уже задремал. Что не удивительно, потому что его кофе был без кофеина, как и все у Вольфганга. Йорг крепко обнимает Макса. Какой-то холодный флакон впивается в бок, но нет сил его отпихнуть. И они засыпают среди раздавленных тюбиков смазки, членов, трубок, ваток и подсыхающей крови.***
Николаус тихонько открывает дверь ванной. Все содержимое шкафчиков валяется на полу вперемешку, свежие полотенца залиты зубным бальзамом. Медведь неподвижно лежит под раковиной, и Николаус берет его на руки. Черный глазок оживает. Лукаво блестит и косится, мол, ну и история! Николаус целует Темпельхофа в мохнатую морду и шепчет: — С возвращением.