***
Гермиона была в кино всего пару раз. И то только с родителями, когда они еще были вместе. Некоторые из одноклассников ходили в кинотеатр целыми компаниями, но ее никогда не приглашали. Не то чтобы она возражала… Просто её абсолютно не интересовала визуальная среда. Гермиона чувствовала, что было что-то разочаровывающее, даже угнетающее, в том, что история разворачивалась прямо на твоих глазах. Словно та лишалась загадочности, стоило ей попасть на экран. Отец назвал ее «псевдоинтеллектуалкой», когда она не отреагировала надлежащим образом на «Форреста Гампа». «Я попробую прочесть книгу. Может, тогда пойму в чем соль», — отвечала она. Гермиона знала, что, вероятно, многое упускала, отказываясь смотреть популярные киношные экранизации, но все равно упорно продолжала сворачиваться в калачик в обнимку с печатными изданиями. И было ещё кое-что. Она не любила сидеть в кино. Она всегда чувствовала себя так, будто попала в утробу к матери без возможности выбраться наружу. И где единственным источником света был гигантский гнетущий экран. Но она не стала делиться этими сравнениями с мамой. Та была явно сама не своя от происходящего. Поход в кино казался ей чем-то донельзя «семейным». Джин взмахнула рукой, увидев Тома перед кинотеатром. Он помахал в ответ и расплылся в улыбке, при этом каким-то образом верхняя часть его лица оставалась совершенно невозмутимой. — Мы опоздали, — извинилась Джин, поправляя прическу, — это из-за меня. Не могла определиться, что надеть. — Ты как всегда безупречна, — заметил он, торопливо вжавшись в ее губы своими. Гермиона отвернулась. Ей не доставляло удовольствия наблюдать за все более близкими отношениями Тома и матери. Скорее воротило от одной только мысли об этом. — Здравствуй, Гермиона. Рад встрече, — поприветствовал Том, обхватив ее мать за талию. — Здравствуйте, — как можно более равнодушно ответила она. Взяв расписание из билетного киоска, Гермиона начала сосредоточенно его изучать. Факт того, что Риддл продолжал играть идеального парня, не должен был остаться без внимания. Именно такое поведение вызывало наибольшую тревогу. — Может, пойдем? — предложил Том, проигнорировав отсутствие энтузиазма у Гермионы.***
Места, купленные Томом, были прямиком по центру одного из рядов. Гермиона представила, что будет окружена телами со всех сторон. Как селедка в банке. Она уповала на то, что кино будет коротким. — Фильм идет два с лишним, поэтому лучше сбегать в туалет до начала, — не преминула напомнить ей Джин. Гермиона обреченно застонала. Застрять на целых два часа с мамой и Томом. Просто шикарно. Она уселась рядом с Джин, по другую сторону от которой расположился Том. У Гермионы словно груз свалился с плеч — слава богу, они не окажутся в непосредственной близости. С матерью, сидевшей между ними, она чувствовала себя в большей безопасности. — Что-нибудь хотите? — любезно осведомился Том. — За мой счет, разумеется. — Нет, спасибо, — пробормотала Гермиона, смахивая невидимые пылинки со своей юбки. — Глупости, дорогая, ты обожаешь попкорн, — прошептала Джин, — и я, кстати, тоже. — Попкорн и газировка, — с улыбкой пробормотал Том и ретировался. — О, вообще-то, загляну-ка я в туалет. Пойдешь со мной, дорогая? — спросила Джин, взяв в руки сумочку. — Нет, все в порядке. Гермиона наслаждалась одиночеством в течение нескольких минут. Она рассматривала людей, заходивших в зал, пробиравшихся на свои места, ерзающих на креслах в охапку с едой, смеявшихся или болтавших друг с другом. У неё было странное ощущение, что она совершенно не вписывалась в это окружение. Да, она тоже любила закуски, смеяться и хорошую компанию. Однако Гермиона привыкла, что эта компания — ее мама. И только мама. Но внезапно в их жизни появился «третий лишний» — злоумышленник, возможно, крайне опасный. Казалось, он мог легко очаровать всех и каждого, включая Джин Грейнджер с ее железобетонной избирательностью. Это то, что пугало больше всего: ее строгая, нетерпимая к причудам мать без особого труда поддалась его чарам. Конечно, Гермиона лукавила, когда посчитала себя достаточно взрослой, чтобы быть самостоятельной. Она все еще являлась глупым ребенком. Все еще нуждалась в Джин. Ей все еще нужно было знать, что Том никогда не отберет у нее маму. — Вот, держи. Легок на помине. Том опустился на сиденье рядом с ней. На мамино место, если быть точным. Прежде чем она успела возразить, он протянул ей попкорн и газировку. Чувствуя неловкость, Гермиона положила их к себе на колени. — Ну что, полагаю у тебя есть кое-что для меня. Бархатный голос резанул слух, заставив ее вздрогнуть. — Что-о? Нет, конечно, нет, — сказала она, сразу поняв, насколько глупо прозвучал ее ответ. Он небрежно развалился на своём месте, перебросив одну руку через спинку ее кресла. Гермиона не могла не заметить изысканный кашемировый свитер, оттеняющий цвет его голубых глаз. Он был пугающе красив. — Моя книга о соларианцах, помнишь? — невинно осведомился он. Гермиона облегченно вздохнула. — О, вы об этом. Да. Она у меня с собой. Подождите. Том скучающе промурлыкал: — Что еще, по-твоему, я имел в виду? — Ничего. Просто у вас есть привычка говорить… Ну, загадками*, — ответила она, копаясь в своем рюкзаке. Том фыркнул, и она дернулась от глубокого и гортанного звука его усмешки. Словно хриплое урчание натренированного зверя. — Хорошо сказано. — Я понимаю, что коллекционеры — народ скрытный. Но, может, вам стоит быть более открытым. Тогда я стала бы лучше вас понимать, — сказала она, решив отбросить свои страхи под его пристальным взглядом. — Ты находишь меня загадочным? Меня же видно насквозь, — парировал он, смеясь ей в глаза. Гермиона не смогла найти слов, чтобы ответить на его насмешку. Том взял из ее рук потрепанный фолиант. — Эта тебе понравилась больше, чем предыдущая? В зале начало темнеть буквально на глазах. Освещение медленно угасало. Фильм должен был вот-вот начаться. — Не понравилась. Но, думаю, она дала мне определенную пищу для размышлений. — Пищу для размышлений? — повторил он. В его глазах все еще плясали смешинки, но их можно было разглядеть, только если начать очень тщательно всматриваться. Риддл мог контролировать свой вид с точностью проектора, отбрасывая на лицо свет и тени тогда, когда это было выгоднее всего. — Ну, сложно не относиться скептически к расе, которая умирает в акте самосожжения, — вяло промямлила она, считая секунды до возвращения мамы. — Мне по душе, что ты не осталась… равнодушной, — заметил Том, и свет погас в его зрачках, когда их фигуры погрузились во тьму кинотеатра. — Джин поведала мне, что ты нуждаешься в новой книге, чтобы насытить свой аппетит. Гермиона почувствовала, как щеки заливает густой румянец. Слава богу, он не видел ее лица. — Спасибо, у меня достаточно чтива из школьной программы. Но Том не обращал внимания на ее отмазки, вытащив тонкую брошюру из внутреннего кармана своего пальто. — Школа притупляет чувства. Эта книга обострит их. Внезапно экран загорелся, и ослепительный белый свет резанул по глазам. Он также дал ей возможность прочесть название брошюрки, которую ей дал Том. «Искусство Асфиксии». Асфиксия… асфиксия — это удушье… искусство… Она сглотнула подступивший к горлу комок. — Ой, простите, в туалете была очередь, я что-то пропустила? — спросила Джин, весело плюхнувшись рядом с Томом. — Ты ничего не пропустила, — с улыбкой, ласково успокоил он, — ничего, кроме рекламы. Гермиона уставилась на свою мать. Неужели она не заметила? Том сидел на ее месте. Гермиона должна была сидеть рядом с мамой. Как теперь пережить два часа рядом с ним? Она запихнула мерзкую книжонку в рюкзак и вцепилась в попкорн с газировкой, пытаясь хоть как-то оградить свое тело от Тома. Гермиона старалась сосредоточиться на фильме и не спускать глаз с экрана, но его раздражающее присутствие отвлекало, тем более он продолжал протягивать руку через спинку ее кресла. Покосившись в его сторону, Гермиона заметила, что он протянул и правую руку через сиденье ее матери. Это было просто смешно: любящий отец, разделивший свою скупую ласку между женой и дочерью. Еще немного, и ее стошнит. Наконец, она увлеклась фильмом или, во всяком случае, хронологическими неточностями, которые она смогла выделить на экране. Те Виргинские табачные колонии, на которые вечно ссылался Колин Ферт, были очевидной выдумкой режиссера, по крайней мере, для юного 1590 года. Она как раз смотрела сцену, где «Шекспир» и Гвинет Пэлтроу, переодетая в мальчишку, пылко целовались за кулисами, когда ее мать пробормотала что-то о сумочке, и Том согнулся, чтобы найти и подать ее. Гермиона мысленно сравнила его руку со змеёй, ползущей среди травы. Змеей, чей хвост только что скользнул между ее щиколоток. Он провел пальцами по ее лодыжке, всего на какие-то мгновения, но это прикосновение осталось с ней куда дольше положенного. Возможно, он задел ее случайно, пытаясь отыскать сумочку. При этом она не могла не думать о том, что он принес ей книгу об асфиксии, и та все ещё лежала в глубине ее рюкзака. Гермиона как наяву представляла, что его длинные пальцы обвиваются вокруг ее лодыжки, а затем, крутанув запястьем, его рука утягивает ее вниз, протаскивая по полу кинотеатра прямиком в пропасть, пока мрак не накроет ее с головой. Она резко откинула коленки в противоположную сторону, заработав удивленные взгляды от сидящей слева старухи. — Ты такой милый, спасибо, — прошептала Джин, поцеловав Тома в щеку. Следующие полчаса прошли как в тумане. Гермиона могла думать лишь о своих лодыжках. Словно все ее тело сжалось, опустившись до уровня ног. Она не могла ни на чем сосредоточиться. Ей даже было трудно просто усидеть на своем месте. Она вся съежилась, вжавшись в подлокотник слева от себя, подальше от него, но все равно была слишком близко. И пустое пространство между ними не способствовало успокоению. Конечно, на экране промелькнуло несколько постельных сцен, но, к счастью, все они были короткими. Она уставилась себе под ноги, стараясь не смотреть на «Шекспира», теребящего грудь Гвинет Пэлтроу. Не нужно было поворачиваться в его сторону, чтобы понять, что Том насмехался над ее застенчивой реакцией. Минуты проходили в агонии. Между тем ее мать поясняла Тому что-то о сцене, разыгрывающейся на экране. Там Джуди Денч в роли королевы Елизаветы вела себя донельзя величественно ("и слишком современно", — подумала Гермиона). Том усмехнулся ей в ухо. Джин не очень убедительно хлопнула того по плечу. Гермиона поняла, что фильм скоро закончится, так как Джуди Денч стала произносить душещипательную речь о любви и долге. Она сверлила взглядом стены в ожидании момента, когда загорится свет, как вдруг снова почувствовала его прикосновение. Гермиона застыла на месте, ощущая легкую ласку на своей коже, когда костяшки его пальцев потерлись о ее колено. Словно в замедленной съемке, она повернула к нему голову. Том все еще нашептывал всякую чепуху на ухо ее матери. Но тыльная сторона его ладони не спеша гладила ее по бедру, направляясь вверх. Гермиона вцепилась в подлокотники, резко втянув носом воздух. Тонкие чулки были скудной преградой между его пальцами и ее кожей. Когда костяшки достигли подола юбки, ей пришлось закусить губу. Она видела, как на экране женщина тонула в морской пучине, изо всех сил стараясь вырваться на свободу для глотка спасительного воздуха. Это была Гвинет Пэлтроу, и в следующем кадре она уже шла по девственному берегу. Два его пальца нырнули под юбку, задев чувствительную кожу на внутренней стороне бедра. Дразня ее нервные окончания, они заскользили прямиком к сокровенному месту между ее ног, и ей пришлось скрестить лодыжки и зажмуриться, чтобы сдержать крик, готовый сорваться с губ в любую секунду. Он был так близко, так близко к средоточию ее естества, которое она сама всегда так боялась исследовать. Гермиона не могла заставить себя даже взглянуть на свое отражение, когда принимала ванну. И вот абсолютно чужой взрослый мужчина дотронулся до неё там, вынуждая извиваться на своём месте и все сильнее вжиматься в спинку кресла. Она возненавидела себя за это ощущение — такое пьянящее, ни с чем не сравнимое и в то же время божественное до жути. Гермиона не хотела чувствовать себя так, но… ничего не могла с собой поделать. Она зажала настойчивую руку в тиски своих бёдер, пока его большой палец терся о… Внезапно свет загорелся, и его ладонь, как по мановению волшебной палочки, исчезла. Гермиона открыла глаза. Люди вокруг нее поднимались со своих мест. На экране ползли финальные титры. И все же между ее ног тлело предательское ноющее тепло — улика, оставленная на ней преступником. Гермиона сидела как вкопанная, ошеломленная тем, что только что сделала. Она позволила другу ее матери трогать себя так. И доказательства были повсюду. Пунцовые щеки. Испарина над верхней губой. И ее бедра… — О, посмотрите на нее! — весело воскликнула Джин. — Тебе так понравилось, что ты даже не хочешь вставать. Гермиона, дорогая, фильм закончился! Она перевела взгляд на свою доверчивую, любящую мать и почувствовала желчь, подступившую к горлу. Она предала свою маму. Она сделала что-то ужасное. И никому не могла об этом рассказать. Том стоял рядом с Джин, наблюдая за Гермионой с безобидной улыбкой на губах. Он снова примерил на себя роль идеального парня. Он, как и змея — кожу, с лёгкостью менял свое обличие. — Мы должны сходить еще раз. Думаю, тебе понравится еще больше, — не скрывая веселья, сказал он. Джин рассмеялась от души, ничего не подозревая. Гермиона не знала, как ей удалось встать после случившегося. Ноги были ватными. Она грезила наяву? Перед глазами всё плыло. Четкие линии окружающего мира сгибались под каждым проделанным шагом. Словно она шла по залу кривых зеркал. Когда они вышли на улицу, небо казалось чужеродным. Её бросало то в жар, то в холод. — Мы можем пойти домой? Я неважно себя чувствую, — прошептала она на ухо Джин, но поймала взгляд Тома, с интересом наблюдавшего за ней. На его любопытный взгляд она сверкнула своим собственным, но он лишь улыбнулся, явно довольный ее реакцией. Гермиона поняла, что ее страдания для него были забавой. И только после того, как они быстро попрощались, и Джин поспешила с ней домой («Ты, должно быть, простудилась, дорогая, тебя лихорадит»), она вспомнила, что его брошюрка все еще лежит в ее рюкзаке. «Искусство Асфиксии». Гермиона остановилась у обочины, и ее вырвало.***
Том откинулся на спинку стула и уставился в потолок, где пылинки танцевали в бордовом зареве заката, создавая на поверхности причудливые тени неведомых созданий. Он бы вечно наслаждался тем, как она широко раздвигает свои ножки, выкрикивая его имя. Он представлял, как ее застенчивый, подленький рот судорожно хватает воздух, а острый язык умоляет о пощаде. Как ее гибкий ум и невинное тело сражаются за остатки самообладания и каждый раз проигрывают, теряя контроль. Он не мог насытиться этим зрелищем. Но сначала он должен был убедиться, что Джин Грейнджер у него в кармане. Единственный способ добиться ее дочери — жениться на матери.