***
Школьный библиотекарь всегда считала, что Гермиона Грейнджер из тех особ, что имеют большой потенциал и безупречные манеры. Но сегодня ее просьба, нацарапанная на библиотечном бланке, вызвала лишь недоумение. — Хочешь прослушать все пластинки с классической музыкой, что есть в школьных архивах? — уточнила она, поправляя очки на своем длинном носу. — Да, мадам Пинс, — вежливо ответила Гермиона. — Я бы хотела начать в алфавитном порядке. Мне нужно прослушать лишь прелюдии. — Тебе это нужно? — подозрительно переспросила женщина. — Кто-то из преподавателей поручил тебе это задание? — Нет, но мне хочется улучшить свои музыкальные знания, — как бы между прочим ляпнула она. Будто в этом и правда был смысл. Ирме Пинс все еще казалось это донельзя странным. Все знали, что Грейнджер увлекалась наукой и серьезным чтивом. Но не… музыкой. Хотя разве она могла отказать ей в просьбе? — Ладно, дорогая. Но ты должна быть очень осторожна с наушниками. Вот, дай покажу тебе.***
У Гермионы было ощущение, словно она погрузилась под ледяные толщи воды. Она окунулась с головой в звуки скрипок и кларнетов — инструментов, которым было плевать на нее, ее жизнь и ее горе. Она ощущала себя песчинкой — крохотной и неважной, по сравнению с этой музыкой. Гигантские наушники давили на виски, словно древнее орудие пыток. Казалось, они вливали леденящие сознание гаммы в ее череп: все эти Си-бемоли, До-диезы и Фа-миноры. Они проникали сквозь мембрану ее мозга, превращаясь в причудливые образы, медленно танцующие в темноте. Она так и не смогла отыскать утреннюю прелюдию.***
Когда Гермиона спускалась по ступенькам в направлении автобусной остановки, ей показалось, что она увидела его лицо. Но этого попросту не могло быть. Он бы не посмел… Тем не менее Том собственной персоной стоял рядом со своей отполированной машиной и махал ей рукой. Некоторые из ее одноклассников, проходя мимо, стали перешептываться. Щеки Гермионы приобрели довольно нелестный оттенок красного. Она резко втянула носом воздух и направилась к машине, не скрывая собственного гнева. — Что ты здесь делаешь? — И тебе привет, моя дорогая. Я подумал, что будет правильно, если я отвезу тебя домой. Всегда думал, что нет ничего хуже, чем общественный транспорт. Любой, услышавший его слова, мог принять их как что-то само собой разумеющееся — так бы сделал каждый любящий родитель — но она знала, что это не сулит ничего хорошего. — Все в порядке, — быстро затараторила она. — Автобус меня вполне устраивает. — Нет. Моя дочь ни за что не будет терпеть такие неудобства, — очаровательно возразил он. — А теперь давай, залезай. Это не было просьбой или вопросом и точно не звучало как команда. Это прозвучало как вызов. Посмотрим, что будет, если ты откажешься. Гермиона мазнула глазами по кожаному салону. Она видела его машину несколько раз, когда он заезжал за Джин, чтобы отвезти ее на очередное свидание, но никогда не рассматривала вблизи. Казалось, это было что-то принадлежащее скорее пожилому мужчине, что-то итальянское и очень изысканное. С другой стороны, возраст не имел значения. У Тома были качества, приходящие к другим лишь с годами. Но как он позволил себе такую тачку, если все, чем он занимался, была продажа книг? Она обратила внимание на то, что заднее сиденье было как бы невзначай занято несколькими большими пакетами. — А мама в курсе, что ты меня заберешь? — спросила она, сжав лямку рюкзака с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Вообще-то это была ее идея. — Уверена, не без твоего участия, — возразила Гермиона, прежде чем успела сдержаться. Том усмехнулся, и несколько темных прядей упали ему на глаза. Она расслышала за спиной приглушенное хихиканье. Группа ее одноклассниц проносилась мимо машины, украдкой косясь на красивого незнакомца. Гермионе бы хотелось думать, как они. Глупышки не видели ужаса за этой соблазнительной улыбкой. Они видели лишь привлекательного мужчину с дорогой машиной, который хотел отвезти ее домой. Превосходный обман зрения. — Кажется, у нас зрители, — прокомментировал он, не скрывая собственного довольства. Гермиона фыркнула и открыла дверь. Плюхнувшись на пассажирское сиденье, она забаррикадировалась за своим школьным портфелем и уставилась в окно, не сводя глаз с улицы. Она слышала, как Том открыл дверь со своей стороны и устроился рядом на водительском сиденье. Слышала, как он завел двигатель и одним махом переключил передачи. Гермиона откинула коленки в сторону. Она обернулась, и ее взгляд опустился на его пальцы, крепко сжимавшие руль. Они выглядели такими утончёнными и бледными — то были руки аристократа, а не убийцы, способного задушить или выжать из тебя все соки. Но Гермиона помнила, как больно эти пальцы дернули ее за волосы, с какой силой скрутили их вокруг кулака — не было сомнений в их мастерстве. Она отвернулась, вновь уставившись на смазанные от скорости очертания деревьев за окном. Том вел автомобиль с невозмутимым спокойствием. Он не смотрел в ее сторону. Он внимательно следил за дорогой. Но было что-то в том, как он управлял машиной — как уворачивался от сбитых тушек лесных зверьков, как замедлялся перед каждым резким поворотом, вынуждая ее с силой сгибать пальцы внутри ботинок. Все эти действия казались преднамеренными, как подстерегающая тебя маленькая мелодия, проникавшая под кожу и не дававшая уснуть. — Как в школе? — спросил он наконец, и она чуть не рассмеялась заурядности этого вопроса. — Нормально, — отрезала она. — Ты вышла позже, чем обычно. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю и всё. У тебя были внеклассные занятия? — спросил он, позволяя машине плавно войти в очередной крутой поворот. «Я слушала музыку», — подумала она, испытывая отвращение вперемешку с ненавистью, когда поняла, что он уже по многим аспектам стал частью ее жизни. — Научный проект, — пробормотала Гермиона, решив подыграть ему. — Все еще возишься с этим грантом? Она чуть не спросила, откуда он знает. Но был ли в этом смысл? Том, казалось, знал о ней все, даже то, чего не знала мама. — Я не думаю, что смогу получить его теперь, — прозвучало более презрительно, чем она предполагала. Просто в глубине души она винила Риддла за отсутствие своего энтузиазма. — Точно не с таким настроем, — весело подбодрил ее Том. — Ты должна верить в себя, Гермиона. Ты крайне смышленая девушка, так сказать, подающая надежды. Нет никого достойнее этого гранта. Гермиона поморщилась. — Почему ты так говоришь? Он ослепительно улыбнулся. — Как, моя дорогая? — Что за спектакль? Он рассмеялся, но отрывисто и довольно равнодушно. — Мы все играем свои роли. Риддл снова переключил передачи, и она почувствовала его силу — физический потенциал руки — очень близко к своим коленям. — Нет. Только ты, — пробормотала она, совсем понурив голову и устремив исподлобья взгляд на дорогу. — Значит, моя игра тебя удовлетворила? Она закусила щеку изнутри. — Ты хороший актер, если ты это имеешь в виду. Гермиона увидела свой дом — теперь ИХ дом — дальше по улице. И не смогла сдержать вздох облегчения. Том плавно сбавлял скорость, прежде чем остановиться напротив входной двери. — Хорошая актерская игра требует больших усилий, — тихо заметил он. Гермиона уставилась на свой рюкзак, скрывавший практически все ее тело. Она хотела выскочить из машины и вбежать в дом, но он бы махом догнал ее — всего за пару шагов. — Забавно, но, похоже, тебе это удаётся без особого труда, — не скрывая горечи, усмехнулась она. — Вот, значит, что ты думаешь? — веселье вмиг улетучилось из его голоса. Изменившийся, серьезный тон Риддла вынудил Гермиону обернуться и поймать его пронзительный взгляд. — Если тебе тяжело выдавать себя за кого-то другого, то прекрати, — сказала она с дрожью в голосе. У неё было ощущение, что эти слова произносила другая — более смелая Гермиона, — перестань притворяться и покажи уже маме, какой ты на самом деле. Том молчал, несколько секунд внимательно изучая ее лицо. А потом гулко рассмеялся, прорезав их молчание, как горячий нож масло. Это заставило ее подпрыгнуть на месте. — О, моя дорогая. Но я показываю. Каждый день. И в этом вся прелесть.***
В ту ночь она впервые услышала мамин стон. Гермиона не сомневалась, что Джин и Том регулярно занимались сексом в бывшей спальне ее родителей. Но мама всегда старалась не проронить ни звука. Она всю жизнь была предельно осторожна с такими вещами, даже когда с ними ещё жил папа. Она никогда не становилась свидетелем исступленного восторга своих родителей. Взрослое удовольствие должно быть скрыто от детей. Гермиона услышала второй, более тихий стон. Больше похожий на мольбу. Будто ты стоишь на краю пропасти и умоляешь, чтобы тебя не толкнули. Гермиона в гневе, страхе и странном волнении вцепилась в одеяло. Это было что-то, чего ей нельзя было слышать. Но она слышала. Она плотнее сжала бедра и зажмурилась. В ушах ощущалась устойчивая вибрация. Будто комната ходила ходуном. Гермиона ухватилась за края кровати в надежде, что это скоро закончится. Ее мать застонала в третий и последний раз.***
Утром он более энергично насвистывал свою прелюдию. Гермиона спустилась на завтрак и обнаружила, что ее мамы там нет. — Бедняжка еще не встала. У нее была бурная ночка, — сказал Том, наливая тесто на сковородку. — Я попросил ее не спешить и понежиться в постели. Гермиона застыла в нерешительности, так и не переступив порога кухни. — Я не голодна. — Ну, а Джин проголодалась. Физические нагрузки, знаешь ли, сказываются на женщинах. Ее лицо исказила гримаса отвращения. — Мне необязательно об этом знать. — О чем? — невинно переспросил он. Гермиона сердито всплеснула руками. — О ваших дурацких занятиях любовью. Том отвлекся на соскребание пышного панкейка со сковороды. — Занятия любовью. Что за нелепое слово. Может, поможешь мне приготовить ей завтрак? Внезапная смена направленности разговора смутила ее, собственно, как и само приглашение. — Можешь отнести поднос в ее комнату, если хочешь, — великодушно предложил он. Она воскресила в памяти ощущение его руки в своих волосах, с какой жестокостью его пальцы стянули их на затылке. Временами было так легко забыть о том, каков Том Риддл на самом деле. Без единого слова она подошла к холодильнику и достала яйца. — Правильное решение, — похвалил он, наблюдая, как Гермиона разбивает их в миску. Они готовили оставшуюся часть завтрака в тишине, которая сопровождалась лишь звуками жарки и взбалтывания теста. Это было… как затишье перед бурей. Гермиона чувствовала, что расслабляется вопреки собственному желанию. За окном было воскресное утро, и она готовила своей маме завтрак. Что могло произойти? Она следила за тем, как Том ополаскивает горсть клубники. Как он шинкует их красную плоть с необычайной ловкостью, прежде чем разложить ломтики поверх блинчиков. Гермиона не могла сдержать слюнки, мгновенно наполнившие рот. — Ты уверена, что не хочешь? — уточнил он. Гермиона не раздумывая замотала головой. — Нет. Я порежу остальное. И она потянулась за клубникой. Она больше не хотела смотреть на него. Гермиона стала неуклюже нарезать карминовые ягоды — кусочки были корявыми и неровными, но она испытывала странное удовольствие от того, что ей самой не придется их есть. А потом он оказался позади нее, а его ладонь надавила на нож в ее руке. — Вот так. Он направлял ее пальцы вместе с лезвием — вверх… и вниз. Липкий розовый сок полился между их сомкнутых рук. Гермиона уставилась на их пальцы. Ей хотелось выдернуть свои, но она не могла не наслаждаться ощущением острого лезвия под собственной ладонью. Чувство, что всё под контролем, когда в твоих руках оружие. В любой момент она могла развернуться и вонзить острие ему в грудь. «Нет», — подумала она, ужаснувшись собственным инстинктам. НЕТ. — Думаешь, мы занимались любовью? — вкрадчиво спросил он прямо ей в волосы. — Ты о чем? — О том, что мы с твоей матерью сделали этой ночью. — Я… я не знаю. Как еще это можно назвать? Том рассмеялся и погладил большим пальцем ее ладонь. — Ты полагаешь, я наслаждаюсь увядшим телом и ничтожным умом твоей матери? Как ты думаешь, почему я ее терплю? Гермиона почувствовала, как перехватило дыхание от ужасного подтекста в его словах. — Моя мать не глупа, — агрессивно возразила она, проклиная то, как его большой палец все ещё терся о ее кожу, размазывая по ней липкий сок. Её бросило в дрожь. — Она не понимает меня так, как ты, моя умная дочь, — пробормотал он, надавливая на ее ладонь, пока Гермиона не почувствовала, как лезвие врезается в кожу. — Ты видишь меня насквозь. Она не могла отвести взгляда от тёмных капель, когда теплая кровь медленно потекла по ее пальцам. — Хотелось бы развидеть, — прошипела она. Они неподвижно стояли, наблюдая несколько секунд, как кровь капала на спелую мякоть клубники. Наконец Том отпустил ее ладонь. — Ты порезалась, дорогая. Без предупреждения он поднес ее руку ко рту. А потом прижался губами к надрезанной коже и провел языком по ранке. У Гермионы перехватило дыхание. Он коснулся её ладони так резко и откровенно, что у нее попросту не хватило сил ее отдернуть. Прикосновение влажного языка к маленькому порезу было невыносимым. Опьяняющим и пугающим одновременно. Гермиона приоткрыла губы. Она тоже почувствовала во рту привкус крови. Том ласкал и посасывал ее кожу, медленно скользя по ней языком — уже за пределами кровоточащего пореза. И ее тело, казалось, само потянулось к нему. Она уже стояла на цыпочках. Непроизвольно прикрыв веки, она глубоко вздохнула. Гермиона возненавидела это чувство, каким бы то ни было. Хотела избавиться от него… избавиться навсегда. Когда Том отпустил ее руку, то та упала, словно принадлежала мертвецу. Гермиона больше не хотела ни видеть, ни чувствовать свою ладонь. Она хотела притвориться, что ее отрезали. — Ну что ж. Твоя мать, наверное, хочет есть.