Гермиона считала фонарные столбы, шквалом проносившиеся мимо — на скорости они казались темными пятнами, прорезавшими и без того пасмурное небо. Словно кто-то провел пальцами по свеженарисованной картине и смазал этот мир. Очертания деревьев тоже было трудно различить. Опавшая листва припорошила землю, и теперь голые ветви отливали серебром в слабом свете сумерек. Казалось, что сама природа колебалась между жизнью и смертью.
Ей не удалось распознать ни одного здания, мимо которого они проезжали. Так уж вышло, что Гермиона никогда не покидала пределов своего района. И как она жила в этой стране, не зная даже, как выглядит округа собственного города?
Сначала она подумала, что он колесит по улицам просто потому, что ему нравится сам процесс. Но судя по тому, как он прижимался к обочине или ко встречной полосе на поворотах, их поездка имела вполне конкретную цель.
К ее превеликому счастью, на протяжении всего пути они не обменялись ни словом.
Даже намек на диалог выдал бы ее с головой.
Она боялась.
Впервые за несколько недель она по-настоящему испугалась. Тем не менее все равно села в эту чёртову машину; Гермионе казалось, что у неё просто не было выхода.
Значит, он собирался ее убить?
Наверняка его порядком измотали ее нападки и неприязнь.
Он больше не мог сносить ее вызывающее поведение?
Может, он вез ее прочь из города, чтобы затащить в темную хижину в лесу, где легче избавиться от трупа.
Интересно, каким образом он это сделает?
Она оглянулась через плечо.
Что это будет? Подвеска или, может быть, шарф? Нож, веревка?
Её взгляд ни за что не зацепился — на заднем сиденье не было ничего примечательного.
Поразительно, какой спокойной она была. Несмотря на сжирающий изнутри ужас, внешне Гермиона выглядела
совершенно равнодушной к происходящему.
И вообще, что плохого в страхе смерти?
Она размышляла, имели ли право мировые религии проповедовать идеи о реинкарнации.
И если после смерти и правда есть жизнь, предпочла бы она ее нынешней? Станет ли смерть для неё избавлением?
Раньше у нее никогда даже мысли не было о самоубийстве. Но Гермиона не думала, что нужно было быть глубоко несчастным, чтобы возникло желание узнать, что ждет на той стороне. Возможно, колоссальное количество мужчин и женщин, прыгавших с мостов или бросавшихся под колеса, просто хотели приоткрыть завесу этой тайны.
С наступлением вечера воздух стал прохладнее, но она слишком поздно поняла, что оставила свое тёплое пальто в школьном вестибюле. На ней были только легкий пиджак, школьная блузка и юбка, а также застиранные колготки. Ей казалось, что для того, чтобы быть убитой, она одета просто идеально.
Единственное, что наполняло сердце щемящей болью, — мысли о маме. Она будет потрясена и буквально раздавлена горем, когда узнает, что сама пригласила в дом мужчину, который украл последний вздох с губ ее дочери. Скорее всего, Джин стала бы винить себя в этой трагедии. У нее всегда были предпосылки к саморазрушению. Ее наверняка уволили бы. И тогда отец — ее настоящий отец — вернулся бы, чтобы позаботиться о ней. Он объяснил бы своей новой жене, что настало время тяжелых испытаний, и Джин нужна помощь. Что он не может бросить свою первую жену в такой трудный миг — все-таки они столько лет прожили вместе… и что она должна его понять. Мама и папа снова сошлись бы, неразрывно связанные невыносимой потерей. Они снова полюбили бы друг друга, как в былые времена, когда не могли отвести друг от друга взгляда. И, наконец, через полтора года после ее смерти они снова занялись бы любовью — впервые за много лет. Папа бы развелся с молодой женой, переехал бы обратно к Джин. У них бы появился еще один ребенок. И они, в конце концов, смогли бы зажить долго и счастливо.
— Мы на месте.
Слова Тома вырвали Гермиону из плена несбыточных фантазий.
Интересно, насколько она была психически нездорова, раз начала представлять, что ее смерть благополучно скажется на жизни близких?
Когда Гермиона взглянула в окно, то увидела, что они припарковались напротив дома для двух семей, отделанного красным кирпичом. Тот выглядел таким же простеньким и нежилым, как и остальные таунхаусы в квартале, за исключением того, что его участок был немного просторнее, и поэтому казалось, что он стоял на отшибе. Задний двор зарос кустарником и молодыми деревьями.
Том кивнул в сторону дома.
— Давай заглянем внутрь?
Гермиона скрестила руки на груди, пока они быстрым шагом пересекали улицу. Казалось, промозглый холод и сырость пробирали до самых костей. Она наблюдала, как с каждым выдохом ее дыхание превращалось в пар.
— Такая погода сведет тебя в могилу, моя дорогая, — сказал Том и вдруг оказался перед ней, распахивая пальто, чтобы обернуть полы вокруг ее ссутулившейся фигурки. Он не дал ей отстраниться, опустив ладонь на спину и удерживая рядом с собой. Ей пришлось прижаться к его груди под давлением руки и вдохнуть аромат дорогого одеколона. Жар его тела и изысканная одежда теперь обволакивали ее со всех сторон.
— Не думаю, что ты будешь возражать, — мрачно пробормотала она, возненавидев ощущение того, как приятно и тепло быть рядом с ним.
Они поднялись по гравийной дорожке и остановились перед двумя смежными дверьми, ближе к левой, на которой было замазано имя владельца этой части дома.
— Ты собираешься постучать? — раздраженно буркнула она. Ей ужасно хотелось высвободиться из его цепкой хватки, и чем скорее, тем лучше.
Он смерил ее взглядом, растянувшись в ухмылке, от которой она почувствовала себя ещё хуже.
— Не терпится, да?
Гермиона рассеянно заметила, что один из его локонов скрутился на виске, выбившись из остальных прядей, гладко зачёсанных назад. Словно круглая запятая, поставленная в предложении его красоты.
Он сунул руку в карман и достал ключ.
Гермиона недоверчиво изогнула бровь.
— Этот дом — твой?
Том не ответил.
Вместо этого лишь вставил ключ в замочную скважину и после нескольких попыток сумел открыть замок. Дверь распахнулась с легким скрипом.
Внутри было темно и затхло. Он направил их тела внутрь и запер за собой дверь.
Гермиона растерянно огляделась. В темноте все казалось бесформенным. Том внезапно включил электричество, и по глазам резануло ярким светом.
— Вот. Так лучше.
Гермиона несколько раз моргнула, привыкая к освещению и вдыхая через рот, словно глотала не воздух, а свет вокруг.
Коридор казался вполне обычным. На стене висело множество портретов собак и лошадей, запечатленных в разных необычных позах. У хозяев этого жилища явно были свои причуды. Справа стояла одинокая напольная вешалка, с одного крючка которой свисал пыльный синий плащ. Рядом располагалась маленькая подставка для обуви, но она была удручающе пуста. Наверх вела изогнутая лестница. Сквозь просветы между ступеньками Гермиона видела парящие над головой пылинки. Они, словно мелкие мошки, принюхивались друг к другу и пожирали в полете своих сородичей.
Удушающая обстановка.
— Ты… ты здесь живешь?
— Очевидно, что нет, — небрежно отмахнулся он, стремительно направившись вглубь дома.
Она догадывалась, что нет, но
кто-то же здесь жил. Хозяева, скорее всего, недавно съехали, потому что в комнатах угадывался слабый отголосок жизни. В доме все еще стояла мебель, которая, правда, была довольно безликой и могла принадлежать кому угодно. По правую руку от неё находилась гостиная, убранство которой было сродни непримечательным столовым в гостевых домах. Маленькая кухня слева тоже была лишена индивидуальности. Единственными цветными пятнами были вездесущие рисунки собак и лошадей. Она обнаружила еще больше, когда молча осматривала остальные комнаты.
— Почему у тебя есть ключ, если ты здесь не живешь? — пробормотала она, наблюдая, как Том поднимался по лестнице.
Риддл остановился на полпути и смерил ее взглядом.
— Почему бы и нет? — с вызовом ответил он.
— Они — твои друзья? — не унималась Гермиона, не сводя взгляда с потрепанных обоев за его головой.
— Кто?
— Хозяева, кто ж еще.
— Непременно должны быть?
— Перестань увиливать от ответов, — резко потребовала она. — Скажи мне, кто они.
— Ну, у меня нет привычки кормить с ложечки. Тебе придется сделать свои собственные выводы, моя дорогая.
— Единственный вывод, который я могу сделать — это то, что мы совершаем правонарушение, — ехидно заметила она. И после небольшой паузы добавила: — И что хозяин, должно быть, души не чает в домашних животных.
Том хмыкнул.
— Это не укрылось от твоего взора?
— Так что мы здесь делаем, Том? Зачем ты притащил меня сюда?
Он пожал плечами, опершись рукой о перила.
— Мне показалось, ты сказала, что не хочешь идти домой. Ну вот, пожалуйста, мы не дома.
— Да, но… — она замолчала, не зная, что добавить. И после секундных метаний сменила тему на более насущную: — Хозяин недавно съехал, да?
— Почему ты так решила? — не дождавшись ответа, Том возобновил свой путь по лестнице.
Гермиона потеребила зубами нижнюю губу.
— Ну, это же очевидно.
— Значит, мы не совершаем никаких… правонарушений, — нараспев протянул он, и его фигура исчезла из поля зрения, когда он достиг верхней площадки и повернул за угол.
Гермиона развернулась на месте, вдыхая спертый воздух этого дома. Она знала, что была на верном пути.
Хозяин в спешке покинул свое жилище, но почему?
Она снова пересекла гостиную. Ковер был влажным от сырости. С каждым шагом ей казалось, что она погружалась в воду. Взгляд упал на пустой камин и зацепился за острую кочергу, застрявшую между прутьев решетки. Гермиона осторожно вытащила ее. Та была тяжелой. Она чувствовала, как железо оттягивало ей пальцы. Одним махом можно нанести значительный урон.
Она взглянула вверх. Над камином висела картина собаки. Гордая Бассет-хаунд уселась на снегу и с усердием, присущим лишь верному псу, ждала своего хозяина. Нос был слегка вздёрнут в сторону падающих с неба снежинок. Позади изображался невысокий деревянный забор, на который кто-то повесил двух дохлых кроликов. Гермиону передернуло. Это было похоже на сцену после охоты. Охоты с собаками, ружьями и злыми людьми.
Она отступила назад, все еще сжимая кочергу в руке.
— Том?
Ответа со второго этажа не последовало.
Осторожно пробираясь между мебелью, она последовала за ним вверх по лестнице. Пол под ногами скрипнул, когда Гермиона поднялась и замерла на лестничной площадке. Дверь в конце коридора была слегка приоткрыта. Она слышала, как Том возился с чем-то внутри.
Гермиона сделала несколько неуверенных шагов. Кочерга соскальзывала вниз, успев пропитаться потом в ее ладонях.
Мысли раздирали противоречия. С одной стороны, ее охватил жуткий страх: в голове мигали сигнализирующие огни, предупреждая, что ей следует развернуться и бежать к выходу. С другой стороны, она не могла не поддаться странному импульсу, чуждому и заманчивому: убить его.
Убить его.
Это казалось чем-то нереальным, не из этой вселенной точно.
Убийство.
Ей, конечно, никогда бы не пришло такое в голову. Это было сродни вторжению пришельцев из космоса — словно кто-то искусственно внедрил мысль в ее подсознание.
Она могла его убить.
Теоретически.
Могла бы проткнуть его живот острием кочерги, лишив последнего вздоха. В качестве альтернативы можно было бы ударить его по затылку один раз или дважды.
И с ним будет покончено.
Навсегда.
Гермиону колотило от чувства дикого, ужасного возбуждения. В ее пальцах было столько могущества. Ей почти захотелось направить кочергу на себя и проверить. Почувствовать, насколько это будет больно.
Но вместо этого она направилась к двери.
***
Риддл стоял к ней спиной у комода, взвешивая сверкающие драгоценности на ладони.
Гермиона начала тихо подкрадываться сзади.
— Если ты собираешься это сделать, то лучше поторопись, — в его тоне не было тревоги, но это лишь сильнее подзадоривало.
— Я смогу это сделать. — Она подняла кочергу в воздух.
Том небрежно сунул сережки в карман.
— Я и не сомневался, что ты так думаешь. Все думают, что насилие — это легко.
Гермиона остановилась, осматривая комнату. Все указывало на то, что это была спальня, но, как и комнаты внизу, она была лишена индивидуальности. На кровати лежал уродливый коричневый плед, прикрывающий голый матрас. Тумбочка посерела от пыли, на ее поверхности валялась забытая обертка от конфет. Зеркало было усеяно пятнами ржавчины. В отражении она увидела его руки и то, как он перебирал меж пальцев серебряный браслет.
— Откуда у тебя
это все? — спросила она. Голос прозвучал менее уверенно, чем минутой ранее.
— Это? — беспечно переспросил Том, показывая черный футляр, наполненный до краев драгоценными камнями. — Мои старые безделушки.
—
Твои? Но ты же сказал, что дом не твой.
— Да. Но иногда я храню их здесь.
Гермиона нахмурилась.
— Я уж подумала, что ты воруешь.
— Высокая оценка от товарища-вора, — подмигнув ей, поддразнил он.
— Я не… — но она не договорила, зная, что слукавит.
Она нервно облизнула губы. Не за чем было отвлекаться от главного.
— Все эти картины. Хозяева бы не уехали без них.
— Хм-м? — у Тома скверно получалось изображать заинтересованность.
— Кем бы они ни были, они их ценили.
Очень. Посмотри: они повсюду. Одну даже повесили над камином. Я уверена, что хозяева не бросили бы их просто так. Он или
она не уехали отсюда добровольно.
Том пропел вполголоса:
— Неплохая теория.
Гермиона шагнула вперед.
— Это была
женщина, да? Хозяйка этого дома? И ты убил ее.
Том махом закрыл ящик.
— Теперь… это интересное обвинение.
Он повернулся к ней, но не смог сделать ни шагу. Гермиона направила кочергу прямо к его сердцу.
— Скольких ты убил?
В глазах Риддла мелькнул странный огонек.
— «
Скольких»? Я настолько плодовит?
— Да. Я знаю, что за тобой тянется вереница жертв.
Том растянулся в улыбке.
— И правда, Гермиона, твое буйное воображение разыгралось как никогда.
— Хватит общаться со мной, как с ребенком! Я
знаю, что ты убийца. Это — явное тому доказательство.
— Ты имеешь в виду этот пустой дом? Где только ты и я?
Гермиона сглотнула.
— Преимущество на моей стороне.
Том взглянул на острие кочерги.
— Только на первый взгляд. Что ж, посмотрим, на что ты способна.
Гермиона дотронулась железным наконечником до его груди, а затем поддела полы рубашки между пуговицами, царапнув кочергой голую кожу. Ее дыхание участилось, но он даже не шевельнулся. Продолжал стоять неподвижно, как статуя.
Если бы она надавила чуть сильнее, что бы он сделал? И что произойдет следом?
Хватит ли у нее смелости?
Она зажмурилась и надавила на кочергу.
Ошибкой было закрыть глаза.
Никогда не полагайся на тьму.
В мгновение ока он обхватил пальцами прохладный металл и притянул Гермиону к себе.
Ударившись о него, та тут же распахнула глаза и поняла, что кочерга оказалась зажата между их грудных клеток, но опущена остриём вниз, в то время как одна из его рук сдавила ей шею. Риддл мог чувствовать бешеное биение пульса под ее подбородком.
— Я же говорил, что насилие — это нелегко, — пробормотал он, глядя на Гермиону из-под полуприкрытых век. — Если бы было так легко, то все не преминули бы этим воспользоваться. И кровь бы хлынула по улицам.
Гермиона попыталась вырваться, однако его хватка была железной, как и кочерга в ее руке.
— Но насилие берет свое. Оно отнимает что-то у тебя. И, к сожалению, немногие готовы это отдать, — продолжал он, не ослабляя хватки. — Так выживает мир. Через трусость.
Она застонала от разочарования и попыталась выдернуть свою руку, зажатую между их грудных клеток.
Единственное, чего она добилась, это позволила кочерге упасть на пол вместе с глухим стуком. Ну вот, ее оружие стало бесполезным.
В груди моментально заклокотала ярость.
— Дай-ка угадаю, наверное, твои преступления — это проявление смелости, — выплюнула она, чувствуя, как дрожит всем телом. Казалось, что адреналин сейчас разорвёт ее сердце на куски.
— Нет, не смелость. Честность.
Честность.
Гермиона моргнула. Да, хоть ее руки и были скованы, но рот был свободен. С его помощью можно причинить ему боль. Она вжала подбородок, вцепившись зубами в его запястье.
Том ахнул.
Она успела попробовать его кожу на вкус, прежде чем Риддл отдернул руку. Всего на мгновение, но этого было достаточно.
У неё появился шанс, ее последний шанс на спасение.
Она развернулась и побежала к двери. Но и он был быстр, его рефлексы были отточены многими подобными погонями. Том поймал ее в коридоре и толкнул к стене, прежде чем она успела развернуться для атаки.
Гермиона впечаталась щекой в грязные обои. А он прижался к ней сзади, прошептав слова, от которых у неё пробежали мурашки по позвоночнику:
— Видишь ли, это было честно. Ты хотела укусить меня. Так ты и сделала.
Она процедила сквозь зубы:
— Я не
хотела.
Ее колотило от ощущения чужого дыхания в волосах.
— Моя умница, если я честен, то и ты должна быть честна.
Том потянулся рукой вниз и с дерзостью, словно имел на это полное право, провел по талии, прежде чем скомкать ткань блузки и направиться еще ниже, коснувшись пояса юбки. У Гермионы перехватило дыхание. Он с легкостью нашел молнию и потянул ее вниз, позволив ткани соскользнуть по девичьим ногам. Юбка безжизненно обвилась вокруг ее лодыжек. Гермиону ошеломило такое развитие событий, моментально притупившее боевой настрой.
— Эти колготки никуда не годятся, — хрипло отчитал он, подцепив их большим пальцем и медленно потянув ткань вниз. Прикосновение его пальца было словно перышко, но с острым жалом в виде ногтя, оставлявшего на своем пути красный след на ее коже. Стянув колготки вместе с трусами до коленок, он вернулся, чтобы погрузить пальцы в сводящееся с ума тепло между ее ног, так требовательно обхватив ее холмик, что она не могла не застонать. Все ее тело задрожало, когда его пальцы коснулись чувствительной плоти. Это было не так, как в прошлый раз, в кино, когда Том осторожно коснулся ее большим пальцем. Теперь он открыто заявлял на неё права — его длинные ловкие пальцы порхали по ее щелке, словно ее промежность принадлежала лишь ему. Гермиона не могла остановить свои бедра, начавшие покачиваться в такт движениям его руки. Она чувствовала, как его указательный палец аккуратно раздвинул половые губы, задев клитор.
У Гермионы поплыло перед глазами. Она никогда не чувствовала себя так раньше. Ее никогда так не трогали — будто внутри нее было что-то, что нужно распутать.
Она прижалась спиной к его груди, добровольно раскрывшись, чтобы у него появилось больше доступа к ее телу.
— Скажи, что тебе это не нравится, — шептал он, уткнувшись носом в ее ключицу.
— Мне не…
Он дразнил ее складки, теребил клитор с таким безжалостным мастерством, что окончание ее речи растворилось в лихорадочном шепоте.
— Не ври своему любящему папе, — промурлыкал Том, погружая в неё палец — медленно, словно испытывал ее самообладание на прочность.
Гермиона вскрикнула от ощущения его неспешного проникновения. Она с трудом могла вынести это чувство абсолютного удовольствия, которое, казалось, игнорировало здравый смысл и любые приличия.
Она даже не заметила, когда он успел отпустить ее руки. Сейчас это было уже не важно. Она все равно не могла убежать — он держал ее за бедра, что только усиливало пугающие ощущения внизу ее живота. Он плотнее прижался к ней — горячий, злой и опасный, его дыхание защекотало ей затылок:
— Я же говорил тебе… мы должны быть честны друг с другом, — пробормотал он, и его голос был заглушен его собственной потребностью — потребностью, которую она почти осознавала. Она почувствовала что-то твердое у себя за спиной, что-то, что пробудило в ней ужасающий душу инстинкт.
— Том… — выдохнула она, когда его пальцы ускорились, порхая по влажному лону, пока от трения её взгляд не заволокло пеленой. Его бедра двигались в такт ее собственным.
— Том! — настойчивость в её голосе сменилась мольбой.
Она хотела, чтобы он остановился, но единственный способ остановиться — это прекратить это… прекратить это восхитительное давление на ее коже.
Как это остановить?
— Кончи для меня, малышка, — возбужденно скомандовал он ей на ухо. — Дай мне почувствовать, как ты сжимаешь мои пальцы.
Гермиона замотала головой. Ей нужно было за что-то ухватиться, иначе она бы поддалась. Потянувшись назад, она сжала пальцы на его рубашке, но рука соскользнула. Гермиона начала беспомощно шарить по его груди, пока не нащупала галстук. Теперь ее рука не соскользнула.
Она потянула за ткань, пытаясь удержать равновесие. Пока узел галстука не стал затягиваться все сильнее и сильнее.
Пока она не перекрыла ему воздух.
Она хорошо помнила, что читала.
«Галстук, как и ожерелье, отлично подходит для неожиданного удушения. Это требует доверия от жертвы, но также и решительности от душителя. Наилучшая позиция достигается путем поворота тела, когда жертва находится за спиной, позволив вам натянуть галстук через плечо для максимального эффекта. В этом случае интенсивность вашего напора удвоится, и жертва стремительно ослепнет от недостатка кислорода».
Том Риддл видел звезды.
Она потянула на себя галстук изо всех сил.
Медленно душила его, пока еле держалась под напором ловких пальцев.
Экстаз захлестнул его, когда он вжался в нее бедрами, полностью потеряв над собой контроль.
—
Блядь… — задушенно прохрипел он, и следом ее имя слетело с губ, словно молитва.
Гермиона вскрикнула и замерла, когда волна оргазма накрыла ее, унеся за собой в пучину наслаждения.
—
Том!
Он ударил одной рукой о стену и зарычал, когда волна накрыла и его.
Это было оно — настоящее
Искусство Асфиксии.
***
Казалось, что они целую вечность всплывали в попытках глотнуть немного воздуха, с широко раскрытыми глазами, промокшие насквозь.
Он выпрямился, отстранившись от нее на шаг и ослабил свой тугой галстук. Гермиона сползла на пол, прижав коленки к груди.
Риддл взглянул на нее и сдавленно рассмеялся. На стене висела картина, изображающая лошадь, бегущую по равнинам.
— Зачем ты на самом деле привел меня сюда, Том? — спросила она дрожащим голосом, пытаясь натянуть на себя колготки.
Он сунул руку в карман и достал ключ, не похожий на тот, что она видела.
— Это ключ, который твоя мать дала мне от своего дома.
И вдруг Гермиона поняла.
Она здесь не для того, чтобы взглянуть в прошлое. Она стояла в доме будущего. Хозяйка дала ему ключ.
Вот что случится с Джин, если…
Мысли резко прервались, будто наткнувшись на острый камень.
Она провела рукой по буйным кудряшкам, мокрым от пережитого напряжения.
Она чувствовала себя грязной. Тело, казалось, больше не принадлежало ей.
Но Гермиона не могла заставить себя пожалеть об удовольствии, которое испытала в тот ослепительный миг, когда все остальное не имело значения.
Пока не могла.
— Мы… мы должны вернуться.
Том расплылся в улыбке.
— Я рад, что мы оба были честны, — пропел он, поправляя на шее свой галстук.
