На шипах терновника

В это время года курортный городок был уже переполнен туристами. Том и Джин выбрали тихое местечко, чтобы избежать большого скопления народа, которое обычно сопровождало популярные туристические локации. Но так уж вышло, что оно было довольно близко к самым посещаемым достопримечательностям, и поэтому все равно кишело людьми, по-видимому, надеявшимися, как и они, отдохнуть в тишине и покое. На самом деле, Гермиона была рада этой суматохе. Та придавала ей ощущение, что если случится что-то страшное, то оно хотя бы произойдёт у кого-то на глазах. Насколько Гермиона поняла, идея была в том, чтобы поселиться в отдалении, а затем каждый день отправляться лицезреть прекрасные виды, посещать музеи, смотреть на памятники, в общем, постараться увидеть все, что можно было, в этой части Англии. Главная улица городка была буквально усеяна электрическими гирляндами, остролистом и рождественскими флажками. Обстановка казалась безвкусной: цвета были чересчур кричащими, а декоративные элементы выглядели так, будто их наспех налепили куда придётся, при этом явно сэкономив на качестве. Но, глядя на это сверкающее изобилие, невозможно было не подметить, как бы ей пришлась по душе эта легкомысленная поездка, будь Том… ну, не Томом. Кем-то другим. Кем-то, столь же эффектным внешне, но психически здоровым внутри. Гермиона не знала, верить ли в наличие души или даже сердца с точки зрения духовности. Всякий раз, услышав от кого-то фразу: «У нее доброе сердце», она размышляла, что же именно позволяло этому органу, помимо функции поддержания жизни, быть мерилом доброты его носителя. Это правда было интересно. Люди никогда не ставили оценки душе. Они обычно говорили: «У него нет души», когда имели в виду, что кто-то патологически зол. Но редко оценивали ее как «хорошую» или «плохую». Все-таки душа была синонимом человечности, поэтому по своей природе не попадала ни под какую градацию. Нет, в конечном счёте источником зла был разум. Гермиона была убеждена, что когда-то мозг Тома пронзило что-то… что-то грязное и острое… что-то, что легко прорезалось сквозь толстые стенки его серого вещества, введя под оболочку мутную, вонючую сыворотку. Она могла мысленно представить срез его черепа и вообразить, как зараженная жидкость струилась по венкам, попадая в мозжечок, и как потом его губы изгибались в довольной ухмылке каждый раз, когда он просыпался и понимал, что этим утром его воспалённый разум стал еще более заражённым. Иногда Гермиона тоже чувствовала, будто чем-то заражена. Но при этом Том явно был не в себе. Она же пока еще находилась в здравом уме. Они проезжали мимо городского парка, где группка детей каталась на санках с небольшого холма, а их родители стояли у подножия, щелкая свои чада портативными камерами. Обе стороны, казалось, были не сильно впечатлены происходящим, так как склон был довольно пологим, а снег представлял собой скорее месиво из грязи и слякоти, чем что-то еще. Тем не менее, как говорится, приходилось обходиться и этим. Прислонившись лбом к холодному окну, Гермиона обратила внимание на двух мальчишек в зимних куртках, сидевших на корточках под деревом. Они возились с восковой статуэткой Деда Мороза и пытались поджечь ее.

***

Еще до поездки Том забронировал номера в гостинице «Хариус». Это было старомодное здание в псевдо-грузинском стиле с расписными ставнями и изогнутыми якорями, прибитыми прямо к фасаду. Стены главного холла были завешаны карандашными и акварельными рисунками хариусов под стеклом, которые, как поняла Гермиона, являлись разновидностью рыб. Их латинское название кто-то добросовестно нацарапал под каждой рамкой: «Thymallus thymallus». Почерк выглядел по-девчачьи размашистым, что заставило ее представить смеющихся девочек в панамках на голове. Как долго они здесь висят? А потом Гермиона вспомнила картины лошадей и собак, украшавших опустевший таунхаус, куда ее привез Том. Почему люди цепляются за такого рода безделушки? Какой смысл загромождать ваше жизненное пространство картинами животных; невинными зверушками, которых вы даже не в состоянии понять? Она уставилась на переливчатую чешую хариуса, отсвечивающую горчичной позолотой при тусклом освещении холла. Рядом с гостиницей не наблюдалось какого-либо водоема, чтобы оправдать рыбацкий уклон здешнего интерьера, но, с другой стороны, в этом же не было необходимости. В нынешнее время каждый стремился соригинальничать. Без всякого стеснения она плюхнулась в одно из плетенных соломой кресел. Декор мебели не отставал от всеобщей рыболовной истерии. Уронив свою сумку между ног, она уставилась в окно-иллюминатор, через которое виднелось сумеречное небо и мигавшие на его фоне рождественские гирлянды. Джин и Том заполняли бланки у стойки регистрации, и Гермиона с чистой совестью уступила им это право, не потрудившись ни подойти, ни предложить помощь, ни даже повернуться в их сторону. Она просто хотела спокойно посидеть в тишине. Ссутулившись, Гермиона широко расставила ноги, будто и правда была моряком на рыболовном судне. Она не специально уселась так непристойно — просто ей надоело постоянно стыдливо прятать свое тело. Юные девушки вели себя так, словно были хрупкими бокалами, до краев наполненными вином, которые при этом постоянно боялись пролиться и испачкаться. Но ее уже запятнало мужское прикосновение; теперь она могла не беспокоиться о собственных ногах и сидеть так, как ей вздумается. Время от времени Гермиона ощущала раздраженный взгляд Тома на своей шее. Он, должно быть, был в бешенстве от ее небрежных манер. При этой мысли она еле сдержала улыбку. Внезапно Гермиона услышала голос матери, прозвучавший высоко и как-то резко, словно она взмахом руки прервала разговор. — Я пойду спрошу. Уверена, она согласится. Гермиона подняла глаза и увидела Джин, нависшую прямо над ней. — Милая, Том случайно забронировал нам номера на разных этажах, но гостиница, мягко говоря, переполнена, так что они любезно спросили, не хотела бы ты освободить комнату и подселиться к нам? У нас семейный люкс, так что он вместит всех нас. Умно, умный Том. Гермиона с горечью улыбнулась ей. Конечно, Риддлу требовалось разыграть небольшой спектакль и забронировать для неё отдельную комнату; она представила, как он увещевает Джин («Она порядочная девушка и заслуживает некоторого уединения»), а затем беспечно бронирует ей номер на другом этаже, прекрасно осознавая, чем это в итоге обернётся. Тем не менее это было немного рискованно с его стороны. Гостиница вполне могла пустовать. Да и Гермиона могла пожелать остаться в отдельном номере. Но, зная Тома, он бы нашел другой способ добиться своего. Он всегда так делал.

***

Они обменялись тяжелыми взглядами, когда поднимались по лестнице. Им нужно было самим донести громоздкий багаж до теперь ИХ номера — задача, требующая максимальной концентрации, поэтому ее мать не смотрела в их сторону. Но даже если бы Джин обратила на них внимание, Гермионе было на это наплевать. Становилось все легче и легче сбрасывать свою маску. Главным образом потому, что никто и не подозревал, что маска вообще существует. Том глянул через плечо, и она вытянула шею, посмотрев на него снизу вверх. Его глаза, словно магнит, притягивали силой своей безнравственности. Он безмолвно спрашивал, понравился ли ей его хитрый ход. «Ну что за ребячество?», — раздражённо сверкнув глазами, ответила она.

***

— Я так устала, что спала бы все дни напролет, — простонала Джин, падая, как гантель, на подушку из гусиного пуха. — Дорогая, — ласково пожурил ее Том, — мы приехали не для того, чтобы спать. Отпуск — время активного отдыха. Джин улыбнулась в ответ. — Это главная причина, почему я так редко его беру. Гермиона сидела в холле, но прекрасно слышала, как они простодушно подтрунивают друг над другом. У семейного люкса была довольно странная планировка. Теперь она могла понять, почему Том выбрал именно гостиницу «Хариус». Потому что во всем номере не было дверей — нигде, кроме ванной. Холл, где стоял ее раскладной диван, отделялся лишь коротким коридором от спальни Джин и Тома. Она чувствовала себя беззащитной и догадывалась, что именно этого он и добивался. Том мог зайти к ней в любой момент — неважно, будь она в неглиже или просто наслаждалась бы уединением — и она не могла ничего возразить по этому поводу, так как это была единственная дорога до туалета. Умно, умный Том. Гермиона расположилась в мягком кресле рядом с кофейным столиком. На отполированной до блеска стеклянной поверхности кто-то разложил множество рекламных листовок — городской рождественской ярмарки, нового горнолыжного курорта и какого-то события, похожего на викторину, проходившую в местном баре. Умирая от скуки, она без особого интереса разглядывала картинки. Украдкой взглянув на темнеющее небо в окне-иллюминаторе над своей импровизированной кроватью, Гермиона отметила, что его узкая продолговатая форма не дарила ей ощущения, что она плывет на корабле. Нет, оно заставляло чувствовать себя застрявшей в горлышке бутылки. Вскоре она услышала еле слышимый храп, доносившийся из спальни. Гермиона сцепила пальцы на коленях. Она подняла взгляд и увидела Тома, вошедшего в холл с руками в карманах. — Глянь, как удачно все сложилось, — весело пропел он. Она бросила в его сторону подозрительный взгляд. Том закатил глаза. — Не волнуйся, моя дорогая, я не усыплял твою глупую мать. В этом просто не было необходимости. Такое она все-таки слабое создание. — Не говори о ней так, — выплюнула Гермиона. Ее спина моментально напряглась. — Я знаю, что ты ее презираешь, но держи свои оскорбления при себе. — Почему? — вызывающе спросил он, приподняв бровь. Направившись к телевизору, Риддл включил его и стал бездумно переключать каналы, пока не остановился на прогнозе погоды. Гермиона догадалась, зачем он это сделал. В том маловероятном случае, если Джин проснется, она сначала услышит звук телевизора. Умно, умный Том. — Почему «что»? — процедила Гермиона, переключив внимание на пушистые облака на экране и на то, как ведущая широким жестом показывала сильный ветер на выделенной области. — Почему я должен держать их при себе? Она нахмурилась. — Потому что они меня раздражают. Потому что я люблю свою мать. Потому что ты — подлый мерзавец. Она не была уверена, что когда-либо позволяла себе так явно оскорблять его. Тома же, казалось, это не заботило. На самом деле, он развратно ухмылялся ей прямо в глаза. — О, пожалуйста. Не обращай на меня внимания. Прошу, продолжай. — Чтобы доставить тебе удовольствие? Нет уж, увольте, — прошипела она, сузив глаза. — Тогда скажи мне, что бы доставило удовольствие тебе? Гермиона ухмыльнулась в ответ. — Очень многое; все, неразрывно связанное с твоей ранней кончиной. Том приглушенно рассмеялся, глядя в потолок. — О, милая моя. Ты даже не представляешь, насколько забавно выглядишь. Мне снова засунуть палец тебе в глотку? Помнится, недавно ты практически умоляла меня об этом. Воспоминание мгновенно всплыло в ее сознании. Гермиона силком заставила себя не перевести взгляд на его пальцы; не проверять, остались ли следы от ее зубов. Боже, она ненавидела то, как он умудрялся не моргнув глазом манипулировать ее эмоциями. Всего несколькими словами. Это была еще одна из его хитроумных уловок: резко менять тему разговора, заставляя ее чувствовать себя брошенной на произвол судьбы. Мысли вихрем кружились вокруг его слов, как хомячки, бегущие внутри колеса. Зачем она вообще открыла рот? Почему она это сделала? Что тогда овладело ею? «Я хотела откусить ему пальцы. Прожевать их. И проглотить». Волна тошноты и чего-то еще — чего-то сродни сладковатой боли — захлестнуло ее. — У тебя не получится вывести меня из себя, по крайней мере, не сегодня, — наконец выдавила она, глубоко вздохнув и бросив взгляд на телевизор. — Совершенно верно, — недолго думая ответил Риддл, грациозно склонившись к столу и поднимая листовку. — Сегодня вечером у нас дела. Сегодня вечером мы идем на викторину. Гермиона моргнула, теряясь в сомнениях, не повредилась ли слухом. На мгновение она даже забыла о своём раздражении. — Прости, что? — Викторина в баре, — терпеливо повторил он. — Разве ты никогда не ходила в бар? Она скрестила руки на груди, приняв защитную позу. — Нет. Мне нельзя ходить в бары. — О, ну, полагаю, тебе сделают исключение. Им придется. Слышал, что ты жуткая всезнайка. Возможно, у тебя даже получится сорвать куш, — поддразнил он, и в его глазах сверкнула шальная искорка. — Я так не думаю, — пробубнила она, скрестив ещё и ноги. — Знаешь, я глупа, как пташка. От меня мало толку. — Скромность тебе не к лицу, — прервал Том, склонив голову набок. — Может, ты боишься, что я одолею тебя? Вопрос прозвучал легко, почти невинно, и все же интонация ужалила, как змея, оголившая клыки на изготовке к броску. Гермиона стиснула зубы. Это я одолею тебя. Она почувствовала тепло под рубашкой, ползущее по спине и почти достигнувшее корней волос. — Или, возможно, это я одолею тебя. Том ухмыльнулся в гротескной манере. Дьявол был очарователен, впрочем, как и всегда. — Твои щечки просто прекрасны, когда ты в гневе, моя дорогая. Гермиона ненавидела краснеть. Но ее лицо было чрезвычайно восприимчиво к капризам ее характера. Она прижала ладонь к щеке, чувствуя легкий стыд за свою бурную реакцию. В мгновение ока он опустился перед ней на колени, как рысь, преследующая добычу. Она не успела возразить; рука просто исчезла с ее лица. Гермиона приоткрыла губы. Он схватил ее за запястье так стремительно, будто резко защелкнул половинки наручников. Кровь стучала под силой его хватки, и все же он так крепко сжимал запястье, что невозможно было не почувствовать его собственный пульс. Она пыталась различить их биение, но не могла — они пульсировали в унисон. — Это не пятно, чтобы его стыдиться. Носи свой гнев с гордостью, — попросил он практически с нежностью, коснувшись другой рукой ее скулы. Погладив большим пальцем рдеющий участок кожи, он оставил белый отпечаток на сердитом алом. — Иногда этот монстр, рвущий когти в твоей груди, — твой единственный друг. Она с отвращением отвернулась. — Теперь ты сентиментален? — насмешливо спросила она, не отрывая глаз от экрана телевизора. И все же она могла чувствовать, как что-то жуткое скребется у нее в груди. — Даже и не мечтай, моя дорогая, — Том отпустил ее запястье с почти преднамеренным вниманием. Как пианист, отрывающий палец от клавиши. Нежность этого жеста кнутом хлестнула по коже. — На самом деле, — сказал он, легко вставая с корточек, чтобы нависнуть над ее креслом, — я буду безжалостен. Хорошие отцы, играя со своими детьми, позволяют им побеждать. Но я же плохой отец, не так ли? Гермиона горько улыбнулась. — Да, тут я с тобой согласна. — Превосходно, — ухмыльнулся он. — Бери свое пальто. Не хватало ещё опоздать.