На шипах терновника

— А тебе, пташка, ума не занимать, — с неприличным подмигиванием присвистнул бармен, протягивая в ее сторону дымящуюся кружку. Гермиона заказала странное варево, по описанию — местный традиционный напиток, который состоял из крепко заваренного черного чая с добавлением рома и ванили. Бармен не удосужился уточнить, исполнилось ли ей восемнадцать, потому что, по-видимому, это не имело значения. Алкогольным здесь считался тот напиток, что разливался по пинтам, а не по кружкам. Гермиона промямлила скромное «спасибо» за напиток, но не за комплимент. Она знала, что бармен — не единственный, кто на нее смотрел. Практически все посетители у стойки пялились на неё. С одной стороны, внимание придавало ей уверенности, но, с другой, заставляло не без горечи осознавать, что они восхищались ею скорее как не по годам развитым ребенком, как каким-то дивом, выставленным на всеобщее обозрение в зоопарке. Она вернулась в их с Томом кабинку, ощущая странную смесь восторга и разочарования. Риддл со свойственной ему аристократической неприязнью наблюдал за барменом и его дружелюбием. Гермиона плюхнулась на свое место напротив Тома, плеснув немного чая на стол. — Значит, его ты тоже собираешься убить? Он повернулся к ней с вежливой улыбкой, нисколько не смутившись. — Кажется, ты говорила, что я убиваю только женщин. Гермиона щелкнула языком. — Ну, по крайней мере, ты в этом признался. — Я ни в чем не признавался. Скажи, ты довольна собой? Она покорябала ногтем пластиковую подставку. — Нет. Конечно, это была ложь, причем наглая. Истина была такова, что она кайфовала от осознания, что практически все ее ответы были правильными, даже несмотря на то, что она выглядела при этом жуткой всезнайкой. Гермиона была второй по счету среди всех участников в баре. Но Том был непобедим. Верный своему слову, он не давал ей поблажек. Они должны были записать свой ответ в специальной карточке после того, как ведущий задавал очередной вопрос. Тот, кто первым произносил «Констебль!», предлагал свой вариант ответа. Гермионе приходилось напрягать связки, чтобы перекричать Тома, и при этом она должна была быть вдвое быстрее и вдвое бдительнее его. Но все равно она пару раз промахивалась, когда ей удавалось его обойти. Как в том раунде, когда она перепутала факты и выставила Майкла Фарадея изобретателем купажированного виски. — Джон Уокер, — самодовольно поправил ее Том. Гермионе потребовалась вся выдержка, чтобы не вырвать карточку из его рук. Но, несмотря на это, ей было по душе их яростное противостояние. Да, она проигрывала. Но пару раз ей все-таки удавалось добиться превосходства! — Ставлю на номер двадцать семь! — закричал во все горло ведущий, показывая на нее пальцем. Она была номером двадцать семь и очень этим гордилась. Том стряхнул пепел с кончика сигареты, прожигая ее взглядом, словно знал, о чем она думает. Гермиона напряглась. — Откуда ты вообще все это знаешь? Он пожал плечами, выдохнув дым ей в лицо. — Набрался то там, то сям. Она сложила руки на груди. — Полагаю, ты из тех книготорговцев, которые и вправду читают то, что продают. — А ты из тех школьниц, которые заучивают до дыр свои учебники, — дружелюбно парировал он. — Звучит немного жалко от… Сколько там тебе лет? — беззаботно пропела она, сделав глоток чая. Гермиона не знала, почему в ее голосе было столько сарказма, словно она была умудрённой опытом женщиной, привыкшей вешать ярлыки на молодых юношей. Это было совсем на неё не похоже. Она решила, что это, должно быть, из-за атмосферы в баре — здесь Гермиона чувствовала себя более взрослой. Том склонил голову набок. — Как ты думаешь, почему мы так много знаем? Гермиона уткнулась носом в свой напиток, старательно игнорируя его хитрый взгляд. — Я не так уж много знаю. — Я думаю, что это своего рода защита, — продолжал Том, не обращая внимания на ее замечание. — Мы боимся обнажиться перед людьми. Сладковатый привкус рома жёг язык. Она спешно сглотнула. — Ого, ты признаешь, что чего-то боишься? — Только глупцы ничего не боятся, — заметил он, прикуривая новую сигарету. — Тогда… ты боишься, что тебя ранят? — не унималась Гермиона, подозревая, что где-то в его словах был подвох. — Ты знаешь этимологию слова? — задумчиво произнес он. — Это происходит от «vulnus», что с латинского переводится как «рана». И если углубиться в детали, то «vul» в индоевропейском наречии звучит, как «welh». Попробуй сказать это вслух. «Welh». Это напоминает о чем-то хорошем, благоприятном (*well англ.) Но нет. Это… это то, что терзает. Раздирает изнутри. Вот что это значит. И все же ты подсаживаешься на «welh», словно ничего не подозревающее дитя. Гермиона следила за его губами, пока те ласково не обхватили фильтр. Она сморгнула, пытаясь смахнуть волшебство его слов. — Ты боишься, что тебя застигнут врасплох? Том улыбнулся, зажав сигарету между губами. — Это довольно посредственная догадка, Гермиона. Я разочарован. Она нахмурилась, крепко сжимая свою кружку. — Замолчи. Дай подумать. И Гермиона могла поклясться, что он боготворил ее желание во что бы то ни стало докопаться до истины. Предвкушал разгадку, наслаждаясь ее метаниями. — Ты боишься, — начала она неуверенно, — что, если случится «welh» и тебя начнет терзать это, ты… не догадаешься. Ты так и не узнаешь, что произошло с тобой. Том выдохнул дым. — М-м. Ближе. Вот почему мы стараемся вооружиться столькими знаниями. Потому что в любой момент… Струйки сигаретного дыма вились в воздухе, поднимаясь тонкими, извивающимися полумесяцами, и рассеивались у потолка. И она представила себе, как огромные когти вспарывают стены, чтобы впиться в их плоть, пока они, ничего не подозревающие, сидят в своей крохотной кабинке. Даже не догадываясь о происходящем. Не осознавая вторжения, пока не станет слишком поздно. — Участники, пришло время для еще одного раунда! — объявил ведущий со сцены. — Приготовьтесь сказать «Констебль»! Том положил дымящуюся сигарету на стакан с бренди и взял карандаш. Гермиона приготовилась, хотя все ещё думала о когтях. Толпа загудела от возбуждения, когда ведущий прочистил горло. Их глаза светились, то ли от выпивки, то ли от спортивного интереса, она не могла разобрать. — Вопрос для истинных книголюбов: назовите роман Оруэлла, где появляется персонаж Дороти Хэйр. Гермиона в отчаянии закусила губу. Она не знала ответ. А вот Том безмятежно строчил свой. Ее возмутило, с какой непоколебимой уверенностью он это писал. Захотелось завершить эту глупую викторину. Выбить карандаш из его рук. Ее взгляд скользнул к тлеющей сигарете. Казалось, та только и ждала, чтобы ее взяли. Она наклонилась, и дрожащие пальцы, словно щупальца, сомкнулись вокруг фильтра. Сигарета была теплой. По ощущениям, у нее даже было сердцебиение. Гермиона, как в замедленной съемке, подняла ту ко рту, наблюдая за мерцающим огоньком и тем, как бумага тлела, становясь темно-коричневой по краям. Огонек светился, словно глаза людей, смотревших на рождественские гирлянды. Гермиона чувствовала себя повзрослевшей, но не взрослой. Она не прикасалась к сигарете губами, но держала ее очень близко. Неуверенно высунув язык, она коснулась кончиком фильтра и лизнула его край. Том перестал писать и теперь наблюдал за ней. Вначале она почувствовала привкус табака, но следом пришел аромат его губ. Древесный, слегка металлический, с легкой горечью, заставившей ее моментально сглотнуть. Том подался ближе, внимательно следя за ее языком. Глаза метнулись к его карточке, поймав полслова, прежде чем вернуться к его лицу. Синева радужки обволакивала зрачки, как сумерки, сгустившиеся над церковным шпилем. Его челюсти были сжаты, мышцы замерли, словно участники оркестра, готовые в любой момент ударить по струнам. Она прижалась губами к фильтру, но не вдыхала дым. Для тех, кто смотрел издалека, его профиль мог показаться довольно привлекательным. Но вблизи, как сейчас, его истинные желания расцвели алым, словно саму его красоту сжали в тиски, перекрыв ей кислород. Она вспомнила его слова: «Иногда монстр, рвущий когти в твоей груди, — твой единственный друг». Ну, его монстр явно задыхался. Она собственноручно призвала его, а потом лишила дыхания. Гермиона приоткрыла губы и позволила сигарете небрежно болтаться между ними, пока язык описывал медленный круг вокруг фильтра. Она практически чувствовала его голод. Огонек шмякнулся на стол снопом искр, когда Гермиона выплюнула сигарету и громко вскрикнула: — Констебль! — Да, номер двадцать семь! — голос ведущего взревел, словно ураган. — Дочь священника! — громко выкрикнула она, развернувшись телом к сцене. — Вот мой ответ. — Правильно! Очко в пользу двадцать седьмого! Гермиона обернулась, чувствуя подступившую эйфорию. Том вдавливал окурок в пепельницу. — Моя маленькая хитрюга, — усмехнулся он и бросил следом свою карточку.

***

Несмотря на то, что в конце она смухлевала, Гермионе так и не удалось выиграть. Но было приятно перехитрить его хотя бы на мгновение. Правда, думая об этом сейчас, она так и не смогла понять, сделала ли это сознательно. Так много вещей в его присутствии, казалось, было совершено по наитию. Они брели по пустынной улице в сторону отеля. Она ковыряла изнанку в перчатках, прислушиваясь к хрусту ботинок на снегу. — Это была твоя первая сигарета? — непринужденно спросил он. — Технически, я не курила, — ответила Гермиона, выдохнув облачка пара перед собой. Ром ударил ей в голову. Лоб пылал. — Тебе понравился вкус? — Это было отвратительно, — не без ехидства заметила она. Том усмехнулся. — Все самое лучшее является таковым. Впереди они увидели городской парк, окруженный низкой оградой. Между замерзшими кустами кто-то воздвиг аляповатые фигурки, знаменующие рождение Христа. Гирлянды безжизненно переливались, обдуваемые январским мистралем. Том остановился перед ней. — Ты не могла бы отвернуться, моя дорогая? Мне нужно отлить. Возможно, он знал, что она не отвернется, что отвращение всегда идет под руку с любопытством. Он подошел к ограждению, которое едва доходило до колен, и расстегнул ширинку. Как бы она ни старалась, Гермиона не могла отвести взгляда. Она едва могла различить его член в темноте, но все равно чувствовала его присутствие. Она никогда не видела этого оскорбительного органа. Это была нагота? Ранимость? Это «welh»? Когти должны были явиться за ним. Гермиона могла взять на себя их роль. Посмотрев на свои руки, она представила, как ее пальцы сомкнутся на члене, сжимая ствол до тех пор, пока его крики не разнесутся по округе. Она представила себе, что стоит на коленях и… Она испустила вздох отвращения. Том повернул голову, и обильная струя мочи упала на грязные снежинки на земле. Брызги попали Деве Марии на щеку, и несколько капель упало на сверток в ее руках. Ослы довольно ухмылялись. — Ты продолжаешь смотреть, — с улыбкой предостерег он. Гермиона опустила руки в карманы пальто и пожала плечами. — Там не на что смотреть. Но, в отличие от слов, ее глаза охотно ловили каждую деталь. Улыбка Тома превратилась в оскал. И на мгновение она поняла то, что потом с легкостью выбросила из головы. Если случится «welh», то ты не только узнаешь о том, что тебя это терзает, но и будешь получать от этого некое своеобразное удовольствие. Том застегнул молнию и присоединился к ней на обратном пути в отель. — Надеюсь, по утрам подают хороший завтрак, — тоскливо заметил он, и это было так похоже на слова обычного человека. Воспитанного, образованного юноши, который только что выиграл викторину в баре и обоссал маленького Иисуса. Она облизнула губы. Она все еще могла чувствовать привкус сигареты. — Я не голодна. — Полагаю, это ненадолго, — сказал он тихо, чуть громче шёпота.