На шипах терновника

Это должна была быть женщина. Это-то Гермиона понимала. Следовало обменять жизнь одной женщины на жизнь другой — на жизнь ее матери, если быть точной. Том определённо не охотился на мужчин. Она могла поспорить, что он никогда не убивал обладателей пениса. Но… разумно ли было делать такого рода заключения? Возможно, в детстве он играл со своими товарищами и убил одного — случайно или ради забавы. Он же должен был на ком-то отточить свои навыки. Она встряхнула головой, отгоняя эти жуткие мысли, они лишь отвлекали. Итак, это должна была быть женщина. Осталось только определиться с возрастом, родом занятий и чертами характера. Жертва не должна была быть ребенком. И снова Гермиона не была уверена в том, что Том не причинял вреда кому-то слишком юному. Юридически, она все еще считалась «ребенком», а он, безусловно, причинял ей страдания. Но ИХ жертва должна была быть старше, без всяких сомнений. Примерно возраста ее матери. В идеале, незамужней и бездетной, чтобы никто не стал оплакивать ее и чтобы вдруг не оставить ее детей сиротами. Что еще более важно, она должна была быть совершенно заурядной, той, чья смерть не вызвала бы всеобщей суматохи. С моральной точки зрения, конечно, стоило выбрать злую и коварную женщину, или хотя бы ту, кто причинял боль умышленно. Наносил больше вреда, чем пользы. Женщину, которая, скажем так, наслаждалась жестоким обращением с детьми или, например, отравила своего партнера, подсыпав мышьяк ему в пищу. Гермиона уронила подбородок на сгиб руки. Все это было надуманным, виртуозным враньем самой себе, завернутым в симпатичную обертку. Она знала, что в реальной жизни все сложнее. В реальной жизни партнер, скорее всего, заслуживал мышьяк. Может быть, мать страдала психическим заболеванием и не могла перестать злиться на собственных отпрысков. Человеческая психика была сложна, а сами люди не поддавались четкому определению. Они не были ни хорошими, ни плохими. Кроме Тома. В этом отношении с ним было просто, так как можно было уверенно сказать, что он плохой. И все же его испорченность не была простой. Он не был болен. Он не стремился к мести или самоудовлетворению; он не совершал эти преступления ради денег или славы. Он творил зло ради самого зла. Как и искусство, зло было эстетическим переживанием, к которому стремилась его душа. Гермиона лежала на диванчике, скрестив руки, и прислушивалась к звукам в соседней комнате, пытаясь различить отголоски стонов или чужое дыхание. Всякий раз, когда она слышала, как Том ворочался в постели, она гадала, не вытворял ли он что-то с ее матерью. Он обнимал ее тело? Дышал ей в затылок? Они не занимались сексом, они бы не рискнули. Но были вещи и похуже секса. Гермиона почувствовала, как леденеет в горле. Она старательно прочистила его, но лед, казалось, примёрз намертво. Ей снилось, что Том прижимал Джин к кровати всем своим весом, проводя длинными пальцами по ее щеке и шепча, что она будет «следующей», если Гермиона не отыщет ему свеженькой мертвечинки. Он медленно превращался в медведя, белого медведя. Комната была завалена снегом. Они были в Арктике, плыли по течению во льдах. Она больше не чувствовала рук и ног. Гермиона проснулась с привкусом снега во рту. Еще стояла зима. И многое предстояло сделать.

***

В конце концов, каникулы завершились, и им пришлось покинуть гостиницу «Хариус». К большому сожалению Гермионы, так как ее мать начала идти на поправку. Стоило лишь заключить с ним сделку, как он, должно быть, перестал подливать всякую гадость в чашку Джин. Но затишье было временным. Гермиона вновь расположилась на заднем сиденье его машины, но на этот раз в совершенно ином настроении. Она больше не чувствовала себя растерянной или безучастной. Гермиона внимательно изучала каждую деталь, проносящуюся за окном, будто оказалась в этом городке впервые. В каком-то смысле она почувствовала облегчение. У нее появилась задача, которую требовалось решить. А Гермиона с упоением бралась за трудные задачки. Она всегда ненавидела находиться в неведении. По крайней мере, теперь она двигалась в заданном направлении. Ей нужно было найти ее. Жертву. Слово отдавало убогой сентиментальностью. Словно кто-то оставил корзину с котятами у обочины, бросив их умирать. Стать жертвой было ужасно не только потому, что она обречена на бессилие, но и потому, что не вызывала интереса. Все помнили убийц, преступников. Жертвы же умирали дважды: физически, а также в памяти зевак, их окружавших. Жертвой быть скучно, в то время как злодеи вызывали настоящий ажиотаж. Том внезапно резко нажал на тормоза, и Гермиона вылетела на передние сиденья, застряв плечами между ним и матерью. И зашипела от боли. — О, прости, дорогая, с тобой все в порядке? — Джин засуетилась, похлопав ее по щеке. Виновником оказался перебегавший не по пешеходному переходу человек. Точнее, женщина. Она тащила на плече что-то похожее на набитую до отказа авоську, изо всех сил пытаясь поспеть на автобусную остановку, находившуюся на противоположной стороне дороги. Гермиона покосилась на Тома. Он слегка повернулся к ней. Их лица озарила одна и та же уродливая мысль. Они оба увидели женщину, ищущую смерти. Пешеходный переход был всего в нескольких метрах. Автобуса не намечалось. Она могла бы быть внимательней и не рисковать собственной жизнью. Возможно, такого рода личности не предполагали, что их может настичь смертельный исход. Они думали, что никогда не пострадают, но они ошибались. Гермиону передернуло от этой мысли. Ее оттолкнули собственные прагматичные выводы. Она с содроганием откинулась на спинку стула. Том смотрел в зеркало заднего вида, и было трудно не встретиться с ним взглядом. Его глаза излучали добро и понимание. Казалось, он шептал ей: «Не волнуйся, детка, я бы не стал тратить наши таланты на нее».

***

Учеба в январе всегда действовала на нее удручающе. Согласно школьным правилам, начало нового семестра означало смену преподавательского состава, что обычно тормозило процесс обучения, так как студентам приходилось привыкать к новым лицам. Преподаватели десятого класса переходили в девятый. Если честно, совершенно некстати, так как у Гермионы сложились прекрасные отношения со своим старым учителем химии. Именно та вдохновила ее подать заявку на грант начинающего ученого. Новый же преподаватель, профессор Амбридж, совершенно не вселяла доверия. Как правило, Гермиона старалась не судить о книге по обложке. Амбридж была пухленькой женщиной маленького роста, старательно выслуживающейся перед начальством, ее рот выглядел так, будто она посасывала жирную муху. Она была одета в кричащие оттенки фуксии и розового, и каждый предмет ее одежды, казалось, состоял из ситца или кружева. Гермиона не имела понятия, каким образом ей удалось обойти школьные правила с таким туманным представлением о стиле. Тем не менее, она ничего не имела бы против профессора Амбридж, если бы первой фразой из ее уст не прозвучало: — Тебе не следует беспокоиться о гранте, дорогая. — Простите? — смущенно переспросила она. Гермиона осталась после занятий, чтобы уточнить, не будет ли Амбридж так любезна, чтобы курировать ее внеклассный проект. Амбридж отчеканила каждое слово крайне степенно и в то же время с весельем в голосе, так что ее речь была в равной степени и нудной, и угрожающей. — Я имею в виду, — протянула она, сладкоголосо удлиняя каждую гласную, — вы должны сосредоточиться на теории, а не на практике, и убедиться, что у вас будет высокий общий балл в аттестате. Дерзкие эксперименты следует проводить только после окончания школы. Вы слишком молоды, чтобы ставить под угрозу свое будущее. — Я понимаю… но этот проект поможет мне с поступлением в университет. Это важно для меня и моего будущего. Амбридж покачала головой, и седые кудри, приколотые к ее макушке, слегка задрожали. Она сузила глаза-бусинки, так и не перестав приторно улыбаться. — Есть лучшие, более безопасные способы поступить в университет, моя дорогая. Проводить дополнительные часы в лаборатории без присмотра… — Но вы же будете меня курировать, профессор… — С каких это пор вы решаете за меня, мисс Грейнджер? Боюсь расстроить, но я не у вас на побегушках, — ответила Амбридж с самым елейным выражением, какое только было возможно, несмотря на свою безапелляционность. — Я не имела в виду… — Нет, имели. Так что не вижу смысла продолжать. Надеюсь, мы друг друга поняли? Гермиона проглотила свой протест, прикусив язык. — Да, профессор. Она догадывалась, что ей придется тайком после уроков каким-то образом получить доступ в лабораторию. И Амбридж не должна была об этом узнать.

***

Стоило лишь переступить порог в тот вечер, как из кухни донесся восхитительный запах, соблазнительно защекотавший ей ноздри. — Я готовлю филе-миньон, — весело пропел Том из кухни. — Помой руки и присоединяйся ко мне. Присоединяйся ко мне. У ее матери была очередная ночная смена в больнице. И они были дома одни. Гермиона без особого энтузиазма взобралась по лестнице, хотя и предвкушала ужин. Она просто умирала с голоду. Спина Тома мельком попала в поле ее зрения. Он надел белый фартук и выглядел как образцовый отец семейства. Она ускорила шаг, стараясь не зацикливаться на образе. Войдя в комнату, Гермиона закрыла за собой дверь. Подойдя к столу, она бросила школьную сумку на столешницу. И развернулась на пятках. Что-то изменилось в обстановке. Что-то было не так. Словно какой-то конкретный предмет убрали со своего места, и лишь ее подсознание это заметило. Том снова шарил в ее вещах? Она прошлась по комнате, пытаясь выяснить, не было ли что-то изъято или переставлено. Казалось бы, все было на месте, но червячок сомнений все же продолжал грызть. В чем же подвох? Только на четвертом обходе она обнаружила источник своего беспокойства. На тумбочке лежала стопка книг, но до этого момента Гермиона не обращала на них внимания, так как сама положила их туда. Она взяла их на дом в школьной библиотеке. Она знала, что ни у одной из них не было мерзкого названия или непристойного изображения на обложке. Ни одна из них не принадлежала коллекции Тома. Тем не менее она не помнила, у кого одолжила третью книгу в стопке. Томик входил в серию классических произведений от известного издательства, поэтому не имел сам по себе ничего предосудительного. Только когда она вытащила его из стопки и взглянула на обложку, то вздрогнула. На лицевой стороне были изображены мужчина и женщина, одетые в костюмы 19-го века, страстно обнимающие… то, что выглядело падающим телом мертвого человека. «Тереза Ракен», автор Эмиль Золя. Она просмотрела аннотацию на обороте, которая, по-видимому, подтверждала ошеломляющее изображение на обложке. Тереза была юной девушкой, которую вынудили выйти замуж за ее двоюродного брата, слабоумного себялюбца. Она думала, что будет обречена на жизнь, полную страданий, пока не познакомилась с другом своего супруга, Лораном. Вместе они замутили любовную интрижку, из-за которой стали сообщниками и убили ее мужа. «Ну и чушь», — сердито фыркнула Гермиона. Усевшись на кровать, она пролистала роман в поисках скрытых сообщений или пометок. Но на страницах ничего не было, только сплошная беллетристика. Мощная беллетристика, однако. Ее палец замер на странице, угол которой был слегка смят. Ее глаза лихорадочно забегали по словам, тайно надеясь, что смогут противостоять силе собственного любопытства. Но ритмичный слог прозы привел ее к слепому подчинению. Гермиона читала. «… она как бы упивалась этой безрассудной дерзостью и бесстыдством. Она ни на минуту не задумывалась, ей все было нипочем. Она кинулась в прелюбодеяние с какой-то отчаянной искренностью, бросая вызов опасности, и гордилась, что пренебрегает ею…» Кровь прилила к ушам. Упивалась. Всего лишь глагол, но он танцевал, манил своей греховностью. Пренебрегая опасностью. И в твоих руках кнут, обрушившийся на спину зверя. Она захлопнула книгу и снова уставилась на обложку. Влюбленные были в восторге от своей глупости. Объятия были искренними, но их цена была ужасной. Она швырнула книгу на пол и топнула по ней пяткой. Обложка слегка прогнулась под ее весом. Но это ощущение было не очень приятным. Словно книга вдруг проросла тончайшими лианами, которые обвили лодыжку, заманивая в свою ловушку. Гермиона отшатнулась от нее, прислонившись к столу, чтобы удержать равновесие. Она бы предпочла книгу об удушье.

***

Когда Гермиона спустилась по лестнице, Том уже ждал ее за кухонным столом. Он расставил тарелки и столовое серебро, а также налил им два высоких бокала красного вина. Он отложил в сторону газету, увидев, что она вошла. — Мне нельзя, — сказала Гермиона, указывая на вино. — Конечно, можно. Прекрасно сочетается с красным мясом. Она села в кресло напротив. Говяжья вырезка была спрыснута маслом и посыпана петрушкой. Выглядело божественно. Как и брюссельская капуста. У нее потекли слюнки. Гермиона подняла руку и потянулась за вилкой — и вдруг заметила, что на ее стороне ее не было. Впрочем, как и ножа. Серебряные приборы были лишь в руках Тома. Он начал резать мясо. — Открой рот пошире, дорогая. Гермиона скрипнула челюстями. — Я не маленькая. И могу сама себя накормить. — О, не будь занудой. Дело не в возрасте, — настаивал он с ехидной улыбкой, отразившейся на лезвии ножа, — и, конечно же, не в еде. — Тогда в чем дело? Он склонил голову набок. — Конечно, в удовольствии. Многое в нашей жизни подчинено наслаждению. — Не вижу ничего приятного в том, чтобы меня кормили с ложечки. — И не увидишь. Пока не откроешь свой ротик пошире. — Он подцепил кусочек сочного мяса. И поднес вилку к ее рту. — Нет, — довольно хрипло отказалась она. Желудок предательски заурчал. Том устало вздохнул и развернул вилку в свою сторону. Проглотив кусок вырезки, он, словно довольный кот, облизал губы, а следом и саму вилку. Гермиона поерзала на месте. Можно было просто встать и уйти. Или покопаться в холодильнике. Можно было даже совсем отказаться от еды. Это было бы испытанием на прочность. Немного лечебного голодания ей не повредит. Она уставилась на свой стейк. Что, если она бросится вперед, схватит его руками и запихнет в рот? Том будто прочитал ее мысли. — Ты бы стала вести себя столь непристойно? — он почти жмурился от удовольствия. — Посмотрим, на что ты способна. И Гермиона с досадой осознала, что это, конечно, тоже было частью его плана. Он будет наслаждаться тем, как она собственноручно себя унижает. В обоих случаях он будет ловить кайф от происходящего. Гермиона наклонилась вперед, облокотившись на столешницу и скрестив руки. — Я прочла последние страницы твоей книги. Тереза и Лоран травят друг друга из чувства вины. В выражении Тома не отразилось ни капли удивления, хотя тени под глазами, казалось, улыбались ей. — Грустно, не правда ли? — Что они умерли? — спросила она. Он отрицательно покачал головой. — Что у них не было более веской причины отравить друг друга. Гермиона почувствовала, как мурашки пробежали по ее спине. Она захотела потереться бедрами о его слова. Вобрать их в себя, а потом выплюнуть. Она всей душой ненавидела то, как часто ему удавалось воскрешать в ней такие чувства. Гермиона приоткрыла губы и подалась еще вперед. — Шире, — приказал он с ласковой улыбкой. Она повиновалась и широко открыла рот, пока он не увидел темноту на поверхности ее глотки. Он дотронулся кончиком вилки до ее языка, и она обхватила ее губами. Они смотрели друг на друга целую вечность. Боже, как это было вкусно. Она тщательно смаковала лакомство, скользя языком по зубчикам, постепенно откусывая и пережевывая каждый кусочек этого восхитительного мяса, прежде чем позволить ему забрать вилку. Он проник в нее еще одним нежным кусочком. Он пожирал ее своим взглядом. Гермиона старалась не стонать каждый раз, когда филе наполняло ее рот. Но трудно было препятствовать наслаждению. Она прикрыла глаза. Рассуждая сама с собой, Гермиона твердила, что голодна, и использует его в своих эгоистичных целях. Он был всего лишь рукой, державшей столовый прибор. Она ела, продолжая поджимать пальцы ног от экстаза.

***

— Ты нашла замену своей матери? «Свеженькая мертвечинка», — мелькнуло в голове. Сделав глоток вина, Гермиона сполоснула им рот. После такой пищи ее мучила жажда. Она отпила еще немного. В животе потеплело, щеки покраснели. Она подумала о профессоре Амбридж и ее кислой мине. — Может быть… но я должна убедиться, — ответила Гермиона, глядя сквозь него. Конечно, она несла чушь. Она… Они не станут убивать эту женщину. Амбридж, может, и была дрянным преподавателем, но не сделала ничего, чтобы оправдать такое насилие. «Пока что», — предательски подумалось ей, и Том сделал большой глоток вина. Его горло отсвечивало призрачно белым в свете кухонной лампы.