~ ~ ~
Выйдя в море, Юнги поразился тому, что буквально с первой заброшенной сетью его улов был настолько большим, какого у него не было ни разу за этот месяц. Все пять ящиков на лодке оказались заполнены до краев уже после третьего подхода, после чего Юнги решил вернуться обратно, чтобы сразу сбыть весь улов на рынке и купить чего-нибудь домой, в том числе того, о чем просил Чимин. Получая довольно хорошую плату за проданную рыбу, Юнги невольно подумал о трёх жемчужинах, что сейчас лежали у него во внутреннем кармане куртки. Он положил их туда неосознанно, не зная, куда спрятать… Может, они приносят удачу?..~ ~ ~
Чимин, оставшись один, решил не терять времени зря, стараясь быть максимально полезным для своего спасителя, имя которого он пока так и не узнал, и отблагодарить его за всё. Поэтому он заплакал. Сказать по правде, это не составило для него большого труда — общаясь с этим человеком, Чимин едва сдерживал слёзы, и сейчас он просто дал им волю, позволяя катиться по щекам, обращаясь под водой в перламутровые голубые жемчужинки. Он вспоминал, сколько боли было в глазах его родного брата Тэхена, когда тот провожал его на казнь… Сколько ненависти и презрения было во взгляде его палача Чонгука, с каким сожалением смотрел на него один из старейшин — Намджун. — Ты понимаешь, на что идёшь?! За день до казни Намджун прочитал ему трехчасовую лекцию о том, как ужасны люди, для чего существует ''долг сирены'' и почему они обязаны выполнять его беспрекословно. — Я не могу это сделать, — упрямо твердил Чимин, — я не могу убить. — Ты обязан! — чуть не кричал на него Намджун. — Это твой долг! Долг каждой сирены, живущей в море! Ты думаешь, люди просто так оставили нас в покое? Нет, мы обязаны этим морю! Каждый из земного народа желает нам смерти! Вспомни предания, вспомни все те страдания, что претерпел наш народ, вспомни… — Я помню. Но я не могу. — Чимин, послушай меня, прошу… Намджун положил руки ему на плечи и заглянул прямо в глаза. Чимин всегда боялся строгого взгляда своего учителя, который знал его буквально с первой песни, с трёх лет, но сейчас не было ни капли строгости или порицания в его глазах — только сожаление и желание помочь ему, переубедить. — Послушай меня, — повторил старейшина. — Ещё не поздно, ты можешь поменять решение, на раздумье тебе даётся день, подумай. Подумай о своём брате, о матери и отце, о своём народе, в конце концов! В наших рядах ты навсегда останешься предателем, о тебе запишут, что ты отказался от долга и от нас всех, подумай, что скажут о твоей семье… Ты хочешь, чтобы Тэхен стал изгоем? Чтобы его сторонились, называя «братом предателя»? — Не хочу… — почти шепотом ответил Чимин, чувствуя, как к горлу подкатил ком, мешая дышать. — Я не хочу, но я не могу… Старейшина Ким, помогите мне… Я не могу убить человека, что мне делать? Я люблю свой народ и не отрекаюсь от него, я просто не могу убить, боюсь этого… Что мне делать?.. — Другого выхода нет, — покачав головой, ответил Намджун. — За невыполнение долга тебя ждёт казнь. Я… ничем не могу помочь тебе. Прости… На следующее утро, в день принятия окончательного решения, Чимин должен был прибыть к Лагуне Совета, чтобы официально объявить всем о том, что он выбрал — долг или смерть. К слову, таких безумцев, неспособных выполнить долг, за всю историю оказалось всего девятнадцать, Чимин был двадцатым. — Итак, — сказал главный старейшина. Ему было уже около двухсот лет, однако выглядел он, как и все старейшины сирен, на тридцать лет. После тридцати все сирены перестают стареть и умирают лишь тогда, когда понимают, что готовы — они уплывают как можно дальше к безлюдным берегам и с попутной волной растворяются морской пеной в волнах, возвращаясь в море. Чимина ждал не такой уход из жизни… — Ты принял решение? Намджун, сидя среди старейшин, даже сейчас взглядом умолял его передумать. Мельком посмотрев на него, Чимин лишь покачал головой «нет» и повернулся к главному. — Я отказываюсь убивать, — чётко сказал Чимин, едва сдерживая дрожь в голосе. — То есть, ты отказываешься выполнить долг сирены? — уточнил старейшина. — Нет, я отказываюсь только убивать. Я не отказываюсь от народа и никогда не откажусь. — Ты понимаешь, какое наказание ждёт тебя за это? Понимаешь, что тебя ждёт изгнание и казнь? Главный старейшина грозно и без капли жалости смотрел на него, а Чонгук, ожидающий у входа, чуть не скалился, прожигая в нём дыру ненавистью в своём взгляде. Этому была особая причина. Самой старой сиреной, покинувшей их народ всего десять лет назад, была прапрапрабабушка Чонгука. Ей было шестьсот пятьдесят лет, когда она решила уйти в море, и она же была самой долго живущей сиреной среди всех в их море. Она не решалась покинуть народ, так как боялась того, что сирены забудут о долге, ведь она была дочерью сирены, которую тогда, тысячу лет назад, поймали и пытали люди. Её матери удалось сбежать, но она навсегда осталась с ранами от вырванной чешуи на теле и не могла нормально дышать под водой — ей сожгли все жабры на левой стороне шеи. Прабабушка Чонгука почти каждый день рассказывала ему о тех временах, о том, как страдала её мать и как она проклинала людской род за их алчность и жестокость. Чонгук впитал в себя всю злобу и ненависть к людям так, как будто его самого похитили и выжимали из него слёзы, и именно поэтому он пошёл в палачи — в память о своих корнях, и чтобы отомстить всем предателям среди сирен. — Я понимаю, что меня ждёт, — ответил Чимин, — и я… готов понести наказание. На этих словах он не смог сдержаться — он прижал руки к лицу, чтобы никто не видел его слёз, потому что не хотел, чтобы его запомнили таким. Он понимал, что в глазах остальных сирен он пал, он стал предателем, но он не мог убить человека — невинные люди не должны отвечать за жестокость своих предков. Так он считал. — Советом старейшин я объявляю твой приговор: ты будешь с позором проведён через залив, изгнан и предан казни. Чонгук, в оковы предателя. Чонгук тут же оказался рядом с Чимином и нацепил ему на руки тяжелые железные кандалы, такие, какими обычно заковывают преступников людского мира, и грубо схватил за плечо. — Ты больше не заслуживаешь жить среди сирен, ты больше не один из нас, — сказал старейшина. — Отныне ты предатель, а всех предателей ждёт лишь смерть. Ни слезинки больше не проронил Чимин — ни когда его вели через залив, сквозь столпившихся вокруг сирен, которые тыкали пальцами в него и перешептывались «предатель, смотрите…»; ни когда его оставили недалеко от линии берега, сняв оковы и готовясь направить на него волну; ни даже когда он почувствовал сильный удар волны в грудь и как его впечатало в окно. Он принял свою учесть, и всё же сейчас, вспоминая всё это, он не мог больше держать в себе горе по семье, брату, морю… Когда слёзы кончились, и он мог всего лишь беззвучно всхлипывать, обняв себя руками, он посмотрел на воду и обнаружил, что наплакал уже целую маленькую горстку жемчужин. Последняя слезинка, упав с подбородка, образовала жемчужинку и упала на верхушку горстки, и, собрав их всех в ладонь, Чимин оторвал омертвевший лоскут от своего плавника и обернул в него жемчужины, а затем спрятал под ванну, надеясь, что однажды человек всё-таки примет их в знак благодарности…~ ~ ~
— Чимин, я вернулся! Зайдя домой, Юнги первым делом прошёл в ванную, чтобы проверить, как поживает русал, надеясь, что это всё было действительно правдой, а не игрой его пораженного простудой разума. И первое, что он увидел, распахнув дверь — заплаканного Чимина, усердно пытающегося скрыть следы своих рыданий. Он растирал лицо руками, умывал водой, но красные глаза и распухший нос не так-то просто скрыть. — Как ты?.. — тихо спросил Юнги, подойдя к нему и опускаясь на корточки у ванны. — Всё хорошо, — сипло ответил русал, шмыгая носом. Юнги никогда не видел таких маленьких аккуратных носиков… Эта сирена была произведением искусства в глазах Юнги, таких красивых людей (или существ) он еще не встречал в своей жизни. За исключением Джина, признанного красавца в их компании из трёх друзей — его, Джина и Хосока. Три рыбака-одиночки, пытающиеся выжить в этом бренном мире и собирающиеся по пятницам в баре, чтобы выпить и поделиться новостями. Да, за исключением его, этот русал был, пожалуй, по-настоящему красив… — Не плачь, — прошептал Юнги, взяв в ладони лицо Чимина и потерев большими пальцами его покрасневшие щеки. Чимин окинул его взглядом, полным горечи и бессильной печали, от которого у Юнги сжалось сердце. — На земле жить не так уж плохо, поверь. Я тебе помогу всем, чем смогу. Вот, кстати, вкусного тебе принёс… Ты голодный? Чимин активно закивал, и Юнги, улыбнувшись, вышел в прихожую, разулся и, взяв пакет с кучей морепродуктов, которых накупил на рынке, вернулся обратно к Чимину. — Я могу приготовить, или ты будешь есть сырым? — А что значит приготовить? — нахмурившись спросил Чимин. — Это… ну, сварить или пожарить, — попытался объяснить Юнги. — Это когда еду готовят, эм… Проще показать. Хочешь попробовать? Я могу пожарить рыбу в кляре и креветок, это очень вкусно! — Я никогда не пробовал, — недоуменно пробормотал Чимин. — Но я хочу попробовать. — Отлично, тогда придется подождать немного, я скоро вернусь, ладно? Хочешь заняться пока чем-нибудь? Может, включить тебе музыку? — Как включить? Её же надо играть… Внезапно Юнги осознал, что, возможно, Чимин совсем ничего не знает о ''земном мире'', и, видимо, о существовании телефонов и интернета — тоже. Хитро ухмыльнувшись, Юнги достал из кармана смартфон и свои вакуумные наушники и, вставив наушники в уши Чимина, включил ему одну из своих любимых песен, которая сейчас нравилась ему. — Что это?.. О… И так и застыв с открытым ртом, Чимин пялился в пустоту, приложив руки к ушам и внимательно слушая музыку. — А КАК ЭТО РАБОТАЕТ? — громко спросил Чимин, и Юнги, засмеявшись, вытащил из его уха один наушник. — Долго объяснять, просто слушай музыку и жди, а я пока приготовлю ужин, хорошо? — Мгм, — кивнул Чимин, и Юнги вставил наушник обратно, поставив песню на повтор и положил телефон на полочку рядом с ванной. — Только не урони телефон в воду, иначе он сломается. Чимин снова кивнул, и Юнги, оставив его одного, ушел на кухню готовить. Нарезав рыбу на кусочки и обваляв её в панировке, а затем и креветки, Юнги стоял у плиты, наблюдая за тем, как шипит и булькает раскалённое масло. Он вспоминал весь день и то, каким необычным он был, о своем богатом улове, о жемчужинках и внезапно он услышал это… Пение сирены. Если бы не капелька масла, попавшая ему на руку, он бы не очнулся от этого наваждения. Потому что его голос… Юнги на какое-то время просто вышибло из реальности — сердце зашлось в бешеном ритме, глаза перестали видеть, а уши — слышать что-либо кроме его голоса. Он залезал прямо в голову, в душу, мысли, заполнял собой всё пространство, вышибая всё остальное. Как эхо в пещере, как плеск моря, как самый прекрасный инструмент, существующий в мире. Юнги потерялся в нём, и если бы не острая боль от ожога на руке, от которой он и очнулся, то так бы и остался стоять посреди кухни, завороженный пением сирены. Он мог бы остаться так навсегда… и это пугало. Чувствуя, как по щекам побежали мокрые дорожки, Юнги смахнул их руками и сосредоточился на готовке. Но слова песни так и застряли в его мыслях и сердце. И уже никогда не могли выйти оттуда…