Совсем другой век

После возвращения мушкетеров из Кале в числе кортежа принцессы потекли привычные будни военного. Почти привычные. Однако пить он начал больше обычного. Атос злился на себя за то, что из головы упрямо не идет образ молодой фрейлины принцессы. И пытался искоренить этот образ, который тянул за собой другой, вынуждая сравнивать… А потому опять пил, совершенно не пьянея. Было 13 июля. День, который всегда навевал самые черные мысли. Больше, чем день венчания. Та охота… Вся жизнь, все счастье, все чувства, вся любовь – все в одно мгновение было искорежено и исковеркано, ее ласковые, чарующие улыбки превратились в жуткие гримасы, ее нежный голос стал резким и режущим сердце… Атос сделал большой глоток прямо из горла бутылки, будто надеясь прогнать облик белокурой невинной девушки. Такой слабой и беззащитной – как казалось ему тогда. Беззащитной! Да она способна расправиться с любым, кто встанет на ее пути. Злобное создание, посланное Адом – вот она кто… Словно назло перед глазами встал новый облик – фрейлина принцессы. Он даже выяснил, как ее зовут. Элен Гордон. Именно выяснил, а не узнал случайно, потому что он прислушивался, чтобы его узнать! Дьявольщина, на кой черт ему это имя?! Он прищурился, мысленно сравнивая облики одной девушки и другой. Пожалуй, они одних лет, возможно, фрейлина постарше. Впрочем, Элен, в отличие от Анны, держится очень строго. Всегда, сколько он ее видел, была отстраненная и немного холодная, далекая. А вот Анна всегда улыбалась. Так мягко, призывно… Атос сделал огромный глоток вина. Равнодушно подумал: это удача, что они успели вернуться в Париж до этой даты. Иначе он мог не сдержаться и напиться еще в пути. Какой бы из него тогда был охранник принцессы? Как бы он смог вмешаться и приструнить зарвавшегося принца, когда тот… Какого дьявола мысли опять возвращаются к Элен? И не только мысли! Будто бы в насмешку над ним снова и снова все вокруг только и говорили, что о шотландке и ее дворе – в коридорах Лувра, в полку... На днях, еще в пути, Атос едва не вызвал на дуэль какого-то мальчишку из гвардии принца за замечание, что английские девицы одеты, словно прибыли с фермы. Кровь бросилась в лицо, но… Остановила мушкетера лишь резкая мысль, что он собирается драться из-за дамы. И – страшно признаться – не из-за принцессы! Как поток ледяной воды на голову. Ну нет, он не собирается защищать честь существа, лишенного благородства! К его облегчению, в ту беседу вступил Арамис. Кажется, молодой человек был порядком не в духе и искал ссоры с кем угодно. А потому не мог упустить такой случай. Он заметил говорившему, что подобные слова истинный дворянин не может произносить по отношению к даме, тем более из королевского дома. Пусть и английского. А любые слова о дворе принцессы – это слова о самой принцессе. И за подобное оскорбление следует отвечать со шпагой в руке – и отвечать кровью… Атос про себя лишь усмехнулся. Видимо, милейший Арамис давно не получал писем от «белошвейки», а потому готов к хорошей драке… Более того, сам ее искал, превращая в повод любое слово или взгляд. Дуэль, правда, отложили до приезда в Париж. А по дороге в столицу Атос принял приглашение друга быть секундантом. Итог тот же – он участвует в дуэли. Но сам себя обманывает, мысленно убеждая, что причина для нее – лишь приглашение друга, а его соперник – только секундант наглеца, осмелившегося оскорблять шотландок. Поединок состоялся этим утром. Их противникам хорошо досталось, правда, все остались живы. Сейчас же Атос продолжал напиваться. И сравнивать леди Гордон с бывшей женой. Хотя, собственно, сравнивать было нечего – об Элен Гордон он совершенно ничего не знал. Однако старательно пытался найти в ее поведении, словах и жестах, пусть мельком виденных, схожесть с Анной… Зачем? Чтобы и близко не подпустить мысль о том, что не все женщины могут быть порождением Дьявола. Чтобы не позволить себе вновь поверить в то невозможное, к чему так стремилось сердце. Нет, он ничуть не корил себя за ту казнь. Он злился на себя за свою глупость, за то, что был так слеп и не увидел правды – казавшейся очевидной остальным, за то, что отступил от своего долга и советов отца и родни… *** …Совсем юношей отец отправил его во флот, не обращая внимания на мольбы матери, которая слишком боялась за своего мальчика. Но старший граф де Ла Фер, хотя и любил сына не меньше, понимал, что тому пора становиться мужчиной. Сидя у женской юбки этого не добиться. Так и будет – только с соседями задираться. Службу молодому человеку он подобрал не в королевских войсках, а во флоте, где не до дуэлей, а дисциплине обучают. И притом выбрал не во Франции – слишком разочарован был граф де Ла Фер в той, что тогда правила. За три года до этого был убит Генрих Четвертый, которому граф верно служил, несмотря на все недостатки, которыми обладал этот король. Его деяния стоили гораздо большего, а граф оценивал по делам. В стране не без оснований шептались, что кинжал в руки Равальяка был вложен первой подданной. Какое-то время граф с негодованием отвергал эти доводы - мысль о причастности королевы к подобному казалась ему кощунственной. Но поведение Марии Медичи и ее итальянского фаворита заставляло даже такого человека, как граф, искренне верящего в благородство, задуматься о святости персоны королевы. Его сиятельство, по обоюдному согласию обеих сторон, очень быстро оставил двор и был полностью вовлечен в дела дома и воспитание сына, сумев уберечь мальчика от интриг и грязи двора. Супруга графа, до того состоявшая при Марии Медичи в должности статс-дамы, свой пост также оставила, и здесь также совпали ее желания и желания королевы. Графиня занимала этот пост крайне недолго и была на него назначена Генрихом Четвертым. Флорентийку мало устраивала эта кандидатура, в которой она видела сторонницу политики своего покойного мужа, но и графиня, обладавшая скорее мягким нравом, чем твердой волей, да еще и не склонная к каким-либо интригам, тяготилась этой должностью. А вокруг хватало придворных, постоянно пытавшихся очернить статс-даму, желая занять ее место. Поэтому двор юному наследнику графа де Ла Фер помнился плохо, свои лучшие годы он провел в родовом поместье, где рос не то чтобы в сказке, но среди честных и открытых людей, не склонных к обману. А вот что навсегда врезалось в память юного Оливье, так это наставления отца перед тем, как отпустить его на войну. Граф сопроводил его длинным напутствием о том, что приличия следует блюсти в любой ситуации, где бы он ни оказался и с кем бы ни имел дело. Моряки подвержены соблазнам, из-за длительных воздержаний они склонны к последующим столь же продолжительным загулам. Вот только в какой-то момент своей речи граф осознал, что сын слушает его, послушно кивает, но… не понимает! Некоторое время он медлил, затем направился к конюшням, коротко бросив: - Едем! …Атос не помнил имени той женщины, к которой его привез отец. Он даже лица ее не помнил. В памяти остались лишь ее ласки. Он, как сумасшедший, двигался в ней, впитывая в себя все судороги тела, наслаждаясь лаской губ и рук, сам до конца и не осознавая, что он делает и как, будто одержимый… Возвращаясь домой, юноша был красным до ушей, стыдясь своего безумного поведения – до сих пор он сам себе казался рассудительным и разумным, не подверженным такого рода животным инстинктам. Коря себя, он все же внимательно слушал отца, который говорил с мягкой улыбкой на устах – теперь сын его понимал. Да, это сладко, очень сладко. Это хочется ощутить вновь. Неудивительно, что мужчины стремятся к этому. - Я запомнил, отец, - почтительно поклонился Оливье. – Мне не следует стремиться к этому. Я не смогу полностью совладать с желаниями плоти, но я буду сдерживать себя. И я не потеряю голову из-за недостойной женщины, пусть бы она влекла своими улыбками и телом. На какие бы уловки она ни пустилась, я не поддамся. Я навсегда запомню, что выбирать следует не плотью, а разумом. Я запомню, даю слово! Граф кивнул, радуясь пониманию сына. - Я никогда не допущу, чтобы ваше имя, отец, носила недостойная… *** …Сейчас те воспоминания звучали хуже смертного приговора. Почему судьба была так милостива к нему, юнцу? Хранила его в штормах и в сражениях… Лучше бы он погиб еще там, служа во флоте. Или после, в гражданскую войну… Он вернулся домой до того срока, который планировал. Причиной стала смерть отца. И ему как единственному наследнику и новому графу пришлось принять на себя все заботы о поместье. Его обучение резко оборвалось; еще не приехав в отчий дом, он уже нес остветственность за людей в своем подчинении. То, чему его обучали совсем юным мальчишкой, помнилось слабо. Молодой граф де Ла Фер с трудом справлялся с управлением поместьем. Любое решение казалось ему сложным, а обратиться за помощью было не к кому. Еще хуже было с матушкой. Графиня старалась помогать сыну, наставляла его. Но с каждым днем угасала. Лишь неизменно ласково улыбалась юноше. Оливье же был в отчаянии, не зная, как удержать графиню рядом. Ни врачи, ни долгие молитвы не спасли, произошло неибежное, то, что молодой человек чувствовал и о чем не желал и думать, гоня прочь даже намеки на это, – графиня постепенно сошла в могилу следом за мужем. Граф де Ла Фер, впервые после окончания детства, рыдал, прижимая к губам ее ладонь, обещая быть достойным ее и отца. Ему казалось несправедливым, что даже уходя, графиня ласково улыбалась ему, своему сыну. …Сейчас же, по прошествии лет, это казалось несправедливым и недостойным его в сотни раз… Он недолго оставался в поместье. Казалось, судьба сжалилась, давая ему шанс успокоить страдающее сердце, забыться и уехать. Едва дела вошли в привычное русло, едва юноша, теперь ставший мужчиной и хозяином, научился управлять, как пришло известие о борьбе за трон, гражданской войне. Молодой король, Людовик Тринадцатый, совершил то, чего от него никто не ожидал. Он отдал приказ об убийстве Кончино Кончини, фаворита матери. Франция разделилась на два лагеря. Очень многие примкнули к партии королевы – в старую власть верилось больше, чем в юнца на троне. Кроме того, многих дворян устраивало правление Марии Медичи – слишком женское, а потому вольное. Здесь можно было возвыситься только на одной лишь улыбке королевы, можно было вести любую игру, даже бросить всю страну врагам ради собственной выгоды. Атос же, не колеблясь, принял сторону короля. Воспитанный своим отцом в преданности королевской власти, граф де Ла Фер был готов пожертвовать жизнью за того, кто возвращал себе законный титул и положение. Даже вопроса – чью сторону занять – у Оливье не возникало. Король был прав, потому что он король! Тогда, направляясь в Париж, граф де Ла Фер порой думал о том, что может погибнуть на войне. Надо сказать, что подобные мысли у него появились впервые; юношей, отправляясь в плавание, он, как все молодые люди, не мог и помыслить, что ему что-то грозит, смерть была чем-то невозможным. Но вот второй отъезд из поместья эти мысли принес. Воспоминания о родителях еще жили в нем, он был готов к смерти. Ему даже порой чудилось, что это будет справедливо – трагически погибнуть за короля после потери родителей. Но все же жить он хотел больше. Молодость в нем была сильнее, как и вера в то, что он может помочь свершиться правому делу. Эту же веру он увидел в глазах юного короля. Мальчишка, которого помнил граф, когда его семья еще была при дворе, теперь стал взрослым. Это был высокий, худой юноша, с нервными движениями, явным заиканием, сильно переживающий по этому поводу… Но в нем чувствовалась невероятная воля. Это был король. Пусть совсем молодой, пусть еще сомневающийся. Но король. Готовый вести войска в бой. И граф де Ла Фер, присягнувший Людовику на верность, точно знал, что совершил верный выбор… *** Сейчас ему оставалось лишь печалиться о судьбе, даже в войне сохранившей его жизнь, чтобы после победы он получил возможность вновь вернуться в родительское поместье. Хотя король и предлагал ему остаться при себе, обещал должность или повышение по службе. Или даже и то, и другое. Но граф смиренно просил возможности оставить двор. Он тосковал по дому. Людовик кивнул, уверил, что принимает чаяния своего слуги, ценит такого подданного и понимает, как нужен тот в поместье. Потому и отпустил, заметив на прощание, что если граф передумает, предложение будет в силе, на королевской службе ему всегда будут рады… Атос отбросил пустую бутылку, с философским видом взял следующую. Перед взором стояла Анна… Их первая встреча. Ее улыбка и ее невинный взгляд… «…я не потеряю голову из-за недостойной женщины, пусть бы они влекли своими улыбками и телом…». Ложь. Той улыбке нельзя было противиться – она манила и сводила с ума. Он посвящал ей любую свободную минуту, не в силах отвести глаз от ее грации, утопая в ее голубых глазах, и готовый отдать все за ее ласковую улыбку. Как одержимый, он мчался к ней, едва это было возможно. Домик священника он посещал чаще, чем собственный особняк. В церкви стремился сесть подле нее, подать ей подушечку под колени и святую воду. Затем осмелился пригласить к себе в гости их с братом, просил брата служить мессу в родовой цервушке, знакомил ее с соседями и влиятельными лицами в провинции… Первое время он не обращал внимания, что не все в его окружении рады такой гостье и демонстрируют разве что вежливость к ней. Сам видя в ней идеал, Оливье не мог и представить, что кто-то смотрит на нее иными глазами. После же холодный прием превратился почти во враждебный. Родня и друзья, угадав в девице охотницу за титулом и деньгами и заметив, что интерес Оливье к ней слишком уж серьезен, попытались как-то исправить случившееся. Увы! Граф де Ла Фер полностью потерял голову. Он не слышал ничего вокруг. Возмущение родни и знакомых казалось ему наговорами на святое. Анна де Брей* же казалась ангелом, спустившимся на землю. Сама женственность, сама доброта… Разве мог он тогда о чем-то думать? Самым разумным ему казалось именно слушать свое сердце, уже принадлежащее ей. Иное мнилось ему кощунством! Были и те, кто соглашался с ним. Тогда Оливье не мог и предположить, что такое согласие строится на том, что им не было никакого дела до судьбы графа де Ла Фер. Женится ли он на этой девице или на какой еще – значения для них не имело. А вот поддерживать с ним отношения им казалось выгодным. Да и Анна умела очаровывать. Если родственники графа не подпадали под это влияние, то лишь потому что их охраняла броня интересов семьи и рода. Прочие же, общаясь с Анной, находили ее весьма умной и интересной собеседницей, невероятно обаятельной и милой. Иными словами, полностью поддерживали представление графа о ней. Атос, увлеченный собственными чувствами, не верил родным и искал объяснение их наговорам. И утвердился во мнении, что все возражения родни – лишь из-за невысокого происхождения девушки. Ведь не зря они настоятельно просили его проверить прошлое этой девицы! Но ему было довольно того, что она дворянка. Он не проверил даже этого. Просто ее поведение, ее речь – разве могла она быть не благородного происхождения?! А будучи дворянкой, по его мнению, она была равна любому – от шевалье до короля. Поэтому его решение осталось неизменным, он твердо объявил, что женится на Анне, если она не будет возражать. Ее согласие на брак было самым счастливым событием его жизни, как ему тогда казалось. - Но вы могли бы… найти более подходящую партию, - мягко пожурила его она тем голосом, что сводил его с ума. – Вы вправе просить у короля руки его сестры, он не откажет. - Вы жестоки, - покачал головой граф. – Генриетта – само очарование, не спорю. Но ни она, ни ее высочество, ныне королева испанская**, не сравнятся с вами. О, это вы достойны большего! Быть герцогиней, королевой!.. *** …Очередная бутыль была пуста и с громким звоном полетела на пол. Дьявольщина! Не иначе, как Нечистый тогда вселился в него, отобрав разум! Окажись она сейчас здесь, восстав из могилы, он задушил бы ее повторно. Вновь вздернул бы ее на суку! Мерзкая грязная тварь! Куда только он смотрел? Почему он не сделал самого простого, о чем ему говорили родные, – не проверил ее родословную?! Ее слова о сиротстве и отсутствие каких-либо родных, кроме брата, и друзей уже было странно! Надо было быть таким глупцом, как он, чтобы не понять, что в первую ночь ее слезы были притворством. Как недолго они длились! Эта мерзавка уже вскоре сама без зазрения наслаждалась плотской близостью с ним… Атос сцепил зубы, чертыхаясь. Отчего он не видел того, что было очевидно всем?! Наивный глупец! Ради нее он поссорился с родными и друзьями – лишь немногие из них явились на венчание, да и там всем видом показывали свое неодобрение этого брака. Оливье полагал это глупостью, был уверен, что истинные его друзья – те, кто его поддержал в этом решении! Тогда ему казалось, что он видит свое окружение насквозь! Но не замечал самого близкого – ее поведения, ее слов и решений. Через несколько дней после свадьбы он застал супругу, отчитывающую горничную. Граф тогда застыл на пороге при виде картины, открывшейся его глазам. Его нежная, ласковая Анна словно превратилась в фурию, гадюку… Казалось, она лично готова на части разодрать служанку за нерасторопность. Но это видение длилось лишь несколько мгновений. Появление мужа будто отрезвило Анну, графиня немедленно стала сама доброта, велела служанке впредь быть внимательнее и шустрее – и только. Как быстро он поверил, что это было недоразумение! Что она просто слишком устала тогда, но вовсе не намеревалась швырнуть в глупую горничную раскаленные щипцы! И как он мог даже подумать такое! Ее надуманная обида казалась ему справедливой, он даже каялся и просил прощения пред ней… Осел!.. *** Атос мгновение помедлил, оценивая свои силы. Вот-вот упадет на стол… Но, черт возьми, все не падает! Только вспоминает и вспоминает… …Анна была прекрасной хозяйкой, приятной собеседницей, ласковой и заботливой женой. Он верил в это, не замечая, что слуги поглядывают на госпожу порой с ужасом, зная, что она может устроить им жестокую расправу. Это было не почтение перед хозяйкой, это был панический ужас перед ведьмой. Однако Оливье верил тому, что его супруга лишь умеет быть такой, какой и следует быть графине – почтенной подданной с мужем и волевой хозяйкой с прислугой. Но не верил наставлениям, которые пытался донести один из старых друзей отца, проживавший в соседнем поместье и часто навещавший молодых. Как и многие другие, барон не одобрял этот брак, но на венчание явился. Кажется, он верил, что юноша дурит по молодости и неопытности. И все еще можно исправить. Его отеческие предостережения граф посчитал напрасными и надуманными. А когда барон умер, Атос также лишь отмахивался от жутких намеков, что слишком внезапной была эта смерть и слишком на руку она была графине. Поверил и увидел потом. Когда случайным движением, желая облегчить вздох, разорвал платье на плече жены, упавшей с лошади на охоте. Воровка… и шлюха. Посмевшая выдавать себя за дворянку. Посмевшая пойти к алтарю, чтобы занять место его матери. Посмевшая… да, наверняка посмевшая устранить тех, кто ей неугоден! В голове все смешалось. Ее шепот с признаниями в любви – и шепот родни и знакомых, что не просто так умер старый барон. Ее ласковые улыбки – и ее же звериный оскал, когда она отчитывала горничную. Как умело она играла роль! А он… он ничего не слышал, кроме ее слов, ничего не замечал, кроме нее самой. Вот и в тот момент перед глазами было лишь ее тело. Прекрасное, манящее… И с горящей лилией на плече. Это клеймо словно привело его в чувство. «…я не потеряю голову из-за недостойной женщины, пусть бы они влекли своими улыбками и телом…». Он не исполнил этого. «Я никогда не допущу, чтобы ваше имя, отец, носила недостойная», - это также не сбылось, наоборот, он сам ввел ее в дом! Он предал память отца, он недостоин носить это имя… Но, прежде чем уйти, он должен совершить правосудие. Закон требует от него, чтобы преступница была наказана. Атос огляделся, никого из слуг рядом не было. Обладая правом верхнего и нижнего суда***, он мог любому сейчас объявить приговор… Граф иронично усмехнулся. Да, работа палача не для графа де Ла Фер, но вполне сойдет для того, кто запятнал это имя. Он решительно взялся за ремни… *** Вот чего он почти не помнил, так это самой казни. Кажется, она пришла в себя. Все поняла. И попыталась наброситься на него****… Пустяк! Он справился бы с ней и раньше. Но в тот момент, исполненный ярости и презрения к ней, граф тем более не замечал ее попыток нанести ему удар или вырваться, хотя ненависть и ужас придали ей сил… Было это или не было? Атос не помнил. Но хорошо помнил, как затягивал ремни на ее запястьях. И петлю на шее помнил – слишком отчетливо она врезалась в память. Еще помнил ее глаза – закатившиеся от боли и подступающей смерти… Это выражение на ее лице сменило выражение ненависти к нему. После он ушел. Кажется, влез в седло. А может быть, и шел пешком, ведя лошадь в поводу. Если вел… Граф не помнил даже, как он вернулся в особняк. Не помнил, как поднялся к себе, как стягивал с себя одежду. Почему-то помнил, что мылся, будто бы пытался отмыться от грязи этой шлюхи на своем теле… Почему никто из участников охоты его не побеспокоил после? Почему его никто не искал, ни о чем не расспрашивал? Кто-то из слуг сообщил, что господин граф не принимает? Или они нашли в лесу мертвую графиню? Или что-то еще? Атос не знал. И не задавался этим вопросом никогда. После тех событий на охоте, после той странной казни, которую он даже не мог вспомнить в деталях, граф отчетливо помнил себя уже вечером, на коленях перед фамильным склепом. То ли молящимся, то ли просящим о прощении. - Велеть подать лошадей, ваше сиятельство? – тихо прошелестело рядом. Гримо. Верный слуга. Оливье не знал, отчего когда-то отец приставил к нему этого не словоохотливого, но исполнительного парня. Однако в тот момент именно этот человек оказался самым нужным ему. Никогда не показывавший своего отношения к решениям господина, не склонный много говорить и обсуждать приказы – и сейчас угадавший решение, которое граф еще только предчувствовал. - Да, мы уезжаем, - бросил Атос, поднимаясь с колен. – Соберите самое необходимое. И… самое простое. Гримо молча поклонился и исчез за дверями. Даже не задавая вопроса – куда можно отправиться, когда на улице уже стемнело… *** Видений больше не было, но воспоминания все не отпускали его, пьяное забытье так и не приходило… Отдать распоряжение управляющему о регулярных отчетах дел в поместье. Проверить, что Гримо взял фамильные ценности. Вот и все его дела перед отъездом. Уже покинув провинцию, граф придержал коня и обернулся к слуге. - Ничего не было, Гримо. Тот согласно кивнул. - Ничего, - повторил Оливье, догадываясь, что его могут неверно понимать. – И графа де Ла Фер никогда не было. - Кто был? – помедлив мгновение, уточнил Гримо. - Что ж… вашего господина зовут Атос, - криво усмехнулся он, припомнив скучного лектора, вбивавшего в него знания о Риме и Элладе. – Большего ни вам, ни кому другому знать не следует. Поэтому лучшее, что вы можете сделать, это меньше говорить. - Знаки? Граф вновь слабо усмехнулся. Когда-то давно его удивляло это умение Гримо угадывать желания господина по легкому взмаху руки. Но сейчас… да, это было бы как нельзя более кстати – и потому Атос согласно кивнул. Далее они отправились в молчании. Добрались до какого-то придорожного трактира, где и остановились на ночлег. А после – уже почти без отдыха в Париж. И уже – как Атос. Последний раз, когда он назвал свое истинное имя, это прося аудиенции у его величества… *** Военная служба в третий раз меняла его жизнь. Правда теперь, думалось Атосу, что навсегда… Просьба графа де Ла Фер изрядно удивила короля. Людовик отлично помнил его, как помнил свое обещание: он был готов предложить и должность, и чин лейтенанта. Но проситель от этого отказывался. - Вы хотите служить мне как простой солдат, - бросил Луи. – Хорошо. Допустим. Но что, если вас кто-то узнает? Атос покачал головой. - Это невозможно, сир. Мало кто обладает столь прекрасной памятью, как ваше величество. Кроме того, позволю себе заметить, что при вашем величестве сейчас слишком мало тех, кто был во время той войны. Наконец, вряд ли кто-то моего круга обратит внимание на простого солдата. А заметив… посчитает это лишь удивительным сходством. Король прошелся по комнате. - Зачем вам это? – хмуро спросил он. – От кого вы таитесь? - Даю слово, что только от самого себя, - отозвался граф. – Я ни от кого не бегу, я не совершал проступков, за которые мне следовало бы отвечать пред законом вашего величества. Если желаете, сир, отдайте распоряжение, проверьте мои слова. - Я верю вам, граф. Но все же? - Вы желаете знать причину? Мне есть чего стыдиться, но дело не в нарушении указов вашего величества. Я нарушил обещание, когда-то данное отцу. И отказываюсь я от титула и имени не оттого, что хочу скрыться, а оттого, что полагаю себя не вправе носить это имя. - Чушь! – пробормотал Людовик. – Я хорошо вас знаю, вы не способны на бесчестие. Назовите истинную причину! - Благодарю, - Атос поклонился. – Я мог бы сказать в свое оправдание, что нарушил обещание невольно, по собственной глупости приняв черное за белое… - Но не скажете? - Я полагаю себя не вправе оправдываться. Меня предупреждали, я сам пожелал быть слепым и глухим. - Вы хотите поступить на службу ко мне? – досадливо поморщился Луи. – Но не хотите быть со мной до конца откровенны. Так могу ли я тогда доверять вам? - Я очень прошу ваше величество проверить мои слова. Я уверен, что это не составит труда, достаточно лишь послать человека в Берри. Но я очень прошу вас позволить мне не вспоминать о моем позоре. - Это чушь! – Людовик зло пнул стул. - Я умоляю, государь. Любой мой рассказ будет звучать как оправдание – слишком свежи во мне воспоминания. Я же не жду и не желаю оправдания себе. Только искупления. И я лишь хочу, чтобы ваше величество были уверены, что я готов отдать за вас жизнь. И хочу, чтобы вы верили, что я человек слова. Хотя мной и было нарушено то обещание, моему отцу, я надеюсь, что это мной будет выполнено. Король некоторое время молча мерил шагами комнату. Затем остановился, глядя прямо в глаза просителю. - Я бы предпочел, чтобы вы остались живы, - вздохнул Луи. – Но, раз вы желаете поступить на службу, не могу отказаться. Глупо было бы потерять такого преданного воина, как вы. Что вы скажете о роте карабинеров? - Ваше величество слишком щедры, - пробормотал Атос. – Это личная рота вашего величества, созданная его величеством королем Генрихом… - Все именно так, - прервал его Луи. – Именно в этой роте я предлагаю вам место. Не лейтенанта, простого солдата… *** С этого дня началась его служба в роте королевских карабинеров, год назад превратившейся в роту королевских мушкетеров. Службу он нес исправно – так полагали господин де Тревиль и сам король. Сам Атос полагал иначе, понимая, что за его храбростью таится тяжкий грех, желание смерти. Но назло его собственным желаниям погибнуть, он жил... Атос считал себя обязанным перед королем, поскольку когда-то оставил службу несмотря на предложение Людовика. И во многом нынешнее бретерство было тоже оправданием самому себе: одного лишь намека на усмешку при упоминании короля было довольно, чтобы Атос пришел в ярость. Но в этот раз войны и дуэли не помогали залечить сердечные раны. Граф желал бы погибнуть, но Господь вновь уберегал его. Будучи смиренным католиком, Атос не смел покончить с собой, как не смел молить Бога послать ему смерть, хотя и был готов к ней. Все приходит в свой черед. И граф полагал, что Господь желает, чтобы он прежде искупил свою вину. Атос смиренно принимал судьбу. Он даже научился новой жизни, смог подружиться с двумя молодыми людьми из своего полка. Как ни странно, но эта дружба встряхнула его. Они не были похожи на его окружение из «прошлой жизни». Оба из нетитулованных семей, оба не знающие страха и дорожащие честью более, чем жизнью. Их дружба была не понятна, пожалуй, никому, уж слишком разными они казались. Однако в Париже их уже все знали не иначе как Неразлучных, «приметы» складывали: где появляется один, там будут и другие двое. Атос не знал, отчего и почему с ним дружат эти молодые люди. Сам же он тянулся к тому ощущению полноты жизни, которое дарили они. Всегда жизнерадостный и уверенный в себе Портос – кажется, этой уверенности хватало на них всех. Погруженный в интриги, скользящий по опасному краю Арамис – эта игра со смертью была непостижима и маняща! Рядом с друзьями Атос жил иной жизнью. Он не мог смеяться, как Портос, не желал вникать в интриги, как Арамис, но, как ему казалось, мог чувствовать жизнь, мог забывать о том, кем он был и быть одним из них – простым королевским мушкетером, дуэлянтом и защитником короля, нетитулованным повесой. …Но 13 июля воспоминания вновь просыпались в нем. Вновь являлись проклятые призраки прошлого, отогнать которые было нельзя… …Под столом и на столе скопились бутылки. Пустые – вряд ли отыщется хоть одна полная более, чем наполовину. Граф же лениво подводил итоги. Возможно, когда-нибудь король посчитает его службу достаточной. Тогда он сможет вернуться в поместье. Долг королю будет отдан… Наступит время отдать долг арендаторам, став хорошим хозяином, вместо того глупого юнца, что привел на свои земли шлюху и воровку… Останется долг перед родителями. Продолжить род графа де Ла Фер… Атос яростно запустил бутылкой в стену – этот долг он не отдаст никогда.