Совсем другой век

Было раннее утро, когда Атос прибыл на место будущей дуэли. Гримо он оставил неподалеку от входа в сад, допуская любой исход поединка и давая возможность сопернику скорее получить помощь – как для себя, так и для него. Даже если эта помощь будет последней – все лучше, чем созывать сторонних людей, чтобы перетащили тело. Солнце едва показалось, а значит, с минуты на минуту должен был появиться соперник – встреча была на рассвете. И один на один, потому мушкетер пришел без друзей: оба решили обойтись без секундантов, не сомневаясь в соблюдении всех правил поединка каждым из них, но одновременно хорошо зная, что несколько кавалеров, прогуливающихся в одном направлении, неизменно вызывают внимание – и притом не только у горожанок и субреток, строящих глазки и дарящих улыбки смелым шевалье, но и у гвардейцев, интересующихся соблюдением эдиктов. Атос в растерянных чувствах прогуливался по саду. Всю ночь у него перед глазами стояла увиденная картина: нога графа, скользнувшая ближе к девушке, приподнявшая край ее платья, открывая взору туфельку и тонкую щиколотку... Это стало последней каплей, подобную дерзость мушкетер простить не мог. Поэтому и бросил вызов. Сейчас же ругал себя. Нет, поединка он не боялся. Но ярость была вчера, а сегодня пришел холодный цинизм: а чью честь он защищает и ради кого? Что если эта честь – выдумка? И эта чистота существует лишь в его собственных глазах? Не вообразил ли он вновь то, что хотел, а не то, что было на самом деле? Не было похоже, чтобы дама была возмущена таким «вниманием» к ней. Что если Элен Гордон вовсе и не против провести горячую ночь в объятиях этого человека? Граф д’Орбье слывет сердцеедом, почему бы ему не заполучить и это сердце в свою коллекцию? Он так часто бывает в особняке принцессы, ведет беседы с ней и ее фрейлинами, что наверняка завоевал внимание большинства из них. Чем Элен Гордон отличима от других? Развратна, коварна, капризна и лжива… Атос прервал собственные размышления, с некоторой горечью признав, что всему этому у него нет ни единого доказательства. Накануне леди Гордон старалась утаить правду о служанке, но не лгала. Все время в пути к Парижу, сколько он ее видел, вела себя сдержанно-отстраненно и холодно, но никак не избалованно-капризно. Коварства ее, вкупе с ее высочеством, хватило лишь на задумку с проверкой ящиков стола. Развратность… Вновь вспомнился приподнятый подол юбки, обнаженная ножка в изящной туфельке. На миг, после она отодвинулась. Или ему показалось? Наверняка, подумалось Атосу, леди Гордон желает сделать карьеру при дворе и надеется, что д’Орбье ей в этом может помочь. Свету осудить это было бы сложнее – ведь при дворе так действовали почти все. Но только не Атосу, который не был склонен к снисхождению даже по отношению к мужчинам, избиравшим себе в любовницы дам высокого положения, и уж вовсе презирал женщин, избравших этот путь – слишком уж были они похожи на ту, другую, которая подобным образом заполучила графскую корону… Почти полностью убедив себя в развратности этой дамы и в том, насколько она недостойна защиты, Атос внезапно вспомнил еще одну сцену, свидетелем которой он не должен был быть. Арамис… Да, думалось ему, Арамис также умеет обольщать женщин. Но в той беседе с Шеврез он сказал, что в постель к Элен ему не пробраться. Атос помнил этот диалог слово в слово. Помнил и циничный смех герцогини, как и ее слова – больше достойные кухарки, чем дамы. Эти слова и этот смех раздражали его. Только дружба заставляла его забыть их, делать вид, что он о них не знает, и не бросить вызов Арамису. К Шеврез же он не испытывал ничего кроме отвращения. Но эти же слова и смех грели ему душу, подтверждая то, во что он хотел верить – в порядочность и чистоту именно этой девушки. Значит, и придворному покорителю дам она могла отказать… Вот только – отказала ли? И – самое главное – отчего его это беспокоит?! Впервые прямо задав себе этот вопрос, Атос так и замер на месте. И вправду, какое ему дело до сердечных дел леди Гордон и графа д’Орбье? Отчего его задевает сама мысль о том, что такие дела могут быть? Неужели он… Атос презрительно скривился. Что за безумная мысль! Это чувство для него давно под запретом. Но… неужели всколыхнулось там, на пирсе, при прибытии корабля из Англии? Это же было лишь плотское! И только… Да и если бы оно было позволительно. Но – в кого?! В девицу, хоть и приятного вида, но тем не менее вовсе не манящую, не пленяющую сердце, не заставляющую трепетать при одном ее виде? Девицу, которая за все время если и улыбнулась ему, то лишь раз – и то словно бы через силу? В попытке показаться благодарной за помощь там, у дверей принцессы, когда пьяный Гастон явился к невесте. Холодная, отстраненная фрейлина из Шотландии, будто бы сама вся промерзшая в этих проклятущих горах! Впрочем, нет, один раз она улыбалась искренне – но не ему, а Диане, когда та благополучно вернулась после охоты. Что ж, значит, эта ледяная фрейлина все же умеет чувствовать! Если только не притворяется… Надо признать, что смысла улыбаться обычному мушкетеру у нее нет – ни положения в обществе, ни богатства он ей принести не может. Иное дело ее высочество – дама, которая всегда поможет подруге… Атос вновь прервал свою мысленную обвинительную речь. Лгать он не умел и не желал даже себе. Радость Элен при виде принцессы была искренней, как и ее переживания за госпожу – граф помнил, в каком отчаянии обнаружил ее незадолго до возвращения Дианы. Возможно, все это притворство, но весьма убедительное. Так что, как ни хотелось бы ему приписать леди Гордон карьерные планы, пытаясь уличить то в интересе к д’Орбье, то в поклонении принцессе, пока это выходило неубедительно. Имея в покровителях невесту наследника престола, зачем стремиться завести роман с французским графом? А не будучи искренне привязанной к принцессе, для чего демонстрировать свое отношение при всех? Достаточно и разговоров наедине. Образ коварной леди не складывался. Но, в конце концов, решил Атос, он ведь почти и не знает эту ледяную фрейлину. Хуже другое – отчего он хочет ее узнать?! *** Появление д’Орбье прервало размышления мушкетера. - Граф, вы уверены, что стоит скрещивать шпаги? – после полагающегося случаю приветствия спросил придворный. Атос не удивился, услышав, что этот человек знает, с кем беседует и с кем собирается драться, а не принимает его за обычного военного. Мушкетер и сам немало знал о собеседнике. И в первую очередь, знал то, что тот ценится Людовиком за многие качества – в числе прочих, за умение узнать о любом человеке все, что вздумается. Притом это касалось всего, что окружало д’Орбье, разумеется, он пожелал бы разузнать подробности о человеке, который служит королю, а также с кем предстоит сражаться. Да и встречались они, пусть и мельком, давно… в той жизни – другой жизни, уже почти забытой. Но ведь забытой им. Если же у д’Орбье хорошая память – а у него наверяка отличная память - то он мог просто его запомнить. - Вы уверены, что поединок необходим? – продолжал тот. - Вы можете принести мне свои извинения, - холодно отозвался Атос. – Я готов вас уверить, что приму их. - Извинения? Любопытно… А позвольте полюбопытствовать, за что? – во взгляде д’Орбье отчетливо мелькала насмешка. – За то, что велел вам сопровождать меня и мадемуазель, преследуя цель выяснить правду в истории с письмами? Или за то, что пытался утешить мадемуазель, когда она была так расстроена? Наверное, он вздрогнул, потому что д’Орбье прищурился и, видимо, чтобы удар был больнее, добавил: - Если дело в последнем, то почему бы вам не доказать мадемуазель, что ваша постель мягче и уютнее, объятия – нежнее, а защита – надежнее? - Вы забываетесь! – Атос резко обнажил шпагу. – Я не защитник этой дамы, но впредь попрошу вас удерживаться при мне в выражениях, приличествующих дворянину. Особенно в отношении женщины, не имеющей здесь защитника. Д’Орбье хмыкнул, также обнажая шпагу. Атос же про себя вздохнул – да, так было легче, объяснение нашлось само собой. Он бросил вызов не ради этой дамы, а в защиту чести той, рядом с которой не было иного заступника. Вопросы чести остаются таковыми, неважно в отношении какого существа они подняты. И он поступил бы так ради любой… Возможно… - Что ж, как вам будет угодно, - не давая времени все это обдумать, ответил д’Орбье. – Пусть причина дуэли так и останется мне не ясна. Однако считаю своим долгом заметить, что мадемуазель мне отказала. А вас, думаю, должно порадовать известие о том, что ее сердце не свободно, а значит, в скором времени может найтись тот, кто будет вправе ее защищать – ваша или моя помощь ей будут без надобности. Атос не хотел себе признаваться, но эта новость задела его. Он не усомнился в том, что это правда – д’Орбье не лжет, он из тех, кто умеет красиво обходиться без этого, прячась за вязью слов. А это значит – ошибся он, полагая, что должен выступить в защиту чести ледяной фрейлины… *** Клинки скрестились. Атос был зол на себя и на свои мысли, и это порядком мешало ему. Но, к счастью для него, преимущества сопернику не давало. Д’Орбье не мог выбросить из головы события вчерашнего дня. Было очевидно, что скоро Карлу все же станет известно о произошедшем с Дианой. А это означало неминуемый скандал – ведь это уже слова самой принцессы! Все эти мысли также мешали ему сосредоточиться на поединке. Нет, он не надеялся, что правда не вскроется, ведь не только принцесса пишет письма в Англию. Карл, как и король, узнает новости и иными способами. Но личный взгляд принцессы на те или иные события имел не последнее значение. Если бы она высказалась, смягчив острые углы… Именно потому раньше он просил… Противники задели друг друга: д’Орбье царапнуло плечо, Атосу – бедро. Но раны были легкими. - Ну что, вы довольны? – усмехнулся придворный. – Или будем продолжать до тех пор, пока один не станет трупом здесь, а другой – на эшафоте? - Ваши извинения! – хмуро бросил Атос. - Хорошо, - расхохотался соперник. – Я приношу вам извинения, граф. И сами решите – за что. Раз не смогли определиться с причиной дуэли. Мушкетер выругался, выплескивая всю злость на собственные – не очень понятные – чувства и мысли, что еще больше развеселило соперника, несколько пришедшего в себя после этих утренних упражнений. - А знаете, что самое обидное, граф, для меня в этом поединке? – хмыкнул он. – Что вы теперь испортите мою репутацию. Полагаю, вы знаете, что меня не рискуют вызывать на дуэль. Боятся… Атос слышал об этом: говорили, д’Орбье обучался у Жарнака* и владел неким тайным приемом. - Я не собираюсь говорить об этой дуэли, - пожал плечами мушкетер. – А секундантов при нас нет. Так что, полагаю, вряд ли кому-то станет известно об исходе поединка. Кроме того, если вас это успокоит, я также ранен. - Не успокоит, - граф тем временем кое-как заматывал платком свою рану. – Но самолюбие лечит, разумеется. Тем более, что мне известно, насколько вы мастерски владеете клинком, я должен признать, что мне очень повезло с итогом. Атос, коротко поклонившись, также занялся своей раной, решив пока прервать поток любезностей и обсуждение техник боя. *** Наконец с ранами было покончено – ни одна не кровоточила и, если запахнуться в плащ, не привлекала лишнего внимания прохожих. - Лучше скажите мне, граф, - д’Орбье внимательно взглянул на недавнего соперника. – Вы ведь тоже согласились помочь мадемуазель не из страстной любви и не из благородных порывов. Это все само по себе прекрасно. Вот только от дам вы разве что не шарахаетесь. О нет, вы безукоризненно вежливы с ними! Вас нельзя упрекнуть в неучтивости! Но, простите мою откровенность, я-то вижу, что вам их общество противно. Ваши слова о защите дамы прекрасны! Но не лукавите ли вы?.. О, не столько со мной, сколько с самим собой! Согласитесь, благородные порывы хороши лишь когда и цель благородная. Спасать же возможную преступницу – дело вовсе не благое… Мушкетер хмуро взглянул на него. Близко, очень близко к истине! Но отвечать он не собирается, ни к чему откровенничать. Поэтому Атос лишь молча покачал головой, что можно было истолковать и как несогласие с собеседником, и как нежелание говорить. - Ладно, как хотите, - кивнул граф. – Буду сам выяснять. Однако я должен знать кое-что точно. - И что же? – мрачно поинтересовался Атос. - Если королю будет угрожать опасность – а вы знаете, насколько это возможно… Так вот, если так случится, могу ли я рассчитывать на вашу шпагу – направленную в ту же сторону, куда направлю я, а не в мою грудь, как недавно? - Вы сомневаетесь? - Я хочу слышать твердый ответ. - Я не предам короля, - ровно ответил Атос. – Ни ради благородных целей, ни, тем более, ради дамы. Но я надеюсь, ваши слова не следует понимать так, что мадемуазель Гордон участвует в заговоре против короля? - О нет! – усмехнулся д’Орбье. – Можете быть покойны! Если мадемуазель вместе с ее высочеством и плетут что-то, так это только нитки шерсти. Их наивности в придворной жизни, как и в любовной, можно лишь позавидовать. - И все же, письмо Карлу ушло, - иронично заметил мушкетер. - Черт! – выдохнул граф, давая волю эмоциям и впервые признаваясь вслух в том, что мучило его все это время, что, пожалуй, говорило о его доверии Атосу. – Да, вы правы. Смешно, правда? Я обыгрывал в политике тех, кто не знает поражения, кто играет с огнем уже десятки лет! А был обведен вокруг пальца девчонкой, которая вовсе ничего не смыслит в этих играх. И которая даже не собиралась меня обманывать при этом. Они направились к выходу из сада, вдвоем. Оба хорошо знали, что лучше, чтобы их видели вместе, дружески беседующих – лишних подозрений не будет. - Порой опытный фехтовальщик получает рану от юного безусого мальчишки, - заметил Атос. - Верно, - поморщился д’Орбье. – Только фехтовальщику проще. Или лечишься и заживляешь раны, подавляя в себе обиду, сдерживая уязвленное самолюбие. Или ложишься в деревянный ящик под плач родных и угрозы мести друзей. А вот мне теперь придумывать, как не допустить ссоры с Англией. - Ее высочество попросту покинет земли королевства, - холодно произнес Атос. – Право, Франция потеряет в этом случае многое. Но Англия, прямо скажем, мало приобрела бы от этого союза. - Это была гарантия мира, - мрачно отозвался граф. – Когда идет подобная игра, нет времени думать о чувствах. А уж выгода Англии мне и вовсе безынтересна, как, надеюсь, и вам. Но в одном вы правы, шотландская принцесса слишком хороша для французского принца. Она была бы в самый раз… Он замолчал, что-то обдумывая. - Надеюсь, не для вашей постели, - иронично заметил Атос. - Нет, - д’Орбье не поддался на провокацию. – Ее высочество, как и ее небезызвестная вам фрейлина, слишком избирательна, чтобы пасть в объятия сердцееда. А потому в ее постели оказаться сложно. Он помолчал и со смехом добавил: - Да и опасно. Это может грозить плахой. Они вышли к дому Атоса. И на этом разговор прервался. Мушкетер, сопровождаемый уже слугой, собирался откланяться, но в последний момент вынужден был остановиться, услышав: - Вот что, сударь, отдохните пару часов и заступайте в караул к ее высочеству. В компанию себе возьмите кого пожелаете. - Что вы задумали? – нахмурился Атос. – Мушкетеры не несут дежурства у шотландской принцессы. - А вы опять что-то подозреваете? – тихо рассмеялся д’Орбье. – Но вы забываете, что она ныне не шотландская принцесса, как вы изволили выразиться, а французская, она невеста наследника! Притом, как мы с вами убедились, против нее уже плетутся интриги – разумеется, я желал бы обезопасить эту даму! - Граф, вы находите прекрасное объяснение, - покачал головой Атос, - но причина все же не в нем. Итак? - Не беспокойтесь, - продолжал иронизировать тот, - я не попрошу вас шпионить для меня. Впрочем, если что-то любопытное станет вам известно и вы этим поделитесь со мной за бокалом вина – я буду лишь рад… - Граф! - Простите мне мою словоохотливость! Уверяю вас, приказ его величества об особой охране ее высочества вы получите сегодня же. Правда, боюсь, что лишь к вечеру. Надеюсь, принцесса согласится пустить вас дальше своего порога без бумажки, было бы кстати, если бы вы заступили на дежурство так скоро, как только сможете. - Д’Орбье, мы не так далеко отошли от сада, - холодно напомнил Атос. – И если вы будете так продолжать, то я предложу вам вернуться… - Полноте! – вновь лишь рассмеялся граф. – Я лишь желаю подстрелить две дичи разом. Вам лучше в ближайшие дни не заступать в караул в Лувре и не показываться на глаза его величеству и сплетникам-придворным – раненое бедро скрыть не так-то просто, зачем вам лишние внимательные взгляды? А для Франции будет лучше, если ее принцессу будет охранять один из лучших фехтовальщиков страны. Атос помедлил, оценивая сказанное. Затем поклонился, принимая комлимент и объяснение недавнего соперника. - И все же, если вам что-то станет известно, - закончил д’Орбье, - намекните мне, сделайте любезность! Ведь вы говорите по-английски, не так ли? А дамы наши, я так полагаю, могут думать, что вам этот язык неизвестен. Не разуверяйте их, прошу вас, если они решат пооткровенничать в вашем присутствии. - О, боюсь, этот ваш план не удастся – я ранее имел беседу с леди Гордон и, помнится, именно по-английски. - Что ж, значит, трех птиц мне этим выстрелом не подбить, ограничусь лишь двумя, названными ранее. На этом, заметив кривую усмешку мушкетера, граф наконец откланялся, поторопившись привести себя в порядок до того, как необходимо будет присутствовать на королевском утреннем одевании. *** Особых надежд на то, что удастся скрыть дуэль, не питали ни Атос, ни, тем более, д’Орбье. Как бы рано это ни происходило, насколько бы уединенным ни было место – все равно находятся люди, проходившие мимо, что-то заметившие или слышавшие. Результат – по городу немедленно ползут слухи. И, вопреки многим наивным надеждам, эти слухи всегда бывают доставлены королю. Поэтому граф д’Орбье резонно рассудил, что лучший способ защиты – это нападение. Когда Людовик на утреннем туалете осведомился у него, какие есть новости, граф сообщил, что в городе шепчутся о новой дуэли, но пока неизвестно, кто в ней участвовал и где именно это произошло, а может быть, поединок был и не один, так случается. - Опять?! – Луи резко встал. – Как мне надоело это своевольство! - Но никто не убит, - заметил граф. – Во всяком случае, никто не сообщал о мертвецах – я отдельно осведомлялся. О тяжело раненных я тоже не слыхал, если только какие заезжие дворянчики... - Хватит! – оборвал его Людовик. – Найти обоих участников! Арестовать и отправить на эшафот! Для острастки другим. Меня не интересуют последствия! Меня интересует, кто посмел нарушить эдикт?! В этот момент объявили о том, что кардинал Ришелье просит аудиенции. И граф мысленно поздравил себя с тем, что опередил и первым сообщил о дуэли, отводя все подозрения от себя – а в новостях от кардинала он не сомневался. *** Атос, как и договаривались, заступил в караул в тот же день. И, к некоторому своему удивлению, не встретил никакого сопротивления со стороны принцессы, хоть королевского приказа пока и не поступало. Мушкетер, появившись на пороге, попросил аудиенции у ее высочества и был принят почти сразу – Дианой в присутствии лишь ее неизменной фрейлины. - У его величества новый приказ для нас? – осведомилась она довольно холодно, очевидно, еще помня вчерашнее противостояние. - Добрый день, ваше высочество, - поклонился Атос. – Вы почти угадали, но приказ этот касается лишь вашей безопасности. Мне велено, если ваше высочество, конечно же, не будет против, нести караул у ваших личных покоев. Его величество обеспокоен последними событиями и попытками скомпрометировать вас, а потому полагает, что роты гвардейцев, несущих караул у особняка, может быть недостаточно. - О! – Диана, по всему было видно, растерялась. Готовясь держать оборону, она никак не предполагала, что это не требуется. - А у вас, месье, талант в поиске подложных писем? – иронично улыбнулась леди Гордон. – Тогда мы и вправду крайне нуждаемся в вас. - Нет, сударыня, - принял ее «вызов» Атос, глядя прямо в ее холодные глаза, - напротив, должен признать, что избегаю подобных игр. В моей службе довольно риска, чтобы искать возможности попасть в тюрьму. Судя по тому, как она поспешно отвела взгляд, ему удалось ее смутить: все верно, ее попытки влезть в интригу едва не привели ее в темницу, а может быть, и до плахи было недалеко, не окажись принцесса на ее стороне. - Не могу похвастаться такой храбростью, как вы, - и все же капитулировать она не спешила. – Однако, как я слышала от вас же, месье, дуэли приводят к тюрьме и палачу не менее часто, чем интриги. На мгновение Атос побелел – ему пришло в голову, что девушка откуда-то знает про утреннюю дуэль. И не сразу понял, что подобная колкость вызвана просто слухами о частом участии мушкетеров в поединках. - В том случае, если это станет известно его величеству, то конечно, - проговорил он ровно, но немного растягивая слова, пытаясь отыскать что-то в ответ, может быть, столь же колкое. Пока выходило плохо, он смог лишь намекнуть на лукавство дам: – Но ведь все мы служим ему и наш долг быть честным пред ним, не так ли? - Вы хотите сказать, что мне следует докладывать его величеству обо всех известных мне дуэлях? – ее губы вновь сложились в ироничную усмешку. – Разве во Франции так мало доносителей? Однако я запомню ваш совет, месье. Атос с трудом удержался от удивленного восклицания – надо же как легко эта девушка его упрек в нечестности превратила в совет стать шпионом и доносителем! И всерьез ли она говорит? Что скрывается за этой улыбкой – одними губами, такой же неискренней и холодной, отстраненной?! Принцесса, свидетельница этого странного поединка, вмешиваться не спешила, только порой удивленно поглядывала на свою подругу. Что именно ее изумляло, Атос не знал, но сейчас и не задумывался над этим. Их разговор, как ему казалось, сейчас все больше и больше походил на поединок, пусть и словесный, а потому мушкетер никак не желал пропускать удары, даже стремился сам уколоть противника, вернее, противницу. - Возможно, сударыня, мне, чтобы нам быть квитыми, следует также просить вас дать мне совет? – он вновь внимательно взглянул на нее, пока занимая выжидательную позицию и проверяя противника. Что за странная отчужденность? Неужели это влияние гор Шотландии? Однако, когда она беспокоилась за свою горничную, то говорила гораздо более горячо! А у короля! Заплаканные глаза, растерянность… Но не сейчас, ныне леди Гордон вновь была будто лед. Эта такая маска? Чтобы удобнее было прятать истинное лицо? Да, так, пожалуй, выглядит правдоподобно. Но вряд ли такую маску можно считать удобной. Она буквально отпугивает всех вокруг. Иное дело его бывшая супруга, излучающая любовь, манящая – вокруг нее всегда хватало кавалеров! - Совет? – ее удивление было искренним, ненадолго она даже растерялась, не находя, что сказать. Так выглядит человек, который и вправду давно хотел от чего-то предостеречь, но не мог найти повода это сказать. А его внезапно «поймали» на этом желании и предложили озвучить то, что давно мучает. - Право, вы ставите меня в неловкое положение, - медленно проговорила она, ненадолго отступая назад, будто бы прячась в тень. Наверное, так и было, если вдуматься. Потому что когда она вновь качнулась вперед, опираясь на спинку кресла принцессы, то ее лицо в свете от окна вновь не выражало ничего, кроме спокойного насмешливого равнодушия. - Советы позволительно давать лишь мудрым, а вы вынуждаете меня играть эту роль, месье, совсем не будучи к ней готовой. Что ж, следуя ей, я постараюсь сказать хоть что-то, что прозвучит если не очень мудро, то хотя бы красиво. - О, сударыня, уже одно это верно, - поклонился Атос, пряча за поклоном насмешку. – К чему мудрость, когда есть красота? Восприняла ли она это как комплимент себе? Возможно, дамы любят расценивать это именно так. Хотя он и смеялся больше над собой, проявившего мало мудрости, но погнавшегося за внешностью. - Удивительно! – ее возглас был слишком наигранным, но она и не пыталась скрыть издевку. – Я и не знала, как прекрасен был Аристотель! Как великолепно сложен Софокл! Как изящен Платон! - Не могу не признать вашу правоту. Но осмелюсь заметить, мадмуазель, что со времен сотворения мира мужи и жены славятся разным. Дочери Евы выбрали для себя ее пример, отчасти, может быть, и могущий называться мудростью. Слабый удар, пожалуй, всего лишь еще один намек на женский соблазн и лукавство. К первому леди Гордон, кажется, не стремится, во всяком случае, ее отчужденность не помогает этому, а во втором он ее уже уличил. - А тут я не могу не согласиться, - однако какой-то опасный блеск ее глаз предсказывал острый удар. – Но ведь после сотворения мира не сестра убивала сестру, а брат брата. Этот ли путь верный? Каин и Авель? Она сравнивает их с мушкетерами и гвардейцами? И все? Это ли удар? Дуэли гвардий короля как убийство брата братом? Как-то слишком просто. Даже примитивно для укола и упрека. Или это не упрек? А оправдание, желание показать, что не так она плоха и греховна? Но тоже как-то неубедительно. Атос мельком глянул на принцессу, но она вновь не спешила вступить в разговор, внимательно слушая и по-прежнему как-то выжидательно-испуганно глядя на свою подругу. Однако ведь и не останавливала ее, значит, пусть будет так. - Так подскажите же верный путь, сударыня! Разве не о том я просил, спрашивая вашего совета? - Кто может знать, каков путь верен? Но коль скоро мы затронули Святые книги, то разве не в них сказано, что каждому из нас должно пройти тот путь испытаний, что послан нам свыше? А каждому послано будет по силе его. Так, а вот теперь она, кажется, переходила уже в атаку. Мушкетер не стал ей отвечать, не спешил парировать, лишь поклонился в знак согласия. - Потому я осмелюсь, может быть, не очень мудро, предположить, что каждому будет послано то, чего он больше всего боится, и именно этот страх ему следует преодолеть. Чего вы боитесь, месье? Судного дня? Оживления мертвых? Вот это и вправду удар! Атос едва ли не пошатнулся, в глазах на миг потемнело – кажется, даже принцесса заволновалась и что-то бросила своей подруге, только сквозь накативший ужас было не расслышать. Знала ли леди Гордон, какой удар наносит?! Нет, это попросту невозможно! Она не может и догадаться о таком! Вероятно, это лишь просто измышления, простая оговорка о Судном дне... Но… вот уж и вправду был бы кошмар, если бы мертвая ожила! - Вы правы, сударыня, каждому из нас положен свой путь, - Атос посчитал за лучшее прекратить этот поединок, сейчас он не в силах был сражаться, даже с трудом находил силы для ответа. - Хотя, право, живые порой бывают мертвы внутри. И они бывают опаснее самих мертвых, не умея ответить на чувства живых. Возможно, страшиться следует их. Впрочем, уверен, вам хватит мудрости с ними не сталкиваться. Мушкетер никак не ожидал, что именно эти его слова так точно ударят соперницу. Она отступила назад и прислонилась к стене, отыскивая себе опору. Но даже в слабом свете было видно, как леди Гордон побелела и тяжело дышит. - Мы очень признательны его величеству за его заботу, - поспешила наконец вмешаться Диана, приходя на помощь своей фрейлине. – И будем признательны за вашу охрану, господин Атос. Он посчитал за лучшее просто поклониться и отступить за порог, надеясь, что Портос или Арамис, которым он отправил от себя весть, тоже уже прибыли для несения службы.