Совсем другой век

В конце обеда Людовик объявил о своем решении завтра отправиться в Париж, о чем он также настоятельно просил свою невесту. До бракосочетания оставалось чуть больше месяца, а потому следовало вплотную заняться приготовлениями, да и дела в столице нельзя было оставлять без внимания. Диане оставалось лишь покорно кивнуть, возразить было нечего, тем более, что она понимала, сколь многому ей еще необходимо научиться, со сколь многими следует познакомиться и сколь многое предстоит узнать. Лорд Винтер же эту новость воспринял как обязанность ему самому отправиться обратно в Англию, чтобы после вернуться уже как представителю на венчании, привезя готовый договор с подписью, если, разумеется, таким послом и с такими полномочиями будет опять он, все же представлять короля Англии на венчании – необычайно высокая честь. - Граф, вы с супругой, я надеюсь, также будете на церемонии, - обратился Людовик к хозяину замка. – Впрочем, вы можете прибыть за день или два до венчания, чтобы у мадам графини было время помочь ее высочеству и немного привыкнуть к своей новой роли. Пока же, я полагаю, вы захотите остаться в поместье. Атос молча поклонился, это полностью отвечало его планам. Он полагал необходимым оставаться в Ла Фере столько, сколько возможно, чтобы Элен привыкла к этому замку и научилась вести дела в нем, поскольку впоследствии она будет бывать здесь не так часто и должна понимать, о чем ей будет сообщать управляющий. Кроме того, необходимо было заняться некоторыми иными мелочами, которые казались не столь важными, но при этом составляли облик графини де Ла Фер. Молодая женщина не очень уверенно держалась в седле – по этой причине она и отказалась от охоты сегодня, хотя это было привычным развлечением многих дам. А также ей следовало ближе познакомиться с соседями и родней. Наконец, Атос отметил, что молодая супруга заинтересовалась садом Ла Фера, и не намерен был ей препятствовать, понимая, что и вправду за время его отсутствия парк и сам замок несколько обветшали, все это следовало привести в порядок. Так что ко времени их отъезда графиня хотя бы успеет подобрать новые обивки, краски и панели для особняка, новые цветы и кусты для сада, остальное будет уже делом слуг. Иными словами, граф был не против провести и больше времени в родовом замке, но не располагая им в полной мере, желал использовать то, что имел, как можно более эффективно. Конечно, их натянутые отношения несколько подпортили его настроение и заставили думать, что все будет не так гладко. Однако же пока Атос полагал, что достаточно просто чтобы супруга желала исполнять свои обязанности как должно, все прочее не особенно и важно. Чувства всегда можно подавить… *** Элен, нырнув под одеяло, размышляла, придет ли муж. После их утреннего разговора и последовавшей беседы с д’Орбье, которая очевидно разозлила Атоса, он мог рассердиться на нее и решить больше не посещать супругу отныне. Наверное, это было бы даже неплохо… Нормальная семья этого времени – живут раздельно не только в спальнях, но и домах, имеют разных друзей и видятся лишь на королевских приемах… Впрочем, она уже настроилась поговорить с ним и попытаться, по совету д’Орбье, сделать шаг навстречу «дракону». Быть может, граф и вправду не позволяет себе открыться ей, показать истинные чувства? Ведь она как никто знает, что после первого брака он не доверяет женщинам. С чего бы верить ей, новой жене, пусть даже на плече у нее нет клейма? Откинуть все прошлое нелегко, вероятно, ей надо показать, что она достойна доверия – и тогда все постепенно наладится. В конце концов, неважно ведь, кто сделает первый шаг навстречу! Да, обижена тоже она, но сейчас эту обиду надо проглотить. Боль в теле так и не прошла, напоминая о событиях прошлой ночи. Но несколько утихла, притупилась, более не резала внизу, только чуть ныла, а потому девушка была склонна к прощению и примирению. Атос пришел. И дело было не в болтовне д’Орбье за обедом, просто граф считал, что их отношения с супругой вовсе не должны сказываться на их супружеском долге. Она должна подарить ему наследника – он только ради этого и женился, – а это возможно лишь при их близости. Вновь, как и в первую ночь, граф поставил на стол рядом с кроватью свечу, принялся снимать халат. В полном молчании… И это молчание давило на молодую женщину, оно ясно говорило, что он сердится. - Я ничего не говорила д’Орбье, - тихо выдохнула она, желая оправдаться или хотя бы разрушить эту давящую тишину. Что если он посчитает ее виноватой, посчитает, что она жаловалась постороннему, рассказывая об этой ночи и своей боли? Притом даже не своей горничной, а постороннему кавалеру! Это и вправду немыслимо дерзкое поведение… И граф точно понял, что д’Орбье известно очень многое. - Я не понимаю, как он угадал, - продолжила Элен. – Возможно, я плохо умею притворяться. Но… я никогда этого не делала, простите. Однако я ничего не говорила, даже на намеки, на которые он был щедр, я старалась не отвечать или отвечать общими фразами. Я в самом деле не понимаю, как он угадал, и даже не знаю толком, что именно он угадал! Иногда мне кажется, что все, а порой – что ничего. Атос слабо улыбнулся. Он и не думал обвинять супругу, уж слишком хорошо знал, что истинные взаимоотношения можно скрыть от кого угодно в свете, но не от д’Орбье. И не только отношения – ловкий придворный подмечал то, что не видели другие, угадывал несказанное по одному жесту. - Вы не виноваты, - отозвался он, ложась рядом с женой. – Просто граф наблюдателен. Порой даже чрезмерно, более любого придворного. Надо быть прекраснейшим актером, чтобы обыграть его в подобных вещах. Я подумывал вызвать его на дуэль... Но тем самым я лишь дам понять верность его мыслей. Достаточно не поощрять его догадки, в остальном он вправе строить свои выводы, как пожелает. Элен облегченно выдохнула, хоть в этом ее не обвиняют. Может, все и вправду не так ужасно, как она себе придумала? В этот момент муж навалился на нее. Молодая женщина охнула и уперлась ладонями ему в грудь. - П-подождите, - прошептала она. - Мадам, вы опять? – недовольно нахмурился граф. – Я полагал, мы уже обсудили поведение, должное вам… - Нет… я… я просто хотела еще кое-что сказать, - пролепетала Элен. – Прошу вас, одну минуту! - И что же это? – напряженно спросил Атос. - Вернее… я хотела извиниться, - поспешно заговорила супруга. – Мне утром было очень плохо, все тело безумно болело… и мне было… очень обидно, что вам нет дела до моих чувств. Мне так казалось… Поэтому я готова была говорить вам гадости. Мне очень жаль, если я обидела вас. Последние слова она прошептала еле слышно, уже сама подзапутавшись в том, что хотела сказать, под его внимательным прямым взглядом. Хорошо хоть, что в комнате темно и не так видно ее смущение! Граф же с удивлением смотрел на нее. Меньше всего он ожидал от нее извинений. Но между извинениями она проговорила и свое желание это изменить, и также объяснение своего поведения и своих слов. Что ж, подумалось ему, тут она права. Прошлой ночью его мало интересовали ее чувства, он просто искренне считал, что она испытывает примерно то же, что и он. Он действовал, а не думал, да просто и не мог думать – после стольких лет без женщины он просто шел на поводу у своей страсти. И если припомнить ее болезненный крик… Она ведь не притворялась, а так кричат лишь от безумной боли. Его это мало интересовало, он полагал, что это ее долг – терпеть боль, если это необходимо, и подчиняться ему. Но он не мог не признать, что в душе жалел ее и боли ей не хотел, просто считал ее естественной. Наконец припомнились слова д’Орбье. Все же он прав, как не утешить возлюбленную, так беззащитно дрожащую под ним? - Мне очень жаль, что я причинил вам боль, - Атос ласково погладил девушку по щеке, отводя локон волос, выбившийся из-под чепца. – Я совершенно этого не хотел, поверьте. Но иначе было невозможно. Постарайтесь смириться с происходящим, дитя, и принять меня. Вам больше не должно быть больно. Элен медленно кивнула. Ей вновь хотелось, чтобы все было иначе. Чтобы муж целовал ее, уверяя, что он готов все забыть, что все недоразумения – позади… Но, видимо, с графом не стоит такого ожидать. Атос посчитал, что все необходимые прелюдии пройдены. А потому, не зная, как еще показать свои чувства, перешел к тому, чего желала плоть. Девушка вздохнула, ощутив его губы, страстно целующие ее, и прикрыла глаза. Пусть делает то, что ему угодно. Видимо, ей опять придется терпеть весь этот ужас… Элен почувствовала, как руки графа задирают подол ее сорочки. Девушка невольно чуть напряглась. Опять все повторяется… И опять от мужа пахнет вином и потом. А кроме того еще псиной и лошадьми, видимо, после охоты. Элен с трудом подавила в себе рвотные порывы. Надо терпеть, только терпеть… В нее вновь толкнулась твердая, огромная плоть мужа. Девушка невольно сжалась, не желая пускать его в себя. - Мадам, вы опять? – глухо проворчал Атос. - Нет… простите, - пролепетала она. – Я не хотела… Это… само… Простите… я не умышленно… Она постаралась расслабиться. Пусть поступает с ее телом так, как считает нужным. Хотя она в эти моменты и испытывает отвращение к самой себе, но сейчас лучшее, что она может сделать, это и вправду подчиниться. Элен слабо застонала от проникновения мужа. Как все-таки больно! Уже не так, как прошлой ночью, но все равно, несмотря на все заверения, боль никуда не ушла. И как же унизительно лежать под ним с широко разведенными ногами, ощущать внутри этот ужасный стержень, слышать мерзкие хлюпающие звуки… Но постоянно трущийся о ее нежную точку орган мужа опять сделал свое дело – девушка возбудилась. Она с удивлением поняла, что сейчас движения внутри нее несут и приятные ощущения. И в тот же миг Элен достигла пика, немедленно вновь забывая о запретах и, постыдно извиваясь под мужем и дрожа от удовольствия, вцепилась в плечи графа, крича в страсти. По щекам побежали слезы, крик перешел в слабые всхлипы, девушка откинулась на подушки, тяжело дыша. Она ощутила, как в нее вновь брызнуло семя мужа. И впервые не почувствовала к нему отвращения. Атос, тяжело дыша, лежал на жене, вдыхал аромат ее тела, словно бы так пытаясь более насладиться ею. - Простите меня, - пролепетала Элен. Возбуждение и волна удовольствия схлынули. Остались стыд, отвращение к произошедшему, непонимание поведения собственного тела… И осознание, что она вновь кричала назло всем его запретам. - Я не понимаю, что со мной, - шепотом добавила она. Граф слез с нее, лег рядом. Девушка вновь неосознанно потянулась за ним, Атос ей помог, привлекая к себе. - Вы еще совсем дитя, - муж в этот раз был настроен снисходительно. – Постепенно вы научитесь сдерживаться. Элен вновь довольно вздохнула – кажется, на этот раз они и вправду учатся лучше понимать друг друга. *** Утро стало временем расставания. После завтрака король и Диана отправлялись обратно в Париж, крестный через пару часов также покидал Ла Фер и уезжал обратно в Англию. Девушки понимали, что теперь на целый месяц каждая остается в одиночестве, не имея возможности излить кому-то душу. - Ты напишешь мне? – спросила принцесса. Они стояли чуть в стороне от кареты и мужчин. - Зачем? – резонно возразила Элен. – Письмо будет идти дня два. И столько же ответ. Мы сможем написать за это время разве что по паре писем. Но, если хочешь, я непременно напишу тебе, если это будет важно. - Как у вас с графом? – понизив голос до шепота, спросила Диана. – Твой… дракон утих и стал милостив? Подруга вздохнула. Она и сама не могла понять, как. Поняли они друг друга или ей все это только казалось? Этой ночью он владел ею еще трижды. Но она получила удовольствие только последний раз. Девушка не могла научиться расслабляться сразу, принимая его. Она не могла возбудиться. И лишь от естественного процесса трения тело начинало реагировать на мужа. Но к этому моменту он уже получал желаемое. Ни одного дворянина этой эпохи удовольствие жены не волновало, для зачатия довольно того, чтобы муж оставил в ней семя. Экстаз супруги, увеличивающий удовольствие мужа, был приятен графу, как и любому иному мужчине, но вовсе не считался необходимым. А поскольку со времен античной медицины считалось, что семя мужчины гасит желание женщины, никому и в голову не приходило, что супруга может хотеть продолжения. Именно поэтому отдельные мужчины, старающиеся доставить удовольствие не только себе, но и партнерше, получали славу лучших любовников. Отметим в скобках, что к таковым относили графа д’Орбье. Если же женщина показывала свое желание, ее считали распутной, порой упрекая в подобном недостойном поведении. Французы относились к этому с некоторой легкостью, хотя порицание порой преследовало отдельных замужних дам. Атос, конечно же, не придерживался пуританских взглядов, не считал, что супруга должна быть сдержанной и зажатой в постели. Однако распутность предыдущей жены и тут сделала свое дело: граф стремился добиться от новой супруги совсем иного поведения, а любое совпадение считал плохим знаком. Вот и выходило, что порицал ее за то, чего на деле он не осуждал и к чему даже стремился. Элен сама не понимала себя. Нельзя сказать, что этой ночью она испытывала приятные чувства. Все та же грязь, боль, унижение… Но именно поэтому раз достигнутый экстаз был ей удивителен. Девушка не понимала, как ей может быть хорошо с человеком, от близости с которым ее разве только не воротило. И который вновь утром сделал ей внушение за ее несдержанность – Элен, повторно достигнув пика, не могла сдержать себя, выгибаясь и вскрикивая. Правда, внушение было мягким – граф считал, что у нее начинает неплохо получаться сдерживаться, учитывая, что дважды за эту ночь она лишь послушно принимала его, порой стонала, но криков не было. Хотя для Элен все объяснялось просто: она не испытывала ни жгучей боли, ни удовольствия. Так что утром опять все было не до конца понятно: то ли муж сердится на нее, то ли пытается ее понять. - Я не знаю, как это оценить, - отозвалась она с грустной усмешкой. – Видимо, на роль девы, приручающей дракона, я никак не гожусь. Я вроде бы не была строптива и пыталась даже извиниться… Диана закусила губу. Ее собственная детская влюбленность в Атоса за это время прошла и испарилась. И только такая же детская вера в лучшее старательно твердила, что еще все может наладиться. Но прежние представления об этом мире, этих людях день за днем рушились, словно карточный домик. И ей каждый раз казалось, что вот эта часть домика еще может устоять… Она переводила взгляд, она задерживала дыхание, боясь смахнуть эти хрупкие стены… Но они тут же опадали у нее на глазах. - Ты ведь приедешь пораньше, да? – принцесса вцепилась в руку подруги. – За месяц… я сойду с ума! - Я не знаю… как решит граф, - вздохнула та. – Сейчас я ничего не могу сделать без него… Но я непременно попытаюсь его уговорить. - Сударыня, мы можем ехать? – окликнул Диану король, очевидно недовольный этой задержкой. Та вздохнула, сжала на прощание руку Элен. - Если будет что-то срочное, пиши обязательно! – прошептала та. – Может быть, я придумаю что-то! Принцесса кивнула и села в карету. Ничего, успокаивала она себя. Все обязательно наладится. Ей просто надо поскучать это время… *** Скучать Диане не дали. Будущую королеву ждала очередная толпа дворян, желающих засвидетельствовать ей свое почтение – теперь уже точно будущей королеве Франции, официальной невесте. Так что новый поток почтенных и любезных кавалеров, больше похожий на очередь просителей, хлынул к Диане. Выслушивать их и милостиво кивать, по возможности ничего не обещая и не давая возможность трактовать так свои слова – именно этому было посвящено каждое утро принцессы. Днем были уроки, схожие с тем, что проходила она раньше и чем занималась подруга, – геральдика французских родов. Правда, по счастью, готовясь стать невестой Гастона, Диана уже учила свою новую родословную, однако теперь ей предстояло разобраться со всеми наиболее сильными и древними родами Франции – как будущей королеве ей необходимо было знать, от кого и что зависит в государстве. Кроме этого ей предстояло лучше узнать о монастырях и церквях страны, которые после брака будут у нее на попечении. Разобраться в том, как устроены приюты и лечебницы. И наконец научиться все же разбираться в делах политики – хоть немного! Иначе она чувствует себя дикой провинциалкой. Наконец, как и Элен, ей предстояло узнать больше о своих будущих обязанностях, подготовиться к церемонии венчания и утвердить штат своих дам, по возможности познакомившись с ними. И расстаться со старым штатом, дамы которого теперь возвращались в Англию, если не устроили свою судьбу здесь. Впрочем, все это лишь звучало грозно. Ее мнение о том, сколько дам и кто именно должны составить ее штат, спросили лишь для проформы. Людовика, правда, удивило, что девушка не просит себе штат побольше, король-то в прошлом несколько раз срезал его у первой супруги и в конце концов срезал до минимума. Не из жадности и не из-за необходимости этот штат содержать, хотя сам он давно привык пользоваться услугами немногого числа людей, но лишь для того, чтобы возле королевы было как можно меньше сплетниц и интриганок, подбивающих ее на заговоры против мужа и страны. Анна Австрийская считала это принижением своего статуса и жаловалась на такое ущемление мужем. Людовик же, который сам мог обходиться одним слугой, никакого ущемления в этом не видел, а видел лишь капризы взбалмошной супруги, играющей в передачу записочек, тайны и заговоры! Поэтому, когда он объявил состав штата будущей жены, ее реакция удивила. Посол короля Якова – заместитель милорда, поскольку лорд Винтер уже вернулся в Лондон, – попытался как раз указать, что подобного штата может быть мало, но Диана прервала его. - Нет, нет, - пробормотала она. – Мне довольно, правда. До сих пор я обходилась и меньшим количеством дам. - Да, но статус! – удивленно произнес посол. – Ваше новое положение совсем не равно прошлому… - Право, милорд, я не очень представляю, что мне делать и с этими-то дамами, - слабо улыбнулась девушка. Это было правдой. Дайана не привыкла к большому штату, в Шотландии она и вовсе часто была лишь в компании одной Хелен. А двойнику двадцать первого столетия вообще было неясно, зачем нужно столько народу. Помогать ей одеваться и раздеваться? К чему ей отдельная дама для каждой нижней юбки?! Так что небольшой штат, который предлагался ей будущим мужем, ее полностью устраивал. Если Элен сама выбирала фасон и цвет свадебного платья, то за Диану и тут все было решено. Как и свадебный костюм короля, подобные вещи были строго регламентированы. Поэтому портниха просто сняла с нее мерки, обсуждать детали было не нужно, разве что уточнить кружево для нижней сорочки. Так что девушка могла полностью сосредоточиться на своих будущих обязанностях. Разумеется, в целом они Диане были знакомы, разве что теперь расширялись на целую страну. Но именно это более всего ее пугало! И девушка с ужасом думала, что в случае любого отсутствия мужа все обязанности по принятию государственных решений лягут на нее. А о скором отъезде короля уже шептались, ожидая войны. Но хуже всего было – запомнить всех высших чинов, их имена и должности. Конечно, примерные обязанности при европейских дворах накладывались на определенные должности, и Дайане они были известны. Но от новых имен у нее шла кругом голова, а некоторые различия в обязанностях все путали еще больше. Ничего, твердила она себе, она справится. Никто ведь не ждет, что она в первый же день начнет управлять страной? А Луи вряд ли будет много отсутствовать, сколько бы ни говорили о войне. Что ему там делать, стратегиями ведь Ришелье будет заниматься? Впрочем, в этом она уже не была уверена. К этому имени здесь относились уважительно, но не более того. На него поглядывали искоса, считая человеком Марии Медичи. К нему прислушивался король, но только прислушивался, не подчиняясь ему и не играя роль его марионетки. А уж в том, что Людовик предпочитает самостоятельно принимать решения, у Дианы был не один шанс убедиться. Поддержку девушка находила лишь у графа д’Орбье. Тот был неизменно галантен, предупредителен и заботлив. Он устроил для принцессы еще одну экскурсию по Парижу, показав ей наиболее важные здания, влияющие хоть как-то на жизнь города и всей Франции. Он, как обычно, попутно обучал ее языку, рассказывал подробнее об истории династии Бурбонов, а также французской истории в целом. Диана, которая всегда считала, что знает ее многим лучше школьной программы, в эти моменты чувствовала себя неучем. То, что им преподавали на уроках истории, отвергалось и отбрасывалось как глупости. Счастье, что факты вроде дат рождений, войн и убийств остались на месте, Диане для головокружений хватало и новых характеристик этих людей. *** День свадьбы неумолимо приближался. Эта мысль ужасала бы девушку, если бы на это было время. Но оно полностью съедалось приготовлениями. И даже когда появлялось немного свободных минут… они тратились на Людовика! Этого требовал этикет, но и просто было бы странно на ее месте не уделять внимание жениху. Девушка старалась лучше понять его и определиться с его характером. Но при этом Диана никак не могла понять, чего он от нее желает. Это такой странный способ ухаживания? По ее мнению, приглашать девушку посмотреть то ловчих птиц, то борзых, сопровождая это разговорами об охоте, – все это мало походило на ухаживание. Но зачем тогда вообще было ее куда-то приглашать, видеться с ней? Ведь свадьба – дело решенное. Так что можно не играть в ухаживания, она уже почти супруга. И все же он регулярно ее куда-то пытался пригласить. Можно ли в этом видеть что-то вроде современного похода в кино? И Людовик просто не знает, как еще развлечь невесту? Либо подобное поведение – это норма этого времени? Тоже мало похоже на правду, ведь д’Орбье же не водит дам смотреть соколов. Так что на этот вопрос у девушки так и не было ответа. Были и иные новости в Париже, которым девушка особого внимания не придала, посчитав, что это лишь соответствует исторической правде. Герцогиня де Шеврез, приговоренная к казни, успешно бежала. Разумеется, не без сообщников, но пока было не ясно, кто это мог быть. Диане сразу подумалось об Арамисе, но он сам был в бегах, поэтому вряд ли мог помочь опальной герцогине. Как, вроде бы, и другие заговорщики, так что Диана не представляла, кто за всем этим мог стоять. Еще одна кандидатура – Миледи – сама оставалась в темнице. Мария Медичи, мать короля, показывая свое недовольство разводом сына с Анной Австрийской, отказалась с ним видеться и объявила, что не появится на церемонии венчания, хотя король был готов сделать для этого торжества исключение, позволив ей на короткое время вернуться из ссылки. А вот Гастон Орлеанский посчитал эту небольшую поблажку удачным поводом появиться перед братом, показав себя с хорошей стороны. Это могло подействовать на настроение короля лучшим образом, вдруг он передумает и решит простить и забыть про ссылку – настроение Луи было весьма переменчивым. Так что принц уже прибыл в Париж и даже был весьма любезен со своей бывшей невестой. За выходку матери Людовик неуклюже извинялся перед невестой. Диана же испытала к нему еще большую жалость: даже когда король делал шаг навстречу матушке, та не желала мириться и всячески показывала, что не поддерживает его, а напротив, осуждает. И это при ее собственной попытке убить сына! - Я надеюсь, что ее величество будет снисходительна, - мягко отозвалась она в ответ на извинения Луи. - Мне не нужно ее снисхождение, - хмуро бросил король. – Я не нуждаюсь ни в чьем снисхождении! - Я понимаю, - в голосе девушки послышалось сострадание. – Вам нужна ее любовь и понимание. Я рано лишилась матушки и совсем ее не помню. Это, должно быть, ужасно, когда она есть, но так далека, словно чужой человек. Наверное, лучше вовсе ее не знать, чем знать как врага. Мне очень жаль! Людовик смущенно молчал. Он не желал признавать справедливость слов невесты, стараясь казаться холодным и отстраненным, но в душе стремился к девушке, навстречу ее заботе и ее сочувствию. - Я надеюсь, вы будете хорошей матерью, - наконец произнес он. – Хорошей женой и хорошей матерью. Диана зарделась. - Я… постараюсь, - пробормотала она. *** Подруга принцессы тоже все это время никак не скучала. Ее дни проходили в заботах о хозяйстве. Лето стремительно заканчивалось. И хотя здесь, во Франции, осень была тоже теплой, однако же забот от этого не уменьшалось. В чем-то Атос был прав: молодая женщина сама не заметила, как постепенно «втянулась» в проблемы замка и поместья, постепенно училась и те или иные вопросы занимали у нее все меньше времени и вызывали все меньше проблем и непонимания, ей совершенно не нужно было обращаться к мужу с какими-то вопросами. Она зря переживала поначалу – слуги привыкли исполнять свои обязанности и делали это вне зависимости от того, кто являлся хозяином замка. Их, конечно же, надо было контролировать, но все это делали слуги более высокого ранга: на конюшне был старший конюх, на кухне руководила поварами кухарка и так далее, а все они, в свою очередь, отчитывались перед управляющим. Так что ей нужно было следить лишь за старшими слугами и управляющим, причем вовсе не по всем вопросам. Дел тут было вполне сравнимо с управлением замком Дианы в Шотландии, не намного больше – и то лишь потому, что теперь всем занималась она одна, в то время как там они обсуждали решения вместе с принцессой. Так что Элен постепенно делала то, что нужно, более не задумываясь при принятии решений, ей не нужны были уже подсказки, что и когда надо делать, сами собой в памяти формировались напоминания, когда необходимо что-то закупить, когда – отвезти кому-то из фермеров, с кем и как рассчитаться. Она уже знала предпочтения мужа в еде и вине, знала, какие запасы продуктов нужны для слуг замка и то, сколько нужно хранить в погребах, чтобы в плохой год помочь осенью и зимой нуждающимся. Кстати, именно это ее приятно удивило. Столкнувшись с характером мужа, который она трактовала как исключительно жестокий, Элен поразилась, когда узнала, что в замке всегда есть запасы для нуждающихся фермеров и людей на этих землях. Мельком граф даже упомянул, что его матушка ранее всегда раз в месяц объезжала все дома и расспрашивала арендаторов, не нужно ли им что-то, непременно подвозя какие-то небольшие дары из погребов. Элен немедленно уверила его, что этот «обычай» следует возобновить, вновь самым лучшим образом показав себя в глазах Атоса. Это решение откладывать она не стала и спустя неделю собрала корзины с продуктами и сладостями, отправившись в компании с Жаклин и Гримо по ближайшим деревням. Детишки были в восторге от молодой хозяйки, фермеры и арендаторы немедленно изменили свое отношение с настороженного на благосклонное. Вот только отношения с мужем у нее по-прежнему складывались тяжело. Виделись, правда, они теперь не так и часто, как она думала: только за общим столом, на уроках верховой езды и в постели. Верховой ездой Атос занялся очень плотно. Кажется, ее падение порядком его напугало, и теперь граф желал, чтобы его супруга могла в этом искусстве соревноваться с ним самим. В то время как сама Элен предпочла бы фехтование, но предусмотрительно об этом молчала, догадываясь, что мужу это совершенно не понравится. Иногда ей думалось, что надо сделать еще одну попытку помириться, вновь сделать первый шаг навстречу ему… Но прошлые обиды тут же выступали вперед: сколько можно ему уступать, сколько можно под него подстраиваться? Если он хоть что-то к ней испытывает, почему не желает это показать? И графиня де Ла Фер довольствовалась тем, что у нее есть, постепенно все больше давя в себе все чувства к мужу, ей казалось, что ее прежняя любовь, рожденная собственной фантазией, ныне полностью испарилась.