Совсем другой век

Королевская чета покинула монастырь еще засветло, так что лагеря они достигли вскоре после рассвета. Ночные вылазки Людовика, конечно, не были такой уж тайной, однако для большинства все же оставались секретом. Но когда он вернулся в сопровождении молодой супруги, скрывать это стало невозможно – новость об экипаже и о том, кто в нем ехал, немедленно облетела все французские полки, попутно преувеличив и приукрасив это прибытие, превратив в почти торжественный въезд. Луи, впрочем, и не собирался ничего уже скрывать, но желал дать супруге небольшой отдых, потому проводил ее в свой шатер. Здесь Диана, тем не менее, воспользовалась передышкой, чтобы усадить Полетт – вот уж кто более всего нуждался в отдыхе, а лучше даже сне. Сама же молодая королева ополоснула лицо водой, стараясь придать себе бодрости после бессонной ночи, от которой дорога отвлекла лишь ненадолго. Надо бы еще увидеться с Элен… но графиня сейчас не покинет мужа, как молодая королева не может покидать своего, она прибыла сюда с ним и чтобы подбодрить солдат, а не проводить время с дамами, что было возможно и в монастыре. Трубы уже играли утреннее построение, и не было никаких сомнений, что сегодня солдаты встанут в строй мгновенно. Людовик устроился на сырой земле возле шатра, по-походному, чувствуя себя отчего-то наиболее счастливым за всю эту кампанию. И не только потому что бои позади – Испания отступила и даже подписала договор, после подтверждение будет привезено еще и в Париж, но все же основная война лишь утихла… Да, Луи не обманывался. Филипп ведет войны по всей Европе, он просто не в силах сейчас драться еще и здесь. Чтобы победить Францию, ему нужно было перекинуть сюда часть своих войск, чего испанцы не хотели и не могли, уж слишком увязли в иных боях. Именно поэтому они воевали тут самозабвенно – как всегда, впрочем, - но не до победного конца, понимая, что эта победа им будет не так и нужна. Филипп следовал за своей обязанностью короля защитить честь испанской инфанты. А заодно проверял силы. И понял, что так просто французов не взять, война с ними будет основательной и долгой, а союз с Англией уже не на словах, пусть пока подтверждение и слабое. Поэтому мир. На деле являющийся лишь перемирием. Испания попытается договориться, чтобы Франция держалась в стороне. И будет добиваться побед уже на других полях. А вот после обратит свое внимание вновь сюда, в очередной раз бросив перчатку. Что ж, пока это устраивает и его, Людовика. Ришелье уже плотно занимается французским флотом. А Диане надо велеть заняться сборами Генриетты… Да, именно Диана. Именно ее присутствие дарит такое спокойствие и счастье, которых король давно не испытывал. Между ними еще много непонимания, девушка по-прежнему боится его и старается держаться отстраненно. Но она сама тянется к нему! Тянется душой, как тянулась этой ночью телесно… Луи подавил в себе воспоминания об этой ночи, чтобы не мешать слишком греховными мыслями занятию нужными делами. Полки уже были построены… Но Людовик пока медлил, давая еще несколько мгновений супруге для того, чтобы предстать пред солдатами в самом лучшем виде. Еще надо будет после позвать Тревиля и велеть пригласить Портоса, раз уж Диана попросила об этом – Луи очень хотел исполнить ее небольшую просьбу как можно скорее, не так часто она вообще о чем-то просит. Пока непонятно, для чего ей все это, но каприз столь мелок, что исполнить его легко. А Людовик, как ему казалось, уже неплохо узнал супругу, чтобы знать, что именно такие мелочи всегда радуют ее. Так что надо будет послать за Тревилем… А вот и командиры, спешат к нему. В том числе и капитан мушкетеров, разумеется, желая быть первым, кто все разузнает. Конечно, им всем уже донесли новости о королеве! И теперь они хотят понять, что происходит и отчего Диана тут. Людовик не сомневался, что им и раньше докладывали, что король ночами покидает лагерь. Но достоверно никто не знал, куда именно он уезжает. Хотя догадки были, куда еще могла уехать Диана из Дуллана… В монастыре она была в безопасности, поэтому Луи предпочел бы оставить ее именно там. Но не мог не признать, что ее появление в лагере и вправду будет удачей. И хорошей насмешкой над Бассомпьером и иже с ним. Ныне, после этого поступка Дианы, ее положение не смогут пошатнуть никакие мятежники, за ней надолго сохранится репутация добродетельной жены и заботливой королевы, не испугавшейся появления на войне. Она действовала импульсивно, часто неразумно и повинуясь какому-то наитию, однако же именно эти решения оказывались наиболее верными. Вот и сейчас сначала ее побег из Парижа, потом отъезд из Дуллана привели к самой верной линии поведения. Как и нынешний ее приезд сюда только укрепит его самого и принесет ему успокоение. Людовик поднялся резко в тот момент, когда командующие не дошли до некого какой-то десяток шагов. Он не собирался никому ничего объяснять. Ну а Диане уже время появиться. *** Элен проснулась от звука труб. И, в ужасе осознав, что провалилась в сон в такой важный момент, обернулась к мужу… Граф ровно дышал, жара не было, он спал спокойно и безмятежно. Молодая женщина, облегченно вздохнув, коротко поблагодарила Богоматерь за ее доброту и милосердие. Опасность позади! Но Атос сейчас может проснуться, подумалось графине, тоже от песен труб. И тогда, увидев ее… Не додумав, Элен торопливо вскочила на ноги и кликнула горничную, а также Гримо. Последнему было велено оставаться при господине. Жаклин же бросилась помогать хозяйке приводить в порядок ее туалет. Однако же долго графиня этим заниматься не позволила, зорко следя за мужем. И едва он завозился на лежанке, как Элен подхватила свой плащ и шляпу и бросилась вон из шатра, вынуждая Жаклин побежать за ней. И только снаружи графиня спокойно вздохнула и объяснила свое поведение: - Мне… надо разузнать… как ее величество… - Я слыхала, она недавно прибыла вместе с его величеством, - торопливо доложила Жаклин, тем не менее удивляясь реакции хозяйки – еще недавно она опасалась на миг отвлечься от супруга, а теперь бежит от него. Элен не могла об этом говорить вслух. Но внезапно пришедшая мысль полностью завладела ею: Господь и Матерь Его услышали ее молитвы и вняли им, сохранив жизнь Атосу, но приняв и просьбу ее - карать за опрометчивые слова только ее саму. Быть может, все это было лишь в ее воображении. Но и в этом случае она сама считала себя не вправе оставаться с ним. Ей нечего было сказать ему, когда он очнется и спросит, отчего она тут. Тем более, что его вопрос может превратиться в упрек, что она посмела приехать в военный лагерь без позволения. Незачем ей было и оставаться, ведь особого ухода его раны уже не требовали, с этим справится и Гримо. А иное могло показаться ее попыткой выпросить себе благодарность за помощь, чего она не желала – она была рядом с ним не за признательность, а только ради него самого. Так или иначе, ради того, чтобы смиренно вынести свою кару, или ради собственного спокойствия, чтобы не получать благодарность за то, что она и без того должна была и хотела сделать, сейчас Элен считала своим долгом держаться в стороне от мужа и сосредоточиться на иных делах. Графиня спешно направилась к королевскому шатру и подошла туда в тот момент, когда Диана уже выступила из палатки под руку с мужем. Мгновенно сориентировавшись, Элен заняла место позади королевы, следуя за ней, словно бы так и было задумано изначально и она прибыла сюда только как статс-дама в числе штата сопровождения. И уже с этого места слушала речь Людовика – обращение к полкам о том, что ее величество, заслышав о храбрости ее солдат, поспешила лично выразить им свою радость и благодарность, свое беспокойство и заботу. Сама Диана почти ничего не сказала, лишь кивала в такт словам мужа и добавила к ним пару фраз. Однако полки были вовсе не так придирчивы, им довольно было просто видеть свою королеву, так что даже несколько слов, произнесенных ею, были приняты благосклонными радостными криками. После Элен последовала за Дианой в ее шатер, лишь коротко пересказывая последние события: да, Атос был тяжело ранен, но сейчас ему лучше, она оставила его с Гримо, уверенная, что ему более ничего не грозит, рана, разумеется, еще не зажила, но теперь достаточно лишь вовремя промывать ее и менять повязку. А еще после графиня вела пустую беседу с мадмуазель де Моро, обсуждая последующее возвращение в Париж. Полетт, правда, не жаждала этого, поскольку ей предстояло объяснение с отцом в этом случае. Наконец затем Элен сопровождала Диану в другой шатер, куда прибыл и Портос, здесь тоже оставаясь лишь молчаливой слушательницей. - Я слышала, вы отличились в боях, господин Портос, - начала королева робко, пытаясь подобрать слова. - Это честь для меня, ваше величество! - Честь? - Ваше внимание! Я польщен им, ваше величество! - Однако мне стало известно, что вы отличились и кое в чем ином, - решила говорить прямо Диана. Портос промолчал, не находя подходящих слов и не зная, о чем может вообще идти речь, даже не понимая, похвала это или нет. - Ваш… роман с моей… фрейлиной, - тихо продолжила королева. – Мадмуазель де Моро не хочет с вами об этом говорить… но мне кажется, вам следует знать, что у ваших ночей… есть последствия. Теперь он понял и побелел. - Неужели… - Полагаю, что о большем я не вправе говорить, - завершила Диана. – Мне кажется, вам вернее будет это обсудить с мадмуазель де Моро. Но я ведь не ошибусь в вас, если скажу, что вы человек чести, господин Портос? - Я… а… да… Мушкетер ошарашенно поклонился уходящей королеве. Сам же не зная, что и делать, как ему следует поступить. И так ли важно, насколько он благороден? Полетт не стремилась открыть ему правду, возможно, и не желала ее раскрытия. А он… он как-то не был готов жениться на девице без титула и богатого приданого. Все эти мысли, впрочем, не могли быть известны дамам, так что Диана честно собиралась сообщить мужу о том, что она попросту устроила брак своей фрейлины с его мушкетером, в то время как Элен размышляла о причудливости судьбы – кажется, здесь, в этом мире господин дю Валлон и вправду станет бароном, любящим мужем и отцом хотя бы одного обаятельного Портосика… За всеми этими заботами и делами графиня однако же не забывала справляться о здоровье мужа. Но с этой целью она лишь отправляла Жаклин, запрещая себе появляться в той палатке и видеть его. Так что молодая графиня не могла знать ни настроения Атоса, ни тем более знать о его разговоре со слугой, случившемся после ее ухода. *** Поначалу, придя в себя, граф решил, что ему все почудилось, приснилось, что Элен была тут и спала рядом. Вот только аромат ее духов так и кружил голову, навязчиво напоминая о ней, дурманя… - Она? – Атос вопросительно глянул на слугу. Гримо выразительно качнул головой. - Но как? - Король позволил. - Дьявольщина! Когда? Да говори же подробно, черт побери! - Приехала в ночи, - принялся докладывать Гримо. – Плакала. Но всех посылала с поручениями. Выхаживала. Протирала. Меняла повязки. Потом всех выставила. Молилась и плакала опять. - А потом уснула, - завершил граф, догадавшись. Слуга молча кивнул, подтверждая. - Но почему ушла? Гримо пожал плечами, затем предположил: - Королева? - Она тут? Вновь кивок слуги. - Что ж, тогда это многое объясняет… Атос откинулся на койке. Да, разумеется, Элен следует быть при королеве, раз та также прибыла к мужу. О причинах приезда Дианы сюда граф мог легко догадаться, тем более, что он слышал приветственные крики солдат. Вот только Элен так и не появилась за весь день. Порой у палатки граф слышал голос Жаклин - не было сомнений, что именно жена отправила горничную справиться о его самочувствии. Но сама она не появлялась. Отчего? Неужели здесь, в лагере, у королевы так много дел и она везде держит при себе статс-даму? К вечеру Гримо принес еще одну новость: ее величество отправилась обратно в монастырь вместе со всеми своими дамами, ее экипаж охраняла рота мушкетеров, в том числе Портос, кажется. Граф прикрыл глаза, совершенно не зная, что и думать. Сначала она проклинает его. Потом шепчет ему, чтобы был осторожен. Затем приезжает сюда в ночи, позабыв о любой опасности, благо, получив на то позволение короля. Она лечит его и молится за него. Но едва ее старания венчаются успехом, как Элен сбегает от него, будто бы опасаясь. Что за дьявольщина?! Что он делает не так?! Он просто хотел поговорить с ней, поблагодарить ее за заботу. Однако она сбежала, не дав ему такой возможности. Как это все понимать?! - Она что-то передавала через горничную? – попытался прояснить Атос у слуги, сейчас меняющего повязку. Гримо отрицательно покачал головой. - Но она очень волновалась за вас, - вдруг решился добавить он. – Ее сиятельство боялись уснуть… и никому не давали отдыха… Еще она что-то шептала… если позволите… о каком-то проклятии. - А! Граф прикрыл глаза, размышляя. Гримо, непривычно многословный, более ничего не добавлял, плотно занявшись раной. Что ж, кое-что становилось ясно, думалось Атосу. Элен, разумеется, посчитала его рану своим проклятием и плакала она тоже, конечно, осознав свою вину и раскаиваясь в своих опрометчивых словах. Это было приятно. Девочка училась думать о том, что она говорит, даже между ними двумя. Но, черт побери, почему она все же не осталась с ним?! Может быть, это была воля короля? Однако же королева и так не одна... *** Король двинулся на Париж через два дня. Королевой был получен приказ отправиться следом с тем небольшим эскортом, который был у нее и ранее: статс-дамой, фрейлиной и парой горничных. На этот раз девушки возвращались в карете и в сопровождении небольшого отряда. Мужья были далеко, и это позволило им вздохнуть с облегчением. Диана, послушная и практически не смеющая слова сказать в присутствии короля, теперь немного ожила. Дикий неконтролируемый страх несколько отступил. Она понимала, что все это вернется, едва она вновь встретится с мужем. Но, возможно, немного сгладится, как это было в последний день… Элен говорила ей что-то о том, что она не так уж и виновата, что ей следует хоть немного давать отпор Людовику. Диана порой кивала. Да, она, в самом деле, не виновата так, чтобы ее подвергли тому позору. Но сил сопротивляться мужу у нее не было. Лучше постараться все забыть, ведь она почти смогла подстроиться под него. Как она ни старалась, полюбить мужа у нее не вышло. Она по-прежнему разрывалась между жалостью к нему и страхом. Его вид говорил о том, что он мало спал и плохо ел, рассказы Полетт и монашек о его ежедневных визитах и беспокойстве за нее во время болезни будили в ней жалость к мужу. Но его холодность и отстраненность, а еще воспоминания о пережитом ей ужасе и унижении словно рождали внутри нее липкий, расползающийся по всему телу страх. Самого страшного не произошло… Но Диана все равно не могла понять его гнев и предсказать эти неконтролируемые вспышки. Молодая женщина не предполагала, что его холодность и отстраненность были вызваны ее собственным поведением. Не ощущая ответного тепла, Людовик стеснялся показать свою любовь и замыкался в себе. Диана же могла думать лишь о том, как своими словами или поступками не привести вновь к его недовольству и гневу. Все время, когда он навещал ее в монастыре, девушка просто принимала его, покорно давала ему желаемое и тихо вздыхала, когда за мужем закрывалась дверь. День в лагере почти было стал исключением, они начали понемногу общаться… Но вскоре Диана вновь отправилась в монастырь, тонкая нить понимания вновь прервалась. Сейчас, сидя в карете, она прижимала к себе Белоснежку, словно последнее любящее ее существо – животное ей привезли только час назад, несколько слуг графини прибыли встретить ее и заодно привезли королевского питомца. - Она скоро задохнется от силы твоих чувств, - грустно съязвила Элен. Диана чуть ослабила хватку. Белоснежка, обрадованная свободой, принялась грызть ленточку на платье хозяйки. - Я порой жалею, что он не забил меня до смерти, - прошептала королева. – Было бы лучше не возражать ему. И ныне просто сойти в могилу, чем гадать, что именно будет ждать меня завтра или послезавтра. Элен понимающе вздохнула. Но поддерживать беседу не могла, чтобы не давать лишних поводов для пересудов слугам – их горничные сидели напротив, они и без того знают слишком много, хватит с них для сплетен. *** Несколько полков под командованием короля приблизились к Парижу. Город встретил их ликованием, поскольку Людовик прибыл, чтобы выполнить свое обещание и снять осаду, давным-давно отправленную сюда королем же. Но было немало и тех, кто этому появлению был не рад. Армия стояла плотным кольцом вокруг города, давая понять, что осада еще не снята, несмотря на то что для короля послушно открылись все ворота. Луи вступил под ликующие вопли горожан, поскольку все уже знали, что им обещано помилование, за исключением мятежников, которых Людовик собирался арестовать – как раз тех, кто и не мог порадоваться появлению сюзерена. Именно поэтому солдаты оставались в окружении, яснее всяких слов давая понять, что мятежникам не скрыться. В первую очередь Луи, в сопровождении солдат, направился в Люксембургский дворец. Здесь он холодно сообщил матери и брату, что отправляет их в очередную ссылку, настоятельно прося их сделать из этого вывод, поскольку в дальнейшем он может оказаться вовсе не так милостив, как до сих пор. Примкнувших к мятежу незаконнорожденных сыновей своего отца он распорядился арестовать. Их ждало заключение в Бастилию или Венсен. Остальных интриганов ждала плаха. Немалое количество дворян-мятежников сдали парижане: даже те, кто сам недавно участвовал в восстании, были готовы пихнуть на эшафот подстрекателей, лишь бы самим не отправиться в петлю. По городу начались повсеместные аресты. Атос прибыл к себе только поздно вечером, порядком уставший после длительного перехода и дежурства возле ворот Парижа. Ему как лейтенанту было позволено на ночь отправиться к себе в особняк, а не ночевать в палатке за городом, тем более, что он еще не до конца оправился от раны, хотя сам и считал иначе. Граф прошел к себе в спальню и… замер на пороге. В кресле сидел человек, в котором при слабом свете свечи Атос узнал друга. - Арамис? – прошептал граф. Молодой человек поднялся, изящно кланяясь. - Простите, дорогой друг, - произнес он. – Однако… боюсь, что меня разыскивают. Едва король подошел к городу, как я понял, что мне лучше поспешить найти себе укрытие. Я предполагаю, мои покровители отказались от меня. Довольно… ожидаемый для них поступок, разумеется. Он криво улыбнулся, давая понять, что рассчитывал на большее от тех, кому был до сих пор ценен как исполнитель. - Я подумал, - закончил он, - что если в память о той дружбе, которая когда-то была между нами, вы приютите меня, лучшего убежища мне не найти. Граф пораженно качнул головой. Словно его друг подслушал слова жены – вот и шанс им обоим взойти на эшафот. Но отказать он не мог, тем более, что именно Арамис подумал об Элен, когда узнал о планирующемся мятеже и побеге Миледи. Так что Атос был в некотором роде в долгу пред другом. Пожалуй, размышлял он, если Арамис поселится в его кабинете, никто его не обнаружит. Достаточно будет сказать о нем лишь Гримо, проверенному слуге, чтобы обеспечил беглеца всем необходимым, пока не появится возможность покинуть город. Элен ныне продолжает избегать мужа, а по возвращении вернется к обязанностям статс-дамы, потому дома будет появляться крайне редко. *** Дамы приехали лишь через два дня после прибытия короля. При приближении к Парижу и королева, и ее статс-дама совершенно сникли. Одна мысль о том, что им вновь придется вернуться в дом и в объятия мужей, угнетала. Во время поездки они несколько развеялись, на лицах появились улыбки. Сейчас же, когда карета приблизилась к столице, улыбки сами собой слетели с лиц. Вернулся ужас, словно их везли не домой, а на казнь. Въезд королевы город встретил овацией, тем самым показывая всю свою любовь. Которая не мешала им совсем недавно поддакивать мятежникам в том, что во всех бедах виновата эта тощая шотландка. Диана, как и в день венчания, вновь искренне поверила в их чувства, в чем ее вряд ли можно упрекнуть, поскольку в этот момент и сами парижане верили, что проявляют искреннюю любовь и почитание. Слухи распространяются быстро: уже по всей стране слагались легенды о той, которая гордо покинула мятежный город, зная, что ловушка, приготовленная ее мужу, будет ловушкой для них. И о том, что она направилась к супругу, не боясь грохота войны, также говорили с придыханием. Дальше рассказы отличались. Кто-то утверждал, что королева, спасаясь от заговора, в сопровождении одной лишь статс-дамы бежала в монастырь на границе, о чем и известила мужа. Кто-то считал, что она и вовсе прибыла в военный лагерь, где ее, столь смело рисковавшую собой, настигла вражеская пуля. И поэтому любящий муж поручил ее заботам монашек, отвез в ближайшую обитель. А после – в этом легенды вновь соединялись – королева прибыла к солдатам, поздравить с победой. Так или иначе, но Диана невольно уже стала почти героиней легенды. Поэтому на нее смотрели с восхищением, как полагается смотреть на ту, что доказала свою любовь и преданность необычайной решительностью и смелостью. Людовик встретил ее у ворот Парижа, при всех приветствовал ее возвращение. Что стало поводом для очередного ликования парижан, поскольку подтверждало прекрасную легенду о ее поездке к нему в лагерь. Король не преследовал этой цели, однако ему необходимо было подчеркнуть доброе отношение к жене в противовес строгости к мятежникам. Когда по городу все еще шли аресты и допросы, Луи всем показал, что к верным подданным, начиная с жены, всегда будет справедлив и мягок. Надо сказать, что в поступке короля была и доля собственного желания поскорее увидеться с ней, так что его улыбка при виде супруги была искренней. Диана слабо улыбнулась ему в ответ и при всех ответила на приветствие мужа. К счастью, дальнейший путь они проделали отдельно: королева – в карете, Луи – верхом рядом с ее экипажем, присутствие супруга рядом давило на девушку; в таком же положении молодая правительница кивала горожанам с искренней радостью. Но в Лувр им пришлось входить вместе, жители города, сдерживаемые солдатами, выкрикивали приветствия королевской чете, чинно под руку направившейся к дому, в то время как Диана пыталась придумать, о чем ей говорить с мужем и следует ли вообще говорить, можно ли думать, что он уже не так строг с ней. Еще одним жестом милости был совместный обед. Большинство придворных пришли к выводу, что отношения между супругами совершенно безоблачны. И единственными, кто не посчитал это добрым знаком, были Диана и ее подруга. Потому что на пиру Людовик вновь подчеркнул свое отношение к мятежникам, упомянув, что никому не даст пощады. Возможно, если бы молодая королева смогла пересилить себя и вела бы себя с мужем иначе, их отношения в самом деле потеплели бы. Но одно только его присутствие рядом заставляло ее вновь трястись словно в лихорадке и думать о том, что его гнев в любой миг может обрушиться и на нее тоже. А какой он в гневе, она помнила… Поэтому девушка прикладывала все усилия, чтобы казаться просто спокойной. Диана старательно избегала его взгляда, словно боясь невольно даже этим его разозлить. Молодая королева про себя решила, что если отвечать ему лишь коротко и просто выполнять то, что потребует, можно избежать гнева. Это было непросто, поскольку один лишь облик мужа вызывал у нее приступ паники. Но так, по ее мнению, было безопаснее. И, сама толком не понимая, что делает, девушка фактически превратила себя в молчаливую послушную рабыню. Как не понимала и что это ее поведение привело к тому, что и Людовик опять замкнулся. Король не ждал, что супруга после приезда вдруг превратится в олицетворение заботы и нежности. Но все же рассчитывал, что воспоминание о его ярости постепенно уйдет, жена вновь станет приветливой и открытой. Обиды уйдут, а воспоминания о чувствах вернутся, ему казалось, что она должна помнить хорошее, а не дурное, должна припоминать их близость в последние дни... Однако уже при первой встрече он ощутил то, чего не ощутили другие – королева отдалилась от него. Диана выполняла то, что следует, и лишь коротко отвечала ему. Улыбка была милой, но не искренней. Людовик только вздохнул. В памяти была смеющаяся искренняя девочка, игравшая со щенком и едва не сбившая с ног своего господина. Столь же искренне покрасневшая от смущения, пытаясь пролепетать извинения… Этот облик искренности и чистоты он надолго запомнил. И оттого сильнее чувствовал боль от отстраненного неживого вида жены теперь. Но, не зная, как на это повлиять, он лишь сам замкнулся, также предпочитая вести себя предельно вежливо и более не показывая чувств. В положенный час король проводил супругу в спальню, пожелав ей доброй ночи. Диана, сжавшись в комочек под одеялом, со страхом ожидала его прихода, ей начинало казаться, что вернулись самые первые дни ее брака. Этот страх лишал ее возможности расслабиться, даже когда муж уже навалился на нее. Людовик, не зная, о чем говорить с супругой, не зная за собой вины, но отчего-то чувствовавший себя виноватым, лишь коротко осведомился о ее самочувствии, а затем приступил к выполнению долга, как это и происходило в последние дни. Девушка лежала под ним, зажатая и испуганная. Лишь панический страх не позволял ей молить о пощаде. Казалось, словно вернулась первая брачная ночь, Диана кусала губы, глуша стоны боли и терпя насилие. Людовик же брал должное, разрываясь между желанием ласкать жену и непониманием ее холодности и отстраненности. Достигнув пика, он откатился, прикрывая глаза. Плоть получила удовольствие. Но отчего-то на душе было гадко. Ночами в военном лагере он так часто, читая ее письма, думал о том, как будет сжимать ее в объятиях, слыша тихий жаркий шепот о любви… Но это осталось лишь в мечтах. Это было в письмах, но никогда не было в реальности. Жена, едва он оставил ее, отвернулась от него на бок. Диана, уткнувшись в подушку, молча глотала слезы, стараясь не шевелиться. Если он поймет, что она плачет, то может отругать ее за это. А то и вовсе отхлестать ее по щекам или взяться за наказание. Король оставался у нее до середины ночи. Он еще один раз потребовал исполнения долга, а затем, коротко попрощавшись, направился к себе. Задолго до рассвета Людовик отправился на охоту. Поскольку ранние охоты даже в это время года, когда другие предпочитали тепло очага, не были для него чем-то необычным, никто не увидел в этом ничего странного. Луи изменял себе лишь в течение первой недели брака, оставаясь в постели супруги до самого рассвета. Но тогда это все объяснили страстью к молодой жене. Сейчас же придворные решили, что король, хотя и продолжает любить супругу, возвращается к некоторым старым привычкам. Людовик же стремился в любимом развлечении найти отдушину и на время забыть об отношениях с женой.