Совсем другой век

Планше порядком замерз, маяча у ворот постоялого двора. Приказ господина был ясен: дождаться появления дона Мигеля, чтобы тот не спутал место, где остановилась сеньора де Маркес. К вечеру несколько похолодало, и слуга, который столько времени топтался тут, не успев поужинать, уже приплясывал на месте. Д’Артаньян не прислал ему даже стакана вина – правда, не из забывчивости, а потому что у него не было денег, сам юноша сейчас питался со стола прекрасной сеньоры. Наконец испанец, мысленно проклинаемый Планше, появился, еще до ворот спрыгнул с коня, внимательно вглядываясь. Слуга поспешил к нему навстречу, кивая и показывая, что путь полностью свободен. Вот хорошо господам, думал Планше, провожая дона Мигеля до его покоев, спи себе в постели теплой, ужин по первому повелению приносят. А он торчал до черноты, ему и пересказать-то нечего - дорога у них скучная была - после же отправится спать, да опять под дверью, а может, и без ужина! Единственное, что он сообщить может, это в каком номере остановилась сеньора. И что в этом важного? Нет бы поесть плотно – чтобы и мясо пожирнее, и вино покрепче – да поспать бы часов восемь. Слуга, конечно, и представить не мог, что д’Артаньяну сейчас было не до ужина. И только на первый взгляд он приятно проводил время. Гасконец помнил, что ему говорил об этой женщине дон Мигель, осмыслил и его слова, и то, что сказала камеристка сеньоры. Плечо и корсаж… Воровка и убийца… За прошедшее время у него была возможность все обдумать. Подозрения следовало проверить. Вот только как? Не полезешь же напрямую даме за корсаж?! Плечо же, если его догадки верны, сеньора тоже не позволит оголить даже на дюйм, так что пока догадкам не найти ни подтверждения, ни опровержения. На более близкие отношения пока тоже не следовало рассчитывать… Однако сеньора так и соблазняла сама этим корсажем, порой наклоняясь слишком низко и дыша слишком глубоко, как виделось д’Артаньяну. - И как давно вы во Франции? – поддерживал беседу гасконец. - Совсем недавно. - Позвольте вам не поверить, сеньора! – широко улыбнулся он. – Вы столь хорошо говорите по-французски. - Это потому что моя мать была француженкой. - А ваш батюшка был испанцем? Д’Артаньян готов был поклясться, что подобная история рассказывается по обе стороны границы, только детали в ней меняются. Вот сейчас и здесь сеньора де Маркес говорила, что ее покойный муж был французом, а по ту сторону Пиренеев, вероятно, он становился испанцем. И так она везде была своей. - Раньше я жила, разумеется, здесь. Но после начала войны я вынуждена была задержаться в Испании, - рассказывала она. – Так что на этот раз я оказалась во Франции совершенно недавно. И я лишь один раз была в Париже. Потому и удивляюсь, отчего ваше лицо мне кажется знакомым, месье… - Стараетесь держаться подальше от света? – не стал поддерживать разговор об их знакомстве юноша. - Опасаюсь быть втянутой в ненужные интриги, - кокетливо отозвалась она. – Все так изменилось! Король против матушки, кардинал против нее тоже, а может быть и против короля… в этом так сложно разобраться, вы не находите? - А мне казалось, что все так просто! - Вы, гасконцы, вообще люди простые, - улыбнулась сеньора. – О, не обижайтесь! Но правда в том, что вы - мужчина, а я лишь женщина, мне очень сложно во всем разобраться без чужой помощи. - Я готов вам помочь во всем, сударыня! - Как вы скоры! - И в решениях, и в чувствах, мадам! Она вновь ответила ему улыбкой. Поощрительной, как расценил это молодой человек. И придвинул свой стул ближе. Сеньора помедлила, но вроде бы немного отклонилась. Не поощряет, но все же готова? - Служите в гвардии, месье? - Д-да, - подтвердил д’Артаньян и решил, что нет смысла лукавить. – В гвардейской роте господина Дезэссара. - О! Ну конечно, такой человек, как вы, не согласен на меньшее. Гасконец скрыл улыбку – кажется, о некоторых лицах сеньора неплохо осведомлена, хоть и не бывала тут давно, как она говорит. - Надеетесь поступить в мушкетеры, месье? А это было еще одним подтверждением – сеньора определенно знала о родственных связях господина де Тревиля и господина Дезэссара. - Боюсь, что это будет несколько затруднительно, - медленно произнес д’Артаньян. – Видите ли, я… имел ссору с некоторыми господами, которые служат в этом полку. И более того, они там одни из лучших. - Вот как? Вы всегда ищете ссоры, месье, не боясь никого, - вновь милейшая улыбка была наградой. – И всегда побеждаете? Д’Артаньян быстро просчитал ответы. Приписать себе победу было бы соблазнительно, но опасно: эта дама могла знать очень многие семьи и последние парижские известия, так что несуществующую смерть она разгадает. Выступать проигравшим он не хотел, да и пасть в глазах женщины не собирался. - Увы, на этот раз это было бы ложью, хотя и проигравшим себя не чувствую, - начал было он. - Вы всегда щадите своих врагов? Насмешка в ее голосе и надменность ее вида немедленно показали юноше, что подобная тактика ни к чему не приведет. - Я счастлив быть в ваших глазах истинным христианином, - гасконец сделал вид, что не понял этот намек. – Однако в тот раз обстоятельства были просто против меня. Наша ссора случилась перед объявлением похода. - А! – в глазах сеньоры вновь появился интерес. – И вы, конечно же, были вынуждены отложить свою встречу? - Увы! – д’Артаньян уже сам почти поверил в свою историю. - Со временем обиды остывают. - Не в этот раз! Да, дуэль пришлось перенести. Но я не намерен прощать обиды никому! Пусть даже… - Даже кому? - Лейтенанту мушкетеров! Д’Артаньян решил, что надо выбирать фигуру посолиднее, так и закрытый для него путь в мушкетеры будет выглядеть более обоснованным. - Вы не скромны, месье, - оценила она. – Отчего же не сам капитан? - Если понадобится и меня оскорбит капитан, то я не пощажу и его! Я не стерплю ничьи оскорбления! - О, я не сомневаюсь в этом. Но как же эдикт о дуэлях? - Вы полагаете, я настолько трус? - Ах, нет, простите, я не хотела вас обидеть! Значит, лейтенант мушкетеров? У вас опасный противник, должно быть? - Господин Атос? Да, о нем говорят, как… Сеньора заметно пошатнулась и побелела сильнее, чем кружево ее воротника, д’Артаньяну даже показалось, что она… испугана? - Что с вами, сударыня? – подался вперед гасконец. - Я… нет… я в порядке… Она села прямо, но была по-прежнему бледна и, как чудилось молодому человеку, взгляд ее метался. - Такое странное имя, - пробормотала сеньора де Маркес. - Атос? Д’Артаньян умышленно повторил имя друга, следя за реакцией дамы. Она глубоко вздохнула и отвернулась, пряча выражение лица. - Это лишь полковое прозвище, - продолжил гасконец. - Он… скрывает свое настоящее имя? - Ну что вы, нет! Ни имя, ни титул, - юноша болтал так, словно не замечал состояние собеседницы. – Как же его?.. Ах да, граф де Ла Фер. Молодой человек теперь с уверенностью мог сказать, что губы дамы прошептали это имя одновременно с ним, хотя она и не произнесла это имя вслух. Но на этот раз д’Артаньян полностью доверял своей интуиции. - Но вам вряд ли интересны мужские игры, - вел все ту же легкую беседу гасконец. – Дамы больше любят о балах… Сеньора поднялась, прошлась по комнате – вероятно, прятала вновь свои эмоции. И заодно подбирала слова, а может быть, и дальнейшую тактику. Знать бы только, что ей за дело до Атоса? Откуда она его знает? - Вы правы, - медленно, но уже с нотками кокетства произнесла де Маркес. – Дамы не любят слушать о боях и поединках… - Ну конечно! - Однако же я готова слушать все, что угодно, если об этом будете мне рассказывать вы, месье. И сеньора сама придвинулась к нему. Что ж, подумалось юноше, возможно, разглядеть и ее плечо, и то, что спрятано у нее за корсажем, будет гораздо проще, чем он думал. *** Дурацкий век! Все мысли Элен сейчас сводились к этой одной. Потому что ей хотелось действовать, хоть что-то делать… а приходилось просто ждать. Еще и опасаться, что отправила мужа навстречу опасности. Повторится ли тут сюжет книги, пусть и измененный, или… Об «или» думать даже не хотелось, но эти страхи возвращались к ней поминутно. Всегда проще попытаться сделать самому, чем винить себя, если кто-то пострадает! Дурацкий век! Время ожидания позволяло углубиться в анализ себя и своих отношений к мужу, вспомнить их разговоры. Атос не считал себя виноватым за свое поведение с ней. И Элен, которая долго не хотела прислушиваться к своему двойнику, все же была вынуждена это сделать, признав, что современное сознание отыскать объяснение не может. Мысли девушки этого времени, как и то, что говорила Полетт, перекликались друг с другом. А милейшая мадам дю Валлон как раз накануне, рассказывая о батюшке, делилась тем, что не знает, как к нему относиться: его упреки и недовольство сердили Полетт, однако же в них, как и в розгах и палках, которые раньше ей постоянно доставались, бывшая мадмуазель де Моро видела отцовскую любовь. Бьет – значит любит… Эта философия была чужда Элен. И раньше графиня просто ее отметала, как глупую и несуразную. Сейчас она пыталась разобраться, как это возможно. Не для того, чтобы согласиться, но чтобы хоть немного понять мужа. Атос не испытывал к ней злости ни когда принуждал к близости, ни когда наказывал ее. Может быть, несколько сердился на ее сопротивление, но сейчас Элен понимала, что ярости и ненависти в этом не было. Для графа это было… обыденностью? Правильностью? Поначалу она никак не находила этому определения. Кто она для него? Граф говорил о ней, как о любимой, дорожил ею, делал ей подарки. Да что уж там! Он дрался за нее! И одновременно мог вот так… Дурацкий век! Абсолютно дурацкий! Сознание Хелен подсказывало, что в этой ситуации нет ничего ненормального. И на этот раз приходилось выслушивать ее доводы. Женщина слаба и бесправна, отец, опекун или муж – представители ее. А она… сродни мебели, только умеющей разговаривать и даже выполнять некоторые обязанности по дому и в поместье. Она – вторая после мужа, но одновременно же и первая его служанка. Это не просто слова, это ее положение, с нее двойной спрос: как его подданная она обязана слушаться его приказов, как его жена – следить за тем, как исполняются другие его распоряжения, и отвечать за то и за другое. Его обязанность защищать ее и отстаивать ее интересы, содержать ее. Может ли она его упрекнуть в том, что он не справляется? Определенно, нет. В Шотландии она была свободнее… Впрочем, нет, это была скорее иллюзия. Дела принцессы мало интересовали английский двор, однако ее финансами распоряжались именно там, как и ее шаги определялись тоже свыше. Контроль не был рядом – оттого и создавалась иллюзия свободы. Здесь она была ограничена не больше, чем там. И, спокойно все обдумав, должна была признать, что муж не запрещает ей где-то бывать… Вообще их отношения были странными. И, с трудом подавив в себе обиду, Элен вынуждена была признать, что немалая часть вины в этом на ней. Достаточно припомнить лишь последние события. Когда она противилась ему, граф отвечал силой и принуждением, когда лукавила, Атос отворачивался от нее. Но стоило ей честно рассказать обо всем, что относилось к истории с подвесками, прямо попросить его о помощи, признав свою слабость – и муж сам был готов сделать для нее все! Сознание современного времени не желало принимать многое. Но сознание Хелен говорило, что это и есть нормальная реакция. Даже более – супруг действительно ее любит, кто иной бы стал выслушивать ее вообще? Да, как ни обидно это было признавать, но ныне Элен понимала, что поведение ее дядюшки еще более типично для этого времени. Разумеется, это часто скрывали за изящными поклонами и вежливой речью. Но лишь при дворе или при посторонних. Наедине не церемонились – достаточно расспросить Полетт, чтобы в этом убедиться. Атос ее слушал, хотя мог бы не обращать на нее никакого внимания, отмахиваясь от ее слов, как от той самой говорящей мебели. Или запретить говорить вовсе, объясняясь знаками, как это было велено Гримо. Граф ее защищал. Вне зависимости от того, как она очутилась в той или иной ситуации, он берег ее от других. Сам при этом… Дурацкий век! В современном сознании все было просто: если любят – не обижают, если обидел – можно и развестись. Здесь развод был возможен лишь в том случае, если у супругов нет детей долгое время… Впрочем, последнее как раз может стать поводом, и Атос отправит ее вон. Интересно, с каким-то содержанием или без? Где-то здесь было имение ее отца, перешедшее дяде. Может быть, было бы и вправду лучшим решением разойтись с графом и перебраться туда? Жить спокойной жизнью вдали от света, интриг и… таких мужчин. Тут же представилось, что в этом случае ее пороги начнут обивать новые женихи, среди которых могут быть разные, даже бесчестные люди, которые отметят одиночество дамы и не преминут им воспользоваться, чтобы ограбить или изнасиловать. Или все вместе. И заступиться за нее будет некому. Женщина без заступника здесь никто. Уйти в монастырь? Она думала уже об этом и понимала, что не в ее характере проводить дни в молитвах и смирении. Да и что глупее может быть: отправиться учиться смирению в монастырь, не научившись слушаться мужа? Здесь, куда бы она не подалась, единственный путь для приличной женщины – это смирение. Она не хотела признавать то, что ей подсказывало сознание Хелен, о поведении той же герцогини де Шеврез, как недопустимо вольном. Ее нельзя было осуждать вслух: положение защищало ее, а наставленные рога должны были являться заботой исключительно ее супруга. То же можно было сказать о других дамах, подражающих ей. Если мужья не пресекали их сразу, как граф, то свет с одинаковой силой их осуждал и осмеивал, хотя и находил отдельные истории весьма пикантными. Обида на Атоса постепенно уходила сама после всех размышлений, более полезных, чем их разговоры. Сейчас у нее было время осмыслить все то, что он ей говорил, соединить его любовь и его жестокость. Граф не считал себя жестоким. Просто потому что смотрел на все это иными глазами, и сейчас она пыталась тоже увидеть картину схожим взглядом. Здесь за кражу краюхи хлеба могли отрубить руку. Здесь за смерть приговаривали только к смерти, убийца не мог посидеть полгода в тюрьме за счет государства и честных жителей. Здесь публичное осуждение было страшной казнью, потому что все отворачивались, а не шептались о «черном пиаре». Как можно ждать, что Атос посчитает позор своей семьи просто пиаром? Как можно думать, что он, с детства воспитанный в знании местного «уголовного кодекса» и следовании за ним, будет видеть его иначе? Интересно, вдруг подумалось Элен, а сколько казней довелось графу видеть лично? И сколько приговоров произнести? Когда-то давно, на постоялом дворе по пути в Ла Фер, он ясно объяснил ей разницу: лучше надавать тумаков глупому мальчишке, чем позволить ему превратиться в вора и закончить жизнь без рук и на виселице. Люди жили в насилии. Матери колотили детей, мужья жен. Они не понимали сострадания, проявленного к ним. И Элен, столько времени проведя тут, сейчас осознавала, что ни один из тех, кому простят наказание, не оценит это, отправится в церковь, помолится пред святым заступником, поблагодарив за удачу – и вернется к прежнему. Потому родители и опекуны видели любовь и заботу в побоях за провинности. Она – не они. Это было тем объяснением, которое она повторяла себе всегда, полагая, что это видно и понятно. Но… с чего она это решила? Чем и когда она показала мужу иное? Как и какими словами объяснила, что она не просто не такая, как Миледи, но вообще другая, отличная от местных женщин? Даже их с Атосом объяснения выходили скомканными и корявыми, потому что она считала что-то очевидным, в то время как он считал простым и очевидным другое! Им надо поговорить, осознала она. Просто поговорить, оговаривая даже самые простые вещи, объясняя то, что оба всегда считали не нуждающимся в объяснении. Он знает, насколько тяжело ей такое его поведение… или не знает? Он полагает свое поведение естественным, следовательно, ее получается нетипичным. Возможно, он не понимает его, но и свое не представляет, как исправить. И пока она не объяснит ему свою точку зрения - весьма странную для этого времени, но уже сложившуюся, - он не будет понимать, что надо менять ему. Если надо... Граф ждет ее уступок, ее подчинения. А почему она вообще ему противится? Что за детские капризы и требования? Она ведь уже мудрая замужняя женщина! Разве нельзя получить то, чего она желает, подчиняясь ему? Ведь история с подвесками как раз показала иное! Ей хотелось, чтобы он видел в ней больше, чем просто женщину, чтобы когда он называл ее милым другом, он действительно видел в ней друга! Своих друзей он ценил такими, какие они есть, не оглядываясь на их политические интриги и человеческие недостатки. От нее же ждал совершенства… Элен чуть покачала головой – нет. Он многого от нее хотел, но не совершенства, ведь некоторые ее причуды были ему по нраву, он с улыбкой принимал их. Да и слабость в одних делах с одновременной силой в других нельзя просто так объединить в одном человеке, Атос же хотел, чтобы она была разумной уверенной хозяйкой, сильной статс-дамой, но слабой и послушной супругой. И ведь время от времени у нее получалось! Почему бы просто не развить это? Элен глубоко вздохнула. Ей пора учиться быть настоящей статс-дамой и графиней, пора быть сильной для всех и слабой для него. И, кстати, пора бы уже отправляться к королеве. - Знаешь, Полетт тут сказала… что любовь мужа ко мне сильнее любых интриг, - шепотом встретила ее Диана. - Ты думаешь, это неправда? - Я думаю… это придется проверить. Или… право, может быть, это безумие, но я даже хочу это проверить. *** Утомленная любовью сеньора сладко спала. Д’Артаньян же, окрыленный таким успехом, не мог сомкнуть глаз и все крутил на пальце подаренное кольцо. Щедрый дар за ночь любви… на самом деле – оплата смерти на дуэли его друга Атоса. Чем-то он ей сильно досадил, если при одном упоминании их ссоры сеньора готова была вот даже предложить себя. Однако молодой человек преследовал свои цели. Если отправляться дальше вместе с дамой, то уже завтра они будут в Париже. Д’Артаньян не был бы против сделать этот крюк, вот только сейчас догадывался, что это будет излишне: судя по всему, участие этой дамы в интригах было самым простым – обычная воровка. Зря он не отдал ее сразу дону Мигелю. Последнее можно было легко исправить. Но стоило ли? Привычный во всем разбираться лично, д’Артаньян и сейчас не спешил с решением. Сначала он все же хотел удостовериться в своих догадках. В этот момент сеньора повернулась на кровати. Гасконец крадучись приблизился к ней. Сорочка мадам де Маркес была довольно просторной, так что несколько сдвинуть рукав не составило труда… Если бы д’Артаньян не догадывался о том, что может увидеть, он бы не удержался от возгласа. Однако размышления и соединение слов дона Мигеля о воровке и о плече заставляли сделать довольно определенный вывод, несмотря на то, что юноша видел в этой женщине дворянку. Клеймо… Притом французская лилия. Юноша, по-прежнему бесшумно, отошел в сторону, обдумывая увиденное. Да, все же воровка, заклейменная французским законом. Как она смогла выдавать себя за даму света?! Впрочем, все это его не касается. Собственно, как и то, что в дальнейшем будет с этой женщиной. Ему нужно отыскать подвески – д’Артаньян не сомневался, что это была единственная цель этой дамы. Ришелье послал ее, поскольку не доверяет ни королеве-матери, ни ее сыну и невестке, а значит, предпочитает при себе держать средство влияния на королеву или способ ее скомпрометировать. Камеристка говорила про корсаж. Д’Артаньян разглядывал дамский предмет туалета: дорожный темно-бордовый, но все же не лишенный изящества, расшитый золотой нитью, он не выглядел как хранилище-тайник, разве что записку спрятать... Гасконец принялся прощупывать ткань. Черт бы побрал того, кто придумал такие платья! Оно жесткое повсюду, как кираса! Дам можно смело в атаки отправлять против неприятеля! Юноша вздохнул. Он, несомненно, преувеличивал, однако же плотность ткани все же заставляла поломать голову. Как тут понять, где тайник может быть? Да буквально повсюду ведь, наверное! Или это из-за вышивки все? Местами ведь и камни пришиты, из-за них что угодно будет казаться тяжелым и твердым. Д’Артаньян раз за разом проверял ткань. Нет, все же в одном месте рисунок нитками и каменьями не совпадает, пальцами юноша нащупывал что-то еще твердое. Можно было бы посчитать, что это шов, вот только он не лежал ровной линией… Юноша решил не гадать и даже не искать потайной карман, а просто взялся за свой кинжал, в несколько движений распарывая ткань. Два алмазных украшения! Гасконец торопливо схватил подвески и зажал в руке. Вот и находка! Но… почему только два? Где остальные? Д’Артаньян не знал точного их числа, но ему казалось, что украшений должно быть больше, эти выглядели словно… срезанные? Но тогда где же прочие подвески? Спрятаны еще где-то, в другом месте? Или их вовсе не было тут? Молодой человек ненадолго задумался. Можно попробовать поговорить с камеристкой, возможно, она знает о другом тайнике своей госпожи. Однако в этом случае она наверняка сказала бы об этом. Да и сеньора, судя по всему, действительно предпочитала ценности держать возле себя. Могло ли быть так, что у нее было лишь два украшения? А почему бы и нет, ответил он себе. Ришелье не нужно многого, чтобы получить оружие против королевы. Вероятно, кардинал велел своей шпионке раздобыть часть ценностей - этого довольно, чтобы в своих руках держать обе стороны интриги. Тогда, выходит, ему тут более делать нечего. Сеньора завозилась на постели, и д’Артаньян бросил на нее тревожный взгляд. Но нет, мадам де Маркес лишь поудобнее легла. Взгляд юноши упал на вещи возле кровати. Из его одежды тут ничего не было. На мгновение представилась картина, как он, торопясь покинуть разгневанную воровку (отчего-то представшей в облике настоящей тигрицы), успевает схватить только свою шпагу; и с нею, а также с подвесками, сбегает… Черт возьми, а куда тут бежать-то? Из комнаты сеньоры дверь ведет только в общую комнатку, где сейчас спит камеристка. Ну не бегать же голым по постоялому двору, думал молодой человек, торопливо натягивая на себя штаны. Пришлось бы ему брать что-то из вещей служанки… Д’Артаньян фыркнул, попытавшись представить себя в женском чепце и юбке. Какие безумные мысли лезут в голову после общения с сеньорой! А она, возможно, способна только влепить пощечину, отчего ее бояться? В то время как он уже вообразил себе едва ли не смертельную схватку с ней, побег в женском наряде… А тут идти до его комнаты десяток шагов! Молодой человек подхватил свою одежду, но остановился. Нет, просто сбегать, как ночной вор, он не собирается. Ему нечего стыдиться, а повод пристыдить ее есть. «Сударыня, Возможно, это слишком неподходящее обращение к женщине вашего сорта, однако же иного я попросту не могу написать, чтобы бумага под моим пером не устыдилась и не воспротивилась подобному. Обнаружив, что вы (вряд ли по неосторожности, но будем считать, что именно по этой причине) везли при себе безделушки, принадлежащие другой даме, я решил взять на себя труд лично доставить их по адресу. Готов заверить вас, что у меня это получится лучше и быстрее, чем у вас: мой конь гораздо более скор, чем ваш экипаж. С тем прощаюсь. P.S. Я непременно передам от вас привет графу де Ла Фер. В свою очередь прошу вас засвидетельствовать мое почтение дону Мигелю – он должен быть у вас вскоре». Оставив записку с таким посланием, д’Артаньян наконец покинул комнату сеньоры, тихо прикрыв за собой дверь. Камеристка спала на деревянной кушетке, при появлении гасконца даже не зашевелилась. Так что молодой человек, хоть и по-прежнему крадучись, спокойно прошел к входной двери и вышел вон. В гостиничном коридоре, как и следовало ожидать, в этот час никого не было, поэтому юноша даже в своем почти неодетом виде смог свободно добраться до собственной комнаты, никем не замеченный. - Ступай к испанцу! – бросил д’Артаньян заспанному слуге, который наконец открыл дверь – стучать пришлось довольно долго. - К испанцу! Планше было двинулся, но замер, сообразив, что послание-то так и не услышал. Повернулся к хозяину, протирая глаза. - Передай, что мы с тобой немедленно уезжаем, как только чуть рассветет, - прошептал д’Артаньян. – Что до этой дамы, то она мне более неинтересна, дон Мигель может поступать с ней, как пожелает. Слуга кивнул и, непривычно молчаливый, отправился передавать услышанное испанцу, мысленно сетуя, что даже и поспать не может. Гасконец же завалился спать, предварительно надежно спрятав подвески у себя на груди, посчитав, что в этом сеньора права – подобные ценности надо держать подле себя. Но не только днем, но и ночью. Быть может, раньше она поступала именно так, а эта ночь стала исключением в связи с его визитом… Но юноша настолько устал, что ни о чем более не размышлял. Однако проснулся он, как и собирался, незадолго до рассвета. Планше привычно спал у дверей и проснулся, едва услышав приказ будить хозяина и требовать завтрак. - Завтрак это хорошо, сударь! Это верно… - Поторопись! – оборвал его излияния д’Артаньян, незаметно поправляя сверток с подвесками. – Нам надо выехать с первым лучом солнца! Слуга, окрыленный мыслью о трапезе, убежал со всех ног. Молодой человек тем временем взялся одеваться, гадая о том, отправился ли испанец к сеньоре сразу или решил подождать до утра? Он не мог и предположить, что сеньора де Маркес проснулась вскоре после того, как он покинул ее комнату.