Совсем другой век

Как и все дела, за которые любил браться д’Эрбле, диссертация педантично разрасталась. Пока, не имея доступа к трудам и книгам, Арамис делал наброски и цитировал то, что помнил, делая себе пометки, что это необходимо уточнить. Война шла к концу. Разумеется, не вся, д’Эрбле был уже достаточно подкован в политике, чтобы понимать, что нынешние потрясения в Европе надолго: Испания пыталась удержать прошлое господство, в то время как было много тех, кто желал его оспорить и получить независимость от Его Католического Величества. Очевидно было и то, что Франция еще не раз вмешается и вынуждена будет вступить в сражения, чтобы отвоевать нужное ей. Как сейчас ей нужно было не допустить даже порывов Савойи присоединиться к Испании, а для этого прошлые претензии были как нельзя кстати – слабость Испании здесь, показанная наглядно, давала понять, с кем далее следует дружить и кому надо служить. Но именно сейчас все скоро будет завершено: для Испании боевые действия на этом фронте по-прежнему досадны, а Франция уже почти добилась своего. Еще неделя, может быть, месяц – и стороны вновь подпишут мирный договор. По этой причине Арамис и вернулся вновь к диссертации. Сейчас, выдержав полагающееся время, он мог рассчитывать на постриг. Это желание подогревалось еще и новой протекцией, даже тремя. Первые две, просто официальные бумаги, ему обеспечили бы король и королева-мать, каждый уверенные, что он служит им. А вот третья… это было куда интереснее! Если Арамис чему-то и научился за все время интриг, так это тому, что служить можно и нужно исключительно себе. Забавно рассудила жизнь! Когда-то ему казалось, что его друг Атос вовсе не умеет любить. Конечно, молодой человек чувствовал, что за этим что-то скрывается, и все равно Атос казался слишком отстраненным, слишком холодным, чтобы любить! Он же, Арамис, всегда был преисполнен чувств! Пытался скрыть их, казаться столь же спокойным, как Атос… и все равно всегда считал, что слишком выдает себя, что не в силах скрыть свои переживания и мысли. Владеть собой – целое искусство, которому он долго пытался учиться и лишь недавно начал делать успехи! Буквально кипя и разрываясь от чувств внутри себя, Арамис любил горячо, без оглядки на чины и собственную жизнь… И вот итог - он был предан столь любимой им женщиной, все его чувства были безжалостно растоптаны. В то время как Атос получил жену, которая обожает его, которая оживила его и будто бы вдохнула в него чувства. Арамис не завидовал – от этого он отучился еще в семинарии, где всех мальчиков приучали к мысли: они есть то, чего они смогли добиться сами. Господь кому-то при рождении дает положение и деньги, а кого-то лишает всего, посылая испытание, подвластное каждому, и тот, кто с честью пройдет его, достигнет любых высот. Влюбившись, Арамис отказался от давно выбранного пути, а новая дорога вела его к смерти – в бою или на эшафоте. Он вовсе не лукавил, когда говорил другу, что время своей вынужденной ссылки провел в размышлениях. Отказаться от своих чувств было непросто, но этот отказ был уже естественным после всего случившегося. Вторым естественным порывом было желание вернуться на прежний путь, принять постриг и… Именно это «и» остановило Арамиса поначалу, заставив задаться вопросом: а чего же он хочет? Что он получит, просто приняв постриг? Место сельского кюре в далекой деревушке с десятком прихожан? Поддавшись страсти и чувствам, д’Эрбле был вынужден оставить планы на карьеру священнослужителя и скрыться под мушкетерским плащом. Тогда он не понимал до конца всех последствий своих действий, ему и вовсе порой думалось о том, что сделать военную карьеру будет тоже неплохо – в конце концов, он ведь был неплохим фехтовальщиком и, одновременно, неплохим аналитиком, что прекрасно подходило для размышлений над тактикой и стратегией боя, а его любезность и изящество позволяли сделать блестящую карьеру при дворе, где часто дамы делали все для тех, кто им мил. И вот, потеряв все это, Арамис имел возможность заново проанализировать, уже осознав, что этих путей у него не было. Выбранная им дама использовала своих любовников, а не продвигала их к вершинам. Его таланты в фехтовании были и вправду хороши, но это не вело к титулам и власти. А тактические и стратегические заслуги ценились не так высоко, как хотелось бы, сперва нужно было пробиться, чтобы о них узнали потом. Все эти размышления привели его к пониманию: его единственный путь – тот, что был выбран им ранее. Но начинать с нуля он не желал, хотя и понимал, что это могла быть его плата за глупость. Однако амбиции ныне выступили вперед. Если даже простак Портос получил то, что желал, то есть титул барона и состояние, попросту женившись! Атос желал вернуть честь и славу своей семьи – и сейчас в полной мере получал это: у него была любимая жена, положение в свете, не за горами и тот день, когда граф получит все, что желает, если не больше. Д’Артаньян мечтает о славе и, с его ставками, он метит не ниже, чем на маршала Франции. И получит ведь! Каждому – по его желаниям! Так неужели он будет желать достичь чего-то лишь к концу своих дней? К чему ему будут нужны тогда положение и власть? Если ему суждено внести плату за глупость, так не его ли чувства являются такой платой? А если требуется еще потеря времени, то пусть это будут те потери, которые он вынужден понести – то есть эта служба, которую он не мог бросить по своему настроению. Возвращение в полк мушкетеров было поначалу решением истеричным, вызванное желанием мести. Однако затем, хорошенько все обдумав, Арамис понял, что эта служба необходима не только для мести. Она давала ему время для подготовки, написания диссертации. Она позволяла ему восстановить честь пред самим собой и перед королем – а молодой д’Эрбле полагал, что в некотором роде запятнал это имя, ввязавшись в интригу, целью которой было убийство Людовика. Наконец, эта служба позволяла завести совершенно новые знакомства, а также, если повезет, покровительство короля. Арамис и не предполагал, что нужное знакомство появится само собой. Хотя, конечно, в первую очередь, этого человека, герцога д’Орбье, привлекали как раз иные знакомства молодого мушкетера. Но д’Эрбле и не возражал против такого обмена: его связи и знания о планах заговорщиков в обмен на новый путь… Встряска очень многое заставила его пересмотреть. Раньше Арамис искренне верил разговорам о том, что политика короля глупа и безрассудна, по-юношески пылко полагал, что католический правитель должен дружить с католиком, а не искать союза со страной еретиков. И окружение королевы-матери только подогревало в нем эти мысли. Общество же герцогини и ее подруг убедило д’Эрбле в том, что Францию не может возглавлять мужлан, который предпочитает балам охоту, заикается, не умеет говорить комплиментов и запрещает одну за другой дворянские привилегии. Теперь молодой человек понимал, что религия может быть политикой, но политика никак не связана с религией. Если интересы Франции требуют союза с Англией или Голландией, придется дружить с еретиками. Изменятся интересы – изменится и дружба. Что же до короля… Здесь все было не так просто. Как и любой дворянин, Арамис с детства был уверен: свою честь защищает он сам. Так что запреты дуэлей были для него серьезным ударом, д’Эрбле не принимал этот эдикт, как и иные попытки ограничить свои права. А вот внешность и привычки Людовика ныне были безразличны Арамису. Сейчас влюбленный король все больше предпочитал общество молодой супруги, но это не делало его в глазах д’Эрбле ни лучше, ни хуже. Это было до некоторой степени выгодно: пока король дружен с женой, та дружна со статс-дамой, которая любит его друга, Атоса, это дает Арамису если не путь к вершине, то некоторую защиту, покровительство и возможность узнавать новости двора из самых первых рук. В некотором роде Арамис чувствовал себя… прорицателем. Он чувствовал, ощущал и почти не мог объяснить это разумом, что будущее именно таково – единоличное правление короля. Людовик целенаправленно убирал все привилегии дворянства, не позволял и церкви диктовать себе условия. Пока, конечно, он сталкивался с отпором, но неизменно преодолевал его. Время меняется, мир меняется… Кардинал Ришелье был вовсе не первым из церковников, кто вмешивался в дела государства. Однако до сих пор это делалось или тайно, или под предлогом дел религии. А вот его преосвященство открыто занимался светскими делами. Все это позволяло многим из окружения королевы-матери сочинять истории о том, как Ришелье управляет королем-марионеткой. Но Арамис, который и сам раньше с удовольствием шутил на эту тему, теперь прекрасно знал, что правда в ином: да, кардинал был силен и умен настолько, что Людовик это признал и приблизил к себе, несмотря на прежнюю службу монсеньора, но над королем не властен никто. Возможно, именно поэтому д’Эрбле теперь понимал, что медленно наступает иная эра, время единой власти короля. И противиться этому не намеревался, наоборот, желал принять как факт, что в будущем их ждет единый правитель. Тем лучше, если вдуматься. Это гораздо приятнее, чем разрываться, думая о том, кому же предложить свою службу. Но кто сказал, что нельзя быть вторым после короля? Есть предостаточно мест, где можно быть даже первым среди всех… *** Этот путь Арамис избрал для себя отныне. Потому теперь он был настроен на дружбу с графиней, на покровительство королевы, на игры против Испании, в том числе с участием д’Орбье, и против своей бывшей возлюбленной и… на свою диссертацию. Так что нетерпение в ожидании письма герцогини было не переживаниями влюбленного, а беспокойством интригана, взволнованного мыслями о том, нуждается ли она в нем или нет. И потому, едва получив послание, Арамис немедленно успокоился, велел себе взять под контроль все эмоции и прочесть письмо позже. В послании ничего любопытного для себя он не нашел, только подтверждение всех его прошлых догадок: герцогиня уверяла в своей любви и пыталась выяснить отдельные шаги Людовика. - Как вы и предполагали, д’Орбье, - равнодушно сообщил Арамис, протягивая письмо гостю. – Очередная игра начинается. - Отлично… вам нужна помощь с письмом? - О, герцог, позвольте мне все же быть с любимой тет-а-тет в посланиях! - не удержался от усмешки д’Эрбле. - Как вам будет угодно, - в тон ему отозвался гость. - Однако ваше нахождение тут может быть опасно. Не опасаетесь встретиться тут с кем-то, кто придет ко мне? Например, с графиней или с господином д’Артаньяном. Вы не столкнулись с ними? Вы уверены, что это не опасно? - Я абсолютно уверен за мадам де Ла Фер. Что до вашего друга… - То он слишком мечтает сделать карьеру военного, так что если он и сунет нос в какую-то интригу, то окажется на нашей стороне. Герцог медленно кивнул, оценивая эту информацию. - Хорошо. Вот еще что… вам знаком некий испанский гранд, дон Мигель де Мендоса, граф де Сельденье? - Немного… На этот раз помолчал Арамис, пытаясь сообразить, с чего этот человек заинтересовал его гостя. - Граф человек чести, - наконец просто пересказал он то, что знал. – Он предан своей стране и своему королю. Насколько мне известно, он видит будущее скорее в мире с Францией. Однако даже известные вам люди не видели в нем врага, поскольку дон Мигель не настроен вмешиваться в политику. - Что ж… тем лучше… а что до вмешательства или невмешательства, то люди меняются порой до неузнаваемости. - Хотите использовать его? - Было бы грешно не использовать того, кто сейчас тут. - Дон Мигель?! Так это тот самый, кто прибыл с д’Артаньяном? – сообразил Арамис. – Черт возьми! И вправду, как не использовать! Д’Орбье прошелся по комнате, остановился у стола молодого человека, без малейшего интереса глядя на листы диссертации, соседствующие с бутылкой вина и небольшим окороком – весьма странный натюрморт для будущего священника. - Что если вы сделаете небольшую протекцию этому господину? – вдруг предложил он. – Ничего определенного, так, намеки… Арамис откинулся в кресле, прикрывая глаза и продумывая, насколько возможно то, что предложил герцог. Одно лишь внимание происпанской партии к человеку, который до сих пор был не на их стороне, повысит положение сеньора и сделает любой его совет в глазах Филиппа в разы ценнее. - Пожалуй, я легко могу это сделать, - кивнул д’Эрбле. – Ведь дон Мигель столкнулся с моим другом д’Артаньяном – чем не повод о нем заговорить? А детали додумать будет просто. Он был ведь тут по личным делам? - Да, - кивнул герцог. – И, более того, он прибыл сюда, чтобы вернуть фамильные ценности, выкраденные у него дамой, называвшейся Мари-Исабель де Маркес… - Пусть она и останется под этим именем, - поспешил заверить Арамис. – Но что же услышал сеньор после того… как эта женщина получила то, что ей полагается? Позвольте предположить, что он ничего не вправе… - Именно так, - скрыл усмешку д’Орбье. – Как вы понимаете, Людовик очень скуп, а война столь расточительное дело… - Что все ценности отправились в казну. - Все верно. - Уверен, что и меньшего было бы достаточно, чтобы разочароваться во французском правителе. - Что ж, полагаю, мне пора. Вдохновения вам с вашим письмом! И с этой вашей диссертацией! - И вам, когда будете обольщать очередную даму, герцог! Д’Орбье с поклоном удалился, Арамис же позволил себе краткий отдых – доел окорок, запив его вином. Все и вправду складывалось самым удачным образом. Судя по сказанному герцогом, дон Мигель будет вынужден влезть в политику. Что ж, во всяком случае ему не придется ломать себя и настаивать на идеях, которые ему не близки. Возможно, будь они хорошо знакомы, д’Эрбле посочувствовал бы этому человеку, но Арамис лишь однажды бывал в Испании и видел этого сеньора мельком, а ныне молодой человек избавлялся от всех чувств, в том числе и от бесполезной жалости. Особенно бесполезной в данном случае: дон Мигель будет отстаивать свои собственные убеждения ради того, чтобы вернуть свои же драгоценности, несколько пострадает лишь его гордость, оттого что приходится это делать по принуждению. Ему же, Арамису, предстоит стать тем, кто в силах управлять этими фигурками на шахматной доске истории… Д’Эрбле устроился за столом, но взялся не за письмо, а за листы диссертации – нужно было отвлечься и привести в порядок мысли, сейчас он слишком много думал о том, как лучше составить послание. И только завершив с набросками очередной главы, Арамис взял чистый лист, на который теперь строки ложились сами собой. «Моя милая кузина! Я рад получить от Вас весточку, особенно теперь, когда я провожу некоторое, весьма короткое, к сожалению, время в стороне от сражений. Ваши письма для меня всегда известие мира, а ныне особенно чувствуется, как все мы близки к этому. Мне кажется, что я ощущаю это всюду. От предчувствия мира я даже взялся вновь за стихи (но их я, пожалуй, направлю Вам отдельным письмом, дабы Вы могли сохранить его, если мои послания стали слишком настойчивы и данные страницы Вы пожелаете выкинуть или сжечь). Здесь же хочу сообщить Вам, что мое возвращение в полк состоится в самое ближайшее время. И у меня есть основания полагать, что это будет так давно ожидаемой Вами точкой в войне, которая слишком затянулась. Потому, моя дорогая кузина, если Вы хотите поучаствовать в нашем торжестве, Вы еще успеете узреть это. Я же заранее готов подыскать для Вас приличное жилье поблизости, помня о всех Ваших предпочтениях. Пока, не считая присутствия короля, я дожидаюсь лишь своих друзей, только это еще задерживает меня тут. Но у одного из них произошла прелюбопытная история, которой я осмелюсь поделиться с Вами. На одном постоялом дворе он стал свидетелем ссоры некоего испанского кавалера, угрожавшего даме. Как человек благородный, мой друг не мог пройти мимо подобного, вмешался и… увы, тем самым он совершил ужасную ошибку! И лишь впоследствии узнал, что эта женщина – воровка, она украла фамильные ценности дона М., графа де С. Сей граф как раз и пытался вернуть свое, притом, почти отчаявшись, он даже обратился к его величеству. Преступница была схвачена, судьбу же ценностей Вы, столь проницательная моя кузина, можете угадать и сами. Кстати, полагаю, что и данный идальго тоже рискует, находясь тут, сейчас одно лишь его происхождение говорит против него. Потому мой друг и озабочен восстановлением несправедливости, коей виной он сам. Хотя Вы, я уверен, как и я, понимаете всю тщетность его усилий. Эта история как ничто более убеждает меня, как презренны мирские богатства, как пусты подобные привязанности! Да, моя драгоценная кузина, я вновь намереваюсь вернуться к своему пути, считая его истинно верным. Вы улыбнетесь в этом месте, Вы недоверчиво покачаете головой, я знаю, однако же, уверяю Вас, на этот раз мое решение окончательно и не будет изменено ни при каких обстоятельствах. По этой причине я осмелюсь просить Вас переговорить с Вашей скромной покровительницей: я полностью удовольствуюсь ее протекцией. Мои мечтания ныне весьма и весьма малы. За сим прощаюсь, Навечно Ваш кузен». Быстро перечитав письмо, Арамис убедился в том, что сказал все желаемое. После запечатал послание и подал Базену: - Вы знаете, кому передать это, чтобы доставили. Слуга досадливо скривился, не скрывая своего отношения. - Полноте, мэтр! – пресек даже эти мысли Арамис. – Свои дела определяю я! Если вас не устраивает служба мне – я вас не держу. Ваша карьера и ваши устремления – полностью в вашей власти. Базен немедленно расплылся в угодливой улыбке, поклонился – и практически в полупоклоне отправился исполнять приказ. *** Арамис всегда был мастером слова… Так полагал Портос, с кряхтением ворочаясь в постели и думая о том, как бы написать Полетт, не подставив себя под удар. Вот Арамис бы сразу придумал, как помириться, нашел бы самые изысканные комплименты! А что написать ему? Честно признаться во всем, навсегда пав в глазах супруги? Он мог бы слукавить насчет письма мадам Кокнар, сделав вид, что его и не было, а он попросту пока не мог написать жене, потому что… потому что… Мысль о подходящем поводе так и не приходила в голову, ведь вывих никак не мог мешать ему написать. - А вывих дает лихорадку? – вслух спросил Портос. - Возможно, сударь, - с готовностью отозвался Мушкетон. Гигант взялся было за перо, но немедленно же и отложил его. - Нет, это не подходит, - пробормотал Портос себе под нос. – Я не хочу быть в ее глазах слабым. Даже с вывихом быть не хочу… Он задумался, пытаясь подобрать другую причину для своей задержки. Но в голову упорно не шла никакая мысль, кроме ранения, вывиха… Ведь что еще могло остановить, свалить с ног? Только тяжелое состояние! - Вина, месье? – предложил Мушкетон Но Портос только досадливо отмахнулся – у него не было ни аппетита, ни жажды, а слуга только мешал думать. - Что же еще, что еще? – бормотал мушкетер. Слуга, сообразив, что сейчас ничем не может помочь, пристроился возле очага, покручивая вертел и думая о том, как можно отказаться от столь вкусно пахнущего жаркого?! А вино?! До сих пор господин никогда не отказывался от целой бутылки, не то что стаканчика! Сейчас же он не хочет ничего. Вот они, результаты службы при дворе! Во дворце хорошо кормят лишь короля, а у прочих от интриг и зависти портится аппетит… - А если не мог, потому что… потому что должен был остаться… А должен был остаться… должен был остаться, потому что… Портос с досадой закряхтел. Вот с Атосом бы такого точно не произошло! Но он и не стал бы обманывать жену, граф не терпит… А может быть, ему тоже не обманывать? И что теперь с самим Атосом? Эти мысли навели его на другие – возможное объяснение того, отчего он мог задержаться. Граф остался, отвлекая на себя внимание. А это уже геройство! Атосу, с его скромностью, оно не нужно, конечно, но вот ему, барону… *** Поздно вечером того же дня мадам дю Валлон получила следующее письмо, с которым смог пробраться к черному входу дворца после упорства и удивительной настойчивости юноша-посыльный: «Моя драгоценная баронесса и супруга, Ныне меня посетили мой друг и госпожа графиня. Они привезли мне новости, столь ожидаемые мною. Как мне стало наконец известно, события, в коих имели честь принять участие и Вы, и я, завершились самым удачным образом. До сегодняшнего дня я не был уверен даже в судьбе своих друзей! Одновременно же мадам графиня поделилась со мной (наедине, разумеется!) еще одной новостью: Вы обеспокоены моей судьбой, Вы думаете о самом плохом в отношении меня. И хотя эта новость не может не греть мое сердце, я все же не могу не удивиться Вашим переживаниям и беспокойствам. Моя милая Полетт, неужели Вы могли поверить, что со мной может случиться нечто ужасное? Кто, как ни Вы, знаете меня, мою силу, мои способности? Я способен выступить хоть против целой армии! Но все же не скрою, что Ваша забота приятна мне! А поскольку так вышло и я получил подобное известие, то немедленно же взялся лично успокоить Вас. Я жив и здоров, однако же вынужден был задержаться и одновременно с собой задержать еще людей, что так стремились прибыть ко двору (я полагаю, Вы понимаете, кого я имею в виду и не буду пояснять это). Но именно это и заставило меня воздержаться от писем Вам, чтобы не выдать тайну, что уехал не тот, кого они преследовали. К сожалению, длительная задержка тут мною не была рассчитана. И, чтобы рассчитаться с хозяином постоялого двора, где я ныне нахожусь, я вынужден был отдать ему все, что у меня есть, включая мою лошадь и лошадь Мушкетона. Принесенные сегодня известия дали мне понять, что я могу наконец вернуться. Однако для этого мне необходима карета. Прошу Вас прислать мне экипаж на постоялый двор по дороге на Блуа (я отправлю письмо со слугой этого трактира, надеюсь, Вы будете к нему благосклонны). И я более не стану откладывать свое возвращение. Искренне Ваш, Барон дю Валлон». Вручив посыльному целый пистоль, Полетт строго взглянула на него. - А теперь сообщите-ка мне, юноша, что мне следовало бы знать, но чего наверняка нет в этом послании. - Что, мадам? Молодая баронесса вздохнула – тяжело общаться с глуповатыми ребятами, что не видели в жизни ничего, кроме своего трактира. - Здесь написано, что вы сообщите мне, где находится ваш постоялый двор, где остановился дворянин, который направил это письмо. Итак, что это за трактир? - А, раненый-то! – кивнул юноша. – Да, послал. А вы по адресу тому денег направите моему хозяину? - Раненый, - прошептала Полетт. Но немедленно же встряхнулась. Она догадывалась, что с Портосом что-то случилось. И его письмо с плохо скрываемым бахвальством служило скорее подтверждением ее мыслей, чем отрицало их. - Вот что мы сделаем, - предложила молодая баронесса. – Вы ведь хотите прокатиться в карете, не так ли? - В карете, мадам? - Конечно. Меня попросили прислать экипаж по этому адресу, но к чему бы вам просто пересказывать мне дорогу туда, если вы можете ее показать. - Могу, мадам! – в восторге качал головой парнишка. - Вот и хорошо. А теперь расскажите-ка мне, что там за долги этого господина перед вашим хозяином? - Так письмо же об этом, разве нет? – шмыгнул носом посыльный. - Но я же забочусь о вашем господине, - улыбнулась ему Полетт. – Что если месье преуменьшил свой долг? Юноша почесал затылок, пытаясь осознать услышанное. Возразить и вправду нечего было, ведь о них же мадам заботится, а не о месье этом. Да и ничего дурного в том, чтобы что-то рассказать, он не видел… Правда, когда ему передавали письмо, то велели языком не трепать, сказать только о месте нахождения трактира. - Я не могу не волноваться, - напомнила ему баронесса. – Ведь до сих пор я не получала никаких известий, а значит, не могла и оплатить долги месье. Где же ему еще взять денег для оплаты… - Так известно где! – не удержался посыльный. – Прошлое-то письмо тоже я возил, то, что герцогине было. И тут же прикусил язык, сообразив, что лишнее брякнул. - Герцогине, - еле слышно повторила Полетт. В голове начинало мутиться, но она постаралась говорить спокойно: – И что же это за герцогиня была? Уж не моя ли сестрица? Вы ведь катались в Париж, верно? На улицу… - Медвежью, мадам, - растерянно сообщил парень, совершенно запутавшись, можно ли о таком говорить или нет. - О, конечно! Конечно, на этой улице! Моя бедняжка сестрица… совсем себя извела и вынуждена была… переехать туда… Полетт казалось, что у нее земля убегает из-под ног, даже после того, как она спиной уперлась в косяк двери. Еще и малыш начинал пинаться… или это просто ей внутри так плохо, будто все колотится? - А, мадам, так если это родственница ваша, то уж понятно, отчего она отказалась от всего, - протянул парень. – Ведь и самой-то денег надо, когда живешь так, с прокурором! Тяжело старшим сестрам-то, ваша-то на сколько лет вас обогнала! Вон у нас тоже соседскую выдали так замуж, семью спасать, как вашу… - Да… с прокурором… - Вам плохо, мадам? - Нет, нет, что вы! Полетт сделала глубокий вдох, пытаясь прийти в себя. - Вот что, юноша, ступайте-ка на кухню, вам там дадут поесть и устроят, где поспать. А утром я с вами отправлю карету. - Благодарствую, мадам! Баронесса нашла в себе силы отдать приказ служанке, чтобы проводила посыльного, и кое-как добраться до спальни. Как хорошо, что уже поздний час, ей не надо к королеве, не придется игнорировать лишь сегодня приобретенные прямые обязанности – его величество наконец подписал приказ, ей дали должность хранительницы гардероба. Плакать нельзя… и расстраиваться нельзя… Она столько стараний приложила для малыша, что сейчас не вправе так переживать! Но как же больно узнать, что тебе, молодой, предпочли какую-то старую прокуроршу!