Совсем другой век

Только оставшись одна, графиня могла все обстоятельно обдумать, чувства можно было подчинить разуму. Ранее интуитивное решение требовало объяснения. Как вышло, что она сейчас не мыслит жизни без Атоса? После всего того, что было между ними, она почти не задумалась, выбирая. В этом ничуть не было детской влюбленности – уже не было. Но, в самом деле, поначалу это была просто детская влюбленность в образ… Правда, у Хелен была просто любовь с первого взгляда. Однако она соединилась, переплелась воедино с чувствами, перенесенными из книги, так что нельзя назвать эту любовь совсем уж любовью с первого взгляда. Хотя внешне он ей и вправду сразу понравился. Потом, уже в браке, была страсть, такая, что заставляла разрываться между страхом перед ним и мечтаниями о его объятиях. Страсть животная, телесная, соединенная с влюбленностью во внешность, но уже без иллюзий в его поведении. Или не только? Что изменилось? Там, в парке Фонтенбло, все ее поведение не было внезапным порывом, разве что отчасти. Когда она бросилась к мужу, желая его удержать и отказываясь от свободы, это было чувство, конечно же, но ведь и ранее сколько раз она вставала на его сторону, она даже думать не могла о том, чтобы потерять его! Все дело в том, что ей не нужно было столько времени думать, что выбрать: свободу или любовь. Она не любила Атоса за что-то, она любила его вопреки – вопреки всем его недостаткам. Потому что он вовсе не желал ей зла, он не хотел ее боли, он действовал так, как просто полагалось действовать, как предписывалось религией, законами, обычаями. Граф не был таким уж консерватором, но он был прям в своих убеждениях: там, где общество могло говорить одно, а поступать по-другому, Атос не принимал лицемерия, поэтому нормы общества он понимал лишь буквально. Он, в некотором роде, не знал, что можно как-то иначе, не так, как воспитали, не принимал, полагая это ложью перед самим собой. Так было и с его первой женой: долг для графа всегда был превыше всего. Не за это ли Элен его и полюбила? Его принципы, его готовность отстаивать свою правоту даже ценой жизни, его честность. Все это в жизни было не так идеально, у этих черт была обратная сторона. И принять то, что он предпочтет долг чувствам, в том числе и в отношении нее самой, было непросто. Но понимала она и то, что если бы он возвел ее на пьедестал, то могла бы повториться история с Миледи: богиня не имеет права на ошибку. Однако же с каждым днем она видела, как он меняется. Очень и очень медленно, но он делал шаги ей навстречу. Она становилась для него особенной. Не богиней, как он видел Миледи, не ожившей статуей, но уникальной женщиной, отличной от всех, он пытался принять ее недостатки, найти в них что-то даже притягательное. И потому Элен была уверена, что она тоже научится соединять его принципы и свою жизнь. Ее давнее детское восприятие мужа, как тирана и синюю бороду, прошло, сейчас Элен смотрела на него глазами графини и хозяйки поместья: а как иначе может себя вести человек, который должен держать в подчинении стольких людей, который наделен правом и обязанностью суда, который не имеет права сомневаться, верша правосудие? В чем-то, пожалуй, он в этом походил на короля, считая долг и справедливость превыше всего. Может, потому он, после той дуэли с капитаном, беспрекословно принимал решение Людовика? Не считая, разумеется, его желания уберечь супругу от всех будущих несчастий, которые неизбежно обрушились бы на нее после его побега. Однако – и это было самым важным – во всем этом не было ни одного переживания о себе лично. Конечно, ей хотелось быть для него исключением, притом быть им уже немедленно, сразу же после брака, пожалуй. Но то восприятие прошло, сейчас Элен понимала, что пока сделала не так много, чтобы он в ней это исключение увидел. Хоть он и дал ей понять, что близок к такому ее признанию. За такими мыслями графиня пришла к простому выводу: она поторопилась, пожелав приступить поскорее к обязанностям статс-дамы. То есть тогда, сразу после венчания, вероятно, ничего и не поменялось бы, пусть бы она и провела больше времени с мужем, потому что тогда она в его благих намерениях видела иное – их «медовый» месяц это ясно показал. А ведь лишь его стараниями она с такой легкостью держится при дворе! Именно он научил ее так ловко скрывать эмоции, так отшлифовал ее умение сохранять хладнокровие. А после обстоятельства и их ссора не позволили сблизиться… Сейчас Элен понимала, что большую часть времени с мужем она проводила или в постели, или за едой. Редкие минуты, когда они могли просто быть рядом, позволили им сблизиться, но их было так мало! Надо уехать в Ла Фер, понимала графиня. Попросить хотя бы месяц отпуска, сославшись на дела в поместье, и остаться там наедине. Чтобы принадлежать только друг другу, чтобы прогулки были лишь вдвоем, а не со двором, неважно, верхом или просто в саду. Чтобы вместе что-то читать, обсуждать… Их новый медовый месяц. Только будет ли этот месяц? После слов Дианы о новой интриге Элен была немало взволнована: если Арамиса втянут в эту историю, то и Атос будет рядом, как и его друзья. Знают ли они обо всем этом? Все, что она могла – написать ему письмо, где между строк дала понять, что вновь затевается что-то и оно будет уже там, где король. Как обычно, она написала «обратное»: попросила мужа быть осторожнее и держаться подальше от одного из своих друзей, который любит влезать в интриги. Если это послание и увидит кто-то другой, то посчитает, что Атос будет с осторожностью относиться к Арамису. Правда, поймет, что статс-даме что-то известно про затеваемую интригу. Но, увы, не сказав об этом, она не могла и предупредить. Упомянула попутно, что у них все спокойно, давая понять: мадам Бонасье благополучно добралась уже до Ла Фер. Известие о ней Элен действительно получила накануне от управляющего, тот написал, что друг господина графа поселились в замке. Разумеется, что этот друг не мужского пола, в поместье знали, однако в послании было написано так умышленно, ведь Констанция приехала именно в таком наряде. Кстати, мадам дю Валлон пока перебралась к себе в замок: Диана готова была временно дать отпуск кому угодно, а Полетт хотелось побыть наедине с дочкой, попутно проследить за делами в поместье. Так что королева и статс-дама остались одни против всего двора, к счастью, сейчас в окружении Дианы были лишь пара дам и фрейлин, которых опасаться не стоило, интриганов вблизи не было, разве что среди редких посетителей, но они появлялись только в присутствии надежной охраны. Дел сейчас хватало, даже притом, что Людовик на этот раз чаще возвращался с войны и занимался какими-то вопросами сам, немалая часть их ложилась на Диану, а та привычно делила их с графиней. Особое внимание дамы, конечно, в этот раз уделили нуждам монастырей, ведь это, с одной стороны, заставило бы думать интриганов о том, где прячут мадам Бонасье, а с другой стороны, характеризовало Диану с самой лучшей стороны - доброй католичкой, заботящейся об интересах церкви и тех, кто посвятил себя Богу. - Главное, чтобы никто не сказал, что мы подбираем монастырь для себя, - как-то пошутила королева. - Пусть говорят, что хотят, - возразила Элен, - но муж на твоей стороне и не собирается тебя прогонять. А слухи… ты же понимаешь, что чем дальше они от истины, тем лучше, меньше проблем будут создавать тебе. - Мнение Луи может измениться… - Сомневаюсь, - покачала головой статс-дама. – Особенно теперь, когда Ришелье будет на твоей стороне. - Если он будет, - заметила Диана. - Я уверена, все получится, бумаги от Карла скоро будут у тебя, а кардинал со дня на день отправится «в отставку». Все будет разыграно как по нотам, не переживай, разгадать подобную аферу невозможно. Все ведь было сделано «у меня за спиной». Кстати, это почти правда, ты все придумала и начала осуществлять, не посоветовавшись со мной. - Извини, - пробормотала Диана. Элен только рассмеялась в ответ. Подруга сильно повзрослела. Наверное, как и она сама, но по молодой королеве это было особенно заметно: она сама принимала решения, настаивала на них, вопреки противоположным советам, наконец, она их осуществляла. И графиня не могла это осудить, понимая ценность новой правительницы. Конечно, она будет прислушиваться к чужому мнению, но не слепо следовать ему, а именно принимать свое решение, обдуманное и взвешенное. Именно этого от нее ждет муж, это нужно для нее самой. Так что ее извинение было просто излишним. - Лучше давай дождемся известий о ссылке Ришелье и будем готовить письмо для твоего кузена с напоминанием «оплаты» этой услуги, - предложила Элен. – Полагаю, нужно тщательно продумать каждое слово, чтобы никто не догадался о том, насколько это нам важно, не счел тебя слишком навязчивой, но при этом действительно пожелал исполнить твою «маленькую пустяковую просьбу». - Да, я уже пыталась набросать… - Черновики? – немедленно напряглась графиня. – Надеюсь, ты их не хранишь нигде на виду? Порой и за пять минут можно… - Я уже все сожгла. Есть пара неплохих формулировок – и они у меня в голове, а доверять бумаге я не собираюсь вовсе, пока не придумаю самые точные строки для этого письма. Думаю, есть пара дней, чтобы все успеть придумать. - Уверена, ты сможешь. Но обращайся, если я могу тебе помочь. *** Ришелье удалился в ссылку и был лишен всех возможностей отдавать приказы, преданных ему людей заменили люди королевской гвардии. И мало кто знал, что капитан гвардии получил приказ слушаться его преосвященства, что у кардинала была бумага на неограниченные полномочия, что Ришелье негласно продолжал заниматься все теми же делами. Разумеется, действовал кардинал тайно и исключительно через доверенных лиц, которые говорили только от лица короля. То есть на деле Ришелье был тем, кем был, занимался прежними своими задачами, только временно переместил свою резиденцию. Но даже то, что он не говорил от своего имени, в действительности ничего не поменяло, чему, возможно, год назад очень удивились бы наши героини, поскольку Ришелье и его люди никогда раньше и не действовали именем кардинала, а только именем короля. Сейчас все это даже отвечало интересам его преосвященства, поскольку в условиях войны действовать втайне, находясь якобы в опале, было наиболее легко: от него никто не ждал никаких движений, его считали арестованным, находящимся под охраной, неспособным на что-то влиять и что-то исправлять. Так что никто и не мог предположить, что Ришелье по-прежнему «в игре», что его отставка лишь мнимая. Напротив, удалившийся вновь в Люсон кардинал казался уже падшим! В нем видели лишь слабость. При дворе королевы-матери и принца Орлеанского царила эйфория: они победили! Не потому что им было позволено вернуться ко двору – об этом и не шло речи, - но потому что в падении сильного противника они видели свое скорое возвышение. До сих пор он казался им главной преградой. Повсюду обсуждали наглость Ришелье, которая привела его к ссылке, обсуждали недальновидность молодой королевы, которая в своей верности супругу дошла до глупости, что не пожелала терпеть домогательства, а потребовала отставки кардинала, обсуждали неосторожность Людовика, который не понимал, какой защитой был для него Красный герцог. И, конечно, обсуждали свое скорое величие, уже распределяя между придворными будущие государственные должности. Пожалуй, если кардинал о чем-то и жалел, так это о том, что он не может присутствовать и лично наблюдать за этой вакханалией безумия – Ришелье любил несколько театрализованные сцены, но на этот раз готовил их для будущего «возвращения» ко двору, словно драматург выдумывая для этого наиболее удачный момент. *** А вот герцогиня де Шеврез, услышав новость, сначала растерялась – подобной удачи она попросту никак не ожидала! И если окружение Марии Медичи только предполагало будущую победу, прелестная интриганка поняла, что этой победы можно добиться именно сейчас! Она находилась тут и думала о том, что именно кардинал мешает ей… Но в тот же миг изменилось все - ныне ей не мешал никто. - Вы видите? – шепотом спросил ее Арамис, навещая вечером. – Я не ошибся, шотландка глупа, она сделала то, что нужно нам. Герцогиня все же сообщила ему о своем прибытии, понимая, что подобный умный и осторожный помощник, довольно опытный уже в интригах, будет полезнее простого обольщенного солдата. Поэтому и принимала его порой, особенно сегодня, когда она получила подобную великолепную новость! - Как они все трясутся за свою «чистоту»! – фыркнула Мари. – Сначала за невинность, теперь же до ужаса боятся измены. Подумаешь, разочек задрала бы юбку не для мужа! Зато после получила бы полную поддержку себя. - Но это на руку нам. - О да, это действительно удача! - Мы должны этим воспользоваться, мадам. - Несомненно, - протянула герцогиня, будто бы о чем-то размышляя. – Вот только что нам в самом деле стоит сделать? - Избавиться от него, - Арамис поднял глаза к потолку. - Ну разумеется! – с некоторым раздражением отозвалась Мари. – Иначе я и не приехала бы сюда! Вопрос: как это сделать? Ее гость замялся, судя по всему, он очень желал блеснуть перед ней какими-то идеями, показать свой острый ум, но мыслей о том, как убить короля, у него не было, либо они были слишком простыми. Герцогиня настороженно поглядывала на своего любовника – к ней вернулись прежние подозрения. Анна Австрийская никому не призналась в том, куда пропали подвески. Надо сказать, она до сих пор не верила, что это ее промах, поэтому с удовольствием ухватилась за версию о том, что их всех предал собственно кардинал, что именно его люди похитили подвески. Тем более, что появление неизвестной дамы впоследствии было раскрыто, то, что сеньора де Маркес после была казнена, тоже стало известно. И это расценили, как то, что Ришелье избавился от женщины, которая выполнила свою роль. Мари Мишон, не зная всей правды, все же подозревала вину не только в развратности Гастона, но и в поведении подруги, правда, лишь потому, что считала ее недалекой и не умеющей хорошенько спрятать ценности. И не желала думать, что в этом и их общая вина, что доверили подвески Анне. Однако же некая настороженность к Арамису у герцогини появилась – и она никак не могла от этого избавиться, хотя молодой человек был удивительно мил и любезен, никаких изменений в нем она не видела, поэтому свои странные предчувствия гнала прочь. Но стоило Арамису вдруг вот так замяться – и в ней вновь все пробуждалось. Неужели она уже не имеет на него прежнего влияния?! - Все же вокруг война, - осторожно начал он тем временем. – Уверен, это развязывает нам руки, случай представится. - Я не желаю ждать случая! – прервала его Мари. - Но, мадам… - Нет! – герцогиня не намеревалась уступать. – Случая ждать можно долго, а мне надо сделать все как можно скорее! - Однако же мы не можем просто выстрелить в него, - покачал головой Арамис. – Это безумие! Того, кто осмелится поднять пистолет, немедленно схватят и отправят в петлю! Даже если не увидят сразу… - Неужели вы боитесь? Герцогиня презрительно сжала губы. - Я опасаюсь, мадам, - покачал головой молодой человек. – Я помню участь женщины, которая прошлый раз была выбрана на роль цареубийцы. Помню я и печальный пример Равальяка. Ждет ли удача или нет, но фанатик, при всех выстреливший или заколовший короля, неизменно отправится на эшафот. Он дерзко налил себе вина, посчитав, что вправе это сделать, несмотря на игнорирование дамой такого простого правила гостеприимства. Но Арамиса уже мучила жажда – он торопился сюда, скрывался от всех. - Я готов рисковать, любовь моя, - закончил он, залпом выпивая бокал. – Однако я не хочу просто сложить голову. Для этой цели подыщите лучше фанатика. Я же хочу надеяться, что смогу избежать столь глупой смерти и получить заслуженные почести от тех, кто более всего выиграет от этого. Или вы не дорожите моей жизнью? Это был провокационный вопрос. И Мари не могла ответить на него иначе, чем уверить его в своей любви. Впрочем, герцогиня в душе даже успокоилась от этой реакции мушкетера. Она замечала, что он изменился, отмечала какие-то мелкие, совсем вроде бы незначительные детали. И если бы этот изменившийся любовник по-прежнему уверял бы, что ради нее просто готов сложить голову, она бы ему, пожалуй, не поверила бы. Новый Арамис был даже еще более привлекателен, герцогиня тщеславно думала о том, что это именно она изменила его и сделала таким: он уже готов торговаться о цене за голову короля, которую принесет королеве-матери. - Не беспокойтесь, вы не останетесь без вознаграждения, - с улыбкой пропела Мари. – Вы хотите титул? Земли? - Аббатство, сударыня. Герцогиня вновь чуть сморщила носик. - Вы все еще желаете строить карьеру церковника? Это же так скучно, Рене! – она обняла юношу за плечи. – Почему бы вам не попросить себе титул… маркиза, что скажете? И поместье доходом… - Я предпочитаю земли не с мирским титулом, - мягко прервал ее Арамис. – Они дают свободу от власти короля… или королевы. - И только аббатство? - Вы полагаете, что внезапное получение епископства сразу после принятия сана не будет слишком подозрительно? - Ах, понимаю… Мари принялась осторожно развязывать шнурки его плаща. Мушкетер ей не мешал, кажется, он вовсе не был против. - Вы можете быть уверены, вы все получите, - прошептала она. Арамис не стал отказываться от того небольшого аванса, который ему предлагала герцогиня, это был отличный способ скинуть напряжения этого дня. К обсуждению плана по уничтожению короля они вернулись уже после, в кровати. И, надо сказать, Мари не торопилась посвящать во все планы своего молодого любовника, ей было довольно сказать ему лишь о том, что требовалось сделать именно ему. Но планировала она привлечь не только его… На этот раз причина была не в недоверии. Герцогиня просто считала ненужным и даже излишним посвящать исполнителя во все детали. Ее милый мальчик Рене сильно повзрослел и ко многому относился иначе, чем раньше. И все же некоторые вещи могли отторгнуть его, в нем еще было слишком много того, что делало дворянина старого образца, слишком дорожащим пустым званием человека чести. А это могло привести к тому, что он бы не предал, конечно, ее, но отвернулся бы, посчитав для себя что-то недопустимым. Герцогиня предпочитала быть в его глазах некоей богиней, спасающей всю Францию. *** - Что вы можете об этом сказать? Людовик протянул письмо д’Орбье. Тот, пробежав глазами несколько строк, поднял удивленный взгляд на короля. - А я думал, вы знаете об этом, - буркнул Луи. Они были в палатке одни, все полководцы только что ушли, совет был завершен. И король мог обсудить со своим доверенным лицом полученное послание – письмо от Дианы, принесенное час назад. Это сообщение и вынудило Людовика позвать к себе герцога, потому что его содержание представляло собой настоящую загадку. - Что ж, я могу предположить одно из двух: или это подделка, или ее величество вновь тайно прибыли к вам, - наконец взял себя в руки герцог. – Да, полагаю, нам следует разобраться в этих двух вариантах. - Одно из двух? – фыркнул Людовик. – Весьма вдохновляет, сударь! Вы полагаете, я без вас не предполагал этого? - Пока у меня нет сведений о том, что именно планируется совершить, - признал д’Орбье. – Поэтому я не могу точно ответить, государь. Но я готов разузнать все подробнее в самое ближайшее время… - Великолепно! А вы уверены, что господин Арамис не провел вас? – не скрывал иронии король. – Вы говорили с ним? Что ему известно о планах этих людей? Когда он последний раз вам докладывал что-то о сообщениях заговорщиков? Где герцогиня? И что я должен думать сейчас о Диане?! - Ваше величество всегда вольны думать о королеве… - Не надо этих любезностей, Пьер! - Простите. Я готов выяснить подробности, связанные с этим посланием и доложить вам, - поклонился герцог, повторяя предложение. - Невозможно! Диана хочет скрыть свое пребывание от всех, если судить по этому письму. И любой человек, который там появится, особенно вы, может привлечь внимание заговорщиков, вы же это понимаете. - Однако ваше величество тем более не может отправиться к ней, - осторожно возразил д’Орбье. - Вы же не думаете, что я боюсь? - Ни в коем случае, государь. Но я осмелюсь напомнить, что завтра утром у вас встреча с испанским посланником. - Я успею… - Ваше величество, - осмелился прервать его герцог, - я позволю себе утверждать, что если заговорщики задумали что-то против вас, то они попытаются это сделать именно сейчас, до встречи с послом. - Они могут это сделать и после. - Несомненно, но я повторю, что сейчас лучше воздержаться от поездки к ее величеству, даже если она действительно прибыла сюда. - А если ей грозит опасность? Д’Орбье медленно вдохнул и выдохнул. Ему необходимо убедить Людовика остаться, а для этого нужно самому оставаться спокойным. - Государь, позвольте предположить. - Что именно? – пока король был изрядно раздражен и не настроен выслушивать какие-либо предложения. - Кому бы вы доверили охрану ее величества, если не самому себе? И кому при ее величестве могут быть рады, если предположить, что она прибыла не одна? Кто при этом не будет рисковать так, как ваше величество? - Хотите поручить это графу? - Разумеется. И для начала я бы предложил узнать у лейтенанта, не получал ли похожее письмо он. Ведь не могла же госпожа графиня оставить мужа в неведении, если она тоже решила покинуть Фонтенбло. - Она могла поосторожничать. - Возможно, но все же я осмелюсь еще заметить, что господин Арамис его друг, а значит, через него господин Атос узнает больше, чем мы с вами. Во всяком случае, тот может пожелать предостеречь друга. - Возможно… - задумчиво повторил король. Людовик вновь развернул письмо. «Мой государь, Известные Вам притеснения столь утомили меня, а малая компания вокруг меня нагоняет на меня тоску, и, в некотором роде, страхи оказаться жертвой этих людей. Настолько, что я поняла, где буду чувствовать себя спокойнее – близ Вас. Я нахожусь не более чем в паре часов езды от Вас, Вы найдете меня в этой деревушке в доме старосты. Прошу Вас не откладывать приезд, мне так необходимы Ваша поддержка. И молю Вас скрыть от всех мое пребывание здесь, поскольку мои страхи терзают меня и не дают мне спокойно спать. Я же могу уверить Вас, что приняла все меры предосторожности для приезда сюда, как и в прошлый раз. Ваша покорная подданная, Ее величество Диана». Что-то в этом послании было не так. Но Луи никак не мог уцепиться за то, что же его так настораживает. - Ваше величество остается в лагере? - Пошлите за графом, мне надо с ним переговорить, - неопределенно отозвался король. – После я приму решение. *** Атос ничего не мог сказать: письма от Элен подобного содержания он не получал, последнее послание от нее было о бытовых делах, о безопасности мадам Бонасье и об отъезде мадам дю Валлон. Все это заставило д’Орбье насторожиться. - Государь, я прошу вас остаться здесь, - хмурился он. – Я уверен, что за палаткой наблюдают не только ваши преданные гвардейцы, я уверен, что все это направлено против вас. Завтра мы нанесем удар… - Завтра будет поздно! – отрезал Луи. Он в который раз раскрыл письмо. - Я ложусь спать, - наконец объявил король. – Ступайте, герцог, отдайте все необходимые распоряжения. Д’Орбье с поклоном удалился. - А для вас у меня будет еще одно поручение, - тихо произнес Людовик, поворачиваясь с Атосу. - К вашим услугам, государь! Луи жестом велел подойти ближе. *** Вопреки всем уговорам герцога, вопреки разуму, король, пользуясь темнотой ночи, покинул военный лагерь. Правда, не один, а в сопровождении графа де Ла Фер. Намеревался взять с собой еще и Арамиса, но того не было рядом, а разыскивать его по всем полкам, где он мог проводить свободное время, было бесполезно. Намек на местонахождение Дианы был очевиден, не так много было рядом деревень, в которых можно было безопасно остановиться молодой королеве. Потому никаких иных пояснений в письме не требовалось, супруга была крайне осторожна. Так что Людовик и Атос, спустя примерно два часа езды по ночной дороге – благо, путешествие в темноте не было для них препятствием, – действительно были на месте и входили в домик старосты. В то время как герцог д’Орбье, обнаружив отсутствие короля, тихо ругаясь, собирал надежных людей, чтобы буквально штурмовать заговорщиков, арестовывать, а если понадобится, то и казнить на месте. Лагерь немедленно превратился в настоящий улей, к счастью, многие и не понимали, что происходит и откуда такая суета. Где находился Арамис, герцог тоже не выяснял, но его сейчас это ничуть не волновало, потому что важнее было поскорее догнать Людовика. А где же был молодой будущий аббат? Он появился в домике старосты несколько позже того момента, как туда вошли Луи и Атос, буквально спустя несколько минут. И застал безумную картину: король лежал на полу, лицом вниз, возле него стоял ошарашенный граф, в стороне же стояла герцогиня де Шеврез, улыбаясь самой довольной улыбкой, перед ней стоял какой-то гвардеец с обнаженной шпагой, готовый отразить атаку мушкетера. Крови на шпаге не было, как-то равнодушно отметил для себя Арамис. И только после этого заметил в опущенной руке герцогини дымящийся пистолет. Значит, в этом плане ему не отводилась даже роль убийцы… - Я думаю, нет нужды убивать графа, - медленно и довольно произнесла Мари. – Достаточно будет, если вы, господа, сопроводите его как конвой и дадите показания, что это именно господин Атос выстрелил в короля. - Вы безумны, - усмехнулся граф. – Неужели вы думаете, в это кто-то поверит, мадам? Всем известна моя преданность королю. - Суд услышит свидетелей, - отозвалась герцогиня. - Особенно суд этих людей, суд… королевы-матери, - глухо произнес Арамис, продолжая смотреть на тело Людовика. - Король умер! - торжественно объявила Мари. Ответом ей было молчание.