Совсем другой век

- Я полагала, с вами будет не так скучно, - после недолгой паузы продолжила герцогиня. – Граф, неужели вы не хотите, скажем, напасть на меня? Признаюсь, мне это даже нравится, будет пикантно отправить вас на эшафот. - Вы полагаете, ваш человек вас защитит? Атос медленно потянулся к шпаге. - Мой человек? – кокетливо отозвалась Шеврез, поглядывая на Арамиса. – А кого именно вы имеете в виду, сударь? - Действительно, кого же он может иметь в виду? – криво усмехнулся тот. Ситуация была настолько неожиданной, что требовала даже подумать, на чьей же стороне ему отныне выступать. Молодой аббат тоже положил руку на эфес шпаги. - Мадам, - по-прежнему глухо, но как-то вымученно-торжественно произнес он, - вы обвиняетесь в страшном преступлении, за которое следует только казнь – попытке убийства короля. - Что за чушь? – нахмурилась герцогиня. - Это не чушь, мадам, это преступление, за которое полагается смертная казнь, - отозвался Арамис, доставая шпагу. - Вы обезумели?! – выкрикнула Мари, теряя самообладание. – Вы должны слушаться меня! И я не пыталась, я убила короля! Слышите?! Я лично его убила! Потому что я ненавижу его, я хотела это сделать сама – и я сделала! - Благодарю вас за такое признание, вы сильно облегчили нам жизнь, - из соседней комнаты вдруг появился еще один человек. Герцогиня в ужасе отступила на шаг назад. Она в изумлении смотрела на то, как с пола поднимается абсолютно живой Людовик, как мушкетеры немедленно закрывают его собой. Она беспрекословно позволила графу Рошфору – а вновь прибывший был конюшим кардинала – отобрать у нее пистоль. - Этого, - кивнул король на гвардейца, - передайте д’Орбье, он должен прибыть вскоре. А что касается дамы… Из-за спины Рошфора появились д’Артаньян и Портос. И это ясно дало понять герцогине, что все было продумано, теперь сразу несколько свидетелей выступят против нее: Арамис предал ее, обо всем рассказал своим друзьям! А может быть, и сразу королю обо всем разболтал, сделав ставку на него. А Луи... Хотя нет, вряд ли он притворялся, он в этом совершенно не искушен, скорее он просто упал от удара пули в кирасу. Но зато стало понятно - увы, с опозданием, - что кардинал вовсе не отстранен от дел, и участие его человека тоже тут умышленное: теперь в суде нельзя было бы сказать, что исключительно солдаты короля повторяют то, что им велено. - Ненавижу! – выкрикнула Мари, приходя в себя. – Вас обоих ненавижу! Я все равно убью! И тебя, заика! И этого предателя!.. - Вы немного опоздали с этим, мадам. - Вы все равно не посмеете… - Посмею, сударыня! – отрезал Людовик. – Или что вы предпочитаете? Может быть, хотите прокатиться с графом наедине? Мне доводилось слышать разное о том, как его преосвященство поступает с врагами. Герцогиня глянула на человека Ришелье, только теперь догадавшись, что у Рошфора может быть и иная задача тут, не только стать свидетелем ее слов. Мари с досадой предпочла промолчать, сообразив, что лучше ей питать хоть какие-то надежды на королевский суд, поскольку даже смерть на плахе почетнее, чем то, что с ней могут сотворить по приказу кардинала: убьют, как собаку, и закопают близ дороги. А наверняка сначала прибегнут к пыткам… Ее положение защищало ее хотя бы от этого вида допроса, но не в том случае, если ее просто бросят в каменный мешок какого-то личного замка кардинала. За окном послышался конский топот – приехал д’Орбье и лица, его сопровождающие, в том числе несколько маршалов. Мушкетеры, окружив преступников, отправились прочь из дома, гвардеец шел сам, послушно сдав оружие, герцогиню вел за локоть Рошфор, не столько опасаясь от нее какой-то выходки, сколько чтобы ясно показать ее положение. Атос осмелился задержаться, заметив, что Людовик не торопится уйти, а устало опустился на какой-то стул и смотрит прямо перед собой. - Государь? – вопреки субординации окликнул граф. - Да, идемте, - поднялся тот. - Ваше величество, вам стоит только приказать, - тихо предложил Атос. – И единственным виновником будет тот гвардеец… - В самом деле? – скривился Людовик. - Однако… - Сударь, это не первое покушение на меня. И я ни разу не отправил на эшафот невинного. Вы предлагаете мне нарушить это правило? - Разумеется, нет. Но положение этой дамы, - вновь начал было граф, которому и самому претила мысль об обвинении того, кто был виноват пока лишь в намерении, но оружия не поднял, однако же сама ситуация... - Положение не оправдывает ее, - отрезал Луи. – Перед законом равны все. Даже… даже короли и королевы. Атос поклонился, а затем последовал за сюзереном, который, уже приняв решение, резко вышел из дома. Быстрым шагом, попутно кутаясь в плащ, Людовик подошел к герцогу, который подвел ему коня, вскочил в седло и дал шпоры. Граф представлял, чего стоило Луи принять такое решение: отправить на эшафот даму подобного положения означало объявить, что и вправду пощады не будет никому, если они совершают преступления. Это было создание некоего иного мира - мира, где виновная женщина высокого положения уже не спрячется в монастыре. И раньше порой на эшафоте летели головы высоких особ, но дамы от этого часто были избавлены. Иначе было в Англии, но французы этого всячески избегали, высокородные преступницы отправлялись в ссылки и в монастыри. Теперь менялось многое… Было ли это влиянием Ришелье? Последний давно настаивал на том, что закон должен главенствовать и высокородные дамы ничем не отличаются от уличных девок, если решаются на преступление. Отчасти это было так, но нельзя и не понимать, что какой-то иной правитель и не услышал бы этих советов, Людовик же и сам выбирал исключительно торжество закона. И сейчас эти люди сошлись. *** Арамис был молчалив и мрачен, что легко было понять. Именно молодой человек посвятил всех в план герцогини. Вернее, рассказал обо всем д’Артаньяну, от него и узнал, что Атос куда-то запропастился. Рассказать обо всем королю у него просто не было возможности. Пришлось спешно придумывать, что делать. Арамис велел другу сказать обо всем д’Орбье и поторопиться к домику, а сам поспешил к месту действия, чтобы показать Мари, что он якобы исполняет свою роль. А если понадобится, то вмешаться и попытаться что-то сделать, если не будет поздно. Именно потому он поначалу растерялся, увидев короля на полу… Молодой человек не догадывался о разгадке Людовиком тайны, что письмо написано не супругой – Диана просто не писала так: она или использовала официальные обращения и тогда все письмо было холодно-официальным, или обращалась к нему нежно и тепло, и все письмо было этим пропитано. Да и весьма сомнительно, чтобы она осмелилась вновь покинуть Фонтенбло в мужском наряде – а упоминание прошлого побега немедленно отсылало к тому случаю. Такое мог написать лишь человек, который или не знал об обстоятельствах прошлого побега, или не знал о том, что за ним последовало, то есть не догадывался о том страхе, который испытывала Диана после событий в монастыре. Однако король не собирался отступать, он был уверен, что справится и без чужой помощи. Правда, он, через Атоса, передал герцогу приказ спустя некоторое время поднять шум в лагере, представив все так, словно Луи уехал втайне даже для него. Это было необходимо, они не сомневались, что в лагере есть те, кто внимательно следит за действиями короля, потому непременно сообщит, если посчитает действия Людовика подозрительными, разгадает, что его величеству все известно. Именно по этой причине и передал Луи все через графа, а не сообщил сам, чтобы все видели: из шатра короля д’Орбье ушел ни с чем. Герцогу предстояла непростая задача: он отправил с д’Артаньяном Рошфора, строго запретив им личные препирательства, потому что те так и норовили подраться. Однако в первую очередь они должны были услышать слова Шеврез, что бы она ни сказала, и подтвердить их в будущем на суде. Портос, конечно, обещал не дать им поссориться, но все же дружба в этом случае тоже могла сыграть свою роль. Правда, герцог искренне полагал, что если впоследствии гасконец и Рошфор все же устроят дуэль, то это не будет иметь значения. Лишь бы это не произошло до ареста заговорщицы и ее помощников. Только после отъезда графа и мушкетеров, выждав время, д’Орбье должен был поднять шум в лагере и привести солдат к нужному месту, причем непременно прихватить с собой парочку мятежных маршалов, чтобы те наконец осознали, что их ждет – остатки бунта следовало подавить окончательно. План приходилось сочинять на скорую руку, потому что Шеврез начала действовать очень внезапно, будущий аббат даже не успел принести весть об этом, а ко всему прочему не был даже посвящен полностью в ее намерения, знал лишь, что она желает столкнуть короля с Арамисом один на один, но хотела заполучить этому и свидетелей. Зачем ей это понадобилось, никто не знал, поэтому они не были уверены в успехе. Молодой человек же оказался в ситуации, когда не только почти ничего не знал о планах герцогини, но не знал и о планах короля, потому что с ним просто не успели ничего обсудить, он даже не предполагал, что Людовик на этот раз (вопреки своему порой безумному бесстрашию) не пренебрег кирасой – на этом в один голос настояли герцог и Атос. Этот костюм, на самом деле, и спас короля: Шеврез, которая торопилась разделаться с ненавидимым ею мужчиной, выстрелила сразу, как только тот появился. Луи невольно пошатнулся от удара пули, и, уже осев на одно колено, немедленно же сообразил, как можно этим воспользоваться, потому и продолжил игру, падая на пол и таким образом пряча «место ранения». Устраивать спектакль Людовик не собирался, хотя и предполагал что-то подобное, был готов изобразить ранение или смерть, правда, считал, что на него нападет кто-то из людей, подкупленных заговорщиками. Поэтому предупредил Атоса, чтобы тот не терял самообладания, хотя может и не разыгрывать драму с потерей своего короля – граф не участвовал даже в балетах, притворство ему было чуждо. Так и вышло, что самым непосвященным оказался Арамис, и для него последующее развитие было несколько неожиданно, особенно воскрешение короля. Впрочем, сейчас его состояние было связано вовсе и не с событиями в небольшом домике. Затеянная и во многом лично им осуществленная интрига была его победой. Но молодой человек был к этому равнодушен. Чувство предательства любви он тоже не испытывал, эти терзания оставили его давно, вместе с предательством любимой женщины. Арамис просто был опустошен. Он давно не видел интригу как нечто возвышенное, но ему хотелось острой игры, сражения умов. На деле же обмануть герцогиню оказалось не сложнее, чем маленького ребенка, пообещав ему лакомство. Впрочем, не совсем. Все же он разыгрывал перед ней то чувство, которого давно не испытывал. Но Арамис не видел в этом достижения, изображать чувства было легко, страсть он в себе мог разжечь, особенно если женщина была хороша собой, но сердца это более не затрагивало. Как оказалось, герцогиня совершенно не видела разницу, ей довольно было этой страсти, которую она принимала за любовь. И сейчас была пустота. Впереди будет постриг, аббатство, потом, он был уверен, епископство. И все это будет получено очень просто, без особых усилий. Люди столь глупы и недальновидны, особенно те, что считают себя проницательными. Или он слишком возомнил о себе? Но ведь герцогиня считалась дамой очень острого ума, умелой интриганкой… А может, дело и не в нем? Об остром уме герцогини говорили исключительно она и ее поклонники, в числе которых недавно был он сам. Но так ли проницательна она была на самом деле? В тех случаях, когда за ней не стояли те же испанцы, скажем? Ее мозг был изобретателен на гадости, которые можно подстроить, но в них не было такой уж глубины, обмана, скрытого под другим обманом, двойной игры и блефа. Для Арамиса это было слишком просто. Ему уже казалось, что и иные противники не отличаются такой уж глубиной обмана. Влюбиться, что ли? Только он на это уже неспособен, кажется. С милой наивной девочкой ему будет скучно, с умной коварной женщиной… Повторять новое сражение ему и не хотелось – ради чего? Эта битва была реваншем, попутно он выиграл и возвышение, а что даст новая? Если только ради самой игры, но такой подход Арамису тоже казался скучным. - Вы в порядке? – тихо окликнул его Атос. Молодой человек встряхнулся, уверенно кивнул в ответ. В целом да, он был в порядке. Вот только какой-то вкус к жизни терялся. *** Утренняя встреча с испанским посланником состоялась в свое время. Людовик был, конечно, несколько уставшим и не выспавшимся, однако сам король уже привык к этому состоянию, оно не мешало ему работать на пределе сил. Этой ночью он и не лег, сразу по возвращению в лагерь взялся за письмо Диане, причем не только потому что она просила его делиться с ней опасностями, но и потому что сам желал рассказать обо всем случившемся. У этого желания не было никакого разумного обоснования, поскольку все уже свершилось, ни в каких советах он не нуждался. Ему просто хотелось поговорить с ней, и пока они не могли увидеться, то хотя бы просто написать. Зато на встрече с послом Луи был абсолютно спокоен и настроен самым жестким образом, не желая уступать испанцам ни в чем. Выслушав сообщение от Филиппа, Людовик лишь равнодушно бросил, что в целом это предложение было бы хорошим, однако Франция не согласится потерять ни одного фута своих земель, будет отстаивать свои интересы везде в мире, так что не надо и пытаться указывать, с кем и какие договоры заключать. На сегодняшний день сражения между французами и испанцами почти ничего не дали, каждая из сторон оставалась при своем. Можно даже сказать, что Франция даже добилась некоторых успехов, вытесняя противника с тех территорий, которые хотя и принадлежали ей, но традиционно на них было велико влияние испанцев. По сути такое изменение было почти формальным, поскольку Испания попросту и не очень держалась за эти территории, но это давало сейчас возможность Людовику диктовать условия. Посол с поклоном удалился, пообещав передать слова Филиппу. Луи занялся текущими делами. Выслушал доклад о том, что преступники отправлены в Париж под конвоем, собрал маршалов для обсуждения дальнейших действий против Испании. Причем никто не посмел даже заикнуться о том, чтобы пока подождать – каждый понимал, что сейчас король настроен решительно теснить врага. *** Такое поведение дало результат – очень скоро от Испании пришел ответ, что они готовы продолжить переговоры на предложенных условиях. Почти немедленно после этого из Франции уехал надежный человек, увозя дону Мигелю в отдельной шкатулке драгоценности, согласно тому списку, которые граф де Сельденье когда-то вынужден был оставить здесь. Военные действия были приостановлены, и по тому, что Испания почти немедленно начала перекидывать целые полки в другие земли, было понятно, что Филипп действительно намерен заключить мирный договор, проекты которого уже составлялись с обеих сторон, но суть которых была очень похожа. В Париже тем временем завершался процесс по делу о попытке убийства короля. Ради этого мушкетеры и д’Артаньян получили короткий отпуск и ездили в столицу, где дали показания о произошедшем. На обратном пути только молодой гасконец осмелился заехать в Фонтенбло, чтобы лично узнать новости о Констанции, так что графине пришлось ограничиться получением короткой записки от мужа – тот, вместе с друзьями, был вынужден поторопиться в полк, его положение лейтенанта не позволяло ему долгих отлучек. Зато Диана воспользовалась этим приездом. Дело в том, что ей как раз на днях пришла бумага от Карла. И молодая королева вручила конверт д’Артаньяну, велев передать только лично в руки его величеству. Так что спустя несколько дней гасконец вручил послание Людовику. Злые языки, пожалуй, именно с этим обстоятельством связывали вручение молодому человеку лазоревого плаща. Хотя на деле именно в этом он послужил обычным посыльным, а решение о принятии в мушкетеры король принял после всех заслуг юноши: это была и история с подвесками, и арест Шеврез, и просто подвиги д’Артаньяна на поле сражений (а их, надо сказать, было немало, гасконец отличался храбростью). Луи же попросту отдал послание Рошфору, правда, велев передать, что его преосвященство может не торопиться с возвращением, на данный момент он мог полностью посвятить себя созданию флота. *** Сообщения от короля и графа последовали одно за другим. Если поначалу Диана взволновалась, прочитав о затевавшемся убийстве, то новое письмо, в котором Луи написал о почти завершенных переговорах с испанцами, дарило мысли о скорой встрече с мужем. Эти мысли подтверждались письмом Атоса, в котором он написал супруге, что в самое ближайшее время они могут прибыть в Ла Фер, конечно, если графиня туда временно переберется. Попутно это был намек еще на то, что мадам Бонасье лучше временно покинуть замок, чтобы кто-то из людей при дворе не заметил ее. Так что Элен немедленно написала Констанции, что ей безопаснее будет сейчас вернуться в дю Валлон, а мужу ответила, что посещение Ла Фера полностью отвечает ее планам, она давно желала проверить дела в поместье. Спустя пару дней дамы отправились в окрестности Буржа, и уже в семейном доме Атоса получили известие о том, что не позже чем через три дня Людовик будет здесь с небольшим эскортом – у него почти нет времени, однако до Ла Фера ему ближе, чем до Фонтенбло, а повидаться с супругой он очень желал. Вероятно, это желание было связано еще и с вновь принесенным известием – два дня назад герцогиня де Шеврез закончила свою жизнь на эшафоте в Париже. Луи специально не поехал в столицу и написал жене, чтобы тоже не появлялась там, показывая, что казнь преступницы обыденное явление, нет нужды подчеркивать происхождение этой женщины. Здесь же, в Ла Фере, можно было отвлечься ненадолго от всех забот, побыть почти обычными дворянами, а не королем и королевой. Диана это понимала, помнила его слова о желании побыть наедине, и ждала мужа трепетно – на этот раз они могли быть просто сами собой. *** Намерение короля приехать в ночи Атос полностью поддерживал – до поместья оставалось чуть больше лье, то есть дороги не больше чем на час, ничто даже в темноте. Поэтому они отправились вдвоем в Ла Фер, своему эскорту Людовик дал распоряжение отправиться на рассвете и остановиться в Бурже. Конечно, ни Диана, ни Элен их уже не ждали в такой час, но это было и неважно, каждый из мужчин просто хотел быть рядом, пусть даже обнять и поговорить они смогут уже только утром, но откладывать этот момент они не желали. Так что, сразу после приезда, король велел проводить его к покоям ее величества, а Атос поспешил к спальне жены, лишь на мгновение задумавшись о том, не следует ли ему сначала умыться… Но желание увидеть ее было сильнее, и граф полностью поддался ему, решив, что воду отыщет и у супруги, а сейчас он просто желал лично убедиться, что с ней все в порядке, только тогда он будет полностью умиротворен. Элен, конечно, спала. Атос присел на край кровати, испытывая какой-то непривычный прилив нежности, когда не хотелось даже ее будить, не хотелось страсти, а хотелось просто слушать дыхание, любоваться ею… - Оливье, - с улыбкой прошептала она вдруг. И граф, удивленный этим, наклонился ниже. Но нет, Элен спала, просто, кажется, он ей снился. Вот только стоило Атосу осторожно тронуть ее висок поцелуем, как молодая женщина завозилась на постели и открыла глаза. Заморгала удивленно, не веря своим глазам, а затем на ее губах вновь расцвела улыбка. - Оливье! – выдохнула она, потянувшись уже сама за поцелуем. – Я думала, вы мне снитесь! Это сон? - Если вы будете продолжать так мне улыбаться, я готов быть вашим сном, - тихо отозвался граф. - Да нет… Ваш запах… - Пота и дороги? – тихо рассмеялся он, обнимая супругу и сам забывая, что он весь в дорожной пыли. - Не знаю. Может быть. Но ваш, - уверенно отозвалась Элен. – А вы с королем или один? Мы не ждали вас так скоро, думали, вы приедете только завтра. Если бы я только знала, то распорядилась бы об ужине… - Его величество не мог ждать, что уж говорить обо мне. - Так король здесь? – подскочила на постели молодая женщина. – Я немедленно велю Жаклин… - Не надо ничего делать, - прервал ее Атос. – Единственная жажда, которую испытывает Людовик, он успокоит в спальне вашей подруги. Уверен, не стоит его сейчас отвлекать чем-либо. А значит, и мы можем побыть одни. - Я очень соскучилась, - прошептала графиня. Атос ответил ей поцелуем, но после со смехом отстранился. - Мне надо все же умыться. Элен с улыбкой наблюдала за тем, как он раздевается, затем поднялась, чтобы помочь и полить водой. - Вы надолго приехали? – спросила она. - Все зависит от короля. Но поскольку переговоры почти завершены, Людовик может задержаться подольше и появиться лишь на подписании. Графиня подала мужу полотенце. - Я хотела предложить… - И что же? – улыбнулся Атос, заметив, что супруга замялась. - Попросить отпуск, - наконец призналась та. И немедленно затараторила: - Диана говорила, что Людовик хотел какое-то время побыть с ней наедине, например, в Версале. Думаю, им довольно будет там одного слуги. Или можно предложить взять с собой мадам Бонасье для помощи королеве и д’Артаньяна – это отличный способ ему еще раз зарекомендовать себя. А мы пока могли бы… - Остаться здесь? – угадал граф. - Да. Наедине. Атос помолчал. Речи о том, чтобы отправиться в паломничество, не шло. Но, возможно, этому еще не пришло время, об этом они поговорят уже после того, как война будет завершена. А вот то, что супруга желала остаться с ним одним, без двора и света, очень льстило. И, пожалуй, было и вправду неплохой идеей – им давно следует лучше понять друг друга, а сделать это лучше всего вдали от всех, занимаясь домашними делами. Как, положа руку на сердце, здесь у них более всего возможностей зачать ребенка, если Господь смилостивится над ними. - Так и сделаем, сердце мое, - прошептал граф, теперь уже сам вдыхая ее аромат. Вновь какие-то цветы – она была уникальной во всем, не стремясь следовать моде, не отъедаясь, в угоду нормам красоты света, не выбирая апельсиновую воду для запаха, отказываясь от иных глупостей. Юная девочка, прибывшая сюда из Шотландии и так стеснявшаяся своего немодного наряда, исчезла, теперь это была уверенная в себе светская дама. Но она была все той же девочкой, отличимой от других – в душе. Он слишком долго отказывался от нее, приучая ее лишь к правилам двора. Пора было теперь заполучить ту чистую открытую уникальную девочку – только для себя одного. *** Диане, в отличие от подруги, не спалось. Как и Элен, она была уверена, что муж сегодня уже не приедет – давно погасили свет и мчаться через тьму было неразумно. Судя по всему, Луи оказался слишком далеко от поместья, поэтому остановился на ночлег в пути и приедет завтра, ближе к обеду. И все равно сон не шел, Диана только бездумно гладила Белоснежку, которая давно сопела на своей подушке. В какой-то момент ей почудилось, что с улицы донесся топот копыт. На мгновение сердце замерло, но молодая королева сама себе сказала, что это, вероятно, просто кто-то из слуг припозднился. Лишь когда на лестнице послышались шаги, Диана, вопреки любым мыслям и доводам, подскочила и направилась из комнаты… Она столкнулась с мужем на пороге спальни. - Луи! – пораженно выдохнула молодая королева и через миг повисла у него на шее, желая всем телом почувствовать – это и вправду он! - Диана! – хрипло отозвался Людовик, крепко обнимая ее в ответ. - Вы все же здесь! Я не могла уснуть… теперь я понимаю, почему, - шептала супруга, совершенно теряя голову. - Я тоже не мог уснуть без вас, - признался король. – Поэтому и решил ночевать уже в Ла Фере. Он осторожно увлек ее в комнату, чтобы прикрыть за собой дверь – довольно уже, что они несколько минут стоят у всех на виду, наверняка вся прислуга графа налюбовалась на встречу королевской четы. Диана, смущенно осознав все это, высвободилась из объятий мужа и отправилась наливать ему воды для умывания и вина – утолить жажду после дороги. Людовик же, пройдя, опустился в кресло, поворошил угли в камине. - Все очень изменилось, мадам, - тихо произнес он, глядя куда-то в никуда. – День за днем, шаг за шагом я все дальше ухожу от обычаев… - Вы имеете в виду казнь герцогини? – еле слышно спросила Диана. - Не только. Еще при моем отце никто не мог и посметь оспорить право дворян на дуэли, они веками так решали разногласия. - Но это необходимо! Молодая королева подошла к мужу, бросив себе подушку на пол, опустилась на нее возле супруга и взяла его руки в свои. - Луи, - зашептала она, - я знаю, что вам самому нет дела до того, что там думают дворяне, пусть бы они все друг друга поубивали бы на дуэлях! Но кому тогда сражаться за Францию в войнах? - Это никто не желает понимать… - Они поймут, нужно время, - Диана уверенно поднялась на ноги. – Давайте раздеваться, я помогу вам. Людовик сжал ее ладони в своих. - Дайте мне слово, мадам! - Слово? – растерялась она от этого напора. - Клянитесь, что если Бог смилостивится и подарит нам наследника, вы обязательно научите его ставить закон выше всех своих желаний, выше всего в этом мире! - Вы сами научите его этому, государь… - Я могу не успеть, - покачал головой Луи. – Уже несколько раз я едва не умирал, лишь особой милостью Господа я еще жив. - Он будет милостив и дальше… Диана прервалась, лишь сейчас припомнив, что не так и много лет прожил Людовик в ее мире. - Я клянусь вам, мой король и супруг, - прошептала она. – Но я клянусь вам и в том, что сделаю все, чтобы вы жили как можно дольше. И я всей душой верю, что мы будем воспитывать нашего сына вместе. Луи уже успокоенно вздохнул и отпустил ее руки. - Вы обещали мне Версаль, - продолжила Диана весело, - только наш, на двоих, помните? Отличное место, чтобы зачать малыша. Молодая женщина принялась помогать супругу раздеться, Людовик оттаивал, успокаивался, вдруг накатившие на него страхи о том, что он переворачивает все устои страны, он может привести Францию к краху, пропадали. Ему нужно слишком много всего сделать, а он вот так постыдно теряется. Но отчего-то думалось, что здесь, наедине с ней, это можно, Диана никогда и никому не выдаст и крупицы его сомнений. - Вы нужны мне, - прошептал вдруг Людовик. - Я всегда буду рядом. - Вы нужны мне не только как жена, - серьезно пояснил он. – Вы просто нужны мне… всюду. Это безумие, я знаю, но мне кажется, что я хотел бы обсуждать с вами даже мужские вопросы. Вы же согласитесь меня просто выслушивать? - Это признание моих заслуг с кузеном Карлом? – улыбнулась Диана. – Однако, поверьте, я готова всегда вас выслушать. И мой совет, конечно, никогда не будет разумным, но зато вы, услышав откровенную глупость, сказанную мною, сможете отыскать правильное решение. Как думаете, это возможно? - Вы себя недооцениваете. Луи наконец улыбнулся и потянулся к кувшину для умывания: хватит уже волнений, пришло время просто расслабиться.