Diamonds and Rust

Дазай, с тех пор как себя помнит, всегда имел репутацию эгоистичного ублюдка и законченного подонка. Один из его отцов был заядлым пьяницей и не принимал участие в воспитании нежеланного ему ребёнка. Другой же его папа, трясущийся лишний раз чихнуть, чтобы не родить раньше срока, первые три года после рождения мальчика сильно болел. А когда маленькому Осаму исполнилось четыре, его папу забрали по скорой в больницу, из которой тот так и не вернулся. Именно в то ужасное время темноволосый альфа познакомился с Мори Огаем, занимающимся повышением квалификации — ездил из одной префектуры в другую. Он забрал племянника к себе, поручившись за него перед могилой своего брата-омеги, умершего папы Дазая. Но за полтора года разъездов Осаму так и не привязался к Огаю. Он смотрел на других детей, пребывающих в окружении своих сверстников, в компании своих счастливых родителей, и не чувствовал себя полноценным. Ему не хватало заботы со стороны Огая, не доставало родительской любви и ласки. Хироцу, с которым мальчик повстречался примерно в тот же период своей жизни, стал ему ближе, чем Мори. Но получить тот желанный кусочек теплоты — не получил. В Токио мальчик обосновался вместе с Рюро, которому там временно нужно было работать, а заодно и следить за племянником Огая по его же просьбе. В младшей школе Дазай был тише воды, ниже травы. Он прилежно учился, прибегал с занятий и яростно махал листочком с очередной успешно сданной проверочной работой перед лицом улыбающегося Хироцу. Потом мальчик пытался дозвониться до Мори в Йокогаму, чтобы поделиться этим и с ним, но тот никогда не снимал трубку. А когда мужчина перезванивал воспитаннику сам, то всегда говорил, что был на совещании или банально не слышал телефон. Дазай не имел права ненавидеть своего дядю, потому что тот дал ему слишком много, чтобы сметь вякать. Мори оплатил его обучение в старшей школе, снял ему квартиру в общежитии, высылал деньги при любой предоставляющейся возможности. Но недолюбливать Огая у Осаму была лишь одна причина: Мафия; злоебучая Портовая Мафия, в которую Огай хотел запихнуть племянника чуть ли не с самого его детства. Позже темноволосый альфа узнал, что именно Хироцу отговаривал Мори от этой затеи, за что старику безграничное спасибо. Постоянные намёки на работу в Порту и предложения только Йокогамских университетов выводили Дазая из себя каждый раз после разговоров с дядей. Но, в конце концов, юноша сдался: и выбрал университет в Йокогаме, и согласился на подработку в Порту. В школе Дазай был «нужен» всем. Знакомые ребята и одноклассники им просто пользовались, отводя глаза. Но в один из тех дней Осаму, пересмотрев свои приоритеты, ото всех закрылся и начал пользоваться другими сам. Он слишком хорошо научился читать людей, чтобы впоследствии не быть обманутым ими же. Огай говорил ему, что милость — это слабость. Альфа со многими был холоден, был безжалостен, но он никогда этого не хотел, парень считал, что у него банально не было выбора. Юноша просто плыл вперед по течению, делая то, что у него, к счастью к сожалению, получалось лучше всего: унижать, давить, разбивать. Но без применения силы, конечно же. Словами. В средней школе Дазай был без памяти влюблён в самого красивого омегу на их потоке. Яркие зелёные глаза, неестественные белые волосы, постоянно забранные в красивый, высокий хвост, улыбка такая, что ямочки на щеках проступают, — ох, чёрт, да он был прекрасен. Им было всего лишь четырнадцать, но они плевали на любые рамки, которыми их пытались ограничивать взрослые. Они уединялись каждый раз, когда Осаму приходил к нему в гости. Крепко обнимались, долго целовались, ну, что сказать, гормоны заплясали слишком рано. Так же рано, как и начавшиеся течки у него. К себе Дазая он, почему-то, в такие периоды не подпускал. Злобно рычал, обидно огрызался, не хотел видеться и вообще почти не поддерживал с темноволосым альфой никакого контакта. И в какой-то из последующих дней, он сообщил Осаму, что ждёт от него ребёнка. Дазай, естественно, ничего не понимал, не хотел, чтобы это было правдой. Но это и не могло быть, блять, правдой. Только спустя пару месяцев, когда Дазаю пришлось давать ему деньги при каждой с ним встрече, альфа понял, что его, блять, дурака влюблённого, водили за нос. Слишком скоро Осаму узнал, что его бывший раздвигал ноги почти перед каждым старшеклассником школы, а во время течки, его, видимо, просто где-то зажали, а там и дело с концом. Вот и случилось то, что случилось. Дазай очень долго не мог смириться со всем. Он действительно любил эту двуличную шлюху, мило строящую глазки всем авторитетным альфам и смеющую открыто заявлять им, что он самый лучший среди всех. Ну, а с первым годом старшей школы и понеслось… Сначала Осаму забрали на скорой с перерезанными венами, потом Хироцу-сан нашёл парня на балконе общежития, пытающегося повеситься, но, к сожалению к счастью, закончилось всё неудачей. Дазай не вылезал из больниц, погряз в таблетках, капельница к его руке буквально приросла, он сильно похудел, появились мешки под глазами, а всякое желание жить отпадало с каждой прожитой неделей. Оставалось просто существовать. Дазай никогда не говорил, что хотел себе такой жизни. Он не мог рассказать маленькому Накахаре, почему почти всё его тело оплетают белоснежные ленты медицинских бинтов. Конечно, у него была тысяча и одна причина не делать этого, но, паникуя, переживая, ломаясь изнутри, и не такое, наверное, можно сотворить с собой. Альфа был в отчаянии, слепом отчаянии. Но опекуна он подвести не мог, потому что всё ещё оставался чересчур ответственным, — юноша был обязан окончить старшую школу и уехать из Токио в Йокогаму, к Мори и к чёртовой Портовой Мафии, потому что некогда всё же дал дяде обещание. В последние учебные годы Дазай перестал смотреть на других омег. Он вообще перестал на что- и кого-либо смотреть, кроме подготовительных экзаменационных билетов. За ним продолжала бегать почти вся параллель, о нём всё ещё трещали младшие и распускали слухи старшие, но темноволосый альфа постоянно был несговорчив, с натянутой на лицо улыбкой и парой коротких фраз в кармане в роде «всё нормально» и «сегодня занят». Но Осаму никогда не общался с омегами, которые младше него по возрасту. Юноша не считал это хорошей затеей, он слышал чересчур много похабных историй от сверстников, которые встречались недолгое время с маленькими и гордо потом задирали свой кривой подбородок, когда им удавалось затащить их в постель. Брр. Но Чуя оказался действительно симпатичным мальчиком, а Осаму со временем стал категорически отрицать то, что полюбил сильней, чем в юности. Эти вьющиеся прядки, которые было приятно трогать кончиками пальцев, эти большие глаза — голубые, бездонные и по-наивному блестящие: Дазай запомнил его ребёнком и не мог вытеснить этот сохранённый образ из своей головы. У него не было опыта общения с детьми, поэтому он вёл себя открыто, и, видимо, это и было его главной ошибкой, потому что Чуя успел привязаться к нему. Поначалу этого рыжего сорванца хотелось просто защитить, укрыть, спрятать от других. Хоть он и был таким бойким и рьяным, Дазай понимал, что рано или поздно, Накахару за это где-нибудь зажмут и накажут. Так, как зажимают и наказывают низкосортные альфы из криминальных районов Йокогамы, — Осаму видел это непотребство пару раз, и поведение этих кобелей оставляло желать лучшего. Чуя был не таким, как другое большинство омег. В мальчике бурлило то самое неукротимое пламя, которое Осаму никогда ни в ком не мог рассмотреть. Накахара был упрям, был своеволен и привередлив. Рыжеволосый мало кому доверял, — это было видно по его глазам, по его жестам, — можно было легко понять, что откроется он не каждому. Возможно, Дазай увидел в Накахаре себя. Потому что сам он тоже не хотел никому открываться, — демоны в его голове боялись влюбиться в кого-то снова, и, — если не повезёт, — с большей силой. Когда Дазай оказался в Йокогаме, он понял, что Накахара остался один. Альфа превосходно знал, что рыжеволосый сможет постоять за себя, но от чего-то всё равно волновался. Юноша ни в коем случае не хотел на нём срываться тогда, не хотел случайно увидеть детские слёзы, хотя прекрасно догадывался, что где-то там, на четвёртом этаже, мальчик запирается в своей комнате и, скорее всего, плачет. Поэтому сейчас, спустя столько времени, парень хочет перед ним извиниться; за все свои на нём срывы, за грубо брошенные фразы. В конце концов, Накахара не заслужил такого обращения. Дазай долгое время считал, что отношения на расстоянии ему сгодятся: большую часть дня он работает, периодически переписывается или созванивается с Чуей, радуя мальчика, а иногда, чтобы отдохнуть и отвлечься, встречается с продажными омежками. Вот только Осаму не рассчитывал на то, что зарождающиеся к Чуе чувства продолжат пускать корни в сердце. Он думал, что их общение в сети в скором времени сойдёт на «нет», альфа сам пытался этому поспособствовать, но каждый чёртов раз поражался, какая у мальчика выдержка: ждал, волновался, беспокоился и интересовался чужим здоровьем. Золотой ребёнок. Дазай даже иногда смеялся, — Накахара вправду был таким по-детски вспыльчивым временами, и в какой-то степени это казалось альфе забавным. Этот сорванец иногда ругался, но это вызывало лишь улыбку на губах.

— Да блять! — выпалил Накахара на той стороне провода. — Ругаешься? — по-доброму усмехается Осаму. — Посмотрел бы я, как ты бы не ругался, если бы стукнулся мизинцем о блядский комод, — огрызается Чуя в трубке.

Дазай давал ему ложные надежды. Он отчего-то думал, что Чую испортит общество. Его одноклассники, знакомые, друзья — кто угодно, но мальчик точно изменится под их влиянием. Поэтому Дазай попытался пресечь все к нему появившиеся чувства на корню. Но те, к счастью к сожалению, начали прорастать снова. Да, его сердце с годами стало чуть послушней, но всё ещё оставалось жи́во. И сколько бы Осаму себе не воображал, чёрт возьми, представить Чую с кем-то, кроме себя, он не мог. В баре стоит полумрак и играет едва слышная музыка. Внутри тепло, и нет ни одной живой души. Хотя, нет, пожалуй, одна всё же найдётся. Дазай вешает свой тёмный плащ на входе, а потом направляется к барной стойке, где скучает ждущий его Сакуноскэ. Они договаривались встретиться в шесть, а уже почти начало восьмого. Темноволосый альфа задержался на очередном допросе, а потом заработался с оформлением документов по ним. Последнее время Дазай почти не посещает Порт, а работает в основном с иностранными коллегами и занимается переводами их статей на японский язык. Огай однажды обмолвился, что один его старый знакомый владеет весьма крупной языковой фирмой в Токио, а Осаму тут же поймал дядю на слове, и настоял на том, чтобы мужчина всё же попробовал потом устроить туда племянника. Потому что альфа, блять, не хочет связывать свою и без того сломанную жизнь с преступным миром и марать руки в той же грязи, в которой испачкал когда-то свои Огай. С Сакуноскэ Осаму познакомился как только переехал в Йокогаму. В тот вечер они тоже сидели в этом баре, разговорились, а потом альфе позвонил дядя, сказал, мол, квартиру ему собирается здесь купить. А парень просто кинул трубку, потому что никакой квартиры собственной не хотел. Ему было бы достаточно любой старой и запущенной однушки на окраине. И, видимо, так сошлись звёзды, что Ода тоже подыскивал квартиру. В итоге двое альф сняли двушку в центре, совсем рядом с офисами Мори. Вид из окна Дазая временами бесил, поэтому шторы в его комнате часто были задёрнуты. Дазай, здороваясь, присаживается рядом с Одой с непривычно кислой миной. Старший исполнитель щурится, настороженно оглядывая темноволосого друга. — Завал на работе? Ты припозднился, мне уже уходить скоро. — Знаю, извини, я общался с Року. Но Сакуноскэ продолжает щуриться: — Ты с ним переспал, что ли? — Э-э, а мне нельзя, что ли? — темноволосый смиряет друга точно таким же взглядом. — Вы, вроде как, с твоим там каким-то Чуей общаетесь. — Уже нет. Почти год прошёл, — вздыхает альфа, заказывая у бармена виски. — Да и он в Токио, Одасаку. — И что? Стой… год? Вы год не общались, а ты молчал? — Ну, вот так, — фыркает юноша. — Я и «общаясь» с ним спал с продажными. Сакуноскэ устало прикрывает веки, опуская голову. Взрослый альфа не одобряет таких необдуманных похождений, но обычно смиренно выслушивает истории про каждых, заглянувших к Дазаю в постель, омежек. Он же его друг, как-никак. Они оба молчат некоторое время, а потом Ода, допив свой виски, всё же решается разузнать у друга побольше. — Почему вы перестали общаться? — Он маленький, — нагло врёт ему Осаму, отводя глаза в сторону блестящих бутылок в стеклянном шкафу впереди. — Сколько там у вас была разница? Три года? — Пять лет, Одасаку. — Это не так уж и много, поверь, — строго замечает старший альфа. Дазай цыкает, натянуто выдыхая, а потом, всё же, психанув, замученно откидывает голову назад и страдальчески стонет: — Я даже, блять, не знаю, как он пахнет, понимаешь? Сакуноскэ сочувствующе на него смотрит, постукивая мозолистыми пальцами по блестящей поверхности барной стойки. — Тебе скоро двадцать один год, чёрт побери, а ведешь себя так, будто повидал уже всё на свете, — как-то странно огрызается исполнитель в его сторону. — Работа сильно меня вымотала, — неискренне признаётся Осаму, хотя Ода-то знает, что это не так. — Я говорю не о физическом твоём состоянии, — качает головой старший. Дазай глядит мёртвым взглядом в стакан с виски, никак не решаясь притронуться к нему. — Ты сам знаешь, почему я такой. — Знаю. И не хочу, чтобы ты менялся. Я просто говорю тебе, чтобы ты отпустил прошлое, — Ода говорит почти шёпотом, будто шипит, и наклоняется чуть вбок, к другу. Осаму отодвигает стакан от себя, ставит локти на стойку и закрывает руками лицо. — Это сложно. — Я понимаю. — Сакуноскэ с едва заметной улыбкой глядит на Осаму. — Но судьба сама расставит всё по своим местам. И если вам действительно суждено быть вместе, то вы непременно встретитесь. Ты, главное, верь в это, — он, по-дружески похлопав друга по плечу, поднимается со своего места, забирает свой затёртый плащ и, не спеша, выходит из бара. Дазай ещё какое-то время бессмысленно смотрит в блестящую поверхность стола, размышляя над сказанном ему Одой. В их квартиру Дазай возвращается на такси. Парень никогда не мог выдавить из себя слово «домой», потому что не ощущал себя там, в съёмной двушке, как дома. Он, по сути, никогда не чувствовал, что, мол, вот, здесь — моя квартира, это — моя спальня, а тут — моя кухня, всё — моё. Нет. Осаму чувствовал лишь то, что все эти старые стены и стоящая кругом потрёпанная мебель давят на него, угнетают, вызывают желание поскорее выйти за порог и долго туда не возвращаться. Юноше даже квартира в общежитии была чуждой, чего уж говорить про ту, в которую он сейчас направляется. На улице ранняя весна, а слякоть и дожди всё никак не хотят уходить. Сейчас пасмурно. Накрапывает противный дождь, бежит мутными каплями по машинным стёклам, заставляет чувствовать себя паршиво, клонит и без того усталую голову в сон. Когда Дазай покидал Токио, он почти так же смотрел в окно вагона и думал, почему вёл себя с Накахарой как последний мудак. Он пожалел, что нагрубил мальчику, когда тот просил парня погулять с ним. Чуя, наверное, ещё многого не понимал в силу своего возраста, и злиться на него было делом невероятно глупым. Но Осаму злился, ругался почём зря из-за нагрузки в школе, из-за надвигающихся экзаменов, боялся провала и дальнейшего из-за этого попадания в Порт. А теперь он понимает, что это было невероятно опрометчиво с его стороны. Осаму пожалел, что сделал поспешные выводы, и разорвал с Чуей контакт. Он правда жалеет, что сейчас не в Токио. Жалеет, что не может трогать, обнимать, целовать эту рыжую мелочь. Хотя, наверное, уже далеко не мелочь. Накахара, вроде, никогда не говорил ему, насколько сильно он вырос. Альфа всё равно запомнил его совсем маленьким, а фото в полный рост этот комок ему ни разу не присылал. Их с Одой двушка находится на шестнадцатом этаже, на северной стороне; с видом на один из офисов Огая, грх. Прескверно. В небольшом зале, где обосновался Сакуноскэ, чисто, там всегда застелена кровать, и отвешены шторы, чего не скажешь про спальню — обитель Дазая, там постоянно стоит полумрак из-за плотных штор, нередко по полу разбросана одежда и всегда не заправлена постель. У них маленькая прихожая, но уютная кухня с незастеклённым балконом, где иногда курит темноволосый альфа. Ода дымит крайне редко и, если застаёт за этим юношу, ругается и каждый раз велит прекращать ему этим заниматься. В школе Дазай курил мало, только после занятий или в компании знакомых ребят. А как только переехал сюда, в Йокогаму, сигареты вдруг вошли в привычку. Это его действительно успокаивало и расслабляло, но, почему-то, он был категорически против, чтобы курил Накахара. Альфа не знает, на кой чёрт он провоцировал мальчика, проверял, выводил, видимо, пытался сломать его стержень, взять на слабо. Дазай, если хорошенько пораскинуть мозгами, мог бы сам повлиять на Накахару, мог бы научить его, как делать правильно, а как делать не стоит вообще. Боже, блять, как же он глупо поступил. В прихожей Осаму разувается, скидывает мокрый плащ на пол, и топает в кухню, параллельно заходя в контакты на телефоне. Гудки длятся недолго, трубку берут почти сразу. — Дазай-кун? Почему так рано звонишь? Я ещё не готов, я хо- Альфа, вздыхая, устало трёт пальцами переносицу, перебивая противный чужой писк: — Кита-кун, я сегодня занят, не смогу приехать. На том конце слышится рваный выдох, а потом разочарованный омежий голос: — Ну, как же так? Мы же договаривались. Работа? — Нет, Кита-кун, я просто не хочу трахаться с тобой. Дазай, не дожидаясь ответа, сбрасывает вызов и облокачивается о кухонную стойку поясницей. Альфа кликает на кнопку электрического чайника, стоящего рядом, и скрещивает руки на груди, сжимая в одной из них телефон. Юноша хмурится, буравя кафельный пол взглядом. Он знает, что эта шлюха не будет перезванивать ему, — потому что это шлюха. Осаму недолгое время встречался с невысоким рыжим омежкой из Порта. У того, правда, были зелёные глаза, пустые и ничего не выражающие, и короткие волосы, которые тот никогда не укладывал, а следовало бы. Эта сука была слишком покладистой, постоянно хныкала и просила член. Раздражало это альфу до пизды, вследствие чего прообщались они недолго. Дазай не отрицает, что несколько раз представлял на месте дешёвых дырок Накахару. Он даже помнит количество раз, когда передёргивал на него, — трижды. Осаму не считал, что ему нужны тёплые и длительные отношения, но где-то на подсознательном уровне прекрасно понимал, что, наоборот, нуждается в этом, как никто другой. Он просто хотел расслабиться, гуляя по чужим квартирам, но при этом оспаривал то, что хотел бы сейчас спать с тем, кого любит. А любит ли он кого-то вообще? Парень даже не помнит имена тех, к кому он приезжал, — так, на одну ночь, чтобы забыться, — потому что ему нахрен это не сдалось. И сколько бы Дазай не искал, найти Накахаре замену он так и не смог. Осаму заливает кипятком кружку с чайным в ней пакетиком, не подсыпая в неё потом сахара. Он сейчас смутно помнит то, что раньше в принципе пил только кофе. И теперь не понимает, что его побудило перейти на чай. На его левом запястье свисает тонкая белая лента, чуть щекоча ладонь. Бинты эти относительно старые, Осаму давно не менял их, — так же давно, как и не притрагивался к лезвию. Юноша отчётливо помнит, что год назад, в момент общения с Накахарой, почти не занимался этим. Огай, однажды застав племянника за разговором по телефону — с Чуей, обронил, что альфа стал выглядеть как нельзя лучше. А сейчас, последние полгода, всё будто снова вернулось на круги своя; стало серым, унылым, безрадостным. Блять. Осаму усаживается на широкий подоконник, доставая сигарету из пачки, и мельком смотрит на кухонный, полупустой, прямоугольный столик. Там лежит небольшая стопка документов, с которыми парню осенью нужно ехать в Токио. У альфы сердце каждый раз удар пропускает, когда он представляет, как будет вышагивать по улицам города, в котором где-то сейчас абсолютно также ходит Накахара. Дазай восстанавливает свою удалённую ранее страничку в той самой соц.сети, где он общался с Чуей, — удалил её сразу, как заблокировал свой номер. Парень медленно, будто снова погружаясь в то время, пролистывает свои старые сообщения, когда-то зачем-то сохранённые в раздел «важное», и вдруг натыкается на трёхсекундное аудио от Чуи годовой давности. Помнится, когда-то он обещал рыжему его прослушать, но так и не сделал этого. Чёрт. Становится дерьмово. Альфа, зажимая зубами не подожжённую сигарету, подносит телефон к уху, чтобы послушать сообщение. Сигарета моментально выпадает изо рта, стоит услышать знакомый ещё не сломанный возрастом голос, и эту чёртову заезженную всеми любвеобильными омежками фразу. Вот только слышать её от Накахары в разы приятнее. Даже руки задрожали сами собой, а сердце с каким-то чуждым ему трепетом сильнее забилось в грудной клетке. Осаму медленно отстраняет от себя телефон, долго смотрит на его уже потухший экран, а потом включает громкость на полную и вновь воспроизводит давно записанное Чуей аудио.

— Знаешь, Осаму, я… Я, ну… люблю тебя.