Сбежим с корабля На бал в санитарной карете
— Итак, — Макс ударил ложкой по бокалу для привлечения внимания, быстро стряхнул посыпавшиеся осколки и поставил хрупкую ножку на стол, удивлённо разглядывая ложку. — Итак, — серьёзно повторил он ещё раз, когда Серёжа прыснул от смеха, — я собрал вас здесь… — Прям «Ангелы Чарли», — перебил Трущев, открыто смеясь. — Блондиночка, брюнеточка… И Никита, — окончил, взглянув на Лукашева и лениво переключив герлянду с медленно гаснущих и медленно вспыхивающих зелёных огоньков, на быстро меняющиеся красные и жёлтые. — Да, Серёжа! — недовольно встряхнул руками Макс, чувствуя, как пощипывает ладошка, в которой он держал бокал. Присмотревшись, блондин заметил крохотный осколочек, неглубоко впившийся под кожу. — Блять. Никита посмотрел на Анисимова, который стал аккуратно вынимать осколок, посмотрел на Серёжу, который продолжил играться с переключателем огоньков на гирлянде, и, приподняв бокал, выпил. — Вам не кажется, что мы придурки? — спросил Лукашев, теперь ещё больше не понимая, почему на своё Английское Рождество Макс позвал только его и Трущева. Всё-таки не хватало людей, которые могли бы доказать, что, да, тут Рождество празднуют, а не клуб дебилов заседает. А повод назвать себя дебилом есть у каждого присутствующего, между прочим. — Мы не придурки, — ответил Анисимов, шипя и всё же вынимая из руки злосчастный осколочек. — Мы просто похожи на них… Ита-ак, — снова вскочив на ноги, произнёс блондин и одернул вниз свою кофту, — я собрал вас здесь для того, чтобы отметить Рождество нашей дружной компанией. — Двоих собрал? Засобирался, наверное, — подметил Трущев, деловито подливая дурацкую шипучку себе и Никите. — Тебе налить, истеричка? — усмехается он, смотря на Макса и в то же время кивая ему на ножку от бокала. — Точно, чего нас только трое, — подхватил Лукашев, надеясь, что Анисимов обратит внимание на его слова. — Чего ты Соню с Олегом, Дианку не позвал? Макс потупил взгляд, как мальчишка, который пытается смириться с тем, что, да, эта пьяная фигня в красной шубе, танцующая брейк под елкой, настоящий Дед Мороз, и сел на диван, лениво поднимая с журнального столика одно из своих Рождественских угощений — мандаринку. Никита недолго, но внимательно смотрит, как блондин чистит фрукт, потом переводит вопросительный взгляд на Серёжу — тот качает головой, покручивая пальцем у виска, а потом тянется к салатику, разглядывает его секунд двадцать и передумывает есть. — Я Соню звал, но она решила не приходить, — вздохнул Макс, подперев голову рукой и уставившись глазами в выключенный телевизор. Да уж, если б его так позвали, он бы, наверное, и сам не пришёл… Нажимает на дверной звонок, отпускает и прижимается головой к двери, прислушиваясь. — Сонь, открой! — совсем далеко, а лучше бы ещё дальше — так далеко, что этих слов и не слышно. — А кто там может быть? — совсем рядом, совсем близко прям. — В такую рань к нам никто не ходит, — возня в замке. Макс отпрянул от двери, сделал шаг назад. Дверь открылась. Соня, ещё домашняя, ещё не включившая режим работяги, ещё и всегда прекрасная. Она только хочет открыть рот, чтобы возмутиться, чтобы, наверное, сказать: «Пошёл ты нафиг, Макс, который пытается сделать меня виноватой в собственных проебах», а он ей первую картонную заготовочку в руках: «Скажи, что это соседка, что вы немного поболтаете». — Олег, — зовёт Соня, и в её глазах ясно читается мысль. Макс улыбается. Она думает! Она же прямо сейчас выбирает, пойти у него на поводу или позвать того, кто вышвырнет его к херам из её жизни. — Это Вика пришла. Мы немного поболтаем, — и она оставляет его. Она оставляет его в своей жизни ещё, возможно, на минут семь, а, может, даже на восемь. Она его оставляет. Анисимов аккуратно убирает первую табличку назад, демонстрируя вторую. Соня улыбается уголком рта, читая. «Всем известно, что есть два символа Англии: Королева и Рождество. Никто из русских не вспомнит при слове «Рождество» США, а если и вспомнит… Ну, ничего страшного, бывает. Я в Англии уже по самые уши и я веду к тому, что королева может скоро сдохнуть, а Рождество, Рождество оно вечно» Макс снова меняет табличку. «*Это не плагиат «Реальной любви, нет. Там таблички почти в конце, а ещё девушка целует парня, который демонстрировал ей таблички. Ты можешь меня не целовать (хотя очень бы хотелось, если честно)*» Соня обнимает себя руками и улыбается ещё шире. Макс снова меняет табличку на новую. «Вернёмся к Рождеству. В Рождество случаются чудеса независимо от того, когда люди отмечают этот праздник. Я вот ждал чудо даже в июле, а теперь жду сегодня.» «До Нового года ещё нужно дожить, а Рождество сегодня. Давай загадаем желание, чтобы загадать то же самое и в НГ, чтобы потом это комбо соединилось, и желание исполнилось скорей?» «Я загадываю тебя так каждый год. Ещё пару лет, думаю, и мы обязательно будем вместе в две тысячи восемьдесят пятом году; -)» Соня улыбается, но по глазам её видно, как боится она, что эта улыбка дарит Анисимову надежду. Она улыбается, мысленно оправдывая себя тем, что никто и никогда не делал для неё ничего подобного, и оказывается оправдана полностью — это только Макс виноват, только его судить и расстреливать. «*Музыкальная пауза* Не отпускай и не зови, Я не могу найти достойных слов любви, Я задыхаюсь, ты меня пойми, В свой омут карих глаз меня плени ©Макс Свобода (в соавторстве со Стасом Пьехой)» «И снова к Рождеству. Сегодня вечером (да в любое время, если честно) в моей квартире тебя будут ждать диск «Реальной любви», еда, Никита с Сережей и больше всех них буду ждать я.» Последняя смена табличек. «На этом всё. С Рождеством, Сонь. P.S Назови Олега вонючкой, умоляю)» Соня сдерживает смех и беззаботно мотает головой. Макс вздыхает, а дверь перед ним закрывается. — А вот если бы я позвал её раньше, она бы пришла? — медленно произносит Анисимов, заправляя волосы за уши. — Ты имеешь в виду «Сонь, я через пару лет буду праздновать двадцать пятого Рождество в своей квартире в Москве, ты придёшь?" — усмехается Никита, ломая половину граната и слизывая с пальцев кисло-сладкий сок. — Не, — откликается Серёжа, рискуя, но всё же пробуя курицу, приготовленную Анисимовым, — он имеет в виду то, что если бы стал звать Соню хотя бы месяц назад, то успел бы задолбать её и она бы пришла. — Я вообще имею ввиду не то, — недовольно вставил своё слово Макс, откидываясь на спинку дивана, но, чувствуя себя неуютно в такой позе, забрался на диван с ногами. — Я имею ввиду мужской романтический поступок, — заявляет он. — Вот, представьте, Олега ещё на горизонте нет, а я снова приезжаю в декабре… — Ну и где эта идиотина? — Сережа потирает глаза и вздыхает, складывая руки за спиной. — Мы могли и не спешить так, видимо. Но нет же, «Трущев, зараза, вставай в шесть утра, пиздуй на улицу, жди нас, мы на такси, и Назиму ещё прихвати!» Ладно, вы мои друзья, меня не жалеете, но женщину беременную… — Серёж, помолчи, — усмехается Назима, и мужчина затыкается, вздыхая и обнимая её за плечо. — Я уверена, он скоро появится, — улыбается Соня, привставая на носочки и снова оглядывая толпу людей перед собой в надежде найти знакомое лицо. — Частный самолёт. Макс даже отсюда в Африку может смотаться, когда захочет. — Не уверен, что там к нему не будут липнуть фанатки, — замечает Никита. — Эй, там не нашего облепили? Все дружно оглядываются туда, куда Лукашев указывает пальцем, слушая визг девушек и понимая, что, да, скорее всего, именно там сейчас и находится Максим. Соня снова встаёт на носочки и улыбчиво глядит на блондина, который весело что-то произносит, шагая среди нескольких охранников и с озорством пожимая руки фанатов, которые те тянут к нему. Неожиданно Авазашвили замечает его взгляд на себе и широко улыбается. — Соня! — кричит Анисимов. — Соня, я люблю тебя! Я очень сильно люблю тебя! Блондин огибает одного из своих охранников и бежит, пока его фанаты расступаются, пропуская к любви всей его жизни. Брюнетка улыбается и, быстро оглянувшись на друзей, бежит навстречу. — Не опоздал? — вздыхает мужчина, приглаживая рукой седые волосы. — Вот Макс, вот мужик-то… — Дядь Дим, — удивлённо скосив взгляд на мужчину, тянет Серёжа, — вас-то каким ветром сюда из Владика принесло? — Вот губу раскатал, — высказался Серёжа, бросая Анисимову за шиворот горсть конфетти. — И, кстати, почему от меня Назима беременна и что там твой папа забыл? — Потому что вы женаты, — усмехается Макс, пожимая плечами и прижимая к губам бокал. — Она мне сразу понравилась, — подметил он, оттопыривая указательный палец. — Идеальный для тебя вариант. Трущев закатил глаза, но мысленно с большой охотой согласился и даже улыбнулся. Бесспорно, Назима идеальный вариант для него. Ни одна из его бывших девушек и даже ни одна-единственная его бывшая жена с ней не сравнятся. Они-то и поубегали все, когда узнали, что нужно не только тусить рядом с мужчиной, но и поддерживать его, уважать его, готовить ему и всё такое. Разбежались, как тараканы, и самое печальное, что тараканы всё на свете могут пережить. — А папа, — продолжает Макс, пожимая плечами. — Просто захотелось вспомнить его. — Подожди, — сообразил Никита, оттирая ладонь от майонезной лужи, которая, кажется, была оставлена тарелкой с салатом, — а на счёт Сони это как, стёб? Или она тебе, правда, нравится? — О, — протянул Трущев. — Погряз в своих депутатских делишках, о делах мирских не знаешь, — цокнув языком, покачал головой он. — Уже даже сама Сонечка знает, что нравится этому придурку. Никита удивлённо выпучил глаза и тут же поджал губы, задумываясь. С этой думой никакой личной жизни. И главное, что дума не тяжёлая, как у поэтов, не глобальная, не значимая, а такая, в которой заседает пара жирных мужиков и ещё несколько тех, кому отожраться только предстоит. Дума, в которой все эти пушкинские чудеса: лешие, колдуны… И, наверное, Илона сегодня сделала самый правильный выбор, который только могла сделать. — Ты только не злись на меня, ладно, — блондинка опускает руку Никите на плечо, на до сумасшествия выглаженный пиджак, и мягко улыбается. — Когда мне сказали, что я буду работать помощницей депутата, я так обрадовалась. Думала, что, ура, буду таскать кофе, а получать так, будто у меня плантации и партнёры по всему миру, а потом попала сюда, и поняла, какой это ад. Никита наблюдает за тем, как Соломонова обходит его стол, как присаживается на кресло для посетителей и аккуратно опускает на стол папку с распланированным днём. — Что я сейчас такое, — тихо спрашивает Соломонова, — если не это расписание, написанное моим красивым почерком, — усмехается девушка, складывая руки в замок и поглядывая на Лукашева. — Мне из всего, что здесь написано, только инспектировка детского сада и нравится. — И ты уходишь только потому, что тебе работа не нравится? — уточняет мужчина. — Только? — удивляется Илона. — Этого разве не достаточно? Никита вспоминает, как задавал себе тот же самый вопрос и как врал, что да, недостаточно, вспоминает, с каким обожанием думал, что когда-нибудь, эх когда-нибудь… Ну, что когда-нибудь непонятно что изменится и непонятно что получится. И, наверное, только это непонятно что и задерживает его здесь, гвоздит к депутатскому месту и шепчет с усмешкой «Да что же ты делать без думы будешь? Бублики продавать?» Лукашев хочет взять Илону за руку и выдумать что-нибудь эдакое, чтобы она вдохновилась и осталась, но все его «что-нибудь» очень схожи со всеми «когда-нибудь» — они абстрактны и бестолковы, то есть. Да и за руку её нельзя: чёрти что подумает про него ещё… — Но я работаю ещё до двадцать восьмого, — сообщает Илона, улыбаясь краешком губ и одними глазами внушая, что, возможно, она действительно такой пустяк, что Никита её подмены на другого помощника и не заметит. — Так что, не скоро ты от меня отделаешься, — смеётся она. Никита вторит ей нервной усмешкой, пытаясь показать, что он понимает всё так, как хочет этого девушка, а не наоборот, как в действительности. В голове его до безумства быстро меняются мысли типа «Пригласи её на танцы, устрой ей ужин на крыше небоскрёба в Нью-Йорке, оставь её в своей жизни», но только не этично это как-то. — Неужели я с этой думой действительно всё пропускаю? — удивился Никита. Да, похоже, действительно всё. Макс пускает пузыри, свесив голову с подлокотника кресла, а Серёжа перещелкивает каналы, пытаясь найти заменитель «Новогоднего огонька», и комкает в правой руке жирную салфетку, которой до этого вытирал пальцы от курицы. Никита вздыхает и, вырвав из руки Трущева пульт, снова убавляет телевизор до нуля. — Тихо всем, — предупреждает Лукашев. — Я тоже помечтать собрался. — Только помни, что частный самолёт и беременная Назима — это моё, — предупреждает Анисимов. — Ладно. Сейчас я помечтаю, а вы потом расскажите, кто такая Назима, — отвечает Никита, отмахиваясь рукой. — В общем, я не депутат, а… Ну, к примеру, пиццу разношу… Звонок в дверь. Никита внимательно смотрит на номер квартиры, ожидая. Совсем скоро ему открывает Илона, та самая девушка, которую он приметил в прошлый четверг, когда приносил пиццу в квартиру напротив. Девушка улыбается. Она его тоже помнит, потому что ту секундную встречу забыть нельзя. — Одна «Пепперони», верно? — уточняет молодой мужчина. — И одно свидание, — добавляет он, подмигивая. — Вот теперь верно, — усмехается девушка. Макс и Сережа заинтересованно смотрят на Никиту, ожидая продолжение, а тот молчит, блаженно улыбаясь и явно на другую планету мысленно переселяясь — на ту самую, на которой он смелый и на которой Илона достается ему, как и должна. Ей нужен сильный, ей не нужен тот, кто триста раз думает над уже сделанным и раз пятьсот сожалеет. И плевать, что решает это за неё Лукашев, плевать, что те, с кем ему действительно не быть, никогда такие должности не покидают. — И это всё что ли? — удивляется Макс, закручивая крышку на флакончике с мыльными пузырями. — Одна Илона? — Одна Илона, — смиренно повторяет Лукашев, пожимая плечами и рассматривая свой полный шампанского бокал. — А что мне ещё, собственно, надо? — По меркам депутатов тебе ещё дохрена всего надо, — отвечает Сережа, вдумчиво перемешивая салат вилкой и рассматривая, что же в нём находится. — А почему, собственно, ты сейчас здесь, а не с Илоной? — любопытствует Анисимов, предчувствуя историю, похожую на его историю, предчувствуя старую, как свет, отмазку «Да кто я, кто она?» и её, в чистейшем её виде, получая. — Ты думаешь, что ей нужны такие, как я? — Какие? — выпытывает Макс. И, вот же, ничего с языка в ответ не слетает. Никита ведь Илону знает такой, какой она ему нравится: он видит красоту, видит ум, обаяние нечеловеческое, а какие ей по правде мужчины нравятся — это дело десятое, не для того, кто всё ещё думает, что девочка, которая обсмеяла его после валентинки, — это кошмар на всю его оставшуюся жизнь. Легче смириться с тем, что Илона слишком высоко забралась, чем признать, что ты с ней одними путями ходишь даже тогда, когда каждое утро думу посещаешь и по телеку редко, но мелькаешь. — Не знаю, — сдаётся Никита, а Макс ликует, снова открывая флакончик пузырей. Это Никита сейчас не ему сдался, а самому себе. Макс вот все эти годы себе так сдаться не мог, всё бухтел из последних сил, что не нужен Соне беспечный дебил, который крутится-вертится непонятно ради чего, не понимая, что это Соне решать, кого любить, кого слать, а не ему самому себе шансов не оставлять. А вот из Лукашева толк ещё может выйти, он ещё может протиснуться между Илоной и каким-нибудь Олегом, который в её жизни должен после него появиться, повернуться и сказать: «Проваливай отсюда». — Ты теперь скажешь Илоне, да? — спросил Анисимов, надеясь, что ответ будет положительным. — Сегодня чудеса могут случаться не только там, где большинство, а не меньшинство жителей празднуют Рождество. — Нет, — не подумав толком, отвечает. — Это у вас там можно целых три попытки использовать, — недовольно заметил Никита, заматываясь шарфом, который ему вручили вместо шапки Санты с аргументом «Прическа слишком классная». — А у нас попытка только одна. И её я… Просрал конкретно, — вздохнув, он плюхнулся обратно в кресло. Макс насмешливо поднял на Лукашева взгляд и, подняв бокал с шампанским, лукаво улыбнулся: — С Рождеством. Не с вашим. — Ну, Серёж, — надув один мыльный пузырь, Макс снова закрутил крышку флакончика мыльных пузырей и обратил своё внимание на Трущева, — теперь ты, — усмехнулся он. Мужчина поднял вопросительный взгляд на друзей, а Никита с Максом внимательно посмотрели на него. Гирлянда, змеей разложенная на спинке дивана, сползла Серёже на плечо, а на экране телевизора появились Воробьёв и Дайнеко, обещавшие встретиться где-то там через пару лет. Рождество. Чудеса, которые всем новогодним чудесам чудеса. Серёжа улыбнулся и тут же усмехнулся, хлопая Никиту по плечу. — Ну ладно-ладно, — произнёс он, поднимая со стола бокал. — Помните, как в десятом классе вы меня с Ткаченко закрыли в лаборантской в кабинете химии? Так вот, представьте, что вы всё же пошли в столовку пожрать булок, и я её всё-таки зажал там. Всё, — мужчина отсалютовал бокалом и опустошил его. Макс с Никитой переглянулись. Ну, с одной стороны, да, фантазия, а с другой… — А где тут Назима? — спросил Анисимов. — А причём тут Назима? — ответил Серёжа между делом и всё же сунул в рот ложку с салатом, не дававшим ему покоя целый вечер. — Фу, так и знал, что гадость, — заявил он, глотая и тут же запивая. — Притом, что она классная, — требовательно, желая, чтобы его слушали внимательно, заявил Макс. — Я это за одну короткую переписку понял, а ты, что, нет? — Кто вообще такая Назима? — вмешался Лукашев. — Моя домработница, — ответил Трущев. — А Макс тут просто с ума сходит. С ума сходишь, Макс, — произнёс он, внимательно глядя на блондина, — я её в постель тащить вообще не собираюсь. — А я про постель и не говорю. Я про любовь говорю. Серёжа усмехнулся, покачал головой и достал из-под стола новую бутылку шампанского, начиная откупоривать её. — Ах, да, любовь, — кивнул Трущев, аккуратно выдвигая из горлышка бутылки пробочку. — Это, наверное, то самое, когда ты понимаешь, что женщина нужна тебе, а она, наоборот, понимает, что ты ей каким-то боком всю жизнь испоганил, то самое, когда ты, после того, как она много выпьет, держишь ей волосы, а она, если ты много выпил, готовится уехать к маме, то самое, когда ты становиться неромантичным, если не выращиваешь для неё на плантации камелии, потому что розы это банально. Так вот, пройдено! — сообщил он, и шампанское чуть брызнуло ему на рубашку. Серёжа наполнил свой бокал и поставил бутылку на стол. В телевизоре Вика Дайнеко пела, что уходила и спрашивала, зачем кто-то там её отпустил, зачем послушал. Макс в этот момент сделал погромче, а Трущев задумался. Назима ведь капец как для любви идеальна. Настолько идеальна, что идеальней не бывает. Она не слишком горда, то есть не горда до того самого «Потерял работу? Я ухожу от тебя, скотина нищая!» Она никогда не донимает вопросами, и пусть это можно списать на то, что она Трущеву никто сейчас, но это всё равно плюс. Она, в конце-концов, по-русски плохо понимает. Например, ты скажешь ей, что любишь её, но не просто «я люблю тебя», а как-нибудь изысканно, и она не сразу поймёт. И у тебя, возможно, будет пару минут блаженства до того самого «Ты себя видел вообще?» Макс слушал внимательно. Воробьев и Дайнеко ненавидели себя, за то что всё ещё любили. Вполне разделяя их чувство, Анисимов продлил себе шампанского и усмехнулся, вслушиваясь в следующие слова. Он подумал: «Я желаю тебе счастья, пусть никогда не будет бед. Плачь, люби и улыбайся. С Рождеством, мой любимый человек» и выпил. — Представьте завтрашнее утро, — вдруг решительно начал Серёжа. Серёжа звонит в дверной звонок и отходит на шаг в сторону. Он не сильно при параде, но так даже лучше. Убого в фильмах выглядят те, кто заморочился с костюмом и букетом. А ещё таких чаще кидают. Ну ведут они себя как лохи почтовые часто. Трущев мысленно повторяет заученные слова, надеясь, что гугл.переводчику всё же можно доверять, и улыбается, когда Назима открывает дверь. Она улыбается, как обычно, и осторожно спрашивает: — Я плохо прибрала? Назима боится быть обруганной. Она мягкая, она же такая нежная для того, чтобы её ругали и критиковали. Нет, возможно, она и сможет ответить, если надо, просто… ей ведь всё равно больно будет… — Сен керемет қызсың, Назим, — начинает Серёжа, и она удивляется. Хотело бы, конечно, ещё чтобы до Серёжи ни один русский ради неё такого не делал. — Мен, бәлкім, сіз сияқты ешқашан лайық болмайды, бірақ, бәлкім, біз бір жерде кешкі ас береміз. Мүмкіндігінше орыс тілінде жауап беріңіз. Мен тек осы сөздерді есте сақтадым*. — И она соглашается, — оканчивает Серёжа улыбчиво. — Нет, ну сначала она спрашивает, не пьяный ли я, но на то это и не сегодняшняя ночь, чтобы я был трезвым. Ну что, завидно? — Вот прям завтра утром? — уточняет Макс. — Завтра утром, — кивает Серёжа. — Отлично, — заключает Никита. — Теперь у нас и вправду есть, что отметить. Лукашев и Трущев чокаются бокалами, а Макс, закатывая глаза на фразу Никиты, присоединяется к ним запоздало. В Англии он прям полюбил Рождество, полюбил праздник, в который одна женщина просто так угостила его черничным пирогом, а на следующий год Макс уже без зазрения совести праздновал второе своё Рождество с её компанией. В России этот праздник опустился, уступил Новому году свои чудеса, стал обычным будним днём. В таком тухлом торжестве невозможно даже понадеяться на то, что загаданная на Рождество Соня сбудится. И с этим нужно срочно что-то делать. Макс быстро пережевывает салат, который недооценил Серёжа, и быстро рыщет взглядом по комнате, будто бы ожидая, что где-то там, в какой-нибудь штучке из Англии, заявляется Рождественское настроение и… Банка из-под печенья, точно. Анисимов поднимается с места, обходит диван и берёт со стола с выдвижными шкафчиками железную банку из-под печенья, открывая её и разглядывая пару скомканных разноцветных бумажек и салфеток. — Это ведь правда, что в России безбашенные люди? — интересуется Элис, внимательно смотря на Макса. — О, да, — усмехается парень, аккуратно развязывая бантик на банке и тут же начиная снимать крышку. — Печенюшки… Ты даришь мне комканную бумагу? — на ломаном английском удивляется Анисимов. — Нет, я, конечно… Я не знаю, как это по-английски сказать. Элис смеется и толкает блондина в плечо. — Это фанты. Я написала туда самое чумовое. Обязательно поиграй в них со своей компанией, — улыбается женщина. — Там много смешного, ми-ми-ми и много поцелуев. — Поцелуев? — Для тебя и твоей Софи. Всё продумано, Макс. — Значит так, — начал Макс, заметив, что Серёжа и Никита наблюдали за ним всё это время. — Сейчас мы переливаем шампанское в пластиковые бутылки и идём веселиться. Многозначительно тряхнув баночкой с фантами, Анисимов широко улыбнулся. Сегодня чудеса обязательны. Чудеса вообще такая вещь, что их желательно принимать каждый день по два раза: утром, чтобы улыбаться весь день, и вечером, чтобы сладко спать потом. — Сейчас не Новый год, Макс, — напоминает Серёжа, — нас же люди не поймут, пьяных и вытворяющих чудеса. — И причём здесь это? Нам ведь почти плохо сейчас, а должно быть хорошо, — протестует Макс. — Нам ведь обычно хорошо, когда мы рядом. «Быдло-дворник! Депутат Городской думы сошёл с ума! РЖАКА! Смотреть до конца!» — Да ты, да ты хоть знаешь кто я? Ты знаешь, какие дворы я мету? Ты вообще представляешь, кто тебе тут дорожку мел, а? Вот че ты встал, че ты встал? Вали давай, мне мести надо! Илона ставит на паузу, когда телефон, на который снимают, перестаёт трястись, и внимательно всматривается в экран ноутбука. Она удивлённо понимает, что не ошиблась и главный герой этого видео действительно Никита — он стоит посреди какой-то тёмной дорожки в яркой оранжевой жилетке с метёлкой в руках. Илона решает посмотреть видео до конца, снимает с паузы, а камера быстро перескакивает на трёх мужчин, двух из которых она видела на свадьбе Никитиных друзей. — Хорошо справляется, а? — Хорошо. — Возьмёшь к себе в сменщики? — Не-е. Тогда зарплата меньше будет, не. — Слышал, Никит, тебя в дворники не хотят брать! Мурат, Серёж, может, ещё по чаю? Никита быстро скидывает с себя светоотражающую жилетку и отдаёт её мужчине, пожимая ему руку. — Спасибо, — благодарит Лукашев и отходит в сторону, туда, где замечает Серёжу и Макса, распивающих чай-шампанское из пластиковых стаканчиков. — Ну что, довольны? Макс приобнимает свою банку и ухмыляется, а Серёжа салютует стаканчиком, шумно выдыхая в свои усы. Снег сыпется на них с деревьев и зданий, кружась в воздухе. — Да, щеголять тем, что ты дворник, у тебя получилось, — согласился Анисимов, кутаясь в пуховик и поправляя капюшон. — Там даже кто-то снимал, — припоминает Трущев, зябко дёргая плечами и опустошая свой стаканчик. — Плевать, — отвечает Никита, перехватывая из рук Серёжи третий стаканчик и выпивая. — Теперь давайте, тяните тоже кто-нибудь фант. Трущев сжимает в руке розовую бумагу и поджимает губы, недовольно смотря на хихикающих Никиту и Макса. Анисимов улыбается, узнавая в словах, прочитанных Серёжей, старушку Элис, узнавая в них Рождество, свободный и прекрасный дух Рождества, голосящий о том, что случаются чудеса. — Я не дам ему денег, — упрямо заявляет мужчина, пряча руки в карманах и ежась от холода. — Нет, ну видно же, что он ноги подогнул под себя и сидит! — Ну и что? — пожимает плечами Макс. — Нужно отдать всё имеющиеся при себе деньги нуждающимся. А этот парень явно нуждается, раз сидит здесь. Тем более, я его ещё утром увидел. Он точно уже инвалид, Серёж. Мужчина вздохнул и всё же направился к парню, сидевшему на коляске. Никита чуть наклонил голову, наблюдая за тем, как Трущев вынимает из кармана кошелёк. — Знаешь, Макс, а это действительно хороший праздник, — улыбается Лукашев. — Мы угостили дворника чаем, даже, возможно, заставили задуматься тех, кто постоянно прёт по уже сметенному в сторону снегу, не придавая этому значение, а теперь Серёжа отдаёт все свои деньги парню из перехода. А ведь мимо этих людей каждый день проходят толпы, которые на них плевать хотели, — заключает мужчина. — И мы среди них, — соглашается Макс, встряхивая свою банку. — Но сейчас-то нет, — неуверенно возразил Никита. — Мы, наверное, немного лучше этих, смотрящих с презрением на дворников и просящих, — у него теперь язык не поворачивался сказать слово «попрошайки», пока он видел, как парень на коляске приподнимается на руках, демонстрируя Серёже короткие зашитые штанины. — Не лучше, — отрицает Макс, поджимая губы и шаря рукой в банке. — Они не помогают, потому что не хотят, а мы помогаем, потому что этого требуют фанты. И чем мы лучше? Он вынимает фиолетовую бумажку, но не разворачивает, дожидаясь Трущева, который наклоняется, неловко приобнимая парня на коляске. Соня потягивается, удовлетворённо улыбаясь. Она наконец определилась с тем, что нужно включить в свадебное видео, а что навсегда забыть и никогда не вспоминать. Фоном по радио поёт Валерий Меладзе. Брюнетке всегда нравилось радио, нравилось, что она не знала, какая песня будет в эфире следующей, нравилось то, какие трепетные слова озвучивал ведущий рубрики о поздравлениях, или слова, которые говорили дозвонившиеся в прямой эфир люди. Притянув к себе кружку с чаем, Соня повела плечами, разминая их, и пару раз наклонила голову вправо и влево. Валерий Меладзе снова задал в никуда свой вопрос «Что для тебя любовь, скажи: свобода или сладкий плен?», а Соня, подкупленная словом «сладкий» и знанием об одном парне с творческим псевдонимом «Свобода», усмехнулась. На том и расстались. По радио снова зазвучал ди-джей. — Евгений и программа «Скажи то самое главное» снова с вами, и у нас есть человек, который звонит нам с самого начала песни. Добрый вечер, вы в эфире, говорите. — Добрый вечер, меня зовут Максим Анисимов, и я хочу сказать то самое главное. Соня со стуком ставит кружку чая обратно на стол и, поднявшись со стула, спешит к новороченному магнитофону, чтобы прибавить звук. Она улыбается от быстрого, бьющего печалью по сердцу воспоминания. Я загадываю тебя каждый год. — Так-так, и что же вы хотели бы сказать? — Ну, во-первых, сегодня Рождество, несмотря на все эти календари, и я хотел бы всех поздравить. Во-вторых, я сейчас с двумя из пяти моих самых дорогих людей и я счастлив. И, в-третьих, я хотел бы заказать две песни для Сонечки, которой я желаю однажды зазвучать на всех радиоволнах и устроить кач не только в моей голове. Девушка улыбается, чувствуя, что скоро польются слёзы. Она шумно вздыхает. Сегодня действительно Рождество, сегодня случаются самые милые чудеса с горьким привкусом слова опоздал. — Соня, если ты всё ещё любишь слушать радио и слышишь это, то… Загадай желание в это Рождество, пока я загадываю тебя. Помни, что от этого зависит наше совместное будущее в две тысячи восемьдесят пятом году. Брюнетка смеётся сквозь слёзы. Кажется, она только что поняла, кого действительно загадывала на Новый год три года назад, и тут же постаралась забыть. — Так, к песням… Я хочу заказать песню «With or without you» группы U2 и песню группы Би-2, она, по-моему, «Где-то ангелы кричат», называется. Я, если что, напеть могу, если надо… — Не надо. Что ж, это было самое трогательное «то самое главное»… Максим, вы довели мою соведущую Юлю до слёз… — Жень, что ж ты… Максим, я просто молю вселенную, чтобы Соня вас услышала, удачи вам… всего хорошего. — Хэй, ну вы чего там. Давайте ставьте уже песни, люди музыки хотят. А Соня… Вся моя Соня и моё отношение к ней в песне Би-2. С Рождеством! Не плачьте больше, Юля. Соня улыбается, утирая себе слёзы своими красивыми нежными пальчиками. Она здесь, стоит у зашторенного окна, слушая тихую, нарастающую музыку, а по ту сторону окна, в паре улиц от той, на которой живёт Соня, Макс со своей банкой с фантами и фиолетовой скомканной бумажкой в кармане. На бумажке по-английски:Закажи по радио для своей Софи «With or without you» U2 (та песня, которую Росс заказывал для Рейчел в «Друзьях»), прижмись лбом к стеклу, закрой глаза и представь, что она сидит на подоконнике, слушает песню и думает о тебе. С любовью, Элис.
разлилась по сердцу печаль, я навеки твой, ты — ничья