Ах, Соня, в этих сладких разговорах патефона. Ах, Соня, я любил тебя как море, даже больше.
Третий шот с локтя улетает под стол, и Максим падает следом, охая и пытаясь поймать стаканчик. Счастливчик. Прямо и давно отвергнутый. Ему не пришлось ждать ответа «нет» тысячу лет. Серёжа вздыхает, не понимая, почему ему так не повезло. Ведь было бы круто услышать сразу: «Серёж, отвали. Ну ты видишь, какая я царевна и ты какой. Давай гуляй». А он ждёт. Вчера даже думал написать Назиме комментарий под фото, пока Анисимов лицемерно строчил в профиле Олега, что они с Соней классно смотрятся, но потом решил, что этого делать не нужно. Не нужно превращаться в того, кем он был, когда ушла жена. Рюмка, ведомая рукой Макса, звякает, приземляясь на стол. Трущев наблюдает, как пару секунд рука его друга лежит на столе мёртвой селёдкой, пока Анисимов не опирается на неё, выниривая из-под стола. Взгляд флегматично-суровый, серый, но Макс всё равно смеётся на него довольно беззаботно. Блондину до его кондиции осталось всего три шага, в то время, как Серёжа уже давно потерялся, вытаптывая десятиметровый кросс и всё не мог дойти. Трущев наблюдает, как Макс хватает с тарелки дольку лимона — пошлая и настоятельная просьба закусывать хоть чем-то — и пихает её в рот, сразу кривя губы и энергично измельчая кислый плод зубами. — Мы теперь три дурака, — сообщает Анисимов, и Трущев почти удивлённо замечает справа от Макса Никиту, недовольного ни напитками, ни музыкой сего заведения. — Как вам? — Хуево, — честно произносит Серёжа, не жалея депутатские уши, которые невольно, но почти свернулись в трубочку. — Веду себя, как стеснительная малолетка. — А я чутка переборщил с напором, — кивая не в такт энергичной музыке и цепляясь взглядом за текильщицу в ковбойском костюме, Макс почти сворачивает голову, думая, что, наверное, хорошо это, когда ты можешь просто заигрывать с ней и не бояться, что девушка, с которой ты пришёл, это заметит. Но мужику, на которого перекочевала ковбойская шляпа с головы работницы бара, прилетает в скулу стремительный маленький кулак, а затем и мат, которым плаксиво кроет его миниатюрная девчонка. Да, кажется, всем сегодня нелегко. — Я не уважаю выражение «парень не стенка — подвинется», а тут вообще, — продолжает Анисимов поражённо и невольно подзывает текильщицу одними пальцами, легко крутанувшись на барном стуле. Он молча подставляет ей стакан, как повод подойти ближе, и снимает с головы шляпу, перемещая её на свою голову. Ковбойская шляпа для него маленькая, неудобная, но Максим настаивает: — Немного посижу так и верну, — и отворачивается вновь. Стакан с текилой медленно под напором слабых пальцев докатывается по стойке к Никите, расплескав немного напитка. Макс не подаёт виду, но знает, что теперь настала очередь Лукашева. Новый год через два дня, а у них новогоднего настроения ни в одном глазу. У всех свои проблемы, свои дела, и одно на троих тоскливое чувство, что они определённо были счастливчиками, когда учились в школе вплоть до тридцатого декабря, потому что этот день выпадал на начало новой недели. Серёжа был пухлым, почти таким же, как Света Дементьева, в сером свитере; Макс растил свои первые убогие жидкие усики, а Никита гордился светлым детским пушком на висках и подбородке. Шестой, кажется, класс. Нелёгкий, кажется, год. — А я нерешительный придурок, — заявляет Лукашев, и текила улетает под мысль о том, что у Макса клёвая шляпа. — Пришёл в отдел кадров спросить об Илоне, а главная там как начала… «А вам зачем?» «Ой, она что-то украла?» «Или она вам понравилась?» И я ушёл. Нет, ну какое ей дело? — Большое, — встревает Серёжа, наклоняясь вперёд, чтобы видеть своего друга. — А вдруг ты депутат-извращенец? Узнаешь адрес, поедешь и изнасилуешь её, а потом убьёшь? — Я? — удивился Лукашев. — Просто нельзя говорить адрес человека просто так, — вступился Макс. — Ко-онфиденциальная информация, — важно заявил парень и только поставил шот на локоть, как тот грохнулся на пол. — Да что же… Макс нырнул вниз, снова выискивая рюмку, и Никита решительно перегнулся через великого гимнаста, предварительно схватив его за руку, чтобы Анисимов, как только поймёт, что не умеет делать на стуле такой прогиб, чтобы увидеть свои собственные пятки, мог подняться, спрашивая: — А что тебе мешает? — он посмотрел Серёже в глаза серьёзно и настырно. Вспоминая шестой класс и Настю Уколову, за которую они договорились бороться честно и с достоинством, можно грустно заявить. что это второй раз в жизни, когда Лукашев так смотрит на Трущева. — Ты нашёл её профиль и вполне можешь написать. Вы же хорошо общаетесь. — А ты? — тут же вкинул Трущев. — Я с Назимой на свадьбу не ходил, а вы с Илоной и поболтали, и потанцевали, и… — Вот я, я, — Никита стал говорить громче, чтобы перекричать музыку и Макса, который просил помочь ему подняться, а потом стал недовольно вещать, что какая-то девушка прошлась по его шляпе, к которой он усилено тянул руки. — Я на твоём месте давно написал бы. Нет, конечно, до признания в лоб не дошло бы, но общение, знаки внимания вообще на изи. — Это я на твоём месте уже действовал бы, — Серёжа махнул рукой, за которую пытался ухватиться Макс, а потом вдруг с удивлением обнаружил две ноги, торчавшие вверх между ним и Никитой. — Блять, Макс, — протянул он. — Вставай, давай, — добавил, когда Анисимов полностью сполз с барного стула и сел на полу. — Тебе трудно найти её в интернете? Да поспорить готов, что у тебя номер даже есть. — Я никогда ещё не звонил даже на работе, — сконфуженно облизывая нижнюю губу, признался Лукашев. — А сейчас-то… Он потянулся за текилой, которую Анисимов уступил ему, и быстро глянул на блондина, который поднялся, поставил рюмку и стал отряхивать штаны. Обиженно глянув на друзей, Макс уселся на своё место, снова надел на голову шляпу, затянув под подбородком две ленточки, шедшие от неё, бантиком. — Я так и думал, — смело усмехнулся Трущев, кивнув Никите. — Обычно, когда девушка нравится, то что-то делают, — напомнил он, и усы его благодаря мимике лица скрыли под собой верхнюю губу, когда мужчина поджал губы, понимая, что говорит о том, чего сам не может осуществить. Макс попёр голову рукой, прекрасно понимая эти слова. Правильные слова. Нравится девушка — говори, действуй, но вовремя, а если не получается вовремя, то оставляй, сам справляйся со своей болью и не делай её ни в чём виноватой. Это же так просто. Самая простая из всех истин, которую он стыдливо скрывал за надеждой. Анисимов потупил взгляд, вздыхая и мысленно желая, чтобы звонок на радио так и остался тайной, постыдной тайной. Звонок ведь был самым настоящим необдуманным обвинением с подтекстом: «ты меня не любишь, а я люблю, поэтому слушай эту дурацкую музыку и думай, как ты виновата». Картинки эти… Сплошное давление на жалость, сплошное обвинение. Вот будь Соня одна — пожалуйста! Пиши песни, пой серенады, гарцуй перед подъездом, но она не одна. Она любит, и её любят, но речь сейчас совершенно не о тебе. И самое страшное, что Максим начинает жалеть о их многолетней дружбе. Нет ничего хуже многолетней дружбы, которая перетекает в одностороннюю влюблённость. Уж лучше увидеть на улице, подойти, опозориться и больше никогда не видеть этого человека, чем испортить всё, что у тебя с ним до этого было. И это слово «вовремя», не дающее покоя. Когда же случается это вовремя для того, кто собирается превратить дружбу в отношения? Школа. Вот ты, вот она, выпускной, который близится… Что, думаешь, может быть романтичнее признания на выпускном, когда вы навсегда покидаете школу, к которой почти приварились? А в итоге она плачет о том, что боится становиться настолько взрослой, чтобы прощаться со школой, а ты пьёшь, как в последний раз, и не идешь с ней танцевать медляк, ведь ты не сентиментальный дебил, ты — нажравшийся подросток, который вдруг понимает, что жизнь его только началась. Двадцатилетие. Ты аккуратно напаиваешь её с мыслью о том, что уже готов, что попробовал уже всех этих других девушек, что устал от них, готовишь её к тому, чтобы начать всё с киношного предложения пожениться в тридцать, если вы оба будете одиноки. В итоге вы пишите на салфетке спешно договор, мазюкаете подписи, а потом она при всех говорит тост о том, что ты прекрасный друг. Настолько прекрасный, что она боится тебя потерять, а ты начинаешь бояться признаваться. Аэропорт в первый раз. Ты ждёшь её, потому что нет ничего романтичнее признания в аэропорту, пока она плачет, потому что не хочет отпускать тебя, нет более лучшего повода передумать и остаться с ней. Но в итоге она улыбается, пока тебя со слезами обнимает Попытка С Серьёзными Отношениями Номер Один, которой через неделю придёт весточка о расставании, и ты уезжаешь, не понимая, зачем тебе это. — Так делайте, — Макс расслабленно моргает, вздыхая. — Делайте. Не можете сами, делайте друг за друга, — он хватает телефоны, лежащие перед его друзьями, и меняет их местами. — Помогите друг другу. Ты, Серёж, напишешь Илоне, а Никита — Назиме, — икает. — Так ведь проще будет, да?***
Попытка С Серьёзными Отношениями Номер Один была славной, когда Макс был конченым уродом, который и сейчас ни о чём не жалеет и помнит о девчонке самую малость: то, что уехал он всё-таки из-за того, что не хотел лично говорить о расставании, и ещё то, что она не смогла поехать с ним, к счастью, из-за учёбы. Кажется, архитектором хотела быть. Но какая разница, когда ты идёшь по снегу столько лет спустя, чтобы встретить не с ней? Макс не знал, просто считал, что это правильно: вспоминать о своих ошибках и не повторять их. На морозе Анисимов чуть протрезвел, и шаг его стал твёрже и решительней. Соня работала недалеко от этого бара, знал он очень точно. Блондин помнил её, легко видимую через стеклянную стену маленького офиса. Он ждал её с работы два года назад, когда они вместе собирались ехать к Диане на день рождения, корчил рожи за стеклом, а Авазашвили скромно ухахатывалась за компьютером, прикрывая рот рукой и краснея. Это не была работа её мечты, разве что, как сама Соня говорила, очки для долгой работы с компьютером классные, но что есть, то есть. В школе девушке многого хотелось: хотелось петь, рисовать, писать — хотелось выбиваться в люди так, чтобы не стереться потом из памяти человечества, как минимум, за сто лет точно. А потом холодный расчёт и родители победили, и Соня выбрала нечто более практичное. Максим не думал о том, что Софу может ждать Олег или, что ещё страшнее, когда он станет корчить рожи перед окном, она может не засмеяться. Он просто шёл, вытягивая из снега тонувшие в нём ноги, и думал, что впервые сделает нечто правильное. Нужно быть честным. Нужно быть смелым чуваком из фильма, который не боится правды и её последствий. Нужно учиться на своих ошибках. Зимой рано темнеет, и Анисимов мысленно удивлялся, когда же он успел пропить закат. У него была идея посидеть в тухлом дневном баре часа два-три, но всё в нём происходило также, как ночью в клубе, и, кажется, блондин действительно совершил путешествие во времени. Окна и фонари начинали зажигаться, и воспалённые, немного красные глаза с искренним удовольствием нашли заветный льющийся свет из-за, как Макс подумал, «стены из окон». Мороз начинал колоть лицо иголочками, ноги коченели под джинсами, но всё это воспринималось каким-то жутко приятным в данный момент. Хлопнула дверь, и вышла Соня, накрывая голову капюшоном. Анисимов прибавил шаг, но не стал окликать девушку, чтобы не напугать. Снег захрустел под его ногами, и Авазашвили сама обернулась, спускаясь с заледеневших ступенек и жмурясь от света, лившегося с окон офиса. Максим улыбнулся, но Соня ответила ему лишь каким-то напряжённым и невольным угуканьем, пытаясь прокашляться. — Заболела? — спрашивает блондин непринуждённо, пока брюнетка шмыгает носом, приближаясь. — Простудилась, — кивает Авазашвили и улыбается. Это ведь Макс. Как-никак тот человек, который ворвался в радиоэфир, заставив её чувствовать себя особенной. — А ты здесь что делаешь? — Мне нужно извиниться перед тобой, Соня, — ответил Максим, и Софа чуть боязно нахмурилась, уже не желая продолжать разговор. — Я не подумал, просто вывалил на тебе всё это многолетнее дерьмо прямо перед твоей свадьбой, а ещё выглядел так, будто чего-то требую. Я ничего от тебя не требую, даже не пытаюсь. — Тогда к чему были надписи на бумаге и песни по радио? — не давая договорить парню, брюнетка сразу перешла к тому, что жутко коробило её все эти дни. Эта дурацкая, манящая романтика, которая, как Софа считала уже с четырнадцати лет, признак сильной симпатии, если не любви. А ещё с четырнадцати она обещала себе, что если кто-то будет делать ради неё романтичные вещи, то она просто обязана любить этого человека. Слова девушки заставили Анисимова действительно оробеть и смущённо замолчать, благодаря чему Софа перешла в наступление. — Ты представляешь, как я чувствовала себя, когда услышала это? — нахмурилась она и подступила ещё ближе. Макс заранее приготовился к ударам, но Соня не хотела его бить, она просто хотела выговорить всю свою злость сейчас и больше не возвращаться к ней. — Как будто я самая ужасная на свете, как будто после такого я обязана полюбить тебя. — Я на это рассчитывал, — честно, но неуверенно кивнул Макс. — Я правда хотел, чтобы ты услышала это и влюбилась, но я не хотел делать тебя виноватой. Теперь я знаю, что всё было бы уместно, если бы ты была одна… Прости, — он аккуратно положил руку на плечо девушки, которое не чувствовал из-за дутой куртки Сони и своей перчатки, но всё равно касался его. — Хуже всего может быть только то, что из-за меня ты станешь чувствовать себя виноватой. Ты ни в чём не виновата. Ты на Новый год будешь курицу жарить, да? Софа засмеялась от этой непринуждённой фразы и немного расслабилась. — Да. Если приедешь вовремя, то, возможно, даже получишь кусочек, — усмехнулась она. Вовремя, подумал Макс. Снова это слово. — Обязательно приеду вовремя, — кивнул блондин. — Отлично, — кивнула девушка в ответ и снова сконфузилась. — Пока, — сообразительно сообщил парень и, делая вид, что торопится, огонул Софу, позволяя ей думать, что им нужно в разные стороны. — Пока, — ответила Авазашвили. Макс обернулся, наблюдая её быстрый, стремительный шаг.***
Кристина поправляет волосы рукой, стоя в подъезде в домашнем и тапочках на голую ступню, и снова жмёт на дверной звонок, нарочно наглядно выставляя руку с соломкой, чтобы Толочкин точно понял цель её визита. Он точно был дома. Перед тем, как выйти в подъезд, Кошелева почти вывесилась из своего окна, чтобы увидеть свет из соседнего. Вскоре Кристине открыл Родион, но вид у него был такой, что рука с соломкой невольно зашла за спину, а Кошелева без былого самодовольствия подумала, что стоит позволить Толочкину полюбоваться ей. Обычно Родион распахивал дверь и принимал такой видок, который говорил «я ради тебя строю из себя веселого клоуна, ну же, порадуйся этому», но сейчас Толочкину больше подходило описание «пожалуйста, не трогайте меня». Хоть он и попытался изобразить улыбку, но она вышла такой квёлой, что Кошелева неподдельно заинтересованно спросила: — У тебя что-то случилось? — Тёма, — вздохнул Толочкин, пожимая плечами. — Позвонил в пять, послал меня, а теперь не отвечает на звонки. Кристина почти закатила глаза, но сдержалась. Тёма. Ну, да, что ещё может расстроить Родиона, как не этот дурацкий подросток, который считает себя лучше всех на свете? — Ну, — неуверенно начала девушка, скрещивая руки на груди, — может, он выпил? Подростки часто пьют, а потом, — она замолчала, едва прикусив свой язык, когда заметила, что у Толочкина расширились глаза. Соль, вспомнила Кошелева и протянула мужчине свою соломку. — Родион, можешь поделиться солью? Мне немного. Я… суп варю, — неуверенно соврала Кристина. Не говорить же Родиону о том, что она сидит дома, смотрит тупую комедию и ест помидоры, макая их в соль. — Конечно, — на выдохе кивнул мужчина и вошёл в квартиру, немного прикрыв за собой дверь. Кошелева прождала его пару минут, а потом, принимая обратно свою почти полную солонку, благодарно улыбнулась, оставаясь на месте. — Не волнуйся сильно, — ободряюще проговорила девушка. — Он придёт в любом случае. Вспомнит, что это по праву его квартира, и придёт. Родион посмеялся над шуткой и, как-то скомкано распрощавшись, вернулся в свою квартиру. Кристина вздохнула, не понимая, почему и ей самой вдруг стало тревожно.***
— Ну что? — неуверенно спросил Никита. — Я написал «привет», — пожал плечами Серёжа. — А ты? — Тоже «привет». А Илона ответила? — Пока нет. А Назима? — Тоже нет. Они оглядели друг друга давно воспалёнными от странного, томящего страха где-то внутри, и одновременно вздохнули, не замечая вокруг себя атмосферы шумного бара. — На сегодня хватит, — вдумчиво заявил Трущев, протягивая Лукашеву его телефон. — Точно хватит, — быстро согласился Никита, обмениваясь обратно гаджетами с другом.