***
— Ты же знаешь Луку, — Субашич говорит спокойно, совершенно не удивлённый, обнимает крепче доверчиво привалившегося к нему Домагоя, заснувшего, спрятав нос в изгибе шеи, почесывает его легко пальцами, будто своего любимого кота, и Иван — ему неловко от этого — всерьёз ожидает, что тот сейчас замурчит сквозь сон. — Он не такой авантюрист, как ты. Он не сделает первый шаг, если не будет уверен в последствиях. — Знаю, — Ракитич кивает, глядя отстранённо куда-то в окно, чтобы не смущать лишним вниманием Даниела и не смущаться их видом самому. — И что ты предлагаешь? — Ничего, — Дани улыбается, судя по голосу, и хочет пожать плечами, но боится потревожить сон Домо. — Всё зависит только от тебя и того, чего ты хочешь. Но, — он перебивает уже открывшего рот Ивана, вынуждая принять прямо его суровый серьёзный взгляд, — если для тебя это всё несерьёзно, лучше остановись и забудь об этом прямо сейчас. Иван вскидывает бровь, отвечая безмолвно. Несерьёзно? Для него? Иван искренне надеется, что предостерегает его Субашич только для проформы и на самом деле не верит в то, что Ракитич способен шутить с чувствами их дорогого капитана. — Я верю, что ты серьёзен. Но я должен был проверить, — не то, чтобы Иван мог его в этом винить.***
Иван принимает к сведению всё сказанное Даниелом, и решается исполнить немедленно, подгоняемым скорым отъездом обратно в клубы. Он думает, стоит ли подойти к Луке перед завтраком, поймав того, ещё сонного, растрёпанного, трогательного до ужаса в собственном номере, или просить о разговоре после тренировки, сыграв на том, что, уставший после нагрузки, он будет так осторожен в выражении чувств, как обычно, или прийти в свободный вечер, принеся с собой любимое ими обоими лёгкое вино. Но, на самом деле, всё решается спонтанно — Лука задерживается в раздевалке, воюя со своими гетрами, пытаясь аккуратно обойти сбитую кожу на голени, саднящую даже под пластырями, когда Иван вдруг чувствует предельную потребность выяснить всё прямо сейчас. Это ощущение сродни тому, что возникает где-то глубоко внутри, когда он идёт в атаку, когда знает точно, куда и кому отдать пас, как и когда ударить, чтобы забить. Это нечто сродни инстинктов, сродни предчувствия, объяснить которое невозможно ни логически, ни чувственно. Этому нужно покоряться, к этому нужно прислушиваться — Иван выучил этот урок за годы, проведённые на поле. — Лука, можно с тобой поговорить? — честно признаться, проведение проведением, но Ракитич не имеет ни малейшего представления о том, что собирается говорить Модричу сейчас. Но он уже вскидывается, картинно отбросив назад длинные волосы, ещё не скованные привычной резинкой, смотрит большими, наивными по-детски глазами, полными какой-то бесконечной тёплой любви, и Иван забывает даже о том, зачем вообще окликал своего капитана. — Конечно, Вань, — Лука пожимает плечами, чуть улыбаясь, сосредоточенный больше на предстоящей тренировке, чем на разговоре с другом. Он натягивает гетру, поморщившись от саднящей боли на мгновение, и быстро встаёт, подняв на него взгляд. — О чём? — Я… Эм… — ему точно стоило продумать это раньше, он должен был отнестись к этому серьёзнее, чем обычно, не действовать только по слепому наитию, выверить все пути и возможности, чтобы не стоять сейчас с потерянным лицом. Должен был. Но не сделал. И сейчас расплачивается за это, разглядывая человека напротив, неспособный сконцентрироваться на чём-то одном. — Вань, всё хорошо? — Модрич сводит брови, беспокоясь, в собственной особой манере, в очередной раз сводя Ивана с ума, заставляя понять, что здесь и сейчас импульсивность только к месту. Убеждать действиями он всегда умел лучше, чем словами. Ракитич аккуратно обнимает его лицо ладонями, склонившись, упирается лбом в его лоб, замирая на мгновение, и, когда Лука уже открывает рот, чтобы спросить его вновь, вдруг быстро сокращает и без того малое расстояние между их губами, приникая лёгким ласковым поцелуем. Он так нежен и осторожен сейчас, как не был ещё никогда в своей жизни, он пытается убедить своего капитана открыться, ответить, поверить в то, что это не игра и не шутка. Но Лука недоверчивый, только не в том, что касается чувств. Модрич позволяет себе малодушно насладиться желанным поцелуем, а потом отстраняет его, мягко, но настойчиво, собственное сердце уговаривая умолкнуть и перестать болеть. — Не надо, Вань. Пожалуйста, — тихий голос всё равно срывается, когда он пытается убедить Ракитича оставить свою затею. — Ты потом пожалеешь об этом, а… — А ты пожалеешь о том, что сейчас испугался, — Иван улыбается привычно, будто видит его насквозь, перемещает ладони на плечи, прижимая ближе к себе, не позволяя сбежать. — Ты же не думаешь в самом деле, что я стал бы шутить с таким? — Я не знаю, — Лука пытается вывернуться, пока не перехватывает взгляд Ракитича. — Не ув… Не уверен. — Тогда, возможно, ты всё-таки дашь мне шанс сделать так, чтобы ты был уверен? — прежде, чем он успеет ответить, Иван вновь целует его — горячее, напористее, чувственнее, успевая прикусить нижнюю губу, прежде чем отпрыгнуть, когда дверь раздевалки скрипит, а внутри раздаётся звучный голос Шиме. — Я хер знает, чем вы двое тут занимаетесь, но Златко сейчас кого-нибудь убьёт, если вы оба не поторопитесь! — Иван облизывает губы, собирая с них языком мягкий вкус чужого поцелуя, и подмигивает как-то шально. — Идём, Лукита, не будем заставлять господина Далича сокращать нашу сборную. Но ты подумай об… об этом всём. И я вернусь к тебе вечером за ответом. Уходя первым, Иван уже не сомневается в ответе «да».