Не нуждаясь в любви

«Супругу-омеге запрещено порочить честь или иным образом дискредитировать супруга-альфу словом или действием в присутствии третьих лиц и не зависимо от присутствия самого супруга-альфы в данный момент времени.» Брачный договор Пункт 6.1, Положение о запретах

~~~       Осенью родительский дом всегда пахнет гортензиями. Этот запах, плотный, но отчего-то совершенно не удушающий его так, как те же сладкие ароматы омег, витает в воздухе, не давая возможности отвернуться от себя или себя не заметить. Каждый раз, как начинается осень, и Тор вновь приезжает к родителям в гости, этот запах будто берет его за руку и ведет за собой. Неторопливо, неумолимо и без сомнений в том, что альфа точно пойдёт следом, это запах каждый раз уводит его куда-то туда, на задний двор особняка, к папиному саду, цветущему десятком видов растений и, конечно, гортензиями.       Ими усажена вся левая половина сада. И его папа ими очень сильно гордится — примерно каждое начало каждой новой осени.       — Прошло всего пятнадцать минут, Фригг. Ты и сам ведь прекрасно знаешь: юные омеги всегда крайне волнуются перед знакомством с семьей супруга. В наше время это уже сравни традиции… — из приоткрытого окна, ведущего в просторный холл особняка, слышится голос Альфёрда, и Тор только губы поджимается, чтобы не засмеяться мимолетно. Его взгляд норовит сбежать в сторону, туда, где подле него неторопливо вышагивает Локи, уже успевший умело спрятать своё напряжение, но и этого Тор не делает тоже. Потому что Локи неожиданно отзывается коротким, чуть скептичным цоканьем кончика языка о верхнее небо — слова отца Тора ему явно не приходятся по вкусу.       Вклиниваться какими-либо собственными словами, чтобы не дать отцу выставить себя самого в плохом свете перед Локи, Тор не торопится. Он пробегается взглядом по белокаменной террасе первого этажа, что расположилась снаружи особняка его родителей, замечает у одного ее края аккуратно сложённые строительные материалы. Фригг явно вновь затеял какой-то маленький косметический ремонт в своём неутомимом желании держать особняк в идеальном состоянии круглый год, и Тор только быстрым, незаметным движением закатывает глаза. Ему сразу же вспоминается, как однажды он помогал Хеймдаллю — их семейному дворецкому, работавшему в поместье ещё задолго до рождения самого Тора, — менять лампочки в настенных фонарях. У этого дела тогда была какая-то немыслимая срочность. Из-за чего именно Тор уже и не помнил, но зато прекрасно помнил, как с этой самой стремянки грохнулся: какой-то болт, державший одну из ступеней, переломился и Хеймдалль, стоящий в стороне и вытаскивавший из упаковки очередную лампочку, не успел даже дёрнуться к нему. Тогда им обоим повезло невообразимо, — Фригг с ума бы сошёл, если бы его ребёнок расшибся, — потому что Тор перелетел через перила террасы и упал на сочный, травянистый газон, а не на каменную плитку. Альфёрд, правда, все равно пошёл судиться с компанией, предоставившей ту их стремянку, купленную только недавно и совершенно новую. Суд, естественно, им был выигран: экспертиза доказала, что болты в стремянке были сделаны из некачественного, не выдерживающего большую нагрузку металла. Только желания Фригга держать особняк красивым и будто бы новым на первый взгляд этот случай совершенно не уменьшил. Единственным, что изменилось с того раза, было наличие прислуги в штате профессионального ремонтника.       Ну и, пожалуй, Хеймдаллю больше не приходилось часами сидеть за ноутбуком со сложным выражением на лице и в попытке разобраться, как чинить сантехнику или в каком месте безопаснее всего сверлить стены. Уж в этом Тор был уверен.       Скользнув взглядом прочь от строительных материалов, Тор мимолетно напоминает себе самому о том, что ему нужно позвонить Браги — его знакомому альфе из мэрии, который специализируется на строительных госзаказах, — и выспросить о наличии открытого тендера. Лучше всего, конечно, будет пригласить его на ужин, где-нибудь на будущей неделе, потому что разговор предполагается далеко не короткий, а Bucharest Tower Center Браги терпеть не может. Ему там не нравится ни планировка, ни лифты, ни ремонт, ни даже выхолощенные омеги, стоящие за стойкой информации. В реальности его, конечно же, бесит само местоположение башни. С точки зрения туризма — и самого Браги, — намного более выгодно было бы выстроить на площади Виктории какой-нибудь большой торгово-развлекательный центр с кинотеатром и игровыми автоматами для подростков.       Вместо этой «высоченной, уродливой башни, заполненной белыми воротничками и важными бизнесменами».       — Она даже не вписывается в городской пейзаж, понимаешь? И как вообще тебя угораздило выбрать ее для того, чтобы обосноваться там?! — именно так возмущённо говорил ему Браги лет восемь назад. Тор помнил, как сейчас — он тогда только-только перевёз всю компанию, переданную ему отцом, в Bucharest Tower Center, и у них как раз была встреча выпускников школы Траяна Лалеску. Браги к моменту того их разговора был уже знатно пьян, и Фандрал после ещё удивлялся, как он не кинулся на Тора с кулаками со своей любовью ко всем этим бухгалтерским экономическим штучкам и своему мягкому, задрипанному креслу в одном из кабинетов мэрии Бухареста. Вероятно, Фандрал был даже немного расстроен отсутствием драки, как обстоятельством — будь она, он знатно повеселился бы.       — Драка из-за омеги? Драка из-за денег или власти?! Ха! Это все ничто по сравнению с дракой из-за камня, который поставили на другой камень, а тот на третий, — что-то подобное он бормотал тогда, пьяно и смешливо, уже после окончания вечера, и Тор был с ним чрезвычайно согласен. До момента, правда, в котором Фандрал бросил быстрое: — Блин, может вернёмся, а? Ну, подерешься и ладно, зато потом какая история будет забавная…!       Тор, конечно же, не вернулся. Но и о Браги за все годы, которые они не общались, не забыл. Сейчас тот уже, кажется, был начальником управления муниципальных заказов и точно смог бы по старой, школьной дружбе подкинуть Тору что-нибудь выгодное для работы. К тому же Фандрал со своими подчиненными уже занимался их строительной лицензией, а со дня на день должен был начаться подбор кадров для открытия дополнительного отдела.       Дел впереди было ещё, конечно, много и очень, но внутри Тор уже чувствовал удовлетворение. И то и дело крутил мимолетно мысль о том, как отреагирует Альфёрд, когда OdinsonGroup закроет какой-нибудь небольшой первый строительный заказ.       Он определенно будет горд и доволен. Ничуть не меньше, чем сам Тор.       Мелко усмехнувшись себе под нос, Тор поводит плечами, встряхивает головой. Он убирает все рабочие мысли на задворки сознания, обещая вернуться к ним часа через четыре, когда они с Локи отправятся, наконец, назад, и вновь концентрирует свое внимание на террасе. Замечает сквозь стеклянные двери, на неё выходящие и вместе с этим ведущие в широкую, просторную столовую, несколько слуг. Они как раз заканчиваются сервировать стол и ни к дверям, ни к окнам не оборачиваются. Его родители, явно ждущие их у входной двери, впрочем, в окна не глядят явно тоже — их интонации звучат так, будто они находятся в полной уверенности, что никто их не слышит.       — Какая глупость. И с чего бы мне, скажи пожалуйста, о таком вообще знать? — следом за голосом Альфёрда почти сразу слышится голос Фригга, и Тор все-таки фыркает смешливо, не удерживается. Родительский дом и этот привычный запах ранней осени, запах гортензий, сами собой расслабляют его. Походка сменяется на более расслабленную и неспешную, все мысли, напряженные, настороженные, что преследуют его последние недели, сами собой затихают. И бесконечная суета сотен дел, связанных с работой, что только ждет его впереди, уже не ощущается столь волнительной и суматошной. А все напряжение, связанное с семьей Локи, словно бы уменьшается. Из окна дома его родителей, из окна этой цитадели безопасности и благополучия, на стойкость которой посягались не единожды, вновь звучит голос Фригга: — Когда я знакомился с твоими родителями…       Тор пересекает взглядом всю террасу, постепенно приближаясь к неширокой ухоженной боковой лестнице, что ведет прямо к дверям входа, пускай и соседствует с террасой. Двери же находятся ближе всего к парковке и въезду на территорию для удобства прислуги и самих хозяев. Ими пользуются ежедневно. Во время званных вечеров и праздников в свою очередь всегда открывают большие стеклянные двери, ведущие в столовую. К ним гости поднимаются по широкой белокаменной лестнице, ведущей как раз к самой террасе. И, вероятно, это уже традиция в определенной степени или просто правило хорошего тона — в каком бы достаточно богатом доме или особняке в пригороде Бухареста Тор ни был, всегда он находил при нем такую лестницу. Иногда она вела к террасе, как, например, у его родителей, иногда просто ко входу. В случае, если хозяевам хотелось более наглядно показать собственный достаток, — как тому же Хэллу, — лестниц было две: впереди и с торца особняка.       Бросив быстрый взгляд в сторону Локи, идущего рядом, Тор вновь обращает своё внимание к особняку. Только теперь уже к одному из приоткрытых окон. Из него доносится голос его отца.       — Когда ты знакомился с моими родителями, ты сбежал в уборную, только зайдя в дом, и пятьдесят три минуты притворялся, что разговариваешь с кем-то по телефону, Фригг. Я уверен, что ты знаешь об этой вашей замечательной, омежьей традиции, — Альфёрд перебивает супруга моментально. В его голосе слышится улыбка и эта привычная, пускай лишь один на один нежность — она в особняке его родителей цветёт тоже, но, в отличие от гортензий, не зависимо от времени года. И Тор улыбается широко — только в сторону отворачивается со своей улыбкой, прочь от Локи, — и развесёло прищуривается на один глаз. Его руки сами собой тянутся к манжетам белой рубашки, поправляют их, проверяют на месте ли запонки в виде волчьих голов, — они у него любимые из всех коллекции, — а следом поправляют и манжеты пиджака. В доме ему, вероятно, придется снять его, — папа терпеть не может, когда они с отцом сидят за столом в пиджаках, и всегда говорит, что они здесь собрались есть, а не важные договоры подписывать, — как и Локи придется снять его бежевый плащ.       От этой мысли Тор отчего-то вдыхает поглубже, лишь через мгновения понимая, что вновь ищет этот манящий аромат — аромат, принадлежащий омеге. Его он, конечно, не чувствует: ни в моменте, ни последние дни. Вокруг Локи вновь витает привычный, будто прилипший к нему цитрус, и он тоже вкусен, — для Тора вкусно что угодно, лишь бы не сладость, — но буйства в нем нет вовсе. В нем нет той живости, утягивающей за собой огненной искры и будоражащей кровь опасности. Мелкой, почти незначительной, но и ее нет в этом дурном цитрусе, которым уже пропах салон его любимой чёрной Mazda 6, которая уже, вероятно, пропитала весь плащ Локи, его чёрную водолазку и чёрные же джинсы. Дернув плечом мимолетно уже в явном желании отмахнуться от этого бессмысленного поиска, он ступает на нужную им лестницу и оборачивается к Локи. Тот только губы кривит, заслышав слова Альфёрда и мелко, бесшумно смеется. Выглядит омега чуть расслабленнее чем ещё с пару минут назад, в автомобиле.       Быть может, на него тоже действует этот успокаивающий самого Тора запах гортензий да обширная, безопасная территория особняка. Или же он просто хорошо притворяется. Правды Тор не знает и не сильно занимает себя тем, что ее искать. А Локи оборачивается к нему неожиданно. Спрашивает еле слышно:       — Они будут ругаться? — в глаза ему омега не смотрит. Только плащ запахивает, позволяя концам пояса качнуть взволновано, сплетает руки на груди и все ещё оглядывается. Его взгляд скользит по стене особняка, по перилам лестницы, по которой они поднимаются. Локи выглядит заинтересованным почти по-настоящему, и ладно, явно притворяется. Тор замечает, как крепко он впивается пальцами в собственный локоть — вот она, главная тайна. Одна из тех сотен, что Локи никогда не раскроет, но что всегда будет прятаться, как и иные: в его движениях, в его руках и ногах. Альфа только прищуривается мимолетно, но не говорит ничего из того, что потревожило бы уже расцветающего внутри него умиротворения. И не задаёт вопросов.       Тех самых вопросов, ответы на которые он уже успел найти сам: и смертью Иоганна, и смертью Джейна. Смерть первого, к слову, уже прокатилась по всем газетам в сопровождении броских, ярких заголовков о бедной, обделённой стоящей платой прислуге, о жадных до денег альфах и о том, куда эта жадность приводит. Как и предрекал Огун, после их отъезда все трупы были вывезены, вся кровь вымыта, — даже ковер оттерли, видимо, раз эти охочие до первых полос журналюги ничего не нашли и ни о чем подобном не написали, — а экспертиза вынесла единый возможный приговор.       Иоганн скончался от сердечного приступа, не в силах перенести того факта, что все его подчиненные якобы сбежали от него туда, где им будут больше платить и лучше о них заботиться.       Джейн же — от кровопотери. И этой новости никто в газеты тащить не стал, потому что Джейн был слишком незначителен в иерархии власти, политики и социума.       Жизнь же самого Тора осталась такой, какой и была. Он хорошо спал, привыкал к омеге, живущем теперь на его территории, и готовился побеждать в новой выбранной им отрасли. Единственная мысль, что занимала его разум, была сложным, путанным пазлом. И в пазле том все кусочки так или иначе хранили в себе имена Тюра да Бюлейста.       Тех самых альф, что входили в пункт о безопасности.       Тех самых альф, что эту безопасность вроде бы уже обеспечивали для Локи сами?       Быть может.       — Нет, они никогда не ругаются. Просто… — пожав плечам, Тор вновь поднимает взгляд к приоткрытому окну и настойчиво выгоняет всю мысленную суету прочь. Где-то там Фригг точно вот-вот закончит крайне возмущённо глядеть на Альфёрда и беззлобно кольнёт его чем-то в ответ, и Тор только улыбается на уголок губ, уже предвкушая. И слова для ответа Локи находятся у него сами собой, без единого даже его усилия. — Они просто признаются друг другу в любви.       Локи только хмыкает, все-таки оборачивается к нему и несколько секунд внимательно смотрит ему в глаза. Его лицо выражает явное желание сказать все то, что он вообще о «любви» думает, а полы плаща, будто желая поддержать его в этих переживаниях, вздрагивают, тянутся назад под натиском осеннего ветерка. Не собираясь их отпускать, Локи лишь крепче руки на груди сплетает, пока Тор глядит на все это да мимолетно вскидывает бровь в желании услышать, насколько далеко сможет зайти омега в своих утверждениях и фактах. Только обменяться ещё хоть парой слов они, уже поднявшиеся до середины лестницы, так и не успевают. Фригг говорит:       — Когда ты, Альфёрд, знакомился с моими родителями, ты еле мог слово из себя выдавить и сидел весь ужин так, будто палку проглотил. И это в твоём-то, старческом возрасте, — Фригг откликается смешливо, лишь малость поучительно, и Тор не может не рассмеяться мелко. Обе эти истории он слышал уже не единый раз и знает их наизусть, но каждый раз они веселят его, будто в первый. И, впрочем, не только его.       Стоит им подняться по лестнице до конца в пару-тройку шагов и оказаться у двойных дверей входа, как изнутри тут же раздается негромкий смех Альфёрда. Он смеется, точно запрокидывает голову — так Тору кажется, когда он нажимает на ручку двери, и, впрочем, достаточно скоро он оказывается прав. Стоит ему открыть одну из двух дверей, как он пропускает Локи вперед, следом переводит взгляд вглубь широкой, просторной прихожей — тут же видит отца, который смеется негромко, позабавлено, откинув тронутую сединой голову и опустив одну руку на живот. На нем сегодня привычный классический костюм, и Тор не может не оценить его дороговизны и статуса, но только подметив взглядом ленты галстука, свисающие отцу на грудь, прячет в поджатых губах улыбку.       С самого его детства эта традиция сохраняется у родителей, сколько бы лет им ни было и на какой бы званный вечер и ужин они ни собирались: Альфёрд всегда приходит к Фриггу, чтобы спросить его мнения о выбранном галстуке. Галстук он, естественно, каждый раз подбирает крайне неудачный, и Тор в свои двадцать восемь уже не сомневается вовсе, что отец делает это нарочно. Чтобы увидеть, как Фригг фыркает смешливо и нежно, чтобы услышать, как он говорит о том, что эту жуткую аляповатость и безвкусицу давным-давно пора уже было выкинуть, и чтобы после насладиться тем, как Фригг подбирает ему галстук сам, а после сам же его завязывает.       В эти моменты Фригг всегда улыбается так мелко, влюблённо. Ни один из них не говорит о том, как Альфёрд вообще жил до их встречи, а ещё не говорит о том, что он и сам умеет завязывать галстуки.       — Отец, папа… Мы приехали, — зайдя следом за Локи в зал прихожей, Тор прикрывает за собой дверь и переводит взгляд к папе. Тот как раз оборачивается к ним с обворожительной, мягкой улыбкой на губах. Следом за его движением тянется и персикового цвета юбка в пол, что на нем надета, и Тору кажется на миг, что яркие птицы, вышитые на ткани, вероятно, вручную, вот-вот взлетят, настолько настоящими они выглядят. Первым делом Фригг, конечно же, смотрит на Локи, и стоит смеху Альфёрда смолкнуть, — это происходит чрезвычайно быстро, в чужом обществе Альфёрд никогда не показывает ярких или имеющих возможность обозначить его слабость эмоций, — как Тор тут же представляет омегу: — Это Локи. Я вам о нём рассказывал.       Указав в сторону стоящего чуть впереди Локи, Тор мягко улыбается, только глаз от папы не отводит. У того удивленно и восхищенно одновременно приоткрывает рот, в глазах зажигается что-то такое радостное. Первым, что говорит Фригг, не выжидая и мгновения, становится:       — Как только совесть позволила тебе прятать от нас так долго такого омегу, Тор Одинсон? — и в его голосе звучит легкое, еле уловимое порицание. Тор только смешливо фыркает, переводит взгляд в сторону. Он проходится им по светлого цвета стенам холла, на которых тут и там висят картины из галерей со всей Европы, задевает мимолетом дверь слева, у самого входа, прячущую за собой просторное помещение гардеробной, а после перебрасывает его в другую сторону. Чуть в стороне, по диагонали от входных дверей на второй этаж поднимает широкая, белокаменная лестница — вторая, к слову, похоже, не один Хэлл любит выглядеть в чужих глазах победителем жизни, — а ещё правее неё находятся несколько дверей, ведущих в гостиную, кухню и уборную для гостей. В стене справа, на другом конце холла, находится широкая арка без дверей, через которую видно столовую. Широкий, красного дерева стол там уже застелен скатертью, заставлен посудой и приборами. В центре стоит несколько небольших букетов с цветами — его папа явно собирал их сегодня утром собственными руками.       — Таких омег именно что нужно прятать. Ты разве не слышал об этой чудной альфьей традиции, Фригг? — Альфёрд только хмыкает, уже поняв, что их точно прекрасно слышали несколько мгновений назад и лишь поэтому позволяя себе мелкую отсылку к собственным предыдущим словам, а после делает несколько шагов вперёд. Он направляется первым делом в сторону Локи, чтобы поздороваться с ним, и только заметив это движение, Тор переводит к отцу свой взгляд. Походу замечает покрасневший кончик уха Локи, но отвлекается на то, как омега делает шаг Альфёрду навстречу и уже тянет свою ладонь в ответ к протянутой. Альфёрд сухо, сдержано улыбается ему, приветственно кивает и говорит: — Альфёрд Одинсон. Рад, наконец, познакомиться с будущем супругом моего ребёнка.       Его рукопожатие даже со стороны выглядит легким и ненавязчивым, но Тор все равно вглядывается зачем-то. Недолго, впрочем, потому что Фригг, явно игнорирующий последние слова Альфёрда, уже подходит к нему сам, обнимает его под отзвук негромкого и слишком уж открытого, радостного:       — Тор много рассказывал о вас, мистер Одинсон, — Локи говорит это, и лишь в этот момент Тор, обнимающий своего папу, понимает, что на самом деле не сильно-то много и рассказывал. Так, какие-то мелочи, обыденные или бытовые вещи. Пожалуй, Локи сейчас знал больше о ситуации с Хэллом, чем о самой чете Одинсонов. Однако, о себе самом чего-то подобного Тор сказать не мог: одной информации о том, что старшие братья Локи убили Иоганна, а после и Джейна, ему было более чем достаточно, чтобы понимать, с кем он имеет дело. Да к тому же с Бальдром он уже, можно сказать, был даже знаком лично. Пускай поговорить хоть немного им и не удалось.       — Надеюсь, он не пытался занять вас историями о бизнесе или делах? Это отнюдь не сделало бы ни мне, ни ему чести, — Альфёрд мелко поджимает губы, а Локи лишь качает головой и смеется ему в ответ негромко.       — Нет, что вы, — стоит только рукопожатию распасться, как Локи медленно, почти без подозрительной торопливости отступает на шаг назад. Он принимается оглядывать просторное пространство холла, почти идеально выкручиваясь из собственного, полностью дезинформированного положения. Тор только еле удерживается, чтобы не фыркнуть с этой картины: Фригг, обнимающий его это точно услышит да и отец, уже кивающий ему приветственно, увидит выражение его лица. Но фыркнуть все равно хочется. С собственной недальновидности.       — Мы с отцом давно не видели тебя дома, Тор. Я уже волновался, что ты опять зарылся в работу, а ты разыскал такой бриллиант… — Фригг нежно поглаживает его по спине, шуршит мягкой тканью лазурного цвета водолазки, которая своим цветом отлично гармонирует с оперением вышитых на его платье птиц. И его голос звучит тихим, еле слышным шепотом. Тор только мимолетно глаза закатывает, не удержавшись, — забота о том, не много ли он работает, является первой в списке всех существующих у Фригга забот, конечно же, — но мягко обнимает папу в ответ. А следом слышит развеселый, быстрый шёпот: — После Джейна мне казалось, что ты растерял весь хороший вкус, но, видимо, нужно было просто время и удачный случай… У твоего отца чрезвычайно сильные гены.       Почти сразу отстранившись, Фригг хитро подмигивает ему, как ни в чем не бывало поправляет пряди русых, с вкраплениями седины волос у лица и длинную косу, спускающуюся ему на грудь, а Тор только и может, что сдержано улыбнуться. Не догадаться о чем говорит его папа, конечно же, невозможно, ведь сам по себе тот достаточно высок для омеги, одного с Тором роста. Поэтому, видимо, Фригг, — а вероятнее они оба, оба его родителя, — решил, что и себе в партнеры Тор должен выбрать омегу достаточно высокого роста. И стоило бы здесь спросить, что было бы выбери он, например, бету или вообще альфу, к тому же низкого, но вопросы эти были скорее философскими. В своей ориентации Тор никогда не сомневался.       Как и в полном отсутствии какого-либо определенного вкуса — до Джейна у него были омеги разного роста и телосложения. Пускай, лишь в его постели, но основного положения дел это явно не отменяло. Только Фригг обо всем этом, конечно же, не знает и, если все сложится, как должно, не узнает никогда ещё и о том, насколько вообще произошедшее и происходящее прямо сейчас является случайностью. Попадись ему какой другой, настолько же подходящий в качестве партнера по брачному контракту омега, Тор привёл бы в родительский дом уже его. Не глядя на рост и не задумываясь о том, чтобы выдержать семейную «традицию», о существовании которой его никто не предупредил.       — Ох, прошу прощения, — Альфёрд, все еще стоящий рядом с Локи, неожиданно тянется к карману брюк, ещё за мгновение до того, как Тор слышит звук входящего вызова, и вытаскивает наружу телефон. Он косится на экран, почти сразу меняясь в лице и становясь много серьезнее. А следом говорит: — Я вынужден оставить вас, это важный звонок, — и поднимает глаза к Фриггу, добавляя: — Поднимись, пожалуйста, как проводишь Тора и нашего гостя в столовую, мне нужна будет твоя помощь с галстуком.       Обернувшийся к нему Фригг только кивает мягко, согласно, и Альфёрд, ещё раз оглядев их всех и кивнув, разворачивается. Он уходит прочь в сторону лестницы, поднимается по ней быстрыми, удивительно легкими для своего возраста движениями. Трубку берет лишь на середине подъема и нарочно не называет имени звонящего, приветствуя. Насчёт такой таинственности Тор совершенно не переживает: для Альфёрда она привычна и обыкновенна. Никогда он не говорит о делах в присутствии Фригга или любых других омег, приближенных к семье, не желая делать их частью бизнеса и всех опасных, иногда порочащих репутацию или несущих угрозу жизни ситуаций, которые бизнес может нести за собой. И Тор, выращенный в этих правилах, отнюдь не может сказать, что в этом есть что-то неправильное или бессмысленное.       Не зависимо от того, насколько силён и храбр омега, его альфа всегда существует, чтобы обеспечивать ему безопасность.       — Что-то случилось? — Локи несколько мгновений глядит Альфёрду вслед, а после оборачивается к ним с папой. Его голос звучит чуть взволновано, и он точно лжет, Тор в этом даже не сомневается. Но все равно обращает к нему свой взгляд, чтобы заметить волнительно округлившиеся губы и руки, нервно потянувшиеся друг другу, чтобы сплестись пальцами и будто бы утешиться этим движением. Поистине вся эта бутафория выглядит идеальной, выверенной и легкой — Тор бы ему поверил, правда, если бы не знал, насколько на самом деле Локи все равно.       Впрочем, и не для него Локи играет — для Фригга. И тот тут же мягко смеется, качает головой. А говорит с привычной, чуть ироничной интонацией:       — Вы же знаете этих альф, Локи. У них вечно сотни дел и двадцать классических костюмов в шкафу, даже если они уже почти десяток лет на пенсии и единственное место, куда они ещё ездят, так это гольф клуб, — махнув легким движением руки в сторону ушедшего Альфёрда, Фригг разворачивается к Локи всем собой. Локи только кивает, успокаивается сразу же и улыбается понятливо, совершенно не натянуто. Фригг неспешным, нежным будто бы шагом подходит к нему ближе, протягивает руки, тут же подхватывая чужие ладони, немного смущённо протянутые в ответ. В его голосе звучит живой интерес, когда он продолжает: — Давайте лучше поговорим о вас. Тор отказался наотрез мне что-либо о вас рассказывать и совершенно забыл упомянуть, что вы чрезвычайно красивы. Ох уж эти альфы, вечно забывающие о самом важном, — Тор не видит, но чувствует, как папа с мягкой, смешливой улыбкой закатывает глаза на последних словах. Ему остается только закатить их тоже, пока Фригг не видит, и добавить достаточно твёрдо:       — Моя забывчивость не отрицает фактов, папа, — и Фригг тут же оборачивается к нему с мелким, развеселым прищуром. Возрастные морщинки около его глаз явно посмеиваются тоже, как и тонкие, аккуратные губы, и Тор лишь плечами ему в ответ пожимает. А сам, с легким ощущением тоски где-то у сердца, думает о том, что, пожалуй, ему стоит уделить родителям чуть больше времени в ближайшее время, пока круговорот работы и якобы семейной жизни не захватит его окончательно. Фригг, быть может, видит это даже по его глазам, но определенно точно не видит, как Локи нарочно кривится у него за плечом, а затем показывает Тору, что видит его прекрасно, язык. Рук из прикосновения ладоней Фригга он не забирает, правда, и отступать в сторону совершенно не торопится, как это было с Альфёрдом. Фригг говорит:       — Факты… Ну, хорошо, — смилостивившись, омега вновь оборачивается к Локи, крепче сжимает его ладони в своих. И улыбается, точно улыбается, пока Локи чуть смущённо прикрывает глаза. Язык он уже не показывает, но позабавленный этой пантомимой Тор все равно коротко хмыкает. После косится на часы, сверяясь, через сколько приедут остальные гости. Тут же, впрочем, слышит, как Фригг говорит Локи: — Надеюсь, вам он об этих фактах рассказывает чаще, чем раз в полугодие.       Вместо ответа Локи неожиданно смеется, мягко, заливисто и будто бы честно даже. Вскинув к нему свой взгляд, Тор замечает его улыбку, зажмуренные глаза, и даже не успевает почувствовать, откуда в нем зарождается твёрдая, плотная мысль. Она в его сознании гостит уже далеко не в первый раз, но каждый ее приход все ещё остается для него удивителен: в каждое мгновение из тех, когда Локи выглядит мило. Говорить сейчас об этом, впрочем, Тор не собирается уж точно. Они не одни и ему почему-то совершенно не хочется видеть хоть сколько-нибудь наигранной, лживой реакции омеги. Или заставлять того благодарить его за комплимент — это уже поистине кощунственно да и бессмысленно совершенно. В этом нет интереса. Того самого, что дергает где-то внутри забавой каждый раз, как Локи эфемерно пытается куснуть его словом. Сейчас же Локи не кусается вовсе — так Тору кажется, пока он глядит на него. Он лишь отсмеивается, встряхивает головой легким движением. Его интонация звучит явно иронично, когда он отвечает:       — Я бы сказал, слишком часто, Фригг. Иногда от его комплиментов покоя нет.       И ладно. Он все же кусается. Кусается словом, одновременно с этим идеально вписывая этот новый мелкий укус в собственную роль любящего будущего супруга.       — В таком случае я спокоен, — Фригг миролюбиво улыбается, кивает головой пару раз. Сам он не смеется и отнюдь не видит ничего ироничного или смешного в том обилии комплиментов, которым Тор якобы Локи одаривает. В реальности этого, конечно, не происходит. В реальности вообще не происходит многого из того, что якобы должно присутствовать в романтических отношениях. И Тор мимолетно даже думает о том, что, если бы он за Локи ухаживал, он проводил бы с ним в разы больше времени, в разы чаще дарил бы ему цветы и приглашал бы в рестораны, а ещё действительно говорил бы ему комплименты. Не бросался бы мимолетно провокационными фразами в попытке кольнуть, поддеть и растянуть их игру на подольше.       О реальном положении дел Фриггу знать совершенно не обязательно, конечно. Наоборот будет лишь лучше, если он будет думать, что Тор в Локи влюблён без памяти — количество вопросов о его сердечных терзаниях уменьшиться процентов на тридцать, и это не половина, конечно, но уже значительная часть.       Вновь бросив взгляд на часы, Тор тянется пальцами к полам пиджака и расстёгивает их. Фригг успевает спросить у Локи разве что о том, как они доехали и не было ли пробок, а следом из арки, ведущей в столовую, выходит Хеймдалль. Тот замечает его сразу, уже стягивая пиджак прочь, и, стоит Локи ответить, что дорога прошла незаметно для него, как Фригг оборачивается в сторону высокого, статного беты тоже.       — Фригг, прошу прощения, что отвлекаю вас от беседы, но в кухне требуется ваше присутствие, — Хеймдалль останавливается в проходе арки, коротко кивает Тору и Локи кивает тоже, пускай и медленнее, внимательно осматривая его. Во взгляде этом Тору видится то мгновение прошлого, в котором он знакомил Хеймдалля с Джейном. Тогда бета смотрел так же: с холодной отстранённостью и внимательностью, за которыми пряталась легкая, еле ощутимая неприязнь. Омег, приходящих в этом дом, Хеймдалль недолюбливал не зависимо от того, был тем омегой Джейн, возлюбленный Тора, Натаниель, близкий друг семьи, или иные омеги, являющиеся гостями званных ужинов его родителей.       Тор думал об этом редко и не сильно волновался, — Хеймдалль всегда был сдержан и учтив, сплетен не разносил и никогда не пытался нанести какого-либо рода вред другим омегам, — но в этом моменте неожиданно ловит себя на странной, банальной мысли: Фригг был единственным омегой, к которому Хеймдалль относился уважительно, заботливо и еле заметно по-доброму. Вероятно, все дело было в его верности чете Одинсонов. Или в привычке.       — Да, Хеймдалль, сейчас иду, — махнув дворецкому легким движением руки, Фригг кивает, а следом вновь оборачивается к Локи. Он протягивает к нему руку, обнимает его ладонью за плечо — Локи не шугается и не вздрагивает даже, и этого оказывается сложно не заметить. Тор только прищуривается мимолетно, уже перекидывая свой пиджак через локоть. — Дорогой, я оставлю вас на несколько минут. Уверен, после нам ещё удастся обсудить с вами множество волнующих меня мелочей, да к тому же в более приватной обстановке, — быстро, хитро улыбнувшись, Фригг тут же поворачивается к Тору. Его интонация неуловимо меняется и становится чуть серьезнее, тверже: — Тор, позаботься о своём омеге, пожалуйста. Думаю, ты ещё помнишь, куда убирать верхнюю одежду.       — Да, папа, — пропустив мимо быструю, припорошенную вежливостью колкость о том, что он стал реже приезжать в родительский дом, Тор улыбается, кивает согласно. Только после этого Фригг оставляет их и уходит в сторону столовой. Суровый, сдержанный Хеймдалль, затянутый в привычный парадный смокинг, так и ждет его на пороге, не собираясь уходить прочь в одиночестве. Уже когда Фриг проходит мимо него, Хеймдалль ещё на несколько секунд задерживается в проходе. Последним местом, которое задевает его взгляд, становится Локи.       И Тор видит это прекрасно, но ничего не делает. Он разворачивается в сторону, противоположную той, в которую ушел его папа, и доходит до двери, ведущей в гардеробную. Открывает ее, быстрым хлопком легкой ладони по выключателю включает свет. Изнутри гардеробная тут же освещается достаточно яркой лампой, находящейся под потолком, и та дает разглядеть просторный прямоугольник комнаты. По периметру стен бегут стойки, лишь частично заполненные одеждой Фригга, Альфёрда и нескольких слуг, приходящих в дом каждый день. Ближе всего ко входу и дальше от остальных вещей висит строгое чёрное пальто. Оно принадлежит Хеймдаллу. Даже здесь, в гардеробной, Тору чувствуется запах гортензий папиного сада, и этот запах заставляет его мелко, на уголок губ улыбнуться.       Осенью его папа-омега, хранящий в себе аромат гортензий тоже, становится будто бы неощутим и повсеместен одновременно.       — Мне казалось твой отец должен быть более суровым. Из того, что ты рассказывал, я имею в виду, — негромкий голос Локи слышится у него со спины, когда Тор уже проходит в гардеробную. Следом шуршит ткань плаща омеги, края пояса задевают плиты пола еле заметно. Тор оборачивается к нему, как раз повесив свой пиджак, и тут же подхватывает одну из ближайших свободных вешалок.       — Он именно такой, но не рядом с папой. Когда они наедине, он намного мягче. Если бы мы не зашли, они бы так и продолжали подначивать друг друга до бесконечности, — протянув в сторону осматривающего гардероб Локи ладонь, Тор забирает у него плащ, надевает его на плечики и вешает рядом со своим пиджаком. Локи только кивает понятливо. Его заинтересованный взгляд прохаживается по чужой верхней одежде, после натыкается на Тора — тут же становится спокойным и будто бы нейтральным.       От его волнения, столь очевидного ещё в машине, не остается и следа.       Только Тор ему совершенно не верит.       — О чем ты думаешь? — указав назад в сторону зала, Тор задаёт вопрос лишь ради того, чтобы занять чем-то время. Отец с папой незаметно разошлись по своим делам и явно оставили на них обязанность встретить гостей, которые скоро прибудут, а значит уходить куда-либо им не имело смысла. И тем, быть может, было даже лучше — что-то подсказывало Тору, что разыгрывать их общий на двоих с Локи театр перед его семьей будет не так уж просто. Но это было лишь теорией, которую только предстояло проверить. И если за себя Тор мог ручаться точно… Он думал об этом, ложась спать вчерашним вечером и прокручивая в голове дела нового дня. Он думал о том, как будет смотреть в глаза людям, которые убили Джейна, и насколько это может оказаться тяжелым занятием. Тяжести, правда, пока представлял себе эту сцену, Тор не почувствовал. Лишь суровый, напряженный прищур глаз мог выдать его догадки и десятки вопросов, но не ярость и не желание почесать об чужие лица кулаки.       История с Джейном все же была уже давным-давно для него мертва. Так же, как был мёртв и сам Джейн теперь.       Однако, история с Локи… Изначально в его планах, конечно, не было вовсе какого-либо желания оказываться частью мутной, непонятной и к тому же опасной для жизни неразберихи подобного рода. Ему нужен был омега — самодостаточный и не сильно нуждающийся в его, Тора, постоянном присутствии или опеке, как, к примеру, нуждался тот же Джейн. В этом плане Локи был идеальным кандидатом из возможных: он не только не нуждался в Торе, его внимании, его деньгах и чем-либо его вообще, но ещё и презирал единую даже мысль о том, чтобы в этом нуждаться. Ему нужен был омега-инструмент. Такой, какой мог бы прекрасно отвлечь его родителей собственной персоной от всей кучи работы, что находилась под руками самого Тора, совершенно не желавшего в ближайшие годы обременять себя семьей. Такой, какой смог бы вместе с тем выходить с ним в свет, забирая на себя весь извечный поиск эскорта — каким всегда в спешке занимался сам Тор за сутки до приема или раута, — и становясь эскортом самостоятельно.       Для Тора это стоило самого дорогого из того, что у него только было — его времени. Всего того времени, которое у него отнимали натравленные на него папой мысли о обязательности семьи и десятки минут, проводимые на трубке в созвоне с очередным эскорт-агенством. И за своё сэкономленное время он был согласен платить подобающе. Он был готов обеспечивать безопасность и защиту — когда-то в прошлом, до того мгновения, в котором Джейн заперся в его квартиру с оружием наперевес.       Сейчас же в обязательство уже вмешался интерес. Не только к Локи, пускай с интересом к нему было разобраться намного проще — тут подразнить, здесь бросить остроту да подрочить в душе в ожидании этой никому на самом деле не нужной свадьбы и постепенно заинтересовывавшей его самого все больше брачной ночи. Но интерес к его, Локи, окружению был совершенно другой стороной этой кривой монеты, уже никогда не пригодившейся бы никому для оплаты. Вот с ним Тор понятия не имел, что мог бы сделать. Он мог не идти за ним, пожалуй, даже сейчас ещё можно было с легкостью разорвать всю эту чушь с помолвкой, контрактом, и, пускай это стоило бы ему крупной суммы, возмещения морального ущерба да долгих извинений перед омегой, это можно было с легкостью осуществить.       Об этом Тор думал тоже. За несколько минут до встречи с Тони и находясь в ожидании сообщения от Огуна — он тогда уже не сомневался совершенно, что Джейн будет мёртв, лишь ждал подтверждения. И подтверждение нашло его. И интерес внутри дернулся, вздрогнул. Тор пошёл за ним следом, потому что мог.       И ни почему больше.       Выйдя следом за Локи в зал, Тор выключает в гардеробной свет, закрывает дверь. Омега, не знающий о его размышлениях ничего совершенно, только плечами пожимает мимолетно, но тут же усмехается немного кусаче. Говорит:       — Квартира в поднебесье… Громадный особняк… Я начинаю подозревать, что мне нужно внести дополнительный пункт в мой бестиарий об альфах, — Тор только смешливо морщится ему в ответ, бровь вскидывает. Ему и хотелось бы верить, что никакого такого бестиария у Локи нет, но у него самого нет и единого факта, который мог бы это подтвердить. Остается только гадать и строить теории. Локи же кивает пару раз, вдумчиво, серьезно, а следом поднимает обе руки и поводит ими в воздухе так, будто растягивает несуществующее, невидимое предложение, в попытке его материализовать. И цитирует: — Как вид, они постоянно чувствуют нехватку имеющихся территорий. Стремятся к глобализации.       В его глазах, зелёных, ярких, переливается это самое: шкодливое, смеющееся и чуть неприязненное. А Тор только фыркает, коротко смеется. Но чужое мироощущение его не ранит все ещё, и лишь поэтому он вовсе не злится. Вместо этого уточняет со смешком:       — У тебя действительно есть бестиарий? — и в тот же миг впереди них, за дверью входа слышится уже знакомый ему голос Бальдра. Тот восхищенно делится с кем-то мыслью о том, что тоже хотел бы жить в таких хоромах. Ему никто не отвечает. Тор на звук не оборачивается, и лишь поэтому видит, как мягкая, чуть высокомерная улыбка Локи, обращённая к нему, становится каменной и натянутой. Все живое, что в нем есть и было, будто бы прячется в миг и обращается мертвым, чтобы просто не быть убитым. А голос звучит отстранённо, будто интонация убегает тоже, прочь и дальше от опасности:       — Быть может, — обернувшись уже к двери входа, Локи делает пару шагов в его сторону и замирает в полушаге впереди Тора, рядом с его левым плечом. Его голоса Тор почти и не слышит, разве что по губам догадывается, что именно омега ему отвечает. Пока его собственные губы поджимаются сами собой. Тор чуть прищуривается внимательно, требовательно.       Стоит только ему перевести взгляд в сторону двери входа, как с той стороны тут же нажимают на ручку. Она опускается уверенно и сильно, без торопливой спешки, без напуганной медлительности. Следом открывается дверь. Первым внутрь входит высокий, на несколько сантиметров, быть может, выше и самого Тора, альфа. Тор никогда раньше его не встречал, но половую принадлежность высчитывает слету по всем внешним признакам: рост, ширина плеч, твёрдая, повелительная походка и тяжелый, ледяной взгляд. Во взгляде том, светло-карем, слишком необычном отчего-то, читается пренебрежение и полное отсутствие согласия на какие-либо компромиссы.       Тор знает такие взгляды. Он и сам умеет так смотреть: на всех тех собраниях, важных конференциях и подписаниях договоров, когда кто-либо пытается слишком настойчиво продавить собственные пожелания или выстраивает неуместные правила на его территории. Этот взгляд всегда приходит за секунды до того, как будет использован феромон, но, глядя на этого альфу, что входит на чужую территорию так, будто владел ей всегда, Тор видит отчетливо — это альфа смотрит так каждое мгновение собственной жизни.       Следом за ним в проходе возникает заминка и ещё двое альф, малость похожие на лица, пропускают Бальдра вперёд. Тот тут же широко улыбается, бросая одному из них:       — Спасибочки-и-и, Тюр, — он делает первый шаг за порог, сразу сбрасывает легким движением свое серое классическое пальто, перекидывает его через локоть и оглядывается. Тор уделяет ему лишь несколько мгновений, подмечает приколотую на светло-зелёный свитер брошку с эмблемой Regeneratio и то, как его взгляд меняется, когда он замечает Локи. В глазах беты зажигается что-то такое детское, опекающее и заботливое. Бальдр радостно восклицает: — Локи-Доки, привет! Какой ты красавчик сегодня!       Следом за ним проходят еще двое альф, Тюр и Бюлейст, насколько Тор может предположить. Они оба, как и их отец, в формальных классических костюмах. Рубашки застегнуты на все пуговицы, из-под воротника спускаются чёрные ленты галстуков, чтобы почти сразу спрятаться за застегнутыми на все пуговицы полами пиджаков. Они выглядят больше телохранителями для шебутного, кудрявого Бальдра — со своими строгими, по-военному короткими стрижками и непроницаемым взглядами. К счастью, в лицах, похожих, есть разница и лишь поэтому Тор не начинает чувствовать себя так, будто у него двоится в глазах.       У одного из альф глаза зелёные, похожие на глаза Локи, а губы тонкие, сурово поджатые — он, видимо, Бюлейст, как понимает Тор по обращению Бальдра к другому альфе. Под челюстью виднеется старый, давно зарубцевавшийся толстый шрам. Точно такой же, в разы меньше, правда, перерезает левую бровь. У второго же альфы, Тюра, шрамов нет вовсе, или по крайней мере Тору так только кажется. Он успевает заглянуть мимолетно в чужие карие глаза, отметить небольшую ямочку на подбородке и четко очерченный даже для альфы кадык. А следом этот альфа оборачивается себе за спину, к следующему гостю, показывая Тору другую часть лица и вместе с этим и ухо.       Небольшой части хряща сверху явно недостает. Тор успевает разве что мысленно предположить, что это было пулевое, когда стоящий рядом с ним Локи достаточно спокойно откликается брату:       — Привет, Баль. Рад тебя… — договорить ему не удается. С небольшой задержкой в двери проходит ещё один альфа, и Тор мгновенно чувствует, как рядом с ним, там где стоит омега, будто бы воздух обретает свою плотность и вздрагивает. Локи почти что рявкает, негромко, но с такой жестокостью и злобой, что можно разве что позавидовать его смелости: — Какого черта он здесь делает?!       Тор не завидует. Он бросает быстрый взгляд на альфу, что заходит последним, и презрение тут же дергает его изнутри. От вида иссиня-черных, зализанных назад волос, мелкого кольца в мочке уха и черных кристаллов в виде капель, инкрустированных в чужие клыки, Тору хочется скривиться. Он этого, конечно, не делает. И даже на быстрый, брошенный ему с вызовом оскал этого альфы не отвечает.       Потому что отец Локи, мгновения до этого оглядывавший пространство холла, будто свою собственность, резким движением головы поворачивается к Локи. Пряди его волос пострижены короче, чем у последнего альфы, но на подобный манер убраны назад, и в этом Тору видится странное, какое-то неправильное сходство. Быть может его там и нет, но альфа все равно внутренне подбирается весь, как должен был подобраться ещё мгновения назад. Он не сделал этого, вероятно, от банального понимания: никто не посмеет нарушать правила приличия на чужой территории. Только понимание это в моменте разбивается с ходу о взгляд отца Локи. Потому что того и не трогает вовсе возмущение омеги. Он лишь кривит губы, будто ему на язык попала тухлятина, делает твёрдый шаг вперёд. И говорит:       — Бальдр передал приглашение для всей семьи, Локи. И если ты позабыл, я напомню тебе: Видар — близкий друг нашей семьи, — Тор слышит чужой голос, и звук этот заставляет его разве что сжать руку в кулак. Переплетение жестких, холодных и презрительных интонаций звучит просто отвратительно и совершенно точно непозволительно в качестве обращения ни к единому живому существу. Но отца Локи это совершенно не интересует и вряд ли волнует. Он подходит к Локи, замирает в шаге перед ним, загораживая собой и Видара, нагло ухмыляющегося, и остальных. Где-то за его спиной Баль взволновано сглатывает, принимается нервно обкусывать губы. И кажется одними губами шепчет:       — Ло, не надо… — Тор видит, читает это по чужим губам, пока в его сознании закручивается водоворотом уже произнесенное вслух имя. Ему вспоминается тот их с Локи разговор, с неделю назад случившийся, а ещё вспоминается, как Локи рассмеялся тогда. Тор спросил у него о наказании, которое получил альфа, посмевший без разрешения попытаться поставить ему метку, и Локи рассмеялся.       Сейчас этот альфа стоял через шаг от порога, в доме его родителей, в его собственном доме. Пока Локи, уже сжимающий руки в кулаки и вскидывающий гневно голову, только-только собирался сказать:       — Мне он не друг. И ему здесь не место. Я его не приглашал. Он обязан уйти. Сейчас же.       Тор чуть прищуривается, чувствует, как мимолетно, еле заметно рядом с ним мелькает тонкая нотка аромата Локи. Она пробивается сквозь его цитрусовый парфюм и сквозь подавители собственной силой. В наличии подавителей Тор, правда, не сомневается совершенно: утром он видел, как Локи пил их за завтраком вместе с какими-то витаминами. Впрочем, в запахе, который чувствует, не ошибается тоже, прекрасно зная — как бы хороши ни были подавители, при резком, сильной выбросе феромона они могут оказаться бесполезны. И он действительно чувствует, на мгновение, на секунду, он чувствует аромат омеги, пока интонация того может с легкостью врезать ему же по лицу. Не делает этого. С ним — нет.       Она устремляется вперёд, врезается в надменного альфу, стоящего перед Локи, но тот даже не вздрагивает. Только коротко, презрительно кривит уголок губ. Говорит:       — Твои желания не имеют веса. Видар останется здесь. Он гость. И тебе лучше смириться с этим и сменить интонацию, если ты не хочешь, чтобы я при всех объяснил тебе это другим языком, — слыша чужие слова, Тор зачем-то вновь переводит взгляд на Видара, — тот как раз наклоняется к Бюлейсту и с наглой ухмылкой что-то шепчет ему, — и поэтому только мелко вздрагивает, когда чужой, незнакомый запах касается его обоняния. В запахе том смешивается привкус побелки и затхлость, плесневелая, жестокая, от неё хочется сморщиться и открыть все окна, что есть в помещении. И пускай нет в ней сладости, столь Тору ненавистной, и не вызывает она тошноты, но все равно поднимает в нем мелкую, зудящую тревогу. Этот запах явно принадлежит отцу Локи, и он медленно, неумолимо расползается по залу во всей стороны, давая четкое, ясное понимание каждому находящемуся здесь существо — сильная особь, альфа, уже здесь, и все возражения в чужих сознаниях должны умереть мгновенно. Этот аромат заполняет собой территорию, но отнюдь не так, как это делал Тони, к примеру, на их ужине с пару дней назад.       Тони действовал аккуратнее, осматривал территорию и изучал самого Тора, чтобы точно знать, кому он вверяет дорогое себе создание, омегу, о котором он заботился долгие годы. В Тони, в его действиях, даже его в аромате — который Тор не почувствовал обонянием вовсе, лишь кожей, всей своей сутью, ведь альфы никогда не чувствуют ароматы себе подобных, если только те не пытаются атаковать их, — не было злобы, не было жестокости и намерения отвоевать территорию не было тоже.       В отце Локи было именно это. Но первостепенно в нем, конечно же, была угроза самому омеге — секунда, две или три, и на нем применили бы феромон. Собирался ли Тор вмешиваться? Он совершенно не думал об этом вместе с этим, обдумав это ещё давным-давно. Они с Локи были связаны брачным договором. Еще они были бизнес-партнерами. И в конечном итоге Тор ведь был здесь — когда он мимолетно, несерьезно оказался перед вопросом, что делать ему с собственным интересом, он пошёл следом за ним. Поэтому данный вопрос для Тора не существовал вовсе.       Как, впрочем, и мысль о том, позволил бы он какому-либо другому альфе осуществлять насилие и жестокость не то что в доме своих родителей — в своём присутствии.       — Видар уйдёт сейчас. Либо уйдёт он, либо нам всем придется уйти. Потому что я не желаю оставаться в одном доме с этим…! — Локи распрямляется напряженно, подбирается весь. На его шее, над самым воротником водолазки, что плотно облепила кожу, вздувается напряженная, резво бьющаяся венка. Тор замечает это, слышит надрыв его интонации. Он все ещё медлит, будто замерев в ожидании чего-то, какого-то сигнала, который вот-вот должен прозвучать.       Сигнал не звучит. Звучит лишь голос отца Локи. Тот перебивает омегу резко, надменно, и его аромат тут же приходит в движение, устремляясь всей своей мощью к Локи. Не он один, впрочем, пока альфа говорит:       — Закрой свой чертов рот, ничтожество! — и Тор видит краем глаза, как его ладонь дергается, вскидывается вверх. У отца Локи искажаются черты лица, становясь поистине уродливыми и жестокими, губы растягиваются в оскале. А Локи вздрагивает, замирает весь, но не жмурится, не отступает и на единый шаг назад.       Тор успевает секунда в секунду, думая лишь о словах, которые с неделю назад ему сказал сам Локи:       — …альфы, которые считают что то, что они ненавидят, должно быть уничтожено.       Они говорили в тот вечер, вечер переезда омеги, о его семье — Тор помнил это так, будто оно случилось вчера. И Локи был расслаблен, неспешен. Сейчас же над краем ворота его водолазки в ужасе билась его собственная вена, а запах, чужой, альфий, жестокий и низвергающий, уже собирался накинуться на него и заставить покориться.       — Боюсь, нас не успели представить. Тор Одинсон. Приятно познакомиться, — Тор тянется вперёд и первым делом перехватывает чужую ладонь, уже собирающуюся нанести удар, в крепком, почти болезненном рукопожатии останавливая замах. Тут же он резким движением выступает вперёд, загораживает Локи собой и, конечно же, ничуть не искренне улыбается. Вся волна чужого гнева феромонами напарывается на него и дальше не идёт. Тор не морщится даже, пускай изнутри его выкручивает потребностью отступить, дать более сильному альфе место и позволить ему творить все, что вздумается. Рот набивается привкусом побелки, совсем как в моменты тренировок с отцом набивался вкусом еще не пережеванных еловых веток. Только теперь уже иначе — даже валясь пред отцом на колени и корячась на земле под натиском его феромона, Тор знал, что это все лишь игра, тренировка, что это не по-настоящему.       Сейчас было именно так. Во все прошлые разы его столкновений с реальными, жесткими альфами этого мира и сейчас в особенности — Тор чувствовал, что его были бы рады уничтожить. Все его нутро, вся его суть желала сжаться, но в этом, именно в этом, был весь фокус. И Тор все ещё прекрасно помнил слова, сказанные его отцом однажды:       — Феромоны — это иллюзия превосходства, Тор. В реальности, конечно же, на тебя могут не нападать вовсе. Никакого физического урона, лишь защемление нервных рецепторов и паническая потребность отдать собственную территорию. Вот как работает атака феромоном, — Альфёрд рассказывал это ему за обедом, после самой первой их тренировки, и Тор точно помнил, как методично и медленно отец разрезал мясо, объясняя ему основы. Ещё он помнил, как то и дело натыкался на взволнованный, но твёрдый взгляд папы — тот не пытался вставить и единого слова против и, впрочем, никогда не выступал за то, чтобы тренировки прекратились. Вероятно, Фригг всегда понимал насколько их реальность жестока. Но все равно глядел взволновано. И каждый вечер после тренировок с отцом Тор находил у себя в комнате кружку ароматного, ромашковом чая. Его точно приносил кто-то из слуг по просьбе его папы. — Не зависимо от того, насколько хорошо ты научишься обращаться со своим собственным феромоном и насколько сильна будет твоя атака, ты должен иметь твёрдую уверенность в том, что ты сильнее. Твое сознание должно мыслить этой категорией, она должна стать твоим фундаментом. Потому что иногда ты будешь оказываться в ситуации, где тебе придётся защищаться. И это может стать большой проблемой, если ты будешь уметь лишь атаковать.       Вот что сказал ему отец тогда. Тор запомнил. Он вообще многое запоминал из того, что говорил или рассказывал ему отец — его мудрость, ходившая с ним под руку по земле уже шестой десяток лет, была очевидна и крайне интересна в своей ненавязчивости. И никогда, пожалуй, до этого момента Тор не сталкивался с ситуацией, о которой отец ему рассказывал тогда. Никогда раньше ему просто не нужно было защищаться. В моменты переговоров или конфликтов с другими альфами он всегда нападал первым, это была определенная стратегия его победы, с Джейном же, как и с другими омегами или бетами, защита с помощью феромона не нужна была вовсе — они никогда не нападали на него да и вряд ли вообще умели это делать.       Что ж.       В настоящем моменте времени это было почти не больно. Только в голове дробились и множились мысли, и каждая новая была громче предыдущей. Он должен был отступить. Он должен был опустить руку альфы, ту самую руку, чей замах остановил, ту самую руку, которую все ещё крепко держал в собственной, а после он должен был отступить. Он обязан был отдать все свои территории более сильной особи!       В противном случае его ждала лишь смерть. Ужасная, мучительная, лишённая чести и достоинства.       И это почти не больно. Отчасти привычно даже — Тор провёл дни, недели напролёт и месяцы даже, наверное, тренируясь с отцом. Он привык к этому ощущению. Он привык к этой давящей, жестокой и безжалостной силе другого альфы, которая ощущалась всей поверхностью кожи в момент, когда начиналась атака феромонами. И мысли не удивляли — они всегда были одинаковы. Покориться, отступить, убежать или встать на сторону агрессора — каждая новая его мысль орала ему именно об этом, добавляя следом о том, что у него нет ничего стоящего, у него нет силы, чтобы сопротивляться, у него нет правды, чтобы ее отстаивать.       И это было совсем не страшно. Потому что феромоны были иллюзией превосходства. Сам факт подчинения им, чужим, жестоким и подавляющим, желал утащить его в животное и лишённое любой личностной составляющей существование. Тор животным не был. И как бы Локи ни кололся словами о том, что его двадцать шестой этаж в Bucharest Tower Center был не самым высоким в городе, много больше веса имело то, что этот двадцать шестой этаж в себе содержал. И кто именно сидел во главе его собственного стола директора OdinsonGroup. Много больше значения имело то, каким человеком он был, ради чего работал и как обращался с другими. Именно тут крылась вся его сила, в каждой его победе и в каждом его успехе, в каждой его идее, в каждом его действии.       И как бы сильно отцу Локи ни хотелось задавить его собственной силой, Тор был уверен в том, что с места не сдвинется. Потому что, кроме всего прочего, важного и нерушимого, за его спиной стоял омега. И даже если бы этим омегой не был Локи, даже если бы они не были связаны брачным договором… В особняке Одинсонов омег не было позволено обижать никому.       Ни омег. Ни бет. Ни даже альф. Если, конечно, те сами не искали драки.       Отец Локи вскидывает к нему голову, губы поджимает. Он кажется хотел сказать Локи ещё что-то, но так и не говорит. Вместо этого прищуривается, и его феромон тут же поддаётся его же усилию, накидываясь на Тора с новой силой. С силой, равной разве что силе Альфёрда. Тор только шире улыбается и не вздрагивает даже, но и в ответ не нападает. Битва феромонами в родительском доме в присутствии более податливых феромону особей, вроде Бальдра и Локи, ему чести не сделает, как, впрочем, и весь конфликт ничем будущему обеду семей не поможет. Поэтому Тор только крепче сжимает чужую ладонь в своей. Он говорит твёрдо, уверенно и ничуть не гневно:       — Боюсь, стол уже накрыт и у нас не найдется дополнительного стула и приборов для нежданного гостя, — он не сыпет оскорблениями, не юлит собственными словами, чего обычно от него ждал тот же Иоганн, знавший, что Тор не умеет играть словами, а в прямое наступление не пойдёт из-за собственного воспитания. Жаль, Иоганн не знал, что у всего есть предел.       Тор сам по себе мог стерпеть многое, как бы сильно оно ему не нравилось. Это его умение крылось и в отношениях с Джейном, и в том, как долго он молча сносил насмешки и издевки иных альф из светского общества. Но терпеть явную, открытую агрессию к омеге — к омеге, который по всем документам был его, принадлежал ему и находился под его юрисдикцией, — он не собирался. Этому его научил отец. Он всегда говорил, что ничто не стоит бойни так, как стоит её задетая омежья честь.       Не зависимо от статуса омеги и силы его феромона.       Лишь потому что альфы, рождённые сильными мира сего, существовали всегда и всегда будут существовать ради защиты. Ради защиты тех, кто не в силах защитить себя сам.       Отец Локи неслышно скрипит зубами, желваки перекатываются под его кожей и в глазах Тору видится резвая искра гнева. Он впивается в ладонь Тора пальцами с такой же силой, но ему так и не удается продавить его, заставить отступить. Пока все существо Тора рычит, и ревет, и бьется под натиском чужих феромонов, его собственные широким, невидимым плащом развиваются у него за спиной. Они поглощают омегу, заполняют все его пространство собой, выступая непробиваемым, крепким щитом от агрессивного феромона его отца.       Этот щит мог бы выдержать и много дольше, но столкновение заканчивается, не проходит и минуты. Отец Локи кивает коротко, явно не желая соглашаться, но не имея иного пути. А после говорит:       — Лаувей Лафейсон, — он называет собственное имя, и Тор невольно убирает его на задворки сознания. В тот список, в котором уже есть иные имена. Там и Билли с Иоганном — их имена уже мысленно перечёркнуты Тором, — и имена Видара, Тюра и Бюлейста. Вот куда отправляется имя отца Локи. Следом тот оборачивается себе за спину и приказной, твёрдой интонацией говорит: — Видар, можешь ехать.       И Тор отпускает его ладонь первым. Он разрывает рукопожатие, не собираясь заставлять Лаувейя делать этого самостоятельно. Он все ещё не ищет бойни, правда, ее не ищет. Дразнить чужую злобу не собирается тоже. Тор знает таких альф — с ними всегда лучше притвориться чуть слабее, чтобы не пришлось вызванивать Фандрала и снова стесывать кулаки.       Чтобы не пришлось вызванивать Огуна. И просить взять с собой пистолет.       Видар морщится раздраженно, бросает Тору озлобленный, полный жажды мести взгляд, но не отзывается и единым словом. Будто послушная шавка, он разворачивается, выходит за порог. Даже дверью не хлопает, ну что за послушный пёс.       — Вы можете пройти в столовую. Бальдр, повесить твое пальто в гардеробную? — Тор все ещё улыбается, указывает в сторону арки, ведущей в столовую, и замечает краем глаза Хеймдалля, уже подходящего к порогу. Тот здоровается тоже, приветствует гостей и приглашает их проследовать за собой. Добавляет, что хозяева особняка сейчас подойдут.       До момента, пока Лаувей не отходит, Тор не делает и единого шага в сторону. Он стоит на месте, ждёт, пускай и видит смятенного, напряженного Бальдра, который вроде и хочет подойти, но пока не решается, ждёт действий отца. Отца и Бюлейста, который в какой-то момент успел выступить вперёд — явно чтобы закрыть бету собой от выброса отцовского феромона. Отметив эту семейную иерархию где-то на границе сознания, как нечто определенно занимательное, Тор лишь переводит взгляд назад, к альфе, что стоит напротив. Лаувей же задерживается на месте лишь на пару секунд. Он вновь смотрит на Тора, пристально, цепко.       Этот взгляд обещает Тору расправу.       Тор только улыбается, но не глазами. В глазах его раскручивается твердость и стойкость. И клятвенное обещание — если Лаувей пожелает сдвинуть его с места, ему придётся очень постараться. Тот читает это, похоже, и все-таки делает шаг в сторону. Отворачивается тут же, молча и не зазывая детей следом за собой, уходит. Альфы, братья Локи, все равно идут следом. Твёрдой, напряженной и почти синхронной походкой. Каждый из них бросает на Тора короткий, внимательный взгляд, но ни один не здоровается. Последним идет встревоженный Бальдр.       — Если тебе не сложно… — он мягко, быстро, будто боясь, что это его действие заметят, улыбается Тору и протягивает ему своё пальто. Тор улыбается ему мягче, искренней, не глядит в ответ с расплавленной, замершей на глубине зрачка жестокостью и кивает. Откликается:       — Рад тебя видеть, — Бальдр только вздыхает быстро, бросает взгляд Тору за плечо, на Локи. И даже руки к нему тянет, уже освободившись от своего пальто. Локи говорит такой интонацией, что ей можно было бы железо ковать, если бы она была кузнечьим молотом:       — Иди.       Бальдр только голову в плечи вжимает и спешно уходит вслед за отцом и братьями. Тор оборачивается ему вслед, но лишь ради того, чтобы убедиться — все остальные уже скрылись за границами видимости арки. Только после этого он делает шаг вперёд, встряхивает головой, окончательно сбрасывая эту потребность контроля над силой собственного феромона. Тот уже почти опал в своей яростности и силе, и сейчас прекращает выделяться окончательно. Тор оборачивается себе за спину, поворачивается к Локи лицом.       Локи на удивление не выглядит белым от ужаса. Его губы жестко, бескомпромиссно поджаты, челюсти стиснуты до возможной боли. Как, впрочем, и его руки: они сжаты в кулаки с такой силой, что, кажется, ещё секунда и костяшки прорвутся сквозь тонкую кожу. Оглядев его быстрым движением, Тор поднимает глаза к глазам. И что-то изнутри него дергается вновь, на мгновение проваливается будто бы в пропасть. Прямо напротив него стеклянный, твёрдый взгляд — будто кто-то очень вовремя поставил жестокое видео на паузу. И где-то на периферии зрачков угадывается ужас, он видится Тору в мелко дрожащих сухих ресницах и в уголках глаз. В центре же лишь жесткость, напряжение и безжизненность — та самая жизнь, которую выставили на стоп.       — Мы остаёмся? — Тор не зовёт его по имени и не принимается обхаживать его, вздыхая да лопоча что-то о столь непозволительном для отца-альфы поведении. Он даже с места не двигается. Стоит, держит в одной руке пальто Бальдра, неосознанно впиваясь в серую ткань пальцами. От неё уже тянется какой-то сладкий запах, явно синтетический аромат духов, созданных в виде пародии на омежьи феромоны, но Тор не уделяет ему внимания совершенно. Даже этот запах, мелко касающийся его обоняния и желающий вызвать тошноту, не трогает его сейчас.       Тор задаёт лишь единственный вопрос, который его интересует. И мысль его, быстрая, скорая, уже придумывает стоящую отговорку для его родителей, вместе с тем перестраивая всю будущую линию их лжи, за которой они спрячут суть брачного договора и реальность. В этом не будет проблемы. А Фригг будет лишь взволнован малость, будет сетовать на то, сколь неучтивы бывают отцы-альфы со своими детьми-омегами. Позже Альфёрд мимолетно в каком-то новом диалоге скажет ему о том, что, если Локи нужна будет какая-то помощь, — защита, конечно, лишь она, но этого слова Альфёрд не произнесет и, впрочем, не засомневается, что Тор поймёт его верно, — их семья всегда сможет ее предоставить.       Потому что Тор уже выбрал. Потому что Тор уже сказал о помолвке, уже привёз Локи в родительский особняк. Его намерения были твёрдыми и чёткими, а его выбор был здравым, обдуманным. И его родители никогда не стали бы вмешиваться напрямую, никогда не стали бы ставить этот выбор под сомнение.       Потому что Тор уже выбрал. Потому что Локи уже принадлежал Тору. Как и сам Тор принадлежал ему.       Огибая мелкий план, уже созданный, за мгновения, миллисекунды, Тор думает ещё и о том, из чего на самом деле сделан этот омега. Тот, что стоит на против, умеет обращаться с оружием и является незримой дланью защиты для сотен, если не тысяч омег Европы. Из чего он сделан на самом деле? Тора интересует это чисто исследовательским интересом. Потому что он знает, что может с омегой сделать прямое применение феромона. Ему рассказывал об этом отец. Ещё тогда, на их тренировках по обращению с феромоном, когда говорил о чести, о достоинстве, о непозволительности применения феромона на ком-либо, кроме уже пошедших в прямой конфликт альф.       Сильный альфий феромон, целенаправленно выпущенный в сторону омеги ради подчинения, при длительном воздействии мог свести того с ума.       И в настоящем моменте времени Лаувей не успел бы сделать этого — Тор был в этом уверен так же, как и в том, что его собственный феромон Локи не навредил. Он был направлен на него, но не с агрессией и жестокостью. Он был направлен на него, он окружил его и запер в себе, жесткой, почти слышной вслух клятвой:       — Пока я здесь, ты в безопасности.       Локи не мог не увидеть этого.       Но как много он видел до того, как появился Тор? И насколько велик был его страх перед его отцом?       Тор желал узнать, но не именно это. Он желал знать, чего на самом деле стоит всё это бахвальство, и наглость, и дерзость, живущие в этом омеге. Стоило ему задать вопрос, как Локи чуть прищурился. Он все ещё глядел в пустоту, остававшуюся где-то у Тора за плечом, и голову к нему повернул отнюдь не сразу. А когда повернул, только мягко, уважительно усмехнулся на уголок губ.       — Тор Одинсон, — потянувшись вперёд, Локи делает шаг, после медленно поднимает руки в его сторону. Тор не знает, что он хочет сделать, но и не отступает. Только голову поднимает чуть выше, бровь вскидывает, желая услышать продолжение. В том, что оно будет, Тор не сомневается. — Чем больше времени проходит… — Локи делает новый шаг и останавливается прямо перед ним. Его руки достигают своей цели, тонкие искусные пальцы медленно поправляют его белый, накрахмаленный воротник, задевают верхнюю расстегнутую пуговицу, но кожи так и не касаются. Локи глядит лишь ему в глаза, все еще чуть прищурившись, внимательно, но совершенно без злости или презрения. Его взгляд заполняет интерес, и он подгребает под собой все остальные его чувства, пряча их от Тора за сотнями дверей. Локи договаривает неспешно и твёрдо: — Тем более интересным экземпляром ты оказываешься.       Тор только хмыкает. И клыкасто улыбнувшись, бросает:       — Включишь меня в свой бестиарий? — и его слова будто бы возвращают Локи на минуты назад, до того, как вся его семья приехала, до того, как его отец почти успел вскинуть руку и ударить его. Была то будущая пощёчина или удар кулаком, не имело никакой разницы. Ни то, ни другое не должно было существовать вовсе. Это было непозволительно.       Локи замирает на мгновения, а после смешливо фыркает. И головой качает. Только одна из его ладоней не уходит. Она опускается Тору на плечо, пальцы чуть давят на ткань рубашки, делясь своим теплом, пока омега шепчет:       — Быть может, — а следом тянется к нему всем собой. Тор только ухмыляется быстро, самодовольно — на поцелуй, настоящий, тот, каким целуются пары и будущие женатики, он не рассчитывает. И поэтому не расстраивается. Локи целует его в щеку, медленно, неспешно, а затем отступает на шаг. Он забирает тепло своих прикосновений почти сразу, оставляя лишь тепловой след губ где-то у Тора на щеке. Тот исчезает тоже, слишком быстро. Локи говорит: — Нас ждут в столовой. Вешай пальто Бальдра и пойдём.       На его вопрос омега прямо так и не отвечает, но все его слова и каждое его действие становятся Тору ответом. Он кивает, ещё несколько секунд не разрывая зрительного контакта. В груди перекатывается удовлетворённый, сытый интерес. И мелкая, насмешливая мысль рождается где-то в голове.       Мысль о том, что Фандрал был действительно прав.       Локи отнюдь не Джейн. От него пахнет не трусостью — огнем. Пока лавовые волны вылизывают горячие камни, а вулканические испарения, что должны бы душить, вызывают лишь желание вдохнуть поглубже. Вдохнуть поглубже и пойти по выжженному следу до самого кратора. Лишь интереса ради. ~~~       — Получается это вы занимаетесь выставкой, которая будет проходить в национальном музее в конце сентября? Точно-точно, я видел ваше имя несколько дней назад, когда к нам приезжали забирать некоторые из наших картин, — Фригг радостно всплескивает руками, глядя на Бальдра, и улыбается самыми уголками губ. Негромкий разговор об искусстве, длящийся уже почти десяток минут между ним и Бальдром, наконец, приходит к некоторой своей кульминации, и Тор замечает это сразу же по быстро вытянувшемуся лицу беты — он не выглядит удивленным, скорее уж застигнутым врасплох. И Тор отчего-то сразу ловит себя на мысли о том, что смеяться здесь будет крайне неуместно. Потому что где-то на глубине зрачка Бальдра точно мелькает страх, Тор знает слишком хорошо, как он выглядит. Пока Фригг, будто и не замечая происходящего вовсе, договаривает: — Я видел ваше имя в документах, которые мне, как владельцу картин, давали на подпись. Вы ее курируете?       Бальдр кивает не сразу. Он улыбается почти не натянуто, самыми уголками губ, после прочесывает свои каштановые кудри пальцами, расправляет плечи. Тор замечает его нервозность так же, как замечает и ту преувеличенную уверенность, с которой бета вот-вот собирается ответить. Тор замечает это, глядит на него через стол, но не из сильной нужды — ему банально больше нечем заняться, кроме как собственным интересом к семье Локи. Они уже успели поговорить о погоде, мимолетом обсудить политику — Фригг не сильно любил это, и потому Альфёрд быстро свернул обсуждение, пускай оно и было достаточно интересным, — и даже о работе Локи в Regeneratio поговорили. Фригг естественно успел спросить о том, где, когда и при каких обстоятельствах Тор с Локи познакомились, и ему в ответ Тор рассказал все ту же историю, что рассказывал Тони с пару дней назад, буквально слово в слово. Локи, как и было ему положено, смущался, мило и лживо посмеивался, и, конечно же, тянулся к нему всем собой — слово в слово, как и во время ужина с Тони. В том, чтобы взяться за руки или полными любви глазами смотреть друг на друга, к счастью, большой проблемы не было, ведь Фригг усадил их рядом, на одной стороне стола.       Впрочем, большой проблемы, кажется, не было вообще ни в чем из того, что не касалось Лаувейя. И, пожалуй, когда Тор только обдумывал всю эту идею, весь сюжет их с Локи театральной постановки, он предполагал, что это может быть сложно — заставить других поверить им, — но реальность оказалась в разы иной: привычно удивительной и совершенно неожиданной.       В их историю первой встречи поверили все. Фригг с нежностью и мягкой улыбкой кивал с явным выражением гордости за Тора на лице, Бальдр то и дело всплескивал руками, пока глаза его горели какой-то почти сумасшедшей радостью. В конце он даже мелочно попытался кольнуть Локи быстрым:       — Вот ведь она, любовь, Локи-Доки, а ты не верил, что она существует! — и Локи даже в лице не изменился от его слов. Он только глаза чуть отвёл, будто смущённо пожал плечами. Как много выдержки омеге это стоило, Тор не знал, но сам он еле сдержался, чтобы иронично не фыркнуть. Делать этого ему, конечно, было нельзя ни в коем случае, потому что Альфёрд именно в тот момент смотрел на них обоих внимательно, пристально. Он точно искал подвох. Только так его и не найдя, мягко улыбнулся на уголок, — Тор был определенно поражён, потому что его отец и улыбки в присутствии других людей, не наедине с Фриггом, были вещами никогда не соприкасавшимися вовсе, — а после даже тост предложил.       За влюблённых.       И все, конечно же, подняли свои бокалы. Даже Бюлейст, успевший трижды или четырежды, кажется, скривиться презрительно, пока Тор рассказывал историю их с Локи знакомства, поднял свой бокал тоже — под пристальным, тяжелым взглядом Лаувейя. Сам Лаувей за время обсуждения этой темы не задал ни единого вопроса и не вставил ни единой реплики. Он сидел, глядел прямо на Локи и будто бы очень настойчиво чего-то ждал. Не дождался. Тор был уверен в этом на добрую сотню, потому что видел прекрасно и сам — игра Локи была почти идеальна. Каждое его действие, каждое его движение, они были выверенными и чёткими. Его контроль над собственным лицом был возведён в абсолют и даже то, как временами он касался собственного кольца, раздумывая, как ответить на новый вопрос Фригга — все в нем выдавало влюблённого по уши омегу.       К счастью, обсуждение этой темы не продлилось слишком долго. Бальдр в восхищении начал вслух представлять в каких цветах они могли бы сыграть свою свадьбу, и Фригг, подловив момент, очень ненастойчиво и мягко перевёл тему в сторону искусства. Здесь уже, как и до этого, Тор участвовал в обсуждении лишь какой-то собственной частью, а Локи наконец вернул себе возможность расцепить их руки и сесть в кресле ровнее. Тор был уверен, что этой возможности омега чрезвычайно ждал и, впрочем, моментально увидел этому подтверждение: стоило Локи отстраниться, как его рука тут же нервным движением коснулась джинсы на бедре в желании вытереть пот ладони. Тор этого и не заметил бы, но ещё когда они все усаживались за стол, его интерес потребовал от него ответов. Тору не оставалось ничего, кроме как наблюдать, но, конечно же, больше всего внимания он уделял тем словам, которые говорили братья Локи и Лаувей, и тому, куда были направлены их взгляды.       Бюлейст, тот самый альфа со шрамами под челюстью и на брови, по большей части глядел либо на Лаувейя, либо на Локи — за длинным, прямоугольным столом его посадили по правую руку от его отца, рядом с Бальдром. Локи сидел в свою очередь ровно напротив Бальдра, и поэтому у Бюлейста была прекрасная возможность прожигать его внимательным, с явной, пускай и сдерживаемой жестокостью, взглядом.       Тюр же, второй старший брат Локи и сидящий по левую руку от отца, — Лаувей с Альфёрдом оба, как главы семей, сели во главе длинного стола с обеих сторон, — смотрел чаще всего на Бальдра или на Бюлейста. К нему Тор приглядывался реже, но лишь из-за неудобного расположения их мест: они с Тюром сидели на одной стороне стола, по разные руки от Локи. С этого ракурса ему лучше всего было видно чужое, лишённое части хряща ухо, разве что. И, конечно, слышно голос — из обоих близнецов, говорил лишь Тюр, редкими, короткими фразами-утверждениями. У него был спокойный, уверенный голос, с еле слышной угрожающей нотой. Тор и не замечал бы ее, если бы не вслушивался настолько внимательно.       Но он вслушивался. Он искал ответы на свои вопросы в чужих словах, взглядах и интонациях, то и дело думая о мелкой, почти незначительной детали — Локи не упоминал ни разу, что Видар является другом семьи.       — Это моя первая выставка, и я действительно занимаюсь ею, но пока что я нахожусь в статусе стажера. Если она будет удачной, меня возьмут на замену одному из главных кураторов. Он собирается переводиться в музей искусств в Брюсселе, — Бальдр глядит на Фригга с легким выражением гордости на лице. Только уголок его губ мелко вздрагивает. Тор замечает это, легким движением покачивая любимое папино белое вино в своём бокале, и почему-то не уделяет этому особого внимания. Через мгновение слышит голос Тюра.       — Ты не рассказывал об этом, Баль, — альфа говорит, выносит новое утверждение, и Бальдр тут же чуть нервно смеется. Он машет в сторону Тюра легкой ладонью, только взгляд свой в первую очередь бросает не на него, а на их отца — Лаувей на него в ответ не смотрит. Он, кажется, его не слушает даже, осматривая стены и высокие потолки столовой и то и дело глядя на Альфёрда. Они оба об искусстве не говорят, но вновь и вновь без слов смотрят друг другу в глаза. Тор замечает это не сразу, лишь когда приносят десерт, он случайно бросает быстрый взгляд на папу, что сидит напротив него, и видит, как тот быстро, напряженно переглядывается с Альфёрдом.       Сомнений в том, что родители прекрасно чувствуют недружелюбие пришедших к ним в дом альф, у Тора не остается. И ему не приходится для этого ни объяснять что-либо отцу, ни рассказывать о сцене, случившейся в зале у входных дверей. Альфёрд понимает это и сам ещё, кажется, в моменте, когда они с Лаувейем здороваются и жмут друг другу руки. Рукопожатие даже со стороны выглядит болезненно крепким.       — Да, я… Прости, Тюр, я позабыл как-то, — Бальдр улыбается как-то неловко, жмет плечами. Тор почти сразу бросает взгляд на Тюра, но так и не видит, как тот сурово поджимает губы и прищуривается — обзор ему закрывает Локи, потянувшийся к своему стакану с водой. — Очень много дел появилось, в связи с этой выставкой.       — Как удивительно получается. Локи занимается общественной деятельностью, вы, Бальдр, ведаете искусством… А чем занимаетесь вы, Тюр? Бюлейст? — Фригг удовлетворенно улыбается и мягким, нежным движением руки поглаживает Бальдра по предплечью, будто в желании успокоить его волнения. Это, правда, не помогает, в отличие от перевода темы. Бальдр улыбается в ответ, тянется к своему бокалу. Он успел похвалить вино уже трижды, но вряд ли из желания понравиться Фриггу. В нем было слишком уж много искренности и непосредственности для такого, как казалось Тору.       — Мои старшие дети работают вместе со мной, — за Тюра и Бюлейста, которые отвечать, кажется, даже не собираются, отвечает Лаувей. Он легким движением приподнявшейся с подлокотника ладони указывает на близнецов, губами, тонкими, безжизненными будто бы, давит пустую усмешку. Уже переводя с него взгляд прочь, на Локи, Тор видит, как тот только ладонь в кулак сжимает пару раз под столом. Он молчит почти все застолье и лишь улыбается да откликается краткими, легкими фразами, кода Фригг или Бальдр обращаются к нему вне темы их с Тором отношений и знакомства. — В военном комплексе за окружной. К югу от четвёртого сектора.       Лаувей отвечает, все также улыбаясь своими безжизненными губами, только на Фригга не глядит больше. Его взгляд обращается к Альфёрду. Пока сам Тор оборачивается к папе — тот держится привычно превосходно. Улыбка, мягкая, доброжелательная, на его губах даже не вздрагивает и в глазах не мелькает и единого предубеждения. Пускай ни один из присутствующих за столом, кроме разве что трёх альф, не знает, что в действительности происходит на той военной базе, никто не сомневается — гриф секретности им явно дали не просто так.       — Ваша профессия несомненно почётна, — Фригг кивает благосклонно, а следом оборачивается к Альфёрду. Они глядят друг другу в глаза не больше доли секунды, но успевают обсудить, кажется, несколько вещей. Без слов, без эмоций, одними лишь взглядами. И следом Альфёрд говорит:       — Мне кажется, нам стоит обсудить несколько деталей, касательно будущей помолвки. Тор, вы с Локи уже выбрали дату? — повернув к нему голову, Альфёрд кивает, будто дополнительно давая ему слово говорить. Тор только хмыкает и оборачивается к Локи. Зовёт его, чрезвычайно занятого собственным стаканом с водой, по имени негромко:       — Локи?       Омега поднимает к нему голову сразу же, чуть растеряно глаза округляет, следом обводит взглядом всех сидящих за столом. Тор только улыбается ему уголками губ, помня прекрасно о том, какую роль он играет последние часы и будет играть ещё около часа. Чуть неловко поджав губы, Локи тихо, облегченно смеется и обращается в Альфёрду:       — Я совершенно не услышал вашего вопроса, извините. Все ещё не могу поверить, что, наконец, нашел альфу своей мечты, и поэтому немного витаю в облаках, — вернув стакан на стол, Локи бросает короткий взгляд на кольцо — то самое, которое Тор якобы подарил ему, когда делал предложение, — и его улыбка становится смущенной. Только радость в ней не уменьшается ни на грамм. Тор, на мгновение успевший поверить в его растерянность, только мысленно фыркает с собственной глупости. Локи все время их обеда, вероятно, вслушивался в беседу ничуть не меньше его самого, а сейчас лишь играл свою роль. Как и должен был. — О чем вы спрашивали?       — Ох, какая прелесть. Конечно, вы полностью заняты своими чувствами, ведь вы так юны… — Фригг улыбается широкой, нежной улыбкой и кивает им обоим. Локи лишь смущённо отводит глаза, но ладонь его, будто сама собой, уже тянется к Тору. Коснувшись его руки, лежащей на подлокотнике, омега пытается взять его за руку. Тор соглашается, естественно, сплетает их пальцы вновь, как и во время прошлого обсуждения их дел, а после тянет вверх и целует тыльную сторону ладони Локи. Он думает лишь о том, как у Локи мелко, почти незаметно дрожат пальцы, а ещё о том, что его запах, тонкой нитью проявившийся ещё часы назад, в зале прихожей, сейчас не ощущается вовсе — у него под носом лишь мягкий, цитрусовый аромат. Пока у всех остальных — в том числе и Бюлейста, отвернувшегося, чтобы спрятать искривившую губы гримасу, — их общий на двоих фарс. Но, впрочем, фарс достаточно высокого качества, и Тор в этом уже совершенно не сомневается, подмечая, как его отец коротко, спокойно кивает, Фригг умилённо прикрывает глаза, а Бальдр только и может, что удержать собственный рот, вот-вот собирающийся открыться в удивлении — чужое откровение, кажется, ошарашивает его. В глазах, коричневых со странным янтарным отливом из-за падающего под углом света, правда мелькает доверие происходящему, и этого Тору больше, чем достаточно. Стоит ему опустить их сплетенные пальцы на подлокотник его стула, как Фригг спрашивает вновь: — Выбрали ли вы с Тором уже дату торжества?       — Дату… Нам не хочется затягивать с этим, потому что мы оба много работаем, а нам бы, ну… — Локи чуть мнётся на последних словах, играется с собственным лживым смущением, а после, смолкнув на мгновения, поднимает к Тору глаза. Этот его взгляд Тор уже видел несколько дней назад, на их общем с Тони ужине, и лишь потому не откликается какой-то неуместной эмоцией. У Локи в глазах столько одухотворенности, столько нежности и мягкости, что поверить в его влюбленность совершенно не сложно. Тор и сам бы поверил тоже, пожалуй, если бы не знал реального положения дел. И, если бы не знал разницы между настоящей влюбленностью и банальной одухотворенностью чем-то, сравни произведениям искусства или красивым видам. Позволив себе несколько секунд молчания, Локи мелко, смущённо улыбается. И добавляет: — Нам бы хотелось поехать в медовый месяц в конце октября, потому что у Тора в декабре квартальные отчеты, а у меня закрытие нового года работы Regeneratio. Поэтому мы решили, что поженимся…       — Через полтора месяца? Какая спешка, — Лаувей перебивает Локи твёрдой, четкой и переполненной презрением интонацией, но Локи не вздрагивает даже. Он оборачивается к отцу с выражением легкого удивления, наигранного, конечно же, потому что пальцы его впиваются в ладонь самого Тора с такой силой, что тому становится немного больно. На Локи Лаувей в ответ не глядит. Он качает головой неодобрительно, с какой-то мягкостью, — которая наиграна настолько же, насколько влюбленность самого Локи, — а после говорит чуть громче и жёстче: — И после это, естественно, закончится разводом уже через полгода. Нынче молодежь совершенно не даёт себе времени познакомиться с партнером, сразу кидаясь в крайности.       Тор мимолетно, на какие-то доли секунд прищуривается, оглядывает Лаувейя вновь. Этот альфа ему определенно точно не нравится, но произносимые им слова — неожиданно даже для самого Тора, — удивляют его. Лаувей говорит именно то, что сказал бы родитель, выступающий против помолвки собственного ребёнка. Но не имеющий возможности остановить его…? Быть может. Тор мягким, неторопливым движением большого пальца поглаживает тыльную сторону ладони омеги, ради фарса и ради реальности одновременно пытаясь его успокоить. Локи на это даже внимания не обращает. Сказать что-либо, впрочем, не успевает тоже. За него вступается Альфёрд:       — Не могу согласиться с вами. Ни ваш ребёнок, ни мой уже не столь молоды, чтобы совершать такие глупости, — потянувшись к бокалу с вином, альфа несогласно качает головой, затем отпивает. Тор успевает почувствовать его взгляд, и забирает слово себе. Где-то на задворках его сознания возникает мстительная, самодовольная мысль о том, что он в своих словах Лаувейя игнорирует полностью, когда говорит:       — Мы решили назначить дату на конец октября, — и, пожалуй, этот момент, как и десяток других, являлся тем, что им с Локи явно стоило в точностях обсудить заранее. Они этого, конечно, не сделали. Но уловить мысль Локи, которую тот до конца так и не успел высказать, было совершенно не сложно. Чуть крепче сжав все ещё каменную ладонь омеги, он кивает твёрдо и решительно, тем самым давая всем за столом понять, что планы изменены уже не будут. И добавляет следом чуть легче: — Но мы все ещё обсуждаем место проведения.       — Свадебный сезон подходит к концу… Быть может вам действительно лучше будет немного подождать? — Бальдр неожиданно берет слово и задумчиво хмурится. Стоит Локи только услышать его, как он тут же с потрясённым выражением на лице оборачивается уже к нему, и эта роль бедняжки омеги, чью помолвку никак не желает принять семья, дается ему чрезвычайно хорошо. Только ладонь его, наконец, ослабляет свою хватку, давая понять, что ни Бальдр, ни один из двух других братьев не вызывают в нем так много напряжения, как отец. Бальдр же, заметив его взгляд, только руки вскидывает примирительно и спешно исправляется: — Я чрезвычайно рад за тебя, Локи-Доки, честно, но я рассуждаю фактами. Сейчас большинство пар запрыгивают в последний вагон со своими свадебными церемониями, а редкие свободные площадки задирают ценник до небес.       Тор прищуривается самую малость, вглядывается внимательно в Бальдра, только лжи почувствовать ему не удается. Вместо этого чувствует, как Локи стискивает его ладонь вновь, пускай и слабее, чем до этого. Стоит Тору бросить к нему быстрый взгляд, — его изнутри дергает удивлением, — как Фригг неожиданно говорит:       — Ох, не думаю, что поиск места для празднества будет проблемой. Мы с моим супругом с радостью предоставим молодоженам наш особняк и всю прилежащую к нему территорию, — голос Фригга звучит уверенно и без сомнений, а Тор глядит только на Локи и чувствует почти сразу, как под носом вновь мелькает нота его настоящего аромата. Локи, правда, в ответ не глядит. Ещё несколько секунд он глядит на Бальдра, удерживая выражение растерянности на лице, следом перекидывая взгляд к Фриггу и тут же расплываясь в улыбке.       — Это было бы замечательно! Если вам будет не трудно… — Тор оборачивается к папе тоже, улыбается уголками губ благодарно, но будто бы автоматически. Все его внимания все ещё где-то справа, там, где с Локи происходит что-то непонятное, но интригующее. И то как он реагирует на каждую чужую мысль о том, что помолвка должна быть отсрочена… Потянувшись второй рукой к их сплетенным друг с другом ладоням, Тор накрывает ладонь Локи своей ещё и сверху. Ни попытаться ослабить его хватку, ни ущипнуть хотя бы он не успевает. Лаувей говорит вновь, полностью отказываясь соблюдать какие-либо правила приличия или хорошего тона:       — В таком случае и наша семья может предоставить своё поместье для праздника. Вам не зачем утруждаться, к тому же наша территория больше и просторнее, — потянувшись вперёд, Лаувей опирается локтями на стол и не выражает и единой эмоции относительно того, что он вновь перебил Локи. Ему явно плевать на это. Ни говоря, ни окончив собственных слов, он не поворачивает к сыну голову. Смотрит лишь на Альфёрда.       Альфёрд молчит. Тор к нему не оборачивается и ничуть не сомневается в том, что его отцу удастся отстоять предложенное Фриггом решение несущественной проблемы. Потому что Альфёрд был тем, кто научил Тора общаться с альфами и разбираться в них. И если сам Тор прекрасно видел, насколько недопустимо ни для кого из них заявляться на чужую территорию, территорию Лаувейя, или нейтральную, не принадлежащую ни одной из семей, то Альфёрд видел это и подавно.       Лаувей был опасен. Даже закрывая глаза на его работу, даже закрывая их, пускай с тяжестью, на реакцию Локи, — умеющего обращаться с оружием и командующего своими собственными альфами из группы быстрого реагирования так, будто был рождён для этого, — Тор не может закрыть их на отсутствие для Лаувейя правил. Законы ему не писаны, правила приличия, этикета, хорошего тона… Даже сейчас он соблюдает их явно лишь потому что они ему не мешают, но что он станет делать, если вдруг они станут ему поперёк горла?       Тор не ставит вопрос из позиции, станет ли Лаувей делать что-нибудь.       Он ставит вопрос иначе и тверже: что именно Лаувей станет делать?       А следом опускает взгляд к Локи. Тот улыбается, все еще мягко улыбается, пока его правое веко мелко дергается. Их лица находятся достаточно близко, чтобы Тор мог заметить это, но он не может сделать ничего. Альфёрд все ещё молчит, и в неожиданно повисшей над столом тишине Тору слышится тиканье часов где-то в зале прихожей. Сколько бы лет ему ни было, он все ещё терпеть их не может — когда-то в далеком детстве они очень сильно напугали его среди ночи выскочившей кукушкой. Ее потом убрали правда, Фригг позаботился, но сами часы оставили — уже об этом распорядился Альфёрд. И раньше Тор не понимал почему, а сейчас, сидя подле омеги, который всеми силами продолжал притворяться встревоженным чужими словами, переволнованным будущей свадьбой и до чёртиков влюбленным, неожиданно почувствовал — понимает.       И это понимание, пожалуй, поражает его слишком сильно. Обе его руки, спрятавшие в своём коконе каменную от напряжения ладонь Локи, неожиданно расслабляются, полностью обмякают, и ему срочно требуется подняться, ему срочно требуется выйти в соседний со столовой зал, чтобы просто взглянуть на те часы. Те самые часы, которые Альфёрд оставил напоминания ради: даже когда кажется, что угроза уже ликвидирована, про неё нельзя забывать.       Никогда нельзя забывать.       — Боюсь, я вынужден вам отказать. В связи с тем, что Тор — мой единственный ребёнок, мой наследник и, к тому же, супруг-альфа, для меня будет честью подарить влюбленным место для празднества. И этот подарок я не смогу позволить вам у меня украсть, — обдумав свои слова, Альфёрд все же отвечает, и его ответ ничуть не удивляет Тора. Он должен бы удивить Локи, но тот, почувствовав, как чужие ладони ослабели, тут же вскидывает к нему глаза, вглядывается в его лицо, приоткрывая завесу собственного напряжения. И он спрашивает его будто бы о чем-то одним только взглядом, щеку изнутри закусывает — волнуется. Тор видит его, смотрит на него, но ещё несколько секунд глядит будто сквозь.       Лишь когда ладонь Локи расслабляется и вновь требовательно сжимает его, Тор вздрагивает, кивает последней собственной мысли. Затем, наконец, смотрит на Локи. На мгновения ему кажется, что Локи думает о чем-то похожем, но спросить его в моменте Тор не может. Вместо этого он лишь улыбается уголками губ, помня о своей роли, и оборачивается к Альфёрду:       — Это замечательная идея, отец, — вот что он говорит, глядя на отца, а после и на папу. И он улыбается так влюблённо, как только может. И он оборачивается к Локи вновь — тот зеркалит его улыбку, смеется коротко, смущённо и негромко. Лаувей не отвечает ничего вовсе, но его взгляд Тор чувствует на себе ещё с десяток секунд.       Чувствует и думает лишь о том, что в этот раз он не позволил этому альфе вершить самосуд. В этот раз угроза была явно ликвидирована. Но в будущем…       Лаувей ещё мог проявить себя, и Тор почему-то совершенно не сомневался, что это будет лишь вопросом времени. ~~~       Стоит им только решить касательно места проведения торжества, как Лаувей почти сразу поднимает вопрос выкупа. Тор удивляется этому несильно — традиция выкупать омегу из семьи тянется ещё с давних пор, пускай в настоящем уже совершенно не является обязательной. Однако, удивление все равно настигает его: как только Лаувей произносит свои слова, Локи вздрагивает весь, коротко охает и негромко, быстро интересуется у Фригга, где находится уборная. Фригг только мягко улыбается, привычно и искренне, но сам не поднимается и не указывает даже в нужную сторону. Лишь просит Тора проводить его омегу. И добавляет мимолетом — если Локи не станет лучше, Тор может прогуляться с ним по территории и подышать свежим воздухом.       Лучше Локи, конечно же, не становится. В реальности, когда омега выходит из уборной, он выглядит так же, как и до этого. Только где-то у его висков Тора замечает на черных волосах влагу, — похоже, Локи умывался, — а после подает ему его плащ, о котором Локи шепотом попросил ещё после того, как они вышли из столовой. В столовую они так и не возвращаются.       Лишних и глупых вопросов Тор не задаёт. Он указывает вглубь дома, бросая быстрый взгляд на те самые часы, давным-давно лишившиеся своей кукушки, а после предлагает провести экскурсию. Локи отказывается достаточно сухо и просит вывести его на свежий воздух. Он все-таки бежит. Уверенной, спокойной походкой пересекая коридор первого этажа и направляясь следом за Тором к двери заднего выхода, омега бежит и не оглядывается назад. И не говорит ни единого слова.       Тор ничего не спрашивает. В столовой остаются его родители, но они определенно в его защите или присутствии не нуждаются, а Лаувей вряд ли начнёт конфликт вне присутствия Локи, как главного возможного раздражителя. Поэтому он позволяет себе забрать свой пиджак вместе с плащом Локи, накидывает его по ходу и уходит туда, где ему самому хочется быть какой-то своей частью намного больше, чем в столовой.       В папином саду цветёт, кажется, каждая клумба. Стоит двери выхода закрыться за ними, как Локи, находящийся где-то позади, тут же медленно, глубоко вдыхает. Тор оборачивается лишь затем, чтобы убедиться, что ему не нужно предпринимать никаких спешных действий или чего-то подобного, но натыкается лишь на умиротворение, которое раскрывается в выражении чужого лица. Замерев на небольшом крыльце, Локи прикрывает глаза, чуть жмурится под мелкими лучами ещё тёплого солнца, что пробиваются сквозь разросшуюся листву высоких деревьев, протянувшихся вдоль сада с одной стороны. Черты его лица смягчаются уже на третьем глубоком вдохе, а тонкие пальцы вплетаются в пряди волос. Они прочесывают их, добираются до затылка и медленно трут его. Как будто в попытке стереть еле заметный след шрама, вот о чем Тору думается в моменте.       Мысль его, впрочем, уже почти рождающая в нем желание коснуться этого шрама тоже, прерывается достаточно резко. Локи вздыхает облегченно, следом говорит:       — Здесь так вкусно пахнет… — и Тор не может с ним не согласиться. Отведя взгляд в сторону, он оглядывает несколько цветущих кустов, широкую клумбу. И сам собой вдыхает глубже тоже. Только говорит, правда, совершенно другое:       — Это запах нашей с тобой любви витает в воздухе, дорогой, — и в его интонации даже почти не слышится ирония, — Тор очень старается звучать серьезно, как настоящий будущий супруг-альфа, — пока где-то в сознании все ещё звучит голос Бальдра и его слова о вере самого Локи в любовь. С этой абсурдности Тору ещё за столом хотелось рассмеяться и хочется вновь: его искренне веселит эта, кажется, повальная тенденция среди других людей с их желанием переубедить Локи. Не важно в чем именно, а лучше бы во всем, но какая на самом деле это бессмыслица. Заметив краем глаза, как омега каменеет от его слов, Тор тут же переводит к нему взгляд и натыкается на ответный, скептичный и полный негодования.       Удержаться слишком долго у Тора не получается. Он все-таки кривит губы в усмешке, а следом уже и смеется даже, в голос. Локи только кривится так, будто его сейчас стошнит, и бросает:       — Какая мерзость, — но, впрочем, развеселый смех самого Тора, кажется, заставляет его смилостивиться. Уже спустившись с крыльца, он все же фыркает и сам, головой качает. Негромко бормочет себе под нос: — Но запах гортензий восхитительный. Это правда.       Кое-как успокоившись и сбросив, наконец, вместе со смехом все своё напряжение, Тор потягивается медленным, неспешным движением. Следом косится на часы. До отъезда домой остается чуть меньше часа, и ему чрезвычайно хочется верить, что они проведут это время здесь, вместо того, чтобы возвращаться назад в столовую. Свой интерес на нынешний день Тор чувствует достаточно пресытившимся всем, что он узнал и увидел. Кроме единого разве что.       Обернувшись к Локи, медленно шагающему мимо клумб рядом с его правым плечом, Тор чуть прищуривается, поджимает губы. Он раздумает несколько секунд об удачность выбранного для вопроса момента, но так и не прийдя ни к какому итогу, все-таки произносит:       — Ты не говорил, что Видар — друг семьи, — и Локи откликается на его слова мгновенно. Он спотыкается на новом шаге, останавливается тут же, замирает на несколько секунд, будто Тор не факт констатирует, а предупреждает об альфе, который вот-вот на Локи кинется. Медленно, тяжело вздохнув, Локи встряхивает головой, а после оглядывается. Его тонкие губы поджимаются взволновано.       — Да, он… — замерев на мгновение взглядом на одном из окон особняка, Локи крепче кутается в свой плащ. Но все ещё смотрит, вглядывается. Тор поднимает глаза туда, куда глядит омега, но успевает заметить только чуть колыхающуюся штору в одном из окон коридора на втором этаже. Первым и единственным его предположением становится Хеймдалль, но, впрочем, найти ему подтверждения Тору так и не удается. На новом шаге Локи коротко откашливается, затем говорит: — Мы познакомились, когда мне было пятнадцать.       И Тор перебрасывает свой взгляд к нему в лёгком удивлении. Его занимает не возраст, не факт знакомства даже, — это было очевидно и раньше, — а именно то, что Локи неожиданно начинает говорить об этом. Раньше этого между ними не было. Не было каких-то фактов, каких-то определенных историй, которые омега рассказывал бы ему по собственному желанию. Говоря о своей семье он всегда обходился абстракциями, образными, общими выражениями, и Тору этого было более чем достаточно. Локи явно тоже.       Он вообще не выглядел как тот, кто желал бы делиться собственным прошлым в большей степени, чем было должно. Да и сам Тор никогда не настаивал, не желая совершенно занимать голову чужой историей и переживаниями. Сейчас, впрочем, настаивать не собирался тоже, как и не желал знать в полной мере, но интерес внутри него, лишь минуту назад бывший сытым, вновь поднял голову, только заслышав первое слово Локи. Тор хотел все-таки сложить этот дурной пазл и был уверен, что ему хватит деталей, как только он их разыщет. Однако, его удивления это не отменяло.       Локи напряженно покусывает щеку изнутри, будто пытаясь подобрать слова, пока мелкие камушки, из которых выложена дорожка, шуршат под его ногами. Они, эти мелкие камушки серой гальки, явно взволнованны тем, как омега собирается приоткрыть дверь собственного прошлого, но Тор успокаивать их не торопится. И эту иллюзорную дверь не распахивает. Не просовывает внутрь дверного проёма голову, не оглядывается. Его взгляд прикован лишь к Локи, и он глядит на него, всматривается, только не находит смерти собственному удивлению. С чего вдруг Локи решил рассказать ему эту историю, историю о Видаре, Тор не понимает.       — Тогда было лето. Я вернулся на каникулы из Бранести… Не хотел приезжать, но Бальдр очень упрашивал, говорил, что соскучился. И я приехал, — качнув головой и неожиданно как-то тоскливо усмехнувшись, Локи расплетает руки и вытаскивает из кармана пачку сигарет. Пока он закуривает, прямо на ходу, Тор отворачивается. Странная, горькая складка меж чужих бровей волнует его почти так же сильно, как сам факт присутствия Бальдра в истории. Не то чтобы быть его там не должно, — он все же часть семьи Локи, — но Тор достаточно быстро накладывает его присутствие в истории девятилетней давности на случай, произошедший с Джейном. Картинка не вырисовывается вовсе, лишь внутри где-то коротко дергает пониманием: она должна сложиться, должна быть завершена.       Качнув головой, Тор может лишь отпустить эту мысль и, впрочем, отпускает. Впереди у них ещё пять лет, когда-нибудь правда всплывет и иначе не будет, вот о чем он думает, проходясь взглядом по расположившейся правее клумбе. Вокруг неё, круглой и переполненной мягкими ароматами цветов, бежит та же самая дорожка из гальки, по которой они идут. Где-то в глубине, за клумбой, Тор замечает явно новую деревянную скамейку — в прошлый его приезд ее здесь не было точно. На ее месте ещё в детстве он всегда спал в спальном мешке на траве и под звёздами. Кроны деревьев там почему-то были совсем редкими и от года к году никак не разрастались. Быть может, они просто давали ему место, давали ему возможность смотреть на звёзды, но эта мысль была слишком сказочна и абсурдна, потому что ему было уже двадцать восемь и он давным-давно уже не ночевал в папином саду под звёздами, а кроны деревьев так и не разрослись. Попавшаяся ему на глаза скамейка была залита тёплым, солнечным светом.       — Сядем на солнышке? — кивнув в сторону замеченной скамьи, Тор вновь бросает к Локи взгляд. Тот только голову вскидывает резким движением: сначала к нему, чуть нервно, после в сторону скамейки. С зажатой меж губ сигаретой и в попытке поджечь ее кончик омега выглядит немного комично. Тор не говорит об этом. Он дожидается кивка, тут же сворачивает немного в бок, заходя в круг дорожки из гальки. Зачем-то, по привычке скорее, еле ощутимо приобнимает Локи со спины. Тот явно и сам сможет дойти, но Тор об этом не думает. Да и собственного движения рукой почти не замечает. — Ты никогда не приезжал домой на каникулы?       Вернув руку назад, он вдыхает поглубже. К запаху гортензий примешивается аромат горящего табака, и Локи, наконец, прячет зажигалку в карман плаща. Пачку он успел спрятать ещё когда достал сигарету — Тор понимает, что задумался так сильно, что даже и не заметил этого.       — Приезжал, но редко… После того, как меня туда отправили, в двенадцать, Бранести стал моим домом. Даже со всеми этими омегами и бетами, которые не сильно меня любили, там было хорошо. Я познакомился с Сигюном… И возвращаться домой не торопился, только если Бальдр очень упрашивал. Он до совершеннолетия находился на домашнем обучении, — Локи жмет плечами коротким движением, затягивается поглубже. Только к Тору не оборачивается и почти на него не смотрит. Вместо этого разглядывает клумбу, поднимает глаза к кронам деревьев. Его голос звучит с какой-то затаенной тяжестью, когда он продолжает: — И в то лето… Я не собирался оставаться надолго. Отец устраивал какой-то важный званный ужин, и Бальдр очень сильно хотел показать мне своего нового друга тире любовника. Видар был там тоже, на этом празднике…       — Сколько ему было? — чуть коротко вскинув бровь, Тор заинтересованно поджимает губы и спрашивает первое, что случайно приходит ему в голову. Зачем ему эта информация, Тор не знает, но все равно спрашивает. Локи, правда, не перебивает, пуская свой вопрос в чужую секундную заминку.       — Ох, тогда… — обернувшись к нему в первый, кажется, раз с начала этого разговора, Локи чуть хмурится. Он явно высчитывает их разницу в возрасте, прищуривается серьезно на один глаз. И кивает сам себе, почти сразу говоря: — Ему был двадцать один год. Тюр, кажется, представил нас. Да-да, это точно был Тюр. Он сказал, что Видар служит вместе с нашим отцом, занимает, якобы, какой-то очень почетный для своего возраста пост. Я не помню почти тот разговор, но точно помню, что он был достаточно коротким. Я быстро ушел, хотел найти Бальдра, чтобы не теряться в толпе из кучи военных взрослых альф, каких-то незнакомых омег… — потянувшись рукой себе за спину, Локи стряхивает пепел с сигареты на дорожку, а после затягивается смогом вновь. Тор лишь пытается представить себе эту картинку, — она для него почему накладывается на декорации холла, который находится в доме его родителей, — но у него вовсе не получается. Он не знает и даже предположить не может, каким был Локи, когда ему было пятнадцать. Таким же, наверное, серьезным, циничным и крайне не дружелюбным, но, впрочем, это вряд ли имеет вес в этом мгновении. Качнув головой и уже отвернувшись от Тора, омега продолжает: — Бальдра я так и не нашёл. Пытался, поднялся на второй этаж, после на третий… Мне стоило лучше смотреть по сторонам, наверное, но я понял это слишком поздно. Когда свернул в новый коридор и увидел на другом конце Видара.       — Он шёл за тобой? — Тор чуть хмурится и, наконец, останавливается рядом со скамейкой. Первым делом расстёгивает пуговицы пиджака, чуть щурится на солнце, которое пытается одним из своих лучей выжечь ему глаза. Локи не заморачивается вовсе. Он усаживается на скамью, подтягивает к себе ноги, умещая пятки бежевых кроссовок где-то на одной из нижних деревянных перекладин. И тут же немного торопливо подбирает полы плаща, разлегшиеся на скамье, чтобы дать Тору место.       — Вероятнее всего. На третьем этаже отцовского поместья самая ебаная планировка из всех, которые я видел. Главный коридор идёт по кругу, огибая несколько центральных комнат. Они не используются в принципе вообще, насколько я знаю, но это… Это вряд ли имеет отношение к случившемуся, хах, — Тор подтягивает брючины легким движением, усаживается на освободившееся от полы чужого плаща место и укладывает лодыжку на колено. Его руки тянутся сами собой назад, в желании улечься на спинку скамьи, но этого так и не происходит. Наткнувшись на серьезным, скептичный взгляд Локи, Тор только глаза закатывает. И оставляет на спинке лишь одну руку, с другой стороны от омеги. Затянувшись сигаретой вновь и стряхнув пепел в сторону, Локи продолжает: — Я пытался его обойти. Видара, я имею в виду. Предполагал, что это всё не случайность, но почему-то себе же не поверил… А потом бежать стало уже поздно. Он притиснул меня лицом к стене, начал всякую мерзкую чушь нести, — резким движением передернув плечами, будто желая сбросить чужие прикосновения из прошлого, Локи морщится, озлобленно сжимает зубы. Но лишь головой дергает, отмахивается явно. Тор только напряженным, жестким движением стискивает зубы и отводит взгляд. Ладонь, лежащая на его собственном бедре, сжимается сама собой в кулак. Локи говорит: — А потом Тюр с Бюлейстом появились…       И Тор оборачивается к нему резко, бровь вскидывает коротким, удивленным движением. Он видит, как у Локи в руках дрожит сигарета, но все ещё не видит слез да и дрожи в голосе не слышит тоже. Локи поджимает губы, не сразу замечает его движение, а когда оборачивается, Тор видит в его глазах смерть собственной мелкой, беспочвенной надежды на какую-либо хорошую концовку, которая родилась в нем только что. Потому что у Локи в глазах нет ничего совершенно. Ни единой эмоции. И ни единого чувства.       Среди папиного сада, чрезвычайно живого и пахнущего десятками ароматов, омега, сидящий рядом с ним, выглядит закостеневшим и мертвым. И лишь плечами пожимает, говоря:       — Они просто шли мимо. Перекинулись с Видаром парой слов. Пока я кричал им и звал на помощь, они просто шли по своим делам… Если бы в тот момент из-за угла не появился Бальдр, Видар бы мне метку поставил. Он почти успел укусить даже, но Бальдр с разбегу налетел на него, чтобы просто сдвинуть его с места. Шрам остался вот, — потянувшись рукой к собственному затылку, Локи мягким, ничуть не напряженным движением потирает свою шею. И его ресницы тут же вздрагивают под этим бережным прикосновением, голова самую малость наклоняется вперёд. Тор только глядит на него удивленно, и не может ни то что насладиться видом, не может даже пошевелиться. В его голове крутится, и крутится, и крутится только одна мысль: когда омега получает метку, его запах меняется навсегда, тем самым смешиваясь с запахом партнера, и метка становится вечным клеймом.       Великой любви.       Или позора.       Нахмурившись и не имея возможности сформулировать и часть собственных вопросов, Тор тянется ко внутреннему карману пиджака и достает портсигар. Локи где-то рядом смешливо, иронично фыркает на это его движение, но делится зажигалкой уже секундой позже, когда Тор безуспешно пытается найти собственную. Тор подкуривает неторопливо, вдумчиво и спокойно, но все думает и никак не может отпустить мысль о том, что вся эта история слишком жестокая для того, чтобы быть шуткой. Либо у Видара чрезвычайно отсутствует чувство юмора, либо же его партия с Локи должна была стать новой реальностью для омеги. Вопроса об этом, впрочем, Тор не задаёт. Вместо этого спрашивает другой:       — И после… Видар должен был убить Бальдра за такое вмешательство, нет? — прочесав пальцами свободной руки собственные волосы, Тор все же укладывает ее на спинку скамьи позади Локи. Тот либо не замечает этого вовсе, либо слишком хорошо притворяется, пока сам неожиданно начинает заливисто, негромко смеяться. Его голова качается, плечи вздрагивают его собственным веселым, ничуть не горестным смехом. А волосы поднимаются легким движением над плечами, чтобы тут же опуститься назад. Мимолетно самыми своими кончиками они задевают тыльную сторону ладони Тора. Тот не вздрагивает, но цепляется взглядом за мелкое местечко соприкосновения.       — Ох, нет… Да, точнее да, он и хотел, почти кинулся на Бальдра, но Бюлейст ему не позволил. Впрочем, и Тюр не позволил бы тоже, Бюлейст просто успел первым, — кое-как отсмеявшись, Локи вдыхает поглубже, фыркает коротко, остаточно. И сглатывает. Сигарета в его пальцах уже почти догорела, и он спотыкается на ней взглядом на какие-то мгновения. Говорит тише: — Бальдр спас меня тогда. Наорал на Тюра и Бюлейста за бездействие, Видара обматерил так, что Бюлейсту пришлось держать его, чтобы он только на Баля не кинулся… Они бы его не тронули. Ну, самые старшие, я имею в виду. Они Баля никогда не трогали и всегда очень его слушались. Они всегда очень о нем заботились. Поэтому тогда все так закончилось. После того, как закончил орать, Баль увёл меня в свою комнату, обработал мне рассеченную клыком Видара шею. Я уехал сразу же назад в Бранести и больше домой не возвращался, а потом…       — Потом? — чуть повернув голову в сторону Локи, Тор выдыхает в бок сигаретный смог, которым только затянулся. Его взгляд пристально вглядывается в лицо Локи, в крылья его носа и в ресницы, что вздрагивают на одно быстрое мгновение. Локи лишь тянется вперёд, стряхивает догоревший табак на дорожку, а после быстро прячет бычок в вытянутую из кармана пачку. И садится обратно.       Он поднимает свою голову ровным, медленным движением и, наконец, уверенно глядит Тору в глаза в ответ. Сам собой распрямляет плечи, чуть прищуривается внимательно, цепко. Таким же взглядом омега смотрел в холле, когда они остались одни и Тор спросил у него, остаются ли они на обед. Тогда Локи ему не ответил и вряд ли собирался отвечать сейчас. Помедлив несколько секунд, вглядевшись в лицо Тора, он сказал:       — Позже. Через несколько лет, когда я уезжал из поместья со всеми своими вещами, отец сказал, что в двадцать пять он сосватает меня с Видаром, если я не найду себе альфу сам. Я подумал, это шутка, тогда, но около года назад Бальдр передал его слова вновь, как напоминание. Поэтому я здесь, Тор. Именно поэтому.       Несколько долгих секунд, Тор глядит на Локи в ответ, а после хмыкает и отворачивается. Его голова сама собой запрокидывается, взгляд устремляется куда-то вверх, к кронам деревьев и островку их отсутствия, через который ему видно голубое небо, край белого-белого плотного облака и солнечный свет, заливающий все, чего только касается. Под его теплом и натиском его света листва будто бы дрожит, пригревается, а облако ускользает прочь, и его сменяет новое. Весь пазл чужой истории, наконец, складывается у него в голове окончательно, и интерес замирает, переваривает услышанное. Тор лишь затягивается поглубже, чувствует на себе взгляд омеги, но в ответ пока что не глядит. И думает, думает, думает о том, что все оказалось много проще, чем он мог даже себе представить.       В прошлом Локи нет никакой тайны. Там лишь обыденная, больная история омеги, выросшего в не слишком любящей семье, и самому Локи Тор об этом никогда, конечно, не скажет, потому что не ему отнюдь оценивать ту боль и страх, которых омеге пришлось натерпеться. Но сам он лишь фыркает, скалится самоуверенно и малость позабавлено новой мыслью, что настигает его сознание. Впрочем, почти сразу ее и произносит вслух:       — Никогда бы не подумал, что буду отбирать омегу у какого-то другого альфы, — и Локи тут же фыркает тоже, облегченно как-то, будто он опасался, что Тор скажет что-то иное, что-то более весомое. О том, что Тор никогда бы не стал отбирать у другого альфы омегу, вроде Локи, он, конечно же, не добавляет. Но думает об этом, думает. Пожалуй, никто не стал бы этого делать: Локи был слишком независим, слишком циничен и слишком черств, чтобы в него вообще можно было влюбиться и после идти на такие подвиги. Брачный контракт для него действительно был единственным возможным путем дать людям вокруг иллюзию его личной жизни.       — Никогда не подумал бы, что буду жить в поднебесье с джакузи и выбирать помолвочное кольцо. Жизнь полна неожиданностей, — Локи смешливо откликается ему в ответ, и Тор тут же обращает к нему свой взгляд. Видит, как омега морщит нос мелким жестом, а после стягивает ноги со скамьи и потягивается. Пряди его чёрных волос ускользают от ладони Тора, так и не коснувшись ее вновь и единым движением. А Локи улыбается, действительно улыбается, будто только что не рассказывал эту жуткую историю из собственного прошлого. Ту самую историю, что могла поставить крест на всем его будущем.       Много больший, чем его рост, специфический аромат или неказистый характер.       Глядя на то, как омега поднимается со своего места, Тор чувствует в кармане брюк короткую вибрацию. Тут же тянется рукой к телефону, вытаскивает его из кармана. Он думает в первое мгновение, что это что-то по работе, но быстро оказывается обманутым собственным разумом. На экране блокировке его уже ждёт уведомление о сообщении от отца. В сообщении вопрос о величине выкупа, который Тор согласен платить за Локи его семье.       — Локи… — потянувшись взглядом вперёд, к омеге, уже успевшему пройти пару шагов к клумбе и присесть рядом с одним из цветков, Тор зовёт его по имени. И Локи оборачивается сразу же, замирает с большим вопросом, читающемся во взгляде. Одна его рука осторожно, чрезвычайно мягко придерживает бутон цветка, который он хотел понюхать, и в этом прикосновении Тору видит каждое из тех, какими Локи касается постоянно себя самого. Он мимолетно думает о том, что хотел бы почувствовать их тоже, эти манящие, размеренные и искушающие прикосновения, но быстро сворачивает эту мысль прочь, не желая дразнить собственное возбуждение. Вместо этого говорит: — Альфёрд спрашивает о величине выкупа. Похоже, он ушёл обсуждать это вместе с твоим отцом.       Чуть удивленно округлив глаза, — видимо, от того факта, предположения Тора, что Альфёрд не стал обсуждать это при всех, — Локи чуть хмурится, губы поджимает. В тот же миг с другой стороны кустистой клумбы неожиданно слышится негромкий голос Бальдра:       — Ой, а вон и Тор с Локи. Так и думал, что они ушли куда-то да спрятались. Локи очень не любит публичность, — и только заслышав его, Тор тут же поднимает на голос свой взгляд. Локи оборачивается тоже, выпрямляется, забывая о цветке. Только прощально поглаживает яркие лепестки, будто никогда больше к ним не вернется. Тор видит это, точно видит, но выбирает все же взглянуть на Бальдра. Подле него неспешным прогулочным шагом идёт его папа. Он улыбается самыми уголками губ, конечно же, помня не хуже самого Тора, насколько это место, бывшее раньше местом его ночлега, для него важно и священно.       — Нисколько. Ноль лейев, — Локи улыбается тоже, одними губами, даже руку вскидывает приветственно, вновь вживаясь в собственную роль. Только голос понижает, а следом и вовсе оборачивается к Тору вновь. Повторяет твёрдо и тихо: — Меня не нужно ни у кого выкупать. Ответь ноль лейев.       Он не говорит «пожалуйста», но и не приказывает. А все равно эта его интонация, эта твердость в ней и, быть может, нежелание, чтобы Лаувейю достался и единый бань, пронимают Тора. Они внимательно смотрят друг другу в глаза ещё несколько мгновений. Тор кивает. И прежде чем опустить голову к потухшему экрану телефона да вновь потянуть к губам догорающую сигарету, замечает, как Локи довольно, чуть нагло усмехается.       Уже набирая ответ, Тор мимолетно позволяет себе мысль о том, что сейчас между ними случилось что-то важное. Что-то напоминающее ему о тех словах Локи, словах о его периоде адаптации. Но, впрочем, мысль эта его не трогает. И Тор ей совершенно не верит. ~~~