Не нуждаясь в любви

«Все спорные вопросы, которые могут возникнуть в период действия настоящего договора, в случае недостижения супругами устного согласия, разрешаются в присутствии нотариусов обеих сторон.» Брачный договор Пункт 7.4, Вступление в силу, изменение и прекращение брачного договора

~~~       От Фандрала не пахнет выпивкой. В баре он заказывает себе кофе, успевает пофлиртовать с барменом-омегой, что приносит им напитки десятком минут позже, и, впрочем, ведет себя совершенно обыденно. Но выпивкой не пахнет и Тор незаметно и молча пытается выспросить у себя самого, отчего должен — ответа так и не находит. Обыденный Фандрал держится развязно и спокойно, стоит им только выбрать столик и присесть за него. Первым делом он отдает Тору папку с документами, после уходит к бару. Он говорит, что закажет выпить, и даже спрашивает, что будет Тор.       Тор будет виски.       Фандрал — берет себе кофе.       И вряд ли не замечает его собственной злости. Пока Тор сверлит взглядом его спину, загораживающую ему вид на край барной стойки, пока слышит еле различимый звук его голоса… Предатель. Низменный и ничтожный. Бесчестный. Фандрал не улыбается ему и не пытается выдавить из себя лишнего дружелюбия. В его движениях чувствуется та власть, о которой Тор не успевает забыть за все года их дружбы, но все же забывает ощущение: прямо сейчас эта власть ощущается пред ним и вокруг него. Она напряженно держится близко, но недостаточно, чтобы можно было с легкостью ее придушить.       И все же достаточно — чтобы она могла пойти в атаку сама.       — Они уже начали? — перелистнув очередную страницу папки, Тор прокручивает в ладони гравированную, тяжелящую пальцы ручку и даже поднимает глаза к тому, кто сидит напротив. Назвать его другом даже мысленно вовсе не получается. И его взгляд моментально встречает чужой — прямой, твердый и ничуть не испуганный.       Вся их дружба раскалывается надвое и продолжает крошиться от нового дня к следующему. Фандрал дотягивается собственным требованием до Локи и умудрятся подпортить ему жизнь. Конечно, не так, как Тюр или Бюлейст, такому на юридическом учат вряд ли, но все же он вершит, он творит и определенно хуйню. Тор не чувствует уверенности в том, что желает задавать ему вопросы — злоба требует сделать это, а ещё требует схватить Фандрала за грудки и сильным рывком встряхнуть. Потому что ублюдок заказывает себе кофе, а ещё Бальдр бросает слово.       Жетон.       С номером.       Но не с числом девяносто.       Речь вряд ли идет о гардеробном номерке, но все же становится Тору поперек горла от мысли о том, что Фандрал действительно начинает Баля преследовать. Каким бы он ни был и как бы себя ни вёл, его дела лишь его и ничьи больше. Они не принадлежат Тору. Они не смогут принадлежать ему никогда, а даже если пожелают, он вежливо и сухо откажется. Много больше его интересует Фандрал и сохранность собственного нутра, собственного пути и устремления — мысль о том, с кем под боком он жил последние годы, подгрызает ему ребра клыками того белого волка-омеги, что побеждает альфу. Гравированная, тяжелая ручка, прокручиваемая в пальцах, его не выдает и всех его тайн никому не рассказывает. Молчит о том вопросе, который Тор все ещё не знает, стоит ли задавать — он желает знать ответ и собственной реакции на него не боится, только прекрасно понимает, что никому в этом отеле не нужна кровавая драка, устроенная посреди холла.       Вряд ли преданная ему ручка все же его не раскрывает и не спрашивает за него: этот инцидент вопиющей жестокости был первым или всего лишь очередным в длинном списке подобных?       — Послезавтра начнут. План перепланировки и ремонта тех трех этажей, о которых идет речь в договоре, уже составлен, наши люди все проверили и утвердили, — Фандрал глядит ему прямо в глаза, кивает кратко и четко. Он умеет хорошо выполнять собственную работу, а ещё умеет зарываться — когда говорит «наши», Тор чувствует, как ручка надсадно хрипит в его злых пальцах. Она не желает умирать точно так же, как не желает умирать Баль, как не желает умирать Локи, как не желает умирать никто. Тор расслабляет хватку не поэтому. И не потому же опускает глаза назад к папке с бумагами, что лежит на низком столике между ними с Фандралом, но все же ближе к нему самому.       Подле нее стоит его рокс с виски и Локи он об этом не скажет. Это не имеет ни веса, ни значимости, ни отношения к его безопасности. Алкоголя в граненном стакане мало, обратная дорога до их домика чрезвычайно прямая и ровная. А у него есть необходимость — никому не разбить лица и не сорваться случайно на омегу, что ему не принадлежит.       И то, и другое сделать хочется, пускай и в разной степени. Но он лишь говорит:       — Хорошо, — говорит и проглатывает все и разом. И нелепое «наши», и этот сраный кофе, что Фандрал цедит медленно, неспешно. Он любит его, но не пьет последние семь месяцев, потому что из-за него не может спать по ночам, и Тор знает об этом, Тор знает о нем все, что знать только можно в их обстоятельствах. Это злит его медленно и по нарастающей, уже обещая увлекательную схватку, завязывать которую никто не желает.       Но завязать которую придется — ни единое предательство в их мире не может быть просто оставлено, отпущено на самотёк. И вопрос все зудит где-то внутри множа единый инцидент на несколько. Тор не желает знает, но чувствует необходимость получиться ответ.       Фандрал же говорит «наши» и говорит «люди». Реальность ему явно не нравится, дразня его теперь уже не завидным положением и птичьими правами. Тор может выпереть его взашей из компании за десять минут времени и, пусть после ему точно придется претерпеть месяцы судебных разбирательств, потому что так просто Фандрал уйдёт вряд ли, он все же не может перестать думать об этом с момента, как они здороваются этим вечером.       Ни об этом, ни о том, что Локи уходит прочь, следом за Бальдром, даже не оборачиваясь.       У него получается сконцентрироваться на документах только через полчаса времени. Принесенный барменом-омегой виски теряет половину собственного количества, напряженно сжатые челюсти расслабляются. Не сильно. Не настолько, чтобы дать Фандралу ощущение превосходства. Тор вчитывается в строчки, покручивает ручку в пальцах. В тендере они выигрывают заказ на перепланировку и ремонт трех этажей здания жилищно-коммунальной службы. Техническое задание требует перенести несколько стен, расширить основной коридор на втором этаже, переложить проводку и сделать фактический, но вряд ли капитальный ремонт. От них не требуют трогать ни фасад здания, ни системы водоснабжения, пускай в нескольких строчках на восемнадцатой странице он и вычитывает — замена всех деревянных ставень третьего этажа. Это не то чтобы удивляет, но ощущается странным, будто ироничным несоответствием: после всех тех лет, что он наблюдает город из панорамных окон Bucharest Tower Center, где-то все ещё существуют деревянные ставни.       Где-то люди все ещё пытаются уместиться в своих мелких кабинетах, рассчитывая, что перенос стен даст им больше, только не пространства ведь — места для вдоха.       Этого, конечно же, не случится, ровно так же, как он сам не посмеет себе сорваться. К черту Фандрала, сейчас тот заботит его, но определенно в разы меньше омеги, что ему не принадлежит. В разы меньше омеги, чей привкус у него во рту перебивает виски и его кипящая внутри злость. Омега тот возвращается к собственной роли легко, просто и удивительно ладно. Только роль эта вовсе не принадлежит их фальшивому, что банкнота из магазинчика с обманками, супружеству. Весь путь до отеля он молчит и глядит в сторону. Точно прячет что-то важное, слишком важное, но Тор не замечает. Его занимает та тяжелая мысль, именуемая Фандралом в его голове, и отвлечься от нее уже не получается. Реальный мир призывает его к ответу, к действиям и вынуждает реагировать. Свадебное путешествие ничуть не меньшее в собственной фальши, чем сам брак, завершается.       Но успевает ли он отдохнуть?       Ох, он определенно успевает узнать много нового. О себе самом, но о Локи в частности. Как хорошо он держится, с каким удовольствием, истинным и настоящим, умеет стонать, а ещё — насколько хорошо лжет. Ту его ложь Тор обучается раскрывать, только не успевает держать руку на пульсе ежесекундно и постоянно. Не то чтобы, правда, желает начать успевать. Не то чтобы в общем у него есть обязательства именно здесь, только эта игра… Увлекательная до чрезвычайного, она затягивает его в свой водоворот почти добровольно, почти ненасильственно. И Тор ведь даже не просит платы. Он не ждёт ее. Он не собирается ее требовать.       Локи целует его в щеку — это высшая мера его возможной благодарности. Целомудренная, спокойная и статная. Породистая. Она вмещает в себя много больше, чем положено по этикету, и Тору уже начинает казаться, что даже много больше, чем он действительно заслуживает.       От поцелуя, правда, не отказывается.       Ощущение же от него остается с ним один на один много дольше, чем привкус чужой спермы у корня языка.       Не потянувшись к стакану с виски лишний раз, он переворачивает последнюю страницу и ставит собственную, размашистую, широкую подпись тем самым заверяя весь проект от начала и до конца. На его исполнение, при условии, что работы действительно начнутся послезавтра, а перерыв на новогодние праздники не затянется дольше положенного, потребуется меньше пары месяцев и к середине февраля все будет уже готово. Выплаченная им предоплата окупает себя уже сейчас, в конце обещая хэппи энд, обещая благодарности, обещая выход на новый уровень. Воспротивиться никто не посмеет. Если попробуют, Тор разберётся с этим быстро и жестко, потому что прекрасно знает, в каком мире живет.       И сдавать позиции в нем совершенно точно не собирается.       Удовлетворенно хмыкнув, Тор захлопывает папку с шуршанием листов и щелкает ручкой, пряча ее наконечник. Ее вместе с папкой он подвигает в сторону Фандрала, но тот не выглядит ни довольным, ни радостным от того, как гладко идет расширение «их» фирмы. Его взгляд, остановившийся на роксе Тора, кажется, пытается просверлить в нем дыру — и в стекле, и в самом напитке. Светлые брови хмуро сходятся у переносицы, глаза прищуриваются. Тор ещё не спросил и уже, впрочем, не спросит: Фандрал берет себе кофе, собираясь пожертвовать сном, Баль заговаривает о каких-то жетонах… Будь они в другой ситуации, Тор смешливо посетовал бы, как жизнь довела Фандрала до того, чтобы согласиться на группы, но никакой другой ситуации не существует.       Фандрал по пьяни избивает Бальдра.       Фандрал идет на группы для анонимных алкоголиков.       Ни смеяться, ни шутить не получается. С ничуть не легкой злобливостью, Тор тянется к своему роксу и легким, вальяжным движением подхватывает его ладонью. Он откидывается в низком кресле цвета серого гранита, медленно, с издевательским удовольствием отпивает. Фандрал вслед за его рукой не поднимает ни головы, ни взгляда. Он ещё несколько секунд смотрит в то место, где только что стоял виски, от которого он, судя по всему, добровольно отказался, а после прикрывает глаза. Коротко откашливается. Тор бы сделал ему скидку, но все скидочные купоны у него закончились ещё лет так пять назад. Ни одного не осталось, надо же. Два друга и ни одного скидочной купона — сказал бы Локи вновь, услышав что-то подобное, что он жестокое чудовище? Определено нет. Определенно Локи усмехнулся бы с самодовольным прищуром — что в сторону его слов о Фандрале, что в сторону его слов о Натаниэле. Второй, конечно, сыграл свою важную, определенную роль в ночь их свадьбы, только факта его слов, произнесенных омеге-молодожену, это не отменяло. На Натаниэля Тор, конечно, уже почти не злился.       Но забывать произошедшего отнюдь не собирался.       — Хм, я думаю, мне нужно объясниться, — помедлив немного, Фандрал поводит плечами, садится в кресле ровнее и сплетает пальцы в замок у себя на коленях. Все его власть, та самая, альфья и крайне развязная, сморщивается в мелким, жалкий комок, в то время как интонация звучит с сомнением и напряженной неспешностью. За них Тор мог бы, пожалуй, ему все же врезать. За них, за противоречащую им твердость взгляда. Сострадания в нем не было и быть совершенно точно не могло. Как, впрочем, и желания облегчать почти бывшему другу всю его, вероятно, заготовленную заранее речь.       — Как минимум, — коротко, крайне многозначительно вскинув бровь, Тор покачивает виски в своем роксе. Мелкие, успевшие почти растаять кубики льда отзываются шепотом собственно звона и, конечно же, привлекают внимание. Фандрал переводит к ним взгляд быстро, после, уже возмущённо, смотрит на Тора. Его лицо кривится, когда он говорит с вызовом и напором:       — Мне не за что извиняться перед тобой, — его пальцы комкаются в кулаках быстро и вспыльчиво, а ещё чрезвычайно нагло. К собственному уважению и сохранности выбеленной, накрахмаленной рубашки Тор не успевает сделать нового глотка виски. Впрочем, делать его даже не собирается. Ближайшие пару десятков минут он планирует демонстративно цедить его, покачивать в ладони на самом виду и всем собой показывать, насколько же ему, сука, вкусно — сострадание в нем собирает вещи и улетает, но отнюдь не так, как Локи в Австралию. Оно улетает по-настоящему и не собирается возвращаться. Тор же говорит:       — Для начала ты посмел поднять руку на омегу в моем присутствии, — его пальцы стискивают стекло рокса и лёд звенит в нем вновь, опасливо, предупреждающе. Голос же обращается сталью, и Фандралу не перебить ее твердость, даже если он очень постарается. Тор знает это. Тор знает его слишком давно. И слишком же долго спускает ему с рук то единственное, что является камнем преткновения последние недели.       Только Фандралу вся его сталь оказывается по боку, когда он громко, саркастично смеется. И говорит в ответ:       — Ещё назови его своим, чтобы довести происходящее до крайней точки абсурда. Он так охуенно трахается, что у тебя уже все мозги в яйца стекли, что ты его защищаешь? — дёрнувшись вперёд резко, обозлено, Фандрал глядит на него исподлобья и скалит рот. Тор дергается даже, но отнюдь не от неожиданного движения. Его бьет чужим словом и оправдать альфу не получается ровно так же, как не получалось все последние недели. Если Фандрал в завязке, его агрессия понятна, она имеет под собой основания, но их наличия никогда не будет достаточно, чтобы действительно обозначить ее оправданной. И Локи ничего ему не делает. Он просто появляется, просто живет и… Обнажает гниль. Ровно так же, как со всеми остальными. В Фандрале ее оказывается навалом и больше, Тор же не удивляется вовсе. Они дружат уже слишком долго, чтобы удивляться. Но определенно недостаточно, чтобы Фандрал получил для себя право говорить с ним так, как говорит уже в следующий миг. — Позабыл, кто за тебя сидел и с брачным договором разбирался, а?       Это вызов и открытое нападение. Это агрессия. Феромон ещё не ощущается в воздухе, но из-за следующего столика к ним оборачивается какая-то молодая пара. Русый омега быстро и нервно оглядывает их обоих, тут же отворачивается к своему альфе, что не выглядит заинтересованным вовсе, но лишь отлично притворяется. Драки не будет — определенно к сожалению. Тор жаждет ее уже которую неделю, то успокаиваясь, то раскаляясь вновь, однако, позволить себе ее не может вовсе. Ни здесь, ни в любом другом месте. Он злится на Фандрала, Фандрал злится, потому что желает надраться. Если они подерутся, круг замкнется и ему точно нужно будет искать себе нового начальника для юридического отдела. Натаниэль, к тому же, будет чрезвычайно расстроен и потратит месяца три на то, чтобы их помирить.       После успокоится. И просто прекратит общаться с обоими.       И как бы там ни было, Тор будет расстроен этим. Пускай Фандрал заядлый алкаш, а Нату неведомо само понятие любых правил приличия и манер, в конечном итоге он все же будет расстроен. Однако, сейчас — дергается. Фандрал, будто в нелепой издёвке, пытается ткнуть его побольнее темой секса с «таким» омегой, но этим лишь показывает собственное глубинное скудоумие, потому что в реальности они с Локи не трахаются. Они не занимаются ни сексом, ни, да простят его мертвые боги, любовью. Временами целуются, иногда Локи рыдает в его руках, много реже Тор опускается перед ним на колени. Их отношения, фактически не существующие и фиктивные, не укладываются ни в единую категорию и причислять им ее Тор не стремится. Просто временами замечает — то самое пресловутое «плевать» уменьшается в собственных размерах и объемах. А ещё Локи становится спокойнее. И раскованнее. И временами ещё усмехается ему в ответ так, что очень хочется больше. Видеть, слышать, присутствовать.       Это больше походит на танец или на спарринг. Теннисный матч? О да, определенно, только каждая новая омежья подача летит не шуточным, горящим мячом ему прямо в лицо. И все равно пролетает мимо. Временами Тор не старается даже, чтобы увернуться. Временами Локи будто бы просто пытается припугнуть его, просто пытается остановить, замедлить, увести вектор его внимания в сторону. Это выглядит увлекательно и интересно, а ещё никого ни к чему не обязывает. Будто новый сезон любимого, занимательного сериала с количеством сюжетных дыр, находящимся в границах нормы, и нетривиальными неожиданными поворотами. Секс является важным и действительно становится во главу угла, только Фандрал, даже зная это, даже помня об этом, о том, как прошла брачная ночь Тора, глупит и поддается собственной злобе. Он пытается задеть его, пытается атаковать его первым — потому что боится.       И потому что прекрасно знает, что ему есть за что извиняться.       — Я не забыл, Фан. Я все отлично помню, — медленно, лаконично и спокойно он тянется вперёд и ставит рокс на низкий столик, а после ставит поперек него и собственное слово. Кулаки чешутся из-за чужой разнузданности и столь жалкого, низкого падения, и все же он выдерживает строгую, твердую линию поведения. Желает Фандрал того или нет, но он извинится. В противном случае здесь их пути разойдутся — раз и навсегда. Ни смотреть на то, какое дерьмо он творит, ни наблюдать за тем, как разрастается вся его гниль, Тор не собирается. — Ты поднимаешь руку на омегу в моем присутствии, а до этого избиваешь бету, нажравшись, как последняя свинья. И я уже не говорю о том, является ли этот инцидент первым в списке твоих побед. Ты приезжаешь с похмельем на работу каждые две недели. Каждые три заявляешься просто пьяным. Я, конечно же, притворяюсь, что этого не замечаю, потому что ты — мой друг, — не отклоняясь назад, Тор упирается ладонью в поверхность столика, перехватывает сталью собственного взгляда внимание Фандрала. Тот скрипит зубами и не желает точно слышать то, что Тор вот-вот собирается ему сказать. К сожалению, его желания после произошедшего больше не котируются. Тор говорит: — Ты выполняешь свою работу идеально, Фан, и я доверяю тебе. Свою безопасность в руках закона, безопасность своих денег и тех людей, которые на меня работают. Я знаю, что ты в случае чего прикроешь меня, где бы это ни понадобилось. Потому что я знаю, что ты за человек и каким альфой ты являешься, — стеклянная поверхность столика под его ладонью нагревается слишком быстро. Тепло кожи теряется где-то в твердом, плотном материале, Фандрал же шумно, резко вдыхает. Он желает, быть может, почувствовать феромон, но Тор отказывается опускаться столь низко и уподобляться ему. Не в холле отеля, где является важным и слишком известным гостем. Не рядом со столиком, за которым сидит тот взволнованный, русый омега. Он оборачивается к ним вновь и после тянется ладонью к своему альфе, еле слышно прося его вернуться в номер. Именно это бьет много больнее, чем любое слово Фандрала — уже произнесенное или только задуманное. Это бьет, потому что Тор знает, как омежий страх выглядит вблизи. Он видел его минут сорок назад подле своего плеча, входя в двери холла. — Но не теперь. Если ты можешь позволить себе поднять руку на омегу, если ты можешь позволить себе избить бету… — его губы кривятся в презрении, голова медленно делает отрицательный кивок. Фандрал отводит глаза первым, даже не дожидаясь, когда он договорит. Поджимает губы раздраженно, уже отклоняется назад. Тор договаривает все с той же твердостью: — Я не могу доверять тебе больше. Ни свои личные дела, ни дела своей компании. Потому что да, прямо здесь и прямо сейчас согласно документам этот омега — мой. И если с ним что-то случится, разгребать это дерьмо буду я. Все то дерьмо, что связано с ним и его сраной семейкой.       Коротко, резко рыкнув напоследок, Тор отклоняется назад и откидывается на спинку кресла. Выбранный им акцент отнюдь не является одним из наиболее верных, только уже почти не имеет веса. Становится ли вопрос о том, сколько шкур Локи пожелает содрать с него в суде, оказавшись под ударом руки Фандрала, или о том, насколько сам факт насилия над Бальдром является омерзительным — Фандрал понимает его слова ровно так, как Тор ждёт от него. Он отворачивается, заваливается назад в кресло и с раздражением накрывает подлокотники ладонями. Извиняться ему не хочется, гордость неприятно ширится изнутри и восстает против, но срок давности уже истек. Тор улетел в горы не ради него, конечно, но определенно по его причине. И прямо здесь и прямо сейчас срок давности уже истек.       Не зависимо от того, начал ли Фандрал действительно ходить на группы и завязал ли с алкоголем, ему стоило принять решение сейчас. До того, как сам Тор собирался сделать это за него.       — Я не знал, что он сраная бета… — раздраженно скривившись, Фандрал впивается пальцами в подлокотники кресла. Ему не приходится даже смотреть на Тора, чтобы мгновенно понять, что ему не нужно было говорить что-то подобное нахуй никогда. И не то чтобы правда у Тора вытягивается лицо, но губы поджимаются жестко и бескомпромиссно. Не имеет ни единой разницы для него, был бы на месте Бальдра омега или какой угодно другой бета. У них не было права опускать до насилия в их сторону. Если они желали действительно быть настоящими альфами — они не могли иметь этого права. И Фандрал знал это ничуть не хуже его самого, потому что сморщился тут же от собственных слов, потянулся руками к лицу.       Тор — просто отвернулся.       Чувствуя, как злость клубится у него внутри, чувствуя, как она требует себе выхода, он отворачивается пробегается взглядом по бару. Тот омега, русый и перепуганный, действительно уходит, но ошибиться не получается — судя по недовольному выражению лица его альфы, он ничего не замечает. Он не видит. Он отворачивается тоже. Потому что считает, что сильнее других альф?       Потому что он кретин.       — Это было ошибкой. В единственном количестве. Я не должен был… Я не должен был бить его. И Локи… Не зависимо от того, что он мне не нравится, я не должен был поднимать на него руку, — Фандрал начинает говорить ещё даже до того, как отнимает ладони от лица. Его голос звучит приглушенно, но все равно выдает то мучение, в котором он живет последние недели. Мучению Тор верит, только не оборачивается. Он опускает взгляд к часам на запястье, чуть прищурившись, примеряется ко времени. Как бы там ни было, он не собирается задерживаться здесь и прекрасно помнит план: Локи отвлекает Баля, он сам разбирается с делами, а после они возвращаются. Где-то пред возвращением мелькает его собственное желание из прошлого заглянуть в казино и немного расслабиться, но, впрочем, в прошлом же и остается. Чрезвычайно ожидаемо происходящее портит ему настроение, не зависимо от того, что Фандрал все же отвечает на его вопрос — этот инцидент был единоразовой акцией насилия и до этого не повторялся. Значило ли это, что не собирался повториться в будущем? Тор не собирался думать об этом. Происходящее вокруг портит ему настроение, ожидаемо и с крайне возмутительной наглостью. Даже воспоминание о произошедшем до выезда не помогает — с этим ему ещё придется разобраться. С отстраненностью Локи, с его молчанием, с его новой ложью. Ничего не происходит? Ага. Как же. Тор бы поверил, но, к сожалению, его генетический код был переполнен интеллектуальными способностями под завязку. Фандрал сказал: — Мне жаль.       И лишь после того, как это действительно прозвучало в реальности, Тор позволил себе вздохнуть. Он верил. Фандрал был бедовым алкашом, теперь же был ещё и насильником, и выгораживать его даже внутри собственной головы Тор не собирался, но все равно верил. В собственный выбор, в чужую честь и в генетический код — приход Локи оголил его и обнажил знатную кучу и дерьма, и гнили. В том точно была его суть. Окатывать все близлежащее лавовой волной, случайно или нарочно, обнажать все самое поганое, самое жестокое.       Только Фандрал отнюдь не был тем человеком, что стал бы мириться с гнилью внутри себя. И в это Тор верил так же, как в собственный выбор.       — Что с тобой происходит? — мазнув взглядом по мраморным стенам холла, он подмечает золотые прожилки, отчего-то вновь натыкаясь мыслью на Локи. Она, его собственная мысль, верно смеется над ним и издевается, предлагая подарить омеге на Новый год что-нибудь подобное. Утонченное, статное, ничуть не вычурное и обязательно породистое. Тор только морщится и сам же себе в ответ качает головой — у него уже есть подарок с именем Огуна. Он таковым, конечно, является вряд ли, да и Локи получит его много позже праздника, но Тор отказывается все равно и отодвигает мысль на задворки сознания. Браслет или цепочка омеге не понравится, потому что мгновенно окажется в сравнении с ошейником или колодкой. Очередное кольцо будет просто нелепым. Быть может серьги? Тор не собирается обдумывать это, видя перед собой прямо сейчас проблему, что много важнее и значительнее.       Он переводит взгляд к Фандралу, оглядывает его выглаженный черный классический костюм, вновь поднимается к глазам. Фандрал на него не смотрит. Поджимает губы, щеку нервно покусывает изнутри и молчит. Расшифровка вопроса ему требуется вряд ли: вопрос о бетах становится во главу угла, не давая себя не заметить, не давая себя обойти. Алкоголь это в любом случае предложение. Это повод, но отнюдь не первопричина. Тор верит собственному выбору, а ещё знает Фандрала достаточно долго, чтобы знать границы и не пересекать их, пока канарейка не заткнется, пока не загорится алый, аварийный свет. Он не желает лезть в его жизнь и его постель, он не требует от него прекратить пьянствовать и не напоминает ему проверяться на венерические. Фандралу двадцать восемь и он в состоянии разобраться со своей жизнью прямо сейчас так же, как был в нем и год назад, и два.       Разбирался ведь даже, пока Тор закрывал глаза и прекрасно следовал границам. Чужое пьянство не было его делом, пока Фандрал выполнял собственную работу и пока продолжал оставаться самим собой. Отнюдь не бесчестным и совершенно точно не недостойным общения с ним. Он был веселым, флиртующим с каждым омегой, которого видел, альфой, а ещё был верным и преданным другом. Если он выбирал пить вместо того, чтобы жить, это отнюдь не было проблемой Тора.       До первого инцидента.       — Я просто сорвался. Было много работы и ещё это… — Фандрал не нуждается в расшифровке вопроса, но выбирает неудачную попытку обвести его вокруг пальца. Тор только глаза закатывает: даже если бы он не провел последние почти четыре месяца с главным лжецом этой сраной, покинутой богами планеты, ему не составило бы труда увидеть ложь Фандрала. И он видел ее, и он смотрел ей прямо в глаза, только отворачиваться больше не собирался. Тюр с Бюлейстом сужали круг и воздух уже заряжался запахом приближающейся битвы. Ему нужны были люди. Не только те, кто будут драться вместе с ним, но и те, кто будут вместе с ним получать лавры победителей.       Те, кто будут подле него и дальше. Много дальше этой нелепой проблемы, засевшей за окружной, к югу от четвертого сектора. Много дальше завершения его фиктивного брачного договора.       — Ты пиздишь хуже, чем малолетка, Фан, — с легким, неспешно унимающимся раздражением качнув головой, Тор подхватывает со столика свой рокс с виски и выпивает тот залпом. На дне остается не столь многое даже на полный глоток не набирается, а он не чувствует жажды, но все равно допивает, видя пристальный взгляд друга, вновь устремленный к напитку. Жар алкоголя прокатывается по пищеводу и теплом опускается где-то в животе. Провокация же умирает быстро и резко. Настолько, что успевший замереть Фандрал даже вздрагивает, когда Тор со стуком ставит рокс назад на столик. Альфа поднимает глаза к его глазам, уже собирается качнуть головой. Все его слабые предостережения Тор обходит уверенно и быстро, когда говорит: — Ты и беты. В чем проблема, Фан?       Они никогда этого не обсуждали. Некоторые вещи как будто были сами собой разумеющимися. Его любовь к работе, не успевающая остывать постель Фандрала и его пьянство или бесконечно гордый Натаниэль, получивший только что дорогой контракт на создание очередного брендового сайта и собирающийся не спать три дня, чтобы выполнить его. Это было их жизнью. Достаточно взрослой, достаточно обыденной и ничуть не удивительной. В ней не было вреда ни для кого из них, не зависимо от того, как Тор не желал даже мыслить о том, чтобы завести семью, не зависимо от того, что у Ната была дорогущая, противоударная входная дверь в квартире, и не зависимо от того, насколько сильно Фандрал терпеть не мог бет. На всей долгой памяти Тора он всегда был обходителен и вежлив с ними, временами, в барах и ночных клубах, чуть резко отказывал любым предложениям о более близком знакомстве, но все же никогда не опускался до прямых и жестоких оскорблений.       Они никогда не обсуждали этого, потому что на всю собственную нелюбовь Фандрал определенно имел право и Тору она никак не мешала.       Ещё — потому что вся эта нелюбовь никогда будто бы не собиралась опускаться до насилия.       Но сделала именно это.       — Эта их сраная беззаботность… Терпеть ее не могу, — Фандрал выдерживает несколько минут прежде чем начинает говорить. Кривится сразу же, только звучит его слово, дергает головой. В лжи заподозрить его не получается, только Тор уже даже и не пытается. Искренние извинения сглаживают его злобу, усмиряют его гнев и почти даже изживают из его тела желание все же усмирить зуд в кулаках. Фандрал сожалеет и это хорошо, это предполагает определенное будущее. Ещё — Фандрал говорит. Вздыхает и говорит: — Никому к чертям до них дела нет, понимаешь? — подняв к нему собственный больной взгляд, альфа сжимает зубы, а ещё понижает голос. Он не желает теперь, чтобы их слышали. Он не желает, потому что отлично знает, чего в их мире стоит слабое место альфы. И, впрочем, именно о нем неожиданно говорит. — Им не нужно постоянно быть самыми сильными, самыми агрессивными, самыми богатыми… Они просто существуют. Просто живут свою жизнь. Когда в последний раз ты видел в газетах скандал связанный с бетой? Я лично — года полтора назад и то речь там шла об автомобильной аварии по вине альфы… Их как будто бы нет, понимаешь? Всем так сильно плевать на них. Всем плевать на них так, как никому никогда не будет плевать на меня. На то, как много я зарабатываю, на то, как хорошо я трахаюсь, и на то, какой у меня уровень тестостерона. Сраная прическа без залысин, сраные обязательно крепкие и острые клыки, сраные стояк обязательно каждые два часа… — всплеснув руками, Фандрал рушится в собственной кресло, откидывается на спинку и сплетает руки на груди. Он все ещё не кричит, вместе с этим пытаясь выдать собственную боль за злость. Тор слышит его, но почти не понимает. Он смотрит, он не отворачивается, но проблемы не видит вовсе. Пока Фандрал не говорит: — Весь этот мир — одна большая, сраная генетическая лотерея. И беты выебали нас всех в ней. Всем просто похуй на них. Никто их не оценивает, никто до них не доебывается и никто не ждёт, что они будут самыми сильными или самыми красивыми. Они просто беты. Они обычные, — дернув головой с жестким, раздразненным презрением, Фандрал поджимает губы, затыкается на несколько мгновений. Что-то вскипает у него под кожей и Тор чувствует это, чувствует, как оно отдается у него внутри почти завершенным пониманием. Последнего необходимого пазла Фандрал ему не отдает — он швыряет его ему в лицо, дергаясь вперёд всем собой, тукаясь пальцем в поверхность низкого столика и вскидывая к нему переполненные злобой и болью глаза. Рявкая зловещим, почти жестоким шепотом: — Я — альфа. И даже если я через собственную задницу наизнанку вывернусь, этого никогда, сука, не будет достаточно, чтобы хоть кто-нибудь отъебался от меня, ясно? Я всегда всем буду что-то должен. Я всегда, сука, всем буду что-то должен и это не изменится, потому что свою сраную генетическую лотерею я просрал ещё у папы-омеги в утробе, Тор. И как бы ни хотел прекратить участвовать в этом блядском балагане, я не могу. Это мой мир. И не я его выбрал. Но мне в нем жить.       Тор глядит ему в глаза и только медленно, глубоко вздыхает. Общая картина складывается легко, просто и чрезвычайно быстро, только ни первой, ни второй, ни третьей не уподобляется. Дернув головой, Фандрал скалится и просто отдергивает руку от столика, будто им не о чем разговорить здесь больше. Будто все и так уже прозрачно, все и так уже просто и предельно понятно.       Быть может, и да. Тор не может даже помыслить, что понимает эту чужую зависть по отношению к бетам, однако, не согласиться не сможет, даже призвав на помощь все собственное пресловутое лицемерие — суть альфы дает привилегии, но накладывает обязательства. Суть альфы дает власть, дает статус, дает много всего, но половина из этого гнилая и жестокая. Для него самого эта правда обнажается лишь с появлением Локи, и напротив нее все обязательства начинают выглядеть лишь более темными и тяжелыми. Его собственный отец учить его внутренней силе, тренирует его феромон, а ещё дает наставления о том, как необходимо вести дела. Его собственный отец выдает ему важный урок: если омега не может спать спокойно, альфа не имеет права вести дела.       Потому что самое важное, самое главное и самое первоначальное, для чего альфа существует — защита своего омеги. Обеспечение ему безопасности. Забота о нем и его опека. Жаль, на не заданный Тором вопрос о том, как уменьшит все то обилие угрозы, его отец ему так никогда и не отвечает. Мир альф полнится властью и каждый жаждет ее, нуждается в ней для того, чтобы не выглядеть жалким на фоне других. Жалкий альфа априори слаб и, пускай они давно уже отошли по пути эволюции от животного мира, многие базовые вещи вряд ли изменились.       Слабая единица любой стаи всегда умирала раньше других. Если у стаи был слабый альфа, он всегда умирал первым. Умирал, но прежде терял свою стаю, свои территории, всю свою власть и все свои привилегии в ее отношении.       Альфа не имел права быть слабым. Альфа был обязан — защищать, оберегать и опекать. И Тор не был против чего-то подобного. У него был сильный феромон, у него была власть, ум и деньги. Ещё — хороший удар с правой. Он знал себе цену, он никогда не боялся называть ее другим, а ещё прекрасно умел заставлять их на нее соглашаться. Быть альфой было для него важным, необходимым аспектом его существования, все победы внутри которого стократно перевешивали все обязательства.       Во все моменты кроме тех, когда Фригг вновь начинал расспрашивать его о семье. Потому что она должна была быть у каждого альфы, она была обязательна для продолжения рода, для расширения территорий в будущем, для сотен иных вещей… Но как же нахуй сильно он не желал вляпываться в это дерьмо вновь после Джейна! Всем было плевать на это и на его самочувствие. На его страхи, на его тревоги, на то чертово ожидание, в которое Тор проваливался каждый раз, когда они с Локи начинали ругаться — он ждал зла от него. Он ждал, что вот сейчас, ещё единое мгновение и прозвучит зловонное, обесценивающее и оскорбительное слово, что низвергнет его назад, в то прошлое, что пахнет Джейном, в то прошлое, из которого ему еле удается вырваться. И это не волновало никого нахуй — потому что он был альфой и обязан был собственной шкуре соответствовать. А Фригг ждал потомства. Альферд ожидал продолжения рода, Хелл просто выжидал, когда же появится повод публично осмеять его за несостоятельность.       И Фандрал вряд ли говорил именно, исключительно и точечно, об этом, но здесь Тор понимал его почти идеально. Потому что был альфой тоже. Лучшим, чем мог бы, но определенно наделенным не большим количеством привилегий, чем иные его пола.       Много вероятнее — просто наделенным большим количеством обязательств. ~~~       Реальность оказывается ещё более обманчивой, чем Тор мог от нее ожидать — Фандрал не идет на группы сам. На группы Фандрала шлет Баль. И по ходу чужого рассказа Тор даже не пытается отделаться от мысли: шлет Баль Фандрала и на группы, и нахуй сразу, убивая двух зайцев единым выстрелом.       Единственным, что действительно удивляет его, становятся отнюдь не те извинения, которые Фандрал отдает бете. Это в общем и целом не удивляет вовсе. Тор умеет выбирать себе друзей, — не полноценно, но фундаментально, — Тор верит собственному выбору и даже находит ему подтверждения. Фандрал приходит к Бальдру неделю спустя. И рассказывает об этом обыденно, с легкой, наносной скукой, которая является ложью. Альфе подобное определенно не с руки. Что признавать ошибку, что разбираться с последствиями — их мир, общий и одинаковый, чего-то подобного вовсе не предусматривает. Они альфы и они не имеют права на ошибку. Они обязаны быть умны, они обязаны просчитывать собственные шаги и в крепкой, уверенной хватке держать все свои решения.       После ошибки обязаны спрятать ее так глубоко, как только получится, чтобы ни единый другой альфа не увидел и не узнал — у них есть слабое место, в которое нужно бить и в которое нужно вгрызться собственными клыками.       Смотря на происходящее со стороны, — и на Фандрала, и на его рассказ, — Тор видит всю абсурдность и весь сюрреализм, на который обычно ему удается закрывать глаза легко и просто. Фандрал творит херню и Фандрал же за нее извиняется. Это определенно не влияет ни на уровень его доходов, ни на его компетентность в отношении его работы, ни на силу или слабость его феромона. Житейский, почти бытовой конфликт не содержит в себе той слабости, в которой общество столь сильно пытается убедить их во имя контроля над массами, однако, в его последствиях слабость становится поперек горла всем. И Фандрал разбирается с ней именно так, как следует разбираться альфам: он идет и извиняется, показывая собственную истинную, настоящую силу.       Не то чтобы из этого выходит что-то хорошее. Стоит бете послать его далеко, надолго и в самое злачное для любого алкоголика место, Фандрал взрывается злостью — сам рассказывает об этом и даже не стыдится собственного возмущения, когда говорит: Бальдр просто захлопывает дверь перед его лицом. Тор бы и рассмеялся, но не получается выдавить даже насмешливой улыбки.       Потому что Фандрал находит адрес Бальдра, потому что Фандрал приезжает к нему и очевидно становится на границе не принадлежащих ему территорий, но никто не вызывает полицию и не спрашивает с него за преследование. Список тех шкур, в которых Тор никогда не побывает и никогда оказаться не пожелает, пополняется Бальдром. Обыденность его жизни не кричит о проблеме, но ее определенно предполагает. Еще — накладывается на все те слова Локи о нем, что Тор слышал разве что пару часов назад. Бальдр связывается с опасными альфами, обожает подарки и всегда держит под рукой обоих старших братьев на случай проблем.       Оба его старших брата проблемы решают вряд ли так, как пристало альфам, но определенно так, как гласит закон дикой природы — никто не сможет бежать, если прострелить ему ноги, никто не сможет бить, если обрубить ему кисти.       Фандрал сидит напротив него и держит в здоровой руке стакан. Теперь в нем вода с лимоном, и она не нравится ему совершенно, но обе его руки здоровы, ровно как и ноги. Он все ещё жив. Бальдр не звонит ни Бюлейсту, ни Тюру. Бальдр шлет его нахуй, а ещё шлет на группы… В каком мире на самом деле он живет? Тор рассматривает друга, что сидит напротив него в классическом, черном костюме и белой рубашке, рассматривает его светлые волосы и переполненные безуспешно подавляемыми переживаниями глаза, и мыслит о том, знает ли он, как близок был к безызвестной, мучительной смерти. Быть может, предполагает, быть может, он не думал об этом вовсе. И точно вряд ли шел извиняться перед бетой, чтобы только прикрыть собственный зад от возможной жестокости пущенной в него пули. Для подобного в Фандрале всегда было слишком много чести и все же слишком мало чего-то трусливого, низменного. Слишком много альфьего, пожалуй.       В Торе же было слишком мало понимания — для чего? Тим выживает и выживает Фандрал. Бальдр притворяется, что ничего не происходит, пусть даже грохочет собственным возмущением, стоит только Фандралу подойти к ним с час назад в холле. Зайки так не реагируют. Не то чтобы в зайках Тор разбирается. У него есть Нат, но в последние годы Нат сторонится любого обсуждения того насилия, что случилось с ним в прошлом. В другие же годы… Тор вспоминает его выпуск случайно. Тот самый, на котором не знакомится с Локи, но на котором впервые видит его, слышит его голос, читает его мысль. Там Нат ведет себя расслабленно и легко. Он почти не нервничает, пускай срок давности и выходит к тому моменту вряд ли. Скорость его выхода всегда зависит от обстоятельств: на то, чтобы прийти к Локи разговора ради, Тору требуется с неделю, на то, чтобы со скрипом собственной злости согласиться на разговор с Фандралом — несколько недель. Сколько времени требуется Натаниэлю? И по сей день он вздрагивает крупно и оборачивается со страхом в глазах, если подойти к нему незаметно со спины. На выпуске же ведет себя вальяжно, искрится весельем и ожиданием праздника.       Как Тор не замечает?       Замечает, уделяет внимание, обещает, что среагирует моментально и быстро, если случится что-то из ряда вон выходящее, а после забывает. Годы идут, они не обсуждают, не разговаривают об этом. Личное остается личным и окружается границами недозволенности. Тор не лезет, все же не забывая напоминать: если Натаниэлю нужно будет поехать куда-нибудь среди ночи, он может отвезти его. В выходной или в рабочий, в любой день месяца, недели и года.       Тор не лезет. Только сейчас, глядя на Фандрала и думая о пострадавшем от его рук бете, задается вопросом: для чего? Ответ случается быстро, ловко и почти даже предсказуемо, но не касается Фандрала вовсе. Фандрал выживает, потому что он придурок и кретин. Фандрал выживает, потому что никто не рассказывает ни Тюру, ни Бюлейсту, что случилось. Даже Локи говорит — Баль не скажет. И Баль правда не говорит. Он оставляет Фандралу жизнь, он шёл его нахуй и на группы — это выглядит будто шутка или издевка. Никакого наказания не следует. Фандрал разрушает чужую жизнь и остается на растерзание собственному чувству вины, но Бальдр… Он не требует ни возмездия, ни оплаты. Он ничего не требует вовсе. Шлет на группы, но то нелепо, необязательно, никто не станет ходить за Фандралом хвостом и поучать его жизнь и никто этого, впрочем и не делает.       Бальдр просто продолжает жить, будто произошедшее не выбивается из его существования вовсе. Будто произошедшее — лишь один из пунктов его жизни. Тот самый, что отвечает за выживание.       — Твои проблемы с твоим миром не являются его чеком для оплаты, Фан, — Тор произносит это, стоит только Фандралу закончит пересказ собственных извинений, обращающихся криком. Его слова альфе не нравятся точно. Он дергает головой, вновь трет лицо ладонями. Но не отказывается — это та причина, по которой он останется и на своей должности, и у Тора в сердце. Потому что ему не нравится, но он соглашается, он понимает, где начинается его зона ответственности так же хорошо, как понимает и то, что Баля она не касается вовсе.       Не зависимо от того, использует он омежий синтетический феромон или нет.       Потому что об этом Фандрал говорит тоже. И об обмане, который якобы непозволителен. И о собственной злости… Тор слушает и пытается проникнуться его словом и переживанием, но разделение, жесткое и непримиримое, ему вовсе в этом не помогает. За Бальдром остается важное право, которое никто не в силах у него отнять или выставить на него запрет: право на то, чтобы быть. Право на то, чтобы выглядеть так, как Баль считает нужным, быть привлекательным настолько, насколько он считает нужным, и наносить тот синтетический феромон, какой он выбирает для нанесения. Тот факт, что это может стать для кого-то проблемой, отнюдь не является принадлежащим Бальдру.       Да, его синтетический омежий феромон привлекателен. Не то чтобы Фандрал требует от Тора какого-то ответа на этот счет и, впрочем, Тор ему и не отвечает, но сам отлично помнит, как аромат Бальдра привлёк его прямо посреди клуба, в который они ходили на день рождения Локи. Вернее было бы мыслить — на день смерти его папы, но быть настолько дотошным в собственных мыслях Тор не собирался. Много важнее был факт: феромон, используемый Бальдром был омежьим и был привлекательным.       И это было проблемой именно Фандрала. Но лишь только по одной-единственной причине: он посмел позволить себе опуститься до насилия.       Фандрал ему так и не отвечает. Тоскливо глядит на собственный стакан с водой и долькой лимона, что плавает в ней. Тор косится на часы быстро, но без лишней спешки. Его настроение медленно выравнивается — настолько, насколько это вообще возможно в подобных обстоятельствах. Рой голосов за соседними столиками неспешно набирает собственную силу. В ночи субботы здесь всегда так. И людно, и шумно, временами кто-то даже танцует в свободном пространстве перед барной стойкой. Не то чтобы Тор заявляется сюда ночами, он вообще приезжает сюда, к подножию горы, не ради вечеринок или танцев, однако, прямо сейчас уходить не торопится.       Косится на часы, оправляет манжет рубашки и задаёт тот вопрос, ответ на который в отношении Бальдра уже имеет. И ответ на который в отношении Фандрала только собирается получить.       — Для чего, Фан? Группы, отказ от выпивки… — чуть качнув головой в сторону, Тор чувствует, как другие слова в огромном количестве мельтешат на кончике его языка, но ничего больше не добавляет. Он не произносит, что Фандрал в принципе никогда в собственной жизни не обдумывал возможности бросить пить. Не говорит о том, что подобное решение — все же слишком большая плата для любых возможных или требуемых с него извинений. Пусть даже она и абсолютно нормальна в каком-то ином, законопослушном и реальном мире, для жизни Фандрала этого слишком много. Намного больше, чем может быть ему по силам? Определенно намного больше, чем может вынести его гордость.       — Ты не поверишь мне, если я скажу, что… — кисло, разочарованно усмехнувшись, Фандрал откликается ему слишком быстро и тут же подтормаживает. С расстроенным взмахом руки он тянется назад к спинке кресла, грузно ерзает в нем. Тор все ещё не смеется и, впрочем, не может придумать даже единой шутки. Даже мысли о том, что Фандрал мог бы влюбиться… Он не верит ей. Он видит ее внутри собственной головы, но не верит в то, что реальность может быть действительно настолько жестока. С небольшой задержкой Фандрал говорит еле слышно: — Я отвратительно сильно в него втюрился.       Удержать быстрого, чрезвычайно невежливого смешка Тору не удается. Фандрал поднимает к нему большие, полные страдания глаза, поджимает губы внимательным и трудным движением… Пожалуй, если так продолжится и дальше, извиняться придется уже самому Тору — вот о чем он думает, начиная бесстыдно, негромко смеяться другу в ответ. Смех этот поднимается откуда-то из его груди, глаза жмурятся. Он замечает, как у Фандрала в чуть наигранном бешенстве вытягивается лицо, но совершенно ничего не может с собой поделать. И от мысли о том, как вытянется лицо Локи, когда он узнает об этом, ему почему-то становится только смешнее.       — Какого черта ты ржешь, зараза?! По-твоему в этом есть что-то забавное? — потянувшись в его сторону, Фандрал буквально шипит на него и даже хлопает по колену, дотянувшись через все пространство между ними. Не то чтобы это может успокоить Тора. Не то чтобы его может успокоить хоть что-нибудь теперь, потому что в этом действительно нет чего-то определенного и забавного.       Все это — есть сама суть, сама кульминация забавы.       Потому что Фандрал не желает заводить семью и обожает омег-одноночек, но глубоко внутри лелеет мечту: когда-нибудь он встретит «того самого». Того, кто ему действительно понравится. Того, за которым он пожелает ухаживать. Того, с кем будет желать говорить и о ком будет желать заботиться. Того, с кем сможет завести детей? В ту же коробку. Тор скидывает в нее все и ржет чуть ли не до слез, уже даже не пытаясь сдержаться. Об этой мечте своего друга-повесы он знает уже больше пяти лет и они не обсуждают ее так же, как беспробудное альфье пьянство, но ровно так же она существует. Она является реальной. Фандрал ищет, выглядывает свою любовь по барам и клубам, по залам судебных заседаний, по кафешкам и ресторанам. И находит даже — десятки тех, кто чрезвычайно приходится ему по нраву. Мягкой улыбкой, осанкой, комплекцией, интонацией голоса и, конечно же, запахом. Только их оказывается недостаточно и он продолжает вглядываться, всматриваться. Он продолжает искать, только бету не ищет точно.       Этот бета находит его сам.       Тоже повеса, весельчак, поверхностный и совсем не глубокий. Любящий подарки, лгущий собственным синтетическим ароматом. Ещё — боевой. Тор чувствует, что мог бы согласиться умереть в собственном смехе, если бы у него не было так много рабочих дел, отложенных в будущее. Потому что все это, от самого начала и до самого конца, было истинной забавой.       — Я не могу представить себе никого, кто мог бы вляпаться во что-то подобное, кроме тебя, Фан. Ничего личного, — еле отсмеявшись, Тор раскрывает глаза, утирает пару смешливых слез с ресниц. Не то чтобы Фандрал выглядит недовольным или расстроенным — он смотрит на него в ответ, как на самого злейшего и заклятого врага. У Тора вырывается крайний, резвый смешок меж губ, после он вздыхает. Руки поднимаются вверх, пальцы прочесывают волосы, пытаясь все же усмирить его веселье окончательно. Если Локи не посмеется над этим, Тор точно и по-настоящему будет расстроен, вот о чем он думает, уже поднимаясь со своего кресла. Время терпит, но, впрочем, вряд ли кто-то, кроме Баля, будет недоволен, что он заберёт ничуть не своего омегу назад в их домик раньше полуночи. Следом за ним Фандрал не поднимается. Он качает головой, раздраженно морщится. Ему явно не нравится все это так же сильно, как самого Тора оно смешит, потому что влюбленность с точки зрения Фандрала имеет наивысшую точку романтически серьезных намерений. Вспомнить, когда он влюблялся в последний раз, Тор даже не пытается — такого в истории Фандрала просто не было. Зато теперь был Бальдр. И как бы сильно Тор ни сторонился того, чтобы лезть в чужую личную жизнь, помедлив, все же произнёс: — Боюсь, он в отношении тебя не будет настроен хоть немного серьезно, Фан. Из того, что я слышал о нем от Локи.       Альфа ему в ответ только морщится и всё же поднимается. Подхватывает со столика папку с документами и ручку прячет во внутренний карман пиджака. Его целеустремленность чувствуется в воздухе в той же степени, что и недовольство, когда он говорит:       — Быть может, ты прав, но я чувствую, что мы с ним похожи. В том, что ни одному из нас не нравятся те миры, в которых мы живем.       Тор только кивает — Фандрал имеет право распоряжаться собственной жизнью, как считает нужным. Не то чтобы, правда, Тор понимает это. Его мир ему по размеру и сидит на нем не хуже, чем очередной классический костюм.       Или, быть может, то просто очередной всплеск его лицемерия, столь нелюбимого Фандралом. Но, впрочем, значение это имеет вряд ли.       Сделав несколько шагов в сторону, прочь от бара, Фандрал предлагает оставить папку с документами на стойке регистрации, но Тор только с сомнением косится на нее и на омег, стоящих за ней. Не то чтобы они не нравятся ему. Они привлекательны, улыбчивы и вежливы — именно так, как того требует регламент. Они могут позволить себе легкий, не переходящий границ флирт с гостями, они услужливы и милы. Будь он в другой ситуации и в другом настроении, точно подумал бы о том, чтобы оставить кому-нибудь из них свой номер, но, впрочем, даже там не стал бы оставлять им столь дорогостоящие документы. Качнув головой Фандралу в ответ, Тор забирает у него папку под предлогом того, что ему все равно через пять минут ехать назад в домик. Фандрал папку ему отдает, но все равно предлагает — пара часов в казино никому не повредят. Это предложение звучит в привычной дружеской манере, улыбка, в которой растягиваются его губы, уже прячет за собой весь их разговор, все его устремления и все переживания.       Попытаться захомутать Бальдра? Тор отказывается даже мысленно спорить с самим собой, куда это может завести его друга. Единственное на что надеется, так это на то что бета и дальше будет придерживаться классической линии своего поведения, а звонить не будет — ни Тюру, ни Бюлейсту. Будет молча выживать и не учинять правосудия.       Пройдя мимо стойки, они минуют двери лифта и доходят до лестницы под аккомпанемент мечтательности Фандрала — Тор от казино все же отказывается, и он фантазирует за себя одного. О покере, о каком-нибудь очередной случайном, но не случайно привлекательном омеге… Стоит его мысли дотянуться до виски, как интонация тут же меняется. Тор хмыкает безэмоционально, видя, как лицо друга мрачнеет, но никак происходящего не комментирует.       Если Фандрал правда бросит, он будет рад.       Но если сорвётся и алкоголь в его голове перевесит всю влюбленность в его сердце, он определенно не удивится.       — Как же хочется нажраться, ты бы знал… — кисло скривившись, Фандрал трет подбородок, почёсывает свою светлую бородку. Тор уже хочет предложить ему заменить алкоголь на что-нибудь по типу чупа-чупсов или других конфет, но так и не делает этого. Первым, что он чувствует, ступив на последнюю ступень лестницы, становится запах угрозы. Он разносится по коридору, опережая своего физического создателя, и врезается в него почти болезненно. Фандрал морщится даже, затыкается, так и не продолжив говорить о том, как сильно ему хочется напиться и в каких позах.       — Мертвые боги, да что они бы сделали?! Измены не такое уж великое дело, Ло! Потрахались бы по-быстрому и ладно. Я бы Тору тебя не сдал, дурень ты! — разозленный голос Бальдра звучит с задержкой, только выстреливает в Тора доброй, громадной дозой удивления. Отчего то вообще возникает в отношении этого беты, Тор обдумать не успевает и, впрочем, не сильно торопится. Ему хватает и того, что Фандрал слышит это тоже. Быть может, ему хватит ума… Обманываться явно бессмысленно. Первая влюбленность собирается его сожрать и выплюнуть ничуть не в меньшей степени, чем чужой феромон, разносящийся по этажу — сильный, мощный и пахнущий гарью.       Он принадлежит альфе.       И если Тор, будучи ему подобным, чувствует этот феромон, значит у них охуеть какие большие проблемы.       Сделав пару шагов прочь от последней ступени лестницы, Тор поворачивается голову в сторону голоса, а после поворачивается уже весь. Его пальцы сжимаются на папке крепче, только удержать пытаются отнюдь не ее. И вряд ли пытаются удержаться. Только глаза все равно удивленно распахиваются — секунды на четыре.       Не потому что Бальдр несется со всех в их сторону, но именно потому что Локи несется подле него. Пряди его волос покачиваются, подошвы ботинок быстро сменяют сантиметры коврового покрытия. Он не выглядит напуганным до момента, пока не замечает их в начале коридора. Он не выглядит напуганным так, как стоило бы из-за того рева, что проносится по коридору им с бетой вслед:       — Гребанный ублюдок, а ну иди сюда, мать твою!       Они оба, бедовые и явно не имеющие вообще права оставаться в одиночестве дольше чем на час, несутся в их сторону быстро, но явно недостаточно. Тор поднимает голову выше, делает новый шаг в их сторону, уже видя, как из-за угла по их головы выносятся двое альф. У одного явная, вряд ли врожденная хромота, и Тор не собирается высчитывать прошлого — много больше его интересует будущее. С прошлым они разберутся позже. И с Локи, и с Бальдром. В особенности с предложением последнего об измене.       Потому что их с Локи брак фиктивный и ему в общем и целом плевать, только той роли, что он играет, не плевать вовсе и никогда не будет.       Жаль, ее присутствие теряет собственный вес слишком быстро. Тор буквально видит тот миг, в котором по коридору проносится ударная волна чужого феромона. Локи сбивается с собственного бега, вздрагивает, заставляя самого Тора дернуться резким шагом вперёд — никто так и не падает. Точнее не падает сам Локи. Бальдр же матерится резко, его нога подворачивается, тело тут же валится на ковровое покрытие. Все время на его, Тора, реакцию забирает себе взгляд омеги, который ему не принадлежит. Прошлое теряет собственный смысл и всю собственную форму. Он, быть может, даже интересовать не станет — как, нахуй, эти двое оказываются в этих обстоятельствах.       И все равно подтормаживает.       Но лишь он один.       Бальдр успевает рухнуть и проезжается на коленях по ковру, не успевая подняться назад на ноги — Фандрал срывается с места так, будто все это время просто ждал. Сигнала и выстрела, чтобы начать собственную краткую, но чрезвычайно важную дистанцию. Тор перебрасывает к нему собственный взгляд, замечает, как альфа быстрым рывком вытаскивает что-то из кармана собственного пиджака. Это не может быть оружием, пускай с ним Фандрал умеет обращаться чрезвычайно хорошо. Это не может быть чем-либо вообще, но все же оказывается — на пятом собственном, бегущем шаге, альфа проносится мимо Локи и пихает ему в ладонь ключ-карту от номера. Бросает резко:       — Тор знает. Бальдр на мне, — Локи от неожиданности чуть не роняет пластик карты из собственных рук, еле удерживает ее, Тор же не задаёт вопроса. Он действительно знает: Фандрал предлагает им присесть, выбирает столик, уходит к бару, только ещё до этого просит дать ему минуту у стойки регистрации. Тор дает, Тор терпеливо ждёт и даже не косится на часы. Забронированный триста девятнадцатый номер запоминается ему просто так и по одной единственной причине — Тор задаёт мысленно лишь один единственный вопрос о том, насколько далеко он находится от апартаментов Бальдра. Тор задаёт его мысленно и не задаёт вслух. А ещё, конечно же, знает и помнит, только никакого желания бежать прочь от угрозы не имеет вовсе.       Сраный альфа высылает собственный феромон ударной волной агрессии в спину омеги, который ему не принадлежит. Этот феромон воняет гарью, жестокостью и насилием. Недовольством тем, что кто-то посягнул на его право властвовать? Быть может. Вероятно. Это все же не имеет веса. Сделав новый шаг вперёд, навстречу Локи, что уже подбегает к нему, Тор делает вдох поглубже, но не задыхается от гари. Он говорит твердо и четко:       — Я могу… — и говорит он за секунду до того, как Локи хватает его за руку. Без промедления, без мягкости, без желания прочувствовать. Он хватает его, собираясь пронестись мимо и теперь уже глаза отводит, будто пытаясь спрятать собственный страх. Тор понимает его, но уходить не станет — у него сильный феромон и он умеет с ним обращаться. Ему не указ никто. Ни партнеры по бизнесу, ни отец, ни Лаувей, ни чертов Видар. Шмидт, быть может? Он уже мертв. И это случится с каждым.       Не зависимо от того, будет у него лицо Билли или только его суть.       — Нет! — Локи дергает его за руку, уже заходит ему за спину и не дает даже договорить. Тор оборачивается к нему сразу же, успевает заметить, как Фандрал поднимает Бальдра на ноги, а после просто и бесцеремонно закидывает его себе на плечо. Тому это не нравится совершенно, но вырваться он не пытается, наконец, — впервые, быть может, в собственной жизни, — соглашаясь с происходящим. Локи же уже дергает его за руку, тянет прочь. Тор не то чтобы упирается. Случайно замечает меж прядей его волос и на затылке почти невидимый, отшлифованный шрам и тут же натыкается взглядом на большие, перепуганные омежьи глаза. Потому что Локи оборачивается к нему, влажной, холодной ладонью сжимая его собственную, а ещё пытается не дышать. Потому что Локи говорит, имея в виду именно то, что произносит: — Тор, пожалуйста, нет!       Альфий феромон бьет его в плечо и накидывается почти со спины. Удушающая, жестокая гарь и топот чужих приближающихся ног. Локи пытается не дышать, но дышит все равно быстро, поверхностно, заставляя задаться вопросом о том, как долго они бежали и успели ли до этого с кем-то подраться. Локи пытается не дышать, а ещё просит его, но в этом проблема — он не просит никогда.       Это оказывается единственным, что действительно заставляет Тора сдвинуться с места. Шаг срывается на бег быстро, он указывает папкой в сторону лестницы, что, пересекая коридор поперек, ведет на второй этаж. Им нужен третий, Фандралу — явно нужно будет успокаивать Бальдра позже. Тот орет и матерится на всех и каждого причастного и не очень. Тору не прилетает. Тор оказывается единственным помилованным, только не обращает на это внимания вовсе. Он сжимает ладонь Локи в своей, быстро взбегает по лестнице и уже на ее верху резко тянет омегу на себя, бросая еле слышно куда-то на ухо:       — Третий, — «этаж» он не добавляет. В шаге от них, прямо за спиной, Фандрал с тяжелым дыханием и тяжестью тела беты на плече нагоняет их, но за собой ведет хвост. Это отнюдь не его ошибка, это отнюдь не предательство и не диверсия. Тор отдает Локи номер этажа, отказываясь даже замечать, как тот дергается прочь от этого резкого рывка, а после пускает его вперёд себя. Альфий феромон, разъярённый и разгневанный, успевает ударить его в спину трижды, пока он бегут по лестнице — Локи спотыкается дважды.       И поэтому Тор пускает его вперёд. Его легкие раздуваются, чтобы вдохнуть глубже, пока пальцы сжимают край папки до скрипа пластмассы. Сосредоточиться получается быстро: его собственный феромон раскрывается у него за спиной, подобно павлиньему хвосту, только отнюдь не ради привлечения внимания. Его собственный феромон выстраивает защиту и оборону, не давая чужому пробиться сквозь и тронуть вновь омегу, который ему не принадлежит. Уже на втором этаже лестница разветвляется на две стороны коридора. По левую руку звучит перезвон приехавшего лифта и Фандрал дергается туда, чуть подкидывая Бальдра, ненарочный сползающего по его плечу. Локи же, ведомый его указывающей рукой, уносится вправо. На мгновение Тор позволяет себе помыслить: он может остановиться прямо сейчас и встретить угрозу лицом к лицу. Он справится и выдержит. Ему есть кого защищать.       А у них с Бальдром определенно нет ни единой точки соприкосновения, только в настоящем моменте времени она находится слишком быстро. Прекрасно видя, что они разделяются, бета свистит на весь коридор, пугает выходящую из лифта пару и бросает настолько вопиющую брань в сторону преследующих их альф, что на волне собственной беспробудной агрессии те сворачивают налево почти не раздумывая. Бальдр выигрывает им время, спасаясь в кабине лифта вместе с Фандралом, и Тор не видит этого, Тор несется по коридору, меньше чем на шаг отставая от Локи, но слышит все равно. Как звенит почти закрывшийся лифт, а мгновением позже звучит приглушённый, спрятавшийся в его кабине смех победителя. Он принадлежит Бальдру. Альфам принадлежит рев:       — Там другие двое, погнали за ними, Дилан! Я этого ублюдка лично на куски раздеру, чтобы неповадно было в следующий раз!       Локи не оборачивается. Добежав до конца коридора, он сворачивает вправо вновь и тут же взбегает на первую ступень лестницы. Его пальцы на ладони Тора сжимаются с такой силой, что он точно почувствовал бы боль, если бы самую малость не был занят этой сраной беготней. Вместо драки? Она определенно не делает ему чести, но Локи просит. Он не является его омегой, они партнеры по фиктивному браку и ничуть не фиктивной договорённости. И все же он просит, блестя ужасом на глубине зрачка.       Тор желает обмануться, но у него не получается: Локи боится не того, что будет с ним, если Тор не сможет отразить чужого удара. Локи боится того, что будет с Тором.       Взбежав на третий этаж, Тор утягивает их обоих влево и указывает на нужную дверь все той же папкой. Тяжестью собственных, уже подписанных им страниц, она вынуждает его все же согласиться — возможно, стоило оставить ее на стойке регистрации. Пускай она и была явно легче беты в полном расцвете лет, мешалась все же знатно.       Мешалась настолько же, насколько та мысль, что была уже знакома ему — Локи было не место здесь. Для Локи здесь, нахуй, не было ни единого места.       Подлетев к двери, омега трясущейся рукой прикладывает ключ-карту к табло дважды и трижды дергает ручку. Та поддается лишь с третьего раза, позволяя ему ввалиться внутрь и утащить Тора за собой следом, будто в кроличью нору. Страна чудес ждёт их здесь чрезвычайно вряд ли. Тор закрывает дверь за собой быстро и на удивление почти без хлопка, а после замирает. Никто из них не включает света, Локи, дрожа грудной клеткой, прямо перед ним, очень пытается не дышать слишком громко. Его ладонь все так и держит руку Тора, пальцы впиваются в кисть слишком крепко, только не дают скормить себе ложь — Локи не держится, но точно держит его.       — Где они?! Мать твою… Я выломаю каждую сраную дверь в этом коридоре, если вы не выйдете сейчас же! — альфий рёв слышится из коридора и пробирается гарью феромона в щель под дверью. Тор опускает к ней глаза, чуть кривит угол губ. Ублюдок, видимо, желает банально выкурить их и Локи понимает это тоже. Дергает его за руку, то ли пытаясь обратить на себя внимание, то ли оттащить от двери. Тор делает первое, отказываясь делать второе хоть когда-нибудь. Пусть даже это не вопрос чести, пусть даже это вопрос просьбы и мольбы омеги, что ему не принадлежит, он поворачивает голову к Локи и делает шаг — не прочь, только ближе к нему.       Локи дышит тяжело и очень пытается не, но у него это совершенно не получается. Меж губ пытается вырваться быстрый, краткий кашель, и Тор не станет спрашивать — он запыхался или все дело в вонючем феромоне. Тор не станет спрашивать ничего. Он просто тянется папкой в сторону комода, который успел заметить у стены в той щели коридорного света, что появилась до того, как он закрыл дверь, и опускает ее на поверхность, пока руку Локи поднимает. И тянет его на себя. И шепчет сквозь всю рвань собственного дыхания:       — Я ничего не буду делать, — это определено находится где-то за гранью понятности и прозрачности, что обязательны согласно рассуждениям Рамлоу. Этого определенно недостаточно, но, впрочем, это же — все, что у него есть. Потому что дыхания не хватает, потому что ему нужно сосредоточиться на собственном феромоне, а ещё потому что нельзя повышать голос. По ту сторону закрытой двери вновь слышится голос альфы и окрик. Тор не чувствует страха, только его отсутствие ничего не меняет.       Прямо перед ним омега, который ему не принадлежит. Омега, которому здесь не место. Омега, которого он обязан защищать ближайшие пять лет.       И он, этот чертов, возмутительный в собственном существовании омега, вздрагивает вновь. Тор тянет его руку к себе, следом за ней тянет его всего. Узкую, скульптурную ладонь оставляет на своем боку, сам обнимает за спину. Они почти одного роста и это могло бы быть чрезвычайно удобно, но в моменте чрезвычайно неуместно — Тор не думает. Есть обстоятельства и он просто реагирует. Обнимает Локи за спину, прижимает себе, замечая, как тот опускает голову. Он напряжен и тверд, но утыкается лбом ему в плечо, вряд ли сдаваясь на его милость. Среди просачивающегося из-под двери феромона, что воняет гарью и угрозой придушить до смерти медленно, мучительно, Локи утыкается лбом ему в плечо и просто делает медленный, глубокий вдох. Тор дает ему столько не отравленного, не ядовитого запаха, сколько вообще может воспроизвести.       Локи больше не вздрагивает и не дергается. Его больше не бьет, не пугается и не тревожит. Физическим усилием Тор выпускает собственный феромон в достаточном количестве, чтобы тот не начал выбиваться в коридор слишком заметно, но чтобы оградил и обеспечил безопасность. Его ладонь остается лежать у Локи на спине, другая просто повисает — в кулак сжимается все равно. Постепенно шум в коридоре стихает. Чужая злость не находит ни выхода, ни смирения, но никто так и не начинает ломиться в двери. Потому что им, этим двум ублюдкам, не нужны проблемы тоже. Они, вероятно, приехали отдохнуть, сыграть в казино, подцепить пару омег… С последним вышло не очень, но в отеле есть ещё омеги и их достаточно, чтобы можно было выпустить на них собственную злость через секс.       Это несравненно ужасно. Но, впрочем, обязательств перед ними у Тора нет.       Как долго они стоят так, Тор не знает. Он дожидается, пока звуки чужих злобно топающих по лестнице шагов стихнут, после поводит плечами. От неожиданной пробежки рубашка немного липнет к спине, во рту ощущается сухость, но это не имеет ни смысла, ни веса. Локи стоит подле него, все продолжая, и продолжая, и продолжая утыкаться лбом ему в плечо, а ещё продолжая дышать. Его феромоном или очередной иллюзией безопасности — Тор не мыслит об этом.       А после все просто заканчивается.       — Мне нужно в ванную, — Локи отстраняется, как и должно, первым. Отворачивается сразу, будто во тьме прихожей номера кто-то вообще может увидеть его лицо. Голос звучит лаконично, спокойно и без лишнего намёка на случившееся. Локи отстраняется и отступает первым, вначале убирая ладонь с его бока, что почти не ощущалась собственным прикосновением все это время. Только после делает шаг, отворачивается. Идти ему некуда, во тьме ни черта не видно — Тор отдает ему безвозмездную услугу, нащупывая включатель на стене, как только омега отходит.       Свет зажигается.       Но в глаза ему так никто и не смотрит. Ровно так же, как во время поездки до отеля — ничего не происходит и ничего не случилось.       Только эта лишь очередная сраная, блядская ложь. ~~~       — Я готов, можем выходить, — вначале звучит его голос, но Тор не поднимает головы, чтобы увидеть, что происходит после. Он неспешно крутит в пальцах бутылку воды, почти не чувствуя ее прохлады — он вытащил ее из небольшого холодильника, стоящего в углу комнаты, напротив постели, около двадцати минут назад. Проблема точно была в холодильнике. Тот либо был неисправен, либо желал посмеяться на ним.       Когда Тор вытащил из него бутылку, слыша, как дверь в ванную с щелчком закрывается на замок, она была почти не холодной. Как, впрочем, и вода в ней.       Вначале звучит его голос — Тор даже не пытается притворится чрезвычайно занятым. Он рассматривает этикетку, косится еле заметно на собственный, сброшенный на застеленную постель пиджак. Все те пятнадцать минут, что Локи проводит в ванной, тонут для самого Тора в тишине и лживом мире, а ещё в шуме воды. Он начинается сразу, как дверь закрывается на замок, и так и не останавливается. Тор слышит плеск воды, слышит, как Локи умывается. Снова, и снова, и снова. На то, чтобы успокоиться, — никакого иного занятия придумать для него у Тора не получается, — у омеги уходит пятнадцать минут.       И вот он выходит. Без дрожи голоса, легко, плавно и с лживым, гранитным спокойствием. Ничего не случилось, но вопрос лучше: что было до того, как они выехали из их домика. Что произошло там, в том мгновении, где-то после полученного Тором поцелуя в щеку и перед тем, как был перешагнут порог. Все последующее Тора интересовало вряд ли. Локи же — совершал ошибку.       Он оставил его одного на пятнадцать минут. И ждал ведь, что это не принесёт ему беды, ждал ведь, что Тор сейчас поднимется, кивнет, как ни в чем не бывало, а после просто пойдет сквозь все это и сквозь все будущие пять лет их лживого брака.       Тор поднимает, но только голову. Взгляд уже не бежит по просторной, единственной комнате номера, не трогает ни прямоугольного зеркала, висящего над широкой тумбой напротив постели, ни прикроватных тумбочек поменьше. Он устремляется к Локи, запаздывая секунды на три — тот отворачивается, разворачивается прочь и делает два шага к двери выхода. Лживый засранец, но по крайней мере не последний ублюдок. Тор смотрит ему в спину, замечает чуть влажный воротник рубашки и подкатанные рукава. Локи, конечно же, спускает их назад перед тем как выходит, только смятая ткань на предплечьях выдает его не хуже прямой спины, не хуже интонации, не хуже всего чертового мира, что орет внутри сознания Тора теперь в разы громче. Пятнадцать минут долгий срок и ему не на что отвлечься больше. Этикетка ополовиненной бутылки с водой глупа, вопрос с Фандралом разрешен, бумаги подписаны. У них вылет завтра, где-то около полудня, а может и после. Это нужно уточнить. Ради этого нужно взять телефон, открыть ежедневник. Тор открывает разве что холодильник, берет воду и пьет, смачивая горло. Ещё — открывает окно.       Единственная комната номера выхолаживается слишком быстро, слишком быстро заставляет его покрыться мурашками, только клубящейся внутри злости усмирить у нее не получается.       Потому что Локи просит его не ввязываться в драку, боясь явно не за себя, и потому что сам даже не пытается вызвонить его, чтобы сказать, что он в опасности. Что весь их сраный договор под угрозой. Что сраный, блядский альфа, воняющий точно проклятой богами гарью желает снять с него шкуру живьем и не волнуется о последствиях.       Тор поднимает голову, замечает новый чужой шаг, а ещё замечает влажный ворот чужой рубашки. Она белая, но она же — ложь. Тор не верит ей. И Тор чрезвычайно зол.       — Ничего не хочешь обсудить, прежде чем мы выйдем? — ему не обязательно делать этого прямо сейчас. Они могут вернуться и поговорить уже в домике, они могут поговорить завтра по прилету, они могут в общем и целом отложить этот разговор на пару дней, а может и на все пять лет. Локи желает определенно именно этого, потому что от его голоса останавливается и не пытается дразнить его новым собственным шагом. Просто замирает. Сжимает руки в кулаки, делает слышный, глубокий вдох. Тор глядит ему в спину, не пытаясь даже расслабить выражение собственного лица.       Потому что оно сурово.       И потому что оно не желает задать вопроса, но желает прокричать один-единственный чертов ответ. Тор ему, конечно же, не позволит. Но и разговора откладывать разговора не станет, потому что отлично знает, чем это чревато и с кем имеет дело.       — Мы были барной стойкой, когда он подошел и начал лезть ко мне, — Локи оборачивается медленно и с затаенной угрозой во взгляде. Тор не верит ни ему, ни его глазам, а ещё не верит прячущейся в уголке губ во имя защиты злости. Это все притворство и блажь. Тору плевать, как так вышло, и Локи не может не знать об этом. Беготня по этажам отеля — чушь и детская забава. Никто не получает значительно урона. Кроме разве что Бальдра, но, впрочем, кроме него самого сбитые коленки кто-то из них вряд ли назовёт значительным уроном. Не Локи уж точно. Он слишком хорошо знает своего брата, а ещё слишком хорошо умеет играть на нервах. Сейчас выбирает те, что принадлежат Тору — будто кто-то хоть когда-нибудь выдавал ему позволение на не то подобное. — По-твоему, я должен был сидеть и мило улыбаться, пока он лапает меня?       Абсурдно. Он прикрывается нелепо и наспех. Даже в глаза смотрит, уже разворачивается и лицом, и корпусом в его сторону. Руки сжимает в кулаки. Тор, блять, даже если попытается, даже если вынудит себя, все равно не поверит, что Локи считает именно так — Тор желает защитить чужую горелую и отсутствующую честь. Тор желает выступить за того, кто является частью его мира. Тор желает его оправдать, усмирить истеричного омегу и, быть может, предложить Локи извиниться.       Тот смотрит именно так и уже показывает — он зол и мириться с подобным не будет. Он зол, он желает закрутить Тора в привычный водоворот, в котором они уже были. Кто-то красавица, кто-то чудовище, у Бальдра сбиты коленки, но по крайней мере в этот раз Фандрал не пьян. Полумеры бессмысленны и абсурдны. Тор слышит, как бока ополовиненной бутылки чуть хрустят под его пальцами, а после медленно качает головой. И говорит, заочно отказываясь участвовать в любых водоворотах:       — Я говорю не об этом. Я говорю о том, что случилось до выезда, — собственным словом он подбрасывает теннисный мяч и делает первую подачу. Круглобокий и зеленый, он перелетает сетку под светом яркого, теплого солнца, залетает на чужую территорию. Локи только прищуривается, поджимает губы. Ох, ну, конечно же, он не сдастся так быстро — Тор не то чтобы на это рассчитывал. Тор уже вообще не умел рассчитывать хоть на что-то, когда речь заходила об этом омеги.       Но отказываться реагировать все ещё не собирался.       — Разве не ты сказал, что предложение безвозмездно? Или думаешь, что я забыл об этом? — потянув руки вверх, он сплетает их на груди и ровняет спину. Все ещё не бежит и тем самым раскрывает собственную ложь — если бы правда думал, что Тор желает ответной оплаты, точно бы побежал. По крайней мере ушел бы, солгав, что это вовсе не побег, что он вовсе не связан со страхом. Тор поджимает губы, медленно откладывает бутылку на постель, чтобы больше не дразнить накаляющееся пространство скрипом пластика. Его первую подачу Локи привычно возвращает ему горящей, только в этот раз уже не играется совершенно — она летит прямо Тору в лицо, когда он вычитывает в чужом зеленом взгляде невысказанный, слишком наигранный и лживый, но слишком высокомерный вопрос.       И чего теперь стоят все его слова?       Ценник задирается к небесам, фирма не собирается объявлять о банкротстве и выходит в премиум-сегмент с собственными товарами. Тор поднимается с постели, прочесывает пряди волос, после — качает головой. Окно уже закрыто, он закрыл его сам через пять же минут, только мурашки все равно бегут по плечам, напоминая: ему нельзя ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах высказывать ту мысль, что родилась ещё с неделю назад. Быть может больше, но точно в тот вечер, после которого работникам отеля пришлось увозить труп волка с их территории.       Эту мысль ему нельзя ни высказывать, ни произносить, ни орать.       — И не об этом тоже. Что происходит, Локи? — чужое имя, красивое, четкое, что он произносит столь редко, сейчас ложится на язык само. Тор делает шаг прочь от постели, тут же видит, как Локи отступает назад — на мелкий, незначительный, но слишком заметный шаг. Бежать он не станет. Это не в его правилах. Только взгляд вздрагивает, в глазах мелькает беспокойство и беззащитность, пока вся его горящая подача оказывается лишь давно истлевшим угольком — первым подобным. И, вероятно, последним из всех. — Я вижу, что ты не в порядке с момента как мы выехали, и я имею право знать, в чем причина, — нового шага он не делает. Оставляет дистанцию, расстояние, пару раз сжимает руку в кулак, но только ради того, чтобы нащупать ощущение собственного поводка, удерживаемого в ладони. Он лжет себе, что вопрос случившегося только что инцидента его не волнует, в то время как тот занимает самый центр его сознания. Под софитами и орущими битами клуба — ровно там, где Локи танцует, не открывая глаз и притворяясь, что не его папа умер в этот день безызвестной и бездарной смертью истощенного очередными родами омеги.       — Все нормально, — Локи откликается ровно и спокойно. Весь его крик сворачивается слишком быстро, интонация расслабляется. Если бы не взгляд, Тор бы и правда поверил ему. Если бы не этот внимательный, напряженный прищур, если бы не руки, сплетенные на груди. На воротнике спереди ткань белой рубашки тоже темнеет влагой. Она привлекает внимание серостью, будто пытаясь отвести, увести и утянуть его прочь от чего-то более важного. Тор отказывается, наблюдая за тем, как Локи чуть раздраженно, уже искренне и не наигранно, начинает притопывать по поверхности ковра носком ботинка. Он говорит: — Не случилось ничего из ряда вон выходящего. Тебе не за что извиняться, если ты об этом.       Локи закипает, но в реальности закипают они оба. В воздухе уже не чувствуется гари, а ещё не чувствует лавовой волны — она обещает Тору ждать его через минуту или две. Настоящей собой, иллюзией или фактом? Локи, конечно же, на подавителях, тут не получится обмануться, только сам Тор теряет добрую часть собственной состоятельности. Теперь ему мерещится запах. Могут ли мерещиться и проблемы? Не в случае с Локи уж точно. Качнув головой он говорит:       — И не об этом тоже. Я спрашиваю про тебя, потому что ты… — потому что ему важно знать, что он не сделал херни. Потому что ему необходимо это — точно видеть собственную ценность и дальше. Не обращаться чудовищем намерено, не обращаться им по недосмотру или по отказу Локи говорить правду. Тор не желает вредить и вредить не станет. Ему важно знать, что омега, который ему не принадлежит, в порядке. Ему важно знать, что это не аукнется им через месяц, два или полтора года. Только договорить ему Локи не позволяет, рявкая с широким, резким движением собственного рта:       — Веду себя не так, как должны вести себя омеги после того, как альфа отсасывает им, а?! — его взгляд загорается вызовом и жестким требованием ответить, сказать это прямо сейчас: Тор рассчитывал на другое. Тор хотел видеть рядом с собой другого омегу в этом фиктивном браке. Тор хотел видеть, но не желает видеть его. И носиться с ним не станет, и… Тор поджимает губы и делает медленный вдох. Тот претендует на то, чтобы быть успокаивающим, только у него ни черта не выходит. Мысль долбится, долбится, долбится где-то у затылка — Локи ведет себя так, будто ему здесь и место, и местоположение. Но ошибается. Тор ему про ошибку не скажет, не укажет на нее, не прокричит, только с каждой новой секундой начинает сомневаться, что ему правда хватит выдержки. Локи в свою очередь уже дергает руками, уже раскрывает их, раскрывается весь и указывает на него, бросая резкой пощёчиной: — Какого черта ты хочешь от меня, Тор? Я не буду радостно виснуть у тебя на шее и благодарить каждые пять минут за этот нелепый, никчемный минет, ясно? — Тор слышит и почти верит вновь. Нелепый и никчемный? Он вообще-то старался. Не по чужой прихоти, по собственному, искреннему желанию. Не учинить правосудие, но дать удовольствие, а после посмотреть, как же это все-таки выглядит и возможно ли вообще что-то подобное: Локи расслабляется, Локи подпускает ближе, Локи признается, что ему хорошо. Качнув головой, будто отказываясь, отвергая и весь этот разговор, и все, что их связывает, Локи говорит сдержанно и угрожающе: — Прекрати давить на меня.       Тор не желает давить. Он не зайка, но ему нужны прозрачность и понятность. Для недомолвок места не остается. Здесь есть лишь они двое, а ещё руки Локи и они служат отличным коррелятором — когда Тор обнимает его, заставляя дышать собственным, не ядовитым феромоном, ладонь Локи почти не ощущается на его боку, поверх ткани пиджака. Он не впивается в него пальцами испуганно, его здесь как будто и нет, как будто быть просто не может.       Потому что он уже наметил дистанцию и расстояние — стоило им переступить порог их домика этим вечером. Тор заметил с запозданием. Только вряд ли эта ошибка была полностью его ответственностью.       — Я не… — он поднимает руки медленно и показывает открытые ладони. Ему определенно точно не нужно, чтобы кто-то вис у него на шее и вдохновленно, полюбовно заглядывал ему в рот. Ему не нужна плата. Ему вообще ничего нахуй не нужно, кроме того, чтобы Локи просто сказал — было хорошо или не было. Что-то было неправильно. Что-то было верно. Вот так было нельзя, но можно было как-нибудь иначе. Локи не говорит и говорить отказывается. Он перебивает его, скаля собственный рот со злобой:       — Ты делаешь. Именно. Это, — каждому слову отдается точка и они сплетаются в грязном, жестоком насилии. Его затылок обдает мурашками, зубы сжимаются крепко и сильно. Локи не слушает его и слышать не желает, только и нового слова вставить не дает, когда говорит, пытаясь, кажется, приколоть его к пространству остротой собственного указательного пальца: — В нашу первую сраную встречу в твоем чертовом поднебесье я сказал тебе, что мне необходимо время для адаптации. В первую же, блять, встречу, Тор. Я предупредил тебя и сейчас ты стоишь напротив меня и спрашиваешь, в чем чертова проблема? — это некорректная, очевидна ошибка. Тор переступает с ноги на ногу, пытаясь удержать себя на месте и это самое место прощупывая. Локи не понимает, не слышит, не слушает и буквально рычит ему прямо в лицо так, будто бы Тор действительно говорил о проблемах, но он не делал этого. Он желал знать, что происходит, чтобы это не принесло ему проблем после. Локи же не желал разговаривать вовсе и потому продолжит говорить: — Она в тебе, блять, понятно? Ты ждёшь, что я буду кем-то, кем не являюсь, ждешь, что я буду по первому зову радостно бежать в твою постель, чтобы порадовать твое эго… Я предлагал тебе это и ты отказался. Ты был тем, кто отослал меня к Стивену, да простят меня мертвые боги! — его напряженный палец покрывается злой дрожью и предшествует тонкой, мелкой и обозленной ноте аромата, что вмешивается в воздушное пространство номера Фандрала. Как тот будет спать здесь после, Тор не знает. Тору чрезвычайно на это плевать. Он глядит прямо Локи в глаза и морщится на словах о предложении, нашедшем его посреди их брачной ночи — оно было принуждением и было насилием. В нем не было ничего человеческого. И сейчас Локи будто бы даже пытается обвинить его в этом, распаляясь, уже пуская лавовую волну собственного аромата вниз по склону. Она выжжет всю траву и убьет все живое, чтобы обнажить гниль почвы. Гнили там нет — Тор стоит и смотрит на него ради этого и во имя исключительно этого. Локи рявкает вновь: — Как по-твоему я должен вести себя, а? Для тебя это всё забавно, или увлекательно, или хуй пойми как ещё, для меня же это бесконечный, постоянный ад, ясно?! Что происходит, что происходит… Ничего, блять, не происходит. Ничего нового и ничего, что нам нужно было бы обсудить.       Он передразнивает его, всплескивает руками, встряхивает кисти и пару раз сжимает их, трясущиеся, в кулаки. При всем собственном желании то ли отвести глаза, то ли отступить, то ли дернуться вперёд и встряхнуть омегу, Тор остается на месте. Для того это ад — все, что было, все, что есть, и все, что будет. Клад зарыт именно здесь, но у них обломаны все лопаты: Тор желает точно знать, что делает весь этот ад более выносимым и не утяжеляет его собственным присутствием. Ему необходимо это, потому что Локи огибает взглядом самое важное — ему здесь не место. В том мире альф, в который он протиснулся хуй пойми как и в котором теперь сходит с ума. Он здесь и умрет, и сгинет, и он должен уйти.       Потому что этого мира ему не изменить.       — Почему ты не позвонил мне, как только понял, что у вас будут проблемы с теми ублюдками? — Тор засовывает ладони в передние карманы классических брюк и все ещё смотрит так же, как Тюр с Бюлейстом точно умеют стрелять — в упор. Локи это не нравится. Ни его вопросы, ни его существование Локи не нравится. Он морщится, признавая тем самым собственную ошибку, но не признаваясь в ней. Он отводит глаза, сжимает зубы так, что жилы на шее напрягаются. Омеги так себя не ведут. Они милы, тихи, временами — истеричны. Но точно не ведут себя так, если, конечно, не пытаются выжить в чужом мире. И в этом точно нет благородства. В этом вообще нет ничего. Здесь и сейчас между ними — есть только злость. Не собираясь скрывать ее, Тор указывает на Локи сам и произносит: — Вот об этом я говорю. Обо всем этом. И не смей даже пытаться солгать мне, что не понимаешь. Вся та хуйня, которую ты творишь… Как долго это будет сходить тебе с рук, по-твоему, а?!       Он собирается сказать не это. Он вообще не собирается ни говорить этого, ни кричать. Его собственная мысль принадлежит ему и не имеет права рождаться в плотной реальности, только у груди уже мутит и крутит. Тот самый водоворот, в который Тор отказывается вступать, все же затягивает его. Кто виноват и что с этим делать — Тор не удерживает слова. И тут же отдергивает руку, сжимает губы до побеления и боли, потому что Локи оборачивается к нему медленно, будто по единому кадру на секунду. Его глаза озаряются будто бы пониманием, но оно выглядит как жестокость. Та самая, которую учиняет Тор. Та самая,которая не должна существовать.       — Что за хуйню ты несёшь? — Локи отшатывается и сглатывает. Его руки вздрагивают, интонация голоса падает. Откреститься уже не получится, никогда бы не получилось. Тор качает головой, только это не извинения. Даже произнеси он их сейчас, их уже не будет достаточно. Локи ему в ответ почти шепчет и будто белеет в ответ на претензию, в ответ на нападение.       Довершать его Тор не желает и не собирается. Все равно говорит:       — Тебе не место здесь. В этом мире нет для тебя места, — его злит это. Его злит беспробудная омежья тупость и поверить в то, что она может быть осознанной просто не получается. Это понимание находится за границей того, что он может переварить и с чем может справиться. Локи выбирает это место насильно — вот как это понимание звучит. Умный, хитрый лжец, он выбирает этот мир по нужде, его заставляют выбрать его. Но правды это не отменяет.       Это мир не для него.       — Ох, ну, конечно… Маленькое хрупкое альфье эго не может пережить, что его не позвали на драку? — Локи отказывается слышать его, слушать его и вообще обращать не него все собственное внимание. Тор прикрывает глаза, чтобы не видеть в какой уязвленности искажается лицо омеги. Это помогает, только слабо и бесполезно, в то время как наличие жестокости не отменяет правды. Предлагает ли альтернативу? Тор здесь и он не собирается уходить. Он подписывает брачный договор. Он отдает Лаувейю понимание — у альфы будут проблемы, если он решит связаться с ним. Он отдает это понимание Лаувейю, Тюру, Бюлейсту и Видару. То, что они не слушают его, не является его ответственностью, но то, что его не желает слышать Локи, является его проблемой, отсроченной в будущее. Потому что альтернатива есть и именно поэтому у Тора никогда не получится в единой точке переживаний соединиться с Фандралом. Ему нравится этот сраный мир много больше, чем Тор ненавидит его. Ему нравится власть, ему нравится быть самым сильным. Выглаживать собственное эго? Вот как Локи называет это и Тор даже готов не кривя душой согласиться, отбросить все свое лицемерие и признаться, только никто нахуй не будет слышать истины его слов. Он является альтернативой и прекрасно понимая это, начиная понимать это всё лучше и лучше, остается в границах фиктивного брака. К сожалению, сраный, ебанутый омега, стоящий напротив него, эту альтернативу принимать отказывается, будто не ради нее весь брачный контракт заключает. А еще говорит с ядом оскала собственных губ: — Чувствуешь себя уязвленным небось… Но я извиняться не буду, ясно? И после подобных слов… — выражение его лица обращается каменной, бесстрастной маской за миг. Тор причиняет ему боль правдой, а еще всем тем, что Локи выбирает слышать вместо реальности его слов. Тор причиняет ему боль и это злит лишь сильнее. Локи делает шага назад и оставляет ему последнее и прощальное, прежде чем разворачивается: — Мне определенно нужно ещё раз пересмотреть необходимость в нашем брачном договоре.       Необходимость — ровная, прямая спина и уверенная, медленная походка. Они убьют его, даже не усомнившись и на единый миг. Они изнасилуют его, они будут использовать его столько, сколько пожелают, а еще не обратятся к нему с состраданием или справедливостью. Вот он весь мир и Тор стоит в самом его центре, отлично жонглируя собственными моральными ценностями. Альфы ублюдки и погань в повальном большинстве — он имеет право давить на них, он имеет право продавливать их, он имеет право их побеждать. Беты обычны, тихи, незаметны — он имеет право уважать их и о них заботиться, пока они не пытаются испортить ему жизнь. Они нравятся ему. Спокойные, неторопливые и правда обычные — в этом Фандрал оказывает прав, пускай никогда таковым не будет в отношении собственной ненависти. Она несёт свое знамя, начиная путь с его собственной мелкой ценности, и Тор бы радоваться, что инцидент с насилием является единственным, но для радости не остается ни места, ни времени. Потому что — омеги. Красивые или не очень, умные или глупые, любые, разнообразные и прекрасные… Тор имеет право трахаться с ними по согласию обеих сторон, имеет право флиртовать с ними, влюбляться в них и заботиться о них. Не так, как о бетах, и так, как никогда об альфах. Вопрос становится ребром именно здесь, но отнюдь не потому что омеги слабы.       Лишь потому что в его сраном мире живут те, кто омег сильнее. Сильнее. Жестче. Злее. И беспринципнее.       Локи разворачивается и уходит, оставляя за собой не предупреждение, но явный факт — по возвращению они расторгнут контракт. Они соберутся в конференц-зале на этаже компании Тора, они разорвут договорённость… Не сразу, конечно. Потому что Локи еще нужно найти себе новое доверенное лицо, потому что ему нужно собрать свои вещи и выехать из квартиры Тора. Мысль об этом почему-то ужасает тем, как просто и быстро Локи может лишиться всего, тем, как просто и быстро может по собственной сути оказаться в минимальной, небезопасной зависимости, и лишь подкрепляет ту правду, что он уже произнёс — Локи остается голяком и без защиты, от той же, что Тор предоставляет ему по факту обязательства, отказывается твердо и нагло. Будто он бессмертный. Будто ему не страшно.       Страшно, но не за себя — Тор ненавидит эту мысль и каждую предыдущую. Он собирается ненавидеть каждую последующую, в моменте же кривит губы высокомерно и с грубым смешком. А после тянет собственное, жестокое слово, уже не пытаясь его изменить и не отводя жесткого взгляда от спины омеги:       — Ну, конечно. Давай. Оставь за собой последнее слово и гордо уйди, притворяясь, что не бежишь. Только ты бежишь, ты бежишь каждый чертов раз, вместо того, чтобы съебаться нахуй с этой сраной территории, которая не была создана для тебя! — его рука дергается в сторону, рассекая воздух следом за резким криком. Тот вскидывается под потолок, обстреливает его и оставляет дымиться сотней пулевых. Тор чувствует, как дает по мозгам — и собственной злобой, и тем, как дрожит его феромон внутри. Эта дрожь ощущается почти физической и требует выпустить ее, дать ей место, сразиться и победить, и выиграть, и донести, наконец.       Локи не может притворяться и дальше, что этот мир сулит ему жизнь.       — Не для меня, да? Потому что я омега, верно? Как мало тебе нужно было оказывается… — Локи смеется негромко и медленно, разочарованно качает головой. Он почти доходит до двери и все же останавливается, оборачивается медленно, вновь сплетает руки на груди. В его взгляде плещется то же, что и в движении головы — он разочарован. Он ожидал иного. Сам называл чудовищем, но ожидал… Тора не ранит. Его выбешивает и злит, потому что никто нахуй не желает слышать его. Вместо этого, банального, Локи кривит губы презрительно и говорит: — Не получилось выгладить собственное эго хорошей дракой за кусок мясо в виде приза и вот она вся твоя правда. По-твоему, если я омега, я не могу постоять за себя, а?! По-твоему, я слабее, чем любой сраный, даже самый замухрышный альфа?! — его плечи дергаются, только руки не вскидываются. Не вздрагивает даже феромон. Тор видит, как омега впивается пальцами в свои же бока поверх ткани рубашки, пытаясь удержать себя так же, как после нападения Джейна. Сейчас он вновь зол, а ещё вновь потрясен слишком сильно, и для Тора это точно не было самоцелью, никогда не могло бы быть. Только отступать куда-либо было уже поздно. Им обоим оставалось доломать до конца все, либо ему самому — наконец, донести до Локи суть собственных слов вместо того, что он вновь и вновь придумывал себе сам. — Да кто вообще дал тебе право…!       — Ты нахуй не слушаешь меня, блять! — Тор дергается вперёд и делает резкий шаг. Вскидывает руку, буквально рычит в чужую сторону, перебивая все дерьмо слов. Локи дергается, но заставляет себя остаться на месте — это видно со стороны слишком хорошо. Все те усилия, которые он прикладывает, вся та жесткость, с которой вынуждает себя остаться на месте. Тор видит, но он не станет останавливаться, потому что это принесёт ему проблему уже завтра, потому что это уже не недомолвка и даже не ложь. Это конфликт и он обязан быть завершен так же, как Локи обязан согласиться слышать и слушать его, но отнюдь не во имя альфьего эго, достоинства или чести. Во имя собственной сраной жизни. — Я говорю, но ты никогда нахуй меня не слушаешь!       Его голос срывается на разъярённый рык, только тот не хранит в себе и единого слова — о том, что Локи слаб, о том, что он какой угодно подобный. Тор не считает так, Тор не сможет сосчитать именно так никогда и даже не попытается заставить себя. Все, что он знает об этом омеге, заставляет его чувствовать восхищение и уважение. Поэтому он опускается на колени. Поэтому он, блять, говорит прямо и откровенно: защита Локи теперь его юрисдикция.       Хуй, правда, кто-то ещё слышит эти его слова.       — Потому что я не желаю слушать все эти твои мерзотные, отвратительные слова труса и лжеца, ясно?! — Локи вскидывает голову и сглатывает надсадно и звучно. Его пальцы сминают рубашку у него на боках с такой сильной, что ткань трещит и взвывает, прося кого-нибудь остановиться. Этого точно не произойдет. Пока этот сраный, восхитительный, сильный омега не откроет свои ебанные глаза и не услышит его — это не произойдет. И, впрочем, не происходит. Локи выплевывает его сторону, прекрасно видя, как Тор тяжело, разъярённо дышит воздухом, что наполняется ароматом лавы: — По-твоему, мне не хватает этого в реальной жизни, Тор? Где каждая мелкая погань кривится в мою сторону, или желает меня изнасиловать, или просто ненавидит… — в его интонации звучит боль, а еще презрение. Ко всем альфам и к Тору в частностью. Оно ранит, только вовсе не эго — страдает правая нижняя камера его сердца. Пока Локи сбегает из своего мира не по собственному желанию и решает поселиться здесь, в мире альф, у Тора начинает болеть от всего и сразу. Но в особенности от того, что та самая альтернатива, которой он является, для самого Локи невозможна и немыслима. Для него она просто не существует. И Тор точно знал это, Тор не мог не увидеть этого, сейчас же оно бьет его в грудь. И Локи рычит: — Я сыт этим по горло и я не собираюсь ещё и от тебя выслушивать, что не заслуживаю чего-то, потому что жалкий, бесполезный и никчемный…!       Его зеленый взгляд, что может быть чрезвычайно привлекателен, когда смеется, наполняется больной влагой. Плечи дергаются, следом дергается голова. Зарыдать он не посмеет, пускай Тор никогда и не запрещал. Не посмел бы запретить и просто бы не смог — все принадлежащее лично Локи было в его юрисдикции. И не было территорией Тора. И не могло ею быть.       В отличие от его защиты.       — Потому что ты мог пострадать, блять! — он дергается, рывком делает новый шаг и ощущает почти физическую боль от того, с какой стальной гордостью Локи встречает его приближение. Поднимает голову, поджимает губы и равняется весь, вытягивается, не собираясь ни бежать, ни отступать. Вот она, линия его поведения в прямом столкновении, и Тор желает видеть ее, но не желает вовсе. Он делает два шага, он вынуждает себя остановиться, только прекратить орать не может. — Потому что ты гребанный омега и им насрать, как дорого стоит твоя жизнь, ясно? Им плевать на это. Им нет до этого никакого дела. Все, что им нужно, это их собственное превосходство! — его слова обращаются словами самого Локи, но лишь потому что являются правдой. Да, этот мир поган и омерзителен. Да, альфы жестоки. И да, большинство из них жестоко отнюдь не только по отношению друг к другу. Тор соглашается отнюдь не ради того, чтобы дополучить больший гарант доверия или подлизаться. Он соглашается, потому что он не идиот. Он соглашается, потому что все это является правдой. У Локи же вздрагивает взгляд. Он озаряется на мгновение, непонимающе оглядывает его быстро, с головы до ног. Он будто бы понимает, но нет, ещё нет, и Тор продолжает, стискивая руки в кулаки до боли: — На что ты рассчитывал, а? Даже не пытаясь солгать мне, что бежал от этих ублюдков, чтобы позвать на помощь! Даже не смей, блять, лгать мне, ясно?! Потому что это — именно то, что ты делаешь. Ты разбираешься со всем этим дерьмом один, но для тебя нет ни единого сраного места здесь! Они тебе его не предоставят, ты понимаешь это? Их не ебет ни твое состояние, ни твоя жизнь и никогда ебать не будут!       Он не выдыхается. Он вынослив, силен. Он зол и он альфа. Он тяжело, быстро дышит, чувствуя, что ещё немного и рубашка вновь начнёт липнуть к спине. Он глядит лишь на Локи: озарение собственных глаз тот смаргивает и прячет, и от этого резко, ярко хочется взвыть. Омега отказывается слышать и отказывается внимать. Презрительно кривит губы, говоря во имя собственной защиты и ничего другого так, будто бы кто-то действительно нападает:       — И ты лучше их по-твоему, а? Давай, скажи это, что ты лучше, что ты весь из себя такой сильный, настоящий альфа, не так ли?! — Тора почти передергивает. Летящая ему в лицо огненная подача поджигает его голову, его шею и всю его грудь. Стальной феромон плещется и грохочет внутри, уже звуча в худшей интонации из возможных: если омега не желает слышать и покоряться, альфа заставит его. Альфа в силах и в праве, только это ошибка. Неверное утверждение. Некорректный ввод данных. Локи смеется грубо и жестоко, с оскалом собственных губ, а после делает медленный шаг вперёд. Он провоцирует и защищается, но не может не чувствовать запаха. Отворачивается от него или просто не боится? Кто, блять, посмел убить его страх, а?! — Что бы ты сделал, если бы я позвонил тебе? Ты бы ничего не сделал, потому что ты… — Тор дергается весь, крупно вздрагивают его плечи, меж губ вместе с быстрым дыханием вырывается рычание. На единый миг, взбешенно и яростно, его феромон вырывается на собственную радость и будто бы на чью-то беду. Локи замирает, затыкается поперек собственного слова и почти взбешенно раздувает ноздри. Тор на него не нападает, Тор его не бьет и никогда подобного себе не позволит. Применение альфьего феромона на омегах это смерть для достоинства и любой морали. Это непозволительно. А ещё чрезвычайно страшно, но именно для омеги. Локи, правда, напуганным не выглядит все ещё. Напряженно всматривается в него, с угрозой говорит, разделяя слова: — Только посмей. Применить. На мне. Феромон.       Он точно знает, что такое атака феромоном. Он точно был ее жертвой и отнюдь не единожды. От Лаувейя или братьев? Определенно от Видара и от них всех разом. Становится с ними в один ряд Тор не собирался. Он умел разговаривать, он мог говорить, а ещё мог хоть всю ночь провести в этом сраном крике, пока Локи не согласится услышать его.       Услышать его чертовы слова так, как они звучат.       — Даже если я когда-либо позволю себе подобное, это не будет иметь смысла, потому что ты воспринимаешь его не так, как воспринимают они, — прищурившись, Тор дергает плечом, напряженно поводит головой, разминая шею. Он берет под контроль и себя, и все происходящее. Он даже прекращает кричать, только ничего не может поделать с интонацией: та дрожит сталью фактов. Непримиримых, жестоких и уродливых. Локи всматривается в него так, будто будет биться с ним, если Тор правда применит на нем феромон. Локи всматривается, но не бежит — и Тор не понимает, кого в моменте ненавидит за это больше: его или себя самого. — Он унижает тебя, но не порабощает твое достоинство. Не ломает его, не разрушает и не втаптывает в грязь все твое существо превосходством так, как это происходит с альфами. Мне не нужно применять на тебе феромон, чтобы что-либо тебе доказывать. Ты мне не враг, — интонация дрожит, прежде чем прозвучать, каждое новое слово бьется о передние зубы кончиком его языка. Тор чеканит их, эти честные, твердые слова, а ещё делает новый шаг вперёд. Сколько их осталось ему, два или три. Они стоят слишком близко, слишком опасно, только Локи на его шаг не реагирует вовсе. Слова слышит. Не расслабляется от них, не движется вовсе, лишь озлобленное выражение его глаз меняется — он будто бы пытается высмотреть, что же Тор имеет в виду. О чем говорит, что хочет сказать. Тор вдыхает поглубже, швыряя в чужую сторону факты с твердостью интонации: — Но твой сраный отец становится им для меня, когда смеет поднять на тебя руку, а ещё им становится Видар. Так скажи же мне, какого хрена прямо сейчас здесь стою именно я, а?! — он альфа и он силён, вот что он заявляет омеге прямо в лицо. Он может быть силён против его врагов, он может быть силён против тех, кто притворяется его друзьями. Он альфа связанный договором и тот договор единственное мерило любых его решений и действий сейчас. За окружной, к югу от четвертого сектора могут хоть подавиться, хоть захлебнуться всей собственной мощью и всей собственной властью — Тор знает чего он стоит. Он знал это всегда и будет знать это и дальше. Локи приходит в его мир и окатывает лавовой волной, желая обнажить его гниль, но Локи идет нахуй. Нет тут гнили. Нет и не появится. Потому что Тор альфа и эта роль ему нравится, она желанна им, она чрезвычайно ему нутру. И поэтому он почти рычит, уже оказываясь за два шага до омеги: — Быть может, потому что мне нахуй не сдалась твоя защита? Быть может, потому что я срать хотел на твою опеку? Ты не слышишь меня и нахуй не желаешь слышать, но я повторю снова: тебе не место здесь. И если ты не поймёшь этого, когда-нибудь…       Локи сглатывает надсадно, качает головой, будто желая остановить его, будто желая действительно попросить его остановиться, но так этого и не делает. Тор видит в его глазах уязвимость и лишь потому спотыкается на собственном слове. Чувствует, как в грудине дергает. И меньше чем через миг слышит сиплый, больной шепот, что несется к нему сквозь время, пространство и всё мизерное меж ними расстояние:       — Потому что я омега, хах… — смешок в конце причиняет боль тоже. Тор морщится, почти беспомощно, мысленно кричит и делает новый шаг. Его руки теряют собственные кулаки, ладони поднимаются и тянутся, тянутся, тянутся. Локи замирает, ожидая удара, но никогда, никогда, никогда не получит его. Тор знает это так же хорошо, как и то, что омеге здесь не место.       Ещё — обнимает его ладонями за лицо. Озлобленные, затекшие в кулаках пальцы дрожат, но прикасаются так, будто ему придется оплачивать миллионы, если это фарфоровая музейная фигурка случайно покроется хоть единой трещиной от его прикосновения. Подобного не случится, только Локи все равно делает быстрый, краткий вдох и сглатывает заранее. Он сжимает зубы, чтобы случайно не прикусить язык, если Тор ударит слишком сильно — Тор не желает видеть этого, не желает этого понимать. Чувствует только, как вся его сила осыпается у его ног против чужой стойкости и шепота, и взгляда, что почти готов умолять его остановиться, но все ещё не готов услышать.       Только в стойкости той, в том шепоте нет благородства и никогда не появится. В них только бесславная, мучительная смерть.       — Потому что ты можешь умереть и им всем будет насрать на это, — его голос хрипит, ноги довершают последний шаг, оставляя его впритык к омеге. Пространства не остается. Тор смотрит ему в глаза, чувствуя легкий жар его щек под собственными ладонями. Тор смотрит только ему в глаза, пока его феромон остывает сам собой. Он не посмеет причинить вреда, он просто нуждается в том, чтобы объяснить: у них договоренность и он — альтернатива. Он знает это. Ему это подходит. Он учится не недооценивать угрозу, он собирается стать лучшим в этом на будущие пять лет. От его хрипа и шепота Локи вздрагивает. Его глаза расширяются, приоткрываются губы, но он так и не находит в себе слов, чтобы произнести их. Теперь, правда, слышит. И слышит, и видит, и смотрит именно туда, куда Тор пытался указать ему последний десяток минут. Улыбнуться не получается. С мучением, жестоким и чувствующимся озлобленным, а ещё болезненным, Тор хмурится, медленно, очень медленно поглаживает Локи по щеке большим пальцем. Он говорит: — Потому что твое милосердие не ценится здесь. Потому что они не станут отвечать тебе чем-то подобным, — он облизывает пересохшие вновь губы, вглядывается в зелень чужих глаз. Локи поджимает губы так, будто те вот-вот задрожат, но отнюдь не от ужаса. Тор все ещё смотрит на него, Тор все ещё гладит его большим пальцем одной ладони по щеке — это запрещено и запретно. Он должен был спросить об этом заранее. Он должен был спросить, получить разрешение, а после рассказать, как все будет происходить. Начинать было уже поздно. Но, впрочем, самое время было закончить. И прятать Тору было уже нечего: все,что спрятать желал, уже не сохранил. Но договорить был обязан. Как минимум, себе самому. — Потому что ты можешь пострадать и потому что они могут убить тебя и это не будет стоить им ничего. И я не желаю наблюдать за тем, как всем будет насрать на это. Я не желаю..! Наблюдать за тем, как Бальдр отмечает и твой день смерти тоже походом очередной ночной клуб.       Интонация вздрагивает на едином слове, но до крика вновь уже не добирается. Локи задыхается вдохом, который пытается сдержать, а ещё мечется собственным взглядом по его лицу. Не понимает, не верит или верить не желает? Тор смотрит лишь на него, хмурится, буквально опускаясь до мольбы к омеге, чтобы тот услышал его, наконец, просто услышал и согласился.       На альтернативу. Достойную. Крепкую. И имеющую собственное место, а ещё громадное право на нахождение во всем этом блядском, поганом мире.       Первым, что звучит, становится смешок, только много раньше него чужой взгляд становится мягче и расслабленней. Тор все ещё дышит тяжело и загнанно, все ещё смотрит и выискивает, но всем, что он находит для себя, становится банальная, чуть кусачая усмешка. Она чрезвычайна привычна. Она настолько привычна, что он начинает временами чувствовать тоску, когда она пропадает. Ровно, как и аромат. Ровно, как и эта чрезвычайная, непозволительная расслабленность, ровно, как и… Локи прищуривается на один глаз, усмехается мелко, но полноправно. С породой и статью, с этой своей монополией на ложь, со всеми своими кружками, а ещё с бесконечным, что вулканические извержения, навыком умещаться в пространство, которое ему не должно бы подходить.       Но которое вновь и вновь сидит на нем идеально.       Его руки расплетаются, пальцы отцепляются, наконец, от его собственных боков и оставляют их в покое. Тор отстраняться не собирается, потому что ждёт — он знает, что так нельзя. Знает, что вначале ему нужно спросить разрешения, после то разрешение получить, а ещё после поэтапно объяснить, что будет происходить. С зайками по-другому общаться себе дороже — так ещё Рамлоу говорил. И точно был прав, точно не смог бы ошибиться, только не учёл мелкий, еле значительный нюанс.       Локи был самой настоящей зайкой и вместе с тем был омегой, которого выплюнуло из его мира в мир альф. Он был омегой, который все ещё был жив. Он был омегой, которому эта заслуга, заслуга собственной живости, принадлежала полностью.       —Ты такой кретин, Тор Одинсон… — качнув головой, он смеется еле слышно и улыбается ему в ответ, блестя весельем собственных глаз. За ним, за тем искренним весельем, кроется удивление, глубинное и очень-очень важное будто бы — Тор высматривает его полностью, потому что располагается очень близко. Тор высматривает, а ещё вслушивается и, конечно же, слышит: интонацию продувает насквозь уважением и согласием. И смехом, и полным, тотальным отсутствием настоящего оскорбления. От нее, от этой дурной, но столь важной интонации, у него заходится сердце и злость все же затухает окончательно.       Конечно же, только по вине интонации, но отнюдь не по тому, как чужая узкая, скульптурная ладонь опускается ему на грудь.       Кто-то заставляет ее, быть может, тут где-то точно есть насилие — вот о чем Тор думает, потому что рассмотрение любых иных вариантов вряд ли будет безопасным для него прямо сейчас. Хватит с них эмоционального накала, хватит этого сраного вечера, сраного Фандрала, всех сраных альф и самого Тора, вероятно, совсем чуть-чуть, тоже сраного. Локи опускает ему ладонь на грудь, проскальзывает ею выше к плечу и не замирает даже, когда Тор говорит негромко и спокойно:       — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что будешь звонить, если произойдет какая-нибудь херня. Скажи мне «да»… Просто скажи мне «да», хорошо? — проведя большим пальцем по щеке омеги, он чувствует, как медленно остывает его кожа и всё его разгоряченное злостью лицо. Взгляд глаза в глаза неожиданно начинает пахнуть странной, вряд ли классической интимностью, но Тор не то чтобы сильно старается ради этого. Он просто смотрит и Локи высылает ему в ответ собственную подачу. Прямо на ярком, залитом солнцем корте, поверх зелени травяного покрытия он высылает ему собственную подачу и смеется, размахивая ракеткой — потому что Тор не отбивает и даже не ловит. Он засматривается, он пропускает чужой мяч к чертям, замечая лишь одно-единственное.       Мяч не горит. Мяч это просто мяч. Локи же просто опускает ладонь ему на грудь и тянется прикосновением выше. Тору стоит произнести вновь, что ему не нужна ни благодарность, ни плата, ни что угодно им эквивалентное. Тору точно стоит напомнить это омеге, произнести хоть пару слов, только горло случайно перехватывает: он пропускает подачу, но видит, что мяч не горит. Локи все ещё усмехается, все ещё глядит на него с хитрым, но ничуть не злобным прищуром. А после говорит:       — Да, — и не произносит «хорошо». Он не произносит, что подумает об этом, он не пускается в любые объяснения и не отказывает. Он не лжет. Тор видит, что он не лжет, что он просто соглашается, и совершенно ничего не может с собой поделать: самодовольная, наглая улыбка растягивает его губы.       Ничего больше ему не нужно. Все, что было, он получает прямо здесь и прямо сейчас. Не возможность распоряжаться чужой безопасность в одиночку, но правом на то, чтобы заботиться о ней. Правом на то, чтобы не бежать тогда, когда прямое столкновение необходимо, чтобы в будущем ни у кого не появилось даже мысли — трогать, причинять вред или хотя бы пытаться. Это право размещается у него внутри, теплое, чрезвычайно важное для него, Локи же все ещё глядит на него и неожиданно негромко, по-настоящему облегченно смеется. Качнув головой и тем самым сбрасывая его ладони со своего лица, он говорит с весельем:       — Какой же ты самовлюбленный индюк, Тор, — и это фактически не оскорбление. Оно не чувствуется таковым, оно точно таковым не является. Тор фыркает смешливо, пожимает плечами, легко и просто признавая: да, он определенно самовлюбленный, пускай и вряд ли индюк. Да, он точно именно такой. И после, когда они доберутся в домик, он все же спросит, нужно ли ему извиниться за какую-то часть той херни, которую он успел наговорить только что, но прямо сейчас — портить момент чрезвычайно не хочется. К тому же Локи уже подступает к нему, делает шаг ближе, его теплая, чрезвычайно красивая ладонь почти поднимается на его плечо и…       — Даже не поцелуешь меня в щеку, дорогой? — с наигранным недовольством поджав губы, Тор оборачивается вслед проходящему мимо омеге и просто не может упустить возможности для того, чтобы подобрать, наконец, пропущенный мяч, а после отправить его в новый полёт. Прикосновение, которым он не успевает насладиться, пропадает с его плеча, Локи развесело и слишком заразительно смеется — точно с его наглости. Удержаться от улыбки у Тора все же не получается, даже когда он слышит и видит вновь.       Новая ответная подача горит привычно и ярко. Пролетает, конечно же, мимо. И Локи, конечно же, говорит:       — Ты чуть не ударил по мне феромоном, дорогой. Имей совесть, — породисто и слишком надменно, но вряд ли всерьез. Тор спросит об этом в любом случае — позже. Сейчас же вдыхает поглубже, оглядывает чужую гордую спину. Локи явно направляется к телефону, стоящему на одной из прикроватных тумбочек, Локи явно собирается вызвонить Бальдра, и не дай мертвые боги тот решит напросится к ним в домик под любым предлогом из тех десяти, что сможет придумать. Тор очень верит, что этого не случится, но все же понимает — Бальдра он и выдержит, и переживет. Он понимает это так же четко, как и верит: если будут проблемы, Локи всегда ему позвонит.       Если будут проблемы, Тор прийдет и просто разберётся с одним очередным Билли и парой ему подобных. Но придет — только лишь потому, что Локи позвонит. ~~~