Не нуждаясь в любви

~~~       Он приближается. Скорее рослый, чем высокий. Слишком широкоплечий для омеги. Слишком внимательный, слишком напряженный, слишком неспешный — он приближается. Тор смотрит на него в упор, лишь из какого-то иррационального уважения удерживая себя, чтобы не показать ни удивления, ни волнения. Его взгляд желает спуститься ниже пристально всматривающихся в него изумрудных глаз, ладонь желает протянуться даже… Будто ему кисть не дорога и вовсе не нужны глаза, не так ли?       Тор не желает думать об этом, но прекрасно чувствует, как изнутри дергается, ворочается суетно объемное, важное переживание. Облечь его в слова не получается. Придумывать ему название — выглядит чрезвычайно хлопотным и запарным. Локи же приближается. Три неспешных шага вглубь его кабинета и его территории, ткань носок беззвучно шуршит по границе ворса его ковра. Крепкие руки, что точно могут быть сильными, расплетаются, опускаясь вниз ещё на пороге. Новый черный или похоронный наряд? Тор смотрит на него, чувствуя, как въедливая головная боль сплетается с важной, слишком живучей, чтобы ее можно было изгнать, мыслью.       Локи боится его.       Локи боялся его вчера и будет боятся его завтра. Несколько часов назад все равно призывает к ответу, но не ради насмешки. Он просто пытается донести, а ещё пытается убедиться — что Тор может дышать, что Тор не падает в обморок, что Тор ещё точно будет жить. И брачный контракт этого точно не стоит. Брачный контракт не сможет стоить подобного никогда в их жизнях, как не стоят всего этого и любые домыслы о том, что этот омега действительно влюбляется в него. Тор не мыслит об этом, а все же смеется без звука и улыбки внутри собственной головы.       Локи дает ему физическую пощечину ещё несколько часов назад, но иную, много более сильную отдает безвозмездно прямо сейчас — всем собой, каждым собственным искренним словом, единым собственным искренним предложением.       — У меня нет права просить тебя об этом, — следя глазами за тем, как омега неспешно и без остановки обходит второе кожаное кресло, Тор подаётся туловищем вперёд, садится ровнее. Этого требуют то ли приличия, то ли сиденье под его задницей — то, насколько величественно, пускай в реальности и напряженно движется Локи, заставляет его выровняться, а ещё поднять голову. В этом положении они уже были и оно определенно не столь плохо, как можно было бы подумать или высмеять — смотреть на него снизу вверх сейчас то же самое, что смотреть на него стоя плечом к плечу. Смотреть и чувствовать, как невидимым, отрезвляющим следом жара все ещё будто горит щека.       Локи боится его и это не проходит, Тор просто не верит, что это может пройти, Тор с ним знаком уже достаточно долго для любой подобной веры. И все же Локи приходит. И все же он говорит: он не будет защищать Джейна, а ещё Тор не так уж плох. Слушать подобное от него, от кого-то вроде Локи, оказывается сюрреалистично, но необычно — корректно. Будто бы правильно. Ничуть не будто бы — непредвзято. Локи глядит на него внимательно все то время, что стоит на пороге, и этот его взгляд ощущается почти кожей. У уха, на шее, где-то в волосах — он скользит, но не путается и не путает факты между собой, а ещё звучит твердой, ровно интонацией.       Локи не Джейн. Он ненавидит всех альф по долгу обставленной жизни, печется об омегах, а ещё собирается навести отнюдь не тихой суеты где-то среди бет, но ровно там, где Тор ждёт от него именно жестокости, ответной, будто заслуженной, там, где Тор ждёт от него язвительного, беспринципного смеха, Локи спрашивает — болит ли у него голова. Этой строчки точно нет в их брачном контракте. Супруг-омега обязан заботится о супруге-альфе после того, как этот кретин обматерил его на чем свет стоит… Абсурдно. Нелепо. И, быть может, чрезвычайно тупо. Тор рассказывает ему историю отнюдь не так, как Локи рассказал ему собственную в кабинете Стивена с неделю назад, но общая точка мигает яркой, алой лампочкой предупреждения.       В конце Локи просто просит забрать его. Увести. Увезти. Вытащить. Не отдавать.       Тор не собирается просить ничего, потому что не думает об этом, а ещё потому что точно не имеет на любые просьбы права. Даже если бы к нынешнему моменту он уже успел извиниться — все равно вряд ли имел бы его.       — Предложение безвозмездно и оплаты не требует, — качнув головой, Локи подбирает слово так, чтобы не касаться фактов реальности, пока его бедро случайно касается второго, ближайшего к Тору кресла, но не останавливается ни на единое мгновение, чтобы это прикосновение разделить или насладиться им. Локи подбирает слово — оно звучит рационально, оно звучит подобно любому другому бизнесу или сделке. Только за нее омега ничего не получит. Тор, конечно же, ещё извинится. Тор, конечно же, закажет ему цветы и завтра, когда они будут садиться в машину, чтобы поехать на ужин к его родителям, даже откроет ему дверь.       Только достаточно этого будет вряд ли. Потому что Локи делает именно то, что делает — без высокомерия и со спокойной, искренней твердостью отношений предлагает ему помощь, он предлагает ему свой феромон, чтобы хотя бы попробовать разобраться с головной болью Тора. Он огревает его без единого прикосновения ладони всем собственным существом, чья суть не пытается вовсе граничить ни с самоотверженностью, ни с жертвенностью. Тор никогда не поверит, что они в Локи есть, — для подобного в нем слишком много гордости и слишком много величия, — только названия дать тому чувству, которое ворочается изнутри, которое посещает его определенно не в первый раз, совершенно не может.       И все равно смотрит, не отрываясь. Пройдя мимо кресла, преодолев столик, меж кресел стоящий, Локи становится перед ним, вдыхает кратко. Тор нелепо желает поклясться ему, что случившегося больше не повторится, а ещё желает убедить его в собственной чести, но только проглатывает всю эту пустую шелуху, что ложится поверх его языка. То будущее, в котором они не ругаются больше ни единого раза, выглядит истинно апокалиптично и пророчит им обоим великую беду. Но все то, где они вновь и вновь приходят к вот этим пугающим, почти жестоким и почти милосердным одновременно разговорам — оно выглядит ничуть не менее привлекательно, чем бедра омеги, который замирает перед ним, а после опускает глаза к его ногам. Хмыкнув, бросает совершенно беззлобно:       — Тебе стоит немного поумерить собственное самомнение, иначе мне негде будет здесь поместиться, Тор, — и Тору очень хочется рассмеяться ему в ответ. Тору хочется расхохотаться, а после подняться на ноги и просто его обнять. Без благодарностей. Без объяснений. Но точно за каждое твердое слово, которого он совершенно не ждёт. От Локи не ждёт уж точно — тот говорит все равно. И о том, кем является. И о том, как думает. И в особенности о том, что, если Джейн не смог полюбить его, Тора, по-настоящему, это отнюдь не значит, что не полюбит никто. Последнее Тор произносит вообще зря — стыдная, уничтожающая в отместку за всю его слабость мысль настигает его, стоит только словам покинуть его рот. И Локи к тому же смотрит прямо и ровно, спокойно… А ещё кривится в очевидном омерзении. Он не Джейн, только у Тора все ещё болит голова и тут и там ему все ещё мерещится аромат — он не чувствует готовности защищаться.       Знает, что придется в любом случае, если Локи начнёт нападать, но готовности все равно не чувствует.       А Локи так и не нападает.       — Боюсь, все мое самомнение осталось в унитазе в Grand Hotel Continental, — сдвинув широко разведенные колени вместе, он осторожно, с легким волнением протягивает к Локи ладонь, а после отклоняется. Спиной тот не сядет, боком тоже — Тор не уверен, что это вообще подлежит хоть какому-нибудь обсуждению. Поэтому отклоняется назад и сводит ноги, пока омега упирается одним коленом в кресло между его бедром и подлокотником. Он делает это неторопливо и сквозь всю ту его неторопливость пробивается напряжение.       Тору точно стоит спросить о стоимости, но он молчит. Молчит и думает о том, что он мог бы приготовить завтрак в новом утре, а ещё отвезти Локи в понедельник на работу… Второе, конечно, не окупится совершенно, главный центр Regeneratio буквально через дорогу, но если вдруг ему нужно будет в какой-нибудь другой или в EpoqueHotel, Тор будет чрезвычайно полностью свободен, чтобы помочь ему.       Не ради возвращения долга. Лишь из обычной, чуть смятенной от всех полученных слов благодарности.       Ему в ответ Локи только смешливо фыркает, а после тянется и вторым коленом к креслу, попутно усаживаясь. Места для его ног и правда остается не так много, пускай Тор и сводит собственные бедра вместе. Кожаная обивка поскрипывает, Локи мелко поводит носом ей в ответ. Что значит этот жест Тор не знает. Он укладывает чужую прохладную ладонь себе на плечо, опускает собственную Локи на бок, но скорее на ребра и ровно над границей выреза ткани — дразнить всю омежью нервозность прикосновением к голой коже бока он точно не собирается. Как, впрочем, и опускать взгляд, не так ли? Переодеться Локи не успевает и вся эта ткань водолазки, что облепляет его второй кожей, выглядит крайне занимательно, а ещё все же красиво. Не то чтобы Тор хотя бы пытается теперь уже откреститься от этого, но в любом случае у него не получается ничего совершенно.       Ему в глаза Локи не смотрит. Медленно, глубоко вдыхает, проводит ладонью по его плечу, опускает вторую куда-то на сгиб шеи. В каждом его прикосновении ощущается привычное удовольствие и ласка, мурашки разбегаются у Тора по плечам, предлагая все то, что просто не может быть осуществимо. Просить у него секс после нового, неоплатного порыва помощи? Предлагать ему секс после всех тех извинений, которые Тор все ещё не принес? Нелепость и только, но смотреть ему в глаза все равно оказывается слишком завораживающе.       Локи волнуется. Перетирает в кончиках пальцев ворот его футболки, задевает костяшками кожу шеи, а ещё медленно склоняется вперёд. Сильнее всего пахнет за ухом, но на шее тоже может быть след феромона. Это, конечно, зависит от того, как давно Локи пил последнюю таблетку подавителя, а еще от его эмоционального состояния и доброй сотни факторов. Узнать не получится, если не проверить, только проверять Тор не торопится. Он смотрит в глаза, которые отказываются глядеть на него, чуть хмурится. Локи уже приоткрывает рот, — чтобы точно указать ему на то, что он пялится, будто бы Тору действительно может быть стыдно за что-то подобное прямо сейчас и когда-либо в случае с Локи, — но вместо его слова Тора говорит собственное:       — Прости меня. Я не должен был срываться на тебе и я жалею, что это все же случилось, — и это оказывается ничуть не менее сложно, чем ожидалось. За каждым словом прячется вопиющая, недопустимая прямо сейчас уязвимость, и Тор к тому же определенно точно не желает возвращаться никуда, ни в единым момент собственного проклятого прошлого, но за каждый шаг Локи и за каждое его слово добивает сам себя. Когда добавляет: — Я хотел защититься от тебя. И это желание было сильнее того, с чем я мог бы справиться.       Что может быть хуже этого прямо сейчас, Тор не знает. Он просто произносит, потому что это необходимо. Он просто проговаривает, потому что Локи обязан знать и обязан иметь в виду непроизнесенное — Тор не желал ему навредить. Защитить себя хотел, но причинить вред — никогда. И все же хуже этого быть не может. Он утомлен, у него все ещё болит голова, пока в груди осадок прошедшего вечера придавливает к сиденью ничуть не легче, чем весь вес омеги, что усаживается к нему на бедра. Ругаться сейчас будет проклято и потрачено, как, впрочем, и выслушивать любые издевательства. Обвинения, быть может? Вероятно, нет. Локи лишь замирает прямо поверх его бедер, останавливаются его руки у Тора не плечах. Взгляд фиксируется на одной единственной точке где-то у Тора на ключице.       И он не собирается отдавать альфе ни единого таинства — тот забирает все их сам, случайно мысля о том, что это все — то, что есть прямо сейчас, — не могло случиться три месяца назад и определенно не случилось бы в самом начале действия их брачного контракта. Локи, который приходит к нему, Локи, который говорит с ним, Локи, который слушает его… Его мнение об альфах не меняется. Профиль его работы не меняется. Его ценности не меняются. А ещё не меняется Тор, все так и оставаясь альфой — Локи просто спрашивает болит ли у него голова и просто предлагает попробовать заменить яд чужого феромона собственным, вовсе не ядовитым.       Он уважает его? Он симпатизирует ему? Где-то в плече, прямо под омежьей ладонью у Тора начинает мелочно зудеть странное, дурное ощущение — друзья из них и правда получаются не такие уж плохие. Определенно много лучшие, чем месяц назад, потому что Локи, пускай и не признает этого вслух, ведет себя так, будто они действительно друзья. С достаточной толикой заботы и внимания, без лишней потребности лезть в личную жизнь друг друга, а ещё без крайне неуместных сантиментов.       — Я не хотел причинить тебе вред. Я хотел, чтобы ты ушел, и единственным, чем я мог выгнать тебя, были оскорбления, — медленным, выверенным движением его большой палец поглаживает Локи поверх ткани водолазки, а ещё поверх ребер. Кожи коснуться хочется так же сильно, как хочется потянуться вперёд и вжаться лицом в его шею. Прочувствовать, разыскать истинный феромон, а после вдохнуть его, заполняя им оба мешка легких и всю кровь под завязку. Вместо любого движения, он так и смотрит Локи в глаза. Говорит чуть тише: — Ты…       — Это было приятно, — Локи перебивает его, одновременно вдыхая и переводя к нему собственный взгляд впервые с момента, как забрался к нему на бедра. Тор бы и сказал ему, что услышанное ставит его в ступор, но слов просто не набирается. Только бровь вскидывает непонимающе, рот закрывается быстро, разве что без щелчка удивленных зубов. Локи отнюдь не выглядит как тот, кто собирается объяснять что-либо, а ещё смотрит слишком прямо и слишком внимательно. Его руки не двигаются. Кратким, ощутимым движением напрягаются бедра. Он точно не собирается сбегать и вряд ли что-то подобное действительно планирует, но Тор все равно зачем-то опускает свободную ладонь ему на колено. Через мгновение понимает и сам — когда успокаивающе, осторожно поглаживает. Локи говорит: — Это было страшно, но… Хорошо. Это было приятно, — его лицо не меняется, но напрягается шея. Плечи равняются в прямую линию, пальцы еле заметно вдавливаются в плечо Тора поверх футболки. Это совершено не больно, только все ещё непонятно и понятнее совершенно не становится. Локи смотрит ему в глаза, уже нервно покусывает щеку изнутри. Спросить о том, что он имеет в виду, просто необходимо, и Тор даже почти набирает в себе для этого то ли мыслей, то ли настоящей храбрости. Напротив этого Локи для уточняющего вопроса она почему-то ощущается необходимой, только вовсе не ему — не выглядя ни злым, ни раздраженным, Локи сжимает зубы и желваки перекатывают у него под кожей. Он ждёт опасности тоже. Он приходит сам, он предлагает сам и он все равно ждёт — за всю его силу Тору не хватит ни всех цветов мира, ни всех открытых пассажирских дверей, чтобы просто отблагодарить. А после Локи говорит: — Это было не сносно. Это было хорошо.       Тор забывает сделать вдох и не замечает, как выражение его собственного лица меняется на растерянное. Во взгляде вздрагивает болезненное и самое-самое уязвимое, только он ведь так и не признается, он ведь так и не произносит вслух: вот тут очень больно, тут трогать нельзя. И Локи трогает. Прижигает рану, очищая ее жаром собственного лавового пламени. Накрывает прохладной, нежной ладонью. Тор не просит от него извинений, то ли притворяясь, что они теперь уже не нужны, то ли откладывая их в будущее до следующего раза, а ещё Тор определенно не нуждается в том, чтобы его с очевидной, липкой ложью убеждали в том, насколько он на самом деле хорош в сексе. Тор не нуждается ни в жалости, ни в этом мерзком, сочувственном похлопывании по плечу, а ещё не нуждается в советах.       Локи не делает ничего из этого. Он просто говорит ему правду и вся эта правда будто бы снимает с него самого весь скальп вместе с мышцами. Секс значит для него либо смерть, либо долго не сходящие синяки, и Тор никогда, никогда, никогда не посмеет спросить у него, действительно ли это так. Тор знает, что это так. Тор нахуй не нуждается ни в едином ответе, но был бы не прочь поглядеть на похороны Тюра и Бюлейста. Завести собаку, чтобы выгулять ее на могиле Лаувейя? Определено здравая, чрезвычайно хорошая идея, которую нужно будет как-нибудь в будущем осуществить на практике. Только прямо здесь и прямо сейчас Локи говорит ему это — и Тор реагирует. Не поверить невозможно. Не поверить в то, как омега подбирается, как напряженно хватается за его плечо и как не отводит глаз, чтобы просто не упустить момент… Тор теряет все существующие слова, не моргая смотрит ему в глаза и чувствует лишь единое — как изнутри все болезненно вздрагивает на какой-то миг, а после расслабляется. И попускает. И хочется просто прикрыть глаза, чтобы согласно кивнуть добрую сотню раз. Хочется прочувствовать, как единая из десятка язв с зудом затягивается и будто бы даже утягивая за собой ещё несколько.       Ему определенно точно не хватит цветов. Ему не хватит ни приготовленных завтраков, ни открытых дверей. Ему не хватит ничего так же, как сейчас не хватает слов. Только ладонь, лежащая у Локи на ребрах сдвигается, обнимая его за спину, а после вперёд подается уже весь Тор. Медленно, но неумолимо. С готовностью услышать отказ. С готовностью отстраниться, отпустить и просто смотреть, как он уходит… Ни единая произнесенная вслух благодарность не сможет выразить того, насколько чужое слово оказывается важным. И ни единая мысль же, что отчего-то звучит голосом, похожим на голос Джейна, не может его переспорить. Ни о том, что у Локи просто нет опыта с другими партнерами, ни о том, что ему все хорошо, где не пиздят и не насилуют — все они звучат омерзительно и Тор просто закрывает глаза, не давая омеге даже попытки, чтобы увидеть собственные мысли. Они ему не нравятся, они ему самому совершенно точно не подходят, а Локи, даже если не разбирается в сексе, слишком хорошо знает, что такое доверие и где его разыскать невозможно. Он знает все о заботе, он знает чрезвычайно много о прикосновениях и он… Он так никуда и не уходит.       — Хорошо… — Тор произносит лишь это кратким, каркающим хрипом сдавленного спазмом горла, а после обнимает Локи и прячет лицо у него на плече. Вторая его ладонь опускается омеге на спину тоже, ложится поперек поясницы. Тор не желает пугать, но жмурится, стискивая его без боли в собственных руках. За каждое оскорбление и за каждый собственный крик — это милосердие искреннее и безвозмездное. Локи идет за ним, чтобы убедиться, что он в порядке, Локи приходит к нему и, выслушав его, поговорив с ним, спрашивает, болит ли у Тора голова. Если забота выглядит как-то иначе, Тор определенно не желает знать. Ради этого он поменяет местами любые понятия и поставит реальность с ног на головную если кто-нибудь когда-нибудь скажет ему, что забота и человечность выглядит как-то по-другому. Сейчас же только шепчет зачем-то бездумным речитативом, уже делая первый горький вдох чужого феромона: — Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо…       В уголках глаз нелепо зудит и режет ничуть не меньше, чем в тех местах, где цепкие, напряженные пальцы все же отпускают его плечи. Локи вдыхает тяжелым, осторожным движением. Вначале сдвигает одну ладонь, опуская ее Тору на спину. После другая соскальзывает куда-то к затылку. Тор верит, Тор чувствует, Тор определенно точно не сходит с ума, но открыть глаза даже не пытается — этого просто не может быть. То, с какой осторожностью Локи просто делает это — она жестока и неумолима. У нее бессмысленно просить помилования или прощения. К ней бессмысленно взывать об отмене приговора. И ни единой мольбы она не услышит. А Локи — все равно делает. Тор вдыхает глубже, напитываясь его запахом, горечью магмы его феромона, будто летним солнечным светом. Тор очень хочет спросить, чем он все это заслужил и как вообще так получилось… Фандрал сказал идти спать, потому что практика прошлого много чего успела ему показать, а ещё вначале, в самом конце августа, сказал иронично, что Тору будет чрезвычайно скучно, потому что Локи вовсе не Джейн. Вероятно, ему пора было признать, что Фандрал, пусть и немного, но точно был кретином, потому что любая практика могла идти нахуй, а ещё потому что скучно вовсе не было.       Ему было просто хорошо. От того, как облегчение заполняет грудную клетку двигаясь вместе с медленно оставляющей его голову болью. От того, как прохладная омежья ладонь накрывает затылок, а после зарывается опасливо самыми кончиками пальцев куда-то в волосы. Перебирает пряди и поглаживает, вряд ли пытаясь успокоить именно его — много вероятнее пытаясь успокоить себя самому. Успокоить. Познакомиться. Распробовать и прочувствовать.       Насладиться?       — Я отчитал Хэлла, когда ты ушел… Его аж передернуло. Похоже, мы теперь самые настоящие враги, — еле заметно склонив голову, Локи прижимается щекой к его макушке и с новым выдохом Тор чувствует, как его спина расслабленно горбится. Обе омежьи руки, что обнимают его, тяжелым весом опираются на его плечи. Пока его слова… Не фыркнуть смешливо, беспомощно и как-то вовсе не удивленно у Тора совершенно не получается. Локи вздрагивает почти сразу, бормоча о том, что ему щекотно, и уже в следующее мгновение добавляя немного громче, с утомленным разочарованием: — Как это так каждый раз получается…       В его голосе Тор не слышит ни единой ноты сожаления. Там остается лишь усталость, какая-то важная разморенность по окончанию трудного дня. Она забирает на себя всю твердость и напряженность, а ещё точно ведет его прохладные, неспешные руки. Плотное прикосновение ладони ощущается на лопатке, поверх ткани футболки, у затылка мелко подрагивает удовольствием — каждое прикосновение пальцев Локи, будто нежная ласка, которую вовсе не хочется ни прерывать, ни заканчивать. Тор, впрочем, делать этого и не собирается. Он вдыхает вновь, чуть вытягивает шею, утыкаясь кончиком носа омеге за ухо. Бормочет самое важное и самое крохотное их всего, что мог бы сказать или сделать:       — Спасибо.       Локи так и не смеется над ним, а ещё не хлопает по плечу в высокомерном сочувствии. Только собственными пожимает — без смысла и без повода. Он делает это, все это, ради Тора и во имя него ровно так же, как в четвёртую их встречу, в последнюю их встречу перед подписанием брачного договора, и он не ищет для себя ни славы, ни благодарности. Просто делает. Потому что может. Потому что хочет. Потому что считает это правильным.       Чувствуя, как усмиряет себя головная боль и как чужой горький феромон выжигает из его крови всю когда-либо существовавшую там сладость, Тор думает лишь о том, что, пожалуй, совсем не может вспомнить.       Когда в последний раз чувствовал себя настолько в безопасности, как именно в этот момент. ~~~       Надолго задержаться в подобном положении, месте, времени и, пожалуй, даже реальности, у него так и не получается. Через десяток минут Локи начинает сонно клевать носом, негромко, с широким зевком, спрашивает, как его голова. Тор, конечно же, ему не врет и отвечает честно, только отмалчивается все равно — отпускать Локи ему вовсе не хочется. Без оглядки на позднее время, на чужую и собственную усталость, а ещё на крайне неудобное положение… Неспешные, будто задумчивые прикосновения к затылку и спине, мелкие шаги чужих пальцев вдоль позвоночника, каждая капля горечи чужого аромата — все это приносит какое-то странное, замирающее в предвкушении будущих побед умиротворение. И торопиться не хочется совершенно. Не хочется открывать глаза, не хочется двигаться, не хочется ничего больше добавлять в идеальный, вечный момент.       Он завершается слишком быстро. Головная боль, мучившая его несколько часов кряду, просто сходит на нет, оставляя после себя лишь осадок тяжелых переживаний так же, как поднимающийся на ноги Локи оставляет после себя запах на его коже. Присутствие этого запаха вопросов больше не вызывает. Все суетные, взволнованные мысли о том, что Тор то ли сходит с ума, то ли Локи лжет ему, сходят на нет и умирают где-то глубоко внутри, а ещё обещают ему приятное, светлое будущее.       Потому что менять подавители Локи явно не станет. И потому что Тор определенно точно не станет на этом настаивать.       Уходит прочь омега так же, как приходит до этого. Неспешно и твердо перебирая подошвами носков пол и ворс ковра, он легким движением почёсывает шею в том месте, где альфа вжимался в его кожу носом десяток минут до этого. Глядя на это, Тору очень хочется спросить, зудит неприязненно или просто успевает соскучиться, но он так и не спрашивает. Великое, посмертное и гробовое молчание — Тор покупает его на внутреннем рынке собственной черепной коробки и никому не отдает, даже когда Локи предупреждает, что займёт ванную на ближайшие полчаса. Тор лишь угукает ему в ответ, ленивым движением приподнимает расслабленную ладонь над подлокотником кресла. Тот обтянут натуральной кожей, которая определенно слишком жесткая, слишком неуступчивая теперь и в сравнении с мягкой поверхностью чужой шеи. Ещё слишком темный, идущий в разрез с чем-то важным и внутренним цвет… Тор просто не думает. Локи уходит прочь, шорохами и щелчком язычка дверной ручки закрывает дверь в свою спальню, а ещё звенит лежащей на плечах цепью. Видеть его не получается и Тор сосредотачивается на звуках. Прикрывает глаза. Голову откидывает назад, отдаваясь во власть подголовника кресла.       Он обещает себе не засиживаться в кабинете надолго, но совершенно не замечает, как успевает случайно задремать в окружении чужого феромона. Жар сжигающей все на своем пути лавовой волны и текучая магма пробираются ему в рот, стекая по горлу и заполняя собой все нутро от основания до самого верхнего края. Они так и не сжигают его, но не слабо прижигают Хэллу его высокомерную задницу и всю его ядовитую снисходительность. Даже жаль получается, что ему не удается увидеть этого, но, впрочем, и Хэллу не удается в полной степени увидеть его поражения. Что делать с ним теперь, Тор не знает совершенно, только и о любом возможном наказании думать совершенно не получается. Хэлл все ещё омега и Тора воспитывали отнюдь не в тех традициях, чтобы в здравом уме он позволить себе любую возможную ответную агрессию или жестокость. И новый светский вечер определенно не собирался расставить хоть что-нибудь по своим местам — у Хэлла было достаточно яда внутри, чтобы продолжать собственные змеиные броски в его сторону.       У Тора же была поддержка теперь. Та самая, которую ему отдал Локи собственным словом. И почему-то совершенно не удивительно слово то почти с легкостью перебивало каждую его новую мысль о том, что Джейн мог быть прав.       В этом, пожалуй, была вся суть Локи, а может дело было в чем-то другом. Сквозь давящую дрему думать достаточно связно почти не получалось. Ему явно стоило идти в постель, чтобы завтра по утру все же приготовить завтрак, а ещё… Не задаваться вопросом ни мысленно, ни вслух, придет ли Локи спать с ним сегодня? Теперь уже это было почти привычно и Тору мелочно хотелось больше: завтра утром проснуться с ним под боком так же, как он проснулся в прошедшем дне. Только уже никуда не идти, никуда не собираться и не красться по комнате, одеваясь по сумраке зашторенных окон. Проснуться с ним так же, как было в Альпах. Что-нибудь почитать, о чем-нибудь поговорить, обсудить завтрак, новый день, ужин в особняке его родителей. Целоваться? Рассчитывать на это после того, насколько многозначительно Локи сбежал от него на парковке Grand Hotel Continental и до начала благотворительного вечера, было бессмысленно. Даже если бы всего остального, случившегося в этом вечере, не было — это все равно было бы бессмысленно.       Но ждать этого… Что ж, Тор был бы последним придурком, если бы пытался что-то подобное себе запретить.       Дрема засасывает его по ощущениям почти на несколько часов, но в реальности проходит разве что несколько десятков минут. Разлепив глаза, Тор косится на часы, с легким недовольством качает головой. Ему точно стоит поблагодарить папу, что тот никогда не приглашает ни его, ни теперь уже их с Локи на завтрак, но делать этого Тор не будет точно, потому что вопросы не заставят себя ждать. Фригг спросит, где они были, и не станет интересоваться, почему так поздно легли спать, только по глазам все равно что-нибудь да прочтёт — именно так, как умеет лишь он. Определенно последнее, что нужно Тору сейчас и в любое другое время, это объясняться перед родителями за собственную вспыльчивость. Хотя, Локи мог бы счесть эти объяснения забавными, пожалуй… С мелкой, чуть разморенной усмешкой, Тор качает головой и просто отворачивается от каждой мысли, которая уже предлагает — продать омеге какую-нибудь такую забаву по стоимости поцелуя. Она предлагает и уговаривает даже, что это вообще-то совершенно недорого, это даже чрезвычайно дешево, но Тор так и не ведется.       Поднявшись с кресла, он потягивается, поводит шеей и плечами. Пальцы сами собой находят кнопку выключения на боковой стенке камина, корпус уже тянется в сторону, чтобы развернуться. Его взгляд совершенно случайно падает на подаренные папой часы. Цельный изумруд корпуса вряд ли случайно напоминает о Локи, пока засевший на верхушке бронзовый волк напоминает о нем целенаправленно — Тор показывает Локи свой кабинет во время переезда омеги и тот задерживается здесь, у каминной полки, чтобы погладить яростного, замершего перед прыжком зверя между ушей. Будто это обычно, будто это вовсе не страшно и совершенно правильно… Бронзовая статуэтка не смогла бы ему навредить, любая мысль об этом была, конечно же, чрезвычайной глупостью, но сам Локи определенно не был: ни глуп, ни самоотвержен. И все же то, что он делал, то, как он двигался — Тору нравилось смотреть на него. И чем больше времени проходило, тем нравилось ему это определенно все сильнее.       Уже потянувшись к часам, чтобы тронуть бронзового волка тоже, Тор лишь головой качает и всё же разворачивается. Его рука опускается вниз, так и не касаясь зверя — возможность отдать ласку в ответ на жестокий оскал ощущается абсурдно и вряд ли безопасно. Дойдя до выхода из кабинета, он выключает свет, прикрывает за собой дверь. Сонная, очень сильно желающая просто дойти до постели и рухнуть в нее мысль выстраивает не столь длинный маршрут до кухни за стаканом воды, а после и до спальни. До чьей именно, Тор у себя даже не спрашивает, вместо этого почему-то лишь сейчас, уже месяц — если не больше, — спустя мысля о простом: его спальня почти проходной двор в маленьком городишке на двух жителей. Пока спальня Локи что-то вроде бастиона. Или клетки? Заспанно качнув головой, альфа закатывает глаза себе в ответ и просто отмахивается от каждой этой бредовой, полуночной мысли, которая не имеет смысла.       Подушки Локи все равно альфой почти не пахнут. И тут уже даже не важно, насколько подушки самого Тора выветриваются от его омежьего запаха.       Выпив пару кружек воды, чтобы хоть немного разбавить легкое, сонливое алкогольное опьянение, Тор все же уходит в спальню. И даже почти ложится в постель, почти даже стягивает спортивные штаны следом за футболкой, но лишь чуть раздраженно морщится. Мочевой пузырь укладываться спать вместе с ним явно отказывается, выдавая желающей вырубиться мысли новое направление и выстраивая краткий маршрут до унитаза. Подтянув штаны сбоку, Тор обходит постель и доходит до гардеробной. Три новых шага доводят его до смежной с ванной двери, пока сонная мысль теряет — все свои манеры и весь свой будто врожденный такт. Он открывает дверь, не ощущая никакого сопротивления замка, а ещё среди всех мыслей о Локи, забывая о нем же напрочь. Включенный в ванной свет почти не режет глаз после всего сомнительного сумрака, оставленного им в спальне, а ещё привлекает внимание — в тишине выключенной воды и молчания Тор сразу же находит сидящего в наполненной ванне омегу. Светлая, полностью голая спина под его взглядом вздрагивает сразу же, оборачивается голова.       Локи выглядит удивленным, но разморенно, явно заспанно моргает пару раз — лишь поэтому, пожалуй, встрявший на пороге Тор не находит в его взгляде испуга. Зато слишком быстро находит собственным чуть покрасневший от пара воды след шрама клыков Видара. Пальцы сжимают ручку сами собой, почти автоматически, Локи же так и смотрит на него. Моргает пару раз, морщится мелко следом. Говорит:       — Видимо, теперь мы квиты… — какая-то больше вынужденная, кривая улыбка изгибает его губы, у Тора же не появляется вопроса. Никто так и не спрашивает с него за те двери, что он забыл запереть прошедшим вечером. Никто у него вообще ничего не спрашивает. Локи все ещё смотрит, чуть крепче обнимает прижатые к груди колени. Он нервничает — Тор определенно не желает провоцировать. Ему бы поссать, а после забраться в постель — крайний минимум дел на ближайшие четыре минуты. Только мысль о том, что прямо здесь, в пяти шагах перед ним, в наполненной ванне сидит полностью голый омега, — полностью голый Локи, если уж говорить фактами, — почему-то оказывается странной. То ли непропорциональной, то ли неправильной, то ли просто непривычной. Мазнув взглядом вдоль его позвонков, Тор кивает вправо, в ту сторону, где рядом с углом душа стоит унитаз. Говорит:       — Писать хочу. Ты не против? — происходящее определенно не является чем-то интимным или слишком личным, но где-то у затылка проходится странной дрожью. Классический романтический быт сожительства в их случае совершенно не предполагает романтики, а ещё Локи чуть нервно обнимает ладонью себя за локоть. После пожимает плечами и сразу же отворачивается, но первым сбегает не он — именно его взгляд.       Определив движение выражением согласия, — с вероятной натяжкой, конечно, но лучше быть бестактным, чем идти в кухню, ссать в раковину, а после ее ещё и вымывать с дезинфицирующим средством, — Тор задерживается на месте ещё на пару секунд, а после все же идет к унитазу. Подняв крышку и спустив штаны, он с легким облегчением, наконец, усаживается, чуть горбится. Взгляд сам собой устремляется к Локи вновь. Его волосы все ещё подняты в высокую прическу, на боку, чуть ниже подмышки виднеется отпечаток шва водолазки, а ещё мелкие, черные пряди на затылке влажно закручиваются в кудряшки. То, насколько беззащитным он выглядит, совершенно случайно наводит Тора на банальную мысль — вот почему этот вечер, давно перешедший в ночь, не заканчивается дерьмово.       Локи работает с жертвами насилия отнюдь не один год и раз в неделю — вероятно и как минимум, — срывается посреди дня в один из своих центров, чтобы успокоить и стабилизировать очередного омегу. Всю ту чужую уязвимость, что он видит в эти моменты, он встречает собственной. Обстоятельствами, правдивыми фактами, сочувствием, состраданием и, быть может, какими-то историями из собственного прошлого. Все это, необходимое, чтобы вызвать доверие, вызывает именно его, а ещё успокаивает и… Вот что Локи делает с ним. Вот как говорит с ним.       Лжет?       Мысля о том, что их брачный контракт стоит для Локи дорого, Тор почти случайно переводит взгляд к его плечу. Периферическое зрение выцепляет пару еле заметных потемнений, что выглядят чужеродно на ровном тоне чужой, пускай немного распаренной кожи. Мысль же опровергает сама себя — брачный контракт стоит дорого, но, зная Локи, его сострадание продаётся вряд ли. Оно и все те слова, что он сказал очевидной поддержки ради. Чуть прищурившись, Тор склоняет голову немного на бок, задумчиво покачивает коленом. Мочевой пузырь пустеет, вновь погружая ванну в тишину, и ему вряд ли стоит задерживаться, а ещё к слову он чрезвычайно сильно хотел спать и вообще-то это не его дело… Спать больше не хочется. Внимание фокусируется, активизируется, закручивается, вместе с собой закручивая и его. Возвращая его назад в каждый из предыдущих дней, где за Локи все же нужно, как минимум, присматривать.       Но лучше, конечно, смотреть на него в упор.       — Откуда у тебя синяки? — не торопясь подниматься с сиденья, Тор подает голос и этот звук тут же вызывает реакцию. Локи вздрагивает от неожиданности, оборачивается к нему удивленно. На пару секунд подвисает. И заставляет подвиснуть самого Тора, когда спрашивает через миг:       — Ты писаешь сидя? — его бровь приподнимается, в глазах появляется какая-то нелепая растерянность. Тор теряется настолько, что несколько мгновений просто молча смотрит в ответ. Чуть хмурится, не понимая вообще, как именно ему стоит на происходящее реагировать. Выход из положения, впрочем, находит себя сам где-то в истоках эволюционно заложенных инстинктов. Пожав плечами, Тор спрашивает ответное:       — А ты нет? — и это срабатывает достаточно хорошо, чтобы у него не появилось возможности отвлечься от другой, более важной темы. Локи только согласно поджимает губы, кивает немного неловко. Почти сразу его внимание уходит вниз, к его собственному предплечью и боку, но найти то, о чем спрашивает Тор, у него явно не получается. Без смущения Тор дает ему направление: — На плече.       Два темных пятнышка со стороны спины напоминают то ли синяки от пары мелких уколов, то ли случайно столкновение с парой углов шкафа или тумбочки. Ни о чем подобном Локи ему не рассказывает ни вчера, ни сегодня, и это, конечно же, ничего не значит, это не должно его волновать, но пока омега медленно крутит головой, осматривая собственное плечо, он успевает чуть развернуться корпусом в сторону Тора. С передней стороны темнеет ещё одно пятно. Оно выдает ему догадку, а ещё смутное, перетянутое сладким ароматом воспоминание, что не успевает раскрыться полностью среди его сознания. Много раньше Локи находит, замечает и мелко, будто печально вздыхает. Говорит без выражение:       — Твоих рук дело судя по всему, — «дорогой» он не добавляет, а ещё не звучит ни злобно, ни разочарованно. Только прикасается осторожно кончиком собственного пальца к одному из пятен, мягко давит. Тор чувствует, как у него сжимаются зубы, а ещё не отрывает глаз от Локи — тот так и не морщится, а значит ему почти не больно. Не настолько больно, чтобы волноваться? Отвратительное уродство. — Когда напротив Хэлла стояли, ты… — щелкнув многозначительно кончиком языка о верхнее небо, омега опускает ладонь вниз, набирает в нее горячей воды и поливает собственной плечо. Тор очень хочет сказать ему о том, что это была случайность, а ещё о том, что это очень тупо — заливать синяки водой. Не глядя на него, Локи накрывает влажное плечо собственной ладонью, переводит взгляд к бортику ванны. Он выглядит так, будто бы прямо сейчас скажет, что все в полном порядке — никто ему не поверит. Тор ему верить откажется на будущий век, если Локи сейчас действительно это скажет.       Поэтому говорит сам:       — В аптечке была мазь. Зайдёшь ко мне, когда закончишь тут, ладно? — без давления, без единого слова о случайности, а ещё без грубостей. И со слишком значительным переживанием, подгрызающим печень где-то слева, у нижнего края: после каждого его слова о том, что он никогда так не поступит, теперь ни единое новое уже ничего не будет стоить. Поднявшись с унитаза, он надевает белье со штанами назад и нажимает на кнопку смыва. За шумом воды и опускаемой крышкой все же слышит — Локи нервно, шумно втягивает воздух носом. И, конечно же, уже смотрит на него, глядит прямо в глаза, напряженно вжавшись всей ладонью в пострадавшее плечо так, будто бы Тор собирается то ли четвертовать его, то ли просто вырвать из плоти кусок. Ничего подобного определенно не случится. И он говорит об этом, добавляя искренне: — Я просто хочу позаботиться о тебе. И извиниться.       Локи больше не вздрагивает. Он внимательно, осторожно всматривается в него, выражение его лица расслабляется. И кивок, согласный, позволительный, не заставляет себя ждать слишком долго, но все то ожидание, что оказывается Тору выдано, все равно является громадным настолько, что успевает родиться ничуть не новая мысль — подойти, наклониться к нему, а после поцеловать. И целовать, и целовать, и… Тор смаргивает, мелочно мысленно закатывая глаза в ответ всему собственному сознанию, что сбрасывает дрему прочь, только найдя повод.       Поводом, конечно, является не возможность получить физическое удовольствие, но итог в любом случае приводит его именно сюда.       Развернувшись в сторону выхода из ванной, Тор делает первый шаг прочь, а после делает и второй. Фригг может гордиться им — он фактически не пялится. Ни на нагие колени Локи, ни на грудь. Ни вообще куда бы то ни было между прочим, только где-то у затылка все равно появляется ощущение, что гордиться Фригг если и будет, то точно не им. Потому что уже на пороге Локи окликает его, говоря:       — Захвати мне в кухне воды, пожалуйста, дорогой, — не узнать интонации с первого же звука оказывается слишком сложным занятием. Тор усмехается автоматически, качает головой, отказываясь оборачиваться. Локи точно забавляется, а ещё, вероятно, улыбается — его голос звучит именно так. Ласково и насмешливо прокатывающееся по языку «дорогой», звон перехваченного за кончик хвоста смеха. Развернуться, подойти, наклониться, а после целовать, целовать, целовать и… Тор нажимает на дверную ручку, уже повернув замок, и выходит за дверь, вместо себя оставляя среди ванной лишь слово:       — Мне казалось, у тебя ее сейчас и так предостаточно, разве нет? — и в ответ ему точно слышится негромкий, облегченный смех, что пробирается в щелку закрывающейся за его спиной двери. Этот смех перебирает пряди волос у него на затылке собственными звуками, будто омежьими пальцами, а ещё целует куда-то в шею. Не в щеку. Не в попытке отблагодарить. Не из уважения.       Из флирта?       Стоит ему только подумать об этом, уже включая свет в кухне вновь, как смешливое хрюканье вырывается само собой. Оно, конечно же, не мешает ему ни в поисках аптечки, ни в попытках раскопать нужную мазь от синяков среди всех коробок и бутылочек, но собственным присутствием точно нарочно напоминает о его родителях. О том, как они общаются, как перебрасываются всеми этими постоянными шутками и безболезненными колкостями, когда никто их не видит. Нахождение друг подле друга приносит им неподдельное, глубинное удовольствие — оно точно вмещает в себя любовь, потому что иначе и быть не может, но вместе с этим вмешает и другое. То ли более крепкое, то ли более искреннее. Лет через пять, а может и через восемь, когда Тор согласится начать искать того омегу, с которым захочет связать собственную жизнь, он точно хотел бы найти себе кого-то подобного. Сейчас же он находит лишь мазь. И все же набирает Локи в кружку воды.       Набирает ему даже не половину — целую кружку воды. Фригг точно мог бы гордиться им за что-то подобное, но точно не будет, потому что никогда не узнает.       Застывшая на губах искренняя улыбка так никуда и не девается. Альфа убирается аптечку назад, мысленно молится всем мертвым богам, что на этом-то его гуляния по квартире на сегодня уж точно должны закончиться, а после возвращается к себе в спальню. Не обратить внимания не получается — дверь его гардеробной уже закрыта. Судя по шуму воды в ванне, скорее всего на замок. И не то чтобы у Тора есть искреннее желание проверять это, но пропустившая время отхода ко сну мысль уже начинает бесчинствовать в его голове. Вызывает себе в ответ, правда, лишь улыбку. И ни единого реального побуждения к любым действиям.       Локи приходит к нему меньше чем через десяток минут. За это время Тор успевает снова вернуться в кухню — потому что его мольбы явно никого не волнуют или их просто никто не слышит, — и забрать оттуда свой телефон, а ещё успевает от нечего делать взбить обе подушки. Футболку назад так и не надевает. Выставляет будильник куда-то на послеполуденное время. И уже думает даже зачем-то встряхнуть одеяло, — будто бы он будет спать не один этой ночью и будто бы ему не похуй, — когда краткий стук в дверь гардеробной заставляет его остановиться. Потянувшаяся к краю одеяла рука замирает, голова поднимается и поворачивается в сторону звука. Тор отвечает кратким согласием на сомнительное вторжение не сразу, потому что горло спазмируется — вряд ли случайно и точно ненамеренно. Что-то случается, вот как это чувствуется. Что-то случается полчаса назад, что-то случается в этом вечере, и оно точно жестокое, а ещё оно очень важное. И слишком хрупкое? Невиданные, перспективы, которые не удастся разгадать, пока он не столкнётся с ними — вот что ему открывается.       Локи же открывает дверь его гардеробной. Уже после того, как Тор отвечает согласием и разрешением, уже после того, как усаживается на край собственной постели, оставляя подле себя достаточно места, чтобы Локи мог сесть на достаточном же расстоянии. Он проходит внутрь спальни неспешно и преувеличенно спокойно. Он, конечно же, лжет, потому что Тор — все ещё смотрит. Вглядывается, обращает внимание и глядит в упор. На то, как крепко Локи сжимает в пальцах прихваченную, но не надетую толстовку, на то, как медленно, почти вдумчиво подбирает место для каждого нового шага собственных ступеней. За его босоногость Тор платит мурашками на наших плечах, а ещё граничащей с возмутительностью — тактичностью. Он не смотрит: ни на бежевый бельевой топ с широкой резинкой, ни на посадку домашних штанов, ни на подтянутый, поджарый живот.       Локи заходит к нему именно так, и вопроса вслух никогда не прозвучит — ни единого из тех, что заполняют голову Тора. Ему явно стоило лечь спать, когда хотелось сильнее всего, и хоть обоссаться во сне, потому что случившаяся перспектива была чрезвычайно сомнительна в собственной соблазнительности. Ещё все же была красива.       — Почему не сказал мне сразу? — опустив голову вниз, он подхватывает с постели тюбик с мазью и обнимаете пальцами ребристый колпачок. Вопрос задаёт лишь ради того, чтобы молчание не добавляло ему самому мыслей, а пространству вокруг плотности. Странности. Неожиданной новизны. Что-то сегодня точно случается — незаметно и вряд ли намеренно; и Тор неверии, что оно могло бы случится в единый другой день раньше. Локи доходит до его постели, Локи усаживается рядом с ним ровно боком. Его волосы уже не собраны, они распущены и влажными, широкими кудрями лежат на его плечах, пряча затылок и шею. Тор не то чтобы смотрит. Тор очень занят откручивание колпачка, Тор очень сильно нахуй занят мыслями о том, что ему стоило лечь спать — чтобы сейчас просто не думать.       В собственной голове никого не целовать, целовать, целовать…       — Будто с тобой вообще можно разговаривать, когда ты бесишься, — мелко сморщившись, Локи отнюдь не звучит обвинительно и укладывает толстовку себе на бедра. В этот раз она зеленая. Светлый, нежный цвет, ровный тон и ни единого пятна на ткани. Тор задаёт свой вопрос лишь ради того, чтобы сказать хоть что-нибудь, но прекрасно понимается, что оставленных им синяков Локи даже не заметил. Они не болели — и в том было точно какое-то благо. Но они все же были. И в том было великое зло.       — Действительно… — согласно хмыкнув, он выдавливает себе на пальцы немного мази, а после поднимает голову так, будто до этого не смотрел. В свете тускло горящих потолочных ламп все выглядит странным. Все то, что Локи прячет под одеждой, вся та уязвимость его кожи, которую он столь сильно скрывает. Это плод сладок у кожуры, глубже прогнил, а в самом центре — хранит обещание обломать его оба клыка и ничуть не случайно задеть ещё пару зубов мудрости. Тор не посмеет вгрызться, как не смеет сейчас и отвести глаз.       Локи смотрит на него, Локи смотрит ему в лицо, Локи смотрит на его пальцы, тронутые мазью. Он напряжен и он, конечно же, боится. Тор просто откладывает тюбик мази на поверхность постели, а после поднимает ладонь. И говорит:       — Если будет больно, скажешь, — потому что это необходимость, а ещё потому что он выбирает. Пока Локи скептично вскидывает бровь ему в ответ, пока, вздрогнув, на мгновение пытается отстраниться от его ладони, опускающейся ему на лопатку — Тор вздыхает, крутя в мыслях слова о том, что он не настаивает, вместо каждой фантазии о поцелуе. Последние не имеют смысла, пускай и ощущаются упоительно меж стен его разума. Первое он так и не произносит.       Потому что Локи — так никуда и не бежит.       Он приходит к нему, но он точно не останется. Он соглашается, Тор просто выбирает. Мелкая, густая капля мази поверх его пальцев пахнет травами, и само присутствие этого запаха у него под носом заставляет Тора мелко, облегченно улыбнуться. Теперь дышится легче. И голова не болит. И ничто не стремится ни напомнить ему о Джейне, ни напугать. А от Локи тянет теплом распаренного в ванной тела. Не погладить его большим пальцем по спине, сбоку от широкой лямки топа, ощущается почти греховно — Тор выдерживает, собираясь нести бремя собственного отказа всю будущую жизнь. Он не подвигается ближе, он протягивает и вторую руку тоже. Уже тронув первое, еле заметное пятно синяка, чувствует, как чужая спина расслабляется.       Взгляд же сбегает прочь.       Локи отводит его первым. Молча осматривает его спальню, давит краткий зевок усилием челюстей. Тор просто мажет его плечо, пока его голова шалит новой мыслью — если бы синяков было больше, они могли бы задержаться так. И он никогда не произнесет эту мысль вслух. Он отказывается ее даже обдумывать, потому что она определенно того не стоит. Только стоит ли он сам ещё хоть чего-то?       — Во сколько завтра ужин с твоими? — Локи задаёт собственный вопрос негромко, а ещё вновь давит зевок, и это должно провоцировать, это не провоцирует вовсе, но Тор все равно двигается — мягко поглаживает его большим пальцем по лопатке. Прикасается к ощущению теплой, ровной кожи, закусывает щеку изнутри. Он определенно точно не желает секса после всего прошедшего, проклятого, вечера, что бы там ни предлагала ему его буйная, стряхнувшая весь сон голова, но тактильное удовольствие прокатывается по нервным окончаниями. От него хочется прикрыть глаза. От него хочется потянуться вперёд, обнять и вновь уткнуться носом то ли в волосы, то ли в шею. Коснуться губами и сказать какую-то чушь, которая стоит посреди головы и не желает формироваться в любые членораздельные слова.       — Если к пяти приедем, то будет отлично, — «но можем и опоздать» он, конечно же, не произносит. Он не имеет права предлагать. У него нет привилегии на любую попытку соблазнения. Локи же просто кивает, моргает несколько раз тяжелыми веками. Заказать для него цветов, приготовить ему завтрак, открыть для него пассажирскую дверь… Тор покрывает мазью последнее мелкое пятнышко синяка, прикасаясь к нему не теми же пальцами, какими его оставляет, но той же сутью. Локи позволяет? Локи соглашается? Локи определенно приходит ради того, чтобы после уйти. Это определенно очевидно. Это понятно, это не вызывает вопросов. Как не дает ему права и на то, чтобы их задавать, но Тор спрашивает негромко все равно: — Останешься на ночь?       Проснуться с ним вместе и остаться в постели подольше, чтобы после его ухода утонуть в упоительном аромате, пропитавшем подушку и одеяло, а ещё в неспешной, почти вымученной удовольствием дрочке. Тор мыслит, но вслух не произносит. Уж в этом он точно не признается ни Локи, ни даже Фандралу. Последний точно будет ржать так, что там недалеко и до скорой, и до печальных похорон, Тор же отнюдь не насколько богат, чтобы оставаться в этом мире один на один с Натаниелем.       Локи, правда, не считает так вовсе.       — Ты самый наглющий альфа из всех, кого мне доводилось встречать, — повернув к нему голову, Локи заглядывает ему в глаза, стоит Тору только отстраниться. Он уже точно говорил это однажды. Он точно собирался сказать это ещё сотню раз на пересчет будущих пяти лет. Или лучше все же восьми? Чтобы только задержаться здесь подольше. Увидеть больше и дольше смотреть. Наблюдать. А ещё чувствовать — как медленной лаской удовольствия чужие пальцы перебирают короткие пряди у него на затылке. Раствориться в этом и насладиться. Испытать…       — Что же я могу сказать в свое оправдание, ваша честь, — смешливо пожав плечами, он растирает остатки мази по собственному запястью, а после подхватывает тюбик и колпачок. Закручивает не глядя, потому что отвести глаза от лица омеги здесь и сейчас кощунственно тоже. Не смотреть на его скептичность и легкую смешливость, кроющуюся где-то в глубине глаз. Тор между прочим приносит ему воду, только это не стоит ничего так же, как в новом утре не будут стоить ни цветы, ни завтрак, ни открытая пассажирская дверь. Такие, как он, и то, что они несут за собой, вовсе невозможно купить. Только выкрасть или овладеть жестоко и насильственно — это не является даже выбором, потому что просто не существует в его системе координат. Качнув головой, Тор говорит: — Меня привлекают твою бедра. И твой феромон. А ещё… — Локи просто смотрит на него почти даже без напряжения. Он ждёт окончания. Он, конечно же, ждёт угрозы. Тор несёт ему полные ладони искреннего бреда, который не предполагает ни лести, ни сомнительных комплиментов. Его привлекает правда. И он признается в этом просто так, глядя прямо омеге в глаза: — Боюсь, теперь меня ещё и привлекает твоя способность наживать себе врагов. Разве же я повинен в этом?       Он выбирает искрометно и быстро где-то между ключицами, боками и мелкой ямкой пупка. Он выискивает самое безобидное где-то среди сильных рук и широких плеч, среди босоногости, среди чувствительной шеи. Но ещё до последнего слова выдает себя с головой — его привлекает феромон. Ему нравится. Ему вкусно и этим вкусом ему хочется упиться. Локи же только глаза ему в ответ закатывает, а после мелко, скептично смеется. И поднимается, почти не вызывая собственным очевидным уходом разочарования.       И говорит, вынуждая все же Тора покрыться мурашками удовольствия:       — Мне нужно забрать телефон, чтобы выставить будильник. У меня завтра утром встреча с Огуном.       Тор только согласно кивает. А ещё думает — завтрак, цветы, пассажирская дверь. И, пожалуй, он мог бы заказать ему какой-нибудь новый перевод «Джейна Эйра» в коллекции к тем, что уже у омеги были. Это вряд ли позволило бы всему вместе стоить больше.       Но сделать это Тор точно мог. И точно хотел. ~~~       Будильник так и не звенит. Потворствуя то ли какому-то приятному мировому заговору, то ли желанию самого Тора, дрема его сна не рвётся резко и неожиданно, вместо этого неспешно развеиваясь среди сознания подобно плотному туману. Первым тактильным ощущением становится теплое предплечье, лежащее у него на боку, и прижатая к спине, расслабленная ладонь. Расплавленный жар возбуждения протягивается от трубки спинного мозга, заражая позвонки один за другим, но все вместе и разом, одновременно. Обонятельные рецепторы закорачивает приятным, глубоким ароматом, напоминая о годах или мгновениях тоски по нему, напоминая о той реальности, которой вряд ли суждено действительно быть сейчас или, быть может, завтра. Этот аромат хочется вдохнуть глубже, собрать его языком, испить его и распробовать. Смотреть на него, чувствовать, как он подрагивает среди плотного, жаркого воздуха, а ещё откликается — на каждое движение. Его или собственное, неторопливое, изучающее. Под пальцами ощущается медленный, заспанный вздох и, кажется, слышится зевок, что доносится до его мыслей снаружи всей плотной дымки сна.       Тот сон ускользает быстро, будильник же все так и не звонит. Тор вдыхает. И чувствует, как мурашки удовольствия дразнят затылок сотней предложений, что можно воплотить лишь во сне, но однажды, но когда-нибудь… Он сдвигается медленно, пускай уже успевает заподозрить — пробуждение принесёт ему отказ, запрет, а ещё легкое, колкое лишь на секунды разочарование. Лежащая поверх чужого таза ладонь перебирает кончиками пальцев ткань домашних штанов, большой поддевает резинку, забираясь под нее. Теплая кожа прячет от него крепкие мышцы, что не имеют ничего общего с металлом или сталью — эта остывшая магма обломит ему клыки, а после скажет:       — То было заслужено, — и Тор совершенно не сможет поспорить. Пожелает ли? Вряд ли. Сейчас он лишь поводит носом, мелко хмурится среди дремы, а следом тянет руку выше. Не улыбнуться где-то среди сходящегося прочь сна не получается — в том, чтобы выглаживать пальцами чужой позвоночник есть удивительный, утонченный вкус. Его хочется собрать языком, вылизать, а после все же, пожалуй, вылюбить, но ни за что не признаваться. Если не назвать единое собственным именем, можно остаться внутри брачного контракта и продолжать смотреть, и продолжать наслаждаться, а ещё продолжать наблюдать — с каким величественным, неспешным, но неумолимым шагом он приближается. Никогда не угрожает, но угроза чувствуется все равно.       Следом за ней чувствуется и исключительность — Тору бояться здесь нечего. Ещё бояться ему не положено. Ещё ему вовсе не страшно. Ему хорошо и жарко среди этого важного сна, переполненного несбыточным обещанием удовольствия. Сонный глаз не спешит открываться, да к тому же будильник так и не звонит. Он может задержаться здесь дольше. Он может потянуться вперёд, он может дотянуться ладонью до самое середины спины, а после забраться пальцами под резинку бельевого топа и…       — Что, по-твоему, ты делаешь, а… Я подам на тебя в суд, Тор, — легкий, заспанный пинок в голень выдувает из его головы добрую половину смога дремы, сообщая о сотне фактов разом. Для начала ему это не снится, для середины — он чрезвычайно возбужден. А ещё Локи все ещё здесь, Локи звучит сонно тоже и так и не убирает ладони с его спины. Его сварливый голос бормочет собственные, совершенно не убедительные слова где-то у подбородка Тора, слышится новый зевок. Мышцы его спины откликаются на что-то, перекатываясь под собственной кожей и под его пальцами. Тор считает, что резинка бельевого топа для них оскорбление, как, впрочем, белье и штаны, но вместо этого бормочет в ответ:       — Я сплю, — и его собственный хрип звучит ничуть не более убедительно, чем голос самого Локи. Нового пинка в голень, правда, так и не случается. Тактичная мысль отказывается просыпаться вовсе — вместе со всеми правилами приличия и этикета. Локи, кажется, хмыкает скептично, а ещё совершенно ему не верит, но забраться ладонью глубже под ткань и тронуть его лопатки у Тора не получается. Чужое тело тянется прочь, с новым зевком звучит:       — Который час? У меня встреча с Огуном в девять, — не открывая глаз, Тор только недовольно мычит, но все же не держит — это глубже и тверже любых правил и любой тактичности. Оно сидит где-то внутри, заправляя несуществующим баллом, пока Локи переворачивается с бока на спину и, кажется, тянется куда-то к тумбочке. Тор не смотрит. Тор не открывает глаз, ощущая, как его ладонь с сожалением выскальзывает из-под резинки чужого топа, но, впрочем, разочарованной слишком сильно не оказывается. Новое место поверх живота омеги находится для нее совершенно случайно, большой палец задевает пупок, высылая Тору дрожь сквозь всю мышечную ткань. Это хорошо или плохо? Он не смотрит, не открывает глаз, а ещё вообще-то спит и среди того лживого сна тянется следом, на ощупь утыкаясь лицом Локи в ключицу. Будто в отместку за пропавшее со спины прикосновение его ладони, будто в попытке не позволять уходить и предложить просто остаться. Так, конечно же, не получится. У них тут брачный контракт, вопросы приличия, призраков прошлого и, кажется, ещё было что-то про зайцев… Тор не уверен, что помнит. Локи говорит с раздраженным, заспанным стоном: — Блять… Уже половина двенадцатого… Я не услышал будильник, — и Тор думает только о том, что ему необходимо вспомнить: как звучит другой стон. Удовольствия. Расслабления. Желания? В его королевстве строгий запрет на любые сборы, потому что это великое зло. В его поднебесье строгое разрешение — на феромон. И теперь оно все насквозь будто бы пахнет Локи, пока у поясницы скапливается жар. Он каплет с его позвонков, обходя по касательной и гравитацию, и любые законы, которые кто-то где-то точно должен всегда соблюдать. Тор, конечно же, соблюдает. Тор все эти законы очень блюдет, но прямо здесь и прямо сейчас он вообще-то спит, и в том сне… У Локи поджимается живот от прикосновения его большого пальца к самому краю домашних штанов, а ещё где-то очень близко к его слуху слышится движение кадыка. От него пахнет сильно, открыто и уязвимо, но за ухом пахнет сильнее всего и Тор тянется туда всем собой, поднимает голову, будто случайно перебирая губами изгиб ключицы. Добраться так и не успевает. Локи интересуется почти твердо, почти требовательно: — Что ты делаешь…       Тор его не винит. Ни за сонливость, ни за заторможенность, ни за что вообще. Ему самому глаза открывать не хочется совершенно, а ещё не хочется убирать руки и чрезвычайно хочется добавить к ней вторую. Потянуть Локи на себя, прижаться к его бедрам. И точно запустить ладонь ему под белье, чтобы облапать так, как вряд ли можно и точно совсем нельзя. Поцеловать его, тронуть его везде, куда дотянется рука, и услышать, как он… Сглатывает. Лавовый феромон вздрагивает и та дрожь ощущается кожей. Вся его расслабленность начинает выветриваться слишком быстро. Тор знает правила, прекрасно чувствуя, как возбуждение машет ладонью, уменьшая плотность смога его дремы. Ещё немного и он проснется, и ему придется разбираться с последствиями, и ему придется извиняться, и ему придется объясняться — ничего из этого делать не хочется. Ему нужна еще пара часов сна, какой-нибудь легкий оргазм посередине, десяток-другой поцелуев между. И, к собственному счастью, он достаточно хорошо знает правила, чтобы хотя попытаться все это прямо сейчас получить.       Пускай в то, что правда получит, не сильно-то верит.       — Собираюсь очень бестактно облапать тебя… И поцеловать… И сделать еще что-нибудь… Я не могу думать, я все ещё сплю, прости, — ему задают вопрос сомнительной вопросительной интонации и он отвечает, обнимая Локи ладонью за бок. Его большой палец поглаживает аккуратный, впалый пупок, указательный тянется куда-то к ребрам. Ему нужно сдвинуться и перевернуться, он точно успел за ночь отлежать себе плечо, а ещё вставший член неудобно прижало тканью белья к паху, но двигаться совершенно не хочется. Среди всего этого запаха, дразнящего сознание страстью, которой в реальности, быть может, не будет существовать никогда. Среди всего этого ощущения тепла чужого тела, которое существует точно, оно прямо здесь, оно лежит рядом с ним и Локи его никуда не забирает. Он ждёт, он дышит, а ещё мелко, еле ощутимо сдвигается, опуская ладонь ему на плечо так, будто уже через миг оттолкнёт. Тор утыкается носом куда-то ему под челюсть и вздыхает, пробуя самое крайнее, пускай уже ощущающееся бесполезным: — Но ты можешь уйти, если не хочешь участвовать…       Ничего не случается. Он спит и в тишине его сна, в тишине чужого молчания ему видятся те несколько часов, которые он ещё точно может доспать. Разыскать среди них какой-нибудь красочный, упоительный и полный удовольствия сон, а после по пробуждении уткнуться носом в край пахнущей омегой подушки и запустить ладонь под белье. Новым утром это, конечно, будет немного печально — Тор чувствует это уже сейчас, теряясь вне времени и пространства собственной остаточной дремы. Чувствует, а после слышит:       — Если я скажу «нет»… В любой момент… — голос ладонью, что лежит у него на плече, проникает ему под кожу, отбиваясь меж стенок полых костей и стряхивая с них собственным стуком кальциевый налет. Тор кивает согласно, угукает, уже оставляя первый настоящий поцелуй у Локи под челюстью и не сразу вспоминая о том, что никто не читает его мыслей. Так было бы, конечно, много проще. Если бы Локи знал, если бы Локи видел, как ему хочется потянуть его на себя, стянуть с него эти бессмысленные, пускай и слишком важные домашние штаны, а после приспустить белье. Облапать ладонями ягодицы, выгладить оба бедра плотным прикосновением пальцев. Не ранить, не бить, не делать ничего действительно осудительного и жестокого… Локи не знает и не видит. Он говорит без вопросительной интонации, а ещё у него мелко подрагивает голос, пока пальцы вжимаются крепче в плечо Тора. Пугать его нельзя, пускай он уже сотни раз пуганый — здесь есть правила. Понятность, прозрачность, зайцам свежей травы, всем остальным — ответственности. Вновь вдохнув, Тор бормочет:       — Это чрезвычайно меня расстроит, конечно, но если ты скажешь, я остановлюсь, — среди лжи дремы произнесенная правда не причиняет ни боли, ни неловкости. За последние месяцы он сказал уже все, что мог сказать, пускай и отнюдь не все, что сказать хотел. Обольстительные бедра были позволены к произношению, пока все остальное покоилось внутри его головы. Заспанный скос чужой челюсти, к примеру, или увитое темными, синими венами аккуратное запястье — то самое, которое расслабляется от его слова, то самое, что двигает ладонь Локи вперёд, но отнюдь не с толчком и не в попытке оттолкнуть подальше. Она, эта узкая ладонь с теплыми, тонкими пальцами, обнимает его плечо и выглаживает большим край ключицы в чувственной прелюдии удовольствия. Тор только мычит согласно на все и немного больше, неспешно вылизывает Локи горло, где-то в у самого подбородка. Выученное наизусть бормотание звучит само: — Ты помнишь стоп-слово?       И ему в ответ тут же звучит краткий, чуть нервный смешок. Локи то ли издевается над ним в реальности, то ли смеется прямо среди его сна, уже откликаясь:       — Мне казалось, ты спишь, разве нет? — он зарывается собственными пальцами в волосы Тора неспешно и выверенно. Каждое движение — медленный хирургический надрез, случающийся лишь в самом нужном месте и без единой капли крови. Тор чувствует тепло его рук, а ещё чувствует, как покалывает кончики пальцев от желания спустить ладонь ниже. Забраться ею под чужое белье и домашние штаны. Почувствовать, как чужая кожа покрывается мурашками, приветствуя его. Это определенно наглость, но она слишком хороша, чтобы от нее можно было отказаться добровольно. Так же, как можно было просто проигнорировать — Локи не дает конкретики. Увиливает. Ускользает?       — Среди моих снов ты всегда в безопасности, — Тор отпускает его собственным шепотом, пока ладонью вновь выглаживает вдоль позвоночника. Просыпаться до конца очень не хочется. Хочется просто чувствовать, слышать и… Локи замирает под его рукой и больше не смеется. Он медлит, останавливаются движения его пальцев у Тора в волосах. На него надо смотреть и в него надо всматриваться, вот о чем Тор точно помнит, но ему так ужасающе не хочется открывать глаза. Он просто остается среди всего бесконечного ожидания, что пахнет неспешной лавовой волной, а ещё прикасается, гладит, облапывает. Локи позволяет? Локи вздрагивает мелко и будто бы трепетно. Он вздыхает. Тор точно слышит, как он вздыхает, и не может определить: это хорошо? Это плохо? Ему так сильно не хочется просыпаться ради всего этого. Все, что ему нужно — запах феромона, теплое, нагревшееся под одеялом тело в его руках и голос, принадлежащий Локи.       На меньшее размениваться он не станет уж точно.       И стоит ему только подумать об этом, как Локи бормочет:       — Я помню, Тор. Я помню его, — он не отдает Тору ни единой колкости и в какой-то момент жизнь Тора оказывается таковой, что это вызывает внутри почти разочарование. Как это случается? Он не знает. Он вообще-то ещё спит и собирается спать ещё пару часов. Локи же соскальзывает ладонью с его затылка и обнимает за щеку, поднимая его голову к себе. Он вряд ли знает, что Тор ни за что не согласится открывать глаза, но, впрочем — даже не спрашивает.       Прижавшись губами к его губам, Локи почти насмешливо фыркает, когда Тор не удерживает стона. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но если это действительно она, Тор соблюдает все правила. Понятность, прозрачность — его ладонь соскальзывает вниз по спине омеги так быстро, будто падает. Под пальцами оказывается мелкая, подтянутая задница. Одной руки ему не хватает, но все недостатки определенно и так завидного положения выжигает поцелуй. Потому что Локи целует его, Локи целуется с ним и самыми кончиками пальцев поглаживает его под подбородком. Тор нуждается в том, чтобы узнать, не сильно ли колется его щетина, а ещё нуждается в том, чтобы подтащить омегу ближе. По крайней мере он выполняет одно из двух? Это настолько незначительно среди всего происходящего, среди упоительного аромата, который не рассеивается, не выветривается из наволочек, вместо этого продолжая накапливаться, накапливаться, накапливаться… Тор не может надышаться и вдыхает глубже, тут же закашливаясь от резкого спазма и дрожи: Локи прижимается к нему бедрами, чуть заваливается на его, и он возбужден тоже. Он возбужден. Он твердый там, под собственным бельем, а ещё, вероятно, влажный.       Тор определенно не собирается умирать, но чувствует, что мог бы согласиться — помереть именно так.       — Только не говори мне, что ты подавился слюной, Тор… — Локи отстраняется и почему-то звучит так, будто ругается на него. Но он задыхается. Но он дышит торопливо, а ещё прижимается второй ладонью к животу Тора. Неспешно, мягко и определенно где-то за той самой границей для всех благочестивых омег. Не то чтобы Тор может обозвать Локи кем-то подобным. Не то чтобы он вообще хочет давать ему название, чтобы утвердить его местоположение на определенной полке какой-то выдуманной картотеки. Ему нравится так, как есть. Ему нравится и он откашливается, не открывая глаз, а после вновь тянется губами вперёд. Бормочет, уже утыкаясь новый поцелуем в открытое омежье горло:       — Даже если и так, я подам на тебя в суд, если ты попробуешь меня осудить, дорогой, — он произносит крайнее с придыханием и утешаемым где-то поверх чужой шеи стоном удовольствия. Не двинуться Локи навстречу, отказаться качнуть бедрами и потереться слишком немыслимо, и Тор двигается, Тор целует его так, как вряд ли продумывал или действительно мечтал. Среди его дремы расцветает странная, непропорциональная вседозволенность, что находится в достаточно отчетливых границах — она ощущается свободой. Пьянящей, желанной и вкусной. Пока он вылизывает ключицы Локи и накрывает его бок ладонью. Пока он слышит, как с шорохом чужие пальцы перебирают пряди его волос. Они могут потянуть и Тор не знает, желает ли этого, но они так и не тянут. Вместо этого Локи мелко, будто заинтересованно двигает собственными бедрами в ответ.       И выдыхает со звуком так вкусно, что у Тора, кажется, темнеет перед глазами.       Все его возбуждение ощущается вечным, почти баюкающим его самого. Его хочется продлить. И его же хочется испробовать до самого конца. Тор забирается ладонью под пояс домашних штанов Локи, после подцепляет большим пальцем резинку белья. Много раньше, чем шепчет самое важное, успевает нащупать мелкий отпечаток шва резинки на чужой нежной коже — он точно не станет заводить разговора о том, что Локи может спать без одежды и это будет безопасно. Он точно не станет говорить ничего об этом. Сейчас лишь выглаживает отпечаток, больше ощущающийся как мелкий, недолговечный шрам. Бормочет:       — Ты как? — определенно не это стоит спрашивать прежде чем брать кого-то за член и ему хочется откреститься, что не он вовсе это начинает, но… Оно начинается. Оно продолжается. Завершится ли? Локи утыкается носом ему в макушку, дразнит его затылок неспешными круговыми движениями пальцев, а ещё дышит — его феромоном. От этого просыпаются мурашки и какое-то почти эволюционное удовольствие. Локи не звучит так, будто задыхается от ужаса. Локи не пытается оттолкнуть его и вместо этого лишь медленно выглаживает костяшками собственных пальцев его живот. На одном едином месте или внутри радиуса одной-единственной, ограниченной окружности. Тор точно додумывает за него и так не принято, а ещё Локи к тому же не отвечает на его вопрос… Замерев и остановившись, Тор шепчет: — Ты можешь… Если ты хочешь, ты можешь…       — Я могу? — Локи звучит с сиплой дрожью и даже не дослушивает его. Кажется, он дрожит. Либо то дрожит только его голос. Тору, вероятно, надо проснуться, надо всмотреться, надо проконтролировать — он просто не может сделать этого. Лишь угукает согласно, так и не пытаясь найти больше реальности среди их общих, абстрактных фраз. В его голове не появляется ни единой мысли, что пытается оправдаться взрослостью Локи, ответственностью Локи, всем их общим с Локи прошлым опытом. Тор даже глаз не открывает. Только чувствует, чувствует, чувствует — как Локи выглаживает его живот уже не костяшками, именно кончиками пальцев, задевает пупок и спускается ниже. Он не думает вовсе о том, чтобы бестактно сгрести его член в ладони, вместо этого просто проскальзывая ею под его белье.       Ощутить это в полной степени и не тронуть его в ответ так же или тронуть, но не ощутить — Тор не то чтобы правда хоть что-нибудь выбирает. Тор просто жмурится, вылизывает его горло широким движением, собирает весь феромон и оставляет ему взамен влагу собственной слюны. Локи вздрагивает, когда он стонет, и сипло, неразборчиво шепчет что-то точно бранное. Тор пытается вслушиваться, потому что ему необходимо быть тем, кто делает это, ему нужно и это важно для него, но в ушах уже бьется шум крови, а ещё Локи движется сам — это точно что-то значит. Вероятно. Возможно. Тор просто забирается ладонью под его белье и оттягивает то спереди, чтобы не ранить. Он стягивает его ниже вместе с домашними штанами, мелко покачиваясь в ответ на прикосновения Локи к его члену.       — Ты пахнешь… Почему, черт побери, ты так сильно пахнешь… — его голос, его интонация, что то ли ругается, то ли возмущается, то ли просто не понимает, а ещё его движения — Тор стаскивает его одежду до самых бедер, почти сразу обнимая мягкую плоть под ягодицей ладонью. Локи все же точно возмущается, но его ладонь двигается, его пальцы нежно выглаживают головку члена Тора, большой потирает щелку, собирая на подушечку выступающую влагу… Кто ему разрешал делать это, но, впрочем, если вопрос и получше — кто разрешал ему быть таким? Тор не знает. Тор поднимает голову выше, дергает бедрами навстречу и шепчет почти в неверии:       — Ты действительно недооцениваешь то, как сильно меня привлекают твои бедра, не так ли? — это просто шутка. Это просто правда. Это реальность — она совершенно точно не может существовать. Тор спит, Тор поднимает голову выше в попытке разыскать чужой рот наощупь. Он трогает губами горло вновь, он трогает ими скос челюсти, а после и подбородок. Локи запрокидывает голову вряд ли нарочно. Дышит быстро, суматошно, а ещё вздрагивает бедрами. Тор зовёт его продираясь звуком сквозь собственный пересохший рот: — Поцелуй меня… Поцелуй меня, я хочу знать, что ты в порядке…       Он ни на что не рассчитывает. Он ни на что не надеется. И он вообще-то все ещё спит, но Локи вдыхает кратко, будто в попытке спрятать всхлип, а после опускает к нему лицо и правда целует. Тор не может найти его губы и те находят его сами. Они вжимаются в его рот, вплавливаются в него, а ещё передает суматошный, сбоящий радиопомехами шепот, что сливается в единую линию живого сердечного ритма:       — Я в порядке, в порядке, в порядке, в порядке, — и Тор просто целует его. Просто собирает каждое слово собственным языком, слизывая его с губ Локи. Под пальцами оказывается его член и он влажный, он горячий и влажный, и Локи толкается ему в кулак несдержанным движением собственных бедер. Тор чувствует его запах, Тор чувствует, что ему хочется, и это ощущается столь восхитительно, нереально и в действительно неосуществимо. Но оно точно есть — то самое движение, которым Локи выглаживает его плечо, спускается пальцами по груди, а после задевает живот, заставляя покрыться мурашками. Его рука движется медленно и вовсе не быстро, пока дыхание собирается где-то у Тора во рту. Он сглатывает его вместе со слюной. Он ведет себя крайне уважительно и никуда не торопится, но все равно чувствует, как мелко закатываются глаза — Локи приспускает его белье тоже, проводит вдоль ствола кулаком, а после шепчет ему в рот, случайно сталкиваясь с ним зубами: — Ты можешь… Ты можешь сделать это?       Он спрашивает. Он правда спрашивает и совершенно точно не просит разрешения. Он нуждается в помощи, и Тор никогда не посмеет отказать ему — вот что он чувствует среди всего этого сна и среди всей этой дремы, что является настоящей реальностью. Пять лет пройдут и они разойдутся, не оставив ни единого собственного следа в жизнях друг друга, но если его телефон позвонит — он всегда возьмет трубку. И спросит адрес так же, как сейчас шепчет собственный, еле слышный утвердительный ответ.       Ладонь Локи пропадает тут же, позволяя ему обнять оба их члена и прижаться теснее. Ладонь Локи теряется прочь и возвращается меньше, чем через секунду. Бока Тора, его спина и грудь, живот, плечи, его лицо — Локи облапывает его точно, но скорее ласкает. Он выглаживает его кожу, давит на нее пальцами, почти захлебываясь в поцелуе, пока Тор дрочит им. Влажно, уверенно, но неторопливо — прозрачно, понятно и, кажется, было что-то третье. Он помнит. Он просто не может забыть. Но тонет все равно. В каждом прикосновении, в каждом движении губ и в каждом чужом движении бедер. У Локи дрожат руки, а ещё дрожит феромон, и Тор правда тонет — высокая, раскаленная стена жидкого пламени, накрывает его с головой. Это лава, магма и запах вулканических испарений. И открывать глаза не приходится. Меж его пальцами становится влажно и горячо тоже, пока у него самого в паху все только скручивается до крайности. Ему не хватает слишком сильно, и для этого надо точно открыть глаза, надо что-то произнести, надо что-то сказать… Локи кончает подле него, выстанывая ему в рот все собственное удовольствие, а еще вряд ли нарочно царапая ему лопатку. Безболезненно, легко, необременительно — от него пахнет страстью и вовсе не пахнет благочестием, и это точно сон, но Тора сдергивает все равно. Тугой, горячий оргазм скручивается внутри сладкой пружиной истомы, вынуждая поджать пальцы на ногах и напрячь бедра. В меж пальцами становится по настоящему мокро и он просто отстраняется назад, чтобы глотнуть хоть немного воздуха.       Локи отстраняется тоже. Будто пытаясь извиниться, заглаживает ладонью короткие следы собственных ногтей, а после отодвигает бедра. Тор задевает прощально головку его члена, чувствуя ответную дрожь. Не улыбнуться не получается. Не потянуться вновь… Локи оставляет собственную ладонь на его груди, бедром же покачивает, точно желая отстраниться. Тор не настаивает и медленно, почти смиренно разлепляет глаза — сумеречные, растерянные от включенного ночника тени встречают его поверх потолка его спальни. Пока ладонь сама собой утирается о простынь между ними с Локи, он промаргивает пару то ли заспанных, то ли посторгазменных слез. А после поворачивает голову.       — Привет… — лаконичное и легкое вырывается меж губ само собой. Но Локи — он выглядит просто ужасно. Он выглядит просто слишком восхитительно. Он выглядит по-настоящему красиво. Раскраснейшийся, взлохмаченный и будто смущенный, Локи смотрит на него, смотрит ему в глаза, а после приоткрывает рот, но лишь проглатывает каждое придуманное слово. Тор не видит ужаса в его глазах, Тор вообще не видит ничего, кроме него, и просто тянется к нему вновь. Это инстинкт, это почти физическая необходимость и желание удостовериться, а ещё желание просто — прикоснуться к нему, почувствовать его прикосновения вновь. Не так, как уже чувствует ту замершую на его груди ладонь, потому что она беспокоится. Потому что она волнуется, пускай то волнение и не удается увидеть у Локи в глазах. Тор просто тянется, наощупь находя его бок под одеялом и выглаживая большим пальцем кожу над ребрами. Просит без настойчивости: — Иди сюда…       И Локи идет. Локи тянется к нему в ответ. Тор чувствует эту ложь на самых кончиках пальцев, почти-почти достигая мыслью кончика зыка и звучного, обличающего реальность вопроса. Он просто не успевает его задать. Локи смотрит ему прямо в глаза, когда шепчет еле слышно:       — Я не… Я не хочу…больше, — и это определенно самый лучший отказ, который Тор когда-либо слышал в собственной жизни. Почти прозрачный, еле заметный, слишком тихий, дрожащий, но настоящий. Самый настоящий и самый реальный. И лишь подтверждающий: все, случившееся только что, было не столь плохим. Оно, быть может, было даже хорошим, не так ли? Тор не спросит. Не сейчас. Может позже. Когда-нибудь. Когда угодно… Локи смотрит на него, Локи замирает, Локи не движется и Тор просто кивает ему в ответ — он слышит, он принимает к сведению, он ничего не сделает. У него все еще есть необходимость доспать все то, что должно быть доспано, а еще нет ни малейшего желания — переворачиваться, искать презервативы, искать смазку, растягивать Локи… Он просто качает головой, откликаясь негромко:       — Я тоже, — и это вряд ли что-то удивительное, но точно становится таковым для Локи. Его глаза приоткрываются шире, ладонь вздрагивает у Тора на груди, а после, помедлив, тянется к шее. Он правда выглядит смущенным и Тор даже не пытается не улыбаться ему. Возможно, это лишнее. Возможно, здесь нужно больше какой-то тактичности и всей остальной чепухи, но Тора хватает лишь на то, чтобы обнять его за поясницу и выгладить вдоль влажных от пота позвонков. Тора хватает лишь на то, чтобы пробормотать: — Иногда поцелуй, это просто поцелуй.       Это совершенно не вопрос. Это вообще-то против правил. И здесь ему не поможет ни приподнятая в ожидании бровь, ни ласка самых кончиков пальцев… У Локи влажная от пота спина, а еще он говорит правду, пока Тор лжет — он просто начинает привыкать к этому. Поцелуи с ним. Его запах. Его насмешливо закатывающиеся глаза. Совсем как сейчас. Локи фыркает, не веря ему вовсе, но все равно подвигается ближе.       Конечно же, не бедрами.       И это почти смешно. Нет, это определенно точно смешно — настолько, что Локи безобидно хлопает его по плечу, уже касаясь его губ своими. Пока Тор так и улыбается, а еще спускается собственной ладонью ниже по его спине и одевает Локи назад. Тот определенно ожидает чего-то другого. Ожидает чего угодно, впрочем, Тор же делает именно это. А еще целует его. Вылизывает его губы, неторопливо посасывает нижнюю. Среди тихого, томного и упоительного утра это просто случается, и Локи гладит его по шее, Локи целует его в ответ, а еще, кажется, пытается толкнуться кончиком языка ему в рот. Тор не уверен. Тор давит мелкий зевок, медленно проваливаясь назад в дрему и глубже. Где-то на ее границе точно слышит, как Локи говорит:       — Не смей заснуть с языком у меня во рту, Тор, — а еще смеется. Он точно смеется. И Тору просто хочется, чтобы этот смех не заканчивался.       В его сне.       Или в его реальности. ~~~       — Вы же понимаете, что выбранный вами курс может навлечь неприятности как на вас, так и на вашу семью, мистер Одинсон?       Его жизнь становится идеальной. Каждая секунда, каждое ее мгновение… После того субботнего утра он действительно заказывает Локи цветы, только проснувшись второй раз, а ещё открывает ему пассажирскую дверь дважды — когда он выезжают из башни и когда приезжают в особняк его родителей. Локи, конечно же, грозится подать на него в суд за провокации, и отказывается смеяться, когда Тор отвечает ему, что он просто не знает, что такое флирт.       Он отказывается, но улыбается.       Именно ему. Всему остальному миру. Ни к какому Огуну ради бездарной, якобы важной встречи, он так и не уезжает. Огун приезжает к ним сам, успевает оставить в кухне какие-то важные документы и собственный запах, но Тор вовсе не против да к тому же уходит альфа даже раньше, чем он просыпается. Ещё — приезжают цветы. И, конечно же, раньше, чем он выходит в кухню. Сюрприза сделать не получается, пусть он и не сильно старается ради этого.       Он вообще не сильно старается.       Локи выглядит довольным. Перебирая кончиками пальцев фиолетовые лепестки фиалок, он бросает ему беззвучную благодарность, а ещё улыбается — Тор просто отворачивается, чувствуя, как у него впервые за последние пару лет краснеет лицо. И определенно точно не вслушивается во все те заверения о собственной целостности, которыми Локи пытается успокоить почти заходящегося в истерике по другую сторону линии связи Бальдра. Получается у него так себе да к тому же Тор уверен, что этот разговор длится уже не первый десяток минут, но удача явно в том утре поворачивается к ним обоим лицом, так и не присылая неугомонного Бальдра в их квартиру — что-то или кто-то отвлекает его и они с Локи быстро прощаются.       Давая ему, наконец, возможность поздороваться. Не то чтобы он не успевает сделать это за пару часов до второго пробуждения — просто не смеет отказать себе в удовольствии, чтобы вглядеться Локи в глаза, чтобы задать вопрос о благодарности.       За столь красивые цветы?       Локи определенно считает его наглецом и точно не станет целовать его даже в щеку, но Тор спрашивает все равно. Потому что хочет увидеть его усмешку, а ещё потому что хочет услышать, как звучит:       — По-моему, за это утро я нацеловался с тобой на все будущие пять лет вперёд, — вот что Локи отвечает ему, подхватывая вазу из верхнего кухонного шкафа и даже не пытаясь притвориться, что ему нужно встать для этого на носочки. Ещё не пытаясь соврать — он отлично видит, что Тор пялится. И Тор отлично видит, что его заметили, только ничего вовсе не может поделать. Смрад липы и ландышей выветривается из его крови, а ещё омега, который живет в его доме и чрезвычайно ненавидит всех существующих альф, — и даже игрушечных, Тор не сомневается в этом, — возвращается к нему в прошедшей ночи.       И слушает его. И говорит с ним. И занимается с ним сексом под утро? Тор очень хочет закинуть это звонкой монетой в копилку собственных достижений, но Локи точно обкрадывает его до нитки всем собственным существованием, ещё когда они только знакомятся. Но смеется все равно, когда Тор, прячась за краем кружки с водой, наигранно разочарованно и совершенно неубедительно вздыхает:       — Какой ужас… Прямо на все пять лет… — чужой ответный смех смешивается со всей набирающейся в вазу водой, будто пытаясь спрятаться. Тор для подобного слишком хорошо слышит и слишком хорошо вглядывается. Тор определенно точно ему не верит, но смотреть на него теперь — все это обретает чрезвычайно хороший, выдержанный вкус.       Потому что там, где он ждёт зла, ему отдают милосердие. У него не получится оплатить его ни единым букетом и ни единой открытой дверью, но ему очень хочется постараться. Это будто бы даже работает? Определенно лучше, чем он может предположить или загадать. Не подчиняюсь ни единому закону физики или эволюции, Локи приходит к нему в новой ночи, а ещё приходит в следующей. Подушки Тора впитывают его запах так хорошо, что остается лишь надеяться, что никакой стиральный порошок не сможет с этим разобраться.       Тор рассчитывает. Готовя воскресный завтрак и заказывая билеты в кино, куда Локи соглашается сходить с ним, на вечер. Открывая ему дверь в понедельник, когда подвозит его на работу в один из центров на окраине. А ещё заказывая новый букет во вторник. Тор рассчитывает и старается и, что самое восхитительное, это не занимает у него и единой лишней минуты его времени. Локи просто живет где-то рядом, существует подле и занимается своими делами, а ещё они вовсе не соприкасаются, но время от времени переходят друг другу дорогу — ужинают вместе в среду, случайно принимаются вместе душ вчера утром. Последнее, впрочем, явно не является его заслугой, — как и все остальное, — а ещё вряд ли укладывается у него в голове даже сейчас, больше суток спустя.       Пускай прямо сейчас Тор и не думает об этом вовсе.       Его жизнь становится идеальной. И все то идеальное в ней, как и должно, быть может, заканчивается чрезвычайно быстро. Переступив порог лифтовой кабины, он с шумным, чуть раздраженным выдохом жмёт на нужную кнопку и откидывается спиной на перекладину, приваренную к стене. В ожидании закрытия дверей его взгляд пробегается по холлу, задевает сидящего за стойкой Нила, что неспешно и незаметно решает судоку, пока нет жильцов и необходимых для разрешения вопросов. Глядя на него Тору хочется улыбнуться, но сделать этого совершенно не получается.       Не после того, как по утру ему звонит Ричи, лично предупреждая о том, что на вечер у Тора назначена встреча — с альфой, который руководит группой нанятых ими строителей. Тор и так видит ее в своем расписании, стоит ему только оказаться за рабочим столом, но имени не узнает. Фамилии просто не находит. Он собирается выйти и уточнить у Сенда, кто, черт побери, такой Патрик, и именно в этот момент ему звонит Ричи. Его голос звучит взолновано, пускай он и силится скрыть это. Интонация напряженно позвякивает в трубке.       Он точно желает спросить, что происходит, но вместо этого просто говорит — работы закончены, нанятые люди ждут оплаты и уже отправили им акты приемки на подпись.       Они отправили их ещё в среду и Ричи их так и не получил. Вместо него весь толстый, бумажный пакет документов у Сенда забрал Тор. Вместо него все вычитал. Вместо него всем остался доволен. И за себя самого — опустил каждый листок в шредер. К моменту утра пятницы никаких актов не было вовсе и они их совершенно точно не получали. Эти его слова явно удивили Ричи, но вместе с этим вызвали понимающий смешок.       — Вечно какие-то проблемы с этой бухгалтерией… — вот что он ответил ему на всю выдуманную сказку и определенную ложь, а после добавил с просьбой: — Скажи об этом Патрику, ладно? Как увидитесь. Чтобы я не держал в голове, мне нужно бежать по делам сейчас.       — Конечно, Ричи. Мы с ним все обсудим, не беспокойся, — вот что сам Тор ответил ему, за секунду до того, как положил трубку. А несколько часов спустя в его кабинет постучали. Это было точно где-то после обеденного перерыва, после небольшого собрания по текущим делам, а ещё много перед — той самой назначенной встречей. Патрик был кудряв, спокоен, неспешен и крайне уважителен по отношению ко всему напряжению Сенда. Тот вряд ли соглашался проводить его в кабинет начальства, а ещё точно предложил подождать у своего стола, но никто не стал слушать его.       Никто не собирался слушать никого изначально.       Патрик же был спокоен, неспешен, а ещё был тверд. Уважительно оттеснив взволнованного Сенда в сторону, он переступил порог его кабинета. После закрыл дверь. И без единой прелюдии швырнул на стол увесистый, толстый бумажный конверт. Тор знал его имя, благодаря Ричи, не зная его внешности вовсе, только усомниться не получилось, пускай Патрик так и не представился на протяжении всего их краткого, десятиминутного разговора. Внутри него никто точно не собирался никого слушать, но факт угрозы был выставлен вперёд так же, как было отодвинуто одно из дальних от Тора кресел. Неторопливо перебирая взглядом пространство его кабинета, Патрик плюхнулся в него, развязно вытянул ноги под столом и выдохнул. У него явно был непростой день, а возможно и непростая жизнь, но Тору было до отвратительного насрать на это.       Он просто делал свою работу. И эта работа была важна для него, для его будущего и для будущего той семьи, которую он собирался завести после Локи.       У Патрика не было ничего, что он мог бы противопоставить ему или чем мог бы его напугать, но первым, что он произнёс, был вопрос:       — Вы же понимаете, что выбранный вами курс может навлечь неприятности как на вас, так и на вашу семью, мистер Одинсон? — он даже не стал поворачивать к нему головы. Все так и продолжая неторопливо разглядывать окна, стол и ковер, будто это все хотя бы единую секунду собственного существования принадлежало ему, Патрик просто отдыхал от всех предыдущих часов этого дня.       Прямо посреди его территории. И с явной, четкой угрозой.       — Я не понимаю, о чем вы говорите. Для начала я бы хотел увидеть акты приемки и осмотреть отремонтированные помещения вместе со своими людьми, — не собираясь прогибаться под чужое давление или показывать, как легко на самом деле его разозлило это резкое вторжение без предупреждения, Тор ответил и, к собственному сожалению, даже без рычания. Они закончили только что и решили, что их документы будут рассмотрены за какие-то пару дней? Не зависимо даже от того, что Тор не собирался рассматривать никакие документы вовсе, это было просто возмутительной наглостью.       — Мы отправили их вам в среду. И я принёс второй экземпляр на тот случай, если вы вдруг совершенно случайно потеряете первый, — мягко, высокомерно качнув головой, Патрик поднял руку вслед за собственным словом, прочесал веером пальцев кудри собственных волос, а после усмехнулся — он не собирался задерживаться и определенно точно не собирался конфликтовать, но вместе с этим не мог предложить ему ничего, что могло бы Тора заинтересовать. Во всем этом мире не существовало и единой настоящей возможности заработать большие деньги. Да к тому же им было необходимо расширение — вот чего он хотел. Вот что было ему нужно.       И с Патриком он обсуждать это не собирался.       Жаль только его телефон явно думал так же: не успев набрать сдержанных и твердых слов для ответа, Тор почувствовал вибрацию во внутреннем кармане пиджака. Тор вытащил его. Тор взглянул на экран. А после снял трубку…       Ему явно не стоило делать этого в тот момент, вот о чем он думал сейчас, пялясь чуть устало в единую точку на поверхности закрывшихся дверей лифта и чувствуя, как кабина медленно поднимается куда-то под крышу. Ему не стоило принимать вызов, ему не стоило называть имя, а еще ему к слову стоило перезвонить — Локи звучал взволнованно, когда Тор снял трубку.       И Тор забыл о нем к чертовой матери, когда, произнеся:       — Локи? — увидел, как Патрик резко и чётко, по-военному выхолощено повернул в его сторону голову. Он смотрел ему прямо в глаза. Тор — просто ошибся, пускай его ошибка и была сомнительной в собственной сути. Если они собирались нападать на него, они либо знали уже весь список его знакомств поименно, либо точно собирались его узнать, и никакого переломного момента в произнесенном им имени точно не было.       Только взгляд Патрика…       — Тор? Слушай, я… Здесь кое-что… Тор, слушай, тут… Во сколько ты заканчиваешь сегодня? Ты не мог бы… — запинающийся, сдержанный голос был больше похож на мешанину из вряд ли подходящих друг другу слов, пока Патрик смотрел прямо ему в глаза, и он точно не мог слышать Локи, а еще точно не посмел бы послать к нему кого-нибудь прямо в этот момент. Во всех этих играх всегда требовалась аккуратность, и Патрик знал это, если играл в них.       Играл в попытку нагнуть тех, кто точно имел больше власти, больше силы и больше связей.       Это определенно не было проблемой Тора, а еще он не собирался соглашаться — никакой ошибки не было. Патрик мог пытаться припугнуть его, Патрик мог нагнать шуму и бросить ему немного пыли собственной надменности в глаза, но он был самым обычным альфой из среднего класса. У него никогда не хватило бы яиц, чтобы по-настоящему рыпнуться в его сторону. Что он может, со своей кучкой альф, которые только и умеют, что обращаться с арматурами? Они не умеют стрелять. Они вряд ли умеют убивать.       И они точно не посмеют — тягаться с ним, потому что все, что у них есть, это их руки. Если они лишатся их, то лишатся всей своей громадной возможности сменить нахуй свою работу, но они лишатся их точно и Тор будет только рад переломать им пальцы, если они посмеют тронуть. Его или любое имя из списка его ближних знакомств. В том моменте он просто кратко и чётко перебивает прямо в трубку:       — Я занят. Наберу тебя позже.       Ответить ему Локи не успевает, Тор же мысленно отодвигает все его существование в сторону, не позволяя собственному лицу выдать ни единой эмоции. Волнение дергает где-то внутри, но твердая, крепкая мысль перебивает — если бы Локи был в опасности, он звучал бы иначе. Так же, как во время прихода Джейна, если не яростнее или громче. Он мог потребовать у него помощи и точно знал об этом.       Тор должен был перезвонить ему, но — так и не смог.       Сейчас, среди всей лифтовой кабины и оставшихся ему десятка этажей поездки, думать об этом не имело смысла. Локи не перезвонил сам, — что определенно мог сделать, если внимание Тора было ему необходимо, — Тор перезвонить просто не смог. Стоило ему положить трубку, как Патрик усмехнулся, качнул головой, вместе с тем качнув парой светлых кудрей, свисающих у лица, а после поднялся с места. Бросил краткое и завершающее:       — Обдумайте хорошенько, мистер Одинсон. Что вы собираетесь сделать и что делаете уже, — он точно собирался уйти победителем, он пришел к Тору именно за этим, но отдавать ему ни единой лавровой ветви Тор не собирался. Как, впрочем, и подниматься с места. Как, впрочем, и вестись на провокацию. До того, как Патрик успел открыть дверь, он сказал ему твердо и чётко:       — Ваши угрозы неуместны. И не приведут ни к чему кроме проблем с вашей стороны, — но ответа, на который, впрочем, не рассчитывал так и не получил. Патрик просто вышел прочь, звучно и добродушно попрощался с Сендом где-то в коридоре. Всем, что он оставил после себя в его кабинете, был лишь толстый бумажный конверт. Ни единой ноты алфьего запаха не было. Не было ни единой попытки оккупировать его территорию или пометить ее.       Только чертов гребанный конверт с копиями актов приемки… Когда Тор поднялся с места и подошел к нему, когда Тор распечатал его, когда Тор вытащил всю папку листов — они были чисты от первого и до последнего. Ни единого следа печатной краски, ни единой буквы, а ещё ни единой провокации, кроме той, отчетливой и жесткой, что засветилась у Патрика в глазах, стоило Тору произнести имя Локи.       Думать о том, что он должен был запомнить перезвонить ему, теперь уже явно было бессмысленно — среди того гнева, что накатил на него резко и устремленно, было почти невозможно запомнить что-то подобное. И ситуация вряд ли была экстренной, потому что в таком случае Локи точно перезвонил бы ему.       И его жизнь, к слову… Жизнь Тора была идеальной теперь.       Его жизнь собиралась оставаться такой и дальше — сквозь Шмидта, сквозь Джейна, сквозь Патрика и сквозь каждого другого ублюдка, который считал, что может помешать ему продолжить дело семьи и сделать все, чтобы иметь право гордиться собой и своей работой.       Лифт останавливается почти неощутимо, кратким звонком выводя его из странного, слишком резко накатившего транса, и Тор дергает головой, Тор просто смаргивает. Не завтра, так послезавтра ему нужно будет обсудить с Локи вопрос безопасности и предложить ему немного укоротить Рамлоу поводок на ближайший месяц. Быть может, ему стоит даже рассказать Локи какие-то определенные подробности, но именно сегодня он не станет заниматься этим точно. Среди всего тлеющего внутри раздражения и в каждом мгновении жесткого оскала, в котором норовит растянуться его рот, альфа просто переступает порог лифта. По ходу, ещё в коридоре, расстёгивает зимнюю куртку, чуть устало прочесывает пряди волос ладонью. Мелкая, точно наглая мысль предлагает ему понадеяться на какой-нибудь ужин, и Тор лишь отвечает ей, что ресторан, находящийся в паре кварталов к северу все ещё работает и имеет при себе быструю доставку.       Потому что его жизнь становится идеальной, но фактически ничего не меняется — и это определенно самое лучшее из всего, что в ней происходит.       Но, как водится, все происходящее, хорошее или плохое, рано или поздно заканчивается. Тор знает об этом. Тор точно об этом не забывает, уже вводя дату их с Локи заключения брачного контракта на табло электронного замка у двери. Тор определенно не является глупцом, эту дверь уже открывая. Только первым, что он чувствует, становится отдаленно знакомый, странный аромат. Полевые травы? Вероятно, сушенные, а может быть и свежие… Он не помнит его, вместе с этим чувствуя почти физическое отторжение. Не так, как от сладких ароматов. Не так, как от любых воспоминаний о Джейне.       Этот запах звучит угрозой вымирания, которое эволюционно недопустимо, и Тор морщится даже раньше, чем успевает понять. Тор морщится, Тор закрывает входную дверь, Тор тянется к полам куртки, чтобы стянуть ее. А после слышит — как мелко, точно перепуганно в кухне звякает блюдце. Оно разбивается вряд ли, но настигает его маленьким, незначительным пазлом, что имеет лишь две детали.       Еле собирая слова, Локи спрашивает, когда он вернётся, но не перезванивает.       В квартире пахнет травяным сбором — для прерывания течки.       У него дергается плечо и обе руки. Корпус разворачивается сам собой в ту же секунду. И в груди скручивается каждый звук его голоса, что зовёт уже мгновением позже:       — Локи?! — требовательно, но с минимальным уровнем злости. Это просто волнение. Это просто предательство? Тор не думает, преодолевая прихожую и проходя вглубь всего смрада полевой сушеной травы — здесь почти не пахнет омегой. Только вымиранием. Только болью. Только агонией — Тор знает, как работает эта срань, и они договариваются, что Локи не будет делать этого. Они, блять, договариваются, что он хотя бы поговорит с ним, а еще они договариваются обсудить его течку и… Тор забывает о ней нахуй. Все происходящее в какой-то момент становится настолько плотным и упоительным, что ему просто не хочется оглядываться. Все происходящее и включающее в себя, что ругань неделю назад, что секс, что ужины, что — угодно другое. Его жизнь становится идеальной и это вряд ли случается одномоментно. Всю нарастающую силу этого ощущения просто не удается заметить. Весь тот ком, что не должен бы обещать ему снежной лавины — Тор, будто крайний придурок, лепит из него снеговика, разделяя на куски разного размера. У Тора все хорошо и становится только лучше.       А снеговики очень классные.       Много лучше бледного лица Локи, который вряд ли пытается прямо сейчас отгородиться от него за обеденным столом, но делает именно это ещё за секунды до того, как Тор входит в гостиную. Он оставляет следы мокрого снега на паркете. Он дышит, вряд ли желая дышать именно этим воздухом. А ещё он смотрит, он всматривается, он вглядывается — и он не видит. Как он может не увидеть этого? Как может не заметить заранее этой чертовой, сраной течки?! Ее приближения, ее попытки спрятаться в глазах у Локи, который…       Прямо сейчас он выглядит напуганным, но очень хорошо держится. Он буквально держится, хватаясь пальцами за край обеденного стола, а ещё звучно сглатывает. И говорит:       — Тор… — но не договаривает. Тор чувствует, как его руки сжимаются в кулаки, а ещё прекрасно понимает, что он фактически не имеет права что-либо ему запрещать, но они ведь обсуждали — Локи выглядит так, будто это просто случилось. Он отгораживается от него обеденным столом, он нервно поджимает губы и он выглядит бледнее обычного. Среди всей той идеальной жизни, которую Тор получает: Локи лжет ему и правда забывает о собственной течке тоже?       Это почти не имеет значения, потому что вся квартира пропахла уже насквозь запахом трав и сокрытой в них боли.       — Что ты сделал? — Тор произносит это сдержано и твердо, вынуждая себя остаться на месте. Его губы все равно поджимаются за мгновение до разочарования, ногти впиваются в плоть ладоней. И он просто забывает — перезвонить; среди всей своей злобы на ублюдка Патрика и каждую из его провокаций.       Но Локи в порядке.       Но Локи же — не перезванивает ему сам.       И прямо сейчас твердо распрямляется спину, пытаясь притвориться, что не его нижняя челюсть мелко подрагивает. Тор определено не собирается кричать, потому что ему нужно разобраться, но рявкает все равно вновь:       — Что ты сделал, я тебя спрашиваю?! — агония и боль, вот чем пахнет в его квартире и вот что будто бы даже звучит в его собственных словах. Он требует, потому что ему нужна прозрачность и ясность. Он требует, потому что ему нужно знать, в какую больницу Локи лучше везти. А ещё он требует — потому что они обсуждали это и потому что Локи признался прямо, что он не будет просить помощи.       Что иногда он просто не сможет ее попросить.       И думать об этом теперь уже было совершенно нелепо. Все уже случилось. Все уже произошло. Тору стоило перезвонить, Локи стоило запихнуть все собственные мозги, которыми он так гордился, в задницу, потому что от них не было никакого толка. А ещё никому точно не стоило кричать.       Локи, впрочем, и не стал. Кратко дернув головой, он просто произнёс свой ответ и Тор почувствовал — как от этого ответа у него мелко, слишком жестоко слабеют колени. ~~~