Не нуждаясь в любви

~~~       — Ты думал, че будем делать, если, ну, он не приедет…? Этот не в моем вкусе, конечно, но так, чисто попробовать что-нибудь новенькое…       Его будит краткий, ощущаемый омерзительной тошнотой где-то на дне желудка смешок, пока каждое слово, что предшествует ему, протискивается сквозь тьму сознания почти насильно. Кто должен приехать? Что сделают с ним?! Это случается временами и, к сожалению, связь с теми альфами, что забираются слишком высоко ради власти, не является главным фактором. Родственники, партнеры, супруги — статистика блещет речитативом сухих подсчетов анонимных анкет каждой из тех жертв, которая подобную анкету заполнить соглашается. Изнасилования, физическое насилие, сексуальное или банальный инцест. Невидимые увечья внутренних органов или отрубленные альфьим топором руки. Это случается, случается, случается… Локи просыпается где-то среди смешка, еле подавляя желание открыть глаза и вскинуть голову, чтобы видеть, как далеко находится угроза. Его сознание различает грубый тембр и скудную речь. Его сознание реагирует заходящимся в ужасе сердечным ритмом — голос звучит по правую руку, пока обе где-то у него за спиной. Углы спинки стула болезненно впиваются в затекшие плечи. Чужой, второй голос звучит вроде бы успокаивающим:       — Мы не трогаем омег, Найл. И он приедет. Как только получит записку, сразу же примчится с деньгами, — но Локи ему не верит. Локи не поверил бы никогда. В подобной ситуации или в любой другой брать в расчет альфьи обещания было себе дороже. Только если те альфы не говорили языком фактов? Стивен именовал Тора другим, и это определенно было заслужено. Тор буквально заслужил это имя на пересчет всех прошедших месяцев, почти не стараясь. Пока тот альфа, чей голос звучал откуда-то спереди… Спокойный, чуть развязный, он покрывается металлической дрожью на самых первых словах, высказываясь из позиции той власти, что альфы друг между другом всегда уважают, потому что эта позиция никогда не добывается честно или мирно.       Но все же иногда… Локи хочется сморщиться или хотя бы выматериться, потому что он попадается слишком нелепо при условии близкого знакомства с Лаувейем и опыта каждой из тех предыдущих краж, что были в его жизни. У него просто спрашивают дорогу на улице, и это фактически не стоит той брани, которую ему уже подкидывает его разум, но дорогу спрашивает — альфа. За две улицы до здания главного центра Regeneratio, куда Локи решает добраться пешком от самого EpoqueHotel. Почему, почему, почему он совершает эту ошибку? Ему хочется прогуляться. Ему хочется развеяться. Ему хочется созвониться с Тором вне каждой из тех юрисдикцией, которыми он управляет, но в которых существуют, что Огун, что Брок с их многозначительным хмыканьем или с бесконечным, ухмыляющимся пиздежом. Ему хочется просто несколько десятков минут попытаться насладиться мирным февральским днем, а ещё очень хочется просто дать — февралю шанс.       И альфа спрашивает у него дорогу.       А после со спины кто-то хватает его за плечо и всаживает в другое иглу прямо сквозь плоть пуховика и сквозь ткань свитера.       Локи успевает обернуться и успевает увидеть соломенные кудри, выбившиеся из-под тонкой шапки графитного цвета. Ещё видит альфье лицо и альфьи глаза. Недобрый, недобрый, недобрый взгляд не выглядит таким вовсе, вместо этого случайно напоминая ему ту устремленность, с которой Брок всегда ведет себя на экстренных вызовах Regeneratio. Он просто выполняет свою работу.       И он выполнит ее, чего бы это ему ни стоило.       Все же Локи хочется засмеяться тем самым, озлобленным хохотом — в ответ на каждое слово из тех, которыми альфа произносит: они не трогают омег. Конечно же, нет. Лишь до поры, до определенного времени, они действительно всегда-всегда омег очень берегут, а после омеги идут в расход самыми первыми и никто не спрашивает у них, принимали ли они вообще когда-либо участие в этих альфьих игрищах за верховенство. Или за деньги. Или за власть. Или за те самые результаты новых исследований, которые, вероятно, постоянно пытались вытребовать у Лаувейя. В его присутствии и тех, младших годах Локи, когда он становился случайной жертвой происходящего, подобного, конечно же, никогда не случалось.       Его кровь была слишком дорога, чтобы Лаувей позволил кому-либо, кроме Видара, ее попортить. Его, Локи, кровь была слишком дорога, чтобы выпустить его с концами из-под этого купола, что растянулся будто бы от одного горизонта до другого.       И вот вновь — это просто случается. У него получается только мысленно материться и чувствовать, как ледяной рукой ужаса стискивает легкие. Тот ужас ползет вверх по пищеводу, запирает комом горло и разгоняет сердце до таких скоростей, на которых вряд ли кто-то выживает. Пульс бьется в его ушах, еле позволяя услышать звучный, грубый смешок слева, а ещё топот новой пары чужих ног, что обходит его с той же стороны. Вероятно, их четверо.       Но на видео было трое. На том самом видео, которое…       Единственным, на что у него получается рассчитывать, является лишь тот самым, ублюдочный Лаувей, при власти которого никогда, никогда, никогда не доходило до настоящего насилия, а ещё на собственный расстегнутый пуховик, который Локи не успевает застегнуть до того, как у него спрашивают дорогу. Он ведь заходит купить себе свежей выпечки? Она пахнет, как Тор, и точно остается либо валяться посреди улицы на асфальте, либо у ублюдков в той машине, куда они затаскивают его, когда зрение отключается вместе с разумом. Но тело не болит — значит его не бьют. Но голова не ноет — это не наркотики, просто легкое снотворное. В окружающем запахе нет ни плесени, ни затхлости, лишь свежая, подвыветрившаяся краска. Где-то очень далеко зудит дорожный шум. И это не подвал, а ещё здесь, в этот раз и в этом помещении, он не один, и именно поэтому ни единая из любых полумер лживой безопасности не успокаивает. На каждый сомнительный плюс приходится два четких, выхолощенных минуса, Локи же чувствует, как тело покрывается изнутри коркой из камня перенапряженных мышц.       Ему нельзя двигаться. Ему нельзя вдыхать глубже. Ему нельзя, нельзя, нельзя сглатывать, а ещё Лаувей точно приедет, но уже в любом случае поздно. Надеяться на него, верить ему или верить в его альфье существование. Очередные наемники, работающие без разницы на кого, желают развести его на деньги, которых у ублюдка дохрена — насколько хватит их терпения? До первого прикосновения ударом. До момента, пока они не сдернуть его со стула. До момента, пока не сдерут с него одежду, а после… Иногда это просто случается.       Но кое-что другое должно было случится ещё слишком давно — Локи так и не смог назвать Огуну имя. Локи так и не смог произнести лишь одно-единственное слово. Теперь же определенно мог бы рассчитывать на Лаувейя, но много больше рассчитывал на себя самого. И на тот пуховик, который не застегнул, выходя из пекарни. И на тот телефон, который бездумным движением сунул в задний карман. Слева, чуть по диагонали и впереди, прозвучало:       — Только если это не омеги из клуба на Regina Elisabeta, не так ли, командир? Хотя, по-моему, в прошлый раз тебе там не сильно понравилось, — и, пожалуй, не скривиться от омерзения было много сложнее, чем даже сдержать злобный смех от чужой лжи. Отвратительные, тошнотворные и жестокие — судя по тому, как помещение взорвалось гоготом, их все же было четверо. Командир, что был впереди, смеяться не стал. Захохотало справа и слева, чуть впереди. Захохотало откуда-то из противоположного конца. Локи мог бы справиться с ними меньше чем за минуту времени, но любое применение феромона было под запретом, потому что вело к определенной гибели.       Убивать Локи не собирался. Пускай и очень желал.       Все, что у него было сейчас, среди чужого, наглого и раскатистого смеха, это край телефона, неприятно упирающийся в ягодицу, а ещё постепенно затекающая от напряжения шея. Где-то под подбородоком чувствовался быстрый, громкий стук перепуганного сердца, пока руки были связаны. Изолента или пластмассовая стяжка? Явно вторая, судя по режущему ощущению узкой полосы и отсутствию липкости. Судя по отсутствию любого звука, что мог бы выдать его так, как точно выдало то самое движение, которым он медленно потянулся к заднему карману. Тело само собой потянулось назад, совершенно не нуждаясь в двух вывихах плеча, самые кончики пальцев нащупали металлический край.       Все вокруг были явно слишком заняты, но все же не настолько, чтобы не заметить. Командир рявкнул резко:       — Закрой пасть, Теренс. Он пришел в себя.       Они явно не были профессионалами, если подумали, что он не сможет воспользоваться телефоном со сцепленными руками, и это позволило бы его голове заполниться парой важных, почти основополагающих вопросов, но для чего-то подобного Локи был слишком занят. Когда подобное случалось, счет времени зависел только о авторитета того альфы, к которому предъявлялись требования. Лаувей, к примеру, никогда не торопился. Тор стал бы спешить? Локи никогда, никогда, никогда не оказался бы в подобной ситуации по его вине. По ответственности Огуна, или Брока, или того же Тони! Не потому даже, что они вели дела иначе.       У них не было никаких дел, кроме честной и корректной работы. И это было одной из причин, почему Локи мог им доверять.       Себя всего или какую-то часть собственной жизни. Какую-то большую или мелкую крошку собственной безопасности. Когда подобное случалось в прошлые разы, Лаувей никогда не торопился, потому что его боялись, Локи же оставалось только сидеть и ждать. Принюхиваться к плесневелому запаху влаги, что тянулся из углов подвала. Прислушиваться к шагам за дверью. В первый раз ему было восемь и Лаувей явился через сутки. В каждый из нескольких последующих он приезжал на пару-тройку часов быстрее. И эта ситуация явно не отличалась ничем от всех прошлых, кроме единого — Локи был готов.       У него было Regeneratio и эти недоумки сняли с него пуховик, не удостоив себя мыслью о его телефоне. Они явно были непрофессиональны, но даже если бы их мозгов хватило на что-то большее — каждые два часа сообщение в его геолокацией отправлялось на телефон Сигюна. И Локи не мог доверять ему больше, Локи уже отстранил его мысленно от большей части собственных дел, но Сигюн знал его расписание лучше многих других, а ещё знал его повадки.       Там, где Локи был сейчас, он вряд ли оказался бы по собственной прихоти.       Выдернув телефон из заднего кармана резче, уже без единой попытки спрятаться, он прокручивает его в ладони и поднимает голову почти одновременно. Раскрывающийся глаз перехватывает вниманием картинку: альфа напротив него, другой у него за спиной, достаточно далеко, а ещё двое по бокам. Помещение похоже на свежую гостиную, куда ещё не завезли мебель. Окно занавешено, пропускающей легкий вечерний свет, черной тканью, но этажа не угадать. Из-под потолка льется будто издевательски мягкий, оранжевый свет. И уже звучит:       — Блять, какого хрена ты не забрал у него телефон, Теренс! — голос принадлежит Найлу, рослому, широкоплечему и натренированному альфе с коротким ежиком волос и кривым черепом. Он в форме? В гражданском. Без кобуры на груди. Но, вероятно, с пистолетом за поясом штанов, под самым краем толстовки. Локи переводит взгляд в его сторону, уже перебирая жесткими движениями пальцев последовательность кнопок сигнала-SOS. Оскалиться в ответ на чужой рывок просто не получается. Найл движется быстро, Теренс звучно спрыгивает с поверхности кривого, строительного стола. И Локи точно замечает несколько банок с той самой краской, чей подвыветрившийся запах чувствуется у него под носом, но это не имеет никакого значения. Преодолев два мелких, почти мелочных шага, Найл заступает ему за спину и дергает крепко сжатый в его пальцах телефон, рыча: — Дай это мне! Живо!       Выбора не остается, потому что в подобных обстоятельствах его нет никогда. Выбора не остается, потому что в каждый из предыдущих разов ему восемь, или десять, или одиннадцать. Его не трогают благодаря зазорности растления малолетних или все же благодаря авторитету Лаувейя? Сейчас ему двадцать пять и, как бы бережно сам Локи ни относился к собственному телу, кто-то из присутствующих вряд ли будет уподобляться ему в этом. Нынешняя цена авторитета Лаувейя является неизвестной. Нынешняя отсутствующая безопасность является фактом.       Найл дергает сильно и у него почти получается вырвать телефон из рук Локи, но тому остается нажать лишь одну-единственную кнопку увеличения громкости в последовательности всех остальных, и он дергается рывком в сторону. Ножки стула не выламываются с корнем, все равно подкашиваясь и с грохотом, с оглушительный болью в плече, придавленном краем спинки, роняют его на пол. Теренс матерится одновременно с Найлом, а ещё делает тот самый, опорный шаг, с которого всегда начинает удар другой ногой — Локи просто не закрывается, потому что не имеет подобной возможности.       От резкого падения под ним взвивается облачко пыли, которую он тут же вдыхает слишком произвольно, пока палец вдавливается в нужную кнопку до острой боли в подушечке. С двухсекционной задержкой Найл выдирает из его рук телефон, но это, как и все остальное, уже не имеет значения — Локи высылает сигнал-SOS прямо на номер Брока.       И тот никогда, никогда, никогда не посмеет ждать ни сутки, ни лишнюю секунду. Любое дело, которое у него есть прямо сейчас, будет завершено мгновенно. Любая работа, любое свидание, любой блядский секс или очередной поход в туалет в попытке выссать все камни в почках. Он вызывает Брока — значит Брок уже едет. Пока Теренс заносит вторую ногу, искривив губы в омерзении.       — Я сказал! — тот альфа, их главный, командир, капитан и все прочее, подрывается со стула, на котором сидит, и отталкивает Теренса в плечо с такой силой, что ему приходится отскочить на одной ноге на пару шагов назад. Его лицо власти над всеми присутствующими, его лицо позиции силы искажается от раздражения, губы кривятся, тут же обнажая альфьи клычки. Не узнать его у Локи не получается: те самые соломенные кудри, что выбиваются из-под шапки где-то за его собственной спиной, когда игла шприца прокалывает всю ткань одежды, вонзаясь под кожу. Но благодарить его Локи определенно не за что, потому что он не верит. Пускай и выдыхает с облегчением, тут же закашливаясь пылью. Альфа рявкает: — Мы не трогаем омег, Терренс. Отдай мне его телефон, Найл. И поставь его назад. А после выметайтесь нахуй на улицу все. Я разберусь с ним сам…       Вот как звучит его слово, что ничего не стоит. Он остервенело оглядывает их всех, рывком забирает из руки Найла телефон, а после усаживается назад на стул, пряча его в задний карман джинс. Локи не желает смотреть на него так же, как не желает здесь находиться, и поэтому жмурится. Он задерживает дыхание, рассчитывая, что его поднимут быстро и ему не придется задыхаться от пыли пола и дальше. И расчет, конечно, оправдывается — Найл вздергивает его за спину стула с такой злобой, что в плечах кратко, болезненно хрустит, спинка больно впивается углами в спину. Сдержать болезного, чуть рычащего стона не получается, только и он замирает весь, когда около уха звучит жестокое, бескомпромиссное:       — Ничего, ублюдок. Когда Патрик с тобой закончит, я вернуть и начну то, что станет твоим ночным кошмаром на всю твою оставшуюся, жалкую жизнь, — и выхолаживающий внутренности ужас медленно стекает по позвонкам Локи Найлу в ответ. Бьющееся где-то в глотке сердце замирает, позволяя разрастись склизкой, кислотной тошноте. Альфа точно пытается напугать его и у него это точно получается — слова оказывается больше чем достаточно, и все же Найл нарочно быстро дергает его за волосы. Тот самый Патрик уже рявкает:       — Ты не увидишь никаких денег, Найл, если сейчас же не выпиздишь прочь! — Локи же только и может, что держать глаза закрытыми, а ещё дышать, и дышать, и дышать. Брок ведь не посмеет не успеть? Они оба знают, что он будет винить себя за любое опоздание будущий злой век, а ещё знают, что он придет в любом случае. Именно поэтому на быстром наборе сигнала-SOS у Локи его номер. Именно поэтому он не увольняет Брока, пускай не уволил бы никогда.       Звучно, скептично хмыкнув, Найл отступает на несколько шагов назад. Следом за ним слышатся ещё две пары шагов. И Теренс говорит негромко, но все же недостаточно тихо, чтобы его можно было не услышать:       — Все сладенькое себе забирает, как всегда, — и ни в одной из существующих вселенных нет ничего, что было бы омерзительнее этого. Но все же оно находится. Когда Найл, уже с шумом дергая ручку двери где-то у Локи за спиной, бросает презрительно:       — И послаще видали, — но по крайней мере они уходят. Но по крайней мере третий альфа так и не высказывается. Но по крайней мере Локи ещё жив… На краю всегда можно выжить, только почти никто не догадывается, сколь дорого это выживание обычно обходится. Любые полумеры умирают перед его закрытыми глазами, пока весь феромон почти не дрожит собственной злобой — его сковывает, сковывает, сковывает ужас. И эти оковы точно можно было бы разрушить, но Локи просто продолжает дышать, краткими, проверяющими крепость стяжки движениями дергая руками.       Ему точно стоит открыть глаза — он не делает этого, даже когда с грохотом закрывается входная дверь. Его точно привозят в квартиру. Либо ремонтируемую. Либо находящуюся посреди недостроя. Как много таких среди всего Бухареста? Они, растущие из земли, стоят, будто кости тех, кто никогда не рождался и не мог бы умереть. От года к году, сменяя сезоны один за другим, они стоят и хлопают на ветру не снятой то конца пленкой окон, будто бы умоляя позаботиться о них до конца или снести уже, наконец, к чертям собачьим. Никто, конечно же, ничего не делает. Через отрасль строительства ежегодно отмывается столь денег, что ими точно можно было бы обеспечить пропитание какой-то части населения Африки. Поучаствовать в зерновой сделке, к примеру? Никому это не нужно. И Локи бы даже порадовался, что Тор начал заниматься этим вместе с собственной компанией, потому что Тор точно был тем, кто мог бы что-то изменить, но для любой радости просто не было места.       Этот раз — точно был последним для Лаувейя.       Чем бы тот ни занялся теперь и был ли данный вопрос все ещё вопросом его разработок, связанных с Мутационной триадой. Где бы он ни был. Как бы ни пожелал спрятаться. Локи почти добрался до того, чтобы мысленно поклясться себе, что произнесет его имя Огуну прямо в лицо, а следом услышал медленно, глубокий вдох. Его тело среагировало даже раньше, чем он успел это понять. Глаза открылись, чтобы видеть обстановку. Руки, бесполезно и беспомощно, потянулись кистями в стороны. Рывок должен был быть много резче и сильнее, ему ещё нужно было подготовиться к этому, сейчас же… Ему было некуда бежать. Если этаж был достаточно высоким, он не смог бы выпрыгнуть из окна. Он мог запереться в ванной или в одной из комнат, если там уже были двери и замки на них. Или мог бы даже запереть входную — если и там была щеколда замка. Ни с чем из этого ему явно не стоило торопиться при условии, что, как минимум, трое альф были снаружи.       Все те и каждый из них, кого Локи совершенно точно не собирался убивать. И за кем ещё должен был приехать Лаувей.       Через сутки или на пару-тройку часов поменьше?       Локи раскрывает глаза, реагируя на звук, и видит Патрика. Альфа все ещё сидит на стуле. Вальяжно закидывает лодыжку на колено. Он рассматривает его без интереса, почти скучающе, а ещё косится на часы, но Локи знает — все уловки, все манипуляции и какими обещаниями может звучать любая ложь. Они все здесь явно торопятся, пока Лаувей отнюдь никогда не отличался пунктуальностью.       — Что вам нужно от него на этот раз?! — звучать жестко или озлобленно не получается. Его подташнивает от страха, напряженные бедра вздрагивают в желании закрыться. Это дрожь дает ему ощущение свободы в не связанных ногах, но и Патрику отдает тоже — знание о том, что Локи боится. До дрожи в кончиках пальцев и громкого, суетливого пульса груди. Успокоиться не получится. Солгать себе о том, что он точно будет в порядке, Локи просто не сможет. И поэтому задаёт вопрос — на самом деле он вовсе не нуждается в информации. Он знает, что за любую собственную болтовню может с легкостью получить по лицу прямо сейчас, может разыскать насилие и похуже.       Говорит все равно, больше всего в этом мире нуждаясь в том, что растянуть время настолько, насколько получится. Дождаться Брока. Дождаться Тора, который вовсе не знает о том, что происходит? Патрик успевает покоситься на часы, и этот жест значит многое, но не имеет веса, потому что сам Локи не знает, как много времени сейчас и как много часов здесь находится. Быть может, Сигюн успевает получить очередное сообщение с его геолокацией и разволноваться — Тор будет первым, кому бета позвонит.       Но становится ли им в реальности? Каждая мысль Локи устремляется в сторону Брока и гарантий отправленного сигнала-SOS. Пока ощущение дразнит надеждой: не столько о том, что он успеет на ужин в NOR сегодня, сколько о том, что к вечеру он все ещё будет жив или хотя бы цел.       — На этот раз? — Патрик с легким удивлением вскидывает бровь, а после кривит губы то ли с жалостью, то ли с отвращением. Он проходится взглядом по Локи, на несколько секунд задерживается им на его горле. Локи почти перетряхивает произвольным рывком необходимости — отстраниться от этого взгляда, от этого альфы, а лучше всего уйти, уйти, уйти и никогда не возвращаться в это место. Настолько ли весомым окажется авторитет Лаувейя в этот раз и сможет ли он защитить Локи от метки на затылке? Патрик лжет, что они не трогают омег, и Патрик же насмешливо, высокомерно хмыкает, смаргивая собственный замерший взгляд. Он правит здесь. Он является главным. А ещё является альфой — одним из тех, что точно считают, что альфы лучше. Они сильнее омег и бет, но омег в частности. Они храбрее, они были рождены для того, чтобы властвовать над этим миром, созданным для них, и эта привилегия, растекающаяся в его темно-зеленых глазах, вынуждает Локи стиснуть руки в кулаки. Будто бы это сможет помочь не запаниковать или не разрыдаться в ответ на всю ту физическую дрожь паники, что накатывает на него в ответ на крепкие удары переполненного ужасом сердца. Патрик говорит: — Надо же. И как ты только продолжаешь… Погоди, — и Локи вряд ли везет в том, что альфий телефон заходится еле слышной мелодией звонка. Локи не везет ни в чем совершено, пока его собственные действия дают ему дополнительную минуту. Он ведь сможет продолжать говорить и расспрашивать? Он силится сглотнуть тошнотный ком ужаса, наблюдая за тем, как Патрик тянется к заднему карману, вытаскивая из него телефон. Он почти давится толчком тошноты, стискивая зубы, чтобы просто не выпустить ее. Как давно Локи завтракал? Много лучший вопрос — сможет ли поесть ещё хотя бы раз в будущем. Конечно, сможет, потому что Брок успеет, успеет, успеет, и в это не нужно верить, это является фактом, сознание же сбоит все равно, раскручивая беззвучную картинку того самого видео… Их было трое тогда, Патрик один сейчас, но где-то за дверью точно ждут его люди. И их количество может быть любым, пока их альфья принадлежность является такой же очевидной, как все врожденные привилегии и бесчеловечная жестокость. Локи сглатывает еле-еле, с дрожью нижней челюсти и спазмом в горле, а следом слышит чуть удивленное, крепкое: — Брок? ты не вовремя…       Патрик прижимает телефон к уху, только глянув на светящийся входящим вызовом экран, и вновь поднимает к Локи глаза. Успевает даже поджать губы — Локи чувствует, как у него скручивает кишки острым, почти болезненным ощущением неверия. Секунда времени, вот что есть у него, и сознание доводит происходящее до катастрофы единым важным вопросом.       Брок причастен?       Брок рявкает по ту сторону линии связи с такой яростью, что не приходится даже пытаться прислушаться:       — Только посмей тронуть его и я отрублю тебе все твои сраные пальцы, Патрик, ты услышал меня?! Одно лишнее движение в его сторону, один блядский удар феромоном, и я клянусь тебе, ты не сможет воспользоваться им никогда больше! — жестокая, металлическая интонация поселяется собственным отзвуком в стенах помещения, и Патрик подскакивает со стула, будто то — выученная, давно укоренившаяся привычка. Он равняется по стойке смирно, поднимает голову резким движением. Бывший военный? Ну, конечно же. Локи от них никакого продыху нет. Ни от них, ни от сраных Защитников. При всем том минимальном проценте людей, подверженных генетической мутации феромона, они все явно устраивают себе какую-то блядскую вечеринку в Бухаресте. И рассчитывать на то, что Патрик не является частью мутационной триады, совершенно не приходится, но по крайней мере — Брок непричастен. И Брок едет за ним. И Брок имеет влияние на Патрика, что явно побольше любого авторитета Лаувейя. Локи и хотел бы выдохнуть, но воздух застревает в его успевших сжаться легких. Патрик дергается, уже рявкая в ответ:       — Не ори на меня, блять! Не буду я его трогать, сам же знаешь! — он отмирает лишь после того, как вздрагивает плечами и корпусом. Первая автоматическая реакция на чужое, точно знакомое ему присутствие расщепляется на атомы, и Патрик тут же отступает в сторону. Он обходит стул, быстрым движением глаз косится на Локи. Не понимает, как они связаны? Это не имеет важности. Пускай и является правдой, когда уже чуть спокойнее Патрик говорит: — Какого хрена ты…       Он звучит так, будто бы не желает договариваться или делить шкуру Локи по-честному. Он звучит так, будто бы желает спросить, а после объясниться, но ему нет веры, как и любому другому альфе. Локи лишь сжимает кулаки крепче, прижимает бедра друг к другу, когда Патрик отворачивается. Бежать ещё рано. Бежать сейчас — немыслимо сложно. Ему нужно собраться, ему нужно собрать себя в кучу, но ноги слабеют и дрожь прокатывается по телу волнами тех вопросов, о которых он не желает думать. Брок ведь успеет? Локи поджимает губы, стискивает зубы почти до боли, только бы не позволить собственной нижней челюсти изойти судорогой паники. Его уже потряхивает, мелко, будто в ознобе, и с каждой новой секундой та дрожь точно будет становиться лишь сильнее. Брок просто орет:       — Я буду через семь минут и, если он не выйдет оттуда на своих двоих, я твой блядский недостроенный скворечник возьму штурмом, как было в Алжире, усек?! — от его ярости у Патрика вздрагивает рука. И весь он, кажется, вздрагивает тоже, оборачиваясь к Локи в один миг. Изучающий, пристальный прищур его глаз проходится по омеге, губы поджимаются до побеления разве что на секунду. Локи не покажет, не покажет, не покажет ему весь собственный ужас, но показывает уже, не в силах выбрать злобу напротив всей затапливающей его паники.       Что он будет делать, если это случится снова? Что он будет делать, если все те обещания Тюра и Бюлейста, что были почти клятвами, воплотятся в жизнь? Это разрушит его. Это разрушит всю его жизнь, обкрадет его на его личность, на все его границы и обратит всего лишь инструментом чужого возмездия или удовольствия. Попользованый, помеченный, убитый, как он сможет после смотреть в глаза тем омегам, которых защищает в собственных центрах? Он защитит и себя, но он не сможет выбрать чужую смерть никогда — даже если вопрос встанет о его собственном выживании так же, как встает прямо сейчас.       Патрик взрывается почти неистовым криком:       — Да не нужен он мне, блять, хватит рявкать на меня, как бешеная псина! Успокойся, нахуй! — его свободная ладонь сжимается в кулак, голова остервенело дергается, будто желая вытряхнуть из уха звон чужой ярости. Потому что Брок звучит взбешенно — ровно так же, как звучал на прошлой неделе, когда завалился в его, Локи, кабинет и швырнул ему на стол чек, выписанный в качестве компенсации за полученные травмы. Это было личным для него тогда. Это же было личным для него сейчас. И Локи стоило радоваться, Локи стоило хотя бы успокоиться, но все, что он мог, это мелкими, короткими вдохами проталкивать воздух в собственные, стиснутые ужасом легкие. Не закрывать глаз. Держать колени ослабевших ног вместе. Не думать, не думать, не думать — совершенно не получалось. Помедлив, Патрик сказал: — У меня нет с ним дел. Я веду дела с его альфой.       Вот каким был этот мир. Локи мог сыграть свадьбу, Локи мог заключить брачный договор и получить себе на руки все собственные права, но вырваться из глубокой ямы принадлежности любому другому альфе не мог вовсе. Для общества, для социального строя и для всех традиционных ценностей на всю собственную жизнь он должен был остаться сопутствующей вещью. Для отца или для супруга? Патрик точно глупит, произнося ту ересь, что обнажает — его непрофессионализм, его неумение искать информацию. Кем бы он ни был, даже если действительно был бывшим сослуживцем Брока или очередным из всех его потасканных любовников, он вряд ли мог выжить в любой битве против Лаувейя. И даже не потому что был убежден, что Локи своему отцу все ещё хоть сколько-нибудь принадлежит. По документам или в реальности? Тот брачный контракт, что он заключает с Тором в начале осени, имеет силу договоренности, не имея и единой законодательной. Они договариваются. Они заключают соглашение в присутствии своих юристов. Если бы дело дошло до суда, у брачного контракта точно была бы весомость, пока в реальности Локи все ещё был у Лаувейя в руках. Со всеми своими правами, кроме тех, за которые Тони заплатил, фальсифицировав данные на государственном уровне. Со всей своей жизнью… Патрик явно находит на него достаточно информации и может быть даже заводит для себя его, Локи, личное дело, но ошибка его слов обнажает ошибку его профессионализма.       Не почувствовать, как липкое омерзение ворочается изнутри, благодаря этому факту, правда, вовсе не получается.       Брок отсекает жестко:       — А меня не ебет, блять, с кем ты там ведешь дела! Передай ему, что я еду, мудак ты злоебучий! — только его присутствие, его твердые обещания, которые точно будут исполнены, вовсе не успокаивают. Локи сглатывает надрывно, видя, как Патрик отдирает зазвучавший гудками телефон от уха. Он дергает головой, скрежещет зубами. Что последует за этим? Насилие, насилие, насилие. То самое, в котором Локи никогда в будущем не станет Брока обвинять. То самое, что является классической, почти обыденной реакцией любого альфы, когда другой, ему подобный, нападает на него. Они ведь получают урон — за них всегда страдают омеги. Неудачный день, неудачный месяц, сорвавшаяся сделка, слишком маленькая премия или просто слякоть на улице — все то, что не подчиняется им, не подчиняется их власти, всегда злит их, и та злость раскаляется чрезвычайно быстро. Она находит себе цель в тех, кто слабее, в тех, кто не станет отбиваться или отбиться просто не сможет. Беты или омеги, но и те, и другие в любом случае низшего сорта. Феромон слабее, репродуктивные функции предполагают роль обязательного подчинения.       Какой альфа будет уважать себя, если не выплеснет собственный гнев на того омегу, что попадётся под руку? Их жестокая, жестокая, жестокая власть, что правит над миром, созданным для них, выглядит именно так и именно так звучит, против даже всех бесконечных слов Стивена о том, что есть и другие.       Они действительно есть.       Но в подобных ситуациях их существования не играет никакой роли, и Локи вздрагивает, видя, как Патрик делает твердый шаг в его сторону. И Локи подбирается, еле удерживая всю дрожь паники внутри, когда Патрик ленивым движением лживо сытого чудовища опирается предплечьями на спинку пустого стула. Он говорит:       — Ну, что ж. Думаю, ты услышал и сам, — а ещё всматривается тем самым взглядом, что предупреждает жестокое, насильственное нападение. Все, что Локи помнит, является пустым: не поворачиваться спиной, не бежать, не издавать звуков, притвориться мертвым. Притвориться, притвориться, притвориться вовсе не напуганным и не позволить почувствовать запах собственного ужаса, будто того и нет.       Но он есть и он парализует каждой из тех картинок, что появляются перед мысленным взором. Патрик подойдет, Патрик ударит его по лицу, а после сдернет по стула и бросит на пыльный пол. Он позовёт кого-то или разберётся сам? У Локи дрожат колени и ноги сами собой подбираются, бедра сжимаются крепче. Если Патрик только посмеет сделать шаг, он сможет попытаться разорвать стяжку и сможет попробовать побежать, но бежать ему, конечно же, некуда. Ещё он сможет биться, но чего стоит любой его крепкий, поставленный удар против Патрика, если тот действительно является бывшим сослуживцем Брока? Самое главное не дразнить, не провоцировать, не высказывать недовольства и выдерживать ровную линию покорности, которая на самом деле бесполезна. Чужая злоба нуждается в ней, но всегда много больше нуждается в том, чтобы преподать урок и поставить, поставить, поставить омег назад на выделенное им место.       Не зарываться.       Ничего не просить.       Улыбаться.       Благодарить уже за то, что дают.       Локи говорит:       — Лаувей мне не альфа, — еле заставляя собственный язык двигаться и принуждая горло выдавать звуки слов. Его голос звучит негромко. Его голосу не хватает твердости. Лаувей выводит его, будто белую, идеальную для экспериментов мышь, и наделяет великой силой — она не имеет смысла. Каждый ответ насилием на насилие всегда порождает ещё больше подобного, и Локи никогда не станет в этом участвовать. Он отказывается в прошлом, он отказывается даже сейчас, уже чувствуя, как нижние веки заполняются соленой влагой напротив всей его беспомощности.       Патрик удивленно выравнивается, спрашивая:       — Лаувей? — и эта его ложь выглядит такой искренней, такой настоящей. Локи бы оскалился ему в ответ, но нижняя челюсть уже заполняется дрожью, пока ноги требуют — отступить. Отползти. Не позволять ему подходить. Что случится после? Иногда это просто случается. Иногда очередная группа быстрого реагирования привозит к ним в центр только выписанного из больницы омегу, и тот бродит по коридорам темной, безликой тенью или не выходит вовсе из самой дальней, выделенной ему палаты. Много спит, почти не ест, но по крайней мере его привозят. А иногда очередная группа быстрого реагирования просто не успевает… В такие дни, даже если Локи засиживается в собственном кабинете допоздна, Брок никогда к нему не приходит. В такие дни, среди какого бы сезона года они ни встречались, Брок курит снаружи в ожидании нового вызова или сидит в джипе в глухом молчании собственных слов. Патрик же смеется. Прямо здесь и прямо сейчас он разражается смехом надменности и отвращения, а после в два медленных шага обходит стул. Локи не успевает остановить себя от того, чтобы дернуться, в попытке избежать чего угодно. Патрик уже говорит: — Так ты ему ещё и изменяешь. А я даже пожалеть тебя успел… — от того, как развязно он плюхается на стул, легче не становится вовсе. Между ними все ещё слишком мало шагов, между ними нет никакой дистанции. Авторитет Брока имеет вес здесь? Локи пытается пропихнуть этот факт в собственное, заполненное ужасом сознание, поводит запястьями, желая хоть немного отвлечься от накатывающих слез. Чужое слово оказывается услышано им, но не успевает быть переварено, лишь отдаваясь отзвуком скептичной мысли где-то внутри: как он, блять, может изменять собственному отцу? А следом Патрик добавляет: — Ничего-ничего. Тор приедет, мы тебя обменяем и я ему вдогонку докину интересной информации. Тебе предстоит крайне веселый вечер.       И Локи замирает в каждом из собственных движений, произнося раньше, чем осмысляя:       — Ч-что? — разум напарывается на непреодолимую стену непонимания, пока вся ситуация точно возводится в абсолют в собственной абсурдности. Патрик несёт странную, непропорциональную чушь, в которую поверит разве что слабоумный, потому что Тор — не занимается такими делами. Все, что Локи знает о нем, то, как Локи узнает его и с ним знакомится все больше и больше с каждым днем, все, что только есть — оно является подтверждением.       Патрик же смотрит на него внимательно несколько секунд. После со смешком говорит:       — Так ты не знаешь? — и Локи желает спросить у него, Локи желает среагировать на этот вопрос, но разве что кратко, произвольно дергает подрагивающим подбородком. А следом звучит обличающее и слишком честное: — Твой обосранный супруг решил, что сможет стребовать с нас работу и не заплатить. Но дела так не делаются.       Вокруг него помещение, точно являющееся чей-то будущей гостиной. От стен тянется подвыветрившийся запах свежей краски. Где-то слева стоит широкий, чуть кривой строительный стол, а в одном из углов вовсе не прячутся банки с краской. Патрик не форме — на нем черная, немного перепачканная в краске толстовка, а ещё джинсы. И все же берцы? Локи успевает помыслить не единожды о том, что он не является профессиональным наемником, и это оказывается правдой лишь на половину. Потому что Патрик бывший военный. И потому что Патрик является командиром строительной бригады.       Одной из тех, которые нанимает Тор, после того, как открывает дополнительный отдел в собственной компании?       Локи чувствует, как что-то внутри обрывается, проваливаясь с порывом ветра на самую глубину. Его плечи замирают. Его рот приоткрывается. Он не может произнести ни единого слова, и только смотрит на Патрика, выискивая ложь, выискивая блеф в его лице — не находит ничего. Патрик посмеивается почти без веселья, качает головой. И не слышит совершенно, с каким скрежетом разваливается весь тот мир Локи, что изначально был лишь карточным домиком. Хлипким. Слабым. И точно жестоким — с самого первого дня, как был заключён брачный договор, с самой первой встречи, Локи ведь знал, что Тор окажется монстром.       Тор был им уже тогда. Тор является им сейчас.       И, конечно же, не обижает омег. Он, конечно же, хорошо воспитан, у него есть ценности, у него есть мораль. Локи не собирается учиться не бояться его и учится все равно, доходя даже до того, что начинает биться со всеми автоматическими мыслями. Тор не причинит, не причинит, не причинит вреда… Кому-то определенному? Это ощущается, будто маленькая, жестокая и болезненная смерть, за которую после у Локи не с кого будет спросить. Тор ведь бережет его. Тор о нем заботится. И точно не обижает омег — он делает много умнее; и не стоит теперь уже даже задаваться вопросом, насколько на самом деле любит свое поднебесье. Все четыре этажа, занимаемые OdisonGroup в Bucharest Tower Center, с двадцать третьего по двадцать шестой. Черную Mazda6 и ярко-синий JaguarFX. Свои деньги. Свою власть. И это дразнящее внутренности ощущение — он правит, он добивается необходимого любыми способами, а ещё никто не властен над ним.       Пока сам он властвует, властвует, властвует. Как истинный альфа.       Потому что альфы несут войну? Они жаждут ее, чтобы удовлетворить собственное хрупкое самомнение бессмысленными победами. Они живут в мире альф, для них же созданном, чтобы биться друг с другом и постоянно доказывать собственное превосходство. По силе. По разуму. По выносливости. Или по тому, с какой жестокостью они могут бить тех, кто слабее? Стивен говорит про других на каждой их сессии, и Локи может согласиться с ним на сотую долю процента, потому что существование Брока ничего обратного ему не позволит, но, впрочем — что делает Брок, когда завершается его рабочий день? Даже если его хватает на то, чтобы не трогать омег, он с легкостью может трогать бет и тех же альф. Огун и вовсе убивает любого, за кого хорошо заплатят. А Тони отворачивается и улетает так далеко, как только получится — это его стиль борьбы. Измотать, подготовиться, а после занять территорию и выстроить на ней новый шикарный отель.       И когда Фарбаути оказывается в ловушке, Тони просто решает не вмешиваться, чтобы не пополнять свою коллекцию побед громким поражением.       Вот чем они живут. Вот что является самым главным их смыслом. Воевать, и биться, и отвоевывать, и соревноваться, у кого длиннее член или ядерная ракета. Они отвечают за это хоть перед кем-нибудь? Тех омег, что могли бы спросить с них, обычно просто не остается в живых. Их забивают камнями за несоблюдение традиций, их насилую и убивают, чтобы после закопать их трупы в темной чаще леса. Их лишают прав. Их сажают на привязь метки. Им затыкают рты… Как будто они собираются биться против? Насилие порождает насилие, пока Локи складывает всю свою жизнь во имя мира и безопасности. Благотворительные компании, реабилитационные центры с возможностью взносов у каждого клиента, что не является обязательной. Все, на чем они выживают — его, Локи, деньги, ежемесячные донаты и те редкие суммы, что им выделяют благотворители.       Этого не может быть достаточно и не будет никогда. Но они выживают. И они будут жить. И он сам не станет бросать это, не только потому что Regeneratio является делом его покойного папы. Потому что Regeneratio является символом того самого мира, который встает поперек горла каждому первому альфе. Они не желают его, потому что среди мира не нужно биться. Они не желают его, потому что среди мира ни сила, ни власть не имеют стоимости. Там требуется человечность, которой альфы не обладают. Их привилегии по праву рождения просто исключают ее из состава, оставляя злобу, и ярость, и необходимость дорваться до самой вершины, чтобы с надменной ухмылкой глядеть оттуда на весь покоренный мир.       Как Тор может оказаться одним из них? Локи не успевает заметить, как тошнота пропадает, вместо этого чувствуя, как горячая слеза срывает из его нижнего века. Тор не обижает омег, потому что делает много умнее — он просто отвоевывает все, что желает, любыми способами, которые сможет разыскать. Именно поэтому лезет в отрасль строительства. Именно поэтому так стремиться с ней. Коррупция и отмывание денег? Такие, как Тор, никогда не задумываются о том, что происходит после их победы. Обо всех тех альфах, которые переполняются злобой и беспомощностью, не получив оплаты за свою работу. Обо всех тех омегах и бетах, которые попадают им под злую руку. Партнеры или супруги, родственники, младшие братья — весь альфий урон от поражения, никогда не остается внутри, выплескиваясь во вне жестокостью агрессии и рукоприкладством.       Потому что, как минимум, все нуждаются в том, чтобы что-то есть и где-то жить.       Потому что, как факт, ни одно поражение альфы никогда не проходит бесследно для тех, кому он это поражение передаст насилием и гневом.       — Знаешь, что меня всегда в вас, омегах, так сильно поражает? — Патрик подает голос неожиданно, но Локи не вздрагивает. Он точно видит его, где за больной, туманной пеленой собственных слез. Он точно чувствует его присутствие в нескольких шагах от себя. Какой смысл имеет теперь, что Патрик сделает? Тор сделал уже достаточно. Тор обязался обеспечивать ему, Локи, безопасность. А ещё Тор всегда говорил языком фактов. Сегодня вот сказал: им нужно обсудить кое-что вечером. Вероятно, он собирался предложить Локи уехать из города или улететь из страны на какое-то время. Вероятно, он даже собирался нанять ему телохранителя. Поверить в то, что он стал бы извиняться и просить у него совета о том, как выпутаться из этой ситуации, теперь уже было немыслимо — Тор был много большим чудовищем, чем Локи предполагал или боялся. Вместо насилия в сторону кого-то единого, он покрывал им целые дома и кварталы во имя собственного богатства и, конечно же, успеха. Быть может, Локи стоило услышать его версию? Патрик сказал Найлу, что они не трогают омег, а ещё не позволил Теренсу его ударить, и верить Патрику было глупо, но — Патрик был знаком с Броком. И Брок никогда, никогда, никогда все же не был тем человеком, что стал бы держать подле себя подобных ублюдков. Это было фактом. Это же было подтверждением того, что за границами рабочего времени, он вряд ли трогал кого угодно. Пока Тор был — уверенным в себе, самолюбивым и гордым. Любой миг собственной уязвимости он встречал с привычно альфьей агрессией, а ещё не притворялся, что работает не ради денег. В одну из их первых же встреч Тор сказал: ему нужны эти пять лет, чтобы расширить горизонты собственного бизнеса. Локи ожидал, что он будет делать это честно? Локи ожидал от него насилия и жестокости и, как бы не желал видеть, как эти ожидания оправдываются, сейчас чувствовал только ледяную, острую боль где-то внутри. Он ведь поверил ему. Он поверил в него! Все эти стоп-слова, вся эта понятность и прозрачность, все их обсуждения, тот же гребанный Стивен… Тор всегда был слишком умен, чтобы воевать в открытую. И Тор был чудовищем. Пускай даже не причинил Локи вреда ни единожды, он действовал много лучше на пересчет всех тех месяцев, что они были знакомы. В том была его цель. В том был его смысл. И в том было его желание — не оглядываться за плечо в тот миг, когда весь выстроенный Локи мир станет случайным, побочным ущербом его битвы, но отнюдь не его собственным. Качнув головой с презрительной усмешкой и убежденным, вдумчивым взглядом, Патрик сказал: — Вы такие жалкие… Даже здесь, прямо сейчас, вместо того, чтобы злиться на него, ты трясешься от страха, как пушное зверье. Я-то тебе ничего не сделаю. Не сделал бы, даже если бы Брок не позвонил, но ты… Вы все. Такие слабые и трусливые.       Война, признающая лишь позицию силы, не приемлет слабости любого возможного мира. Обсуждения, соглашения, договоренности — Тор выдерживает их все, глядя Локи в лицо, пока за собственной спиной просто продолжает жить так, как живет с рождения. В этом его привилегия. В этом привилегия Лаувейя. В этом привилегии их всех. И страшась лишь поражения, они никогда не страшатся того, что кто-то посмеет призвать их к ответу. Беты умирают под подошвами их шагов. Омеги умирают под подошвами их шагов. Пока они бьются друг с другом за пустое самовосхваление, только бы насытить собственное эго и выгладить его по шерстке, весь окружающий мир пылает и стенает, страдающий о того насилия, которое они порождают. Медленным, тяжелым движением опустив голову вниз, Локи качает ею и делает вдох. Его легкие наполняются не смрадом плесени, но запахом подвыветрившейся краски, что точно ещё хотя бы единый раз приснится ему в очередном кошмаре. Он проснется крича и рыдая.       Но он проснется и начнётся тот новый день, в котором Regeneratio будет продолжать, и продолжать, и продолжать становиться альфам поперек горла. Но он проснется и он будет призывать их к ответу снова и снова, потому что молчать больше просто невозможно — их война друг с другом разрушительна и они должны ответить за нее. Им придется ответить за нее, потому что спускать им этого с рук…       Локи не станет заниматься подобным. Вчера или завтра. Прямо сейчас. Он сглатывает жестокий, сиплый ком, он стискивает зубы, почти скрежеща ими друг о друга. И та самая злость, неистовая, громоздкая злоба, что была утоплена под каждой волной ужаса, дергается у него внутри. Тор ведь не станет бояться, не так ли? Он не обижает омег. Он к тому же Защитник. Он хорошо воспитан, у него есть какие-то омерзительные ценности и какой-то потасканный, сломанный нахуй моральный компас.       Но этого предательства — Локи не простит ему никогда.       С жестоким оскалом, он качает головой и вдыхает вновь, а после вскидывает голову в сторону Патрика. Тот смеется и наслаждается собственным превосходством, подписывая себе почти смертный приговор, но, конечно же, нет, определенно нет. Слабые и трусливые омеги? Локи больше похож на бету, пока его феромон может выкосить к чертям весь Бухарест, если он приложит достаточно усилий. А Патрик не связан с Лаувейем — Патрик ведет дела с Тором и при всей собственной, отвратительной подготовке к похищению вряд ли проверяет информацию по Мутационной триаде. Он и не знает о ней, вероятно.       Он точно не подозревает, насколько быстро закончилась бы любая альфья война, если бы омег с детства не натаскивали на покладистость и послушность.       — Не ты спрашивал у меня дорогу там, на улице, но и тебе я отвечу, — он поднимает голову медленно. Резким движением смаргивает каждую из тех слез, которые никогда, никогда, никогда не станет лить по сраной руке власти, что принадлежит Тору, или всему его богатству. Тот оказывается много большим чудовищем, тот оказывается много большим, истинным и реальным злом, чем Локи может даже предположить, и весь страх схлопывается внутри под натиском неистовой, клокочущей злобы. Это ведь не его дело? Собственная ошибка выглядит ничуть не менее омерзительно, чем все чужие цели и все желание заработать как можно больше денег. Довериться ему, поверить в него, быть подле него — значит наблюдать за тем, как он разрушает. Снова, и снова, и снова несет собственную жестокую и жадную до власти войну в те дома, где Локи всеми силами пытается взрастить какие-то крохи мира. Вначале взрастить, после удержать, расширить границы Regeneratio, найти больше благотворитель, провести ещё десяток акций, засветиться в СМИ и нести до крайнего великую, важную мысль — мир может быть. Безопасность может существовать. Равноправие реально. Пускай даже некоторым не сдалось совершенно. Все дело в привилегиях, все дело в сладости власти, все дело в самолюбовании или в необходимости выглаживать эго вдоль шерсти, но правда в том, что дело всегда — в омегах. Или в бетах. В них во всех и в каждом из них. Биться против другого альфы, чтобы выглядеть более привлекательным самцом? Эволюция переходит к техническому прогрессу, пока тупоголовые альфы застревают где-то в давних веках. Скажет ли ему Стивен на сессии в четверг, что это вовсе не так? Локи расскажет ему о Джеймсе и о том, что случается со Стивом. Стоит жалкому, слабому альфьему эго только почувствовать этот аромат, этот запах невзаимности перед лицом того омеги, которого сам альфа может не уважать или даже ненавидеть — и кто-то вызывает группу быстрого реагирования Regeneratio. Потому что омеги нужны им покорными и послушными, но дело именно в этом — они нужны им. Они нужны им принадлежащими, будто собственность, будто дорогой iPhone новой версии, подтверждающий их статусность напротив существования других альф. Лучший приз, блестящая медаль или живой трофей — без него половина из всего, что только есть, становится бессмысленным для них. И в этом тоже есть власть, в этом ее много больше чем у любого альфы, но Локи поднимает голову, собираясь использовать вовсе не ее. Локи не собирается использовать ничего совершенно. Он заглядывает Патрику в глаза, чувствуя, как в бешенстве раздуваются ноздри на новом вдохе, а после рычит: — Пошел. Ты. Нахуй.       Патрик не успевает подняться со стула, даже если и собирался. Патрик не успевает ни измениться в лице, ни даже среагировать — Локи бьет его собственным феромоном наотмашь, видя, как чужое тело реагирует тут же. Пока его собственное точно помнит это важное ощущение: как будто нога медленно нажимает на педаль газа, разгоняясь дрожащей стрелкой за стеклом спидометра и ревом мотора. Медленно, постепенно, без торопливости… Он делает это резко, не желая даже мыслить ещё хоть сколько-нибудь о сдержанности. Страх смывает цунами взбешенной, почти неистовой ярости от факта всех тех ожиданий от Тора, которые оправдываются много больше, чем Локи может, что предположить, что выдумать. Участие в коррупционных схемах, участие в отмывании денег, отказ оплачивать чужой труд — с пять минут назад Локи мыслит о том, насколько много важного мира Тор может принести в отрасль строительства, и все это оказывается сожжено за мгновения. Нечестность, жестокость, личная уродливая выгода, что вовсе не является обязательной для жизни в этом мире, будь он хоть альфьим, хоть проклятым до основания.       Тор просто желает насытиться, но Локи знает слишком хорошо — такие люди, как он, не насыщаются никогда.       И никогда не оказываются призваны к ответу? Локи бьет Патрика собственным феромоном, выплескивая тот удушающим ядом в пространство вокруг себя, и Патрик вздрагивает. Его грудная клетка дергается, он давится резким спазмом кашля, вдыхает глубже, в попытке его перебить. Ему нельзя дышать этим воздухом больше. Этот воздух для него проклят и будет таковым, пока Локи не согласится — этого достаточно. Но Локи не согласится на подобное никогда. Все, что он делает, все то, чем занимается всю собственную жизнь — он бережет мир от них, он бережет мир от себя самого, рассчитывая, что не достигнет предела никогда.       Тор просто выставляет бетонное ограждение.       Дернув рукой ко рту, Патрик заваливается на бок и еле удерживается, чтобы не свалится со стула. Его голова наполняется смрадом так же быстро, как и тело, пока Локи сплетает пальцы в один большой кулак и остервенело дергается вперёд, со всей силой дергая кистями в стороны и ударяя кулаком о поясницу. Разрывающаяся стяжка лопается, оцарапывая его запястья и отдавая ему — ту самую свободу, что ничего больше не боится. Ту самую свободу, которую никто уже не в силах контролировать.       — Блять… Только не убивай… — Патрик все же рушится на пол, давясь кашлем и натужно пытаясь не вдыхать все больше и больше феромона Локи. Его легкие заполняются агонией, альвеолы горят и по рукам уже проходится судорога. Он правда просит об этом? Он добавляет, еле вынуждая себя повернуть лицо куда-то в сторону Локи: — Плевать уже на деньги, мы оставим его в покое, я клянусь тебе, только…       Локи встряхивает руками, не пытаясь разобрать и единого крайнего слова среди чужого кашля, что разгоняется до блевоты за десяток секунд времени. Он поднимается со стула, кратким движением головы оглядывается, не находя собственного пуховика в помещении. То и правда является гостиной, где-то за его спиной находится прихожая и входная дверь. Патрик умирает? Локи не станет его убивать. Локи не станет изымать у него ту жизнь, которую дал ему не он. Но очень верит, что этот день ублюдок запомнит достаточно надолго, чтобы в следующий раз относиться с должным уважением, что к омегам, что к бетам. Разочарованно скривив губы из-за очевидной потери пуховика, Локи делает несколько шагов вперёд, переступает через задыхающегося кашлем Патрика, что пытается отползти прочь по полу, и доходит до окна. Перехватив пальцами край черной ткани, он срывает ее, мгновенно видя перед собой строительную площадку, какой-то строительный мусор и небольшой фургончик. Медленно и тихо опускающийся с неба снег укрывает все это белым полотном то ли упокоения, то ли обещания нового начала, но, впрочем — привлекает отнюдь не так много внимания, как его оцарапанное до крови запястье. Сморщившись, Локи все же открывает окно, резким движением дернув ручку в сторону, а после разворачивается. С диким порывом холодного ветра, ворвавшегося в гостиную, он возвращается к Патрику и переступает через него вновь.       Патрик пытается поймать его за ногу слабым, изрытым тяжелым кашлем движением руки, пока Локи склоняется к нему, забираясь свой телефон из его заднего кармана. И Патрик смотрит — с немыслимым, животным ужасом в самой сердцевине собственных глаз.       — Я позабочусь о том, чтобы он вернул вам все до последнего баня, но если ещё хотя бы раз узнаю, что вы продолжаете трогать омег или бет… — Локи распрямляется подле него, отступая на шаг лишь ради того, чтобы не сорваться и не врезать ему носком ботинка прямо в его блядскую альфью рожу. Дергает плечом, усмиряя собственный феромон лишь на половину. Со злостью это не помогает вовсе, пока маршрут выстраивается сам собой: Тор ведь хотел встретиться в NOR — Локи встретит его сам в его кабинете. И эта встреча Тору не понравится не зависимо от того альфа он, Защитник или один из давно почивших богов. Разблокировав телефон, он набирает Брока не глядя, и добивает Патрика собственным разъяренным словом так, как никогда, никогда, никогда не посмел бы ударить феромоном. Он рявкает: — Что хочешь делай, понял?! Хоть меняй профессию, хоть из страны беги, но я тебе, блять, обещаю, если я ещё раз только услышу, что из-за вас пострадал хотя бы один омега или бета, я приду за тобой лично. Я приду за всеми вами, где бы вы ни спрятались!       Патрик дышит быстро, но отвернуться в сторону распахнутого окна, уже наполняющегося помещение свежим, пригодным для жизни воздухом, не смеет. Он все так и продолжает смотреть на него, содрогаясь беззвучным, тошнотным кашлем интоксикации, и по его глазам Локи видит — не благодарность.       Лишь невозможное, громоздкое удивление.       От того, что кто-то вроде омеги правда станет впрягаться за них и их деньги? Локи кривит губы в отвращении и разворачивается к выходу рывком. Уже тянет телефон к уху, чувствуя, как мышцы плеча взвывают надрывной болью. Все синяки он замажет после. Все собственные больные последствия вылечит. Он все ещё жив — и это почти не имеет веса. Против всей его злобы. Против той интонации, которой он рявкает на Брока, как только гудки обрываются:       — Я выхожу! — Брок явно не заслуживает подобного отношения, подобного тембра, что больше похож на витиеватую брань, настоятельно предлагающую ему пойти нахуй, но Локи оказывается — контролировать это, делать хоть кому-либо скидку прямо сейчас. Как много подобных делает Тору? Тор не вредит ему и заботится о нем, и Локи соглашается закончить все миром, если этот ублюдок спокойно вернёт Патрику и его людям их деньги. Но ни о каком дальнейшем мире между ним и Тором речи быть больше, конечно же, не может.       Брачный контракт будет расторгнут, как только Локи доберётся до него.       Тор останется при всей собственной власти — если успеет понять, что ему лучше не выебываться.       Либо лишится всего? Локи сбрасывает вызов через мгновения после собственного слова. Вторая его ладонь уже ложится на ручку двери, оставляя за его спиной обосравшегося от страха, пытающегося надышаться февральским холодом Патрика — Локи не оборачивается к нему ни единожды. Уже оказавшись в коридоре быстро оглядывается, находит глазами подъездную дверь где-то впереди, за углом. Каждый новый его шаг высылает вперед него порцию феромона, вбивая пятки в пол почти до боли. Зубы сжимаются, скрежещут друг о друга. И ни единого сомнения не остается — если Тор посмеет отказаться платить, Локи заберёт у него все. Локи заберёт у него его власть, его имущество и даже последнюю надежду.       Локи призовет его к ответу. И солгать ему собственным лицемерием у Тора уже не получится.       Заметить то, как быстро он успевает дойти до двери подъезда, Локи просто не удается. Десяток секунд времени окружающего пространства схлопываются перед его глазами. Стоит ему моргнуть и дверь уже оказывается перед его лицом, но вовсе не под рукой. Локи бьет по ней подошвой собственного ботинка в громадной надежде, что прямо за ней стоит тот самый Найл и его хорошенечко треснет. Но — ничего хорошего больше не существует. Дверь раскрывает от его удара резким рывком, обнажая заполненное альфами крыльцо и незнакомый автомобиль, стоящий на том месте, что вряд ли является парковкой. Первым ему на глаза отчего-то попадается Фандрал, но увидеть, как сменяется напряженное выражение его лица на что-то другое, Локи не удается.       Он видит Тора. В привычном классическом костюме повелителя мира. Без зимней куртки. И с озлобленным блеском глаз.       Тот блеск сменяется на почти облегченное удивление за секунду времени, в то время как головы альф, находящихся на крыльце, уже поворачиваются… Локи не пересчитывает их. Локи остервенело дергает больным плечом так, будто бы есть среди двух какой-то выбор — у него болят оба. Ноют синяками, ушибами и, вероятно, стесанной в нескольких местах кожей. На запястьях — так точно. Там он ранится до самой крови, когда разрывает пластмассовую стяжку. Будет ли Тору не плевать? Смыслы, смыслы, смыслы и значения — все, что было важно для Локи с полчаса назад, оказывается пустым, будто колокольчик, лишенный язычка. Тор же оказывается чудовищем, которое умеет хорошо скрываться в графических текстурах.       Даже если ему будет не плевать, даже если он волновался, даже если через пять минут случится апокалипсис и это будет последним, что Локи сделает — брачный контракт будет расторгнут. И Тор вернёт Патрику и его людям всё, что должен был вернуть ещё недели назад, если не полный месяц.       Не дожидаясь чужой, заторможенной удивлением и смрадом его феромона реакции, Локи переступает порог, толкает ладонью дверь, что успевает врезаться в стену и качнуться назад в его сторону. Все облегчение у Тора в глазах схлопывается ничуть не медленнее, чем весь путь по коридору перед глазами Локи. Он уже чувствует феромон, который ему так нравится? Он уже видит, как Локи ранит ступени крыльца жесткими шагами тех ног, что его так привлекают? Его взгляд заполняется удивлением, которому не получается поверить — Тор знает, почему он зол, Тор точно знает, что здесь происходит. А ещё говорит языком фактов, буквально является его носителем, но Локи видит проблеск желания оправдаться где-то в его приоткрывающихся губах. Тор уже говорит:       — Локи, ты… — твердо, с заметной осторожностью, но с достаточной громкостью, вот как это случается, а в следующий миг Локи оказывается перед ним и сжав в кулак всю собственную ярость, бьет его по лицу. Волнение и суета, успевшие покрыть крыльцо недостроя, затыкаются, сотрясая пространство тишиной ничуть не слабее, чем голова Тора дергается в сторону. Фандрал, находящийся где-то у пассажирской двери машины, коротко дергается тоже. Локи же — помнит заповеди.       Не провоцировать. Слушаться. Поклоняться. Ничего не просить, улыбаться, благодарить за всё и не забывать заботиться о том, чтобы у альфы не было причин для волнения или злости. Вкусно готовить. Зарабатывать меньше. И благодарить, благодарить, благодарить — за то, что ещё не убили, хотя и могли.       Локи помнит. Локи перебирает их все речитативом внутри собственной головы и почти рычит Тору в лицо, уже встряхивает ударенной об его уродское лицо рукой. Верхняя губа натягивается, обнажая его омежьи клычки. Феромон подрагивает в пространстве за миг, за секунду до настоящего удара… Локи не станет. Локи сдержится. Тор, конечно, Защитник, пускай защититься от Атакующего, подобного Локи у него и получится вряд ли, но помимо него здесь есть и другие. Пораженно замерший Фандрал. Кучка заткнувшихся и засунувших все собственные языки в свои же задницы альф где-то на крыльце. Тор собирался драться с ними? Локи не собирался быть частью этого. Локи не собирался быть рядом с ним и закрывать на это глаза.       Но, впрочем, не собирался быть с ним и дальше просто.       Медленно двинув нижней челюстью, Тор сплевывает ком слюны с алыми разводами крови, облизывает треснувшую нижнюю губу. Не дразнить его значит потакать ему. Слушаться его значит вырвать себе язык. Поклоняться ему значит себя продать. Улыбаться ему? Локи скалится ничуть не менее яростно, когда Тор поворачивает к нему голову. Его глаза затягивает темная дымка гнева, но все то, что он может сделать, все то, чем он может навредить — Локи отказывается злиться во имя чужой безопасности, Тор же требует от него именно этого.       И он получит сполна, если посмеет напасть сейчас.       — Верни им все, — вскинув руку, Локи указывает на него дрожащим от напряжения пальцем, почти задевая самым его кончиком щеку Тора и отказывается расшаркиваться. Врать или увиливать? Бежать? Он знает уже все и он знает достаточно, пока Тор просто стоит и просто смотрит на него. Его молчание обнажает правду. Гнев в его глазах и поджимающихся губах обнажает истинное лицо чудовища. Локи рычит ему прямо в лицо, подступая на мелкий шаг ближе: — В противном случае я найму им такого адвоката, что у тебя не останется даже сменного белья, Тор. Ни у тебя, ни у твоего любимца-Фандрала, ни даже у твоих сраных родителей! — его голос взвивается куда-то в молчаливое, исходящее безликим снегом небо, сам же он все же отшатывается. Не потому что Тор дергается, не потому что вскидывает руку или бьет его — эта его часть действительно является мирной. Только ее существование против другого великого зла не несёт с собой ни поблажек, ни оправданий. Не собираясь дожидаться любого чужого ответа, Локи отшатывается именно поэтому — здесь нечего обсуждать. Здесь не будет соглашения. Здесь не случится договоренности. Либо Тор исполняет, либо Тор дожидается последствий и Локи обеспечивает ему адовое, бесконечное судебное разбирательство, в котором Тору не поможет ни его власть, ни все его счета, ни все альфье, что есть в нем. Локи добавляет лишь самое последнее: — И можешь считать наш брачный договор расторгнутым, мразь!       И точно слышит, как Фандрал матерится, прикрывая рот рукой в очевидном желании не попасться на глаза ни Локи, ни точно самому Тору.       Задержав собственный, переполненный злобой и отвращением взгляд на лице Тора лишь на секунду, Локи разворачивается и устремляется в сторону того черного, тонированного джипа, что стоит слева, у границы всей парковки, что таковой точно не является. Тор говорит ему вслед хоть что-нибудь? Просто поворачивает голову. Молча сжимает руки в кулаки. И делает звучный, длинный вдох — Локи равняет спину и шаг, обещая себе почти клятвенно не вздрогнуть, когда эта мразь ударить его феноменом сзади.       Клятва эта, правда, так и не окупается — Тор просто не бьет его в ответ.       Дойдя до автомобиля, Локи распахивает дверь рывком, заваливается на сиденье и хлопает дверью с такой силой, что в любой другой ситуации Брок бы точно ему высказал. Сейчас просто заводит двигатель и единственной рабочей рукой выкручивает руль, не оставаясь на месте дольше десятка секунд. До того, чтобы узнать у него, какой идиот позволяет ему сесть за руль с рукой в гипсе, Локи не добирается. Много раньше, уже на границе строительной зоны, звучит:       — До того, как ты начнешь пиздить и меня тоже: мы просто бывшие сослуживцы. Время от времени трахались. Ни к чему из этого я не причастен, — Брок отзывается четкими, краткими фактами, и Локи дергается, ощущая слишком настойчивое: прямо сейчас на любые факты у него явная, жестокая аллергия. На любую правду. На любые объяснения. На любое альфье слово? На любое слово в принципе. Дернув на себя ремень безопасности и отказываясь смотреть в зеркало заднего вида на то, чем закончится присутствие Тора на территории недостроя, Локи говорит:       — Ты себе даже представить не может, — каждый звук вырывается почти ядовитым шипением, кто-то из тех трех альф, что занимают задние сидения, кратко прочищает горло. Локи, конечно же, замечает, пускай защелкивает ремень безопасности много жестче. И тянется в сторону Брока много с большей угрозой, чем та, что уже витает в воздухе смрадом его феромона: — Как сильно мне насрать на все, что ты говоришь, прямо сейчас, — вся сдержанность, все качество подавителей и их идеальная корреляция с омежьим организмом. Все хорошее, что было ложью, все плохое, что уже случилось и было реальностью. Его злоба прорывает все иллюзорные, эфемерные ограждения, Брок же даже головы не поворачивает. Ему очень хочется врезать просто по факту рождения и всех присужденных незаслуженно привилегий — Локи лишь впивается пальцами в подлокотник. И отшатывается так же резко, как потянулся к нему, тут же рявкая: — В жилую башню. Этих троих высадим по пути. И открой уже, блять, окна, пока эта машина не заполнилась трупами, тупоголовый ты кретин.       Он откидывается на спинку сиденья, но расслабиться не получается и, впрочем, расслабляться не сильно хочется. Этот день, уже близящийся к вечеру, для него явно только-только начинается. ~~~       Они высаживают людей Брока у первого же попавшего по пути центра Regeneratio. Открытые окна помогают достаточно, чтобы никто не сблевал в салоне, но троящееся на слуху тяжелое дыхание все равно отдает, отдает, отдает слишком важную информацию — Локи необходимо успокоиться. И гипотетически это точно возможно. Это можно представить, вообразить себе и даже осмыслить.       Но сделать этого в реальности нет и единой возможности.       Первые пять минут поездки, будущие десять и дополнительные семь — Локи отказывается считать время, еле сдерживаясь от того, чтобы не рявкнуть на Брока снова. И снова, и снова, и снова. Потому что тот едет медленно и никуда не торопится? Брок гонит чуть ли не на пределе возможной скорости, прекрасно понимая не произнесенное Локи вслух.       Тор поедет следом.       Как только заплатит по счетам или как только перебьет всех альф этого самого Патрика? Он не посмеет. Он не решится, не наберет в себе столько храбрости или по крайней мере Локи чрезвычайно хочется верить в это — он не собирается быть и косвенно причастным к массовому убийству, но если то все же произойдет, Тор получит весь свет софитов и всю огласку, какую получить только сможет. За свою жестокость. За привычную альфьему роду войну, что громыхает и громыхает напротив того мира, который Локи столь настойчиво пытается выстраивать… Благодаря реабилитации омег? Открытие первого центра для бет сдвигается на будущие несколько месяцев, пока на любой возможных центр для альф накладывается мысленное вето.       Не то чтобы Локи желал открыть его или планировал сделать нечто подобное.       Но теперь ему буквально хочется — просто увидеть, как эти мрази перебьют друг друга в погоне за величием, которого никогда не достигнут. Власть, верховенство, тотальный контроль, деньги и, конечно же, все текущие во имя чужого исключительного удовольствия омежьи дырки. Локи откроет новый центр, а после откроет ещё десяток. Найдет себе ещё одну работу или четыре новых, но он будет открывать Regeneratio в новых странах и городах, распространяя собственный мир, будто чуму, и однажды… Однажды все изменится. Однажды чужая власть окажется в меньшинстве.       И он сам удостоится чести наблюдать, как они, брошенные и оставленные в ответ на всю собственную жестокость, будут скулежом умолять не отказываться от них насовсем.       Брок довозит его до жилой башни, бросая автомобиль перед дверьми главного входа, и выходит вместе с Локи не задавая ни единого вопроса. Тор ведь поедет следом? Для начала — не знает, куда именно ехать, и это точно позволит им выиграть время. Для середины — Локи отмалчивает любой собственный Броку отказ, потому что прекрасно знает, как выглядит реальность. Тор не причиняет ему физического вреда раньше, и это прошлое умирает перед глазами Локи, пока Патрик говорит, говорит, говорит… Патрику становится очень весело, потому что он жаждет окунуть Локи головой в зев унитаза возмездия. За неверность? За гребанную измену? Нелепость происходящего возводится в абсолют, Локи же становится одним из таких людей.       Одним из тех, кто не может даже помыслить, что альфа, говорящий языком фактов, оказывается подобным всем остальным.       Он ведь был жестким и непримиримым раньше? В этом они не отличались, пускай Локи все ещё не мог отзвониться Огуну и назвать ему имя Лаувейя. У Локи тоже была жесткость. И Локи тоже не собирался соглашаться на полумеры и бренное существование в роли чужой прислуги. Тор же порождал войны! Вот чего стоили его амбиции. Вот каков был язык его фактов в реальности. Он не причинил Локи вреда собственной рукой, но он же сделал именно это косвенно. С самим Локи. Со всеми теми альфами, которыми руководил Патрик, с самим Патриком и с каждым из тех омег, которых они могли коснуться.       Ненависть к нему была меньшим, чем Локи мог бы ответить на его войну. Пока ответная жестокость могла породить лишь большую… Пересекая холл жилой башни и ударяя ладонью по кнопке лифта, Локи почти желал, чтобы Тор дал ему повод. Отказался платить, пришел за ним со всем собственным бешенством или выискал его сам — этому гневу не было конца и кабина лифта точно успела провонять им насквозь за все минуты подъема на нужный этаж. Брок был Защитником — к счастью? Счастья не существовало. Безопасность была мертва. Локи был зол сейчас и не то что не мог, не желал усмирять себя, потому что любое спокойствие против лица нового хода Тора грозило ему смертью так же, как грозило всем омегам Regeneratio остаться без защиты.       Вот в чем был смысл государственной помощи и любого правительственного вмешательства — его собственная личная инициатива за последние годы породила больше мира, чем согласились бы породить они все, эти гребанные, омерзительные альфы, сидящие в сенате, в своих громадных кабинетах и с позолоченными ручками во внутренних карманах пиджаков. Им нужна была война! Им нужно было вновь и вновь доказывать другим, им подобным, что они самые успешные, самые сильные, самые неуязвимые! Им нужны были деньги, чтобы усладить собственное разрушительное эго. Им нужна была проституция, чтобы усладить собственное тело, которого никто никогда не желал в реальности, потому что тело было неотделимо ни от безжалостного сознания, ни от кровожадных действий. И им нужна была война.       Потому что вне войны они не могли обрести тех побед, что поставили бы их выше других и позволили бы им глядеть на всех свысока.       Будто из настоящего альфьего поднебесья? Брок молчит, когда они выходят на этаже, Брок молчит, когда Локи остервенело вламывается в квартиру, не с первого раза набирая код на табло. От вида этого самого табло его, Локи, губы кривятся в жестоком, почти гогочущем беззвучно и зло омерзении, потому что оно появляется после — Шмидта. После его слабого и хрупкого нутра, задетого, что Локи, что Тором. После того, как приходит Джейн. Но, впрочем, на кого Джейн нападает? Не на Тора. Когда приходит Тор, Джейн ведет себя, будто сумасшедший, сбрендивший от любви омега — до того, как приходит Тор, Джейн желает и даже пытается упиться кровью Локи.       Вот что делают они все и вот как выглядит истинный омежий мир подле них. В нем нет безопасности, но в нем есть место — слабого звена, слабой, болевой альфьей точки. Которую нужно защищать и опекать? И это тоже напитывает чужое эго. Самомнение ширится. Каждый новый вдох приносит немыслимое удовольствие. Потому что Тору нравится его, Локи, феромон? Потому что Тору нравится собственная власть! И когда он желает, он направляет ее путем блага. И когда он желает, он разрушает ею все, чего касается. Вломившись в ту квартиру, в которую никогда нахуй больше не собирается возвращаться, Локи отказывается разуваться так же, как отказывается мыслит — это просто ошибка. Тор не знал, Тор пропустил сроки оплаты, Тор что-то перепутал или что-то перепутал Сенд… Они знакомятся в конце августа и Тор заключает с ним брачный контракт — чтобы иметь возможность посвятить себя работе, а не поиску партнера, который удовлетворит желания его родителей в потомстве. Они знакомятся в конце августа и первый же конфликт, который случается между ними, происходит из-за того, что Локи случайно будит Тора среди ночи собственным кошмаром.       Будущий день Тора рабочий и важный и Тор срывается на нем — вот как сильно он дорожит, но точно не любит. Работа, работа, работа. В этом нет любви, потому что в любви просто не может существовать ни войны, ни жестокости. Именно в этой есть лишь голод, неистовая, яростная жадность до насыщения собственного бездонного нутра. Больше славы! Больше власти! Больше денег! Тор желает оставить за собой след, не так ли? Локи помнит и не забывает. В день их с Тором фиктивной свадьбы об этом ему рассказывает Натаниель. Этот альфа, что умеет говорить языком фактов и умеет всматриваться, слишком умен, а ещё нуждается — продолжить семейное дело.       Какой ценой? Локи вламывается в ту квартиру, в которую не вернётся больше никогда, и задубевшей от холода рукой срывает с крючка в прихожей свое пальто. Он подхватывает несколько пар обуви, шумно и быстро дышит. Брок молчит, и молчит, и молчит, просто следуя за ним суровой, напряженной тенью — за это его молчание ему хочется врезать ничуть не меньше, чем хотелось бы за любой пиздеж. Но время не терпит, пока сознание даже не пытается. Выгородить Тора? Найти ему оправдание? Дождаться его извинений? Локи не нуждается в нем, Локи не нуждается в его словах и в объяснениях не нуждается тоже, потому что каждое из них будет ложью и ничем иным. Любая вероятность недопонимания между Тором и Патриком умирает в мыслях Локи даже не успевая родиться, потому что — Тор умен и Тор умеет говорить языком фактов. Он рассудителен. Он может быть суровым. Он может быть заботливым и нежным? От торопливости и резких движений, вопреки всему тому февральскому холоду, что впивается клыкастой пастью Локи в кости во время поездки до жилой башни — мелкие капли пота, что покрывают его поясницу и руки под тканью свитера, ощущаются липкими и ядовитыми. Их хочется стереть с себя, смыть с себя вместе с каждым следом чужих рук.       Тех самых, которыми Тор подписывал эту строительную сделку, не так ли?       Омерзение выходит на первый план, Локи же даже не разувается. Он забирает из прихожей всю свою одежду, пересекает гостиную, оставляя мокрые следы грязного снега, а после вваливается в собственную спальню. Дверь надсадно скрипит, дернувшаяся ручка грохочет. Теперь здесь его жизнь? Пока он дышит, он будет стоять, чего бы Тор и ему подобные его ни лишили. За его спиной десятки реабилитационных центров, в каждом из которых по полтора десятка омег. У него впереди сотни целей, планов и семян, которые он посадит, которые после взойдут и которые породят новые крошки мира.       И Тор ответит. Тор отвечает уже, переводя деньги на нужный счет, или ответит позже, если только посмеет отказаться. Против всего мира, что Локи с такой аккуратностью взращивает, Тор приносит к его порогу войну, и отвечать на нее значит проявить к себе самому неуважение, но — если Тор вынудит его, Локи ответит. Локи принесёт к его порогу напалм, подожжет фитиль и отойдет, но лишь на то расстояние, что даст ему возможность увидеть и насладиться.       Как весь блядский альфий мирок Тора взорвется и запылает ярким пламенем.       Никто не выйдет из него живым. И мирок тот разрушится до основания так, что будет уже не восстановить. Никогда, никогда, никогда.       Сбросив вещи поверх постели, Локи успевает заметить, как Брок валится в нежно-оранжевое кресло, стоящее у входа, но так к нему и не оборачивается. Ничего не говорит. На не заданные вопросы не отвечает. Собственных — не задаёт. Увидеть все равно оказывается несложно: среди всей безопасности цвета этого кресла, Брок выглядит будто пожирающая все на своем пути черная дыра. Живая, дышащая… Омерзительная. Как и они все. Как и каждый из них. Это, конечно, не правда, но за это — Локи со Стивена ещё спросит. Как бы ни завершился этот его день, чем бы он ни закончился, в четверг Локи заявится на сессию, а после потребует ответа за каждое произнесенное в прошлые месяцы «другой». Потому что Тор не опускается до изнасилования? Потому что Тору претит прямое физическое насилие? Он вершит его все равно, просто он много умнее других. Он вершит его, он открывает перед собой двери той собственной войной, что распространяет вокруг себя. И задаваться вопросом о том, как решилось бы это дело, если бы Локи не выкрали, не имеет смысла.       Тор убил бы и Патрика, и его людей. Тор избил бы их, Тор приказал бы им не зарываться и помнить свое место… Это ведь могло бы ошибкой? Глупость, но Патрик сказал: даже если бы Брок не позвонил, Локи остался был жив и цел. И против всей мольбы Патрика просто не убивать его, забрать все, но хотя бы не убивать, прямо сейчас Локи верил ему много больше, чем любому языку фактов Тора. Между личным насилием и массовым не было никакой разницы и выискивать ее там не имело смысла. Локи не собирался нахуй заниматься подобным.       Все, о чем он должен был позаботиться сейчас — чтобы Броку не пришлось отбиваться от него ни словами, ни руками.       Потому что прямо здесь и прямо сейчас все они, жестокие, омерзительные, кровожадные ублюдки, были одинаковыми. И Локи никогда не посмел бы потребовать от себя спокойствия, будучи перед лицом реальной, отсроченной на будущие десять минут угрозы.       Свалив все вещи из прихожей на кровать, он уносится в гардероб и рывком вышвыривает из него пустой чемодан. Тот самый, с которым летит в Альпы вместе с Тором. Тот самый, о котором лжет — покупает специально для поездки. Чемодан грохочет глухим звуком по поверхности мягкого, нежного ковра. Брок прост молчит. И даже не смотрит? Уложив пистолет себе на бедра, он наблюдает за тем, как Локи мечется из гардероба в спальню и назад, сбрасывает кучи своих вещей в чемодан. Снова, и снова, и снова. Время теряется перед его глазами, но на одной из полок шкафа находится резинка и он перехватывает ею волосы неаккуратным пучком, чтобы пряди не липли ещё более омерзительно к взмокшему затылку. Собственные быстрые, взвешенные и торопливые движения помогают согреться, боль же не унимается. В спине. В руках. В том самом плече, которым он безжалостно бьется о пыльный пол, когда валится на бок вместе со стулом, чтобы только успеть — вызвонить, вызвонить, вызвонить и вызвать Брока.       Это ведь что-то значит? Тор просто не стоит на быстром наборе. И за все прошедшие месяцы Локи не мыслит ни единожды вбить его номер в приложении Regeneratio, как первостепенный для каждого SOS-сигнала. Злиться за это на себя вовсе не хочется, потому что — вот чего стоит весь его язык фактов. Он не причиняет самому Локи вреда, но причиняет его все равно.       Миру вокруг.       Быть рядом с ним теперь или принимать его защиту — Локи отказывается от этого, Локи отказывается возвращаться в это отвратительное, смердящее альфьим духом поднебесье, а ещё отказывается от брачного контракта. Завтра они его не расторгнут, потому что весь завтрашний день он проведет в рыданиях. Послезавтра — тоже. Когда злость утихнет, весь ущерб обнажится, и потому Локи подзуживает ее сейчас, выдразнивает, сохраняя ее жар и раскаленный алый цвет. Он не в безопасности и он не окажется беспомощным против лица угрозы. Он никогда, никогда, никогда не посмеет так с собой поступить.       А после в единый миг звучит:       — Какого хрена ты устроил там, а?! — взбешенная интонация пересекает порог его спальни, не скрывая ни ярости, ни рычания хозяина. Ведь это, именно то, чего они так желают? Властвовать. Руководить. Возносить себя, принижать других. И здесь уже даже половая принадлежность с злобным смехом сваливается куда-то прочь — если на пути альфы оказывается кто угодно, кто не желает давать ему ходу, он умирает. Он получает ущерб. Он остается беспомощным и жалким, бесправным. Локи точно слышит, как хлопает входная дверь, и Локи точно дергается от этого звука, но так и не останавливается. Белье, бельевые топы, зубная щетка, полотенце, джинсы, джинсы, джинсы и обязательно толстовки. Свитера, рубашки, носки, ноутбук и зарядки, аптечка с витаминами и блистерами подавителей. Он заберёт с собой книги? У него здесь только один чемодан и он не предлагает Броку по пути заехать и купить коробки — потому что время не будет благоволить.       И потому что Тор все ещё слишком умен.       Какое место теперь будет первым, куда Локи поедет? Брачный договор расторгнут уже и это не блажь даже против лица всего существования Лаувейя. С ним он разберётся сам. И в помощи Тора больше не нуждается точно. Быть причастным к его омерзительным делам — Локи хочется содрать с себя весь пот вместе с кожей, только бы убрать каждое новое воспоминание.       Та рука, что гладит его по боку и животу в ночи, в новом дне подписывает контракт, чьи строчки не собирается исполнять.       Та рука развязывает войну.       Та рука загребает себе кучами то, что ей не принадлежит.       От этого омерзения тошнит почти до блевоты, но Локи сглатывает вновь и вновь, потому что время — не благоволит ему больше. Он не успеет забрать ни кружки, ни книги. Да, у него есть Брок, но насколько действительно силён Тор? Локи вряд ли успевает ослепнуть за все прошедшие месяцы, только теперь видит, как никогда чётко и ясно — не другой. Ничем не отличается. Ничем не побрезгует. И каждая автоматическая мысль, с которой Локи так яростно борется, теперь звучит почти озлобленным смехом внутри его головы. Они ведь говорили! Они ведь отговаривали и не намекали, сообщали ему прямо в лицо — жестокое, жестокое, жестокое чудовище.       Он сможет защитить его от Лаувейя? Они оба равняются в сознании Локи, оказываясь на едином уровне морали ниже плинтуса, Тор же приходит, грохочет дверью, а ещё пересекает порог его спальни собственным бешеным окриком. Не замедляя собственных движению Локи сбрасывает новую кучу одежду в чемодан и бросает сталью:       — Ты заплатил им? — это интересует его постольку-поскольку, но остановиться не заставляет. Развернувшись на пятках, Локи возвращается в гардероб, сгребает с очередной полки собственные вещи. Ни книги, ни кружки, ни одежду из корзины с грязным бельем — он не успеет забрать это, но вышлет кого-нибудь завтра среди дня. Или послезавтра. Или чуть позже. Лучше бы завтра, пока Тор не сжег все его книги нахуй и не перебил все кружки, но, вероятно, завтра Локи будет вовсе не до этого. Он закинется успокоительным. Он проспит весь новый день, чтобы только пережить.       Его выкрадывают опять и совсем как в каждый из прошлых разов… Только теперь вовсе не по ответственности Лаувейя.       — Я спросил тебя… — Тор вдыхает шумно, точно ущемляясь от отсутствия любого к нему внимания, и звенит металлом интонации, стоит Локи вернуться назад в спальню. Его феромон подрагивает в воздухе, плотнеет и смердит — вот она, высшая цепочка эволюции. Ей не чужда жестокость и кровожадность. Единственное, о чем она заботится, лишь собственное благополучие.       Локи сбрасывает новый ком собственных вещей в чемодан и вскидывает голову только сейчас. Тор выглядит взбешённым? Он на грани. Жестко поджатыми, побелевшими губами. Стиснутыми в кулаках ладонями. Жилы на его шее вздуваются, пока идеальная, накрахмаленная рубашка светит загнувшимся воротником. Бедняжка! Его собратья по разуму и половому признаку, верно, теперь совсем перестанут уважать его за такую неряшливость! Локи кривится в отвращении, вскидывает руку и указывает, перебивая жестко и безапелляционно:       — Я. Тебя спрашиваю. Ты заплатил им? — его голос рявкает, пока феромон подрагивает, подрагивает, подрагивает на самом кончике напряженного пальца. Тор ведь Защитник? Ему ничего не будет, но лишь до момента, пока Локи не приложит усилие. Ему ничего не будет, но, впрочем — он даже не пытается ни объясниться, ни оправдаться. Вместо любого вопроса о состоянии Локи, он спрашивает с него, обвиняя — вот где заканчивается его язык фактов. Вот где умирает все его милосердие и где завершается вся его защита. Как только дело касается его раздутого эго и всех его привилегий — здесь уже нет ни лживого равенства, ни уважения. Тор кривится так, будто еле удерживается, чтобы не рвануть к нему и не свахтить за волосы, а после не врезать. Взбешённый, с ожесточившимися чертами лица, он выплевывает почти ядом:       — Деньги будут переведены в течение часа. Сенд уже занимается этим, — ничего больше Локи не дослушивает. Любой мысленный план о возмездии перечеркивается и разрывается в клочья внутри его сознания, пока сам он разворачивается вновь и уносится в гардероб. Люди получат оплату — его угрозы Патрику точно хватит, чтобы никто больше не оказался в подобной ситуации. Никогда? Это происходит. Это будет происходить. И поэтому у Regeneratio есть группы быстрого реагирования. И поэтому сам Локи не останется здесь ни мгновением дальше момента, в котором соберет так много собственных вещей, как сможет собрать. Ему нужно будет озаботиться тем, чтобы завтра кто-нибудь приехал за остатками. Ещё ему нужно будет встретиться с Тором и расторгнуть брачный контракт. Не в ближайшую неделю точно — Локи не желает видеть его, Локи не желает слышать его голос, Локи желает содрать с себя кожу со следами его омерзительных, тошнотворных прикосновений. Все его комплименты или все его поцелуи? Локи тошнит. И злоба бьется внутри него, неистовыми, яростными толчками, Тор же рявкает, стоит ему вновь вывалиться из гардероба, чуть не запнувшись на пустом месте: — Ты можешь прекратить носиться, как ненормальный, и поговорить, блять, со мной, а?!       Еле выровнявшись, Локи сбрасывает вещи в чемодан вновь, а после вскидывает голову — не отслеживает. Не успевает себя затормозить. Не успевает предостеречь. Его феромон влепляется в Тора жестоким, граничащим с неистовством гнева ударом, и следом меж оскала губ вырывается крик:       — Поговорить с тобой? Поговорить с тобой, Тор?! — Локи глядит на него, Локи видит, как Тор дергается весь и как выстаивает. Даже Брок, засевший в кресле, мелко морщится, но не произносит ни единого слова — его молчание сохранит ему жизнь. Согласие Тора оплатит долги и сохранит его мелочный, самонадеянный альфий мирок. Но Локи Тор лишится, и это не принесёт ему боли сантиментов, а все равно оставит его разбираться с последствиями. Как он будет лгать отцу? Что скажет папе? Локи это не касается вовсе. Пусть Тор его хоть опозорит, хоть проклянет в чужих глазах, только бы спрятать поглубже всю собственную войну. Потому что этим — они являются тоже. Вся их кровожадность и вся их бесчеловечность всегда страшится осуждения, потому что ее место еще более хрупко, чем то, что когда-то принадлежало Шмидту, и они знают это. Знает ли Тор? Стивен зовёт его другим, и со Стивена Локи стребует столько, сколько стребовать сможет, уже в четверг, сейчас же глядит прямо в темные, жестокие и беспринципные альфьи глаза, а после рявкает: — О чем нам с тобой теперь разговаривать? О том, что ты, блядский кусок альфьего дерьма, не выплачиваешь людям деньги за их работу? Или, может быть, о том, что по твоей ответственности меня черт подери похитили?!       Его руки дергаются, вскидываются и опадают, но — Тор не двигается. Тор не посмеет — Тор точно желает врезать ему, а ещё желает навредить. Между ними шага четыре, между ними раскрытый чемодан Локи, а ещё вечная, бессмертная пропасть, подобная той, что всегда была и всегда будет между миром и войной. Тор вдыхает медленно, поводит нижней челюстью. Что из всего сказанного спровоцирует его и что именно сдернет? Локи не мыслит об этом больше. Локи на все это становится просто охренительно сильно плевать. Бояться Тора теперь или ждать от него зла — Тор является злом. Омерзительным. Тошнотворным.       Он ведь даже не пытается объясниться, потому что объяснений не имеет. Он говорит:       — Моя работа тебя не касается, — и его голос звучит тем голосом, которым он рявкает на Локи среди ночи так, будто бы перепуганный Локи требовал от него собственными трясущимися руками успокоить себя или уложить в постель. Он не требовал тогда ничего. Он просто хотел, чтобы Тор ушел — это было неприемлемо против чужой власти. Она ведь могла быть хороша? Она вызывала у них гордость, когда обращалась во имя защиты слабых, она не вызывала вопросов, когда обращалась во имя собственного величия, но так или иначе — она была войной. В любом обличье. В любой ипостаси. Кем был Тор на самом деле? Локи не собирался отвечать ни на единый вопрос, что появлялся в его голове. Локи знал все уже и так. Локи видел все, что увидеть должен был. Такова была реальность и каждая его автоматическая мысль была правдой в ней. Тор не насиловал и не избивал омег, потому что был много умнее. Его жадность была шире. Его эго нуждалось в больших привилегиях. Для чего властвовать над единым омегой, если можно под собственной широкой ладонью уместить весь блядский мир?! Локи кривится в омерзении, не пытаясь удержать себя, и дергает головой — он отказывается. Говорить им не о чем. Обсуждать больше нечего. Брачный контракт будет расторгнут на бумаге, как только Локи сможет вновь без столь явного отвращения смотреть Тору в глаза. Брачный контракт будет расторгнут… И Лаувей придет за ним, Тор же об этом даже не узнает.       Тор будет и дальше нести собственную войну.       Локи — станет одной из сопутствующих жертв, которую забудут в новом дне и о которой никогда уже не вспомнят.       Но Тор произносит:       — Не говоря уже о том, что ничего серьезного с тобой не случилось, — Локи успевает развернуться и даже успевает сделать шаг в сторону гардероба. Там остается ещё хотя бы единая полная полка? Они все пусты теперь. Он не заберёт сегодня ни книг, ни кружек, ни утяжеленного одеяла, но большая часть его вещей уже в чемодане и ему остается лишь проверить, не забыл ли он что-нибудь. Ему остается совсем немного. Ему остается совсем чуть-чуть. Тор же говорит — тошнотный ком внутри Локи дергается от того острого, жестокого обвинения, что прилетает ему в плечо и в бок. Острое слово произносится жестко и вынуждает споткнуться на новом же шагу. Острое, острое, острое… Как там Стивен его называл? Стивен уж точно не несёт ответственности за что-либо, кроме собственных слов, пока Тор равняется — прямо на глазах обернувшегося Локи. Пучок его волос дергает от рывка, ладонь сжимается в кулак. Если он кинется сам, он будет мертв с вероятностью в сотню процентов, и от этого ему, прямо здесь и прямо сейчас, нужно удерживаться так же, как держать всю собственную злобу.       Не позволять себе рыдать остаточным ужасом.       Не позволять, не позволять, не позволять Тону подходить к себе. Чтобы утешить? Тор смотрит так, будто желает придушить его собственной рукой, и именно здесь, блять, оно заканчивается — всё его милосердие, все его добродушие, все то человеческое, что есть в нем. Лишь вероятно. Лишь возможно. Локи вгрызается в его лицо собственным взглядом, вместо слов выдавливая меж собственных губ лишь шипение:       — Прости, что… Нет-нет, что ты сейчас сказал? — его рука вскидывается, пресекая любую автоматическую попытку извиниться — она никогда не встанет на один уровень с теми автоматическими мыслями, что оказываются правдой. Тор ведь даже не чудовище — он много большее. Он много более ужасное. Он много более лживое. Инфернальное создание, что умеет завоевывать доверие, что может выжидать месяцами, а после все равно произнесет.       Локи должен заткнуться и принести извинения. С Локи ничего не случилось. Локи ничего не сделали. Ведь так?       Тор говорит:       — Они бы ничего тебе не сделали. Они бы не посмели тебя тронуть. Потому что я… — и чем больше слов он произносит, тем громче каждое новое становится. Будто бы чувствует, как вся его речь обращается для Локи белым, назойливым шумом. Будто бы уже ощущает эту необходимость — если он будет говорить громче, его голос будет весомее.       Но никогда, никогда, никогда не станет весомее омежьего крика.       — Потому что ты, Тор! Потому что ты тут альфа, потому что ты тут самый сильный, потому что у тебя авторитет и вся остальная ебаная срань, которая априори ставит тебя на место выше меня! — Локи перебивает его собственным криком, сдергивая руку тем же движением, каким уже не зазорно было бы сдернуть с Тора кожу на живую. Что ещё он скажет? Что ещё он решится сказать теперь, а?! Обвинит Локи в том, что он был на улице среди дня. Обвинит Локи в том, что он позволил себя украсть. И в конце добавит, конечно же — если бы не Локи… Локи не относится к этому вообще, но оказывается соучастником, свидетелем и единой жертвой, в то время как Тор априори считает себя единственным потерпевшим. Бедняжку вынуждают заплатить по счетам! Ему претит это и Локи видит его взгляд, не обманываясь в собственных суждениях. Локи орет на него, кричит и рявкает, выщелкивая слова точно теми же звуками, которыми Брок обычно выщелкивает патроны из магазина, чтобы их пересчитать. Но сейчас — не двигается. Брок просто присутствует. Ладонь Брока просто лежит на рукояти пистолета. И он ждет — вот для чего он здесь. Пока вся человечность Тора слетает с него, будто звериная шерсть во время линьки. На самом деле она никогда не принадлежала ему в полной мере. На самом деле прямо сейчас, когда Локи указывает ему на это, Тор кривится и дергает нижней челюстью. Его мир, его поднебесье, его работа, его власть, его сила — его, его, его и ничье больше. Это вовсе не эгоизм, потому что называть подобное эгоизмом оскорбления для самой концепции эгоистичности. Это война. И это смерть. И Локи дергается в его сторону, делая единый шаг, а ещё всплескивая руками в бешеном, дрожащем в кончиках его пальцев возмущении: — Пока я всеми силами пытаюсь реабилитировать омег, пока всеми силами пытаюсь привнести хоть какой-то мир… Все, что вы делаете, это продолжаете, продолжаете и продолжаете перекрывать нам кислород, ты понимаешь это?!       Тор не понимает. Его передергивает от ответного обвинения, лицо искажается уродливым гневом, верхняя губа обнажает альфьи клыки. Это нападение, но, впрочем, Локи лень даже обвинять в нем Тора — сам бьет его феромоном первым. Пока с Тора вся вода обвинения стекает, будто с птичьих перьев, не задерживаясь ни на секунду. Он просто пытается защититься от нападок? Все, что он защищает, несёт раздор, смерть и самовоспроизводящееся насилие. Все, что ему дорого, является гнилью. Оскал? Локи спустит его ему с рук, но уже услышанных слов не забудет никогда. Все собственные возможности жить и дальше Тор упускает. Все собственное будущее спокойствие разламывает сам.       И рычит в ответ, требуя:       — Мы? Мы, блять?! — что ещё он скажет и чем посмеет защититься. Локи видит, как его зрачки на мгновение загораются истинным, выбеленным светом глаз Защитника, и весь пот, находящийся поверх его кожи, обращается ледяным ужасом. Только слушать его или к нему прислушиваться сейчас — себе дороже. У Брока есть пистолет и Брок Защитник тоже, Локи же знает, что среди территории столкновения двух альфьх феромонов можно выжить. Локи не посмеет поддаться ужасу и всю собственную злобу… Патрик смеется над ним, называя жалким его и весь его омежий род, но Патрик не имеет и малейшего представления, что случится, когда каждый омега на планете позволит себе разозлиться. Тогда вся альфья война будет закончена сразу же. Сейчас — Локи сжимает руки в кулаки, не позволяя себе ответить ни феромоном, ни тем более блеском глаз. Подле Тора для него нет больше безопасности и никогда не будет. Как только Тор узнает, как только заподозрит насколько дорогая у Локи кровь, он продаст его, он выручит за него деньги, чтобы следом открыть какой-нибудь новый отдел в своей компании. По производству ядов или оружия? Лаувей проспонсирует, не задумываясь. Тор же уже вскидывает руку, Тор указывает на него в ответ, речитативом озлобленных слов выплевывая: — У вас есть уже все, что вам нужно! У вас есть образование, у вас есть медицинская помощь, у вас есть доступ ко всем социальным благам, и где вы все, а?! Если бы вы хотели… Если бы вы просто могли делать то, что делаем мы, вас было бы больше, и тебе нечего противопоставить этому утверждению! — его голова дергается вместе с плечом, шуршит ткань пиджака. Как быстро он нёсся сюда? Мир альф, возведенный, будто китайская и великая, не приемлет поражения, приравнивая его к смерти. Ни единому альфе не сделает чести, если омега уйдёт от него. Ни единому альфе не сделает чести подобный и любой другой проигрыш. Вот ради чего они рвут собственные жопы, вот ради чего сражаются — бесконечный страх оказаться слабее, оказаться подобным второсортным омегам и бетам, выглаживает их внутренности ледяными поцелуями собственных губ. А ещё подначивает, только вот всему есть предел. И каждый новый Тор пересекает остервенело, с вопиющей жестокостью, пока Локи чувствует явственно — как бледнеет его собственное лицо, как тошнота выплескивается рвотным позывом в полость рта. Он сглатывает ее всю, сжимает зубы, губы, а ещё крепче вонзается ногтями в ладонь. Тор успевает даже обернуться к Броку в явном, очевидном поиске согласия и поддержки, но тут же вновь смотрит на Локи. И собственным указательным пальцем сквозь все расстояние меж ними прибивает его к пространству, договаривая: — Потому что вас нет. Девяносто процентов руководящих должностей заняты альфами, потому что вы не способны руководить. Вы не можете вести за собой других. Это просто не в вашей природе!       Звучная, почти звенящая тишина воцаряется тут же, стоит только чужому крайнему крику оборваться. Локи не может вдохнуть. Локи просто забывает, что значит дышать. Как успевает поморгать вот это? Как может не заметить нечто подобное за пять месяцев подле этого чудовища? Жестокий, беспринципный и считающий омег вторым сортом вряд ли меньше, чем тех же бет. Тор ведет себя обходительно, потому что так по его мнению должны вести себя те, кто стоят выше и смотрят свысока, но в этом нет и грамма чести, в этом нет и никогда не будет уважения так же, как не появится и равенства. Он живет в своем поднебесье и с внимательными, спокойными улыбками обращается ко всем, кого считает юродивыми и недостаточными. Слабыми. Нуждающимися в альфьей защите так сильно! Локи точно слышит, как быстро и крепко бьется его собственно сердце, но сделать вдох просто не получается. Его примораживает к полу. Его замораживает изнутри. Тор смотрит лишь на него, скрипя зубами и вот-вот собираясь победоносно ухмыльнуться — в какой миг он начинает воевать и с Локи тоже?       В тот, когда решает позариться на мир. И на каждую его часть.       Неожиданно слева, от входа и нежно-оранжевого кресла, звучит:       — Нет, я, конечно, подозревал, что у меня отвратительный вкус, когда дело касается альф, но чтобы так проебаться… — недовольство интонации и ощутимое, почти обладающее мерзостным привкусом отвращение. Брок вряд ли намеревается врезать Локи собственными словами, но делает именно это. Беспрестанным, не имеющим границ и не разбирающим тех, что принадлежат другим, пиздежом он вклинивается, он вставляет собственную реплику, не спрашивая разрешения. И Локи никогда после не отблагодарит его за то, насколько уместно в ту же секунду его дергает, пробуждает от ступора и провоцирует.       В моменте дергается и, рывком повернув к альфе голову, рявкает синхронно с Тором:       — Завались, Брок! — их голоса сливаются, будто грохотом уже разверзнувшейся бури огревая альфу с двух сторон. Тот, конечно же, не дергается. Даже губы не кривит? Локи не видит, потому что оборачивается к Тору. Он вдыхает глубоко, но быстро. Он находит первую мысль, не фильтруя ни ее, ни единую новую. Никакой заботы здесь больше не существует, потому что Тор вступается за собственную жестокость и Локи отказывается беречь его ещё хоть когда-нибудь. Беречь это зло? Беречь этого ублюдка?! Успев набрать воздуха, он отвечает резко и по фактам:       — Каждый раз, когда ты лишаешь заработка очередного альфу, этот ублюдок возвращается домой и срывается на своем омеге. Каждый раз, когда ты забираешь у других то, что тебе не принадлежит и принадлежать не может, ты оставляешь их голодать. Ты…! — от всей этой ругани не будет никакого толка и в ней самой нет и единого смысла. Локи указывает на Тора вновь, тут же сдергивая руку прочь — Тор не слышит его. Тор не желает слышать его. Тор за всю собственную власть, за весь собственный омерзительный мирок будет держаться до крайнего, и Локи дергается весь от отвращения, тут же разворачиваясь в сторону гардеробной. Тор желает перебить его? Локи и сам не заканчивает. Запоминает, запоминает, запоминает все чужие слова, почти выучивая их наизусть, но большую часть собственных сдерживает.       Чего только ради?       Не собираясь отпускать его, не собираясь давать ему волю и права, Тор швыряет ему в спину со всего размаху собственный возмущённый окрик:       — И, по-твоему, это моя вина?! Я понимаю, если бы ты злился, что они изнасиловали или избили тебя по моей вине, но это…! Моя работа тебя не касается. И если ты посмеешь зарываться на нее, я клянусь тебе…! — его злоба стервенеет, пока голос остается все таким же жестоким, но феромон — Локи чувствует, как крошечный, еле заметный его укол прикусывает ему то ли плечо, то ли затылок. В груди не обрывается, потому что это не удар. В груди обрывается, потому что Тор говорит: если бы, если бы, если бы. Он вряд ли ждёт именно этого, он вряд ли желает найти Локи окровавленным и изнасилованным среди недостроя, да к тому же он печется обо всем собственном статусе так, как родители не опекают даже новорожденных.       И все же Тор говорит. Локи — просто не успевает уследить за руками. Его пальцы подхватывают нижний край свитера, дергая тот вверх и через голову. Он весь оборачивается резким рывком. С подошвы зимних ботинок на полу набирается столько грязи и воды, что ещё немного и все поднебесье точно превратится в болото — это будет заслужено. Локи не будет извиняться.       У него болят обе руки, плечи, спина и ему не требуется и единая палитра цвета синяков, ему не требуется даже опускать глаз — посреди злобы Хэлла ему хватает всего лишь крепкой хватки Тора и кожу сразу же заселяют мелкие синяки. Что может сделать пластмассовая стяжка? Что может сделать удар об пол со всей силы? В чем Тор желает поклясться ему, Локи так и не узнаёт. Он сдергивает снятый свитер вниз, слыша, как рукава метут пол, но, впрочем, волноваться не приходится. В этом альфьем поднебесье клининг два раза в неделю и уборщик — омега.       Тор ведь говорит именно об этом не так ли? Это точно услаждает его альфье эго, как и все остальное. Право на образование, но все низкие должностью омежьи и большинство их них негласно помечены как унизительные. Индустрия порно процветает. Менталитет обусловленный конфессией потворствует — запереть, неволить, присвоить, присвоить, присвоить омег себе.       Потому что они не отдельны.       Они — просто красивые запонки, что отправляются в утиль, когда изнашиваются. Они галстук или модная пара туфель. Пока они молоды им есть цена, если он соответствуют стандартам. Когда они стареют, они попадают в категории осуждения и осмеяния. На что может рассчитывать омега в возрасте? Тор не дергается, столбенея, и Локи видит, как его грозный, жестокий взгляд пересчитывает. Синяки черные, синяки фиолетовые, синяки большие и малые. Тор не дергается, но дергается Брок — Локи видит на краю зрительного поля, как он сжимает зубы и на несколько секунд прикрывает глаза. Его пальцы сжимают на пистолете. И, вероятно, Локи стоит сказать ему после, что Патрик не причастен, но, впрочем…       Это ведь альфий мир? Пусть Патрик харкает кровью за себя сам!       — Этого тебе хватит? — он больше не кричит. Не плюется словами, не рычит ни единым звуком. Пальцы сжимаются на мягкой ткани свитера до боли в ладонями, Локи же спрашивает — холодно, сухо и отстраненно. Если бы, если бы, если бы они изнасиловали его, Огун не принял бы имени Тора в качестве того единого, которое Локи пообещал. И это было миром альф тоже. Любые клятвы, любые договоренности — их делом было грызть друг друга или обелять друг другу честь. Оправдывать. Прятать их тайны. Вскинув бровь, Локи очень и очень ждёт ответа, но его так и не случается. Тор просто смотрит на него и его лицо приобретает выражение затаенного, ледяного ужаса. Только руки все равно сжимаются в кулаки. Милосердие? Локи усмехает зло на уголок губ, а после поднимает руки и оборачивается вокруг собственной оси, показываясь во всей красе. Плечи, конечно же, дергает болью. И спину. Внимание на секунду перехватывает неяркий синяк на ребрах, когда он опускает лицо чуть ниже. Вероятно, успел удариться об стул. У него с этим вообще временами были проблемы. Не так часто, чтобы он выглядел, будто только что покинувший пыточную, но иногда… Тонкая кожа, быстрая реакция мышц. Дорогая, дорогая, дорогая кровь, что так нужна была Лаувейю — он озаботился его рождением, не озаботившись его здоровьем. И потому Фарбаути умер после третьих родов. Он был изможден, его организм больше не был способен поддерживать его жизнь. Беременность то выдержал лишь благодаря всем мертвым богам, не иначе. И Локи не передал почти ничего. Поэтому теперь у Локи было всё — все возможные иммуномодуляторы, обследования раз в полгода и пристальное внимание к собственному здоровью. Ещё — тонкая, быстро реагирующая на любые удары кожа. Здесь и сейчас она явно была к месту, иначе ему точно пришлось приносить Тору справку из клиники, что у него действительно есть какие-то ушибы и повреждения. — Раз уж тебе не хватает самого факта, что меня накачали снотворным посреди оживленной улицы и вывезли в гребанный недострой. Раз уж тебе, Тор, не хватает того, что меня оскорбляли, запугивали и собирались изнасиловать, быть может, тебе хватит этого, а?! — развернувшись к нему лицом вновь, Локи опускает руки, но свитер не надевает. Ему нечего больше прятать. Все, что есть у него, или все, чем он является — это ведь принадлежит им. Альфам, альфам, альфам. Его свершения, его личные границы, его нагота. Бельевой топ по крайней мере прячет грудь, но собственный феромон, плотной стеной висящий в пространстве спальни, Локи прятать не пытается. Тор поднимает к нему собственные глаза и просто закрывает рот. Он поджимает губы. Он равняется так, будто вот-вот нападет вновь. Обвинит Локи в неаккуратности во время чрезвычайно ситуации? Локи спрашивает требовательнее: — Нет? Этого тоже не достаточно?! — тишина становится ему ответом, и злит просто немыслимо, потому что в конечном итоге, в самом-самом конце им всем нечем крыть. У них нет аргументов. У них они никогда не найдутся. Потому что именно там, на самой глубине и в конечном итоге — они знают, что делают. Зло, или новая война, или очередная жестокость. Они могут оправдывать это днями, неделями и десятилетиями, но, когда факт суется им прямо под нос, всегда воцаряется тишина. Тор скрежещет зубами, Тор вдыхает. Потянувшись корпусом тела вперёд, Локи не делает и единого шага в его сторону, лишь выплевывая ядовитым, проклятым шепотом: — Твоя жадность омерзительна. Все твои цели, всё, что есть в тебе, и каждое твоё желание мне омерзительны, — Тор дергается ему в ответ, успевая сделать разве что шаг, но не успевая занести руки. Локи бы и вздрогнул, но он слишком зол, чтобы быть напуганным по-настоящему — за всю чужую ложь, за все чужое лицемерие и за всю жестокость взращиваемых войн. Локи бы и вздрогнул, но Брок — натасканный, озлобленный пес; и он подрывается с собственного места, высылая патрон в патронник ещё в движении, а после делая два шага. С ледяным дулом у виска у Тора ведь должно прибавиться аргументов? Что-то, хоть что-нибудь, хотя бы единое слово — Тор отмалчивается, замирая там, куда успел дойти, и медленно вдыхает. Его ноздри раздуваются, бушующий, неистовый взгляд пытается прожечь в Локи дыру. Быть может, он ждёт какой-то очередной и поганой альфьей солидарности, но он слишком для подобного умен. Брок работает на Локи, не потому что ему нравится, когда над ним властвует омега, и не потому что ему много платят. Брок работает на Regeneration, потому что он идейный. И ровно поэтому же Локи на него так и не срывается за все прошедшие то ли полчаса, то ли час времени. Стоит Тору сделать единый шаг и выхолощенная, мощная стена воздвигается сбоку от него, но на самом деле перед ним. Будет ли Броку плевать, если его посадят за убийство? Брок уже высказался. И Брок расшаркиваться не станет так же, как сейчас не пиздит и не задаёт и единого вопроса. Все это, все то, что происходит здесь, не публичная казнь, но акт величайшего милосердия — он завершится, как только Локи выйдет за порог. Он завершится, потому что Тор уже все сказал, потому что Тор уже высказался. И за это он ещё поплатится точно. Сейчас же Локи говорит сам, глядя ему прямо в глаза: — У нас есть образование, а? А как насчет тех альф-работодателей, которые есть у нас тоже и которые отказывают нам в повышениях годами? Они у нас тоже есть, Тор. Те ублюдки, которые предлагают заплатить телом за увеличение зарплаты, за премию или за повышение просто… — или, быть может, предвзятость преподавателей, потому что омеги тупее от природы. Или, быть может, требования оплатить новый зачет нюдсами. Быть может, все-таки групповое изнасилование на студенческой вечеринке? Все это явно входит в границы нормы альфьей жизни Тора, Локи же просто не хватает ни слов, ни памяти, чтобы перечислить все и полностью. От начала, где в сказках и былинах альфья слеза порождает покорного омегу, что всегда будет того альфу любить, и до самого, самого, самого конца — до нынешнего момента времени, где Тор чуть не убивает Локи той войной, которую несёт. Это болит сильнее всего? У него болят руки, плечи, спина, но сердце взбешенно воет намного громче. За всех остальных ублюдков, которых Тор напрямую и косвенно лишает всего во имя того, чтобы заграбастать себе побольше. Тор не отвечает ему, вряд ли боясь получить немного свинца в свою тупую башку. Локи говорит: — У нас есть медицинская помощь? Если я прямо сейчас захочу сделать блядский аборт, для меня будут доступны двадцать четыре страны. В каждой из остальных двухста двадцати пяти меня либо вынудят предоставить справку о том, что это угрожает моей жизни, либо мне просто откажут на законодательном уровне! — без единого слова о гормональный контрацептивах, несущих вред всему организму. Без единого слова о всех бедняжках-альфах, которым так дорого купить презервативы, так лень надеть презервативы, да и в общем-то они ведь все чистые, зачем эти презервативы вообще нужны. Не в тех местах, где омег держат под успокоительным и наркотиками и где их откармливают таблетками для аборта на завтрак, обед и ужин. Проституция — это ведь бизнес? Это все — омерзительное дерьмище; но Тор отмалчивается. Тор дышит шумно и медленно, вновь и вновь мелкими искрами мигая белеющими зрачками собственных глаз. Первый выстрел обычно предупреждающий, но у них была договоренность и это было достаточным предупреждением. Тор не просто не сдержал ее, Тор оказался инфернальным чудовищем. Дернув головой, Локи напряженным движением дергает собственный свитер и рывком натягивает его назад. Проходится ладонями по всклокоченным прядям волос, даже не одергивая краев свитера. И спрашивает с молчащего ублюдка последнее рычанием вновь: — Социальные блага, Тор? Моя жизнь стоит чего-то только в том случае, если не стоит на пути у жизни альфы. Например, как сейчас, — указав на себя собственными рукам, он видит, как Тор отворачивается и закрывает глаза. Несдержанный, стальной крик вырывается сам собой: —Посмотри на меня! Посмотри на меня, блять, я сказал! — и Тор оборачивается к нему тут же, вздувающимися на шее жилами, мощной линией плеч, а ещё горящими белым светом глазами. Сколь многое отделяет его от того, чтобы просто не врезать Локи собственным феромоном — это Брок и собственные, поганые и лицемерные, моральные ценности Тора. И узнавать крепость ни первого, ни второго Локи точно не собирается. Указав на него, он говорит крайнее: — Я ухожу сейчас, но я клянусь тебе, за свое слово ты еще ответишь, Тор.       Это не угроза — лишь отсроченный в будущее факт. Раз уж Тор считает, что ничего чрезвычайного не случилось, раз уж у Локи в голове так и звучит эхо этого смердящего гнилью: если бы, если бы, если бы… Если бы они избили его? Если бы они изнасиловали его до гематом, порванной одежды и следов его скребущихся по бетонному полу ногтей. Если бы они избили его до полусмерти и выбросил его нагое тело на мороз. Если бы, блять, Брок не приехал, нахуй Тора, насрать, если бы чертов Брок забыл свой телефон или потерял его, если бы он просто не приехал?!       Локи сдергивает собственную руку и опускается на корточки быстрыми движениями торопливых рук застегивая замок ткани на поверхности одной из половин чемодана. Та закрывает еле-еле, и ему приходится надавить, но следом же плечо отзывается острой, резкой болью. Тор — отзывается злобным, жестоким смехом. И Локи чувствует, как этот смех прокатывается по его затылку ледяным ужасом. Как долго он ещё сможет продержаться среди этой злобы? Ему нужно уехать. Ему нужно бежать прямо сейчас, но, впрочем, бежать уже поздно.       Ведь первый выстрел всегда предупреждающий и всегда уходит в небесное молоко? Тор смеется, почти хохочет и Брок не стреляет, потому что не за что, Брок просто выполняет свою работу. Но то, что звучит, случается все равно:       — Будешь грозить мне судом? Тогда тебе придется поискать кого-то посильнее Сигюна. Хотя, подожди-ка, он ведь уже не твой адвокат… — ледяная корка образовывается где-то под кожей и расползается по рукам дрожью, дрожью, дрожью ужаса. Тор ведь не произносит это в действительности? Тор говорит — Локи некому защищать. У Локи никого нет. Локи беспомощен. И Тор сможет найти его, Тор сможет разыскать его, где бы он ни находился, а после придет… Он говорит о суде, но поверить всему его языку фактов нет больше и единой возможности. Локи сжимает зубы, сковывая всю собственную дрожь где-то внутри и чувствуя, как ком соли истерики уже подкатывает к горлу.       Стивен называет его другим? Локи становится ему поперек горла банальным собственным существованием и обнажает истину — вся эта гниль реальна. И Тор не человек. И Тор просто слишком хорошо умеет лгать.       Закрыв половину чемодана второй, Локи надавливает вновь и с усилием, и против лица всей боли в руках застегивает его окончательно. Поднимает вместе с собой, ставит на колесики. Его осеннее пальто так и остается лежать на постели, и Локи оборачивается к нему, говоря холодно и без единой эмоции:       — Остальные вещи мои люди заберут завтра, — он надевает пальто быстро, всовывает дрожащие руки в рукава, накидывает его на плечи. В груди уже колотит, но — ему нужно продержаться. Ему нельзя давать слабину. Потому что это — мир альф, возведенный для альф, и любая слабость в нем равносильна смерти. Пока агрессия — равносильна выживанию. Обернувшись назад, Локи проверяет наличие телефона и больше не осматривается. Как много он не успел забрать и что из оставшегося ещё забрать действительно сможет. Если что — купит. И новые книги, и новые кружки, и новую жизнь, когда жестокость Тора разрушит эту. Но подле него не останется никогда уже точно. И сейчас говорит: — До суда ты не доживешь, Тор. На это можешь даже не рассчитывать.       Вытянув ручку вверх до щелчка, Локи делает первый шаг, а после второй. Тор так и смотрит на него, но больше — ничего не говорит. Ему и нечего. Все, что у него остается, только лишь молчание. Ему нечем крыть свою гниль, ему не за чем ее прятать. Локи протаскивает сопротивляющиеся колесико чемодана по ковру, проходит мимо, у Брока за спиной. И уже на пороге слышит негромкое, слишком объемное в собственном разочаровании:       — Какой же ты долбоеб, а… — это говорит Брок, и Локи клянётся себе, что не станет возвращаться, если сейчас начнётся драка. Брок сможет за себя постоять. У Брока есть пистолет. Но если Брок вырубится… Тор ведь побежит за ним? С глухим шорохом колесиков по ковролину коридора Локи ускоряет собственный шаг, концентрируясь лишь на нем да на дыхании. На необходимости удержать, удержать, удержать всю тряску собственных выплясывающих, что костей, что легких. Где-то там, в его квартире, точно в аптечке есть успокоительное. Где-то там точно есть безопасность.       Но правда в том, что ее нет нигде и никогда не было. Пускай Броку в ответ и звучит негромкое, больше раздражённое, чем яростное:       — Да пошел ты.       И разочарование двоится у Локи в ушах, но он не слушает. Уходя прочь, он не оборачивается ни единожды и зачем-то мысленно заклинает себя: никогда, никогда, никогда не возвращаться. ~~~       Он вваливается в собственную квартиру, захлопывая дверь у Брока перед лицом, как только чемодан перескакивает через порог. От жилой башни они доезжают за пятнадцать минут времени. В молчании. Без единого слова. И с так и не отвеченным вопросом, что задаёт Нил ему самому прямо среди холла: Локи улетает в командировку? Локи игнорирует его, Локи не оборачивается к нему и даже не кривится, устремляясь собственным мысленным взглядом внутрь и на поверхность — каждого кусочка своей кожи, что с каждой минутой начинает зудеть будто сильнее. Он нуждается в душе, он нуждается в успокоительном, он нуждается в безопасности, а еще нуждается в молчании.       Брок дает ему быстроту реакции и ту скорость, с которой возвращает его домой. Брок ничего не спрашивает. Брок ничего не предлагает. И даже не возмущается захлопнутой двери, пока сам Локи несется ежесекундно, замирая телом лишь на минуты поездки. Его сердце бьется все также быстро среди вечереющего февральского дня, что напоминает — злой-злой февраль никогда не остается в собственных границах. Злой-злой февраль оккупирует территории других месяцев и остается подле на года… Локи вваливается в собственную квартиру почти так же, как за полчаса до этого залетает в квартиру Тора. Его глаз не замечает обстановки, его глаз игнорирует мелкий слой пыли на горизонтальных поверхностях. Стоит двери захлопнуться, как он сбрасывает пальто на пол и срывает с себя свитер. Новый выдох надрывается приоткрытым ртом, сознание же подзуживает.       Найл обещает ему ночной кошмар, и Локи жмурится, резким движением приседая на корточки и расстегивая ботинки. Несносная молния на правом заедает под его дрожащими руками, и в попытке снять ботинок так, он заваливается на задницу, ударяясь бедром о пол. Коврик на входе совершенно не спасает. Ни коврик, ни договоренности, ни бесконечные обещания, звучащие языком фактов — слезы уже подкатывают, пока он с грохотом сбрасывает второй ботинок прочь и кое-как подрывается на ноги. Срывает бельевой топ с не меньшим остервенением, чем свитер до этого. Уже по ходу тянется к джинсам. Каждый новый вдох звучит громче, звучит все с большим требованием дать ему — воздуха.       Или жизни.       Или свободы.       Не выдавать ему места, не выдавать ему роли, не выдавать, не выдавать, не выдавать ему очередной в собственном бесчисленном количестве клетки.       У него ведь есть уже все необходимое? Образование, медицинская помощь, социальные блага — ни в чем из этого нет свободы и никогда не появится, пока она не станет частью каждого из тех законов, что в настоящем моменте времени запрещают ее. И Локи вваливается в собственную ванную, сдергивает джинсы на пороге, успевая врезать локтем в кафель стены. Синяки, синяки, синяки не имеют больше смысла, потому что та боль, что орет изнутри, перевешивает. Выхолаживающий грудину ужас. Вездесущий подпитываемый чужими угрозами страх. Он возвращается домой, залетая в ванную и раздеваясь на ходу, чтобы только спрятаться, спрятаться, спрятаться. Надышаться хоть где-нибудь — не получается; и каждая новая мысль уже дразнит собственной жестокостью.       Вот здесь Брок так и не приезжает.       Вот здесь все слова Патрика оказываются ложью.       А вот здесь Тор просто отказывается — выкупать его.       Или, быть может, Найл убивает Патрика, чтобы просто свершить самосуд?       Локи забирается в ванную, успевая врезаться голенью дрожащей ноги в металлический бортик, но зашипеть от новой боли не получается. Ему нужно вымыться, ему нужно соскрести с себя ремонтную пыль и каждое из бесчисленных, оставшихся в прошлом прикосновений Тора. Потому что они вызывают лишь тошнотворное, жестокое омерзение, пока бетонная пыль напоминает — все могло закончиться по-другому. Он мог не выйти оттуда никогда. Он мог ведь никогда… Как дорого может стоить жизнь, если не является альфьей? Ничего. Физические войны или эфемерные. Вопросы позиции силы. Вопросы власти. Локи забирается в ванную, пытаясь удержаться на трясущихся, подгибающихся ногах и дотянуться до вентиля, но вместо этого только опускается на корточки. Рыдание скручивает его самого и точно скручивает ему голову, опуская его на дно ванны, заваливая на бок и просто сбрасывая, будто баласт. Нагой, расписанный синяками, будто самый настоящий холст, и захлебывающийся отсроченным ужасом каждой из тех мыслей, которые не стали его реальностью в этом дне.       Но всегда могут стать.       Но все же — являются реальностью сотен тысяч других, что омег, что бет.       Еле-еле, почти через силу подтянув к себе колени в узкой ванной, Локи захлебывается слезами. Дыхание рвётся из него натужными хрипами и рвётся само со себе — от бесконечной, бесконечной, бесконечной жестокости. Найл ведь обещает ему? Он все ещё может прийти. Тор заплатил ему, Тор заплатил им всем, но они все равно могут прийти. И они будут приходить снова, и снова, и снова, пока альфы будут и дальше заклинать: их авторитет больше этого.       Пока их омеги, что в реальности им вовсе не принадлежат, умирают. Снова, и снова, и снова. Запираются в шкафах, ванных и спальнях, чтобы спрятаться. Дерутся до последней крови, чтобы только себя защитить. Патрик обвиняет их в слабости? Патрик смеет обвинить их в трусости?! Патрику возвращают его деньги и никто больше с него ничего не спросит. Кроме разве что Брока, который точно ещё выищет его, который вряд ли станет убивать его, но вынудит поплатиться, только чего стоит один Брок против сотен тысяч подобных Патриков, ходящих по земле. Безнаказанных. Остервенелых. Жестоких. И жаждущих войны, только бы заиметь себе новую громкую победу.       По какой стоимости?       Жизнь омеги ничего не стоит. Жизнь беты — туда же. Бальдр продолжает выбирать Тима, а ещё продолжает и будет продолжать прятать все оставленные им синяки и укусы, потому что является частью. Системы. Общественного уклада. Традиционных ценностей. В единый день Локи просто не узнает, но точно узнает после — Бальдр умер в процессе операции по смене пола, которую, наконец, решился сделать ради Тима или Бальдр жив, но больше собой не является. Тим ведь бросит его? Для Тима он не больше, чем новое достижение. А Бальдр выбирает и Локи, не привыкший отворачиваться никогда, закрывает собственные глаза на всю удушающую беспомощность.       За Тима Бальдр всегда грызется ничуть не менее яростно, чем Тор отстаивает свое — омеги получают все необходимые привилегии, но никуда не пробиваются, потому что они не способны на это. Они жалкие. Они слабые. Локи чувствует почти искреннее сожаление, что Тор не видит его сейчас, что Тор лишается такой возможности хорошенечко посмеяться, но то сожаление вылетает из его головы, только объявившись там. Он обнимает себя за бока ладонями, впиваясь пальцами так, будто бы это ещё сможет хоть что-то удержать целостным, он пытается прижаться щекой к собственному плечу и то отзывается жестокой, вымученной болью синяка. От этого его новое рыдание звучит лишь громче, пока голова опускается на ледяное сухое дно ванны. Перед зажмуренными глазами видятся лишь яркие всполохи и резкие искры того будущего, что ждёт его теперь. Новый брачный контракт без поддержки Сигюна или ожидание прихода Лаувейя? Локи сможет выиграть время, ему нужно просто прикрепить собственную геометку к квартире Тора на утро, ночь и вечер каждого нового дня. Забирать у Сигюна привилегии разыскать его сейчас будет слишком подозрительно, но он все ещё может — выиграть время. Выждать. Придумать план, но прежде успокоиться, только успокоиться не получается вовсе.       Тор оказывается чудовищем.       И Лаувей придет за ним, потому что такова его суть — дать свободу и дать насладиться, а после сжечь все до корней. Прихлопнуть собственной ладонью. Разрушить, выкрасть, забрать и никогда больше не отдавать ничего, кроме зыбкой надежды, что истощит быстрее любого голода и отказа дать воды.       И Лаувей придет за ним… Если он не назовёт его имени Огуну? Ни в единой войне нет чести и это утверждение сомнительно, потому как любое нападение обязано встретить сопротивление, а все же и оно все продолжает, и продолжает, и продолжает бесконечный круг насилия. Как только Лаувей умрет, на его место может прийти Тюр, на его место может прийти Бюлейст, но даже если этого не случится, даже если Локи выставит им обоим собственный запрет и угрозу — у него не получиться выжечь из себя чужой смерти. Он не сможет отмыться от нее. Он не сможет соскрести ее с собственной кожи и избирательно очистить от нее внутренности. Он должен будет жить, и жить, и жить… С руками в крови? Его тело замерзает быстро, но рыдание так и не успокаивается оставляя его среди вечереющего, гулко молчащего Бухареста и одиночества, что не предполагает защиты. Локи впивается в собственные бока пальцами, не замечая, как сильно ранит их ногтями. Локи стискивает зубы до боли и покрывается безумной, безжалостной дрожью от всего пережитого ужаса и всего того, что ещё ждёт его впереди.       Он ведь может выиграть время — разрыв брачного контракта принесёт Тору некоторое количество проблем.       Он не может уже ничего — разрыв брачного контракта принесёт Локи только смерть.       Вначале будет убит дух. После будет убить воля. Видар поставит ему метку и будет драть его так долго, пока Локи не понесет, но прежде они точно успеют натаскать его. Пытки или электрический стул? Его потенциал Атакующего может выкосить весь Бухарест и Лаувей точно не погнушится испытать его где-нибудь. И все же вначале — Лаувей придет за ним, чтобы убедиться в наличии того самого потенциала. Лаувей добьётся его злобы, его бешенства… Локи ведь сможет сдержаться? Захлебываясь в рыдании так, будто бы хуже быть не может и никогда не было, он вновь вспоминает о том, что значит не чувствовать уверенности — завтра солнце снова взойдет и ему удастся увидеть это.       Через окно или через решетку камеры в военном комплексе к югу от четвертого сектора, за окружной?       Дрожь рыдания заменяется сама собой дрожью холода через десятки лет и настоящие века, все же вынуждая — кое-как перевернуться на живот, встать на колени. Среди рези в зареванных глазах ему не сразу удается разглядеть вентиль крана, но тело все помнит, тело знает эту квартиру будто все правила выживания в этом мире. Его рука тянется на ощупь, переключая кран на душ, после пальцы выкручивают вентиль с горячей водой. Ни до того, чтобы задернуть шторку, ни до того, чтобы все же стянуть белье сразу, Локи так и не добирается. Он подползает ближе, горбит спину в попытке уместиться под горячими струями воды. Кое-как умывается, бесполезным движением стирая слезы и слизь соплей с щек и губ. Это совершенно не помогает, но он принуждает себя почти насильно — двигаться, двигаться, двигаться. Умыться, кое-как стянуть белье, отвести с лица влажные, липнущие к коже волосы. Ему нужно согреться, ему нужно смыть с себя, что бетонную пыль, что все и каждое из прикосновений Тора, а после ему нужно найти в аптечке успокоительное. И снотворное тоже? От первой же мысли об этом Локи передергивает резко и крупно — он не сможет заснуть здесь. Пускай Тор не знает об этой его квартире, пускай о ней не знает никто, кроме Брока и того же Питера, Локи просто не сможет остаться здесь.       В одиночестве — больше нет безопасности и в ближайшие недели она вряд ли появится там. Тор лишается всех тех денег, что ему не принадлежат, и эта потеря явно для него чрезвычайно велика. Эта потеря в любом случае и всегда перевешивает тот ущерб, что получает Локи.       Как Стивен будет пытаться отбрехаться? Локи почти радуется этому мысленному вопросу, перекидывая мокрое от проточной воды белье в раковину, потому что он не дразнит весь его ужас, он ощущается скорее скептичным, но — позволяет ему еле-еле подняться на ноги. И следующая мысль тут же врезается куда-то в затылок, точно намереваясь перебить ему шейные позвонки.       Ему больше не нужно ходить к Стивену.       Брачный контракт расторгнут.       Тора больше нет в его жизни. Тор появится в ней ещё дважды — когда Локи приедет за ним и когда придет расторгать брачный договор на бумаге.       Сигюна с собой, конечно же, не возьмет. С Тони созвониться, чтобы попросить помощи его адвоката, не получится тоже, потому что тогда Тони все узнает. Будет ли зол, будет ли сыпать нравоучениями или будет разочарован — Локи отказывается сталкиваться с этим. Локи отказывается разбираться с этим ровно так же, как осмыслять прямо сейчас. Еле удержав себя от того, чтобы не опуститься на корточки вновь, он хватается за влажную кафельную стену, опирается на нее лопатками. Каждый новый вдох приносит лишь новое, новое, новое рыдание, пока то самое, зловещее, так и звучит внутри стенок сознания.       Если бы, если бы, если бы… Если бы он умер там, Тору было бы достаточно этого, чтобы не обвинять его?       Тору не было достаточно ничего. И никогда. И не было бы.       Локи вымывается с дрожью рук, то и дело приседая на корточки вновь и вновь, когда слабые колени опять подгибаются. Успевает перепутать шампунь с гелем для душа, случайно открывает глаза среди всей пены. Боли становится больше, но чем дольше она длится, тем более изматывающей становится. Он вымывается, не имея возможности поставить галочку среди того списка дел, что становится приоритетным. Позаботиться, позаботиться, позаботиться о себе — не оставаться в квартире. Не оставлять себя здесь.       Будто бы ему есть куда бежать? В объятья громадного махрового полотенца и сменного бельевого комплекта, что он находит в собственном шкафу. В объятья футболки, широкой, теплой толстовки и домашних штанов. В объятья того спокойствия, что ему то ли отказываются отдавать, то ли отдают с задержкой две выпитые таблетки успокоительного. Пока холодильник пустеет собственным нутром на любую еду и тишина квартиры почти звенит в ушах. Он выходит из ванной, одевается, выпивает таблетки и медленным, тяжелым шагами возвращается в спальню, почти не разбирая дороги. Ни единой возможности порадоваться возвращению домой не находится так же, как не получается и зацепиться взглядом хоть за что-нибудь. Белые ножки металлического каркаса кровати? Темные тени деревьев за балконной оградой, что еле виднеется за стеклянными створками дверей? Все ещё дрожащий, но хотя бы не рыдающий он забывает включить свет, возвращаясь к шкафу, и ему приходится вновь повращаться к порогу спальни. Одеревеневшие, обессилевшие руки еле находят в недрах полок рюкзак и медлят, медлят, медлят перебирая стопки его вещей. Пара комплектов белья, джинсы, сменный спортивный костюм. В единый миг взгляд сам собой цепляется за резинку запасного ошейника и Локи дергается, вцепляясь пальцами в край деревянной полки, чтобы не осесть. Слабость в ногах ощущается невыносимой, непреодолимой настолько же, насколько невозможность — поверить в то, что все заканчивается именно так.       Почти как он ждал.       Почти как шептала каждая автоматическая мысль.       Много хуже? Он собирает вещи, уже в прихожей понимая, что у него нет запасного пуховика. Куда девается прошлый, спрашивать уже не у кого, и поэтому Локи просто надевает пальто. Пихает чемодан к стене, убирая его со своего пути. Тянется ладонью к ручке двери. Невозможность остаться против невозможности выйти — он замирает весь и замирает взглядом на злосчастной ручке, чувствуя, как новый сдавленный, рыдающий всхлип рвётся наружу. Что будет ждать его там, за этой дверью, но, впрочем, кто вновь желает поставить его на то место, что он не выбирал? Он остается стоять так на минуту или все пять, пока рука сама собой не тянется к телефону. В уголке экрана переливается бензиновым цветом трещина — Локи не помнит, когда успел уронить его, Локи не помнит почти ничего, помня все в точности.       Как много часов назад он приходит в себя посреди недостроя?       Ему кажется, будто проходит долгий злой век, но пальцы почти не требуют его внимания, выученным движением находя в списке контактов единое имя его вечного, что само солнце, водителя. Настоящий таксист, только с пистолетом в кобуре и без апельсинов, накачанных снотворным в отделении перед ручником. Жалко даже как-то получается — Тор говорит об образовании, говорит о доступности медицины и социальных благах, но совершенно забывает сказать о безопасности.       Или о том, что омежье тело имеет не меньший суверенитет, чем омежий отказ?       Локи успевает разве что нажать кнопку вызова, но ни единого гудка так и не слышит. По ту сторону линии связи трубку снимают мгновенно. Спокойно и чётко звучит:       — Жду внизу.       У Локи не находится сил ни на улыбку, ни на благодарность. Он просто блокирует телефон, пихает его в карман пальто. Лямка рюкзака дразнит плечо болью, стоит ему только попытаться надеть ее, и Локи тут же снимает. Берет ручку в ладонь, пусто и медленно оглядывается в поисках ключей. Те виднеются где-то в углу, случайно отброшенные и забытые, дверь же оказывается открыта — ввалившись в квартиру часы назад, он просто забывает об этом. Сил на злость на себя просто не остается.       Но дверь он запирает все равно. Как будто внутри остается ещё что-то, что может причинить ему боль собственной смертью.       Спустившись на улицу по боковой лестнице, Локи пересекает задний двор и выход из калитки беззвучно и молча. Брок ждёт чуть правее, напряженно докуривая у капота. Он ведь так и не уезжает? Ещё немного и Локи точно придется сделать настоящий список тех причин, почему он не увольняет его. За всю наглость, за весь беспрестанный пиздеж по поводу и без — Брок не уезжает. Брок остается ждать. Брок знает, что он выйдет, просто потому что знает, как это случается.       Как это случается всегда. Снова, и снова, и…       На пороге территории его дома и закрывшейся на ночь кофейни на первом этаже Брок ждёт его под руку с темным и холодным февральским вечером, но в его машине оказывается тепло. Включенный подогрев сидений, спокойная тишина и ни единого следа любого лишнего запаха. Локи хочет выдать ему координаты, Локи правда должен ведь — сказать ему хоть что-нибудь; но на любые слова не хватает ни сил, ни смелости. Локи не собирается рыдать у него на глазах.       Локи точно не собирается рыдать больше.       Успокоительное действует постепенно, утомленность от рыданий — действует много быстрее. Он успевает задремать за те пару десятков минут, что они едут, пускай и точно слышит, как Брок отзванивается на стойку регистрации главного центра. Спрашивает про самую дальнюю палату, находящуюся в конце одного из коридоров. Просит принести туда еды и успокоительного, одну таблетку. Ещё просит — мазь от синяков. Локи просто молчит о том, что, даже если выжрет весь тюбик, это никому уже не поможет.       Локи просто молчит. Перед тем, как выйти из автомобиля, натягивает капюшон пониже. Перед тем, как зайти в центр сверяется с часами — поздний вечер нашептывает удачей и пустыми на коридоры омегами, что ни в коем случае не должны увидеть его в подобном состоянии. Брок ничего не шепчет. Только провожает его до палаты, останавливается на пороге, пока Локи с трудным, тяжелым вздохом стряхивает пальто на одно-единственное кресло, а после скидывает туда же рюкзак. Брок не уходит, не уходит, не уходит… Он ведь знает?       Локи оборачивается к нему, пытаясь придать собственному лицу больше твердости, но обмануться самому не получается — он выглядит дерьмово. Точно зареванно. Вероятно — избито. И рот приоткрывает много раньше, чем успевает сформироваться мысль. Рабочий день Брока завершен, не так ли? Брок говорит:       — На территории, минимум, три альфы постоянной охраны. Сейчас их десять, потому что нет вызовов, — это не звучит унизительно, но ощущается именно так. Та самая понятность. Та самая прозрачность, и факты, факты, факты, что напоминают о Торе много больше, чем успокаивают. Он ведь тоже говорил языком фактов? Брок говорит спокойно и твердо: — Я отойду на две минуты, чтобы поссать, налить себе кофе и принести стул. Я останусь до утра, утром меня сменит Джек, мой заместитель, — твердый, будто скала, и не произносящий ни единого слова о том Стиве, к которому, вероятно, собирался ехать. Локи на самом деле не знает. Локи не спрашивает. Как давно начинается этот февральский день? Кажется, ему уже тысяча лет, а ещё, так глупо, но он лишь сейчас вспоминает — они с Тором собирались на ужин в NOR. С тем самым Тором, что говорил языком фактов. С тем самым Тором, что порождал войну и что сделал Локи очередным сопутствующим ущербом в ней. Брок говорит: — И нет, ещё одной таблетки ни успокоительного, ни снотворного тебе никто не даст. Даже если после того, как ты придёшь в себя, ты меня уволишь нахуй.       Отступив на шаг назад, Брок тянет ручку двери на себя и закрывает дверь с еле слышным щелчком. Он не остается выслушивать любую брань и любые оскорбления, но, впрочем — Локи хватает только на то, чтобы кинуть взгляд к уже закрывшейся двери, а после медленно осесть на пол прямо рядом с креслом. Его болящие, изукрашенные спрятанными под одеждой синяками руки оттаскивают его в ближайший угол стены, колени жмутся к груди. И следом, меньше чем через миг, среди самого центра Бухареста, среди самой дальней палаты самого дальнего коридора главного центра Regeneratio раздается его еле слышный, сдавленный вой.       Он не помнит, через сколько ему удается просто уснуть, вырубившись прямо в углу палаты, на полу, но точно знает — почувствовать себя в безопасности вновь у него так и не получается.       Как будто бы и не получится — уже никогда. ~~~