Personal madness

      Чуя в ловушке, в западне. Он словно беззащитная мышка, которая уже больше никогда не сможет испробовать драгоценный кусочек пахучего сыра, потому что попалась в мышеловку. И, чёрт возьми, ему нравится быть в этой смертельной ловушке! Видимо, долгое пребывание в стенах гребаной, забытой Богом лечебнице даёт о себе знать.       В подвальном помещении мастерской очень сыро, холодно до такой степени, что зубы стучат, и пахнет сгнившей кровью. К этому запаху Чуя уже привык. Запах сгнившей крови стал для юноши уже родным, он въелся в каждую ниточку больничной робы, и даже больше… Накахаре кажется, что он сам им пахнет.       Чуя загнан в этой сраной мастерской, в которую спустился, чтобы найти выход. Спустился и нашёл ещё больше проблем. Он нашёл его… Дазая.       Накахара уже встречался с Осаму до инцидента с бунтом больных, когда сам работал программистом в компании «Меркофф».       Дазай Осаму — поехавший маньяк, убивавший жертв в поисках «идеальной невесты». На его счету было несколько десятков преступлений. Только это знал о нём Чуя, хотя лучше бы он поинтересовался о своём будущем обидчике побольше, но кто ж знал, что Накахара станет жертвой? Вот только парень не верил в то, что Дазай убийца, совсем не верил, ибо он видел, как Осаму стучался в стеклянные заграждения и просил, нет, умолял о помощи. Чуя не видел в его глазах желание убивать, которое прослеживалось у других пациентов. Чуя только видел прошение о помощи сломленного человека. А когда Накахара узнал, какие опыты проводят над больными, его догадки только подтвердились. Наверняка, Осаму заволокли сюда по ошибке и приплели жуткую историю прошлого.       Признаться, Чуя не верил в эту жуткую историю только потому, что Дазай не был никак похож на маньяка-убийцу, а складывал мнение о себе просто запутавшегося человека. Да и тем более, в подсознании Накахары отложился совсем другой образ маньяков с пилами, масками, безумными глазами… Гребаные фильмы ужасов.       Чуя слышит, как осторожно ступает Осаму по хлипкому деревянному полу, приближаясь к нему. Доски совсем сгнили и противно скрипят, и, кажется, что если сделать неосторожный шаг, то они непременно прогнутся и к чертям сломаются.       Чуя даже слышит тихое, размеренное дыхание маньяка. Осаму полностью спокоен. Обычно так себя ведут только хладнокровные убийцы. Неужели Накахара ошибся в своих представлениях, и Осаму вправду является серийным маньяком-убийцей, который ищет «идеальную невесту»?       — Я, кажется, видел тебя, — раздаётся голос Осаму. Такой приятный, спокойный, завораживающий. Чуя чувствует, как его сердце ещё больше ускоряет темп (куда ещё больше?). — Наверное, когда проснулся…       Чуя не пятится назад, да и какой смысл? Он загнан, чувствует спиной изгиб швейной машины, стоящей на деревянном столе. Сделать рискованный манёвр, в попытках сбежать — не получится, ибо помещение заставлено различной хозяйственной утварью. Если Накахара побежит, то непременно напорется на какие-нибудь торчащие ножницы и тогда всё равно будет схвачен.       Зачем убегать?       Осаму не похож на психов, обитающих в лечебнице. Он хорош собой, и одежда у него не рабочая роба, а опрятный костюм. Из-за тусклого света луны, пробирающегося через маленькие заколоченные окошки, Накахара замечает, что на белоснежной рубашке и бинтах Осаму кровь.       — Ты не убегаешь от меня, удивительно, — спокойно подмечает Дазай. Сердце Чуи пропускает ещё удар. — Совсем не боишься меня? — спрашивает маньяк, поднимая одну руку, в которой Накахара замечает нож.       Осаму его убьёт?       И Чуя, на удивление, и вправду не боится смерти, хотя обидно, что после стольких дней скитаний по лечебнице, он погибнет от рук поехавшего маньяка.       Между Чуей и маньяком остаётся метра два. Слишком близко. Слишком опасно.       Осаму делает ещё несколько шагов, подходя к Чуе вплотную. Накахара жмурится, он не хочет смотреть в глаза своей смерти.       — Открой глаза, — приказывает Осаму. Чуя не хочет, сопротивляется, издаёт звук похожий на мычание, а в мыслях читает всевозможные молитвы, чтобы умилостивить высшие силы. Ему нужна помощь хоть от кого-то.       Кожу шеи обжигает холодное лезвие ножа. Чуя нервно сглатывает, упираясь кадыком в остриё. В памяти всплывает фильм, в котором маньяк-парикмахер вспарывал жертвам горло лезвием бритвы, и летящие брызги артериальной крови. Накахара чувствует себя той самой жертвой.       Чуя готов к тому, что через несколько секунд он будет биться в предсмертных конвульсиях, судорожно хватаясь за глубокий порез на горле, из которого будет выливаться пульсирующей струйкой фонтанчик яркой крови.       Но это не происходит даже через несколько минут. Или это Чуе кажется, что прошло так много времени?       Накахара со страхом открывает лазурные глаза и видит его.       На лице Дазая красуется звериная улыбка, которую не трудно разглядеть даже в темноте. И сейчас Чуя замечает, что на щеках, подбородке маньяка видны несколько весьма глубоких царапин и порезов. Неужели травмы полученные от других пациентов? Хотя неудивительно, общение пациентов между собой никогда не отличалось особым дружелюбием. Они могли избивать друг друга целыми днями, насиловать (и не только живых). Однажды глазам Чуи предстала картина, как над мёртвым телом пациента надругались несколько его сокамерников. Лучше бы Накахара никогда этого не видел.       — Ты боишься меня? — спрашивает Осаму, не убирая нож, а пальцами свободной руки проводит по губам Накахары. Подушечки пальцев холодные, практически ледяные.       Чуя крепко хватается за крышку стола, чтобы не упасть на стоящую швейную машину.       — Если бы боялся, давно бы нашёл способ убежать, — произносит Осаму, убирая лезвие ножа с горла Накахары. — Ты мне нравишься.       Дазай достаёт из кармана своих брюк маленький флакончик спрея с неизвестным содержимым.       — Хоть ты мне и нравишься, но это мера предосторожности, — ухмыляется Осаму, а затем нажимает на кнопку спрея.       Едкое содержимое сразу же вбивается в нос Чуи, заставляет лихорадочно кашлять, хватаясь за горло. В глазах Накахары начинает мутнеть, а земля словно уходит из-под ног. Чуя чувствует, как падает в смертельные объятия маньяка, а дальше — обволакивающая его полностью темнота.