***
Когда Чуя приходит в себя, голова его словно раскалывается пополам, а тело так болит, будто его всё это время беспощадно лупили палками, но следов от побоев на своём теле Накахара не видит. Чем же этот маньяк его напичкал? Что же было в этом незамысловатом флакончике? Чуя не удивится, если его отравили каким-то дихлофосом, ведь где в этой заброшенной лечебнице, в которой даже полы не везде крепкие, можно найти какую-то серьёзную отраву? Хотя, возможно, Осаму украл её из оставшихся больничных запасов медикаментов. Из щелей заколоченных досками окон льются маленькие струйки яркого света, в которых видно крошечные пылинки, летающие в воздухе. Неужели уже наступил день? Сколько Чуя провёл в бессознательном состоянии? Он точно знал то, что когда повстречался с маньяком была ночь. В помещении полумрак, но если приглядеться, то можно хорошо всё разглядеть. И Чуя понимает, что уже находится не в мастерской, а в комнате, похожей на убежище маньяка. В одном из углов стоит старая кровать, с грязным, порванным постельным бельём, а в другой деревянный стол с двумя стульями. Когда Чуя окончательно приходит в себя и перед глазами его перестаёт плыть, он осознаёт, что прикован какими-то ржавыми наручниками к батарее. Накахара дёргает правой рукой в попытках освободиться, но всё его тело снова пронзает боль, от которой на глазах сразу выступают слёзы, а голова снова начинает кружиться. Чуя слышит скрип двери, а затем осторожные тихие шаги — наверное маньяк. Размытый человеческий силуэт медленно приближается к нему. Что же сейчас будет? Чуя не знал, да и не хочет знать, а предполагать исходы событий не было вообще сил. Уж слишком подействовал яд распылённого вещества. Но одно было и так понятно, хорошего от Осаму не жди. — О, ты очнулся! — радостно восклицает Дазай, сокращая расстояние. — Обычно это занимает больше времени… — маньяк делает паузу. Накахаре кажется, что тот ухмыляется. — А некоторые вообще не приходят в себя, так что тебе повезло, — фраза звучит с насмешкой. Повезло… Нет. Нихуя не повезло. Лучше бы Чуя не проснулся, лучше бы умер, ведь неизвестно, что теперь ждёт его дальше. Оставит ли маньяк его в живых и будет над ним издеваться? Или же убьёт жестоким образом? Осаму садится на корточки прямо перед Накахарой. — Ты сильнее, чем кажешься на первый взгляд. Конечно же, Чуя сильнее. Был бы он слабым, то непременно бы загнулся ещё при первой встрече с дедом-каннибалом, бегающим с бензопилой и кричащим, что хочет есть. Он непременно бы погиб. И сейчас Чуя понимает, что лучше бы его тогда зажарили заживо в печке, чем испытывать сейчас всю неизвестность ситуации и боль во всём теле. Лучше бы он стал ужином для сумасшедшего каннибала, чем был бы игрушкой в руках маньяка. Холодная шершавая ладонь Осаму оглаживает грязную щеку Чуи. Рыжий кривится, ему неприятно, что его трогает какой-то сумасшедший. Нужно было хотя бы попытаться сбежать, когда он встретился с маньяком, пускай это попытка не увенчалась бы успехом, но зато Чуя хотя бы попытался. А сейчас ему очень обидно, что он даже ничего и не предпринял, чтобы хоть улучшить своё положение. Лучше бы он напоролся бы на какие-то ножницы или швейную машинку и истёк кровью, но он хотя бы попытался… Сейчас Накахара понимает, что он вовсе и не сильный, он трус. Если бы был храбрым не сидел бы на полу, прикованный ржавыми наручниками к батарее, гадая, что будет, и пытаясь изо всех сил сфокусировать взгляд на своём обидчике. — Тебе неприятно?! — восклицает Осаму, хватая Чую за запутавшиеся рыжие волосы. — Неприятно?! — он кричит, словно сумасшедший, хотя, так и есть. Чуя корит себя за то, что доверился своему внутреннему чувству и поверил в то, что этого человека оклеветали. Из глаз Накахары начинают литься горячие слёзы, которые ещё больше размазывают грязь на щеках и скулах. — Молчишь, — Осаму отпускает волосы рыжего, отталкивая его назад. Чуя с глухим звуком ударяется головой о батарею. Накахаре кажется, что его голова чуть ли не взрывается от нарастающей боли. В висках пульсирует, а зрение уже совсем невозможно сфокусировать. Шее становится всё тяжелее и тяжелее держать голову в вертикальном состоянии, а глаза сами закрываются. Накахара знает, что если закроет глаза, то, возможно, уже никогда их не откроет. Он никогда не увидит столь прекрасный мир, в котором он даже не успел попутешествовать, ведь из-за загруженного графика программиста у него просто-напросто не было времени выехать даже за город… Хотя последняя его работа в лечебнице Маунт-Мессив была как раз за городом, но лучше бы он не соглашался на неё. Но кто же знал, что так получится? Чуя уже не может держаться. Голова его тяжелеет, а веки закрываются. Снова пугающая темнота.***
— Как жаль! — восклицает Осаму, видя, что его новая игрушка снова отключилась. — Но ничего, полежишь и будешь, как новый. Дазай достаёт из кармана своих брюк ключ от наручников, чтобы освободить рыжего. Когда ключ в замочной скважине поворачивается, наручники с металлическим звуком падают на бетонный пол лечебницы. Осаму поднимает Чую, а затем несёт его на свою койку, аккуратно укладывая на неё. Маньяк сам не знает, почему он так делает. Обычно его жертвы лежат на столе, а сам он искусно орудует циркулярной пилой, отрезая всё, что ему кажется ненужным. Этот же парень кажется для Дазая каким-то особенным, ведь тот при их первой встрече совсем не испугался его. Осаму совсем не хочется его убивать, хотя, возможно, потом он и убьёт. Маньяк укрывает свою жертву одеялом, раздобытым в какой-то палате, а сам уходит из своего убежища. «Этот парень точно не убежит, — думает маньяк, закрывая за собой дверь. На этот раз он не пристегнул своего заложника наручниками. — А если и уйдёт, то я непременно его найду».