Не с чистого листа

Иногда приходится сделать шаг назад, прежде чем продолжить путь вперёд. Назад, в Лотлориэн — или, в нашем случае, назад во времени, чтобы понять, что будет происходить в будущем. Когда всё случилось, Фингон вместе с Тургоном и Финродом направлялся смотреть звездопад. На самом деле, эти двое не то чтобы мечтали о его компании, и Фингон об этом прекрасно знал. Так же как все трое прекрасно знали, что если бы Тургон за Фингоном не присматривал, тот бы после своего возвращения из Мандоса пару десятков лет назад уже давно превратился бы в полного отшельника. Потому-то они все вместе и выехали из Тириона на запад Валинора смотреть на звёзды. Фингон скакал впереди и как раз жалел, что с ними нет Эленвэ и Амариэ… и вдруг он уже падал на землю, а мир перед глазами выделывал круги. Связь с Маэдросом! Вернулась во всём своём великолепии! И накрыла его, как десятифутовая волна — и сильнее вышибло дух изумление, а вовсе не удар о землю, который случился с ним в следующую секунду. Миг назад он был один, сдержан, полон самоконтроля. А в следующее мгновенье уже орал, схватившись за голову. Невозможно много! Невозможно мало! Маэдрос был с ним, но так далеко… слишком далеко, и Фингон не мог до него дотянуться. А затем, так же стремительно, как и появился, Маэдрос вновь исчез, и Фингон лежал на земле. Он смутно сознавал, что у него течёт кровь, что мир вокруг так и вращается, теперь медленно и лениво. — Фингон! — почти в один голос воскликнули Тургон и Финрод, они часто действовали с какой-то странной синхронностью. И оба соскочили с лошадей — Финрод поспешно и неуклюже, Тургон же величаво и грациозно. — Я в порядке, — заверил Фингон, и его тут же вырвало. Желчь обожгла горло, но зато дурнота его оставила, чему он был благодарен. — Как обнадёживающе, — пробормотал себе под нос Тургон — обычный его способ выражать своё искреннее беспокойство за брата. — Турно, — пожурил его Финрод, — ну прекрати. Он встал рядом с Фингоном на колени и помог ему принять полусидячее положение, скрыв тревогу под своей обычной добродушной улыбкой. Тургон же изобразил на лице отстранённость, однако, руки его дрожали, выдав сильнейшее волнение. Не так уж много можно скрыть от собственного брата. Фингон благодарно стиснул плечо Финрода. Тот улыбнулся ещё светлей и приложил ладонь к ссадине у Фингона на голове. Было больно — и Фингон ему об этом сообщил. Но Финрод невозмутимо напел какую-то простенькую исцеляющую песенку. Он владел такой силой, что ему это даже и не требовалось, но именно с помощью музыки Финрод предпочитал работать с тканью Арды ещё со времён, когда все они были детьми. Когда он закончил, Тургон воскликнул: — Что, во имя всего сущего в Арде, произошло?! — Тургон всегда притворялся резким, дабы скрыть мягкосердечие… но за свою жизнь он слишком много видел насилия и слишком много потерял, чтобы не тревожиться о страданиях тех, кого он любит… Приходилось выбирать, и Фингон выбрал путь не из лёгких. И понадеялся, что Маэдрос его простит. — Что ж, история долгая, и я намерен поведать её только раз. Если вы хотите услышать её, вам придётся поехать со мной. — Куда? — ничуть не смутившись, спросил Финрод. — Домой к Нерданель, — и большее Фингон рассказать отказался. Объяснения потребовали бы объяснять самих себя — а это совсем не подходило его цели и поездке. Финрод и Тургон, к их чести, ничего не сказали о его несомненно странном поведении. Они просто помогли ему вновь взобраться на коня и повернули на юг. Пока все в молчании ехали верхом, в разуме Фингона клубились тревожные и сердитые мысли. В итоге они сложились в две основных: во-первых, если Маэдрос жив, то почему он не тут, с Фингоном? Воля ли это Валар — или сам Маэдрос не захотел? Но ведь Маэдрос любил его! Совершенно точно любил! Никто не будет приносить брачные обеты, чтобы потом взять да разлюбить! Фингон отбросил мысли о собственной сестре — Маэдрос ничего общего с Эолом не имел вовсе, а эти мысли только мучили его. Вторая мысль, которая слегка остудила Фингона, была следующей. Если Маэдрос должен был возродиться всего-то на пару десятков лет после Фингона, как же это сам Фингон согласился покинуть Чертоги без него? Как и большинство эльфов, Фингон ничего не помнил о том, общался ли с кем-то в Мандосе, но, как и большинство, подозревал, что это происходило. Это убеждение укреплял во всех его собственный отец, который ссылался на тот факт, что почему-то перестал ненавидеть Феанора и теперь ему хотелось называть того прозвищем, которым его больше никто не звал — «Наро». А уж если бы Фингон мог выбирать, с кем увидеться в Мандосе, то, конечно же, это был бы Маэдрос. Он верил, что его выбор уйти из Мандоса без Маэдроса был обусловлен тем, что Маэдросу, как и его отцу, больше не суждено вернуться. Ну и почему же тогда Фингон не задержался там ещё на какие-то пару десятков лет, после того, как и без того столетия там просидел? Сама мысль о том, что он оставил Маэдроса, а тот, в свою очередь, оставил его, не давала ему покоя. До дома Нерданель они доехали за несколько часов, и уже занялась заря. Нерданель сидела в саду, что-то вырезая крохотным резцом из маленького куска дерева. Одета она была в чёрное с золотой вышивкой, и пусть на ней не было больше той золотой короны с рубинами, что она носила, будучи женой принца, она всё равно выглядела по-королевски. Завидев всадников, она позвала Амрода и Амраса принять у гостей коней и пригласила всех внутрь. Как и всегда, она не задала ни вопроса о том, что они здесь делают и зачем приехали. Амрод и Амрас же выглядели куда более озадаченными, но мать не позволила им пытать Фингона вопросами, за что он был очень ей благодарен. Фингон не видел Нерданель с самого своего возвращения. Он не думал, что сможет вынести их встречу, зная, что Маэдроса больше нет. Зная, что тот мог уйти навсегда. Пусть она и разделяла его горе, её присутствие никак не помогло бы его облегчить. И увидев её теперь, он был поражен тем, как же она изменилась. За те годы, в которые она потеряла всё, она так постарела… Лицо её прочертили линии горя и муки, подобно смертным. Но не это поразило Фингона больше всего, а её сходство с Маэдросом. Тот тоже выглядел старше из-за своих испытаний в Белерианде, но не стал от этого менее прекрасным в глазах Фингона… Маэдрос, кто взял так много от духа матери. Маэдрос, кого называли сыном Феанора, но кто во всём был истинным сыном Нерданель. Маэдрос, кто сказал, что, если они поженятся, его мать станет единственной, в чью поддержку и любовь к ним несмотря ни на что, он и вправду верит… — Мы с Маэдросом были женаты, — без предисловий объявил Фингон, когда Нерданель отослала Амрода с Амрасом прочь. Лучше уж сразу нанести удар и не тянуть с этим. И тут же воцарился хаос: все заговорили одновременно, и над всеми зазвенел голос Финрода. — Ты сказал, что расскажешь историю? — Если вы все соизволите помолчать, — огрызнулся Фингон, используя те интонации, которым научился от Маэдроса, утихомиривавшего братьев. И все и правда замолчали. — Мы поженились в Белерианде, во время Осады Ангбанда. И никому не сказали. Хотя, конечно же, вся эта история началась задолго до того дня. Я понял, что люблю Майтимо в тот самый миг, когда осознал, что на свете существует любовь. Да и кто бы не влюбился в него тогда?.. Но я был почти уверен, что мои чувства невзаимны, и у нас было что-то вроде молчаливого уговора никогда не обсуждать подобные вещи и держать всё при себе. Позднее Маэдрос рассказал, что вряд ли бы сам понял в те годы, что чувствует ко мне — так глубоко он похоронил эти чувства. Но я-то прекрасно понимал свои, и с каждым годом, когда Майтимо всё так же продолжал отказываться от вступления в брак, мои надежды росли. И так было вплоть до Тангородрим. Нерданель, которая была вся внимание, вздрогнула. Фингон протянул ей руку, чтобы утешить, и она разочек крепко сжала её, а затем отпустила, и он продолжил. — Многое из этой части истории лучше рассказывать ему, а не мне. Так что я буду придерживаться того, что знаю, а пробелы когда-нибудь вы заполните. Когда я его спас, он сказал мне, что любит меня. «Фингон, я тебя люблю», — сказал он и улыбнулся той ужасной улыбкой, которую приобрёл тогда. Помните её? Финрод кивнул. Повторить её было невозможно, если все зубы были на месте. Но почему-то нехватка зубов вовсе не делала Маэдроса непривлекательным, впрочем, вскоре Куруфин сделал ему протезы. Но тогда Маэдрос так высовывал кончик языка сквозь провалы между зубов… Фингон был более чем уверен, что тому просто нравится, как вздрагивают его собеседники. Ну, об этом-то рассказывать Нерданель и Тургону он не стал. — Во всяком случае, признался он мне лишь потому, что думал, что умирает. И я никогда не напоминал ему, потому что он не помнил и доброй половины того, что происходило во время его спасения, и был почти всё время в бреду. Он успел перепеть мне половину пошлых песенок Маглора и трижды чуть не упал с орла, потому что пытался похлопать его по плечу. Он ничего из этого не помнит… но что признался мне в любви, он помнил. И позже ничего такого он не говорил, потому что думал, что недостоин любви. Вот идиот! Будто меня заботило лишь хорошенькое личико! И вот этот период, когда мы оба знали, но ничего друг другу не говорили, длился годы. Он отдал моему отцу корону, собрал войска и уехал в Химринг, присылая весточки, которые содержали лишь что-то вроде «ну как ты там?». Уж я бы ни в жизнь не оставил это так, так что я… — И ты начал придумывать все эти поводы и оправдания, чтобы сбегать к нему, помню, как же! — с мрачным смешком перебил его Тургон. — А мы с Аредель вынуждены были трудиться за тебя, а я ведь тогда уже пытался строить Гондолин. Вот ужас! Финрод рассмеялся, прикрыв рот ладонью, и Фингон продолжил, зыркнув на брата: — Сомневаюсь, что кто-нибудь из вас действительно помнит, каким он был в те дни. Верные за спиной называли его Тенью Химринга. Даже Маглор приезжал от Врат чуть не каждую неделю, да и остальные его братья — как только им удавалась возможность. Но это было не то. Ему нужен был я — и я пришёл. Первые пару лет мне самому было стыдно признаться, что я влюбился в него лишь сильней. Майтимо был юн и нежен душой, Маэдрос стал куда большим. У него было сердце льва с оболочкой из стали. Любить его было всё равно что любить лавину или бурю. И Маэдрос мог любить меня в ответ! Даже когда он тонул в том, что одолевало его, он оставался куда сильнее, чем сам считал себя. Даже не представляю, что он во мне видел, но я знал, что должен что-то сказать. Все предлоги были исчерпаны, так что в один прекрасный день я просто перестал их придумывать. Я сказал отцу, что еду по личным причинам, и сказал Маэдросу, зачем на самом деле я приехал. Потому что люблю его. — И вы поженились? — спросила Нерданель. — О, лишь через много лет! Я был счастлив просто любить и быть любимым. И нам столько требовалось обсудить, и так мало у нас было времени… К тому дню, когда мы поженились, мы знали друг друга куда больше, чем большинство тех, кто давно женат. Я уже было начал думать, что мы так никогда не поженимся. Маэдрос терпеть не мог клятвы… по понятным причинам. Но затем в один прекрасный день мы просто сделали это. Как первые эльфы. Он и я, и лишь Эру был нам свидетелем, а любовь — единственным свадебным даром. Позднее я понял, что Маэдрос это всё планировал, и может даже долгие годы. Он знал, как я хочу с ним пожениться, и он сочинил для нас специальные обеты, каждое слово при этом было выбрано так, чтобы ни к чему нас не вынуждать. И мы были так счастливы. Даже когда вокруг рушился мир, мы находили счастье в том малом, что могли, и дарили его друг другу. После смерти отца я усыновил Гил-галада, так что теперь никто не мог упрекнуть меня в отсутствии наследника. Почему-то все думали, что он мой внебрачный сын — а я и не думал никого поправлять. Я назвал его Эрейнионом, потому что ведь он был наш сын — мой и Маэдроса! И мы трудились рука об руку, мы создали наш союз, и пусть во всём потом обвинили его, наполовину это было моей плохой идеей. А потом я сделал худшее, что я мог сделать для Маэдроса. — Ты умер, — подытожил Тургон. Но если бы это было всё! — О нет, хуже… Когда я умирал, мне было так страшно… и я сделал то, что делал всегда, когда боялся. Потянулся к Маэдросу. Я… если бы я был лучше, я бы сделал совсем иное: прервал бы связь. Вот что сделал бы Маэдрос, если бы был на моём месте, без тени сомнения. Но у меня не было его силы… и он пережил мою смерть вместе со мной. Его слушатели побледнели. Тургон прикрыл ладонью рот, как будто его сейчас стошнит. Воистину, Тургон был единственным из троих, кто переживал смерть супруга рядом, и пусть Эленвэ закрыла свой разум, он испытал страшную боль и едва мог на что-то реагировать в последующие дни. Если бы Идриль в нём не нуждалась, он бы, наверное, умер сам. Мысль о том, что есть худшее, чем пережить всё то, что чувствует, умирая, твой любимый, была невозможна. Фингон не мог думать иначе. — Итак, всё это о том, что, конечно, с тех пор я не чувствовал связь с Маэдросом. До тех пор как пару часов не упал с коня — потому что он воссоединился со мной!!! — Что?! — воскликнула Нерданель, вскочила и схватила Фингона за плечи. Он беспомощно кивнул и сам положил ладони ей на плечи. — Маэдрос жив. Он точно не тут, не в Валиноре, но жив. Я это ощутил. — Можно?.. — Нерданель потянулась, чтобы положить ладонь на лоб Фингона, но он отстранился. — Он вновь закрыл щиты разума. С учётом его чувств ко мне, даже не представляю себе, каково ему было. Ощущение было, будто он резко опустил щиты, так что кто знает, кого ещё он смог достать. Маглора, Артанис, может быть, Глорфинделя? Кирдана? Кто теперь там король синдар? Твой пра-правнук, Турно? Напомни-ка мне его имя? — Эл… — начал было Тургон, но его перебили. — Минуточку! — вмешался Финрод. — Если он не в Валиноре и при этом жив, так где же он? Ты так говоришь, будто он в Средиземье! — Да наверняка! — ссадина на голове у Фингона вновь запульсировала, во рту после монолога пересохло. Финрод покачал головой. — Нет, невозможно… никакая брачная связь не сможет простираться так далеко. — Тебе-то откуда знать? — огрызнулся Фингон. Это было грубо, и он понял это в следующий же миг… если бы только он мог взять свои слова обратно. Но в истории и не было никого подобного им! Те пары, которые расстались перед Исходом, были разделены не только океаном, но и серьёзнейшими идеологическими разногласиями. А те пары, которые ушли вместе, а потом один из супругов погиб… вряд ли кто-то из них, возродившись, вернулся в Белерианд, пусть некоторые и могли… Но почти все разорвали свои связи, по тем или иным причинам. Чаще всего, чтобы защитить другого от боли, которую приносит связь, другой конец которой устремлён в никуда. К тому же, эти единицы даже близко не владели той магической силой, какая была у Маэдроса с Фингоном. Фингон был куда могущественнее среднего эльфа, ну, а Маэдрос — Маэдрос в этом вопросе был экстраординарен. Он сам даже не понимал своей силы — но она была, и уж Фингон всегда её видел. Сравнить её можно было лишь с силами величайших среди эльфийского народа, как… Фингон с горечью подумал об отце Маэдроса. Так что его ни в коей мере нельзя было назвать слабым, пусть сам он в это и не верил. Кроме того, у них, как Фингон считал, и до брака была сверхъестественно близкая связь, что любую брачную связь сделало бы сильнее. Вот у Куруфина, к примеру, брачная связь всегда была слабенькой, пусть сам он и обладал мощной личной силой. Так же было и у Аредель. — Итак, пусть у вас самая мощная супружеская связь в истории. Пусть. Но всё ещё остаётся большой вопрос! Как он попал туда? — требовательно спросил Тургон. Фингон беспомощно пожал плечами. — Знаю не больше твоего. — Мог он вернуться сюда и уплыть? — это вторжение было на совести Финрода, который даже не представлял себе последствий своего вопроса. — И даже не поговорить со мной, не явив даже намёка на своё существование? Не думаю, что Маэдрос мог бы быть ко мне так жесток! — Ну, ты знаешь, на что он способен, — Тургон, вне всяких сомнений, прекрасно понимал, что говорит. Такой выпад против самого себя или Маэдроса Фингон ещё мог бы вынести. Но обиды Нерданель… этого простить он не мог. — Нет, Тургон! И представления не имею, что это ты имеешь в виду, говоря о моём муже. Будь добр, объяснись! Тургон побагровел и наконец выдавил: — Сам знаешь, что он сотворил. Фингон подумал, не наподдать ли младшему брату. — Я знаю, что он всегда любил меня и относился ко мне лишь с уважением и нежностью. — Он сжёг корабли! — Тургон почти кричал. Наверняка он выбрал этот пример, потому что гибель кораблей привела к гибели его жены. Но, по иронии судьбы, Тургон обвинил Маэдроса в том единственном, в чём тот был невиновен. Об этом особенно не распространялись, но при Лосгаре Маэдрос стоял в стороне. Его единственный по-настоящему бунтарский поступок против отца. Он не хотел оставлять Фингона. — Он не жёг! — в унисон поправили его Финрод, Фингон и Нерданель. Пришлось всем троим объяснять, откуда они это узнали. Тургон счёл это неправдоподобным и не собирался так просто поверить ничему, что узнал Фингон от Маэдроса, Финрод — от Куруфина, а Нерданель — от Карантира. Наконец, он выпалил: — Ладно, всё это неважно! Маэдрос — убийца и преступник — а ещё он твой кузен, и сомневаюсь, что он любил тебя с той же силой, что и ты его! Уж этого Фингон не мог вынести. Стычки с Тургоном всегда были мучительны, во рту у Фингона совершенно пересохло, голова страшно болела… а одиночество было ужасающим. Сомневаться в Маэдросе… всё равно что тонуть. Фингон так устал… и он ощутил, как рассыпается на кусочки. На глазах выступили слёзы, и оказалось, он никак не может перестать плакать. Нерданель подошла к нему и обняла. Волосы её были такими же рыжими, как у Маэдроса… и, пусть Фингон и был выше неё, объятия с ней так успокаивали, будто его обнимал сам Маэдрос. — Прости меня, — пробормотал Тургон, но не совсем искренне. Гнев всё ещё бурлил в нём, и Финрод стукнул его, чтобы тот наконец замолчал. — Не хочешь немного побыть один? — предложила Нерданель. Фингон кивнул, и она увела его из гостиной вверх по лестнице, в пустую спальню. Маэдрос вырос не в этом доме — в другом, окна которого Фингон мастерски освоил для входа и выхода… где впервые испытал к Маэдросу желание… Но комната совершенно точно была обустроена так же, как та, настоящая комната Маэдроса. Стены были того же бледно-зелёного цвета, а ещё на книжной полке стояла скульптура, которую сам Фингон подарил Маэдросу ребёнком. Книги тоже отражали вкусы Маэдроса: биографии, исторические изыскания, политические трактаты, пара ранних работ Румиля, поэтический сборник, который Финрод подарил Маэдросу за пару лет до изгнания в Форменос, а ещё маленькая коллекция исторических любовных романов. К последним Маэдрос всегда испытывал тайную страсть. Нерданель, тихо прикрыв дверь, оставила его в одиночестве, чтобы он смог успокоиться. Фингон бросился на кровать и теперь уже дал волю слезам, и те хлынули на подушку. Сердце его так устало… от Маэдроса, от того, что кому-то еще придётся рассказывать об их отношениях… Судя по Финроду с Тургоном, семья его возненавидит. Мать-то, в конце концов, простит, но что насчёт отца? Аредель простит, а Аргон? А Гил-галад? Тот ничего не знал… Он как отреагирует? Выкажут ли Эленвэ или Идриль больше принятия, чем Тургон? Вряд ли. Он не пробыл в одиночестве и десяти минут, как дверь тихо приоткрылась. Фингон не повернулся, чтобы посмотреть на нарушившего его покой. Если это Нерданель, то и ладно, а другие… он не хотел, чтобы кто-то ещё видел, как он плачет. — И кто ещё мог оказаться в комнате Маэдроса, спросил я себя! Стоило догадаться, что это ты. Как всегда! Карантир. Третий из вернувшихся сыновей Нерданель — и последний… до возвращения Маэдроса. Кто мог утешить его хуже? — Оставь меня! Карантир прошёл через комнату и уселся на кровать возле головы Фингона. Когда он заговорил, в голосе не было слышно его привычной саркастической нотки. — Слышал, как вы с Тургоном поспорили. Спасибо, что защитил его. — Я сделал это не для тебя! — Фингон развернулся и посмотрел на Карантира. Плача, он был некрасив, и знал, что сейчас лицо его всё в красных пятнах. Ну и ладно, не тому, кто носит имя Морифинвэ, его судить! — Нет, ты сделал это, чтобы наша мать думала о нас лучше. Если бы ты делал это для меня, я и не стал бы благодарить. Карантир оказался полон сюрпризов. — Ни один из вас её не заслуживает! На это Карантир расхохотался, запрокинув голову. — Никто и не сомневается! Но, думаю, в глазах Тургона, и Маэдрос тебя не заслуживает. Итак, Карантир всё слышал. Как видно, за прошедшие годы привычке подслушивать он не изменил. — Карантир, будь так добр… — Фингон приподнялся, приготовившись защитить и Тургона. — Он любил тебя, ты же знаешь. Он никогда об этом особенно не говорил, но мы все знали. Ну или я… Хотя Келегорм и Амрас тоже, наверняка. И, определённо, Маглор. Маэдроса всегда так просто было понять — тем, кто его хорошо знал. Куруфин и Амрод тоже всё бы поняли, если бы эта парочка не была совершенно никчёмна в вопросах отношений. — О, — тихо произнёс Фингон и опять уронил голову на подушку. Карантир провёл рукой по его волосам — почти ласка. Прежде он был не из тех, кого Фингон мог бы счесть нежным. Но если что и можно было сказать о сыновьях Феанора точно, так это то, что они очень сильно любили друг друга. И в этот миг Фингон был одним из них. Тот, кто ближе всего к брату, который их всех практически вырастил… который за любого из них с готовностью отдал бы жизнь. — Тургон смирится, как и мы все. Что бы там Фингон ни собирался сказать в ответ — всё стало неважным, потому что внезапно вернулась связь с Маэдросом. Тихая, словно шёпот, почти неосязаемая, словно сон — но она была на своём месте! Настоящая. Неколебимая. Маэдрос всегда представлял себе связь как струну, как нить — будто одна из множества нитей в величайшем гобелене тысяч и тысяч связей. А для Фингона она всегда была подобна гулу в голове, мелодией, вплетённой в музыку Арды, и этот вселяющий уверенность тихий шелест утешал будто прохладный компресс на горячем лбу, нежный, словно новорожденный ягнёнок… Видимо, что-то такое отразилось на лице, что Карантир сразу всё понял. — Он?! Фингон кивнул. А затем посыл чуть изменился. И Фингон знал, что означает это чувство. Любовь. Так слабо… но у Фингона не было столько силы, как у Маэдроса, чтобы ответить тем же. Ну или не было у него в одиночку. — Помоги мне! — потребовал он у Карантира, и тот рванулся к нему и протянул руки ладонями вверх. Силы Маэдроса у него не было тоже, но вдвоём с Карантиром они могли бы сотворить что-то близкое. Они соединили руки и разумы и потянулись к Маэдросу вместе — и Фингон послал ему свою любовь. Эта попытка их совершенно опустошила. Лишь они закончили, Карантир рухнул на изголовье кровати. Но Фингон был уверен — сообщение дошло до Маэдроса. — Ты и правда любишь его, а? — Карантир провёл большим пальцем по ладони Фингона, так медленно и незаметно, что, возможно, жест был просто безотчётным. Фингон кивнул. Он медленно сел и произнёс: — Мне нужно узнать, как он попал в Средиземье, а потом получить дозволение последовать за ним. Карантир медленно отстранился. — Что ж, когда ты придёшь к Валар, тебе понадобится рядом кто-то, кто получше меня сумеет справиться с такими вещами. Фингон пару мгновений подумал, потом ругнулся себе под нос, и они с Карантиром в один голос выпалили: — Тургон! Затем они встали, и Карантир положил Фингону ладонь на плечо. — Вы обретёте друг друга вновь. После всего, что было, я более чем уверен, что сам Эру не сможет вас удержать вдали друг от друга. Фингон порывисто обнял Карантира. — Надеюсь! Почти всё время я скучал по нему больше, чем смог бы выразить словами… — Не утруждай себя надеждой! Найди его и верни домой. Ради нас всех! — Карантир крепко стиснул Фингона и отпустил. Фингон в ответ промолчал. Карантир знал, что тот решительно намерен найти Маэдроса и вернуть его домой в целости и сохранности во что бы то ни стало. Они спустились по лестнице вниз и обнаружили Нерданель с Амбарусса отдыхающими в гостиной на диване. На другом разлёгся Финрод, а Тургон сидел в кресле, обхватив голову руками. Когда Фингон с Карантиром вошли, все пятеро уставились на них. — Что, подслушивали через замочную скважину? — поддел Фингон Амбарусса. Амрас лукаво усмехнулся в ответ. — Если и так, то мы просто переняли эту милую привычку у наших дорогих братцев. — Предатель! — Карантир одарил его убийственным взглядом. Тургон убрал руки от головы. Выглядел он несчастным, а когда заговорил, то слова его адресовались лишь Фингону. — Фингон… прости меня за то, что я сказал. Оглядываясь назад… я всегда знал, что твои чувства к Маэдросу куда глубже, чем ты всем показываешь. И при этом, когда ты поделился со мной столь личным, я сразу же осудил тебя. Я не должен был так поступать. Финрод всегда положительно влиял на Тургона. Фингон, настроение которого несоизмеримо улучшилось теперь, когда он чувствовал связь с Маэдросом, сказал: — Я тебя прощаю! Не думаю, что сам повёл бы себя иначе, если бы мы поменялись местами. — О, да ладно! — фыркнул Финрод. — Если бы ты сказал об Эленвэ хотя бы половину того, что Тургон за все годы говорил о Маэдросе, он бы тебя ещё тысячу лет назад мечом проткнул. Пожалуй, это было правдой. — Что ж, тогда Тургону повезло! Маэдрос всегда хорошо на меня влиял, а ещё он наконец вспомнил о том, что пора опустить свои треклятые щиты!!! Нерданель вскочила на ноги, и Фингон взял её ладони и положил себе на виски, прикрыв их собственными ладонями. Она молча смотрела на него, не прикасаясь, подобно Карантиру, и по лицу её текли слёзы. Фингон не умел плакать красиво во всех смыслах этого слова: он хлюпал носом, громко всхлипывал, подвывал. Нерданель же плакала тихо и даже изысканно. Амрас встал и обнял мать. Братья через миг тоже оказались рядом, и один из них обнял Фингона. Когда все успокоились, Фингон вновь встретился взглядом с Тургоном и обнаружил, что брат улыбается. Улыбка была совсем слабой — лишь приподняты уголки рта да морщинки в уголках глаз, но он улыбался. — И что теперь? — улыбнулся Амрас Фингону. — Ну, а теперь я верну его обратно. Меня не смог остановить Моргот, а значит, и никто не остановит. — Что мы можем для тебя сделать? — спросил Амрод. Фингон задумался на мгновение. — Мне нужен Тургон, Эарендиль, аудиенция у Ольвэ и дяди Арфина, кто-то, кто поможет сочинить письмо Келебримбору, лодка, карта, арфа — а ещё кто-нибудь, кто говорит на том языке, на котором сейчас говорят смертные. И молитва. Тургон что-то пробормотал себе под нос — что звучало подозрительно похожим на «ох, только не это».