Не с чистого листа

И часа не прошло, как, сердечно простившись с Боромиром и Румилем, Маэдрос и Халдир уже плыли в маленькой лодочке вниз по реке. На вёслах сидел Халдир, который счастливым вовсе не выглядел. — Хочу, чтоб ты знал, во всём этом я виню лично тебя, — скривившись, сообщил он Маэдросу. — Что ж, может, ты сам виноват хотя бы в том, что не удостоверился, говорит ли кто из твоих стражей на вестроне? Уж вряд ли послом в Гондор послали бы того, кто ни слова не знает на языке людей, не так ли? И следующие пару часов они молчали. Берега, мимо которых они проплывали, были Маэдросу знакомы, и верстовые столбы иной раз напоминали ему о том времени, когда они плыли вместе с Боромиром. Возможно потому Маэдрос наконец снова заговорил. — Знай: обидишь Боромира — и мне придётся тебя убить. К чести Халдира, тот лишь слегка дёрнулся, но вёсел не упустил. — Да ладно! Никому из нас никакая романтика не нужна! Сразу после войны я намерен уплыть — если меня возьмёт с собой Владычица Галадриэль. А Боромир кажется мне очень преданным собственному королю, а ещё — своему брату. Сомневаюсь, что он захотел бы плыть со мной… даже если такое было бы возможным. И у меня точно нет ни малейшего желания разделить судьбу Лютиэн. Дар эльфов мне очень даже нравится. — Ну, он мог бы повторить судьбу Туора… — небрежно проговорил Маэдрос, внимательно следя за лицом Халдира. — Нет, не мог бы, — с лёгкой грустью ответил Халдир. — У Туора не было настоящих привязанностей в мире людей. А у Боромира их много… он никогда не захочет бросить их ради какой-то любовной истории. Маэдрос решил, что Халдир оценил всё верно… пусть никому из них это и не нравилось. Из того, что Боромир рассказал Маэдросу, было ясно, что Боромир так преданно любит своего брата, как вряд ли когда-нибудь полюбит кого-то в романтическом ключе. И Маэдрос его понимал. Он бы умер за Фингона… но ради братьев он жил. Вместе с ним Маэдросу было лучше, чем в одиночку… или чем вместе с хоббитами. Ели они всухомятку и останавливались крайне редко. Почти весь первый день Халдир провёл на веслах, а затем спал на дне лодки, когда пришла очередь Маэдроса грести. Эльфы и правда могли спать где угодно, кроме того, не очень-то нуждались во сне. Маэдрос знавал эльфов, которые спали прямо в броне или верхом на лошади. Среди последних, кстати, был Маглор. А сам Маэдрос спал даже на Тангородрим… хотя то было больше от изнеможения. — Убивать тебя я не собираюсь, — с раздражением заявил он Халдиру, когда тот поначалу всё отказывался спать. — Если бы я желал тебе смерти, то ты давно уже был бы мёртв! И я сам неплохо справляюсь с вёслами. Ну правда, Боромир хорошо меня выучил! Халдир, будто из чувства противоречия, развернулся к нему спиной и долго-долго глядел на проплывающий мимо берег, но потом всё же задремал. По мере их путешествия Маэдрос ощущал, как всё крепче и крепче становится его связь с Фингоном. И, со страхом, от которого ему стало прямо-таки дурно, осознал: похоже, Фингон всё ближе к краю земель Валинора и границам этого мира. И страх этот в нём в ближайшие дни всё возрастал — потому что Фингон казался всё ближе и ближе. Так что Маэдрос стал размышлять, что же произойдёт, если Фингону удастся прибыть к этим берегам. Если свою собственную смерть Маэдрос представлял вполне часто, то смерть Фингона?.. Это было немыслимо! Непереносимо. Да, однажды Маэдрос уже её пережил, так что, возможно, сумеет перенести её ещё раз… Эх, он бы голыми руками разорвал на мелкие кусочки Саурона и всё, что тот тут натворил… Но не только это беспокоило Маэдроса в возможном прибытии Фингона. Потому что ведь если он может приплыть сюда — значит, Маэдрос может уплыть домой. О такой возможности он никогда не размышлял всерьёз, но ведь это не было невозможным… Вот сейчас он плывёт в лодке по реке, реки впадают в океан… если Фингон плывёт к нему, то и они плывут куда-то навстречу… и они могут встретиться. И если такое произойдёт, Маэдросу нужно будет отказаться от Гондора? От Братства, от друзей, которые у него тут появились? Он думал, что никто не осудит его в его радости, но это стало бы предательством просто невыразимым. Он предал бы Боромира, Фродо, Арагорна. Халдира и Румиля. Галадриэль — которая, возможно, единственная из всех понимала, почему Маэдрос просто должен идти против Саурона. Кроме того, сама-то она не сбежала! А ещё так он предал бы Элронда, который сражался с Сауроном всю свою жизнь. И хуже всего, это стало бы предательством себя самого. Маэдрос всю свою жизнь стремился спасать тех, кого мог, и пусть его попытки постоянно терпели неудачу, с Боромиром он наконец преуспел. Если он сумел спасти Боромира, то, вероятно, сумеет и большее. Лучшее. И сможет стать тем, кем всегда хотел быть. — Почему ты сражаешься против Саурона? — спросил он Халдира на пятый день их пути. По его ощущениям, через пару дней они с Фингоном смогут уже общаться через осанвэ с помощью слов… но пока Халдир оставался единственным его собеседником. Халдир неопределённо пожал плечами. — Потому что. Он враг всем эльфам и угроза моему народу. И если не я встану и буду сражаться за моих родичей, то кто тогда? Маэдрос, который как раз сидел на вёслах, слегка повёл ими влево и затем сказал: — Думаю, я не смогу объяснить, почему я сражался против Моргота. Я его ненавидел. Он убил моего деда и отца. Он пытал меня тридцать лет. Но не поэтому я сражался против него. Если б то было так, то я бросил бы ему вызов, как Финголфин. Моргот представлял собой опасность для тех, кого я любил, это да. Но я мог бы защитить их лучше, если бы, подобно Тургону, спрятал бы их — а не противостоял ему столько лет. Я выбрал Химринг потому, что хотел, чтобы Моргот видел меня. Я хотел, чтобы каждое утро я мог проснуться, встать — и доказать ему, что я ему не принадлежу. И то была не только ненависть… то было не только о нём, о Морготе. То было обо мне. О том, что я выжил и живу. И не подчиняюсь ему. Я хотел, чтобы он никогда не смог сломить меня. И да… думаю, я бы сражался против него, даже если бы он не представлял опасности. — Мне кажется, — сказал Халдир, — что ты сражался с ним потому, что он само зло. Маэдрос рассмеялся. Не столько рассмеялся, сколько, скорее, издал саркастический смешок, каким отличались некоторые из его братьев. — Если бы я сражался со всем, в чём есть зло, мне стоило бы в первую очередь повернуться против себя самого. — Но разве ты не сражался с самим собой? — спросил Халдир, и Маэдрос не нашёлся с ответом. Они остановились, чтобы волоком перетащить лодку и поклажу вдоль порогов и сделать привал на берегу, чтобы поспать. Это была первая подобная остановка со дня их отплытия из Лотлориэна. На реке Маэдросу сны почти не снились, сон был поверхностным, спал он урывками. Но теперь ему приснился настоящий сон… и вовсе не один из этих странных полуснов-полуяви. Это был сон-связь с мужем! У Маэдроса не было таких снов с самой Нирнаэт, когда им снилось, что они в шатре Фингона строят планы на будущее… которое так и не наступило. Похоже, Фингон не спал. Небо там, где он был, ещё было светлым, и он ужинал. И когда Маэдрос явил себя, он подпрыгнул на месте и чуть не уронил свой хлеб в океан. Вряд ли Ульмо оценил бы такое подношение — хотя пара рыбин или чайка и могли бы его умилостивить. Какой-то миг оба они молчали, просто впитывая присутствие друг друга. Каким же красивым был Фингон, даже грязный, перепачканный солью после стольких дней морского пути! Маэдрос словно видел его впервые — и как же он жаждал оказаться рядом по-настоящему, коснуться его. Волосы Фингона были заплетены в свободные косы, и Маэдросу мучительно хотелось вплести в них пальцы, в глазах Фингона сиял звёздный свет, его резкие черты были такими же точёными, как и всегда… — У нас не должно было получиться создавать образы — на таком-то расстоянии, — пытаясь успокоиться, произнёс Маэдрос. Фингон, который таращился на него, раскрыв рот, разразился слезами. — Вот что ты хотел мне сказать?! — требовательно вопросил он, и по лицу его струились слёзы. — Ты засунул себя как-то в это Средиземье, чуть не умер, и первые твои слова — это: «У нас не должно было получиться создавать образы на таком расстоянии»?! Надеюсь, Намо тебя заберёт к себе обратно!!! Конечно, он не это хотел сказать, но он был прав. — Фингон, прости! Позволь мне начать сначала! Я люблю тебя! Я и понятия не имею, как тут оказался! Я не собирался подвергать себя опасности, но умирал мой друг, и мне требовалась помощь Галадриэль, чтобы спасти его. Она считает, что я использовал всю мощь своих хроа и фэа. И она, с другим моим другом, спасли мне жизнь, теперь со мной всё в порядке. И мне очень жаль, что я так сильно тебя напугал. Пусть самого Маэдроса рядом с Фингоном и не было, он послал своей фэа Фингону подобие поцелуя — и получил ответный. — Я думал, что больше никогда тебя не увижу… — прошептал Фингон. Так как поцелуй был бестелесным, он мог одновременно и говорить. — И я… — признался Маэдрос. Будь он рядом по-настоящему, тоже разрыдался бы. — Но где ты? — спросил Фингон. — Я вскоре буду в Средиземье, и нам нужно будет как можно скорее отплывать обратно. Твоя мама беспокоится. Этого-то выбора Маэдрос и боялся с того самого момента, как понял, что Фингон на пути к нему. — Фингон… Я не знаю, смогу ли уплыть. Меня держит здесь долг. Идёт война. — Там у тебя тоже долг, Маэдрос! Там Амрод и Амрас, твоя мать, Карантир! Что-то в том, как Фингон упомянул Карантира, показалось Маэдросу настораживающим, но пока он не стал об этом задумываться. — А тут Маглор. И многие другие, кто нуждается в моей помощи. И, что важнее, тут Саурон. Ты же знаешь, что он сотворил с Келебримбором?! Фингон вздохнул и прервал их «поцелуй». — Знаю. Ну или хотя бы представляю. Но с Келебримбором всё хорошо, Маэдрос! Он жив! И Гил-галад, которого Саурон убил, тоже жив! Если ты хочешь помочь им, то сражаться тут вовсе не нужно! Как странно Фингон вёл себя! — Почему ты так этому противишься? Разве плохо то, что я наконец способен помочь другим? — Но это не наша битва! — попытки Фингона вести себя дипломатично были совершенно очевидны для Маэдроса, как и то, что ему они не удавались. — Мы уже отвоевали своё против его хозяина! Пришло время людей — дай им самим вести свои битвы! — Не наша битва? — Маэдрос чуть не перешёл на крик, но тут же удержал себя, увидев, как Фингон на него смотрит. — Саурон пытал меня, Фингон… может, Моргот и был его хозяином, но руки и когти, мучившие меня, чаще всего принадлежали именно Саурону! А Келебримбора он замучил до смерти! Может, тебе и кажется, что с Келебримбором всё хорошо, но я-то знаю, каково это. Есть шрамы, которые никогда не исчезнут. Саурон убил Финрода, разорвал его на куски… И ты хочешь, чтобы я просто так оставил своих друзей на его милость?! Где же тот Фингон, который пришёл в Ангбанд потому, что не мог оставить меня там на волю судьбы?! Почему теперь ты прячешься?! — Я не хочу, чтобы ты оставлял друзей! — выплюнул Фингон, который теперь тоже разозлился. — Я хочу, чтобы ты вспомнил о своей семье! — И Маэдрос вновь поймал отблеск воспоминания о Карантире, и тогда поменял тактику. — Фингон… расскажи, что случилось. Расскажи всё. С того момента, как ты понял, что я жив. Не скрывай от меня ничего. И Фингон, к чести его, рассказал. Даже теперь, во время их, может, единственной серьёзной ссоры, он всё равно поведал Маэдросу всё без утайки. Маэдрос улыбался, слушая рассказ о матери и братьях, посмеялся над тем, как всё воспринял Тургон и прослезился, когда Фингон рассказал о размолвке с родителями. — Мне так жаль, что я недостаточно хорош для тебя. Фингон опять робко коснулся его фэа. — Ты достаточно хорош для меня — и сейчас, и всегда. Я никогда не видел от тебя ничего, кроме любви и уважения, и люблю тебя больше, чем можно выразить словами. — И я люблю тебя. Всегда, безоговорочно… И тут Фингон признался о своём обещании Карантиру, и это так растревожило Маэдроса, что тот чуть не проснулся. — Что ты пообещал ему?! — Что обеспечу тебе безопасность, насколько у меня хватит сил. По крайней мере, он не поклялся именем Эру или Валар! — А тебе никогда не приходило в голову, что, может, я не хочу безопасности?! Фингон покачал головой. — Нам обоим приходило… потому-то он и заставил меня пообещать. Потому что он знает, что ты предпочтёшь идти на передовую, а не возвращаться домой… — И вы оба были готовы пожертвовать ради меня Маглором? Да как только ты мог! Ладно, Карантир! Он устал, он одинок, он чувствует себя преданным… но ты, Фингон! Я был о тебе лучшего мнения! — Маглор свой выбор сделал, — медленно проговорил Фингон, будто повторяя чьи-то слова, может, как раз и Карантира. — Маэдрос, мы не можем снова тебя потерять. Прошу тебя, отправляйся со мной домой! Маэдрос никогда бы потом не признался, что, скорее, сделал свой выбор именно в тот момент — из упрямства, нежели во все предшествующие долгие дни размышлений. — Что ж, если ты намерен сдержать обещание ему, то знай. Я не дам «обеспечивать» себе безопасность, пока не падёт Саурон и пока не будет найден Маглор. Если хочешь спасти меня, «насколько у тебя хватит сил», то начинай со спасения Маглора, потому что я отказываюсь уходить куда бы то ни было без него! А уж потом, потом, может, мы поговорим о войне и о той роли, которую тебе, может статься, следует в ней сыграть! — Войне? — воскликнул Фингон, но в голосе его было куда больше страха, нежели гнева. И это разбило Маэдросу сердце… но в глубине души он знал, что выбор он сделал верный. Он мог бы объяснить Фингону и больше: о Боромире, об Элросе и Арагорне, о том, почему он нужен народу Гондора… но в этот момент напряжение и гнев его достигли такой силы, что общение прервалось, и он обнаружил, что опять вернулся в собственное тело и предпринимает отчаянные попытки дышать. В гневе куда трудней поддерживать связь, чем в любви… но впервые на его памяти гнев так переполнил его, что перекрыл всю возможность общаться через брачные узы. В тот момент, когда потрясённый Маэдрос резко сел, разрыдавшись, Халдир — который вообще-то должен был сидеть в дозоре — взвизгнул и уронил меч Маэдроса. И теперь оба растерянно глядели друг на друга. — Хотел увидеть братьев? — спросил Маэдрос. Халдир кивнул. — Что с тобой? Ты ужасно выглядишь! — тревога его казалась такой неподдельной, что Маэдрос даже задумался, и когда это они принялись беспокоиться друг за дружку. — Боюсь, я только что разрушил собственный брак… — ответил он Халдиру, и голос его странно отдался у него в ушах. Халдир убрал меч Финрода в ножны и обнял его за плечи. — Но как? — и, так как Маэдрос промолчал, добавил: — Ну, не то чтобы ты обязан был мне рассказывать… Маэдрос уткнулся лицом в ладони и прошептал: — Я сказал ему, что останусь здесь, пока мы не одолеем Саурона. Я… думаю, я был жесток. Мне нужно было объяснить ему… но я был так зол. Он пообещал моему брату, что «обеспечит мне безопасность»! И он прав, ведь он мне был нужен, без него на Тангородрим я бы не спасся! И он так часто был нужен мне в Химринге… Но здесь есть те, кому нужен я — и я отказался повернуться ко всему этому спиной, я видел слишком много смертей тех, кого не смог защитить. Если у меня есть хотя бы маленький шанс защитить кого-то теперь, я просто обязан воспользоваться им. А если я сумею оторвать свой кусок от этого урода в волчьем обличье — то и того лучше. — Как бы там ни было, — мгновение спустя успокаивающе проговорил Халдир, — думаю, ты сделал правильный выбор. Я бы тебе, конечно, пожелал бы, чтобы ты не потерял из-за этого мужа — но для Румиля и Боромира твой выбор важен. И я уверен, что муж твой со временем всё поймёт. Из рассказов Румиля о вашей истории, которые я помню, Фингон не кажется тем, кто может остаться в стороне от хорошей битвы. Сейчас он боится за тебя — как и должен. Ведь, похоже, ты собрался сразиться с Сауроном — подобное меня лично заставляет волноваться и за безопасность, и за жизнь такого героя… не говоря уже о жизни героя с таким тёмным прошлым, как у тебя. Утерев рукавом слёзы, Маэдрос сказал. — Если бы не Фингон, я бы погиб. И не только на Тангородрим, после тоже. Жить со всем тем, что со мной сделали там, было невыносимо тяжело. Поддержка Фингона давала мне силы жить, даже когда мой собственный дух не справлялся. Потерять его в момент моей жизни, когда я наконец делаю что-то правильное — это худшее, что я мог себе вообразить. Если бы он не приплыл сюда, если бы я умер… по крайней мере, тогда мне не пришлось бы узнать, что он возненавидит меня. — Если он тебя возненавидит за то, что ты хочешь сражаться с Сауроном, — буркнул Халдир, — тогда он самый большой дурак на свете и не заслужил даже взгляда в его сторону! Значит, в нём нет ни капли понимания! Такая характеристика Фингону настолько не подходила, что у Маэдроса высохли слёзы, и он уставился на Халдира: — Что? Да неправда это! — Ну, раз это неправда, то он тебя и не возненавидит. Он может ненавидеть то, что ты вынужден делать такой выбор — ох, Элберет, да я сам себя ненавижу за то, что делаю такой же выбор! — но он не может ненавидеть тебя за то, что ты поступаешь правильно. Халдир потянул Маэдроса за плечи, поставил на ноги и подтолкнул к лодке. И они вновь поплыли вниз по реке, и большую часть дня опять молчали. Маэдросу всё не давало покоя то, как омертвела его связь с Фингоном, и вот прошло несколько часов, и Халдир остановил лодку. Он протянул Маэдросу его меч: — Посмотри на братьев. Отвлекись на что-то другое, о чём можно потревожиться. Маэдрос без слов так и поступил. Видения о троих были всё те же, но образ Карантира изменился. Теперь тот не просил Фингона о невозможных обещаниях, а рисовал. Похоже, то был набросок портрета какой-то пары. Карантир изредка поглядывал в сторону — Маэдрос не видел, на что или на кого — и подправлял набросок. Другое важное отличие состояло в том, что раньше Маэдрос не видел Келегорма — а теперь видел: тот обнимался с Аредель, и оба плакали. Маэдросу так захотелось рассказать об этом новом повороте событий — или возможном повороте — Фингону, который очень беспокоился за Аредель. Судя по тому, как быстро изменился образ Карантира, похоже, что поворот этот должен был наступить совсем скоро. На следующий день, как раз перед тем, как они собирались причалить к берегу и начать путешествие пешком, сон, пробудивший связь, приснился Фингону. Маэдрос так скучал по нему — и был потрясён его явлением так, что чуть не разбудил Халдира криком. Фингон попытался было прикрыть ему рот ладонью, чтобы приглушить звук, но, конечно, он был бестелесным, потому ничего и не получилось. — Орки могут услышать! — Могут… — согласился с ним Маэдрос, ногой чуть подтолкнул меч Финрода, тот чуть вышел из ножен — и клинок его был тусклым. — Но сомневаюсь. Фингон немного расслабился. — Маэдрос… я должен сказать тебе две вещи. Во-первых, я почти уверен, что ко всему происходящему приложил руку Ирмо — за что я безмерно благодарю его, потому что, во-вторых, я прошу у тебя прощения. Ты прав: то, что я пообещал Карантиру, нечестно по отношению к тебе. И я знаю, у тебя хватит сил защитить себя самому. В каком-то смысле, ты всегда сам себя и спасал, и не я удерживал фэа в твоём хроа столько лет — это делал ты сам. И если тебе нужно остаться — я никогда не отвернусь от тебя. Я исполню своё обещание тем, что буду рядом и поддержу тебя во всём, что бы ты ни выбрал. — Я прощаю тебя и сам прошу у тебя прощения. За то, что напугал тебя, причинил тебе боль, захлопнул перед тобой дверь. Твои страхи совершенно оправданны — а я отнёсся к ним так, будто они ничего не значат. И я тоже боюсь. Я так боюсь тебя потерять! Я боюсь погибнуть и так тебя вновь не увидеть… Но буду с тобой честен: ещё больше я боюсь быть тем, кто повернётся спиной к друзьям после того, как предложил им свою помощь. Касание Фингона, пусть даже лишь фэа к фэа, бестелесное, было подобно благословению. На миг их тела будто слились воедино, и они простили и поняли друг друга. Их отношения всегда развивались и укреплялись, когда они слушали друг друга и уважали. Может, у них просто слишком давно не было практики. — Белерианд почти весь ушёл под воду, — сообщил Фингон. Похоже, несмотря на всю боль, что они испытали там, ему было жаль. — Почти? — тихо переспросил Маэдрос. Фингон неловко поёжился. — Над водой остался Химринг, я сам видел… руины крепости всё ещё там. Маэдрос вспомнил свой приход в Лотлориэн и беседы с Румилем. — Не знаю, в какой момент я стал думать о нём, а не о Форменосе или Тирионе, как о доме… но это так. В каком-то переносном смысле, в Химринге я родился заново и создал себе новую жизнь. Фингон послал ему искреннее понимание. Он сам видел, как изменился Маэдрос: от легкомыслия юности к сломленному Тангородрим узнику — и к воину и владыке Химринга. Он знал, что для Маэдроса значило пройти сквозь огонь и стать одновременно и меньшим — и большим, чем прежде. — Ты расскажешь мне о том, почему так хочешь вступить в эту войну? — чуть позже спросил Фингон и, похоже, ему было всерьёз интересно. — Да, — Маэдрос задумался, с чего же начать, и ощутил, как его взгляд — и одновременно взгляд Фингона — прикован к силуэту спящего Халдира. — Это Халдир. Несмотря ни на что, он не ненавидит меня, и его брат тоже. И, начав так, он рассказал Фингону о Румиле, о Галадриэль, какой она стала, о Братстве в целом и Боромире в частности. Фингон улыбался, слушая о том, как добр был Румиль, и был очень горд за Галадриэль. Он был поражён тем, что появился новый народ, эти «хоббиты» и не меньше поражён, узнав о наследии Арагорна. Когда Маэдрос рассказал ему о Боромире, его искушениях и страхах, Фингон, узнав в них прежние страхи Маэдроса, нежно поцеловал его. Как и Маэдрос, его потрясло, что люди совершенно забыли об обычаях и традициях эльфов и многих своих собственных предков. А ещё Маэдрос рассказал Фингону о том, как растил Элронда и Элроса — и так заполнил те пробелы, которые оставались у Фингона после разговоров с Келебриан и Гил-галадом. Они проговорили почти до рассвета и, в конце концов, стали понимать друг друга куда лучше. Маэдросу показалось, что Фингон уже совсем скоро проснётся, и он поспешно стал досказывать историю о силе меча. — Скоро возродится Келегорм, если уже не возродился. Я никогда не видел на лице Аредель такой широкой улыбки! А затем, так как связь их исцелилась, а Фингон был теперь совсем близко, ну и не без помощи Ирмо — Маэдрос собирался попозже воздать тому благодарственные молитвы — Маэдрос решился показать Фингону свои воспоминания. Всего лишь пару мгновений… и эта попытка чуть не лишила его всех сил, но ответная радость Фингона была столь чиста и столь правильна, что, когда сон окончился, Маэдрос так и продолжал сидеть на вёслах с глуповатой улыбкой на лице. Халдир, проснувшись, с первого же взгляда на Маэдроса всё понял и сказал: — Что ж, думаю, дело решилось, — и бесцеремонно отобрал у Маэдроса вёсла. — Похоже, да, — пробормотал Маэдрос. Фингон был настолько близко, что с некоторым усилием они могли бы пообщаться мысленно, но, как и Маэдрос, казалось, он просто наслаждается наполнявшим его светом брачной связи. — Он извинился? — спросил Халдир, и когда Маэдрос кивнул, добавил: — Ну и хорошо. Может, теперь ты наконец сможешь немного поспать, а не морочить себе всем этим голову. Маэдрос, как ни странно, слегка оскорблённый этими словами, натянул на голову капюшон, защищаясь от солнца — и поступил так, как предложил Халдир. Плащ был новым — прежний был весь запятнан кровью Боромира, и ткань была всё той же, сотканной мастерством эльфов. Кто бы ни создал её, у него явно был большой к этому талант. Во сне вокруг него оказались все братья, кроме Маглора. Они встали так, будто позировали для семейного портрета: Куруфин подле Келегорма, Амрас и Амрод — в обнимку, а перед ними сидел Карантир. — Я так скучал по всем вам, что и словами не выразить, — сказал он братьям, и подобно тяжёлой ноше, на него навалилось горе. — Лучше б ты не приходил! — буркнул Карантир. — Ты нужен Маглору! Маэдрос, как раз решивший, что не оставит Маглора, чего бы там ни хотел Карантир, отшатнулся. А тот Маэдрос, который был во сне, сказал: — Я бы только ещё сильнее ему навредил. Верю, что наши дети его не бросят. — Наши дети! — выплюнул Куруфин, что было странно, ведь Маэдрос имел в виду Элронда, а не Келебримбора, которого давно уже не было на этих берегах. Келегорм с силой стиснул его плечо, принуждая замолчать, и тут сон развеялся. В следующем сне уже был Келебримбор. Он молчал и не сказал ни слова, даже когда Маэдрос заговорил с ним, обратившись по имени. Маэдрос во сне потянулся к нему и попытался утешить. Куруфин тоже был рядом, а остальные братья исчезли. Куруфин тоже ничего не сказал Маэдросу, лишь окутал своей фэа сына и крепко обнимал. Маэдрос надеялся, что хотя бы этот сон означал то, что происходит в настоящем, и не был иносказанием. Если с Келебримбором произошло тут то, что предполагал Маэдрос, тому требовалась вся любовь и поддержка, которые только мог дать ему Куруфин. Проснулся Маэдрос с жаждой поговорить, но о чём, сам не знал. Так что он спросил: — А как сейчас эльфы вступают в брак? Халдир пожал плечами. — Приносят клятвы Эру, обычно пишут их заранее или пользуются ритуальными фразами. Узы устанавливаются более слабые, чем раньше. А ещё мы стали позже вступать в брак. Посмотри: не женаты оба моих брата, я сам, Леголас… не женаты и дети Элронда, хотя мне тут дали понять, что по завершении военной кампании госпожа Арвен, возможно, выйдет замуж. А почему ты спрашиваешь? — Да по словам Боромира сделал вывод, что эльфы, похоже, вообще позабыли, как жениться. Но я рад, что свадебный обычай поменялся в части клятв. Ну или что изменения прижились. Маглор как-то написал целый трактат, критикующий необдуманное вступление в магические брачные связи. Конечно, своим именем он не подписался. Оглядываясь назад, я иногда думаю, не было ли это грубым намёком в мой адрес. Но всё же он был прав, и я рад, что больше никто не будет так тесно привязан друг к другу. Мой отец, конечно, был бы сильно против такого, но что он вообще знает? Сам он в вопросах брака был настоящим традиционалистом. Лицо Халдира приобрело странное выражение — Если ты скажешь кому-то, что твой отец был бы сильно против чего-то, слушатели скорее всего, наоборот, побегут это делать. Маэдрос расхохотался. Хоть что-то не менялось. — Жаль, я не подумал об этом много лет назад. Сколько хороших дел я бы совершил, рассказывая всем о том, каким традиционалистом был мой отец! И Халдир рассмеялся. — Ещё один коварный план сына Феанора! Затем они долго плыли молча, и, в конце концов, Маэдрос спросил: — А ты видел когда-нибудь связь нездоровую? Халдир задумчиво посмотрел на него. — Ты что, пытаешься так спросить у меня, не считаю ли я нездоровым твой брак? Потому что, честно говоря, не думаю, что знаю хоть одну пару, которая не сочла бы твоё положение очень даже напряжённым. Маэдрос яростно замотал головой. — Нет-нет, я и так знаю, что мой брак в порядке. Я могу чувствовать Фингона в Валиноре, на таком расстоянии. Если бы мы так сильно не доверяли друг другу и так глубоко друг друга не любили, это было бы совершенно невозможным. Пусть у нас и не всё всегда идеально, мы никогда не причиняли намеренно друг другу боль, никогда не пытались друг другу противодействовать, контролировать… А даже если бы мы так поступили друг с другом, мои брачные обеты не привязывают его ко мне. Я-то знаю, что такое связующие клятвы… каково это. Но вот я в своё время видел достаточно браков, которые были устроены так дурно, что связь начинала отравлять самоё себя… и при этом принесённые обеты не давали её разорвать. — Ну, теперь-то такое редкость, если вообще случается. Эльфы вступают в брак позже, и чаще всего к этому моменту они уверены и в своём выборе, и в отношениях. Да и, к тому же, если брак не по любви, то никакие клятвы не удержат эльфов от того, чтобы расстаться. Что ж, эти перемены были явно к лучшему, чему Маэдрос порадовался. — Куруфинвэ — не мой отец, а мой брат — и его жена ненавидели друг друга. Не знаю, стало ли это в итоге известно всем или осталось делом внутрисемейным, но это правда. Поженились они очень рано. Куруфин — в основном, следуя примеру наших родителей, а Лилталлэ… ну, если честно, никаких особенных причин выходить за Куруфина у неё не было. Он был так юн — а количеством ума в те дни обладал прямо-таки обратным тому, которое себе приписывал… Не то чтобы у него не было и достоинств, но он и в Белерианде-то являл свою незрелость — а ведь к тому моменту уже как-то взрослел и развивался не одно столетие. Ну, вначале они, конечно, были влюблены, но ведь тогда они едва вошли в возраст. Когда мы уплыли в Белерианд, Келебримбор уже был совершеннолетним — ты только посчитай, каким юным должен был быть его отец в момент его рождения! — И что случилось? — спросил Халдир — как и Румиль, он явно был рад послушать стародавние сплетни. — У них не было ничего общего. И желания друг друга они не уважали. Куруфин хотел продолжать работать в кузнице рядом с отцом и совершенствовать своё мастерство. Лилталлэ хотела, чтобы он оставался дома и занимался Келебримбором, а она могла вести тот образ жизни, к которому привыкла в девушках. Не забывай, как молода она была… и оба они были не готовы исполнять родительский долг. Мы пытались помочь им. Мама, в конце концов, стала растить Келебримбора как восьмого сына. А потом отца сослали в Форменос — Келебримбору было тогда в солнечных годах около пятнадцати. И это стало для Куруфина и Лилталлэ хорошим поводом разорвать брак и при этом не разочаровать родителей. У моих родителей тогда были первые очень серьёзные ссоры… и Лилталлэ с Куруфином стали будто их отражением. Куруфин всегда был как отец, но между ними была и разница: мои родители, невзирая на все их этические и идеологические противоречия, всегда относились друг к другу с уважением. Отец по-настоящему верил в то, что каждому эльфу суждено вечно и безгранично любить того, с кем он вступил в брак. Потому, когда они с матерью столкнулись с непримиримыми разногласиями, он всё равно относился к ней, как к своей единственной любви. А Куруфин с Лилталлэ, и помимо отсутствия меж ними взаимного уважения, были другими. Во-первых, они никогда не пытались зачинить пробежавшую между ними трещину. А родители переписывались, пока мы не отбыли в Белерианд. Во-вторых, сын Куруфина и Лилталлэ был ещё ребёнком, в то время как Амрод и Амрас достигли совершеннолетия задолго до Форменоса. Мать бросила Келебримбора на отца ещё подростком. Мы пытались помочь изо всех сил. Но за всё время она не написала ему ни письма — что жестоко до крайности, и Куруфин за это её так и не простил. — Вот ужас! — О да. Когда мать бросает ребёнка, он может вырасти совсем нечутким, недобрым… но Келебримбор, несмотря ни на что, был лучшим среди нас. Они с Куруфином очень любили друг друга, пусть и не всегда это показывали. Пусть я и не такого желал бы собственному ребёнку, но благодаря любви Куруфина и поддержке всех нас, остальных, Келебримбор стал одним из самых щедрых, честных и храбрых эльфов, кого я когда-либо знал. Когда я узнал, что он отрёкся от нас, помню, я даже обрадовался. Куруфин никогда об этом не говорил, но, думаю, и он был рад, он был не такой, как наш отец… он бы не хотел, чтобы его собственный сын отдал свою жизнь за какой-то блестящий камень. — Маэдрос, с тобой всё хорошо? — спросил Халдир, и Маэдрос обнаружил, что на глазах у него выступили слёзы. Он попытался говорить спокойно. — Нет, Халдир. Не хорошо. Я… пожалуй, зол — не то слово, но лучшее мне не приходит на ум. Я злюсь, что отец Боромира так ужасно относится к сыновьям. Я злюсь на собственного отца — тот так неистово любил нас, что погубил и принёс в жертву собственной спеси. Я злюсь на отца Фингона, который, похоже, простил моего отца — но не меня. Или простил меня не настолько, чтобы поддержать наш брак. Меня так возмущает, что Куруфин до сих пор в Чертогах Мандоса, хотя вовсе не хочет там быть — ведь он заслуживает второго шанса не меньше меня, а то и больше! Он просил у Галадриэль прощения после того, как поучаствовал в том, что привело её брата к смерти, а я никогда не делал подобного по отношению к тем, кому навредил. Знаю, что и Келегорм такого не делал — но он, похоже, заслужил второй шанс, ведь он так нужен Аредель, судя по тому, что рассказал Фингон. И я, кстати, даже задаюсь вопросом, вернулся ли я сюда, потому что сам заслужил, или потому что этого заслужил Фингон… И ведь Келебримбору нужен отец, но, видно, он не так «хорош», как потомки Нолофинвэ, раз не может получить того, в чём нуждается. Но почему?! Келебримбор оказался в положении, в котором все, кто его любил, обернулись чудовищами, а он продолжал оставаться честным и сохранять своё достоинство. И Саурон этим воспользовался. Вокруг Аредель были близкие, хорошие и честные, которые её любили, пусть ей и трудно было делать те же выборы, что стояли и перед Келебримбором. А Келебримбор сам был таким достойным — и не заслужил ничего из того, что произошло с ним! Халдир выслушал всё это и сказал: — Эх, Румиль смог бы тебя лучше поддержать. Маэдрос улыбнулся ему сквозь слёзы. — Румиль не знает, каково это — каждый день быть в ответе за свою семью. — Слава Эру, что это так, — улыбнулся в ответ Халдир. Ночью они оставили лодку и начали свой долгий пеший путь к Минас-Тирит. Они перешли множество крошечных ручейков, впадавших вместе с Энтовой купелью в Андуин, а затем достигли и самого Гондора, где их встретили равнины, холмы, фермерские поля — везде, на всём обозримом пространстве. Но здесь поселился ужас… или произошло множество мелких ужасающих событий… всё окружающее немного напомнило Маэдросу Белерианд, чей угнетённый народ прятался от чужих глаз в страхе, что любой чужак может оказаться прислужником врага. Так что Маэдрос предположил, что на фермах всё ещё могут жить люди, пусть строения погорели, а поля разорены. Просто они прячутся, ведь Маэдрос и Халдир — явно чужеземцы и могут служить кому угодно. Может, конечно, люди и покинули эти места — да только куда им было идти? В общем, Маэдрос никого не увидел. Пару раз они с Халдиром замечали на горизонте курившийся дымок, но старались к нему не приближаться. Если Гондор уже разорён, тогда их миссия в Минас-Тирит требует особенной спешки. «Где ты сейчас?» — спросил Маэдрос через пару дней такого путешествия. Он полагал, что мало какие места могут быть хуже тех, которые сейчас он пересекал. Ответ Фингона показался даже слегка весёлым. «С Кирданом. Он и озадачен, и рад моему присутствию. Хотя больше рад, как мне кажется, тому, что получил привет от Гил-галада. Он откуда-то уже знал о твоём возрождении тут, хотя говорит, что это большой секрет, который хранится между ключевыми стратегами этого времени. Вроде самого Кирдана или Элронда». Честно говоря, Маэдросу как-то не приходило в голову, что Элронд может знать о том, что он воскрес. Хотя, конечно, Галадриэль не могла его не известить. И Маэдрос даже почувствовал себя виноватым за то, что не передал через неё никаких сообщений. Но их всё равно было бы недостаточно… Они не имели бы смысла перед лицом всего того, что было между Маэдросом и Элрондом… И он сказал обо всём этом Фингону. «Но почему ты сам не попробуешь поговорить с ним через осанвэ? — спросил Фингон. — Уверен, он хотел бы с тобой пообщаться! И Келебриан, и Гил-галад считают, что он тебя любит». Ещё до слов Маэдрос послал Фингону волну стыда. «Я не знаю его разум… когда мы растили их, я закрылся от всех, боялся устанавливать новые связи. И если бы я попытался найти его, то не узнал бы. А в такие времена, как эти, подобные эксперименты слишком рискованны и опасны». Фингон послал в ответ своё понимание и сменил тему.