История Келебримбора, сына Куруфина из рода Феанора

Глормир вернулся в пещеру к Келебримбору и Мельдиру ненадолго — только забрать свой дорожный мешок. Попрощался с Мельдиром сердечно, а с Келебримбором смущенно. Но видно было, что душа его и мысли больше не с ними, а с Тадумиром и другими беглецами. Да Глормир и не пытался скрыть это. Напоследок признался: — Я нашел гораздо больше, чем искал, мне просто незачем теперь отправляться за Синие горы. Келебримбор мог бы сказать, что завидует ему, но только молча кивнул, на чем они и расстались. После этого никогда Келебримбору не случалось ни встретить Глормира, ни хотя бы слышать о его судьбе. Ничего. Ни хорошего, ни плохого. Может быть, Глормир со своим братом и другими в конце концов ушел на Запад. Когда Первая эпоха сменилась Второй, многие эльдар, особенно из нолдор, сразу отправились за море, не оглядываясь и не передавая вестей для тех, кого оставляли позади. А Келебримбор в то время еще странствовал за Синими горами, на востоке. Впрочем, в день, когда Келебримбор и Мельдир простились с Глормиром, все это было будущим, странным, неожиданным и совершенно неизвестным, а на восток им только предстояло попасть. Мельдир храбрился, говорил: — Сейчас я выпью еще чашку отвара королевского листа и буду готов идти. Но, выпив чашку отвара, он час лежал без сил, завернувшись в плащ и глядя в потолок пещеры, а потом опять начал твердить, что ему скоро станет лучше. Совсем скоро. Наконец, Келебримбор заявил, что, даже если Мельдир сейчас же окажется здоров, они все равно никуда не уйдут из этой пещеры в ближайшие три дня. Мельдир с облегчением умолк и почти тут же заснул. Келебримбор остался на страже. Это давало ему оправдание, чтобы часами сидеть, глядя в одну точку и даже не думая ни о чем. Он мог бы, пожалуй, просидеть так до конца вечности. Но Мельдир через три дня вправду достаточно выздоровел, чтобы отправляться дальше. И они отправились. В дороге Келебримбор несколько приободрился. Но не потому, что его дух почувствовал себя лучше, скорее, это его тело не желало умирать, а потому заставляло быть собранным, внимательным и осторожным в пути. Но во время привалов Келебримбором снова овладевало оцепенение. Бедняга Мельдир здорово поднаторел в искусстве разговоров с самим собой, пока Келебримбор только делал вид, что слушает его, но не жаловался. Лишь иногда, когда думал, что Келебримбор точно не заметит, бросал на него встревоженные взгляды, которые Келебримбор чувствовал, но на которые не обращал внимания. Просто не мог себя заставить. Наконец они спустились с восточного склона Синих гор в земли, которым не было названия ни в одном из языков Белерианда. Во всяком случае, названия, известного Келебримбору и Мельдиру. Они вообще, как выяснилось, очень мало знали о мире на востоке. С гномами, приходившими в Белерианд, нолдор беседовали обычно о мастерстве, а не о путешествиях. Люди, которые своими глазами видели эти края, давно поумирали, а предания их потомков становились все более странными и неправдоподобными с течением времени. С лайквенди ни Келебримбор, ни Мельдир не общались достаточно близко, чтобы расспрашивать о прошлом — зеленые эльфы славились многими вещами, но стремления откровенничать с чужаками среди тех вещей никогда не числилось. Так что теперь все было странным и диковинным, все в новинку. Леса и реки, отличающиеся и похожие. Эльфы и люди, изредка гномы, — похожие и отличающиеся. Удивительные. Ошеломляющие. Бывало, один день пути нес в себе столько нового, сколько в Белерианде можно было увидеть за год, а в спокойные времена — за десять лет. И Келебримбор, наконец, по-настоящему ожил. Вникал во все. Смотрел и слушал. Во время остановок азартно обсуждал свои впечатления с Мельдиром, смеялся сам над собой: — Столько новых языков, что меня так и тянет выучить их сразу все! На деле Келебримбор ограничивался тем, что делал среди путевых записей, которые стал вести, короткие заметки о строе каждого встречавшегося им языка. По крайней мере, каждого языка эльфов и людей, потому что гномы и в этой части Арды не спешили распространяться о строе своих языков. Встречные племена эльфов (кроме ленвар, в которых без труда угадывались не последовавшие за Денетором в Белерианд лайквенди) назывались сообразно с тем, какой облик приняло в их языке слово "говорящие": кинн-лаи — скрытный лесной народ, по чьим землям Келебримбор и Мельдир шли, казалось, бесконечно, прежде чем встретили первого эльфа, который объяснил им кое-как (с помощью жестов гораздо больше, чем слов, потому что язык кинн-лаи был самым необычным и трудным из всех, какие вообще встретились Келебримбору на востоке), что местные-то их давно заметили, просто не считают нужным показываться; виндан, чей город, построенный из дерева, а не из камня, был так окутан чарами, что путники не могли его видеть, пока не промоют глаза водой из источника, доступ к которому охранялся лучшими лучниками виндан; пенни — эльфы, язык которых был до странности схож с языком аманских телери, но сами они на телери походили мало, нрав имели крутой и решительный, хотели знакомства ради сбросить странных пришельцев в глубокий овраг, дно которого было утыкано острыми кольями, очевидно, для того чтобы все, что раз долетело до дна оврага, обратно уже не выбралось, потом, правда, пенни смягчились и даже дали Келебримбору с Мельдиром отведать своего секретного священного напитка, который, против ожиданий, не оказался отравой... Хвенти, от которых Келебримбор ушел один, без Мельдира. — Прости, друг мой, — со слезами на глазах сказал Келебримбору Мельдир. — Я знаю, что сам вызвался идти с тобой до Вод Пробуждения, но я не могу. Не могу покинуть Мелтис. Она — моя судьба. Я долго думал, для чего все это: страдания, утраты, война, для чего я стал сначала изгнанником дома, потом трусом и предателем в Нарготронде, — тут он заметил, что Келебримбор хочет перебить его, и поднял руку, то ли призывая к молчанию, то ли защищаясь, сказал почти умоляюще: — Не спорь со мной, я знаю, кто я. Знаю слишком хорошо. Мельдир глубоко вздохнул, а потом продолжал: — Падение Нарготронда и падение Дориата, и этот путь, на который я ступил по настоянию Глормира, — Мельдир снова вздохнул. — Я все гадал, есть ли и может ли быть в мире хоть что-то, что оправдает все ужасное или постыдное, странное и бессмысленное, что было в моей жизни. И вот нашел ее, девушку, которая для меня важнее и дороже целого мира и которую я не встретил бы, если бы все не случилось точно так, как случилось. Я не могу отвергнуть дара, который посылает мне судьба. Я остаюсь. — А хвенти позволят тебе это? — спросил Келебримбор. У него было множество других вопросов и возражений, но они все теснились в голове так беспорядочно, что трудно было облечь их в слова, а потому вслух был высказан именно этот, спокойный и практичный вопрос. — Да, — ответил Мельдир. — Я говорил с ее отцом и со старейшинами племени. — Я могу взять в жены Мелтис и стать одним из них. Я хотел бы попросить тебя остаться здесь, пока не пройдет обряд, — несколько неловко закончил Мельдир. — Но помолвка длится годы! — воскликнул Келебримбор. Мельдир покачал головой. — Не у хвенти. У них помолвка длится только три дня, и все эти три дня лучшие певцы племени поют, прося, чтобы ночь церемонии была ясная. А потом, если ночь будет ясная, церемония состоится, а если нет, ее отложат до первой ясной ночи, но такое редко бывает. — Считается дурным знаком жениться, когда небо затянуто облаками? — чуть подняв бровь, спросил Келебримбор. — Просто это невежливо, — ответил Мельдир. — Хвенти верят, что первые из них когда-то были звездами, а потом упали на землю и обернулись хвенти, поэтому все важные события в жизни народа, особенно свадьбы и имянаречения младенцев, происходят в звездные ночи, чтобы небесные родичи тоже могли присутствовать. — Красивая легенда, — сказал Келебримбор. Ему такой не рассказывали, наверное, она предназначалась только для своих. — Жаль, что вся красота рассыплется, когда ты расскажешь им правду, — продолжал он. — Я ничего им не расскажу, — ответил Мельдир и под изумленным взглядом Келебримбора пояснил: — Я собираюсь стать для них братом, а не учителем. И буду жить, как они. — Забудешь все, чему нас учили валар? — спросил Келебримбор. — Если б я высоко ценил то, чему нас учили валар, я вообще остался бы в Амане, — довольно резко ответил Мельдир. — А то, что я делаю теперь, я делаю из любви, и, если они видят это, они поймут, — последние слова он произнес уже гораздо мягче и заключил совсем тихо: — Я надеюсь. Больше говорить было не о чем. Келебримбор прожил с хвенти до церемонии. На третью ночь после объявления помолвки (ночь выпала такой звездной, что в пору было задуматься, а не помогли ли и вправду песни) Мельдир — по-здешнему Мелтир — взял в жены Мелтис в присутствии всех ее земных и небесных родичей. Наутро Келебримбор ушел, не беспокоя молодого мужа прощаниями. Отныне Келебримбору предстояло странствовать в одиночку, как он и предполагал с самого начала. Но тогда его это не трогало, а теперь печалило. Глормир и Мельдир стали ближе ему, чем все другие эльфы, кого он узнал в последние несколько сотен лет. И вот он потерял их, как и прежде терял всех своих друзей. Кого-то еще в Тирионе, когда вслед за дедом и отцом отправился в Форменос, потом снова, когда настало время покинуть Аман, и после этого раз за разом, обычно мертвыми. Так что сейчас ему еще повезло, пожалуй. Но было не легче. Раньше, при всех утратах, у Келебримбора оставалась семья: отец, дяди... Сейчас он оказался совершенно один. В чужой земле. Чужой для всех. Если бы в одно мгновение он просто исчез, будто его и не было в мире, никто не заметил бы, никто не вздохнул. Но Келебримбор пока еще вполне существовал. А значит, следовало решить, куда отправляться дальше. Бродить совсем без цели было все-таки не в его духе, да и не в духе нолдор вообще. А он уже так много раз говорил, что хочет найти Воды Пробуждения, что и в самом деле захотел их найти. Правда, все эльфы всех племен, с кем Келебримбор пробовал заговаривать об этом, сразу менялись в лице и принимались твердить что-то вроде: — Нет, нет, нет! Туда идти нельзя! Пути нет! Совсем нет! Не ходи туда! Никогда не ходи туда! Келебримбор думал, они не желают, чтобы чужак ходил к священному для них месту, и, как мог, пытался объяснить, что не собирается проявлять никакого неуважения и ни в коем случае никак не осквернит древнего озера, но они все равно повторяли свое "нет", и больше ничего от них добиться не выходило. Только Кидо, вождь племени кинди, которое жило ближе всех к Красным горам — восточной границе Арды, где-то у подножья которых просто обязано было находиться то самое озеро, потому что больше ему негде было быть — услышав слова Келебримбора, горько усмехнулся и ответил: — Если б ты даже и хотел его осквернить, то не мог бы. Это уже произошло, давно, бессчетные годы назад. И воспоминания об этом слишком ужасны, чтобы облечь их в слова. В тот раз он действительно не рассказал ничего другого. Но Келебримбор, собираясь с духом перед путешествием по совсем уж пустынным и неприютным землям крайнего востока, прожил среди кинди долго, по крайней мере, дольше, чем в иных племенах эльфов, где Келебримбору довелось побывать. Кидо полюбил говорить с Келебримбором (он вообще любил говорить, полностью оправдывая свое имя, которое на языке его народа означало "слово") и, в конце концов, поведал историю об утрате эльфами Вод Пробуждения. — После того как асали ушли, — начал он. Келебримбор в очередной раз мысленно порадовался, что всегда умел хорошо управлять своим лицом. Трудно было привыкнуть, что почти на всех языках эльфов востока выбравшие идти в Валинор звались асали "те, кому не хватило мудрости" или, проще говоря, "глупцы". — Мы продолжали жить на берегах Вод Пробуждения, как и прежде, — рассказывал Кидо. — Тени и чудовища больше не беспокоили нас, жизнь стала совсем такой же, как в первые годы после Пробуждения. И мы были счастливы, — говоря это, Кидо улыбался мечтательно и печально, но потом лицо его помрачнело, он тяжело вздохнул и продолжал: — Но однажды тени вернулись. Не такие сильные, как раньше, но все еще ужасающие. Мы не могли противостоять им. Мы бежали и спрятались, дожидаясь, пока они уйдут. Но когда они наконец ушли, озеро уже не было прежним. Сам воздух над ним стал ядовит, а те, кто касался воды, умирали в страшных мучениях. Но все равно некоторые бросались с берега в глубину. Что-то заставляло их так поступать, и они не могли сопротивляться, а мы не успевали их остановить. Келебримбор слушал Кидо в ужасе, не желая верить ему, но не будучи в силах не верить. — Тогда мы снова бежали в страхе. Уже навсегда. С тех пор мы поселились здесь и не помышляем о возвращении к Водам Пробуждения. Не думай о нем и ты. Побереги себя. Останься с нами. Кидо говорил очень серьезно и ласково. И Келебримбор был тронут его словами, поблагодарил от всего сердца и обещал хорошо поразмыслить над ними. После этого разговора Келебримбор прожил в племени кинди еще год, но потом почувствовал, что все-таки должен отправиться на восток. Довести дело до конца. Пройти весь путь до последнего предела. Глормир и Мельдир, отправившись с ним в дорогу, оба нашли нечто, что было для них важнее всего, а Келебримбор продолжал только терять. Может быть, и он что-то найдет наконец или хотя бы поймет. Хоть что-нибудь. Кидо сильно опечалился, когда Келебримбор пришел проститься с ним. — Ты стал мне другом, странный чужеземец, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты и наша дружба перестали существовать. — Я не обязательно погибну, — попытался утешить его Келебримбор. Но Кидо сказал: — Ты перестанешь существовать, как только покинешь селение. Для кинди. Перестанешь иметь значение. Видя замешательство Келебримбора, Кидо объяснил: — Это наш путь. Путь эльфов, которых ты называешь авари. Существует и имеет значение только тот, кто рядом и живет нашей жизнью. Те, кто уходит, перестают иметь значение. Мы не отвергаем чужаков, принимаем эльфов и даже людей, если они приходят с миром, делим с ними пищу, кров и знания, пока они живут с нами, но об ушедших мы забываем. Вот почему племен так много и они такие разные. Мы не поддерживаем связей, не торгуем, не стремимся узнать друг о друге. Хотя, конечно, мы, кинди, знаем о куиди, которые живут к нам ближе других. А куиди знают о нас, и возможно, о ком-то еще. Но и только. — И вы не помогаете друг другу в час нужды? — спросил Келебримбор, стараясь, чтобы голос его не дрогнул. Он уже предчувствовал, каким будет ответ. Но все равно должен был услышать. — Не помогаем и не ждем помощи, — спокойно и твердо ответил Кидо. — Скрытность — наше спасение. А те, кто уходит, сами выбирают свою судьбу. Келебримбор слушал Кидо и чувствовал, как мир кружится вокруг него под чей-то — должно быть, Моргота — злорадный смех. "Ты перестанешь иметь значение, как только уйдешь"... Сильнее, чем когда-либо Келебримбору захотелось домой, к тем, для кого никто не перестает иметь значение только потому, что живет в другом городе или по иным обычаям. "А где-нибудь есть такие места и такие эльфы?" — спросил вдруг неприятный голос в его собственной голове. И память начала подбрасывать одно за другим ужасные воспоминания: как и почему он покинул Гавани Сириона, Нарготронд, еще раньше Химлад... звенящий гневом голос: — Все, я не могу! Какие-то мориквенди будут говорить мне, что я должен... Другой голос, не менее гневный: — Темные эльфы?! Это мы-то темные эльфы? Посмотрите на себя, нолдор. Вы те же авари. Вы видели Благие Земли и покинули их! Вы... вы хуже авари! И еще до Химлада Митрим в первые годы Солнца. Когда нолдор с противоположного берега страшили больше, чем орки, потому что были сильнее, и ненависть их тоже была сильнее... А перед Митримом Лосгар: — Никого и ничего! Оставшиеся позади — ненужный груз. Избавимся же от груза! И пламя, пожрало корабли, лишая большую часть нолдор шанса переправиться в Эндорэ морем, запирая их в Арамане. А до Лосгара и даже до Арамана — Альквалондэ. — Робкие, неумелые нищие, чем были бы вы без помощи нолдор? А перед тем в Тирионе: — Уйдем отсюда, и пусть трусы сторожат город! Келебримбор покачал головой, стряхивая жуткое наваждение. Несмотря на все это, когда гнев и обиды не ослепляли их, они были родичи. Эльдар. А потом и люди. Дети Эру. И с Детьми Ауле они не раз вставали рядом в работе и в битвах против Врага. Но Келебримбор чувствовал, что не сможет объяснить всего этого Кидо и в ответ услышит лишь: — Но где все они теперь, эти эльфы и люди, и гномы? Мертвы по большей части, а те, кто еще остался, готовятся вот-вот умереть. А кинди живут в этих землях бессчетные времена и будут жить дальше. И не докажешь ему, что он неправ. Что нельзя вечно убегать и прятаться, и думать только о себе. Ничего не докажешь. "Особенно ты ничего не докажешь, — с иронией думал о самом себе Келебримбор. — Ведь ты-то как раз убегаешь и прячешься. И только и делаешь, что заставляешь себе не думать ни о чем. Как там Белерианд? Уцелели ли до сих пор Гавани? Уцелели ли сыновья Феанора? Уцелели ли оссириандские эльфы? Уцелел ли хоть кто-нибудь, или Моргот уже разрушил там абсолютно все и скоро станет искать, что бы ему еще разрушить?" С этими горькими мыслями Келебримбор покинул кинди и отправился на восток. А через неделю пути по изрытым ущельями и холмами землям добрался, наконец, до Вод Пробуждения. Где-то глубоко в душе Келебримбора все время теплилась крошечная надежда, что рассказ Кидо был все же страшилкой, призванной отпугнуть чужака, а на самом деле все не так плохо. Но стоило только бросить один взгляд на озеро, и надежда эта умерла. Воды отливали неестественно зеленым и были ядовиты даже на вид. Правда, желания коснуться этой воды или, тем более, броситься туда, у Келебримбора не возникло. Наоборот, озеро страшило и отталкивало его. Но перестать смотреть он не мог. Огромная чаша с ядом. Вот во что превратилось Куивиэнэн — колыбель всех эльфов, на берегах которой они когда-то, милостью Илуватара, проснулись и жили. Сладкие воды под ясными звездами. Прекрасная мечта, поманившая за собой нолдор из далеких западных земель. Сейчас Келебримбор был рад, что рядом с ним нет его спутников. Что они не должны увидеть и узнать то, что видит и знает он. Поверженный этим знанием Келебримбор плакал, не сдерживая слез. А едва лишь чуть успокоился, развел костер и жег в нем записи, которые сделал во время своего путешествия, жалея, что не может точно так же бросить в огонь и собственные воспоминания. А когда сжег все, плакал снова. И наконец обессиленный уснул прямо на берегу. Уже засыпая, отстраненно подумал, что, если пары над озером до сих пор ядовиты, проснуться ему не придется. Но эта мысль не беспокоила его достаточно, чтобы встать и поискать другое место для отдыха. Во сне Келебримбор увидел океан, такой безбрежный, глубокий и спокойный, какого он никогда не видел наяву. И океан говорил с Келебримбором голосом глубоким и спокойным, который невозможно было спутать ни с каким другим. — Пары над озером больше не ядовиты, — сказал этот голос. — Когда проснешься, ты будешь не ближе к смерти, чем когда засыпал. И озеро не позовет тебя, чтобы погубить. Оно очищается. Медленно, но верно. И однажды станет таким как прежде, хоть и не скоро. — Приветствую тебя, вала Ульмо, — почтительно сказал Келебримбор. — Благодарю, что открыл мне это знание. Оно воистину утешает мою душу, и не потому, что я страшусь смерти от яда. — Я знаю и рад, — ответил Ульмо. — Но это не те вести, ради которых я пришел к тебе. Даже во сне эти слова заставили Келебримбора подобраться в ожидании чего-то неизвестного. Но вопросов он не стал задавать, зная, что если уж Ульмо приснился ему, чтобы что-то сказать, то непременно расскажет и так. — Война с Морготом окончена, и Моргот повержен ныне. Повержен до конца Мира. — Но как?! — не сдержавшись, воскликнул Келебримбор. — И история Сильмариллей также окончена. До конца Мира, — продолжал Ульмо. — А вот как, тебе придется выяснить самому. Я же скажу только еще одно: возвращайся домой, в земли твоего рождения. Там тебя любят и ждут до сих пор. Там тебе предначертана жизнь, долгая, яркая и свободная от тьмы. Возвращайся, Келебримбор, сын Куруфина из рода Феанора! Это слова, обнадеживающие и повелительные одновременно, все еще звучали в ушах Кебербимбора, когда он проснулся.