Мосты

***       Она не помнит, когда в последний раз спала. Или ела. Она знает, что бежит только благодаря кофеину и адреналину в крови, продираясь сквозь жесткий и спутанный подлесок; ветки бьют ее по лицу и груди, оставляя после себя россыпь царапин, которые она почувствует лишь гораздо позже. Она мысленно возносит молитву, чтобы ноги не подвели ее, позволив ей продвинуться еще чуть-чуть дальше. Она позаботится о себе позже – ляжет спать, когда девочка будет в безопасности. По идее, из них двоих Малдер самый одержимый. Он тот, кого она защищает от дел, относящихся к юрисдикции отдела особо тяжких преступлений, от маньяков, от всепоглощающего стремления забраться в голову убийце и понять тьму в саморазрушительной попытке вытянуть кого-то другого из нее, пока еще остается шанс на искупление.              Но на этот раз она понимает. В течение многих дней их единственной «пищей» были лишь снимки мертвых девочек, истории от членов их семей, результаты токсикологических экспертиз и трассеологические улики под ногтями жертв. Каталогизируя каждый шаг, бродя по населенным призраками прошлых жильцов тихим спальням с постерами Backstreet Boys, чирлидирскими лентами и с отсутствующей на полу кровью, изучая каждую микроскопическую деталь в отчаянной попытке заглянуть за тьму и увидеть больше, чем нечеткие очертания, чтобы знать, куда двигаться дальше. Сосредоточиться на одной-единственной детали, которая сорвет покров и осветит цельную картину яркими красками, позволив им найти пропавшую девочку до того, как она превратится в еще одно холодное и посиневшее тело. Еще один снимок на стене.              Прошлой ночью покров спал. И теперь они всего в нескольких ярдах от места…              Дверь видавшей виды хижины поддается со второго толчка плеча Малдера, и море тренированных людей выплескивается на гнилые доски пола, распространившись внутрь помещения, словно вода.              – ФБР! На пол! На пол живо!              Они пришли по правильному адресу: фиолетовые ленты висят повсюду – отличительный знак убийцы. Извращенная вечеринка смерти с клоуном с ножом мясника.              Подозреваемый справа от них, и Скалли успевает заметить, что он окружен с поднятыми руками, затем уложен на пол лицом вниз, и им занимается достаточно агентов, среди которых и Малдер, так что она идет влево, ища девочку.              Она находит ее в первой же комнате.              – Парамедиков сюда! – Скалли падает на колени на неровный пол, только смутно осознавая, что вокруг нее снуют другие агенты. Все вокруг забрызгано кровью. Синяки в виде пальцев на шее девочки с почти стопроцентной уверенностью указывают на вероятную причину смерти. Скалли касается рукой ее щеки. Ее кожа все еще теплая и упругая на ощупь. Прошло совсем немного времени. Столько крови… покрывающей ее пепельно-русые волосы… Пол, на котором Скалли стоит на коленях, залит ею. Вокруг извиваются фиолетовые ленты, однако она полностью сосредотачивается на своей задаче. Она задирает порванную футболку девочки, определяя расположение ножевых ран, чтобы не надавить на них и не вызвать еще большее кровотечение. Потом она выпрямляется и кладет руки на грудь девочки. 1…2…3… Она начинает реанимационные мероприятия, действуя на автопилоте.              В последний год учебы в мединституте Скалли шла по улице рядом со своей любимой кофейней, когда мужчина средних лет просто упал на тротуаре прямо перед ней. Жена мужчины стала звать на помощь, и Скалли крикнула случайному прохожему с капучино в руках зайти в кофейню и позвонить в 911. Затем она опустилась на асфальт и принялась делать реанимационные мероприятия без всякого осознанного решения со своей стороны. Несколько минут спустя мужчина задышал, возвращаясь к жизни – он судорожно втягивал воздух и кашлял. Скалли откинулась на пятки, проверила его слабый, но устойчивый пульс и пробормотала жене своего невольного пациента что-то насчет того, чтобы позволить ему лежать. Вдалеке раздался рев сирен.              Когда она подняла глаза, отрывая их от вновь задышавшего мужчины на тротуаре, запыхавшись и трясясь, но начиная понимать, где находится (попутно заметив валявшуюся рядом с ней на земле сумку с учебниками), то встретилась взглядом с Дэниелом, с которым должна была встретиться в кофейне. Он стоял и наблюдал за ее работой.              – Почему ты не помог мне? – спросила она, когда они остались наедине.              – Потому что ты врач, – ответил он. – И один из самых трудных уроков – это поверить в это. Поверить в свой тренинг. Довериться своему телу при выполнении того, что нужно сделать.              – Но я не врач. Пока нет.              – Сегодня ты им была.              Ребра девочки кажутся тонкими и хрупкими под ладонями Скалли, и даже если она понимает в глубине души, что жизнь больше никогда не будет пульсировать в этой плоти, что у девочки не будет второго шанса, как у того мужчины у кофейни из ее прошлого, она опасается сломать эти изящные косточки в своей попытке спасти потерянную жизнь.              – Ну же, – выдыхает она, не прекращая считать. – Ну же…              Она продолжает до прибытия парамедиков. Они перенимают у нее эстафету, занимая ее место, и вот она уже откидывается на пятки, становясь просто сторонним наблюдателем, лишившись того, кого надо спасать, и не зная, чем занять руки. Она понимает, что они проиграли.              Комната представляет собой мешанину из гнилого синего дерева, свежей крови, пота и боли, и, чувствуя головокружение и тошноту, Скалли с трудом встает и выходит настолько быстро, насколько позволяют ее ноги.              Она толкает дверь и продолжает идти, подсознательно отмечая, как закованного в наручники подозреваемого сажают в машину. Больше некого спасать, не за чем присматривать, чтобы убедиться, что все делается оперативно и точно: агенты позади нее сделают все необходимое.              Ей нужно продолжать идти, чтобы оказаться там, где никто ее не увидит и где она сможет свободно вздохнуть без того, чтобы ее стошнило от тошнотворного запаха этого места. Она едва замедляется, когда позволяет себе осознать то, что слышала уже какое-то время – знакомые шаги позади.       – Скалли?..       – Проклятье… – Она отламывает ветку с дерева над собой и вслепую швыряет ее в кусты, после чего ударяет ладонью по стволу, поцарапав кожу.       – Скалли, это не твоя вина.       Она резко разворачивается.       – Тогда чья? Ее родителей? Убийцы? Учителя, который над ним надругался? Психотерапевта, который пропустил ранние признаки психического расстройства? Компании, которая послала испорченный раствор для пробирки с ДНК? Бога? – Ее горячее дыхание превращается в пар в прохладном орегонском воздухе.              – Хотел бы я знать. Знаю только, что не твоя.              Она издает вздох, больше похожий на рыдание, упирает руки в бедра и оглядывает бескрайний влажный лес, ища чего-нибудь – чего угодно, чтобы унять отчаянное стремление действовать; ощущая потребность в бегстве от этой тяжелой и тревожной реальности.              – Ты хорошо поработала, – говорит Малдер. – Мы поймали его. Мы сделали то, за чем сюда и приехали.              – Ничего мы не сделали! – выкрикивает она. – Мы не спасли ни одну из них!              – Мы спасли следующую. – Его слова четкие и уверенные, сказанные с намерением запечатлеть их в ее мозгу.              Это срабатывает. Этот неоспоримый факт окончательно усмиряет ее воинственность. Она чувствует, как начинают дрожать конечности, ощущая себя маленькой и бесполезной среди возвышавшихся над ней древних деревьев. У нее трясется подбородок, когда она говорит:       – Малдер, она была еще теплой…              – Знаю. – На этот раз она ощущает сдерживаемую боль и в нем. Он был рядом с ней все это время – каждый миг одержимости и целеустремленности. Каждую бессонную ночь. Он тоже принимает на себя удар, но делает это безропотно, чтобы оказать ей поддержку.              Она истощена, уровень сахара в ее крови низок, весь адреналин израсходован на бег, и она говорит себе, что расплачется, если потеряла ключи, и, может, так будет проще объяснить истерику на месте преступления. И она позволяет ему обнять себя и убедить в том, что все в порядке, когда там, на грязном полу, лежит мертвая девочка-подросток, которая провела последние дни в аду, потому что озарение пришло к ним на один гребаный час позже.              Она вцепляется в белую рубашку Малдера окровавленными пальцами.              Ей никогда не избавиться от всей этой крови на одежде. Придется ее выбросить – как и все остальное, что было утрачено.              Она запихивает в дальний уголок сознания голос, который неустанно повторяет, что однажды она больше не сможет выносить эту работу. Не захочет.              Голос, который говорит, что Дэниел мог быть неподходящим для нее спутником жизни, но все равно был чертовски прав во многом.        ***              – Разве это не Орион? – спрашивает Скалли, склоняясь к его плечу и указывая на небо пальцем.              – О, да, наверное. Я видел его благодаря близости к другой звезде по соседству, той яркой. Видишь? – Малдер наполовину усадил ее к себе на колени на переднем сиденье, пытаясь сделать так, чтобы их глаза были на одном уровне.              – Да… – отозвалась она, но по тону ее голоса трудно было понять, действительно ли она увидела то, на что он показывал, или просто предпочла не уточнять. – Такое большое количество звезд сбивает с толку. Мы слишком привыкли к жизни в городе, – выпрямившись, добавила она.              Солнце наконец закатилось за Орган Маунтинс, и звезды начали появляться на небе в течение прошлого часа. После дня, проведенного за заполнением бумаг, выслушиванием голосовой почты и ужина в Лас-Крусесе, в рекомендованном шерифом месте, в котором подавали какой-то предположительно удивительный амбер-эль Pecan(и Малдер вынужден был согласиться, что у него и вправду незабываемый вкус), они приехали в пустыню для очередного ночного наблюдения за поляной Миллера в надежде на лучший, чем в прошлый раз, результат. Малдер начал сомневаться, что эти странные огни не выдумка, или же, возможно, это явление просто перестало возникать к их приезду в Вердад. Казалось странным, что истории о Черноглазых детях подтверждались столь многочисленными косвенными уликами, тогда как огни представлялись пустой тратой времени.              – Ты созвонилась с контактом из Минобороны, да? – спросил Малдер. – Он сообщил что-нибудь по поводу возможного источника радиации?              Даже в тусклом, увядающем свете дня можно было разглядеть на некотором расстоянии ленту ограждения и оранжевые конусы. К ним добавилось несколько бетонных заграждений, чтобы удерживать машины подальше от зоны карантина.              Скалли покачала головой.              – Нет. Он вообще не горел желанием говорить со мной. Думаю, они больше не намерены делиться информацией.              – Военные не готовы идти навстречу? Как неожиданно.              Скалли издала тихий смешок.              – Знаешь, это странно, Малдер. Я выросла на военных объектах. Я испытывала такое благоговение перед всем, что делал отец… и перед всеми остальными офицерами, живущими по соседству. И до сих пор испытываю. Мне трудно примирить тот мир военных, частью которого я была, когда росла, с косными и скрытными силами, с которыми мы сталкивались в процессе работы.              Малдер опустил голову на подголовник и повернул ее в сторону Скалли.              – Ну, мне кажется, мы по-прежнему видим обе стороны, Скалли. Мы боролись с могущественным меньшинством в высших эшелонах власти, стремящимся оболгать, оболванить, обезличить, – своего рода теневым правительством, которое, вероятно, существовало всегда, но также имели дело и с военными офицерами и их семьями, которые занимаются этой работой по правильным причинам и тоже являются жертвами жадности и махинаций этих «шишек», как и мы с тобой.              Скалли прищурилась, смотря через ветровое стекло наружу.              – Полагаю, что так… – тихо заметила она, явно по-прежнему размышляя над этим вопросом.              Они какое-то время сидели молча, пока Скалли наконец не сказала:       – Что ты думаешь о словах Джарвиса? О детях-гибридах?              Малдер медленно выдохнул и мысленно «открыл» нужные документы в своем мозгу.              – Ну, мы и раньше слышали подобные истории. Программы по гибридизации, пришельцы, не понимающие потребность человеческих детей в прикосновениях, в физическом комфорте. Недостаток человеческой эмпатии является общей темой в историях о похищениях. Похищенные часто сообщают о казалось бы полном отсутствии эмпатии во время болезненных тестов.              – Да, Пенни Нортен говорила мне об этом.              – Что?              Скалли пристально всмотрелась в темную даль, тогда как Малдер впился взглядом в ее профиль, ожидая, пока она подыщет слова и продолжит.              – Когда я лежала в больнице, проходя лечение у доктора Скенлона. Пенни была рядом, когда меня тошнило после химиотерапии, и говорила, что они позволяли ей оставаться со мной во время тестов. В том месте. Чтобы… утешать меня. И для них это было нехарактерно. Обычно их это… не волновало.              Малдер промолчал, позволяя ее словам повиснуть в полумраке.              – Думаешь… думаешь, это тоже был своего рода эксперимент? – спросила она. – Что они наблюдали за тем, как именно Пенни утешала меня?              Он медленно покачал головой.              – Может быть. Не знаю. Скалли, ты это помнишь?              Она сглотнула и опустила глаза.              – Нет. Я имею в виду… я думала… у меня были сны… иногда… Они что-то делали со мной… и я слышала голос Пенни, говорящей мне, что все будет в порядке. Не знаю. У меня было много кошмаров во время лечения и когда я болела.Это… походило на горячечный бред, понимаешь? Не уверена, что что-то из этого имело смысл.       – Может, и имело.              Она сменила положение, подвернув ногу под себя.              – Пенни всегда побуждала меня вспомнить, но я не хотела.              – А сейчас хочешь?              Она долго не отвечала, смотря в ночь и дыша несколько поверхностно и ускоренно. Он давно уже научился распознавать уровень испытываемой ею тревоги по вздыманию и опаданию ее грудной клетки.              – Не уверена, я… – Она тряхнула головой. – Сейчас все кажется таким далеким, таким смутным, таким…              – Но это по-прежнему тебя не отпускает, – мягко заметил он.              Она кивнула, опустив взгляд на покоившиеся на коленях пальцы.              – Возможно, – тихо протянула она, соглашаясь. Прежде ему было бы отказано в подобной уступке, и это была одна из тех достигнутых ими со временем вещей, которые он так сильно ценил.              – Почему все считают их злыми? – вдруг спросила Скалли.              – Что ты имеешь в виду?              На этот раз она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он ощутил связь с ней подобно электрическому разряду, пронзившему его тело.              – Этих… так называемых Черноглазых детей, – уточнила она. – Почему все считают их злыми?              – Ну, по словам Мариэлы, их визиты приносят с собой ощущение тьмы и страха. Словно что-то неправильно или грозит опасностью.              – Опасный и злой – не одно и то же. Огонь опасен, но он также дарует жизнь.              – Верно. О чем ты думаешь, Скалли?              Она сделала размеренный вздох и выдохнула, перед тем как ответить.              – Малдер, Эмили была гибридом. Или… по крайней мере, результатом военных экспериментов. И ее кровь могла быть токсичной для окружающих, как и в случае с этими детьми, когда радиация или что-то подобное, связанное с ними, вызывает у людей болезни после контактов с ними. Но, Малдер, Эмили не была манипулятором и не страдала от недостатка эмпатии, и она совершенно точно не была злой или демонической, и не насылала проклятий на тех, к кому прикасалась.              – Да, она такой не была. Но Эмили воспитывали обычные люди, которые были хорошими родителями. Они могли взрастить и развить ее человеческую сторону, поощряя все ее лучшие черты.              Скалли молча это приняла, вновь переводя взгляд на ветровое стекло.              Чуть помедлив, Малдер снова заговорил:       – Скалли, позволь спросить тебя вот о чем – потому что из нас двоих ты пока единственная, кто с ними столкнулся – Черноглазые дети тебя пугают?              – Да, – честно, хотя и неохотно признала она.              – Из-за того, что они собой представляют, или из-за того, что, по твоим словам, ты начала вспоминать? Из-за чувств, которые их образы вызвали в тебе?              Она снова сменила положение, явно испытывая дискомфорт от обсуждения этой темы.              – Не знаю. Не могу отделить одно от другого.              – Ладно, все нормально.              – Мне не нравится ощущать отсутствие контроля.              Вот в это он мог поверить без труда.              В наступившей за ее словами тишине Малдер принялся прокручивать в голове сказанное. Давно уже он не слышал, чтобы Скалли упоминала Эмили, так что ее откровение походило на удар под дых, заставляя его осознать, настолько свежими были те раны, спрятанные за ее стойким фасадом. Его беспокоило то, что в последние годы их совместной жизни она не считала нужным поднимать эту тему в разговоре. Вероятно, он был слишком зациклен на своих проблемах, чтобы увидеть, что она прячет в себе.              – Ты по-прежнему часто ее вспоминаешь? – спросил он, не позволяя себе пустить все на самотек и вновь погрузиться в молчание. – Эмили? Ты давно о ней не говорила.              Ответ Скалли прозвучал удивительно непринужденно.              – Да, часто, – признала она. Он все еще приспосабливался к этой более зрелой версии Скалли, балансировавшей между отстраненностью и функциональной зрелостью. Их расставание еще больше все запутало, отменяя достигнутый ими прогресс в некоторых областях и закрепляя другие в жизненно важном поступательном движении. – Малдер… ты понимаешь, что ей сейчас было бы двадцать три года? В двадцать три я училась в мединституте…              – В это трудно поверить. Я до сих пор ощущаю ее маленькие ручки вокруг своей шеи.              Трудно было понять, что означал резкий вдох Скалли, но на мгновение она посмотрела на него так, как смотрела, когда они были родителями. Когда дополнительная нить связывала их вместе бескорыстной близостью, не испытываемой им никогда прежде.              Малдер ринулся вперед очертя голову.              – Дана, я знаю, что ты покинула «секретные материалы», потому что не хотела иметь дело с тьмой. Я знаю, что ты не хотела возвращаться.              Она покачала головой.              – Да все нормально.              – Нет, Скалли… Я знаю, ты говоришь, что сейчас все иначе, что ты здесь по иным причинам, но я также знаю, что ты до сих пор с этим борешься. Ты хочешь уйти? Ты согласилась заняться этим делом, потому что оно давало возможность погреться на солнце. А сейчас… тьма присутствует даже здесь, в пустыне. На тебя напали и ранили. Ты правда хочешь и дальше этим заниматься? То есть на самом деле? Ты действительно в порядке?              Она ответила далеко не сразу.              – Прямо сейчас я по-прежнему хочу быть здесь. И я в порядке.              Он принял то, что ему следует удовлетвориться подобным ответом. Если он что и понял за последние 24 года, так это то, что порой лучше оставить все как есть.              – Ладно. И когда это изменится… ты мне сообщишь?              Она не ответила, однако протянула руку и сжала его ладонь.              У нее всегда лучше получалось выражать свои чувства без слов. ***              В затянувшейся тишине Малдер почувствовал, что Скалли взяла себя в руки и вновь возвела свою защитную броню. Может, она и научилась делиться своими переживаниями для лучшего взаимодействия с ним, но у ее открытости был предел, за которым она снова перегруппировывалась и вновь уходила в себя.              Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем она спросила:       – Как думаешь, Мариэла Гарсиа и Нейт Монро имеют ко всему этому отношение?              – В каком смысле? Думаешь, они создают проблемы? Инсценируют визиты?              – Я так не считаю, но каково твое мнение по этому поводу?              Малдер покачал головой.              – Нет, я вовсе так не думаю.              – Но нам все же стоит рассмотреть такую возможность.              – А чего бы они этим добились? – Малдер отпил лимонада из бутылки, примостившейся на консоли между ними. От сухого пустынного воздуха у него во рту пересохло.              – Не знаю… враг моего врага? Что, если они сочли, что создание угрозы обеим семьям может их сблизить? Заставить одобрить их отношения?              Он проглотил лимонад и опустил бутылку.              – Серьезно? Думаешь, местные Ромео и Джульетта решили, что инсценировка визитов Черноглазых детей поможет их родителям лучше понять их любовь? Это довольно нетрадиционный подход к проблеме, мягко говоря. Не могу представить, что бы эти дети имели какое-то отношение к смерти Джозефа Гарсиа или болезни бабушки и мальчика.              – Нет, они и не имеют. Но, вообще-то, я имела в виду, не считаешь ли ты, что стресс от той ситуации, в которой они оказались, и напряжение, которое она породила внутри и между их семьями, спровоцировали все то, во что это в итоге вылилось? – после минутного раздумья продолжила она.              – Ну, к случаю с Монро это вполне подходит. Если Эд подозревал свою жену в предательстве и при этом думал, что его сын собирается уехать, бросив семейный бизнес, такое количество стрессовых факторов вполне могло подтолкнуть его к безумию. Но что ты думаешь о Гарсиа? Считаешь, они не одобряли Нейта? Донна что-то тебе сказала?              Скалли перехватила лимонад, когда Малдер ставил бутылку обратно на подставку для стаканов, и поднесла его к губам.              – Нет, я ничего такого не заметила, – ответила она. – Мариэла целеустремленна и серьезно настроена на учебу. Мы, по понятным причинам, не видели ее взаимодействие с отцом, но что касается матери, мне она не кажется стереотипным домашним тираном. Скорее, Донна высказывалась в том духе, что Мариэла слишком много на себя взваливает, берет на себя ответственность за семью, хотя еще слишком для этого молода. Я бы предположила, что она станет поощрять здоровые социальные отношения дочери.              – Согласен. Так под каким углом ты взглянула на эту проблему?              – Испытываемого Мариэлой стресса. Учитывая конфликты в семье Нейта. Она явно много взвалила на себя, и наличие того, кто потенциально мог бы взять на себя роль ее защитника, ставя ее на первое место, помогая ей не чувствовать себя одинокой перед лицом связанного с учебой в колледже и последующим выбором карьеры стрессом… это может быть очень важным для подобной девушки. И если она думала, что может это утратить, или если считала, что ее родители могли разочароваться в ней за выбор парня вместо учебы… Она представляется мне ребенком, который может преувеличить ожидания окружающих, так как ее собственные требования к себе столь высоки.              – Говоришь на основании жизненного опыта, Скалли? – поддел ее Малдер с намеком на понимающую улыбку.              Скалли изогнула губы в ответ и наградила его исполненным нежности терпеливым взглядом.              – Может быть. Но я хотела сказать, что тревога имеет свойство распространяться. Она заразна. Если испытываемые ею уровни стресса беспокоят ее мать, и, так как именно они двое были прямыми свидетелями предполагаемого визита Черноглазых детей… тогда симптомы – сыпь и кровотечение – объяснялись бы эмоциональным стрессом... в этом есть смысл.              – А что насчет бабушки и отца? Автомобильные аварии обычно не являются симптомами стресса.              – Ну, они могут ими быть. Это была единичная автокатастрофа. Невнимательность, эмоциональное отвлечение…              – И потом мы попадаем в сходную аварию? Не думаю, что мой стресс из-за унизительного исключения Redskins из плей-офф повлиял на работу тормозов нашей машины.              – И бабушка умерла от вируса – редкого, да, но все же такое случается. И научно доказано, что стресс ослабляет иммунную систему, что увеличивало бы ее шансы заразиться.              – Так ты считаешь, что игра Redskins –Chargers и вправду привела к нашей аварии?              Она повернула голову в его сторону с неодобрительной усмешкой на губах.              – Малдер…              – Нет, я слышу твои доводы, Скалли, правда слышу. И уверен, что стресс является одним их факторов в данной ситуации, но мне кажется, он лишь внес свой вклад, а не явился причиной.              Скалли поразмыслила над этим, после чего сказала:       – Вероятно, ты прав. Просто хотела бы я знать, в чем тут еще дело.              На это у него не было четкого ответа. ***       Она и вправду устала. Она не могла обходиться без сна так долго, как раньше, и не восполнять его недостаток. Это несколько сбивало ее с толку как врача, сосредоточенного на том, чтобы стойко выносить любые тяжелые смены. Малдер заметил ее усталость и стойкую молчаливость сегодня, что одновременно раздражало и успокаивало ее, и через час после того, как тьма окончательно накрыла пустыню, он вытянул руку и предложил ей устроиться у него на плече.              – Иди сюда, фэбээрщица. Отдохни немного, а я посторожу.              Скалли поколебалась, но потом уютно устроилась у него на плече, зная, как лучше расположиться, ведь она проехала тысячи миль в объятиях этого мужчины. Провела тысячи полубессонных ночей, давая ему набраться сил. Он накрыл ее своим пиджаком, и она закрыла глаза.              – Ненадолго, хорошо?              – Хм-м.              Она привычно прислушалась к его сердцебиению во впадинке на ключице, рядом с ухом. Она уже почти заснула, не зная, что реально, а что сон в эти последние мгновения угасающего сознания, но ей показалось, что Малдер коснулся губами ее лба и прошептал:       – Сегодня никаких монстров, обещаю. – На этот раз никакой крови на ее одежде. Никаких тел на полу.              Она заснула.              Только чтобы позже внезапно проснуться от резкого стука в боковое стекло. Скалли открыла глаза и обнаружила, что в машине она одна, и вместо плеча Малдера опирается на его пиджак, а к стеклу со стороны водителя прижимается лицо с огромными черными глазами.