* * *
- Что?.. - шепотом спросил Ворона. - Ничего, - пробормотал Джо. Он ел, ел, оголтело разделывал ножом парующий стейк, скреб железом по фарфору... Ворона молчал, и с каждой секундой это молчание становилось все более отчаянным и жалким. В какой-то момент Джо не выдержал, швырнул приборы на стол и вытер руки и губы бумажной салфеткой. - Я… - тихо сказал он. Замолчал. Говорить об этом, даже думать об этом было нестерпимо. - Я сегодня мысленно пожелал, - сказал Джо, - чтобы мой отец умер. Ворона молчал почти минуту. Потом отодвинул тарелку с недоеденным стейком и гарниром из горошка, подсел ближе и молча сунул руки под мышки Джо, обнимая его за бока. Головой прижался к груди, будто слушая сердце, и застыл. Помедлив, Джо прикрыл глаза и опустил ладонь на черноволосый затылок. Пригладил прядки-перышки… - На самом деле ты так не думаешь, - сказал Ворона. – Ты слишком хороший, чтобы… - Нет, - ответил Джо. – Я на самом деле так думаю. Когда он вернулся домой, Ворона уже принимал душ. Выскочил оттуда лохматый и заспанный, в старомодной пижаме, и бросился разогревать мясо с горошком. Джо опоздал к ужину примерно на шесть часов. - Я всё думаю – вдруг они поймут? – сказал Джо, поглаживая Ворону, распутывая пальцами мягкие черные пряди на его затылке. – Вдруг они пообщаются с тобой – и перестанут вести себя как гондоны? Вдруг я объясню отцу, чем занимаюсь… что делаю… и он поймет? В последнее время Джо казалось, что большую часть своего дня Ворона проводит в пижаме. Тот плохо спал ночью, с трудом поднимался по утрам, а потом садился за работу усталый, измученный, словно это он носился целыми сутками по больницам. Невралгия мучила его наплывами, но по ощущениям куда более страшной была ватная, мучительная слабость, превращающая его тело в кусок теста. Пару раз Ворона пожаловался Джо на это чувство, а потом перестал. Очевидно, вспомнил слова Мелиссы и решил, что скорее сдохнет, чем будет грузить Джо своими проблемами. В глубине души – очень, очень глубоко, чтобы не ощущать жгучего стыда за это, - Джо был благодарен Мелиссе. Его-то и на свои проблемы едва хватало. А тут еще Ворона… Но сейчас Ворона был рядом, мягкий и теплый, прижавшийся к нему щекой, и Джо крепко сжимал его в руках. - Я всё время оправдываю их чем-то, - пробормотал он. – Отец ведет себя, как мудак, потому что ему страшно, и потому что он умирает. Мать ведет себя, как сука, потому что желает мне только счастья. Мелисса, даже Виктория… все они заботятся обо мне! Все они ДУМАЮТ, что заботятся обо мне… Ворона молчал. - Но какого хрена? – тихо спросил Джо. В его голосе не было раздражения и обиды. Простой голос простого человека. Только очень уставшего. – Какого хрена они своей заботой портят мне жизнь? Отец ведет себя, как мудак, потому что он мудак. Он всегда таким был – задолго до болезни. Мать ведет себя, как сука, потому что она и есть сука, и если что-то не вписывается в ее представления о нормальности, то это нужно бить, кусать и топтать, пока всё не станет так, как ей хочется. Джулия… Ворона поднял голову. Прилип к Джо всем телом, скользнул пальцами по его лицу, пытаясь успокоить; но Джо его словно не замечал. - Мелкая эгоистичная тварь, которая отцу даже судно ни разу не подала, а считает, что она лучше меня, - выдохнул Джо. – По какому праву? Потому что она девка и выскочила замуж за мужика? Потому что она леди, и грязная работа не для нее? Я сегодня спросил, может ли она подменить меня на недельку, чтобы мы с тобой съездили отдохнуть в Портленд… Знаешь, что мать сказала? Ворона поцеловал его в уголок губ. Глаза его были мутными и пустыми, как облизанное морем бутылочное стекло. - Мать сказала: «у нее же семья!» - с тихой, плохо скрытой ненавистью в голосе проворчал Джо. – У нее семья, представляешь? А у меня что, не семья? Ее мужик неделю не может обойтись без того, чтобы она варила ему супы, а я должен сорваться с места, переехать, перевезти тебя, бросить работу, бросить всю свою жизнь, потому что… Потому что обязан отцу самим фактом своего существования? Ворона отодвинулся. Потом нащупал пальцами руку Джо и просто молча ее сжал. Губы его были поджаты в тонкую линию, и сам Ворона выглядел так, словно вот-вот расплачется. - Неужели, - сказал Джо, - я не заслуживаю хоть капельку… я не говорю «благодарности» - плевать на благодарность! Неужели я не заслуживаю хоть капельку уважения? Я же немногого от них требую! Только чтобы они не трогали тебя! - Это неважно, - тихо сказал Ворона, сжимая пальцами его ладонь. – Пусть трогают… Мне все равно. Джо скрипнул зубами. Обхватил руками его шею, притянув к себе, молча прижался лбом ко лбу. Потом сморгнул с ресниц злые слезы и сказал: - Я их ненавижу. Понимаешь? Ворона впился пальцами в его руки, быстро дыша. Глаза его были закрыты. - Я не должен… - бормотал Джо. - Не имею такого права, потому что они моя семья. И я готов делать все что нужно, готов потратить все, что у меня есть, всего себя положить, лишь бы им было хорошо… Но я их ненавижу! - Это неправда, - тихо сказал Ворона. – Просто ты вымотан, тебе нужно отдохнуть… Нет, - злобно подумал Джо. По мнению отца, ему нужно не отдохнуть, а основать свое дело, чтобы обеспечить племянников! Господи, эти племянники еще не рождены, даже не зачаты, а их уже нужно обеспечивать! Несуществующие дети имеют в этой семье больше прав, чем Ворона! - Плевать на них, - пробормотал Джо, целуя мягкие чужие губы. – Плевать на всех. Не могу так больше. «… зачем ещё тебя мать рожала?» - Ты просто устал, - шептал Ворона, то целуя в ответ, то насильно отрывая себя от Джо, от его рук, от его жадного рта. – Ты хочешь спать… «Чтобы ты пидоров трахал и жил, как бабочка-однодневка?» - Я не хочу спать, - сказал Джо. И встал из-за стола, крепко взяв Ворону за руку. Только по пути набрал стакан воды и прополоскал ею рот – торопливо, жадно, то ли избавляясь от мясного привкуса, то ли проталкивая ком в горле. «Что ты после себя оставишь?» Ничего, - с яростью подумал Джо. Пусть я ничего после себя не оставлю, но буду жить с человеком, который делает меня счастливым… а не с бабой, которая сможет родить мне детей. Ворона торопился за ним, волоча больную ногу и подскакивая на здоровой. Стакану с водой нашлось место на прикроватной тумбе. И Джо действительно стало на всё плевать.* * *
Восемь лет назад любимая забава Джо привела Ворону в замешательство. Тот, до двадцати семи проходивший в девственниках, стыдливый, зажатый, затравленный, даже не мог поверить, что кто-то хочет с ним спать. А уж лезть языком... ТУДА? Такое у Вороны просто не укладывалось в голове! Вот только Джо не шутил, и ради него Ворона сперва брился женским маленьким станком, которым было очень неудобно орудовать под яйцами и между ягодиц, а потом решился на отчаянный шаг. ... надо сказать, он быстро привык к салонной процедуре. Может, двадцать минут позора окупались тем, что его возлюбленному не приходилось теперь колоть язык черной щетиной, удалить которую станком до конца не получалось. А может, душевные и физические страдания искупало то странное, постыдное, но изумительное в своей чистоте удовольствие, когда возлюбленный лизал его ТАМ. Так или иначе – Ворона смирился. И ловил от анилингуса такой кайф, какой не каждая девка ухитрялась словить от куни. А Джо любил это делать, потому что… Просто потому что любил. По центру кровати он бросил небольшую квадратную подушку, пухлую и лоснящуюся белой глянцевой наволочкой. Наверное, шелк; Джо не покупал ее, так что не знал подробностей. Вернувшись к Вороне, он расстегнул и стащил с его плеч пижамную рубашку, а затем подцепил мизинцем резинку штанов. Ворона льнул, послушный, мягкий в его руках, как подтаявший пластилин: лепи что хочешь. Джо взял его лицо в ладони, вынуждая приподняться на мысках, и коротко, жадно поцеловал. А потом спустил руки ниже – на рябые от веснушек плечи – и поцеловал в губы еще раз. А потом – еще раз, скользнув ладонью по бледному, тщедушному телу, по худым бокам, где под кожей при малейшем надавливании чувствовались ребра. Снова взялся за резинку штанов – и сдернул их по бедрам Вороны, позволив упасть до самых щиколоток, оставляя его совершенно нагим. Ворона покачнулся – держаться долго на носочках ему мешала больная нога, - и Джо обхватил его поперек живота, легко, словно куклу, завалив на постель. До нее всего шаг, и можно швырнуть на нее спиной, поцеловать в плечо, в острую ключицу, а потом встать и начать расстегивать на себе рубашку. - Давай... – тихо сказал Джо, - как я люблю. В конце концов – имеет он право хоть на что-то? Хоть на какое-то удовольствие? Ворона удивленно вздохнул, на мгновение оглушенный падением, а потом облизнул губы и перевернулся на живот, торопливо подкладывая подушку под бедра. Справившись с пуговицами, Джо так и оставил рубашку болтаться на плечах – распахнутую, белую, помятую... завтра ее уже точно никуда не наденут, а отправят в стирку. Расстегнул и сбросил штаны, оставшись в трусах, а затем подхватил с тумбочки стакан с водой, набрал немного в рот и прополоскал его. Помедлив, уселся на кровать, обмакнул в стакан пальцы – и отряхнул их над чужой ягодицей, позволив каплям упасть на светлую кожу. После чего наклонился и жадно, будто только этого и ждал, слизал воду с поджарого зада. Ворона слабо вздрогнул – мокро и холодно – и шумно вздохнул, ощутив первое прикосновение языка. Молча обхватил ладонями ягодицы и слегка развел их, открываясь сильнее, практически предлагая себя поиметь – эта ужасно стыдная поза, должно быть, долго не давала ему покоя… А может, и сейчас не дает. Вот только ни тогда, ни сейчас Ворона не отказывался от предложенной игры. Просто не мог отказаться. Не был способен лишить себя этого. Джо вернул стакан на тумбочку, облизал еще влажные пальцы, а затем улегся животом на кровать, устраиваясь головой между узких бедер. Медленно провел языком в промежности – там, где виднелись придавленные к подушке яйца... и чуть выше... и еще выше – туда, где между раздвинутыми ягодицами было так нежно и гладко, как не бывает после бритья. - Извращенец… - пробормотал Ворона. По голосу было слышно, что он улыбается. - Может, хоть это нас встряхнет? – спросил Джо, болтая ногами и лениво двигая языком – полизывая, оставляя на коже слюну, а иногда – скапливая ее за щекой и сплевывая, щедро, обильно, позволяя тонкой прозрачной струйке потечь в промежность и запачкать подушку. Решив, что влаги уже достаточно, скользнул языком по складочкам кожи, растягивая их, но противоречиво не толкаясь вовнутрь – напротив, уверенно и настойчиво лаская снаружи, словно пытаясь разгладить каждую неровность, расправить каждую складку, изучить её языком. Ворона тихо засмеялся, уткнувшись лицом в постель и ерзая, пытаясь потереться членом о подушку. Дышал он часто-часто, кусая губы и едва сдерживаясь, чтобы не запроситься вслух. Джо всегда чувствовал, когда он хочет сильнее. Как будто в сексе он понимал свою вторую половину лучше, чем во всех остальных аспектах жизни. Сейчас он двигал языком размеренно, систематично – и почти бездушно, словно это массаж; по кругу, по кругу, по кругу, изредка соскальзывая вниз и припадая ртом к яйцам, проводя губами по промежности. Он любил своего глупого Ворона – всего, от пяток до макушки; а тут любил особенно; тут он чувствительный, мягкий, и будет хныкать от удовольствия, когда припечет... Помедлив, Джо всосал губами кожу промежности, втянул ее в рот, а потом отпустил, тут же накрыв губами расслабленное, обласканное языком очко. Внезапно толкнулся, твердым кончиком проникая вовнутрь – и снова принялся кружить вокруг да около... чтобы спустя секунд десять вновь оказаться внутри – проникнуть горячим, влажным, напряженным языком, растягивая мягкие розоватые складочки. Ворона ахнул, мелко дрожа и подаваясь бедрами назад, и Джо придавил его к простыням, к пухлой блестящей подушке, чтобы не извивался ужом. Широко раскрыв рот, продолжил систематично трахать его языком, разжимая, растягивая, без проблем проникая туда, где очень-очень нежно, и странно, и бархатно-сладко. Чем таким Ворона себя отмывает или обмазывает, когда ходит в душ?.. Ощутив, как язык немеет от сильного напряжения, Джо выдохнул и медленно скользнул губами вверх, к ямочкам на пояснице. Он уже устал от продолжительной, изматывающей игры, но совершенно не желал ее прекращать. Слишком приятно, когда Ворона дрожит и постанывает, весь извивается, вскидывая зад, и по нему – по его напряженной бледной спине, по рябым плечам, по взмокшему затылку со слипшимися прядками-перышками, - заметно, какой безумный кайф ему это доставляет. - Ну что, трахнуть тебя? – Джо приоткрыл глаза – мутные, подернутые поволокой, оторвавшись от чужого зада почти через силу, и обвел языком раскрасневшиеся губы. Ворона оглянулся на него через плечо, и взгляд у него был дурной и пьяный. Судя по нему – уже забылся неприятный вечер, и плохой разговор, и даже то, как тошно им в этом городе. - Трахни меня, - быстро сказал, почти выкрикнул Ворона, пунцовея ушами то ли от стыда, то ли от наслаждения, доставленного бесстыжей лаской. – Давай, пожалуйста… Джо нашарил на тумбе брошенный флакон. Трусы сдернул вниз, но полностью снимать не стал – оставил болтаться на бедрах, высвободив член и двинув по нему щедро смазанной рукой. Остатки лубриканта свез большим пальцем на подушечки среднего и указательного, а затем провел ими между чужих ягодиц, быстрым, размеренным движением погрузился в очко, не встретив практически никакого сопротивления; да и откуда, если Ворона млеет и кайфует, и расслаблен настолько, что можно было и без смазки обойтись? Быстро дыша, Джо навалился сзади и скользнул полами распахнутой рубашки по бледной спине, щекоча тканью и наконец-то пристраиваясь к приподнятому заду – чтобы затем грубовато, одним движением ввести в него член. - Бля-ядь… Джо даже вскрикнул, не сдерживаясь, не задавливая это в себе; зачем? Кто-то услышит? Ну и пусть слышат! Пусть слушают, пусть! Уперся руками с обеих сторон от чужого тела, пытаясь не придавить собой Ворону, не вжать намертво в простыни, сбив с дыхания, а напротив – дать больше воли, больше возможностей, чтобы двигаться вместе. Толкнулся бедрами еще, и еще, и еще, быстро, ритмично, возбужденный и даже перевозбужденный настолько, что явно долго не продержится. А ведь даже не заметил, когда член встал, когда мучительно и сладко заныли яйца... до того был увлечен процессом, трахая языком нежный, чувствительный зад. Ворона прикусил ребро ладони, затыкая себе рот. Они оба уже ходили по грани – чуткие, жаркие, слипшиеся телами, так идеально подходящие друг другу, что даже странно: как люди этого не видят? Почему думают, делают, говорят всякую чушь? Или они слепые? Или глупые? Как можно этого не понимать? Джо резко зажмурился, уткнувшись лицом во взъерошенный затылок Вороны, и подобрался весь, как спортсмен – каждой мышцей, напряженный, чертовски красивый на пике телесного изнеможения. Вскрикнул сквозь зубы, наконец-то спуская... Как будто оргазм – это не награда за физиологический процесс, который можно произвести с любой бабой или любым мужиком на Земле, а нечто такое, что можно заполучить с одним-единственным, особенным, главным человеком в твоей жизни. Потому что других таких просто нет. Черт знает, как с ними можно трахаться и кончать... И вообще – получится ли? Они ведь – другие... Ворона под ним едва не плакал от удовольствия – обычного плотского, физического удовольствия, и чего-то еще, чему сложно подобрать название. Только спустя минуту, безнадежно уляпав наволочку спермой, Ворона тоже обмяк и распластался на постели, часто и тяжело дыша. Джо по инерции еще пару раз дернул бедрами, а потом застыл, уткнувшись лбом в чужой загривок. Быстро дыша – и обжигая этим лопатки Вороны, - простонал и медленно извлек член, а потом откатился и упал на спину, раскидав облепленные рубашкой крепкие руки. Больше ему ничего не хотелось. Ни одобрения матери. Ни уважения отца. Ни чтобы Виктория и Мелисса заткнулись – он сам их заткнет, когда в его голове привычку быть джентльменом победит желание им НЕ быть. Ворона потянулся следом за Джо на подламывающихся от усталости руках, наклонился к его лицу и медленно поцеловал. Джо промычал тихонько, улыбаясь, с трудом оторвав руку от постели и положив ее на лохматый, угольно-черный затылок. - Люблю тебя, - хрипло пробормотал Ворона. – Как же я тебя люблю… Джо засмеялся, а потом соскользнул ладонью с лохматой макушки, перевел руку ниже и прижал его к себе – голого, нелепого в своей наготе, как ощипанная пташка. - Последний шанс, - сказал он тихо. Ворона приоткрыл глаза. Взглянул вопросительно, не проронив ни звука. - Я дам им последний шанс, - повторил Джо, – не быть мразями. И все. Больше этого не будет.