open

\\ По исходу первых месяцев жизни «Восхода», кофейня стала чем-то привычным. Не обычным, как говорят предприниматели, вкладывающие в свое детище все, кроме души, а именно привычным. Как привычка приходить туда, где любят и ждут. Как привычка возвращаться домой. Ряд постоянных посетителей и был главной опорой дохода «Восхода». Эрику понадобилась всего неделя, чтобы понять, что они обслуживают в основном одних и тех же тридцать человек. Каждому новому лицу была такая радость, что иной раз она даже отталкивала. — Пф, велика потеря, — успокаивающе шептал Шутов расстроенной Кристине, когда очередной посетитель сбегал от них в Старбакс. — Вернется, вот увидишь. Не возвращались. Одиночество объединяло. Девять человек, выбивших и буквально создавших себе свой темный закуток в пасти города-акулы. Каждый говорил другому, что все будет в порядке, что выплывут еще — дайте только времени, что главное здесь не деньги и скудная, если говорить честно, посещаемость, а то, что они теперь друг у друга есть. И так снова и снова, по кругу, цепляясь за волну самоутешения и самообмана. Они выживали и боролись каждый день, болея этим общим делом с кофейным привкусом. Такие разные, но такие одинаковые. Ведь всем нам нужна семья, и неважно — по крови или по духу. \\ В следующий раз в бар «Восход» приходит полным составом. Эрик даже предлагает кофемашины с собой везти и там кофе торговать. Кристина виснет на Максе, Женя разбирается с каким-то парнем, позволившим себе на нее как-то не так взглянуть, остальные этого самого парня пытаются от жесткой кары Майер спасти. Сережа же сразу к алкоголю заваливается под неодобрительный взгляд Шутова. — Что? — раздраженно спрашивает Трущев, пытаясь смотреть Эрику в глаза, а не коситься на шепчущихся в стороне Крис с Максимом. — Ты в порядке? По-детски наивный вопрос. Сережа делает глоток и чувствует обволакивающее тепло. Или в этом виноват Эрик, который вдруг тоже на нем виснет, почти как Кошелева на Свободе пару минут назад. — Да. В полном. И это звучит весьма убедительно. Они всей компанией оккупируют два столика, шутят, болтают о пустяках, не имеющих абсолютно никакого смысла, переглядываются и внезапно понимают — счастливы. Хотя бы на сегодня. В баре опять аншлаг — то требуют Свободу, как на митинге, то скандируют имя PLC, который и не думал даже, что когда-нибудь повторит сцены из прошлого. И, как тогда, тоже не один. Максим выскакивает на сцену следом за Трущевым на «Феноменален», и это вызывает небольшой фурор. Сцена маленькая, но они вместе, улыбаясь, кружат по ней, делят песню, слушателей, микрофон, самих себя напополам. И, на самом деле, это не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Если честно, никто даже и не удивляется. В первый раз Макс жестко лажает, и тогда Сережа останавливает музыку и просит начать с начала. Свобода кривится, типа, зачем, но по глазам видно, как благодарен. Второй шанс Макс не упустил и, как потом рассказывал за чашечкой кофе, жестко весь этот ваш рурэп невероятный поимел. Кажется, в тот день с тормозов снимают все свои предохранители. — А у них тут караоке есть, — кричит Эрик, когда Сережа спускается со сцены, насквозь мокрый и полностью счастливый. — Давай, — соглашается Трущев, улыбаясь гаденько и Свободе опять вызов кидая, — Меня сделал, а Оксимирона сможешь? — Он и так полысел, не хочу его оставшейся части фанаток лишать, жалко мужика, — шутит Максим, но Сережа никак не отстает. — Пари — кто победит в караоке, тот в праве требовать чего угодно от проигравшего, — серьезно говорит PLC, для храбрости подливая себе еще. Свобода задумчиво вертит в руках стакан и, переспросив пару раз «вот прям чего угодно?», все-таки на игру соглашается. — Запускай, блять. «Там где нас нет». Сцена, софиты, тот самый ебаный взгляд, огоньки какие-то, рифмы и слова плывут в голове, как и на телевизоре. Шумно, громко, кто-то смеется, когда Анисимов строчку пропускает, кто-то поддерживающе кричит — кажется, Шутов, — и от этого накрывает еще больше. — Сука, ты че пидор? — агрессивно читает, лицо Сережи в толпе поймав. Улыбается, зараза. И мстит практически сразу, стоит песне закончиться. — Включай, Эричка, — лепечет Максим, выбирая нужный трек. Трущев уверен в своих силах, смотрите и любуйтесь, как краснодарская легенда сделает всех и исполнит… «I’m a Barbie Girl». — То есть ты вот так вот решил, да? Я вообще-то траур ношу, а не розовые платьица, — кричит PLC, с успехом пропуская первый куплет. Эрик слезы от смеха вытирает, пока его прямая трансляция в инстаграме стремительно набирает просмотры. — Пой давай! — отвечает Свобода, улыбаясь во все тридцать два. — Ю кен браш май хер… Всех уносит в дикий ржач. Единогласно признают победителем Макса. На следующее утро в «Восход» привозят шикарное фортепиано, а Сережа весь день ходил мрачнее собственных черных очков. \\ Быть позорно выгнанным из бара, деньги с которого составляли для Макса основу его более-менее беззаботной жизни, — отнюдь не редкий случай в жизни бродячего музыканта. Всего лишь повздорил с хозяином бара, решившего вдруг, что имеет себе право забирать половину всех чаевых для Максима, и все — без работы. Свобода, в принципе, привык менять места, как люди меняют перчатки, и если его не выгоняли, то он уходил сам. Но сейчас это ударило почему-то особенно сильно, в душе плескалась какая-то мутная злость от собственного бессилия, и хотелось то ли заорать в голос, то ли напиться вдрызг. Когда на душе паршиво, люди неосознанно бегут туда, где им тепло. Именно поэтому Анисимов с самого утра и сидит в «Восходе», пугая своим мрачным видом всех окружающих и изредка вымещая злость на ни в чем не повинном фортепиано. Отмахивается от гринберговского «тучка-злючка», поджимает губы и молчит, когда Софа и Крис пытаются выпытать, что случилось, и посылает Эрика в подсобку, стоит ему хотя бы открыть рот. Трущев бросает беглый взгляд на Макса, с порога чувствуя напряженную атмосферу, и вздыхает, прекрасно понимая, в чьих обязанностях сейчас решить эту проблему. Будто своих ему не хватало. Но… это же Макс. Да, в таком состоянии он может вывести из себя даже Сатану, а Сереже до Сатаны было далековато, однако только из-за этого бросать человека один на один с бедой? Не их стиль. — Че, составишь компанию? — мрачно интересуется Свобода, когда PLC все-таки подходит к его столику. Краем глаза замечает, как Сережа смотрит на бутылку в руках Макса — будто презирает. Непонятно кого. Становится совсем, блять, паршиво. — Нет, — выдыхает Трущев. — Что случилось? — А тебе не похуй? Действительно, какое ему дело до небритого безработного неудачника? PLC молчит, и этим делает только хуже. — «Что случилось?», — передразнивает его Максим, — Я, блять, случился. Не могу больше так, не могу! Видимо, я все-таки зря здесь, зря, зря, зря! — каждое слово сопровождается ударом по бедному, ни в чем не повинному столику, — Все понятно, просто я схожу с ума и теряю все, что мне было нужно! Своих людей, свою музыку, самого себя. Свобода останавливается, чувствуя, что если не замолкнет сейчас, то задохнется. — Успокоился, истеричка? — отзывается Сережа, и его тихий, спокойный тон взрывает мозг. — Здесь сиди. Максим что-то кричит ему в спину, но Трущев уже не слышит. Он подходит к стойке, спокойно ждет, пока Кошелева доделает заказ, и ободряюще ей улыбается. — Кристин, можешь подойти ко мне? Пожалуйста. У меня есть небольшая просьба, — глаза девушки округляются. Кош разворачивается к кофемашине, думая, что мужчине, наверно, нужна чашка кофе (какая еще просьба у него к Крис может быть?), но Сережа ее останавливает. — Видимо, с подвохом? — уточняет Кристина, складывая руки на груди и совсем ничего не понимая. — Да, — улыбается. — Можешь Максима обнять? Слышит грохот — это Эрик роняет чашку, так и не донеся ее до подноса, чтобы поймать стремительно летящую на пол челюсть. — Ты чего, фанфиков начитался? — Просто ему уже порвало там все, — нетерпение в голосе выдает Сережу с головой, и только железная выдержка позволяет не развернуться к Максу и не ткнуть пальцем, указывая на все признаки того, что ему пиздец как плохо, — Мне кажется, ему нужна… ну это, ты поняла. — Поддержка? — подсказывает Кристина и улыбается одними уголками губ, — А почему ты сам не можешь взять и… — Не могу, — перебивает ее с какой-то непонятной злостью, — Поэтому и прошу тебя. — Ладно, ладно, я поняла, — Кристина выходит из-за стойки и направляется к Свободе. Сережа слегка поворачивает голову и наблюдает, как девушка сначала аккуратно касается его плеча, будто спрашивая разрешения, а потом прижимается ближе, обвивает ручками его шею и что-то шепчет на ухо. Трущев сам себе врет, что ему не хочется знать, что именно она говорит. Внутри все переворачивается, когда он видит, как Максим улыбается. Ему до такой степени хочется обнять Макса, что колени подкашиваются, но он вынужден стоять в стороне и смотреть. \\ Время будто замедляется и по стене стекает на пол. Москва даже ранним утром не замолкает, дышит шумом машин и голосами прохожих. «Восход» же, как отдельный островок тишины и спокойствия в лучах утреннего восходящего солнца, будто впадает в анабиоз перед суматохой дня. Софа толкает дверь и улыбается, чувствуя, как кофейня принимает ее в свои объятья. Вертит головой, надеясь застать Эрика или Кристину, и попросить их приготовить ей мокко, но видит только Тима за крайним столиком. — Ого, вот это да, — громко говорит девушка, привлекая его внимание, — а я думала, что ты и утро несовместимы. Тим отмахивается от нее и ничего не отвечает, что ему, конечно, не свойственно. Сидит, уставившись на экран ноутбука, практически не мигая. Когда Авазашвили заинтересованно подходит ближе, то видит, что тот разговаривает с кем-то по скайпу. То есть, как разговаривает… Сначала Софи думает, что у Тима просто включены наушники, потому что женщина с экрана ноутбука быстро перебирает пальцами в воздухе, шевелит губами, но совершенно никаких слов не слышно. Однако девушка почти сразу понимает, что со звуком в ноутбуке все в порядке, потому что Гринберг тоже ничего не говорит вслух, пальцами только знаки быстро показывает. Когда до Софы доходит, Тим уже прощается и выключает ноутбук. И опять — молчание, молчание, молчание. — Это моя мама, — наконец, говорит он, поднимая взгляд на совершенно сбитую с толку Софу, — Она глухонемая. И отец тоже глухонемой. — Мы не знали… — растерянно отвечает девушка. — Мне очень жаль. — Вот только жалости мне не хватало. Софа понимает, что Тим, должно быть, подобные слова слышал сотню раз, знает наизусть любые вариации, и злится на саму себя за такую банальность. — Получается, они никогда не слышали твоего голоса? — Нет, никогда. Гринберг не говорит, что это для него — удар по самому больному. А Соф просто не понимает, как это может быть… Тим ведь настоящее солнце, согревает всех вокруг, забавляет, храбрится, шутит и смеется, смеется и шутит. А внутри него, оказывается, осколок, который медленно приближается к сердцу. Софе плохо становится от осознания, что она могла ничего не знать, если бы пришла чуть-чуть попозже. А сколько еще секретов прячется под маской весельчака? — Эй, Тим. Единственная фраза на языке жестов, которую Софа знала и которую вовремя вспомнила. Два раза пальцем под ключицы. Потом руки накрест на груди, будто обнимает кого-то. И жестом указать на того, кому предназначены эти слова. «Мы тебя любим». Тим понимает. Улыбается. \\ Это был один из тех дней, когда Трущев засиживался в «Восходе» допоздна, потому что домой не хотелось, потому что кофейня и была домом. Эрик сначала поддерживал, оставался рядом, гитарным бренчаньем разряжая тишину, но тоже постепенно сливался. Знает, что иногда нужно побыть одному. Уже собираясь уходить, Сережа вдруг замечает, что дверь во двор открыта. Ну, все равно хотел выйти — покурить. Вот только не думает, что там кто-то еще сидеть может, и когда в полутьме различает тень сидящего человека на скамейке, на самом деле, чуть не поседел. — Эрик, если ты еще раз… Фигура вздрагивает, оборачивается, зябко поводит плечами, потому что куртку в подсобке забыла забрать, и тогда PLC понимает свою ошибку. — Кош. Сережа подходит ближе, не зная, как себя вести. Если Кристина здесь сидела, значит, была причина. В голове возникает мысль, что, возможно, девушка кого-то здесь ждала, и он спугнул их со свидания, но… Трущев слышит, как девушка хлюпает носом, видит, как она пытается незаметно слезы вытереть, чувствует, как Крис дрожит всем телом, словно в ознобе. — Кристина, — зовет еще раз, снимая с себя косуху и накидывая ее — тяжелую, пропахшую сигаретами, но теплую, — на хрупкие плечи. — Ты плачешь? — Я у-у-уже ухожу, сейчас, простите… — бормочет Крис, действительно вскакивая, но Сережа ловит ее и усаживает обратно. Девушка издает еще один всхлип, стараясь приглушить его ладошкой, прижатой к губам. Сережа понимает, что крупно проебался. А, может быть, это произошло и не сейчас, а еще с того момента, когда Кристина только порог кофейни переступила. Он же встретил ее категорическим «нет». Так, возможно, он и был причиной ее слез сейчас. Каким он может быть вожаком, если даже маленькой девочке помочь не в силах, если даже этого заметить не может. Трущев послушно ждет, пока она успокоится, переминается с ноги на ногу, садится все-таки рядом и достает из кармана сигареты. Докуривает первую и наконец-то говорит: — Если тебя кто-то обидел, Женя, не знаю, может… — задыхается, так и не назвав собственного имени, — Ты только скажи. Кошелева хмурится и так яростно головой качает, что волосы из хвостика выбиваются и падают на лицо. Становится легче. Значит, не до конца пропащий, и ситуацию исправить можно. Значит, еще верит ему. — Н-нет, никто не… — С Максом что-то? — спрашивает, а изнутри демоны грызут, сердце разрывается, и Сережа даже не знает, хочет ли он положительного на это ответа. Чувствует облегчение, когда Кристина выдыхает короткое: «не все вертится вокруг Макса». В принципе, причину искать и не надо. Главное, что последствия есть, и с ними-то и следует разбираться. Вот только Трущев никогда не был в этом силен. Обычно он просто хлопал раскисшего братана по спине и, улыбаясь, протягивал сигарету. Все ж нормально будет. Не сейчас, так потом. А тут — Кристина. Ее по спине не хлопнешь и сигарету… а почему нет? PLC выуживает вторую сигарету из пачки и протягивает ее Крис. Девушка замирает, недоуменно глядя на него, а потом улыбается сквозь слезы. И не успевает понять, как оказывается прижатой к Сереже в нелепых и слишком сильных объятьях. Но — приятно. Она в его руках как маленькая хрупкая кукла, цепляется за ткань его футболки, чувствуя себя в безопасности. Наверно, этого ей не хватало с самого начала. Наверно, с этого и стоило начинать. — Не знала, что ты умеешь обниматься, — шепчет, утыкаясь холодным носом ему в плечо. — Мне показалось, что тебе нужна… ну эта, ты поняла, — передразнивает самого себя Трущев. Он всегда говорил, но никогда не договаривал. А Кристина всегда его понимала. — Поддержка? — смеется Крис. Внутри что-то развязывается и отпускает. — Поддержка, — кивает и прижимается подбородком к темной макушке. — Она, знаешь, всем необходима. Все будет хорошо. Но поддержка ли это или самообман? Кристина кивает. У нее перед глазами стоит парень, которого она бросила в неведении, семья, ждущая ее обратно в Сысерть, Макс, который завтра обязательно ее после смены встретит и проводит домой, как самый преданный кот. А у Сережи есть только сигареты, «Восход» и восемь человек, которые свои. \\ — … И, в общем, этот парень оставил мне номерок своей подруги на салфетке, а внизу приписал свой номер — на случай, если девушка меня не интересует, — тараторит Эрик, довольствуясь хотя бы короткой возможностью поговорить с Сережей после рабочего дня, пока тот закрывает кофейню и они вдвоем идут до своих поворотов. Как ребенок, который бежит с историями о школе, стоит отцу переступить порог дома. — Думаешь, стоит звонить или… Из-за угла слышится возня, шипение и крики. Эрик затыкается, когда видит, как напрягается Трущев. Незамысловатое избиение в темной подворотне Москвы — вполне привычное дело, но пройти мимо, конечно, они не могут. — Эй, а ну разошлись, — кричит, наконец, PLC. И, к его удивлению, парни в черных куртках действительно без разбора валят врассыпную, оставив на асфальте свернувшегося клубочком пострадавшего. Эрик с Сережей переглядываются и подходят поближе, пока не замечают знакомую грязную куртку и светлые волосы, прикрывающие лицо. — Блять, — коротко выдыхает Трущев, срываясь с места и в пару шагов оказываясь рядом с телом. — Максим, блять, Максим! Сережа убирает волосы с чужого лица, чувствуя облегчение от того, что Свобода дышит. У Макса разбита губа и обе коленки, на руке кожа содрана, кровь и следы подошв от обуви на футболке, разодрана куртка, синяки на лице и, Трущев уверен, все его тело теперь тоже украшено синеватыми разводами, будто в красках. Но, несмотря на все это, он даже умудряется улыбаться сквозь боль. — Гитара, — шипит парень, цепляясь пальцами за руку PLC, — Гитара, я ее уронил, посмотри… в порядке… — В порядке она, нахуй, — коротко отвечает Эрик, поднимая футляр с земли. Максим кивает и, видимо, из последних сил, пытается встать. — Эй, лежи, а вдруг у тебя внутреннее кровотечение! — У меня все заеби… Свобода вдруг покачивается и практически наваливается на стоящего рядом Сережу. Тот умудряется удержать его, и они замирают в неудобном положении: Макс вцепляется в руку и плечо PLC, пытаясь найти равновесие, а сам PLC, в принципе, и не прочь побыть ему опорой. — Хорошая реакция, — отшучивается Максим, и Трущев ощущает острое желание то ли ударить его сильнее, то ли прижать ближе. — Давай пока в «Восход» его, — командует Сережа, прижимая ближе и пытаясь внушить себе, что делает только по доброте душевной. Никаких иных чувств быть не может. Они усаживают разбитого в любом из смыслов Свободу за стол, даже не задумываясь, что он кровью заляпает белый диван. Эрик кидается за аптечкой, пока Трущев кое-как пытается устроить Макса в удобном для него положении, чтобы самому можно было оценить масштаб его увечий. — Когда-то за мной девушки толпами бегали, — задумчиво хрипит Максим, и Сережа удивленно вскидывает голову, встречаясь с ним взглядом. — А сейчас вот мужики. — Что? — переспрашивает PLC, думая, что тот просто в бреду либо ему совсем последние мозги отбили. Не исключено, конечно. — Ну, я им задолжал, вот они и бегают. — То есть те парни из тебя долги выбивали? — интересуется появившийся с аптечкой в руках Шутов. — Сколько ты им должен? Макс хочет поджать губу, но шипит и слизывает выступившую каплю крови. — Допрос потом устроим, — вздыхает Трущев, усаживаясь напротив Свободы и доставая из аптечки все необходимое. Перекись, йод, пластыри и обезболивающее — все, чтобы облегчить чужую боль. — Не дергайся. Несмотря на предупреждение, Максим все равно дергается, когда его берут за руку, пытается вырваться. Хватка оказывается неожиданно крепкой, и какое-то время Свобода тупо пялится на то, как Трущев аккуратно обрабатывает его содранную, видимо, при падении руку. — Щиплет, — жалуется Анисимов, вызывая у Эрика умилительную улыбку. — Пусть Сережа подует, а лучше поцелует, и все заживет, — шутит бариста, подмигивая обоим и снимая это исподтишка — так, на память, Жене показать. Трущев бросает на него злой взгляд, но неожиданно слушается и осторожно, неуверенно дует на ранку. Максим дышит тяжело, краснеет до кончиков ушей, надеясь на то, что Сережа не заметит. Когда с мелкими порезами покончено, PLC подсаживается ближе — так, что даже дыхание на щеке можно почувствовать, — и негромко предупреждает: — Больно будет. Пальцами сжимает подбородок Свободы, чтобы не дрыгался, и прижимает мокрую ватку к уголку разбитых губ. Пострадавший внезапно опять шипит и, если бы не чужие пальцы, обязательно бы дернулся в сторону и убежал бы. Смотрит на Сережу так, словно он не помочь пытается, а наоборот, хуже делает. Ребенок, — думает PLC, — Бестолочь. Одни, блин, проблемы от тебя. — Не знаю, зачем ты это делаешь, но спасибо, — говорит вдруг Анисимов, и вся злость улетучивается в мгновение. Сережа и вправду сам не знает, зачем все это делает. Почему вытаскивает из проблем, почему закрывает глаза на глупые выходки, почему тогда обнять хотел, почему сейчас не может отвести взгляд от разбитых губ. Осознание подобно ведру холодной воды, и он даже подскакивает, отодвигаясь от Максима слишком резко. — Обращайся, — говорит тихо PLC, — Мне пора, вы вдвоем справитесь? — Да, — быстро отвечает Шутов, будто только и ждал этого предложения, — «Восход» я сам закрою. — Хорошо. Уже почти у выхода, внимание Трущева привлекает куртка, снятая с Макса второпях и выброшенная на пол. Поднимает ее и собирается просто кинуть на вешалку, как вдруг слышит, что из нее, звеня, выпадают ключи. Хочет просто их обратно засунуть, но натыкается на знакомый брелок в виде гитары и зависает. Именно такой брелок он дарил Эрику еще в Красе, и именно его Эрик повесил на ключи для «Восхода». Сережа хмурится, складывая в мозгу картинку, а потом все же возвращает ключи в карман. Эрик тревогу не бил, что они пропали, значит, отдал их сам. Вывод напрашивается всего один, и Сережа готов его лично проверить. Но не сегодня. Шанс представляется только через неделю.